Глава одиннадцатая
— МИССИС ХЕСКЕТ! Нэнси! Вы меня слышите?
Не мешайте мне. Как больно глазам. Я умираю.
* * *
Я много часов просидела в больничном коридоре. Можно было бы уже поселиться здесь — столько времени я в нем провела. Сначала я сидела с Шарлоттой, пока она рожала, на этаж выше, в другом крыле, а теперь вот сижу здесь и жду, умрет ли моя мать. Скорбь и радость так близко друг от друга. Налево, вверх по лестнице, через двойные двери.
Надо мной жужжит лампа дневного света. Глаза жжет оттого, что я давно не высыпалась. Даже когда мне удалось заснуть на пару часов, мне опять приснились эти ужасные поезда, только на этот раз я отлично знала, куда еду, — я пыталась вернуться домой. И вернулась бы, если бы эта чертова станция не превратилась в рынок в Чорли.
Мне приходилось часто моргать, чтобы отражения в оконном стекле перестали дрожать. Когда мимо проезжала тележка, мне казалось, что резиновые колеса едут прямо по моему сердцу и что в ней везут жалкие остатки моего воспаленного мозга. Я представила Эмму в больнице, как над ее телом в синяках склоняются медсестры, как они ощупывают ее переломанные кости. Почему никто ничего не сделал? Почему Джесси так поступила? Каждый раз, думая об этом, я никак не могла понять, как такое могло случиться. Мне представлялось ее лицо, ожесточенное, суровое, выглядывающее из-за приоткрытой двери. В ее глазах застыл страх, а не злость; она испугалась меня. Она всегда будет убегать от прошлого, и не будет ей покоя. Что ж, она это заслужила.
Интересно, а тот негодяй — мучился ли он перед смертью? Надеюсь, что да. Надеюсь, он долго мучился, а потом отправился прямо в ад. Теперь я поняла, зачем обычные люди нанимают убийц. Когда сталкиваешься с такой мерзостью, остается только одно: раз и навсегда стереть ее с лица земли.
Чаще всего люди стараются не думать о плохом, но иногда подобные мысли все-таки приходят в голову и от них невозможно избавиться. В таком месте, как это, в месте, где время приобретает особый смысл, у вас просто нет выбора. Каждый раз, придя в больницу, начинаешь осознавать, что любая секунда может оказаться для кого-то последней, а для кого-то — первой, чьи-то души вырываются на свет из темноты, а чьи-то — уходят в нее. Ведь говорят, что за каждым человеком стоит десять духов, так? А как же насчет духов тех, кто еще не родился, духов детей? Если бы они знали, через что им предстоит пройти, многие ли решились бы родиться? Перед моими глазами одна за другой проплывали жуткие картины. Репортажи с места военных действий, принцесса Диана в хосписе с маленьким лысым мальчиком, плакаты Национального общества защиты детей от жестокого обращения, даже эта глупая реклама вакцинации, в которой малыш катится к краю утеса. Гроб отца. И наконец, толпа скорбящих перед Букингемским дворцом.
Больничные часы продолжали отмерять время, унося все новые и новые жизни, а мертвые выстраивались в очередь, ожидая, когда кто-нибудь помянет их. Я все ждала. Мне очень хотелось обнять Эмму и все уладить; вот же она, совсем рядом, я чувствовала, что она где-то поблизости. А за Эммой столпились другие дети, те, которые плачут по ночам от страха, боли или одиночества. Они подходили все ближе и ближе, окружая меня, протягивая ко мне свои маленькие ручонки. Мне казалось, я вот-вот закричу…
— Можно с вами поговорить? — обратилась ко мне врач, молодая индианка, очень красивая, нос с легкой горбинкой.
Я тупо посмотрела на нее и с трудом поднялась на ноги. Сумочка слетела у меня с плеча и упала на пол, но у меня не было сил нагибаться за ней. Мы стояли и смотрели друг на друга, я старалась определить по выражению ее лица, какие новости меня ожидают. К ее щеке прилипла ресница, на лоб упала прядь волос. Интересно, ходила ли она когда-нибудь с красной точкой на лбу? Все это пронеслось в моей голове за какую-то долю секунды. «Пожалуйста, — мысленно молила я, — посмотрите мне в глаза, ведь если вы этого не сделаете, я пойму, что случилось что-то ужасное».
* * *
Бабушку поместили в отдельную палату. Можно ли это считать плохим знаком? Разумеется, к ней были прикреплены разные провода, трубки, датчики.
— Врачи смогут определить, насколько поврежден ее мозг, только после того, как ей станет немного лучше, — сообщила мама. — Но, может быть, она нас слышит: врачи уверяют, что слух пропадает последним из всех пяти чувств. Так что следи за своими словами. Без вставных челюстей она выглядит мрачновато.
Я и забыла, что бабушка такая сухонькая. Казалось, под покрывалом совсем ничего нет. Руки на покрывале тощие, как куриные лапки.
— Мама?
Она цыкнула на меня и подтолкнула вперед.
— Давай-ка сначала позаботимся о его высочестве. — Мама поставила на стул сиденье из машины, в котором красовался мой сын — малыш был весь раскрасневшийся с дороги, — и пододвинула стул для меня. Потом она тоже села и стала распаковывать подарки, которые прислали друзья и знакомые бабушки.
— Я подумала, что надо рассказать ей о подарках. Даже несмотря на то что она не может их увидеть, но вдруг все-таки меня услышит. Ей будет очень приятно, что столько людей помнят о ней.
Мама! — Она подалась вперед и повысила голос. — Мама, здесь Шарлотта с малышом, они приехали тебя навестить. А я принесла подарки и открытки. В церкви все время справляются о тебе. К тому же, наверное, за тебя уже много раз молились. Викарий передает тебе огромный привет. — Мама покопалась в пакете. — У меня тут столько всего. Хочешь, выложу подарки на кровать? Нет, лучше не надо, а то еще запутаются во всех этих трубках. Ладно. Айви передала тебе бумажные платочки с ароматом лимона, думаю, они тебе пригодятся. — Она положила их на прикроватный столик. — А Мод велела передать тебе пачку «Woman’s Weeklies» и туалетную воду. Миссис Уотерс из библиотеки прислала тебе большую коробку мятных леденцов, вот она, а Рини передала баночку крема для рук с запахом жимолости. Хочешь, я намажу?
Бабушка молчала. Это было ужасно. Но мама продолжала весело болтать с ней:
— А еще тут много открыток, сейчас прочитаю. Ой, тут еще бутылка витаминизированного напитка от Дебби и коробочка мятных ирисок «Uncle Joe’s Mintballs» от Нины из булочной…
Я нервно хихикнула.
— Ты что?
— Извини. Это из-за названия. Мне всегда смешно, когда я его слышу.
— Что слышишь? Ириски «Uncle Joe’s Mintballs»?
— Да. — Я пыталась подавить смех, но, с другой стороны, понимала, что если перестану смеяться, то тут же заплачу.
Мама поморщилась. Думаю, она тоже была готова расплакаться.
— А знаешь стишок про эти ириски?
— Нет.
Мама сказала, понизив голос:
— Эти мятные ириски
Как крысиный яд из миски.
Дай их съесть своей бабуле —
Пусть отправится к дедуле.
Мы уставились друг на друга и вдруг расхохотались. Я смеялась так, что у меня заболели ребра, мы все смеялись и смеялись, мама покраснела, я стала икать. Вдруг мама уронила на пол коробку с ирисками, она покатилась по полу к двери, стало еще смешнее, мой малыш проснулся, мама попыталась взять его на руки, но не смогла справиться с ремнями, и нам опять стало смешно.
И тут бабушка открыла глаза и сказала:
— Слепит.
* * *
Я крепко зажмурилась. Если не открою глаза, то, может быть, еще смогу вернуться. Я все еще чувствовала ладонью теплый камень. У Джимми в челке застряли семена одуванчика. Мне захотелось смахнуть их, снова прикоснуться к его пушистым волосам. Но между нами выросла какая-то темная стена, и я поняла, что его уже нет рядом. И Билла нет, никого нет. Я так и не села в лодку. Безобразие!
* * *
— Проснись, бабушка. Тебе предстоит дать имя моему сынишке. Мы все ждем, когда ты его назовешь. Нельзя ведь всю жизнь называть его Крошкой-бананом — в школе станут дразнить.
Я растирала ее маленькие холодные пальчики, мама пошла за медсестрой. У бабушки дрогнули веки, у меня пересохло во рту.
— Бабушка? Бабушка!
Она глубоко вздохнула, но не шевельнулась. «Если она сейчас умрет, все решат, что это я виновата», — подумала я.
— Ну же, — прошептала я.
Вдруг малыш дважды чихнул, и я заметила, что бабушка немного изогнулась. Наклонившись к ней, я увидела, как ресницы затрепетали, и из одного глаза выкатилась огромная слеза. На секунду застыла, а потом растеклась по морщинкам на щеках у бабули. Бабушка поджала губы, и я поняла, что она пытается что-то сказать. Складки вокруг рта стали еще глубже.
— Что, бабушка? Что?
Она часто дышала, но не произносила ни звука. Я отпустила ее руку и побежала за мамой.
* * *
Мне хотелось сказать: «Пожалуйста, позвольте мне вернуться». Дайте мне что-нибудь, быстрее, пока я еще не забыла, как туда попасть. Если бы только можно было спокойно заснуть, если бы выключили этот слепящий глаза свет. Я изо всех сил пыталась заговорить, но не могла вымолвить ни слова.
* * *
— Что она пытается сказать? — спросила меня мама, пока медсестра измеряла ей пульс.
— Не знаю. Зубов-то нет…
Медсестра подключила какие-то аппараты и присоединила к бабушке новые трубки, потом открыла больничную карту и записала что-то. Бабушка пару раз фыркнула и застонала. Медсестра отложила карту и наклонилась к бабуле, приложив ухо к ее губам. Нахмурилась. Мы ждали. Медсестра выпрямилась.
— Похоже, она выиграла какую-то поездку. На двоих. Схожу за врачом.
* * *
Я хотела сказать совсем не то.
* * *
В этот день мы решили дать имя моему сыну, а еще это был бабушкин день рождения. Медсестры стояли у ее кровати и хлопали, а я сфотографировала бабусю одноразовым фотоаппаратом. Бабушка сидела в новом халате, а на коленях у нее красовался торт. В объектив попала ходильная рама, но, чтобы ее убрать с фотографии, мне пришлось бы отрезать бабушке руку. Я так ей об этом и сообщила.
— Ну так и отрезала бы, какой от нее толк, — отозвалась она. — Знаешь, почему люди хлопают, когда какой-нибудь старик или старуха говорят, сколько им лет? Потому что все удивляются, что они еще не померли.
— Кажется, инсульт не сказался на речи, — пробормотал папа.
— Да. Честно говоря, ей крупно повезло. Если, конечно, можно так сказать о человеке, который теперь не сможет нормально ходить и которого до конца жизни придется кормить с ложечки. Ей ужасно надоело все время лежать, она очень расстраивается из-за этого. Бабушка ведь всегда была такой подвижной. Много ли ты знаешь старушек, которые в восемьдесят один год могут нагнуться, не сгибая коленей, и достать до земли?
— Ну, знаешь, она ведь такая маленькая. Ей до земли ближе.
— Перестань. Думаю, ей правда очень плохо.
Кажется, папа немного обиделся. Откровенно говоря, он никогда не знал, что делать в таких случаях. И пришел-то только потому, что мама уговорила — может быть, это бабушкин последний день рождения, а ведь папа ей всегда нравился.
— Что же будет с ней после того, как ее выпишут из больницы? У Карен теперь и так забот полон рот — ты, да еще твой малыш, не хватало только сухоньких больных пенсионерок под боком. Как же быть?
— Как хорошо, что у нее случился инсульт именно здесь, — громко сказала Айви, схватив папу за руку, и кивнула бабушке. — Я говорю, как хорошо, что ты оказалась именно здесь. У тебя в палате столько цветов.
— Кровавых бинтов. — Бабушка сделала гримасу и показала на вазу с красными и белыми гвоздиками. — От них в жизни одни проблемы. Я уже сказала медсестрам, но они не хотят вынести их.
— Давай сделаем общий снимок, с Уильямом, тобой, мной и бабушкой на кровати, — сказала мама. — Стив, — она вручила ему фотоаппарат, — будь добр. — Мы с мамой уселись на кровать по обе стороны от бабушки, а толстого карапуза Уилла посадили к ней на колени. — Ну, мы готовы.
— Отлично. Улыбочку! Сейчас вылетит большая-пребольшая птичка!
— Плохой выйдет снимок, — сказала бабуся, закрыв глаза.
* * *
В другое время я бы обязательно стала волноваться из-за того, что бабуся такая молчаливая и мрачная, но что делать — меня явно не хватает на нее. В нашем доме полная неразбериха, и я разрываюсь на тысячу частей. Мне хочется наконец-то стать Хорошей Матерью, так что приходится справляться с самыми трудными проблемами самой. Кажется, будто наш дом постоянно сотрясают мощнейшие взрывы. Слава богу, она пока еще в больнице, но я езжу к ней почти каждый день. Шарлотта постоянно гоняет меня вверх-вниз по лестнице. Иногда мне кажется, будто я — свихнувшийся робот.
— Мама, мама, я все еще не влезаю в старые джинсы!
— Ты ведь полтора месяца назад родила. Потерпи, скоро влезешь. Перестань плакать. Лучше спускайся ко мне, попьем чаю.
— Мама, мама, у него пуповина отпала!
— Так и надо. Теперь вытирай ему животик поосторожней и старайся не задевать пупочек, когда будешь менять ему подгузник.
— Мама, мама, у него какашки слишком густые!
— Ничего страшного. Шарлотта, перестань волноваться из-за всякой мелочи!
— Мама, мама! Мама! Я забыла, как его купать!
— Шарлотта, Христа ради, это же просто! Возьми его и выкупай. Не бойся, у него не отвалится голова! Дай мне спокойно посмотреть новости, всего пять минут, это все, что мне нужно!
И так далее и тому подобное.
Поверить не могу, глядя, как же Шарлотта изменилась. Раньше она была такой чертовски независимой, а теперь ходит за мной хвостом. Хотя, если честно, мне это даже нравится. Нравится подсказывать ей, нравится, что она меня слушает. Она ловит каждое мое слово и постоянно просит рассказать о том, как она себя вела и что делала, когда сама была еще младенцем. Мы никогда еще столько не болтали друг с другом. Когда малыш впервые заболел, на Шарлотту было страшно смотреть. Она казалась такой беспомощной. Уилл подцепил желтуху. Я сказала ей, что это часто бывает у детей и что с ее сыном ничего не случится, но она все ныла и ныла — боялась, что он превратится в банан. Я уже начала подумывать, что у нее что-то не то с психикой. Но Шарлотта все же выкарабкалась из депрессии, и уже через два дня мы весело шутили по поводу ее изрядно увеличившейся груди. «Гляди, мама, — сказала она, прижав к своей внушительной груди один из старых бюстгальтеров, — такое впечатление, что его сшили для маленькой феи». Ну и смеялись мы в тот вечер! Честно говоря, она неплохо справляется. Конечно, мы будем еще ругаться — хотя бы по привычке, но мне кажется, будто теперь, когда Шарлотта родила ребенка, судьба подарила мне еще один шанс стать хорошей матерью.
* * *
Все вокруг считают, что я вполне справляюсь, но это не так.
У женщин много секретов. Теперь я понимаю почему. После родов кажется, будто все тело вывернули наизнанку, повесили сушиться на солнышке и забыли его там на неделю. Если бы остальные узнали, каково это — рожать, думаю, ни одна женщина не решилась бы забеременеть. Уж я-то точно не стану рожать по второму разу, ни за что, нет, Уиллу придется привыкнуть к тому, что у него не будет ни братика, ни сестренки. Боже мой, я уж и не говорю про сами-знаете-что — там дело обстоит еще хуже. Я до сих пор чувствую этот жуткий шов. Врач сказал, он со временем рассосется, но я не уверена. В ванне я иногда прикасаюсь к себе и чувствую, что это тело больше мне не принадлежит.
Грудь явно не моя. Теперь она превратилась в два мягких, мясистых мешочка с молоком. Если Уилл не хочет есть, у меня страшно печет в груди, приходится идти в ванную и сцеживать молоко в раковину, как будто я дойная корова. Молоко брызжет тонкой струйкой, это так странно.
И ребенок тоже очень странный. У него такие трогательные, вечно согнутые ножки и большой животик, и он часто не сводит с меня глаз, смотрит так пристально, будто читает мои мысли. Искренне надеюсь, что это не так. Писюлька у него ужасно смешная и похожа на носик чайника. Когда вытираешь его после того, как он покакал, как-то не верится, что однажды эта крошечная штучка превратится в настоящий большой член с выпуклыми венами и курчавыми волосами вокруг. Мама говорит, что он — просто ангел по сравнению со мной, просыпается всего раза два за ночь и тут же снова засыпает, когда его покормят, но мне страшно тяжело просыпаться посреди ночи и бежать к нему. Как людям удается подолгу не спать? Иногда я лежу без сна в темноте, все жду, когда он начнет плакать, и вот мне начинает казаться, что он просто читает мои мысли и потому просыпается.
Однажды — я об этом никому не рассказывала — он громко плакал в своей кроватке, а было полчетвертого утра. У него пучило животик, но я этого не знала. Мне тогда казалось, он нарочно кричит, чтобы меня позлить. Я взяла его на руки, а он продолжал вопить как резаный, и я сама задрожала от неудержимого желания встряхнуть его хорошенько. «Встряхнуть как следует, чтобы замолчал», — подумала я. И вдруг вспомнила папин совет. Но когда я положила его назад в кроватку, он сам громко отрыгнул и тут же перестал плакать. Все же я спустилась на кухню и налила себе чаю.
Он — чудесный малыш. Я зову его Уилл, мама — Уильям, для бабули он Билл, а иногда вдруг какой-то «Бонни Брид». Папа называет его «маленький гений». Теперь я легко могу поменять подгузник. Я пою ему песни группы «Оазис». Он набирает в весе, а сегодня, кажется, впервые улыбнулся. По крайней мере, так сказала мама.
Но я все равно не настоящая мать. Даю ему грудь, смотрю на его хрупкую головку и думаю: «А ведь я еще не люблю тебя». Нет, я ни за что не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, если надо, голыми руками задушу огромного тигра. И все-таки внутри меня есть пустота, в которой, я подозреваю, должно обитать нечто большее, чем то, что я к тебе испытываю. Ведь ребенок должен не просто нравиться, верно?
Что же я наделала?
* * *
В доме полно открыток, а входная дверь просто не закрывается — к нам постоянно приходят разные люди и приносят подарки для малыша. Мистер Фэрброзер прислал книгу с колыбельными всех стран света, сестра Дебби принесла полную сумку детских вещей, от трех до шести месяцев — ее детям они больше не нужны. Все мамины подруги из клуба для тех, кому за семьдесят, подарили что-нибудь Уильяму — вязаные кофточки, плюшевых мишек, все в таком духе. Миссис Катехи из «Спара» вручила нам альбом «Первый год жизни вашего малыша»; Полин пришла с сумкой подарков от персонала и детей, кое-кто из родителей присоединился. Конечно, большинство подаренных вещей — не новые, но Уильям не станет жаловаться, верно?
Шарлотта даже поинтересовалась, почему это все так добры к нам.
— Я не знаю и половины этих людей. С чего они покупают мне подарки?
Я как раз писала благодарственные письма, но тут отложила ручку и посмотрела на дочь.
— А знаешь, как это ни странно, я в твоем возрасте тоже удивлялась этому, но теперь я все отлично понимаю. Видишь ли, ребенок — это чистый холст, он еще не успел наделать всяких глупостей. Люди хотят прикоснуться к этой чистоте и отпраздновать его рождение, пока он еще не подрос. Новая, без единого пятнышка жизнь очаровывает всех и притягивает к себе. Она дает надежду на то, что, быть может, ребенок не повторит наших ошибок и проживет свою жизнь так, как надо.
Шарлотта хихикнула:
— Да ладно, мама, детей любят просто потому, что они хорошенькие.
Голенький Уильям лежал на коврике для пеленания, пихался пухлыми ножками. Вдруг фыркнул, а потом чихнул.
— Может, и так. Я просто высказала свое мнение. И вообще давай-ка надевай скорее подгузник, пока он не описался. Кстати, как я выяснила, мальчики писаются дольше.
— Да уж, он как фонтан. — Шарлотта встала на колени (здорово она с ним управляется) и стала надевать на него подгузник. — Ну ладно, я понимаю, почему все так добры к нему — кому бы такой малыш не понравился? Но я думала, что некоторые из тех, кто принес или прислал подарки, будут смотреть на меня косо: мол, не замужем и уже с ребенком. По крайней мере, те, что постарше.
— Девочка моя, да на свете нет, наверное, такой женщины, которая бы не подумала: «Мало ли что бывает на свете. На все воля Господа». Особенно из тех, кто постарше. Когда они были молодыми, не забеременеть было не так-то просто.
Шарлотта застегнула последнюю кнопку на костюмчике Уильяма.
— Мама, ты только представь: Айви Седдон… и Мод Экерсли… лежат на спине на траве…
— Дамочка, прекратите немедленно, и что у вас только на уме! Сегодня мне еще предстоит везти их обеих в больницу. Наверно, эти гормоны ударили тебе в голову. Господи, ну и картинка!
— Но они ведь тоже когда-то были молодыми. Наверное, за ними тоже ухаживали мальчики и…
Я сунула последнюю открытку в конверт.
— Сомневаюсь. Секс был придуман в шестидесятые годы, ты не знала? А до этого все вели себя прилично.
— Да ну? Правда, что ли?
— А ты как думаешь?
* * *
Когда мама спросила, что я хочу на день рождения, я ответила: «Спать». Так оно и было. Больше всего на свете мне хотелось хоть на пару часов спокойно отключиться. Не нужны мне ни подарки, ни сам праздник. Я думала, она в негодовании закатит глаза и предложит мне в подарок золотой медальон. Но она сказала:
— Тогда сцеди молоко.
Утром в день моего восемнадцатилетия, когда я спала, прилетели феи и унесли Уилла. Я продрыхла до обеда, проснулась, перевернулась на другой бок и снова заснула. Тут мне приснился странный сон. Я была в лондонском метро, а рядом — гном с черной бородой. Он смотрел на меня и облизывался. Я хотела отойти от него подальше, но в вагоне было слишком много народу, мне не удавалось протиснуться сквозь толпу. А потом он протянул ко мне руку и принялся сжимать мою грудь. Сильнее и сильнее. Мне стало дико больно. Я проснулась.
Оказалось, я лежу в луже собственного молока. Оно протекло через бюстгальтер, через футболку, намочило простыню. Грудь была просто каменной. Было такое чувство, будто она не сплющится, даже если я лягу на нее.
— Черт. — Я встала с кровати. Вышла на лестницу, моргнула, привыкая к свету, спустилась вниз. Надо как можно скорее дать ребенку грудь, чтобы не взорваться.
— Мам! — закричала я. — Где Уилл? Мне нужно его покормить. У меня грудь как камень! Я вся в молоке!
Я открыла дверь в гостиную и сквозь остатки сна увидела Дэниела, Джулию, Аню, маму, Айви и Мод, кажется, маминого босса, Дебби, пану, плакат, воздушные шарики, сосиски на тарелке.
— С днем рождения, — пробормотал Дэниел.
Я бросилась к себе, заперла дверь. Не прошло и десяти секунд, как постучал Дэниел.
— Шарлотта, открой. Прости меня, то есть нас, пусти меня.
— Уходи! — закричала я. — Позови маму!
Мама пришла, неся на руках Уилла.
— Держи. — Она передала его мне, и малыш тут же стал искать грудь. — Сейчас придешь в себя. — Уилл принялся жадно сосать. — Вот как он скучал по своей мамочке! Правда, крошка? Вообще-то он все утро вел себя просто прекрасно, — быстро добавила она. — Ну что, теперь легче? Прости меня, я правда…
— Что — правда?! Только представь, каково это: оказаться в мокрой насквозь футболке перед толпой народа. Причем без макияжа, лохматой, неумытой! Как бы тебе такое понравилось? Господи, мама, как ты могла так меня подставить?
— Мы хотели сделать тебе сюрприз.
— И сделали! Хватит улыбаться. Тут нет ничего смешного. Боже всемогущий! Ну почему ты не поднялась и не предупредила? Я чуть не умерла от стыда! До конца жизни не выйду из своей комнаты. Может, в итоге у меня разовьется агорафобия, и это ты будешь виновата!
Мама похлопала меня по коленке.
— Да ладно тебе. Все через пять минут забудут. И я поднималась к тебе каждые пятнадцать минут. Хотела предупредить, что пришел Дэниел, чтобы ты успела накрасить губы. Но последний раз, когда я заглядывала, ты спала, как ребенок. Мне было жалко тебя будить. А потом Мод спросила, как готовить говядину, и я не успела к тебе подняться. И вообще мы тебя даже разглядеть не успели. Слушай, ну хватит, никто даже внимания не обратил. Честно.
— Зато я обратила.
— Шарлотта, я так старалась, чтобы сделать тебе приятное. Ну, не сердись на меня. — Я вдруг заметила, что у мамы измотанный вид. — Я тоже устаю. Думаешь, легко было все утро и присматривать за ребенком, и готовить праздничный обед? Но мне так хотелось, чтобы все прошло хорошо. Ведь тебе исполняется восемнадцать. Это особенный день. Ладно, верну подарок в магазин. Ты его не заслуживаешь.
— А что за подарок?
— Спустишься вниз — сама увидишь.
Уилл положил ладошку на мою грудь, растопырил пальчики. Я поднесла к ней руку, он ухватил меня за большой палец. Волосы у него были по-прежнему черные и густые, хотя Мод говорила, что они должны выпасть.
— Ах ты обезьянка, — сказала я ему. — Тебе-то наплевать, как я выгляжу. Тебя это не волнует. А, ладно. Спущусь.
— Тут не из-за чего расстраиваться! Честное слово! Люди просто пришли поздравить тебя с днем рождения. Хватит вредничать.
Она забрала у меня отбивающегося Уилла. А я принялась искать чистую одежду.
— Я не виновата, что так срываюсь. Ты же знаешь, это гормоны.
— Ну нет. Хватит уже. Нельзя же теперь до конца жизни все валить на гормоны. Так, я принесла тебе зубную щетку и поставила в бабушкиной комнате кувшин с водой и тазик, чтобы ты могла привести себя в порядок, не спускаясь вниз и не проходя мимо гостиной.
— Я распоследняя дуреха, да?
— Временами.
— Ну почему мы не можем сделать ванную и на втором этаже тоже, как у всех нормальных людей?
— Как только выиграем в лотерею, так сразу все и будет. Хватит болтать.
Пожалуй, лучший подарок мне все-таки сделал Дэниел, хотя и мама тоже умудрилась меня удивить.
Она вкатила его в комнату на тележке.
— Мы решили, что хватит дарить тебе все для ребенка. Пора подарить и что-нибудь лично для тебя.
— Чтобы тебе легче было учиться, — робко добавил папа.
— Штука хорошая, — сказал Дэниел, протягивая мне ножницы, чтобы разрезать упаковку. — Хотя когда-нибудь, конечно, ты захочешь его апгрейдить.
Так, еще не раскрыв коробку, я узнала, что это компьютер.
— Господи, как же вы…
— Папа дал денег, и бабушка тоже. Мы не хотим, чтобы ты забрасывала учебу.
Я потрясенно разглядывала коробки.
— Но вы же уже подарили мне переносное сиденье для ребенка. Я этого не заслуживаю.
— Заслуживаешь, — хором ответили папа с Дэниелом.
— Не заслуживаешь, — сказала мама.
— Но куда я его поставлю? — Я представила компьютер в своей комнате: крошечный письменный стол и свободного места меньше двух квадратных метров.
— Можно убрать из угла сервант. Потом решим, — сказала мама и вышла. Вернулась с мешком для мусора. — Помогите мне убрать сюда пенопласт, а то я его еще год буду из всех углов выскребать.
— Люди, а когда мы будем есть торт? — спросил отец.
Джулия и Аня (сумочка с разной ерундой для ванн) ушли вслед за моим отцом — ему нужно было на смену. Потом заторопилась на автобус Дебби (фотоальбом). Затем Мод и Айви (купон на бесплатное приобретение книжки и крем с запахом арники) забеспокоились, что пропустят вечернюю службу. Остались только мистер Фэрброзер (книжка с колыбельными) и Дэниел (пока ничего). Мама начала убирать со стола. Дэниел подскочил как ошпаренный.
— Миссис Купер, давайте я помою посуду, вы лучше отдохните.
Мама так и просияла.
— Спасибо. Оставь там все на сушилке, я с утра расставлю.
— А я налью всем вина, — вызвался мистер Фэрброзер.
Я решила составить Дэниелу компанию. Уселась в кухне и принялась качать недавно заснувшего Уилла.
— Интересно, это у всех так? С появлением ребенка весь твой мир просто переворачивается. Все, что считала верным, оказывается ложным.
— Например? — спросил Дэниел, вылавливая из раковины тряпку для посуды.
— Например, мама. Она в последнее время почти ангел. Бабушкино отсутствие пошло ей на пользу. Да, и без бабушки тоже очень странно. Она ведь всегда тут была. С одной стороны, я скучаю по ней, а с другой, с ужасом жду ее возвращения. Страшно подумать: двухмесячный ребенок и бабуся под одной крышей! Кошмар. Мама, к сожалению, опять станет злиться. А может быть, и бабушка тоже — ей ведь дают какие-то новые лекарства.
Уилл вдруг зевнул, но не проснулся.
— И еще отец. Стал так часто у нас бывать, что даже как-то не по себе. Впрочем, он совсем не меняется, такой же очаровательный и бесполезный. И еще этот мистер Фэрброзер…
— Он просил называть его Лео.
— Ну, Лео. Что он тут делает? Для мамы он слишком старый. И вообще не ее тип.
— По-моему, он неплохой. И не такой уж старый. Правда, как мне показалось, твоему отцу он не особенно нравится.
— Точно. Они как кошка с собакой. И то, что пришли Джулия и Аня… Я так тронута. Это ты устроил?
Дэниел поправил очки, замазав нос пеной.
— Можно и так сказать, — ответил он, сдувая пену с носа. Пузырьки разлетелись по кухне, осели на кафельный пол. — Я хотел отвести тебя в «Пиццу-Хат» и пригласить их тоже, но позвонила твоя мама и сказала, что хочет устроить тебе праздник…
— Позвонила? Тебе домой?
— Да, и полчаса проболтала с моим отцом, прежде чем он меня позвал наконец.
— Боже мой. Мне за нее так стыдно.
Дэниел пожал плечами.
— Она тут ни при чем. Это он большой любитель со всеми заигрывать. Пусть даже несерьезно. Мама называет это «умением найти подход к людям». — Он спустил воду из раковины и снова набрал туда воды. — Кстати, маме бы понравилась ваша раковина. Это же тридцатые годы, да? И за ваш черно-белый кафель она бы просто удавилась.
— Только вряд ли бы ей понравилось добираться до ванной через кухню.
— Я уже тоже думал про вашу ванную. Ее, должно быть, пристроили позже?
— Может быть. Бабушка с дедушкой переехали сюда незадолго до войны, но я не знаю, приходилось ли им мыться в корыте и бегать в туалет на улицу или нет. Надо будет спросить у бабули. Мама говорила, что в гостиной — там, где сейчас камин, — раньше стояла плита. Ее убрали в семидесятые.
— У вашего дома есть особый дух. Он весь пропитан историей.
— Ага! Это ты так говоришь, потому что не живешь тут. Готова поменяться с тобой в любую секунду.
В кухню с бокалами в руках вошел мистер Зовите-Меня-Лео.
— Вы будете пить вино или нет?
— Поставьте пока на холодильник.
Я осторожно встала. Уилл крепко спал. Я отнесла его в гостиную, положила в кресло. С запрокинутой головой, со своим курносым носиком он был похож на поросеночка.
— Его здоровье, — сказала мама. Я заметила, что бутылка вина была уже наполовину пуста.
— Можешь еще немного за ним присмотреть? В честь моего дня рождения.
Мама кивнула. Я вернулась в кухню, взяла бокал.
— Дэниел, оставь в покое посуду. Идем.
— Я этого ждал, — с улыбкой заметил он.
Как только мы поднялись в мою комнату, он резко посерьезнел.
— Наконец и я могу поздравить тебя, — сказал он, роясь в нагрудном кармане рубашки. — Мне не хотелось делать это при всех.
Он достал черную коробочку. В таких обычно бывают кольца. «Вот черт», — подумала я.
— На, это тебе.
Коробочка опустилась на мою ладонь. Мне пришло в голову, что он вот-вот встанет на колени и все испортит. Сглотнув, я открыла крышку.
— О! Дэниел!
— Я сверялся с гороскопами, это твои камни. У тебя же уши проколоты? А то я забыл посмотреть заранее.
Я облегченно рассмеялась.
— Просто прелесть. Такие красивые! Сейчас же надену. — Перед зеркалом на дверце гардероба я вдела сережки. В свете люстры голубые камушки ярко переливались. — Знаешь, мне в последнее время очень нравятся мои уши. Это единственное, что не изменилось в результате беременности и родов.
Дэниел стоял за моей спиной и тоже улыбался, явно гордясь собой.
— Они тебе очень идут.
Я повернулась к нему и, поскольку мы стояли так близко, как-то естественно оказалось поцеловать его. Он обнял меня, мы прижались друг к другу. Если бы это было в кино, то зазвучала бы какая-нибудь романтическая песня, а камера медленно поворачивалась бы вокруг нас. Целовался он очень хорошо. Чем, надо сказать, меня удивил. Видимо, уезжая из Гилфорда, он оставил там не только друзей. Странно, что мне ни разу не пришло в голову об этом спросить.
— Ляг на кровать, — прошептала я.
— Думаешь? — Он пристально смотрел мне в глаза. — Точно?
— Да.
Долго-долго мы лежали, обнявшись. Он проводил руками по моей спине, шее, как будто чувствуя, что грудь лучше не трогать. Дэниел покрывал легкими поцелуями мне лицо и руки, но старательно избегал прикасаться ко мне ниже пояса, даже несмотря на то, что я прижималась к нему, как настоящая шлюха. Мне вдруг страшно захотелось, чтобы он погладил меня там. И наплевать на швы. Я хочу, чтобы он меня гладил. Я направила его руку вниз — под юбку, в трусы. Казалось, я умру от желания.
А он не отрываясь смотрел мне в глаза и медленно, очень осторожно пробирался вниз. Я понимала, что вся промокла. А еще я понимала, что с Полом никогда такого не испытывала. Тот грубо запихивал пальцы с обкусанными ногтями… А Дэниел прикасался легко, как перышком, и именно там, где нужно. Становилось все лучше и лучше. Потом эти ощущения переросли во что-то совсем новое. «Не останавливайся!» — мысленно говорила я ему. Закрыла глаза и кончила. Это было удивительно, фантастически, невероятно…
— С тобой все в порядке?
Я открыла глаза.
— Господи! Это было просто невообразимо. Я и не представляла, что это так хорошо. Боже мой! — Я откинулась на подушку. — Ты чудо! Откуда ты только узнал, как доставить такое удовольствие?
— Кое-что читал об этом, — скромно ответил он.
Я уткнулась лицом в его грудь.
— Черт бы тебя побрал с твоим Интернетом!
— Вообще-то я читал исторические романы Эшли Картер. Зачитанные до дыр моей матерью. Она прячет их в гардеробе. Думает, я не знаю. Там, конечно, веера и кринолины, но, по сути, довольно подробная вещь. Оказались просто кладезем полезных сведений.
Он покраснел. Без очков он казался каким-то другим. Незнакомым. И ранимым. Я вдруг почувствовала, что так его люблю. Кинулась его целовать. Уперлась животом во что-то твердое.
— Хочешь, чтобы я тебе… помогла? — спросила я.
— Еще бы, — вздохнул он, и я стала расстегивать его джинсы.
* * *
Та поездка в Лондон мне не снилась, хотя я каждую ночь ожидала кошмара. Может быть, дело в том, что я и так целыми днями только о ней и думаю, так что моему подсознанию не приходится подсовывать мне эти мысли по ночам. Эмма преследует меня как призрак. Огромные глаза, вьющиеся волосы. Я вижу ее среди детей в школьных коридорах. Она мерещится мне даже в некоторых взрослых. Хотя ее и лишили возможности стать взрослой. Прогноз погоды на канале в MTV иногда ведет девушка, которая почему-то кажется мне похожей на Эмму. Что-то общее в изгибе бровей. Я дошла до того, что каждый раз внутренне вздрагиваю, когда Джуди Финнеган объявляет ее.
«Эмма, что мне для тебя сделать?» — спрашиваю я. Но она молчит, печальная и напуганная. Я с ней разговариваю, все время о ней думаю. Скоро, кажется, начну накрывать для нее на стол. А иногда по ночам меня как будто накрывает волна, прижимает к кровати. Я чувствую в себе столько любви — целый океан, в котором можно было бы искупать всех тех несчастных детей, которые никому не нужны. Если бы я только знала, где их искать. Эмма, что мне для тебя сделать?
Мысль о ней, то есть, скорее, не мысль, а смутное ощущение, всплывает то и дело, и всегда неожиданно. Правда, в последнее время, кажется, чуть реже. Может быть, когда-нибудь мне удастся за целый день ни разу о ней не вспомнить. Неужели бабуся хорошо знала Джесси Пилкингтон? Этого не может быть. Такой ангел — и такое исчадие ада… Ладно, в итоге я все-таки нашла свою настоящую мать. Как ни странно, это оказалась та женщина, которая меня вырастила и которую я всегда считала своей матерью.
Я думала обо всем этом, сидя в приемной врача и ожидая, что он скажет по поводу бабушки. Я приготовилась бороться до последнего. Даже речь заготовила. «Вот только не надо считать, что моя мать тут у вас койку занимает! Она всю жизнь платила страховые взносы. Она имеет право оставаться в больнице. Если ей нужно много времени, чтобы выздороветь, придется вам с этим смириться. И действовать по закону. У нас в стране что, уже совсем наплевать на стариков, да?» И никакой врач меня не переубедит.
Правда, врач мистер Хэммонд оказался вполне разумным.
— Присаживайтесь, миссис Коупер.
Я громко расхохоталась.
— Если бы! Вообще-то я Купер.
— Ох, простите. Неудачно я начал… — Он пролистал записи. — Как я вижу, вы уже тринадцать лет ухаживаете за своей матерью, миссис Хескет.
— Да, вроде бы так. Только, если честно, это она долгое время ухаживала за мной. Сначала меня мучила послеродовая депрессия, потом я разводилась, так что, когда переехала назад к маме, была не в лучшей форме. И она постоянно заботилась о моей дочери, стирала ей, собирала завтрак в школу, когда у меня не было сил все это делать. Правда, я не люблю об этом вспоминать: неприятно думать, какая ты слабая.
Перед глазами появилась такая картина: я сижу за кухонным столом с кисточкой в руках и рыдаю, а бабуся гладит меня по плечу, успокаивает:
— Не плачь. У тебя не отберут ребенка только потому, что тебе захотелось немножко порисовать.
А сверху доносится стук. Это Шарлотта бьет кулачками по полу. Она в истерике, потому что ночью, когда мне было некуда себя деть, я разрисовала все картинки в раскраске, которую ей подарила. Все! Не оставила ей ни единого белого пятнышка.
— Я не могла остановиться, — повторяю я. — На меня как будто что-то нашло.
Бабушка продолжает утешать меня, а Шарлотта — молотить кулаками.
Не знаю, почему мне вспомнился именно этот случай: бывало, я вытворяла что-нибудь еще более странное.
Стряхнув воспоминание, я заметила, что мистер Хэммонд удивленно на меня смотрит. Брови поднялись уже выше очков. Тут я поняла, что сижу, раскрыв рот. Бог знает, что он про меня подумал. Я взяла себя в руки и продолжила:
— Так что это только последние, ну, не знаю, лет пять-шесть. Трудно точно сказать, когда мы поменялись ролями. И вообще она уже давно была забывчивой. Мы считали, что это просто возраст. А сейчас я не могу спокойно оставить ее одну. Приходится опасаться, что она либо дом подожжет, либо наводнение устроит. Но иногда она разумнее нас всех. Никогда не догадаешься, что с ней что-то не так. Но ведь это нормально, при старческом слабоумии?
Мистер Хэммонд едва заметно кивнул:
— Иногда да.
— Странно, правда? Странно, что никогда не знаешь, понимает она сегодня, что ты ей говоришь, или нет. Временами мне хочется просто… — Я потрясла кулаками. И тут же рассмеялась: мол, это шутка. Не знаю, удалось ли его провести? Думаю, он достаточно часто сталкивался с теми, кто вынужден ухаживать за стариками, чтобы знать, каково это. Во всяком случае, он кивал и не торопился звать полицию. — Но в целом все было нормально. Ведь самое главное, что она сама передвигается. Она даже сама залезает в ванну, взбирается по лестнице, сама одевается. Это просто чудо. Даже поверить трудно.
Мистер Хэммонд сцепил руки и поглядел на меня с сочувствием.
— Боюсь, что теперь кое-что изменилось, — проговорил он.
— Я думаю!
— Вы должны понимать, что в ближайшем будущем миссис Хескет будет прикована к постели. Сейчас медсестры ее кормят, одевают, водят в туалет. Ей потребуется много внимания.
Некоторое время мы молчали: я пыталась понять, что все это значит.
— А как же физиотерапия?
— Со временем может дать некоторые результаты, но на чудо надеяться бесполезно.
— Она сможет подниматься по лестнице?
Врач покачал головой:
— Она не сможет даже ходить без посторонней помощи. Она очень плохо перенесла инсульт. Так что мы с вами должны решить, каким образом предоставить ей по возможности лучший уход.
Вот, это мне наказание за то, что я ее предала. За то, что хотела найти мать лучше ее. Теперь придется до конца жизни носить ее на руках вниз по лестнице каждый раз, когда ей захочется в туалет. Одной рукой кормить с ложки Уильяма, а другой — ее. У меня упало сердце.
— Она очень хочет вернуться домой. В конце концов, я ее заберу, но не могли бы вы оставить ее в больнице еще месяца на два, ну, хоть на один. Восемь недель назад у моей дочери родился ребенок, все в доме вверх ногами, сами понимаете. А теперь нам придется обратиться в социальные службы за дополнительной помощью… Вы не могли бы с ними связаться или мне придется это сделать самой?
— И все-таки мне кажется, вы не до конца понимаете, в каком состоянии ваша мать, — осторожно заметил он. — Вы не сможете сами за ней присматривать. Ей нужен серьезный уход.
Я подумала о том, как буду ночью вставать и нести ее до туалета. Или лучше как-нибудь втиснуть ее кровать в гостиную? Но куда же тогда девать стол? Где мы будем есть? Может, если убрать из угла буфет… Но куда? Что, если сделать из бабусиной комнаты кабинет для Шарлотты и одновременно столовую? Вот забавно — есть на втором этаже! Носиться с тарелками вверх-вниз по лестнице…
— Вы работаете? — спросил мистер Хэммонд.
— На полставки. А что?
Но ему не пришлось ничего объяснять. Моя будущая жизнь и так проносилась у меня перед глазами.
— Думаю, вам надо подумать о доме престарелых, — сказал он.
— Ну нет. Это даже не обсуждается. Мы что-нибудь придумаем.
Даже если мне придется очень трудно, я ни за что не сделаю с ней такого. Страшно даже представить, что бабуся не живет с нами.
Я уже встала, и тут мне в голову пришел вопрос, одна мысль, которую я давным-давно старалась подавить. Мистер Хэммонд, кажется, человек добрый…
— Можно спросить?
— Конечно.
— Может ли быть так, что слабоумие началось из-за моего развода? Она очень тогда переживала. Семья для нее — главное.
— Нет.
— Господи, спасибо вам. — Я подошла к двери и снова остановилась. — А… может ли быть так, что инсульт случился из-за того, что я за неделю до этого уехала на два дня?
— Нет.
— Уф. Как хорошо, что я спросила!
— До свидания, миссис Коупер, — услышала я, уже закрывая дверь. Трудно сказать, случайно ли он ошибся опять.
Я шла по коридорам больницы, мимо родильного отделения, где стены были выкрашены в бледные, спокойные цвета, а с плакатов смотрели счастливые матери, кормящие своих грудничков. Мимо детского отделения с огромным выложенным мозаикой Тигрой. До магазина в фойе, где я купила огромную шоколадку. Печально ее сожрала и отправилась навестить бабушку. Она слюнявила пальцы и пыталась перелистнуть страницу «Woman’s Weekly».
— Черт, дурацкий журнал, — бормотала она.
Когда она заметила меня, то вся просияла. Приятно.
— A-а, вот и наша Карен. Прекрасно выглядишь. Принесла малыша? Такой он у нас миленький.
— Нет, мам. Завтра принесу.
Некоторое время она смотрела в пустоту, потом снова ожила.
— Как приятно тебя видеть. Тут в больнице просто невозможно. Все говорят такую ерунду. А ты прекрасно выглядишь. Новое платье?
— Нет. Мама, мы его покупали, когда последний раз ездили в Честер. Помнишь? Лил такой дождь, что пришлось весь день провести в магазине.
— Хм… не помню. Малыша ты не принесла?
А потом я пошла к Стиву и случайно с ним переспала.
— Ты умеешь делать сюрпризы, — заметил он, переворачиваясь на бок. — Если бы я знал, то хоть постелил бы свежую простыню.
— Боже мой! — Я недовольно закрыла глаза. — Ну почему ты вечно брякнешь какую-нибудь ерунду? Ты совсем не меняешься.
— В этом секрет моего обаяния.
Выйдя из больницы, я поняла, что у меня нет сил сразу ехать домой, и решила пройтись по магазинам. Проходила целый час по «Дебенхемс», но домой все еще не хотелось. Вот я и заехала к Стиву. Я хотела выпить чашку чая и подумать полчаса, прийти в себя, прежде чем говорить с Шарлоттой. Но Стив открыл мне дверь в банном халате. Только что из душа, свежевыбритый. Если присмотреться, можно заметить, что он еще не отошел от утреннего похмелья.
— Надо приходить в себя, а то через два часа на работу. Терпеть не могу работать в вечернюю смену. И вообще я бы с удовольствием работал на полставки.
— Ты бы с удовольствием вообще не работал, — рассмеялась я. — В жизни не видела второго такого лентяя.
Он почесал затылок и тоже улыбнулся.
— Ну, жизнь-то коротка. Итак, что у тебя случилось? Что-то с нашим маленьким гением?
Я рассказала, как сходила в больницу.
— Понимаешь, она такая доверчивая. Как ребенок. Я не могу ее так обмануть — отдать в дом престарелых.
Стив подергал пояс халата.
— Ну и дела… А что, социальные службы ничего не могут сделать?
— Не знаю. Но я их заставлю. Хотя, конечно, страшно подумать, сколько придется заполнить бумажек…
Кроме того, я боялась, что могу столкнуться с Джойс Фиттон. Не хочу видеть сострадание в ее глазах.
— В этом году просто одно за другим… Как будто зеркало разбила или черная кошка перебежала дорогу.
— Я тут подумал, — начал он, придвигая свой стул поближе к моему. — И я это серьезно. Не потому, что похмелье. Я давно об этом думал.
— О чем?
— Знаешь, мне ведь понравилось вам помогать, бывать у вас. И Шарлотту теперь видеть приятно, когда она стала как-то добрее. Ей было полезно засучить рукава и поменять ребенку подгузники. Я, конечно, с детьми не особо…
— Неужели?
— Сама знаешь. Но мальчишке нужно будет с кем-то играть в футбол, когда вырастет. Я бы не хотел, чтобы вы меня отстраняли…
— Никто тебя и не отстраняет. Ты и так нам помогаешь. Что ты хочешь сказать, Стив? — Мы касались плечами. Я чувствовала запах его лосьона после бритья.
— Ты… встречаешься с тем парнем?
— С кем? С Лео Фэрброзером?
— Ну да, с директором. — Он потер кожу над верхней губой, там, где когда-то были усы. — Вы вместе? — нет. — Так оно и было. Ничего между нами не было и, как было теперь уже понятно, вряд ли будет. Трудно сказать, чего Лео добивается, но сцены страсти на горизонте не маячат. Я уже перестала надеяться.
А ты? Куда делась та девица из Тэртона, которая участвовала в лондонском марафоне?
— Она оказалась слишком вредной.
— По характеру или для здоровья?
— И то и то. Представляешь, она хотела заставить меня бегать по утрам! Я сказал, что единственный способ заставить меня куда-то бежать — это поставить паб в конце дистанции. Она решила, что это не смешно.
— Неудивительно. — Я шутливо его подтолкнула, он в ответ хлопнул меня по плечу. Получилось какое-то неловкое объятие. Его лицо оказалось прямо перед моим. Он поцеловал меня в щеку, потом в губы. Я замерла.
— Черт, Стив? Ты чего?
— Ничего. А что, тебе не нравится?
Тут он был прав. Мне нравилось. Уже больше года я ни с кем не спала. Некоторые мужчины из клуба для тех, кому за семьдесят, уже начали бросать на меня косые взгляды.
— Не думай ты, давай. Немного секса нам не повредит.
— Не говори ерунды. Я не могу спать с тобой.
— Знаешь, в чем твоя беда? — Стив нежно поцеловал меня в шею так, как я люблю. — Ты сама создаешь себе трудности. Иногда полезно поддаться чувству. Хватит все анализировать. — Он сунул руку мне под блузку и спустил с плеча лямочку бюстгальтера. Я почувствовала, как радостно напряглись соски. Его халат распахнулся. — Ты не представляешь, что со мной делаешь.
— Уже представляю, — пробормотала я, расстегивая блузку.
