Глава 21

Гуюк-хан, сын великого кагана Угэдэя, смотрел на пылающий город с труднопроизносимым для монголов именем. «Ко-ло-мы-на», – едва выговорил хан по слогам. По донесению передовых дозоров, дым над валами и деревянными стенами показался вскоре после того, как они их увидели. Потом из городских ворот вылетел небольшой отряд всадников и поскакал вверх по реке, на берегу которой расположен этот город.

«Урусуты ждали. Они хотели, чтобы я увидел, как горит Ко-ло-мы-на, – сделал вывод Гуюк-хан. – Это послание! Но что урусуты хотят нам сказать?»

Сын великого кагана покосился на застывшего рядом в седле Бурундая, с чьим корпусом он соединился вчера.

Когда за день до этого ехавшему в середине своего тумена Гуюку доложили о задержанных передовой сотней гонцах, он в окружении своих телохранителей – тургаудов – выехал из растянувшейся по льду широкой реки колонны и велел привести задержанных. Вскоре перед ожидавшим в седле ханом, за которым знаменосец держал золотой туг, предстали три коренастых монгола. Их охранял десяток воинов из ертаула. Гонцы приблизились к ханскому коню, стащили с голов малахаи, пали на колени и уткнулись бритыми лбами в лед.

– Встаньте и говорите! – повелел хан.

Вскоре он с удивлением узнал, что гонцов прислал вовсе не Кюлькан, а начальник обоза Мункэ. Со слов прибывших выходило, что их тумен попал в засаду и почти полностью окружен, за исключением восьми сотен лучников и трех тысяч пехотинцев, укрепившихся в обозе. О судьбе ханов Бури, Кюлькана и Аргасуна гонцы не смогли сообщить ничего.

Гуюк-хан призадумался. «Сейчас далеко за полдень, – рассудил он, – если я оставлю при обозе охрану, а с остальными воинами поскачу на помощь, то мы появимся на поле боя пред самым закатом и на полузагнанных лошадях. Я не успею им помочь, – подытожил хан. – А если впереди такой большой отряд урусутов, что они сумели окружить целый тумен, то будет неразумно вступить с ними в бой только с моими силами. Надо дождаться Бурундая», – решил Гуюк-хан. Отпустив гонцов, он приказал встать на дневку и выслать далеко вперед разведку.

Корпус Бурундая подошел на следующий день, и дальше три тумена двигались вместе. Пока Гуюк-хан поджидал Бурундая, в его лагерь прибывали уцелевшие в битве воины, успевшие скрыться в лесу до того, как замкнулось кольцо окружения. За день таких беглецов набралось четыре с половиной сотни – все, что осталось от десяти тысяч всадников и трех тысяч приданных этому тумену пехотинцев.

На месте битвы тумены задержались почти на полдня. Среди усеивавших лед трупов, многие из которых были обгрызены хищниками и исклеваны воронами, монголы искали тела чингизидов, но так и не смогли их обнаружить. Из чего Гуюк-хан с Бурундаем сделали вывод о пленении Кюлькана, Бури и Аргасуна.

– Что хотят сказать нам урусуты? – спросил Гуюк-хан, повернувшись к Бурундаю. – Что им своих городов не жалко?

– Если это так, то почему они не сдают их без боя?! – резким тоном ответил молодой, но уже успевший прославиться в Китае полководец, являвший полную противоположность своему собеседнику.

Гуюк-хан был склонен к полноте. Его пухлое и круглое как луна лицо выглядело совсем плоским из-за маленького приплюснутого носа и узких щелочек заплывших жиром глаз. Руки и ноги у сына великого кагана, как и у большинства монголов, были толстыми и короткими. Бурундай же выделялся среди низких и коренастых соплеменников своим высоким ростом и худобой. Он был на голову выше Гуюк-хана и при этом намного шире в плечах. Но богатырем, как тот же Кюлькан, Бурундай не выглядел из-за угловатой и нескладной фигуры. Высокий и широкоплечий, он был каким-то плоским и костлявым.

Командиры туменов сидели на лошадях в полукилометре от Коломны на возвышенном берегу Москвы-реки. Пока Гуюк раздумывал, как лучше ответить, чтобы его слова выглядели мудрыми и достойными будущего великого кагана, которым он мысленно себя уже видел, к кольцу окружавших полководцев телохранителей галопом подлетел всадник. Он что-то быстро сказал выехавшему навстречу сотнику, после чего они оба спешились и, неуклюже переваливаясь на коротких кривых ногах, затрусили к глазевшему на пожар начальству. Остановившись перед «командармами», воины, по заведенному Чингисханом церемониалу, сдернули шапки, бухнулись на колени и ткнулись лбами в снег у самых копыт взиравших на них равнодушно коней.

– Встаньте и говорите, – распорядился Гуюк-хан, покосившись на молчавшего Бурундая.

– Бату-хан в двух часах пути, – доложил один из воинов. Он идет с запада по той широкой реке, – монгол указал рукой в сторону заслоненной лесом Оки.

К тому времени, как у Коломны собралась вся армия вторжения, деревянный город выгорел уже на две трети, и большая его часть превратилась в груды багровых углей. Но волны раздуваемого ветром пламени еще перекатывались в кольце валов, на которых, выбрасывая в бледное зимнее небо снопы искр, полыхали собранные из толстенных бревен заборола.

Большая походная юрта Бату-хана стояла на высокой колесной платформе, которую тащили двадцать два большерогих вола, запряженных по одиннадцать в ряд. Ось этой суперповозки не уступала по размерам мачтам ганзейских парусников, торчавших лесом у новгородских пристаней.

Как только жилищу руководителя похода выбрали достойное место, рядом с передвижной неразборной юртой слуги быстро установили на мерзлой земле еще одну юрту – разборную. Потом по лагерю поскакали посыльные, созывавшие всех имевшихся в наличии потомков Чингисхана на внеочередной малый курултай. Малый потому, что на Русь прибыли далеко не все чингизиды. Кроме тех, в чьих жилах текла кровь «Священного Воителя», на курултай пригласили Субэдэя, который официально считался военным советником Батыя, а на самом деле являлся настоящим руководителем Великого Западного похода. Кроме этого, он имел целых два тумена, подчинявшихся лично ему. В свое время Чаурхан-Субэдэй стал одним из первых соратников молодого Тэмуджина. Вместе с Боорчу, ставшим первым нукером молодого и практически нищего нойона, и своим старшим братом Джэлмэ Субэдэй сделал так много для превращения Тэмуджина в Чингисхана, что теперь пользовался непререкаемым авторитетом. Заносчивые внуки «Потрясателя Вселенной» откровенно побаивались этого сурового, поседевшего в походах старика, с темным, иссеченным морщинами лицом и страшным шрамом, пересекавшим вытекший глаз. Даже самые недалекие потомки Чингисхана понимали: если случится что-то нехорошее, то неизвестно еще, за кем пойдут тумены – за одним из них или за Субэдэем. Вместе с опытным, испытанным в десятках сражений полководцем на курултай был приглашен и молодой, но подающий большие надежды Бурундай.

Сначала белую юрту совета окружили тургауды Бату-хана и Субэдэя. И те и другие носили начищенные до зеркального блеска посеребренные шлемы и длинные ламеллярные латы, набранные рядами из узких вертикальных пластин. Сталь покрывала отборных воинов от макушки до щиколоток, оставляя открытыми только глаза. Затем к взятой под охрану юрте приблизились два шамана и развели по сторонам от входа два костра. Когда огонь угас, служители Вечного Синего Неба стали бросать на угли травы, привезенные из самой Монголии. От тлеющих пучков повалили густые клубы светлого дыма. А шаманы тем временем взяли в руки здоровенные бубны и двинулись вокруг кострищ, приплясывая и ударяя плоскими колотушками в тугую темную кожу. С их шапок и поясов свисали на шнурках многочисленные железные амулеты, которые тихо позвякивали в такт движениям. Сделав несколько кругов молча, служители культа заунывными голосами затянули заклинания. Поплясав и попев от души, вспотевшие шаманы подожгли два больших травяных веника и с волчьими завываниями принялись окуривать дымом внутренность юрты.

Пока шел очистительный обряд, к юрте совета подъезжали ханы, окруженные собственными тургаудами, набранными из самых преданных нукеров. Всем прибывшим приходилось останавливать коней в тридцати шагах от входа перед кольцом стоявшей густой цепью охраны. Когда собрались все, кроме Бату-хана и Субэдэя, в неразборной колесной юрте отворилась заменявшая полог деревянная дверь, обшитая сверху донизу золотыми листами, покрытыми причудливой чеканкой. Перед входом в мобильную юрту располагалась просторная площадка, похожая на балкон с перилами. С нее возницы управляли волами. Сейчас к этой площадке была приставлена лесенка, по которой спустился выбравшийся из юрты Субэдэй и тут же поднялся в седло.

Олег не шутил, когда говорил, что монголы и по нужде за юрту верхом ездят. Так оно на самом деле и было. Для хана считалось позором ходить на открытом воздухе пешком. Многие европейцы, посещавшие монголов, отмечали, что их знать садится на коней, даже когда надо проехать всего два десятка шагов. Батыю в этом смысле крупно не повезло. Вслед за отъехавшим Субэдэем тургауды на руках вынесли из юрты Бату-хана, который из-за раны в ногу не мог не только ходить, но и держаться в седле. Когда хана, сидевшего на куске толстого войлока, волокли в юрту совета, он изо всех сил пытался сохранить достоинство и напускал на лицо самое надменное выражение, на какое только был способен. После того как официальный глава похода был доставлен в юрту, тургауды расступились, пропуская остальных.

Отец Бату-хана Джучи был не просто храбрым человеком. Он обладал высочайшей твердостью духа и настоящим мужеством, сравнимым с доблестью Катона, Гая Мария и других выдающихся деятелей Античности. Джучи поражал даже видавших виды воинов своей личной храбростью в боях до того, как его отец Чингисхан не придумал закон, запрещавший представителям его рода принимать личное участие в сражениях. А подлинное мужество Джучи проявил в конфликте с отцом, который на самом деле не был похож на ситуацию типа «отцы и дети». Хотя многие как раз так и считают. Все было намного сложнее и трагичнее. Джучи выступил не против отца, он выступил против Системы! И остался с ней один на один, поскольку никто его не поддержал.

Джучи раскритиковал и отверг концепцию, являвшуюся гордостью Чингисхана и благодаря его усилиям ставшую официальной идеологией Монгольской империи. Этим он смертельно оскорбил великого кагана. Схватки одиночек с Системой во все века заканчивались одинаково. Джучи знал, на что он шел, но собственные убеждения оказались для него дороже жизни. Оскорбленный в своих «лучших» чувствах, Чингисхан пытался согнуть Джучи – не вышло. «Ну что ж, – изрек тогда владыка полумира, – кто не гнется, того ломают!» После чего Чингисхан послал верных людей, которые сломали Джучи спину.

Хан Бату явным трусом вроде бы не был. Но несгибаемого мужества своего отца он не унаследовал. Однажды подвыпивший Гуюк-хан затеял яростный спор, быстро перешедший в перепалку. В пылу «дискуссии» он обозвал Бату бабой с бородой, и в этом был не далек от истины.

Когда Бату-хан получил первое письмо от Черного сокола, он только посмеялся и пообещал содрать шкуру живьем с этого наглеца, когда он попадет ему в руки. Втрое послание с «подарком» стало для Бату настоящим шоком, а ранение неизвестным оружием – последней каплей. Хан, привыкший отправлять на смерть других, вдруг ощутил ее холодное дыхание совсем рядом. Привычный мир начал рушиться, и Бату не выдержал, он «сломался». У хана появились страх перед открытым пространством и боязнь покидать юрту. Ему стало наплевать на исполнение воли «Священного Воителя» и собственные мечты о могучем и не зависимом от Каракорума улусе. Возможно, это был временный шок, вызванный ранением, но в данный момент Бату-хан был совершенно не готов к продолжению похода.

Перед курултаем Бату разговаривал с Субэдэем, стараясь не показывать своего страха. Но полководец, видевший десятки сражений и осад, все понял.

Поэтому на совете первым взял слово он. Субэдэй обрисовал ситуацию и сурово изрек:

– Все монголы должны чтить заветы «Священного Воителя» и беречь кровь его потомков. И вот я сам и все воины, отправившиеся в этот поход, совершили тяжкое преступление – допустили гибель сразу трех чингизидов. Впервые за сорок с лишним лет я не могу надежно защитить ханов в походе. Поэтому я считаю, что им надлежит вернуться в степи.

От таких слов хан Орду даже охнул вслух. Остальные выглядели так, будто увидели посреди юрты привидение.

– Взять для защиты меньше трех туменов опасно, – принялся рассуждать Субэдэй как ни в чем не бывало. – В степи достаточно недобитых кипчаков, которых собрал под свою руку их непокорный хан Бачман. В отсутствии чингизидов мы с Бурундаем продолжим поход с четырьмя нашими туменами. Мы возьмем Мушкаф, Ульдемар и другие города урусутов. Мы посеем среди них страх и ужас перед именем монголов!