Глава 20

Добравшись до устья Осетра, Олег отпустил двух пленников и объяснил, что, двигаясь вверх по этой реке, они смогут добраться до армии Батыя. Он надеялся, что у монголов хватит ума не попасть в руки жителей какой-нибудь прибрежной деревни, которые либо грохнут врагов на месте, либо свяжут и повезут в Коломну. Захваченные в Спасском пленники, видевшие жуткую казнь своих товарищей, были рады как можно скорее оказаться подальше от Горчакова. Получив полную свободу, монголы пустили в ход возвращенные им плети и, пригнувшись к лошадиным гривам, помчались так, будто за ними гналась целая стая демонов. Олег с усмешкой посмотрел им вслед и развернул коня в противоположную сторону.

Один из отпущенных монголов вез в мешке «подарок» Горчакова Батыю – мороженные головы ханов-чингизидов Бури и Аргасуна. У второго в поясной сумке лежал свернутый вчетверо листок принтерной бумаги с посланием всего из двух слов: «Ты следующий!» Внизу вместо подписи был нарисован расправивший крылья черный сокол.

Олег устроил снайперский помост на высоком дереве, стоявшем на левом берегу Оки, напротив устья Осетра. Чуть выше по реке располагалась деревня из восьми дворов, покинутая жителями, вероятно тогда, когда князь Роман рассылал своих дружинников, настоятельно рекомендовавших окрестным жителям искать спасения в Коломне. Горчаков со своими парнями занял одну из пустых изб и ждал приближения неприятеля в комфортных условиях. Пока остальные сидели в тепле, кто-то один дежурил на берегу Осетра.

Когда вовремя предупрежденный Олег занял позицию для стрельбы, он понял, что не продумал один важный момент: за каждым из чингизидов возят туг с белыми лошадиными хвостами! «И как я узнаю, который из них Батый?» – разволновался Горчаков. Выручила его когда-то прочитанная фраза о девятихвостом знамени Чингисхана.

Колона монголов казалась бесконечной. За полчаса, прошедшие с тех пор, как за передовым отрядом появились основные силы, Олег успел рассмотреть в бинокль два больших знамени, имевших на краю по три длинных вымпела. «Ну наконец-то!» – обрадовался он, увидев колыхавшееся на ветру огромное черное знамя с золотым, будто зависшим в прыжке тигром.

– Девять! – сказал вслух Горчаков, пересчитав оканчивавшиеся длинными полосами треугольники, мотавшиеся, как хвосты, на краю полотнища.

Пошарив биноклем, Олег обнаружил сверкавший золотом зонтик туга, а перед ним всадника на белом коне в позолоченной пластинчатой броне без наплечников, надетой поверх малиновой шубы.

– А вот и Батый! – злорадно протянул Горчаков и схватился за винтовку.

Хан сидел в высоком седле с короткими стременами. Его согнутые колени были высоко подняты, а длинные полы шубы полностью скрывали сапоги. Ног под шубой было не видно, и это мешало Олегу точно прицелиться. «Поправка на ветер и упреждение», – напомнил себе Горчаков. Вдоль Оки действительно дул ветер, но он был слабым.

– Блин, да какое тут упреждение! – Олег едва не плюнул с досады. – Здесь всего-то триста пятьдесят метров. Это же не полтора километра, которые пуля пролетает за две секунды. Не надо здесь никаких поправок!

Горчаков поймал в прицел колено Батыя и, прикинув, где сейчас его голень, опустил ствол чуть ниже. Мишень при такой оптике была видна хорошо. Олег затаил дыхание, повел стволом, сопровождая цель, и плавно спустил курок. После того как громыхнул выстрел и винтовка дернулась в руках, Горчаков снова приник к прицелу, готовясь, если понадобится, выстрелить снова. Но этого не потребовалось. Пуля прошла навылет сквозь ногу хана и тяжело ранила его коня. Олег увидел, что белый жеребец лежит на боку и бьет копытами, а набежавшие телохранители подхватывают лежащего Батыя и куда-то волокут.

– Мне тоже пора, – решил Горчаков и съехал по веревке с дерева. – Пока монголы разберутся, что да как, мы будем уже далеко, – усмехнулся он, взлетая в седло.

Горчаков с оруженосцем и дружинниками нагнал отступавшую армию как раз на середине пути между Москвой и Коломной. Двигаясь по льду Москвы-реки, они проезжали мимо пепелищ, оставшихся от деревень и сел. Это создавало некоторые проблемы. По вечерам Олег со спутниками рубили две ели или сосны, разгребали снег и разводили между уложенными рядом деревьями большие костры. Потом лопатками, которые везли с собой, отгребали угли к срубленным деревьям и ложились одетыми на горячую землю. Древесные стволы, обгорев снаружи, медленно тлели всю ночь, бросая на спавших воинов багровые отблески. При такой жизни чистоплотный Горчаков временами не выдерживал, он морщился, ощущая идущий от своей одежды запах, и как о сказочном чуде мечтал о горячей бане и чистом белье. Мирила Олега с этими трудностями только мысль, что его план выполнялся в точности. Армия отступала, забирая с собой крестьян и то имущество, которое можно было вывезти. Все остальное предавалось огню.

Самым трудным было уговорить князей эвакуировать жителей и сжечь Коломну. «Главное было начать, – размышлял Горчаков, – а дальше колесики сами закрутятся, по инерции». И действительно, после осуществления такого масштабного мероприятия, как эвакуация в глубокий тыл пусть и небольшого, но все-таки города, присоединение к длинной колонне беженцев жителей деревушки в пять-десять дворов и сожжение кучки строений никто уже не считал серьезной проблемой.

Армия северо-восточной Руси отступала, но отступала она непобежденной. И боевой дух ее бойцов был на должном уровне. Все, от князей с боярами и до гридней городовых полков, были воодушевлены первой победой над монгольским туменом. Чтобы избежать кривотолков по поводу отступления после удачной битвы, по совету Олега в войсках была проведена политинформация с подробным разъяснением «текущего момента». Теперь все воины и гражданские лица были в курсе, что к Коломне идут по Оке с двух сторон монгольские рати в тридцать и сорок тысяч.