Книга: Диверсанты Его Величества. «Рука бойцов колоть устала...»
Назад: ГЛАВА 15
Дальше: ГЛАВА 17

ГЛАВА 16

Полуэкт Исидорович Воронихин пребывал в странном состоянии, одновременно испытывая чувства небольшого разочарования и большой радости. Такое бывает, когда на человека сваливается счастье настолько неожиданное, что сам не знаешь, считать ли его счастьем или гримасой судьбы. С треском провалившийся план по изменению семейного положения капитана Нечихаева заставлял впадать в уныние, но с другой стороны… Да, небольшая неудача. Но Михаил Касьянович птица высокого полета, и было бы глупо рассчитывать… А чем хуже Сергей Андреевич Ртищев?
Состоявшийся третьего дня бал закончился неожиданно — сватовством. Вот и не верь после этого в любовь с первого взгляда! Она существует, а вовремя поддержанная сообщением о размере приданого — живет вечно. Недурственная партия для младшенькой, весьма недурственная.
Воронихин даже стал подумывать о соискании дворянского звания, чтоб и перед зятьями не выглядеть деревенщиной, и собственное самолюбие побаловать. Понятное дело, на титулы капиталов не хватит — содержание в течение десяти лет пехотной дивизии не потянуть, да и не очень-то хочется становиться графом или князем. Не по деньгам! Взвод. А еще лучше, полуэскадрон… Отряд Ртищева можно считать полуэскадроном?
— Марья Мокеевна, ты кем желаешь стать: дворянкой столбовою или владычицей морской?
Супруга, мирно раскладывавшая пасьянс на застеленном кружевной салфеткой кабинетном рояле, вздрогнула и уронила карты:
— Опять в ушкуйники навострился? Не пущу!
— Цыц! — прикрикнул Полуэкт Исидорович, но смутился и счел за нужное пояснить: — На сей раз дело верное, не бухти. И попрекать былым не смей!
Надо сказать, что для попреков имелись веские основания — года три назад, начитавшись модных романов о подвигах древней новгородской вольницы, решив было Воронихин попытать судьбу в нелегком морском промысле. Бойкие перья авторов будили жажду странствий, недавний успех похода князя Белякова-Трубецкого в Персию служил ярким примером, разрешение на каперство стоило недорого, в Одессе чуть не каждый месяц проводились аукционы трофейных кораблей вплоть до фрегатов. И если бы не проклятый прострел, именуемый ученым словом «радикулит»… Увы, именно он и не позволил осуществиться мечте.
— Верное дело, — не пожелала успокоиться Марья Мокеевна. — Дочерей по миру пустишь со своими делами.
— Тьфу! — Воронихин не стал спорить и поспешил сменить тему: — Пирогов в дорогу напекли? Вот я вас ужо!

 

Выступали на рассвете. К великому облегчению капитана Нечихаева, прощание не затянулось — Екатерина Полуэктовна провожала жениха со сдержанным достоинством и не собиралась следовать купеческим обычаям, предусматривающим для подобных случаев фальшивые рыдания и громкие причитания визгливым голосом. Ртищев проявил больше чувств — он так часто оборачивался, посылая воздушные поцелуи, что Мишка всерьез начал опасаться за сохранность седла. А ну как загорится от трения?
— Не навек же расстаетесь.
— Кто знает будущее? — возразил Сергей Андреевич, в последний раз обернувшись к покидаемой деревне. — Вот паду я, пронзенный вражеской стрелой…
— Хм…
— Ладно, пусть будет пуля. И вот в последние мгновения жизни буду вспоминать прелестные глазки, алые губки, полные… да, их тоже буду вспоминать. И вообще…
— Угораздило же вас. — Нечихаев с некоторой жалостью посмотрел на собеседника. — И, кстати, разве разрешение на женитьбу сейчас не испрашивается особым рапортом?
— Давно отменили. Вы разве не слышали?
— Да мне как-то ни к чему было.
— Оставили на усмотрение непосредственного начальства. Не откажетесь подписать, Михаил Касьянович?
— Задним числом?
— Мы только объявили о помолвке, а не повенчались, так что еще не поздно. И, между прочим, государь Павел Петрович объявил о Высочайшей поддержке рождаемости, увеличению населения и всячески ему способствует.
— Личным примером? — удивился Мишка. — Хотя не такой уж он и старый.
Насчет личного примера сказать не могу, — поспешил уточнить Ртищев, — но ходят упорные слухи, будто бы подданные, имеющие менее трех детей, со следующего года будут облагаться особым налогом.
— Не успеете.
— Мы постараемся. Тем более Федор Иванович Толстой обещал похлопотать о моем приеме в Красную гвардию, а она, как известно, налогами не облагается.
— Блажен, кто верует.
— Вы сомневаетесь? И откуда в вас, Михаил Касьянович, столько пессимизма?
— Я реалист, Сергей Андреевич, потому при строительстве планов предполагаю самые скверные варианты их развития.
— И часто оказываетесь правы?
— Почти никогда, но тем приятнее неожиданные подарки судьбы. Люблю подарки, чего скрывать.
— Кто их не любит?

 

Нужно сказать, что в этом утверждении Ртищев глубоко заблуждался. Ровно в пятидесяти верстах восточнее пробирающегося по лесам отряда находился человек, судьбу свою и ее подарки с недавних пор невзлюбивший. Император всех французов Наполеон Бонапарт проклинал тот час, когда принял решение о войне. А ведь прав был покойный маршал Ней, уговаривавший остановиться на русской границе. Нет, не послушал! Блистательные победы в Австрии, Саксонии, Пруссии… вся Европа у ног… твердое обещание турецкого султана выступить на Одессу и Крым… Что в итоге?
Об итогах страшно подумать — за полгода войны не случилось ни одного сражения, но армия практически перестала существовать. Тот сброд, что еще самонадеянно именует себя солдатами, неуправляем. Силами «старых ворчунов» порой удается навести кое-какой порядок, но он мгновенно исчезает, едва штыки гвардейцев отворачиваются в другую сторону. Штыки, да… Пороха больше нет, а те немногие остатки, что еще можно наскрести, используются вовсе не для стрельбы. Посыпанные порохом сальные свечи становятся вполне съедобны, а восковые не вызывают отвращения. Гурманы… Неоднократно докладывали о случаях людоедства. Пока оно в полках, набранных в германских землях, в Италии, Испании, но чем черт ни шутит, как говорят русские.
Проклятые русские! Добраться бы до них и… нет, не вцепиться в горло — поговорить о заключении мира. Увы, посланные с таковыми предложениями офицеры в лучшем случае пропадали без следа, а в худшем обнаруживались висящими на деревьях в лесу. Лютующие пейзане — страшно. Сожженные деревни и показательные казни привели к обратному результату, вызвав еще большее ожесточение. Неделю назад кто-то отравил колодцы в расположении дивизии генерала Гаржака… Таких потерь не случалось со дня штурма Лейпцига. Скифы…
А что стоят их летучие отряды? От мелких, численностью не более двух-трех капральств, до крупных частей в несколько тысяч штыков. Казалось бы, какой пустяк! Сотня блох не сможет съесть льва. Да, не сможет, но вполне способна свести его с ума. А в России блохи зубастые — налетят, укусят, отскочат. Кто предлагал полцарства за коня? Король Ричард неправ — всю империю за одно правильное сражение!
— Срочное сообщение, сир! — лейтенант маркиз де Габриак, нынешний адъютант Императора, появился бесшумно, будто вел род не от рыцарей Крестовых походов, а от лакеев, тем рыцарям прислуживавших. Мерзкий человек, но других нет, и этот наверняка проживет не более месяца. Восьмой с начала войны.
— От кого?
В голосе Бонапарта прозвучала неясная надежда. Неужели один из посланцев к русскому царю смог пробиться сквозь плотное кольцо партизанских отрядов? Хорошо если бы так. Лучше капитуляция и почетный плен, чем такая вот неопределенность. Почему Павел Петрович медлит? Почему до сих пор не уничтожил окруженную и практически безоружную армию? В отсутствие достаточного количества сил не верится, но какова же настоящая причина? Темнит и хитрит петербургский карлик!
При этой мысли император самодовольно усмехнулся — в отличие от английских, в русских газетах никогда не насмехались над маленьким ростом Наполеона. Видимо, есть с чем сравнивать. На злосчастном параде в Москве… впрочем, там немного помогли сапоги с высокими каблуками…
— Неподалеку упал воздушный шар, и наши егеря…
— Дайте сюда!
Можно и не спрашивать, чей это шар. А что же в донесении?
— Разрешите перевести письмо на французский?
— Вон отсюда!
Опешивший от неожиданной грубости адъютант вылетел пулей, оставив императора в одиночестве. А тот с тщательно скрываемым нетерпением зажег русскую диковинку — керосиновую лампу, чуть подкрутил закоптивший было фитиль и сломал печати на плотном конверте. Переводчик Бонапарту не требовался, так как после встречи с царем он поставил себе задачу изучить русский язык. Льстецы утверждали, что преуспел и будто бы акцента совсем не чувствуется. Врут, конечно. Однако знаний вполне хватает на чтение газет и таких вот редких трофеев.
И что пишут?
— Канальи!
Буквально через минуту с императора слетела напускная невозмутимость. Какого черта? Какие англичане? Какая императрица Жозефина Первая? Они что, все ума лишились? И еще венгры? Зачем им понадобилось осаждать Вену?
— Габриак!
— Я здесь, Ваше Императорское Величество.
— Передайте приказ вывесить белые флаги. Везде!
— Призыв к переговорам, сир?
— Мы сдаемся, идиот!
— Капитуляция?
— Нет, bliad, maslennitsa! — почему-то по-русски ответил Бонапарт. — Выполнять!
* * *
Если бы капитан Нечихаев знал о принятом французским императором решении, он бы непременно повернул обратно. Пусть потом разжалуют и отдадут под суд за невыполнение приказа, пусть! Но это будет потом. Плох тот солдат, что не носит в ранце маршальский жезл, а еще хуже тот офицер, который не хочет поставить в войне жирную точку. Неправду говорят, будто военный человек живет только на поле битвы, а в промежутках между оными лишь существует и мечтает о следующем кровопролитии. Это наглая ложь, придуманная ни разу не нюхавшими пороху обывателями. Наоборот, смысл жизни настоящего солдата и состоит в том, чтобы исключить возможность всяких сражений. А уж если случится таковое… тогда да, тогда приходится воевать. И собственная жизнь здесь — дело третье.
Но капитан Нечихаев не знал. Не знал и на каждом привале видел один и тот же сон: поднимаются винтовки… коротышка с завязанными глазами у выщербленной пулями стены… команда… залп…
— Твою мать! — Мишка рывком сел и долго всматривался в полумрак палатки, с трудом осознавая, что уже проснулся.
— Матка Боска Остробрамска! — рядом подскочил Ртищев, еще не до конца выдавивший из себя поляка. — Что случилось, Михаил Касьянович?
— Ерунда, — Нечихаев протер ладонями лицо. — Померещилось.
— Не скажите. — Сергей Андреевич дотянулся до стоящей между походными кроватями железной печки и вытащил уголек специальными щипчиками. Трофейными, из офицерского несессера. С вечера набитая табаком трубка немного похрюкала от энергичных затяжек и выпустила клуб душистого дыма. — Бывает еще сон в руку. Вот у меня однажды… Хотя нет, Марыся здесь совсем не из того… и Агнешка тоже… Барбара вообще из другого сна…
— А Екатерина Полуэктовна?
— Это святое, Михаил Касьянович.
— В смысле?
— Ангелам в грешных снах делать нечего.
— Понятно.
— А бывают сновидения с предупреждениями.
— Да? — Мишка положил руку на стоящую у кровати винтовку. — Может быть, все же почти чужая земля.
Ртищев хмыкнул:
— Понятное дело, чухонские губернии никогда не станут русскими. Если только предположить сказочный вариант с переселением местных жителей куда-нибудь на Таймыр. Но государь Павел Петрович вряд ли на это пойдет.
— Почему бы и нет? — Нечихаев прогнал остатки сна. — Если экономически обосновать…
— Вы возьметесь?
— Я? Нет, не возьмусь. Но светлейший князь Кутузов неоднократно высказывал мысли…
— Мысли, не подкрепленные действием, называются мечтами.
— Мечты — это то, что сбывается. Все остальное — грезы. Но все равно Михаил Илларионович не похож на наивного мечтателя.
— Это точно, — согласился Ртищев и отложил погасшую трубку. — Сходить, что ли, посты проверить?
— Я с вами, — Нечихаев щелкнул крышкой часов, безуспешно пытаясь разглядеть в темноте стрелки. — Интересно, новый год уже наступил или мы еще в старом живем?
— Какая, собственно, разница?
— Не скажите, наступающий год будет високосным.
— И?
— И принесет большие неприятности.
— Кому?
— Ну не нам же!
— Понятно объясняете, Михаил Касьянович. Это нужно непременно отметить.
— Прямо сейчас?
— Нет, что вы, в походе не стоит расслабляться. А вот по прибытии в Кенигсберг…

 

Город встретил отряд капитана Нечихаева мерзкой погодой и невиданным доселе количеством питейных заведений. Многочисленные красочные вывески создавали впечатление, что у жителей Кенигсберга нет иных забот, кроме как хорошенько напиться. Закуску подсвеченные фонарями надписи не обещали.
— Почти заграница, — с легкой завистью, смешанной с укоризной, пробормотал кто-то из гусар при виде манящих уютом и теплом окошек. — Они что, на ночь не закрываются? Живут же люди!
— Вот этому я бы не стал завидовать. — Нечихаев указал на двух опрятно одетых господ, по виду немцев, меланхолично и скучно бьющих третьего прямо под вывеской «Ямайская питейная мастерская Иоганна Кошкодамского».
— Разнять бы да всем троим в рыло, — предложил все тот же гусар. — Разрешите, Михаил Касьянович?
— Некогда. Нас ждут.
Капитан отказал сразу по нескольким причинам. Во-первых, оборванец явно из судейских, что видно по остаткам прусского вицмундира, а значит, трепку заслужил. А во-вторых, не нужно вмешиваться в чужие развлечения. Третьей, и основной, причиной стала обычная осторожность — два года назад в Лондоне такие же пьянчуги воткнули стилет в печень Первому лорду Адмиралтейства сэру Чарльзу Мидлтону. Рассказывавший о том несчастном случае Федор Иванович Толстой с непонятной усмешкой предупреждал об опасности неожиданных встреч в незнакомых городах.
Но, как оказалось, валяющийся в грязи немец решил воспротивиться судьбе и искать защиты под сенью русского оружия. Во всяком случае, именно так через много лет рассказывал досужим журналистам известный литератор и композитор, декан факультета словесности и искусств Санкт-Петербургского университета, кавалер боевых орденов… Впрочем, перечисление наград и должностей этого достойного приемного сына нашего Отечества не имеет отношения к повествованию, так что не будем отвлекаться.
Он завизжал дурным голосом, ужом проскользнул между ног обидчиков и, как был на четвереньках, бросился к Нечихаеву. Ухватился за стремя, поднялся и, не обращая внимания на приставленный ко лбу пистолет, выкрикнул:
— Помогите!
Русский солдат добр характером при кажущейся холодности. И на просьбу о помощи откликается всегда, а нужна ли она человеку или иноземцу, значения не имеет. Сунувшихся было экзекуторов отшвырнули прочь, и почувствовавший себя в полной безопасности незнакомец жалобно всхлипнул:
— Художника каждый обидеть норовит.
Комок грязи, прилетевший из темноты, превратил и без того некрасивое лицо бедолаги в уродливую маску. Нечихаев сносно владел немецким языком, чтобы разобрать в ответном вопле угрозу:
— А вам, господин Цахес, я страшно отомщу! Попомните мои слова!
И тут же извиняющимся тоном:
— Простите, герр?..
— Капитан.
— Простите, герр гауптман, я не представился — Эрнст Теодор Амадей Хоффман, к вашим услугам!

 

На следующий день.

 

Утром гусар не беспокоили, дали выспаться. Под казарму отвели старинный дом с видом на Преголу, единственным достоинством которого оказалась большая вместительность. И еще собственная кухня, куда приказом начальства определили трех поваров и начали завозить провиант. Вовремя, надо сказать, а то в дороге отряд изрядно поиздержался с провизией — с собой при всем желании много не увезешь, но и покупать что-то в чухонских деревнях опасно. Отравят… причем не по злому умыслу. Даже луженые солдатские желудки, способные переварить чуть ли не чугунное ядро, отказываются принимать то, что местные жители почитают съедобным.
Одному лишь капитану Нечихаеву не до сна. Прикорнул на пару часов и явился на ковер. Знал бы — не приходил…
— Вы хоть понимаете степень секретности вашего предприятия, Михаил Касьянович? — в который раз спросил Александр Христофорович. — Не допускаете мысли, что под видом обыкновенного пьяницы может быть заслан вражеский лазутчик?
Мишка виновато пожал плечами и сделал глоток из пятой по счету чашки кофе — Бенкендорф любил делать разносы с удобствами для всех участвующих сторон.
— Обычное человеколюбие.
— Про гуманность еще скажите. — Министр встал с кресла и прошелся по кабинету. — Гуманнее будет вообще его пристрелить.
— Господин Хоффман дал обещание более не пить вина.
— Только его?
— Да, а что?
— Он и раньше им не злоупотреблял — творческие люди предпочитают крепкие напитки. — Бенкендорф перешел на доверительный тон: — Вы хороший человек, Михаил Касьянович, но жутко наивный.
— Почему?
— Почему наивный? Вот этого не знаю. Может, в том виновата молодость или природная склонность к доброте… Вас обманули.
— Сволочь… — прошипел Нечихаев сквозь зубы.
— Зачем так грубо? Ввел в заблуждение, не более того. И, вероятно, сам того не осознавая. Попросту оставил лазейку на будущее. Он ведь из судейских?
— К сожалению.
— Ладно, черт с ним, у нас есть дела поважнее.
Мишка встрепенулся и всем видом обозначил внимание. Не то чтобы разнос слишком уж тяготил или надоел, нет… Но не за этим он сюда мчался через половину России. Хорошо, пусть не половину, а пятую часть, но все равно мчался.
А Бенкендорф в рассеянности постучал пальцем по стоящим у стены рыцарским доспехам и наконец произнес долгожданное:
— Отплываете завтра вечером. Груз уже весь на кораблях, кроме нескольких образцов, так что вам остается целых полтора дня на ознакомление и изучение. Пробные стрельбы, увы, произвести нельзя из соображений сохранения тайны. Вопросы, Михаил Касьянович?
— Вопросов нет, есть потребность в пояснениях.
— Они здесь, — Александр Христофорович указал на толстый пакет. — Все там, включая список целей второй очереди.
— Понятно. — Мишка отставил чашку и поднялся: — Разрешите выполнять?
— С Богом, Михаил Касьянович! — Бенкендорф протянул бумаги и перекрестил Нечихаева. — Мы на вас надеемся.
— Уж как получится.
— Постарайтесь, чтоб получилось хорошо. Да, и вот еще… возьмите этого подозрительного композитора с собой.
— Оставим прусский след? — предположил капитан.
— Зачем? Там и польского будет достаточно.
— Тогда?..
— Вы не допускаете, что мне тоже не чуждо некоторое человеколюбие? Напрасно улыбаетесь… Все, идите!
Назад: ГЛАВА 15
Дальше: ГЛАВА 17