ГЛАВА 15
— Никакая война не может помешать человеку получать от жизни маленькие радости! — Купец первой гильдии Полуэкт Исидорович Воронихин закончил речь на этой торжественной ноте, а потом достал из кармана огромный клетчатый платок и шумно высморкался, испортив все впечатление. — Прошу прощения, господа, небольшая простуда.
— Так-то оно так, — согласился с предложением хлебопромышленник Бугров, задержавшийся в псковской глуши случайно и тоскующий по оставленным без присмотра в Вологде паровым мельницам. — Но бал есть вещь серьезная, и не хотелось бы оконфузиться перед господами гусарами. После столичных развлечений не покажется ли им наш праздник пошлыми деревенскими посиделками под балалайку?
— Зря вы так, Пантелеймон Викентьевич. — Воронихин вынул еще один платок и промокнул пот со лба. — У нас, конечно, не итальянские кастраты поют, но вполне… Да, вполне! Впрочем, мы не о том говорим. Что во все времена является украшением любого бала?
— Хорошее вино в достаточных количествах? — оживился молчавший доселе судовладелец Поцелуев, и его красное лицо осветилось мечтательной улыбкой.
— Нет, красивые женщины!
— Ну-у-у, это неинтересно.
— Кому как.
— И все же, Полуэкт Исидорович, ваш зять должен принять посильное участие… шампанским там или бургонским… Как, кстати, здоровье поручика?
— Спасибо, Иван Федорович, он уже оправился от ран и вступил добровольцем в действующую армию.
— Как, и сумел пройти переаттестацию? — удивился Поцелуев. — В таком-то возрасте!
— А что? — вмешался Бугров. — Аполлон Фридрихович ненамного старше нас будет, а мы еще те рысаки! Мы еще ничего!
— Нет, переаттестацию не прошел, — немного смущенно признался Воронихин. — Но согласитесь, господа, в нынешние времена и чин временного лейтенанта многого стоит.
Судовладелец едва заметно поморщился, стараясь скрыть досаду на не в меру хвастливого Полуэкта Исидоровича. Нет, в самом деле Воронихин излишне чванится удачным замужеством старшей дочери и дворянским происхождением зятя. Собственно, он наверняка и задумал бал, потому что положил глаз на гусарского командира старшего лейтенанта Нечихаева. Как же, младшенькой на Рождество ровно шестнадцать стукнет, самая пора озаботиться достойной партией. Михаил Касьянович достойнее некуда — молод, пригож собой, в чинах, орденами не обделен, генералом Борчуговым за сына признан, сестру сама государыня в крестницах числит.
И ведь не откажешь — дело задумано патриотичное. В газетах потом распишут, как в окруженном неприятельскими войсками имении Ивана Федоровича Поцелуева не предались унынию, а, напротив, воодушевляли воинов на ратные подвиги. Да, так и напишут! И никуда не денется Полуэкт Исидорович, согласится провести бал здесь — бывшая усадьба князей Мещерских самая большая в уезде, и танцевальная зала поспорит размерами с таковыми же в иных дворцах обеих столиц.
— Музыкантов где возьмем?
— Музыкантов? — переспросил Воронихин. — Аполлон Фридрихович давеча говорил, будто целый французский оркестр пленили.
— Откуда он взялся?
— Так Европа-с… с удобствами воевать изволят. Да не беспокойтесь, неделя впереди есть, откормятся немного и сыграют наилучшим образом.
— Хоть на этом экономим.
— Да, но по тысяче рублей придется сложиться.
— Однако! — пробасил впечатленный грядущими расходами Бугров. — Почему так много?
— Остатки средств пойдут на пополнение отрядной казны.
— И все равно…
— А я согласен! — Поцелуев хлопнул ладонью по столу. — Кладу полторы тыщи, но про хорошее вино с Аполлоном Фридриховичем поговорите обязательно. Не знаю, как в высшем свете, а у нас балы на трезвую голову не делаются.
Тремя днями позже. Псковская губерния, деревня Киселиха.
В России не читают английских газет, разве что иному чиновнику с лазоревыми петлицами на воротнике вицмундира приходится делать это по долгу службы. И правильно не читают всякую мерзость. Представляете, в недавнем номере «Таймс» была напечатана лишенная здравого смысла, но наполненная клеветой и ядом статья некоего члена палаты лордов о жутких репрессиях, направленных императором Павлом Петровичем против русского дворянства. Будто бы благородное сословие, отправляемое в холодную Сибирь сотнями и тысячами миллионов, стало в России исчезающим видом, вроде мамонтов или шерстистых носорогов.
В подтверждение лживых измышлений приводился тот факт, что множество помещичьих усадеб и имений поменяло хозяев. Вроде как разбогатевшие на военных поставках купцы и промышленники скупают у казны конфискованные «дворянские гнезда», а некоторые не гнушаются прямым захватом с непременным уничтожением прежних владельцев.
Ослепленные ненавистью и собственным ядом, лжецы, несомненно, получат по заслугам, потому как оскорбление государства является преступлением более тяжким, нежели оскорбление Величества, и срока давности не имеет. Да, зло будет непременно наказано, но ведь как до сих пор язык у собак не отсох!
В семье Воронихиных, кроме «Коммерческого вестника», «Петербургской правды» и иллюстрированного журнала для дам «Северная пчела», никаких газет в глаза не видели и не подозревали о жуткой, с точки зрения английского лорда, предыстории своей честной покупки. Полуэкт Исидорович приобрел имение у полковника Тимирязева, переехавшего в Тифлис к новой должности, и рассчитывался вовсе не пулей, а новенькими ассигнациями. Да многие тогда в уезде распродавали недвижимость — кто в Петербург перебрался, кто в Новгород. А какой смысл сидеть в деревне, если государева служба сытней и денежней?
Сегодня в Киселихе праздник — приехавшая погостить к родителям Манефа Полуэктовна рассказала о предполагаемом пополнении семейства. И расчувствовавшийся будущий дедушка велел выкатить на площадь две бочки романеи. Гуляй, народ, пей за здоровье долгожданного наследника!
Сама госпожа Клюгенау шума и веселья сторонилась. Выглянула на минутку, поблагодарила за теплые пожелания и вновь увлеклась разговором с младшей сестрой. А у той одно на уме:
— Манечка, а каков он собой?
— Кто, Михаил Касьянович, что ли?
— Да я про него и спрашиваю.
Манефа Полуэктовна на мгновение задумалась:
— Вылитый орел! Да, Катенька, как есть орел!
— Такой же носатый? — огорчилась Екатерина Полуэктовна. — Такой мне ненадобен!
— Думай, о чем говоришь! — прикрикнула старшая сестра. — Нормальный нос у Михаила Касьяновича. Да и не в размере носа заключается женское счастье.
— Да, а в чем? — В глазах младшенькой вспыхнуло жгучее любопытство и ожидание раскрытия великой тайны.
— Он сам тебе объяснит. Если захочет, конечно.
— Нужно, чтоб захотел. А какое платье мне надеть на бал? — Девичий разум, особенно столь юный, не способен долго удерживать одну и ту же мысль, и Екатерина Полуэктовна перешла к обсуждению нарядов: — Если то лиловое… ну ты помнишь? С воланчиками…
— Лиловый цвет нынче не в моде.
— Да?
— Уж поверь мне. Тем более на первом в жизни балу нужно непременно быть в белом.
— Манечка, ты такая умная!
Восхищению младшей сестрицы имелось простое объяснение — увлечение танцами в купеческом обществе только-только появилось, и немногие ухитрялись не стать на подобных собраниях предметом насмешек. Легко с непривычки оказаться этакой кутафьей, влезшей в калашный ряд со свиным рылом. А Манефа знает, она даже в самом Санкт-Петербурге не раз бывала и представление имеет.
— Не льсти мне.
— И не думала! Я говорю чистую правду.
Оставшиеся дни пролетели незаметно. Да, когда есть чем заняться, время бежит быстро, особенно если занимаешься любимым делом. Купцы торговали, промышленники промышляли, женский пол изобретал и шил новые наряды. Гусары воевали в меру сил, французы распространяли панические слухи о действующей в их тылах тайной армии… Все при деле.
И наконец-то долгожданное событие случилось! Бал решили провести, не дожидаясь Рождества, и, дабы скрыть некоторую старомодность в платьях провинциальных дам, объявили его машкерадом. Продолжающийся пост поначалу накладывал на празднество определенные ограничения, но по здравом размышлении оными ограничениями пренебрегли, так как любое увеселение с участием гусар можно приравнять к боевым действиям.
Екатерина Полуэктовна ждала заветный вечер с нескрываемым нетерпением и мучила старшую сестру расспросами: в какой руке изящнее смотрится веер, не мешает ли военному человеку сабля во время танца и модно ли сейчас в высшем свете падать в обморок. И много чего такого, вплоть до допустимого предела гусарских грубых шуток, по преодолению которого полагается дать наглецу пощечину. И будут ли они вообще, эти шутки.
— Пусть это станет сюрпризом! — загадочно улыбалась госпожа Клюгенау, помогая младшей сестре забраться в возок. — Уверена, ты не разочаруешься.
— Да? — Екатерина Полуэктовна прикусила губу. — А он точно обратит на меня внимание?
— А на кого же еще ему смотреть? — делано удивилась Манефа Полуэктовна. — И потом, Катенька, неужели на одном Нечихаеве свет клином сошелся? Ты его и не видела никогда, вдруг не понравится! А среди гусар немало достойных молодых людей.
— Но офицеров-то больше нет.
— Ну и что? Чины — дело наживное, там и сержантов немало. И, между прочим, исключительно дворяне.
— Фи… новоиспеченные.
— Экая разборчивая! Всего десять лет выслуги, и их дворянство станет наследственным, а при геройском поступке — и того раньше. Хочешь выйти замуж за героя?
Тем временем кортеж, состоящий из двух возков и охраняемый верховыми, тронулся. Впереди ехали старшие Воронихины, и глава семейства имел неосторожность произнести вслух при дражайшей половине:
— Упустит девка ясна сокола — шкуру спущу!
И всю дорогу до усадьбы Поцелуева Полуэкт Исидорович оправдывался и объяснял, что он подразумевал нечто иное, чем навоображала себе Марья Мокеевна недалеким бабским умом. За разговорами не заметили, как и приехали.
Иван Федорович постарался на славу, украшая дом. Еще издали видны были развешенные у входа керосиновые фонари с разноцветными стеклами, вырезанные изо льда фигуры сказочных богатырей изображали почетный караул, вспыхивали взлетающие в темное небо осветительные ракеты… Фейерверка не стали устраивать из соображений близости неприятельских войск, хоть и запуганных до крайности, но еще опасных и вполне способных на решительные действия.
И над всем этим великолепием — музыка. Чудесные вальсы доносились даже сквозь двойные оконные стекла, и хотелось прямо сейчас закружиться в танце с какой-нибудь прелестницей.
— Да уж! — неизвестно к чему произнес Полуэкт Исидорович и покосился на жену в напрасной надежде обнаружить утраченную тому лет двадцать пять талию. — А вот скажи мне, дорогая…
Мысль свою Воронихин закончить не успел — подскочивший к возку господин в костюме испанского гранда с краснеющим под полумаской массивным носом Пантелеймона Викентьевича Бугрова галантно протянул руку, предлагая Марье Мокеевне помощь. Экий проказник, однако!
А Екатерина Полуэктовна не стала дожидаться спешащих от крыльца кавалеров — откинула укрывающую ноги полость из волчьих шкур и выпрыгнула сама. Только повела плечиком, сбрасывая шубку на руки как из-под земли явившемуся черту. Самому натуральному черту, с рогами и вилами, с веревочным хвостом в обязательных репьях, картонным свиным пятаком и пышными усами под ним. Сама же Воронихина-младшая оделась ангелом, совмещая белое платье для первого бала с машкерадным костюмом. Прелестный вид не портили даже помявшиеся в дороге крылья, проволочный каркас которых сейчас поправляла заботливая Манефа Полуэктовна.
— Позвольте проводить вас, о небесное создание! — хриплым голосом произнес черт, и на девушку пахнуло густым перегаром, видимо, символизирующим дыхание геенны огненной.
Так как старший лейтенант Нечихаев слыл человеком непьющим и, следовательно, не мог скрываться под маской нечистой силы, предложение не вызвало энтузиазма. Повторная же попытка навязать услуги разбилась о ледяное безразличие.
— Осади, чертяка! — пришел на выручку турецкий султан с длинной фальшивой бородой. — Велю на кол посадить.
— Извините, ваше благородие! — рогатый отсалютовал вилами и поспешил скрыться в доме.
— Аполлон? — ахнула удивленная Манефа Полуэктовна. — У тебя же нога! А если рана откроется?
— Вздор! — отмахнулся Клюгенау. — Для чего нужны одалиски, как не носить своего султана на руках?
— Только для этого?
— Сегодня исключительно для этого, — заверил Аполлон Фридрихович и увлек жену со свояченицей вверх по лестнице. — Нас зовет музыка!
Горькие слезы разочарования текли по ангельскому личику, оставляя дорожки в толстом слое пудры и белил. Казалось, даже проволочные крылья уныло обвисли и, содрогаясь в такт рыданиям, дирижировали невидимым оркестром, исполняющим похоронный марш.
— Они ненастоящие! — Екатерина Полуэктовна вытерла покрасневшие глаза и посмотрела на сестру с укором. — Манефа, гусары ненастоящие!
Обидно и больно, когда рушится мечта. Нет, не так она представляла первый бал. Где красивые мундиры, где звон шпор и сверкание орденов? Куда подевались ментики с золотыми шнурами, небрежно наброшенные на плечо? Неужели люди в мешковатых одеяниях болотного цвета смеют называться гусарами? Боже мой, какой позор! И ведь это не машкерадные костюмы…
— Ты дура! — Вместо сочувствия госпожа Клюгенау решительно выступила на защиту гостей. — Это боевое обмундирование. Или ты считаешь, будто лучше всего с небес прыгать в белых обтягивающих лосинах? Там же холодно!
— Да?
— Сомневаешься? Спроси у любого.
Екатерина Полуэктовна робко улыбнулась:
— Так это значит…
— Ну конечно же! А парадные мундиры хранятся для особо торжественных случаев, для свадьбы например. Так что давай-ка утирай слезы и быстро иди танцевать. Стой, не прямо же сейчас! А носик припудрить?
Мишка Нечихаев танцевать умел, но не любил. Ему как-то больше нравились уроки фехтования, минно-взрывного дела и баллистики, а не глупые передвижения по натертому паркету. Звон наточенного железа куда как приятнее жеманных кривляний провинциальных невест, а стрельба из винтовки или пистолета безопаснее стрельбы глазами.
Вот и сейчас Господь защитил, не дал попасть в руки приближающейся с явно обозначенной целью девицы, чье лицо густо набелено и напоминает маску смерти. Косы почему-то нет… Да, вовремя распахнулись двери, и влетевший в залу караульный прокричал, перекрывая шум трофейного оркестра:
— Тревога!
Музыка резко оборвалась, и гусары, аккуратно проскальзывая между разволновавшимися дамами, разбежались по местам без всякой команды. Из соображений удобства оружие стояло тут же в заблаговременно сколоченных пирамидах, так что скоро у каждого окна встало по два-три стрелка, а дежурные ракетометчики с чердака подали сигнал о готовности.
— Ваше благородие, посты сообщили о приближении крупного отряда, сопровождающего большой обоз!
— Далеко?
— Верст восемь. Сейчас, может быть, чуть поменьше.
— Сюда идут?
— Так точно!
Нечихаев покосился на внезапно повеселевших оркестрантов:
— Этих еще раз покормить — и под замок. Но где-нибудь неподалеку.
— Зачем?
— Затем. Не отменять же праздник из-за какого-то боя? Вернемся. Продолжим веселье.
Десять минут спустя, покачиваясь в седле подаренного Иваном Федоровичем Поцелуевым вороного жеребца, Мишка размышлял о будущем. С настоящим как раз все просто и понятно, а вот что будет в России через сто или сто пятьдесят лет? С кем тогда придется воевать? В мирное сосуществование с соседями Нечихаев не верил, и, как ни раздвигай границы, эти самые соседи всегда найдутся. Пусть даже отделенные морями и океанами, но все равно найдутся.
Кони шли неторопливым шагом, и ничто не мешало старшему лейтенанту полностью уйти в мысли. Нет, помешало — ехавший рядом сержант тронул командира за плечо:
— Мы на месте, Михаил Касьянович.
Зимой не бывает полной темноты и в лесу. Белый снег отражает свет луны и звезд, и даже если небо скрыто облаками, то все равно приближающегося неприятеля можно разглядеть издалека. Те особо и не скрываются, тем более в чистом поле замаскироваться получится только шапкой-невидимкой. Полутора сотнями шапок…
— Начинаем по моей команде, — предупредил Нечихаев, доставая из кармана картонную трубочку с сигнальной ракетой. — А то выйдет, как в прошлый раз.
Стоявший рядом сержант обиженно засопел — именно он тогда поторопился уронить дерево на дорогу, отрезая французам путь к отступлению, и те рванули вперед, благо такая возможность представилась. Половина обоза успела выскочить из ловушки прежде, чем повалилась вторая сосна. И ладно бы спаслись! Нет же, удирая от погони, они бездарно сгинули, влетев на ходу в покрытое тонким льдом болото. Самое обидное — ценный груз лежал именно на передних санях и благополучно ушел в трясину. Бульк — и все. Досадно — ведь, по рассказам пленных, Наполеон специально собрал лошадей со всей армии, чтобы вывезти во Францию чуть ли не половину накопленного за полгода войны добра.
Эти, кстати, где коней раздобыли?
Фр-р-р… Яркая звездочка взлетела в небо и зависла там, освещая опушку. Нечихаев с недоумением посмотрел на ракету в руке и выругался — на дорогу с громким треском рухнуло огромное дерево. Рухнуло прямо перед носом у желанной добычи.
— Что за черт?
— Так ведь сигнал, Михаил Касьянович.
— Это не я!
— Да чего уж теперь… — пожал плечами сержант.
Удивительно, но французы отреагировали на опасность не стрельбой, а криком:
— Мать вашу, пся крев! Какому лешему ночами не спится?
Мишка от неожиданности выронил ракетницу и ответил вопросом на вопрос:
— Пан Пшемоцкий? Сигизмунд Каземирович, вы ли это?
— Уже Сергей Андреевич, с вашего позволения!
— Свои? — сержант вопросительно глянул на командира и сам же себе кивнул: — Они самые, холеры ясны явились.
— Ага, старые знакомые, Федорыч. И это… винтовки пока не разряжайте.
* * *
Веселье в доме Ивана Федоровича Поцелуева разгорелось с новой силой. Возвращение гусар вместе с неожиданным пополнением произвело фурор, а увешанных с головы до ног оружием поляков встретили овациями. Как же, герои! Прорвались сквозь порядки французской армии! Привезли приказ в запечатанном пакете и капитанские погоны для Нечихаева!
Мишка воспользовался моментом и попросил Манефу Полуэктовну сообщить дамам о том, что вновь прибывшие все до единого дворяне с родословной если не от Адама, то уж от первого Пяста или короля Попеля точно. И девицам стоит обратить внимание на столь достойных кавалеров.
Объявив таким образом открытие сезона охоты на женихов, капитан отозвал в сторону Сергея Андреевича, еще недавно бывшего Сигизмундом Каземировичем. Приказ приказом, но все же некоторые моменты требовали дополнительного пояснения.
— Вы же оставались в Ставке?
— Так оно и есть, — подтвердил Ртищев. — Но недолго, на третий день от вашего убытия в полк нас направили в распоряжение Александра Христофоровича Бенкендорфа. Пешком.
— Виделись с его сиятельством?
— Нет, у Могилева встретились с курьерским воздушным шаром, и…
— Понятно, — Нечихаев вздохнул и убрал пакет с приказом за голенище сапога. — То, о чем здесь написано, привезли?
— Когда бы мы успели? Тем более мне никто и не говорил о цели нашей экспедиции — чином не вышел. Сообщили, что груз перевезут в Кенигсберг под надежной охраной. Деньги получим там же.
— Еще и это с собой тащить…
— Не понял?
— Золото и серебро. Не будем же мы расплачиваться в Англии или Франции российскими ассигнациями?
— В Англии?
— И в Голландии тоже.
— Понятно. То есть ничего не понятно, но готов за Веру, Царя и Отечество! Да, готов!
— Хорошо, тогда завтра отправляемся в путь.
— Лучше послезавтра, — немного смутился бывший поляк. — Кстати, Михаил Касьянович, вы не представите меня прекрасной незнакомке с ангельскими крыльями?
— Почему бы и нет? Пойдемте!
