ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Полковая школа
Полковая школа, куда писарь привел Александра Суворова, помещалась в новой просторной двухэтажной избе.
Писарь ввел Александра прямо в солдатский класс, где шел урок арифметики. Александр увидел перед собой несколько некрашеных длинных столов; за столами на скамьях сидели ученики. Тут были и мальчики в вольных платьях и взрослые солдаты. Ученики скрипели грифелями по аспидной доске. Меж столов расхаживал учитель в зеленом мундире. Размахивая ферулой, он диктовал задачу:
— Биль три бочка, полный вина. Один из них пустой. Две полный. Один тридцать ведра. Второй пятнадцать ведра. Третий десять ведра. Написаль? Десять ведра третий бочка. Написаль? Пустой бочка биль тридцать ведра. Так… Ты зашем пришель? — ткнув писаря в грудь ферулой, спросил учитель.
— По приказанию господина премьер-майора Соковнина пришел определить в школу солдата Суворова.
Учитель легонько ударил Суворова ферулой по темени и воскликнул:
— O dummer Kerl! Какой ты есть зольдат?
— Gewiss, ich bin ein Soldat!
— Um Gottes willen! Er spricht deutscn!
— Nicht viel, mein geehrter Herr!
— О, карош малшишка! Где тебе сесть? Ты такой малый. Сдесь!
Учитель указал ферулой на одну из скамей.
Взглянув туда, Александр радостно воскликнул:
— Прошка! Дубасов!
— Кому Прошка, а тебе еще Прохор Иванович, — буркнул густым басом огромный солдат.
Он подвинулся на скамье, чтобы дать Александру место. Суворов сел между ним и его розовощеким, упитанным соседом.
Схватив Прошку за руку, Суворов пытался ее пожать.
— Смотри не раздави, — усмехнулся Прошка, не отнимая железной руки.
— Так вы суть камраден?! — воскликнул учитель.
— Stimmt! — ответил Прошка, опускаясь рядом с Александром на скамью.
— Марш! — махнул учитель в сторону писаря ферулой. — Дубасов!
Дубасов встал.
— И ты, Сувор! Всталь!
Суворов молча встал вместе с Прошкой. Он был ему едва по пояс. Все ученики оборотились в сторону Суворова и Дубасова.
— Сувор! Всталь auf der Bank.
Александр вскочил на скамью.
В классе раздались смешки: теперь голова Александра оказалась чуть выше плеча Прошки Дубасова.
— Все еще не хваталь! — причмокнул, пожалев, учитель, становясь перед Дубасовым. — Смотрель, киндер! Этот — высокий, и этот — низкий. Этот чердак очень высоко. Чердак хозяин никогда не ставиль хороший мебель. Разный хлам. Пустой…
Учитель потянулся и постучал ферулой по лбу Прошки, приговаривая:
— Бум! Бум! Бум! Пустой, как винный бочка.
Среди учеников несколько человек угодливо засмеялись. Особенно старательно смеялся визгливым голоском розовощекий сосед Суворова справа — парень лет пятнадцати, одетый богато, с кисейными брыжами на рукавах кафтана. Дубасов молча исподлобья смотрел на учителя. Бухгольц продолжал, издеваясь:
— Он был Берлин, был Потсдам. Он видел кайзер Фридрих-Вильгельм der Grosse теперь кайзер там, — учитель показал линейкой вниз, — темный, сырой могил…
— А как же арифметика? — спросил Александр.
— Ага! Хорошо! Я буду повторять задач… Один хозяин имель три бочка, полный вина, один из них пустой. Он не имель мерка и захотель выпить пять ведер вина.
— Одному не выпить! — вставил Александр.
— Halt dein Maul! — Бухгольц подумал и прибавил: — Он будет приглашать друзей и с ними выпиваль.
— Sie werden begossen, — возразил Александр.
— Halt die Schautze! — рявкнул Бухгольц, хлопнув по столу ферулой.
Он повторил условие задачи и прибавил:
— Очень простой задач. Если первый будет решить Дубас, Сувор получиль удар. Если Сувор решиль первый, получиль удар — о, не первый и не последний удар! — получиль Дубас. Все поняль?
— Поняли! Поняли! — хором закричали и маленькие и взрослые ученики, поняв главное: что задачу никому, кроме Дубасова и Суворова, не придется решать.
Розовощекий сосед Суворова плюнул на свою доску, стер с нее раньше написанное кисейной брыжей рукава и подсунул доску и грифель Александру.
— Скоро кончаль урок. Решать шустро, быстро! — приказал Бухгольц.
Дубасов заслонил громадной рукой свою доску от Александра и, наморщив лоб, приставил грифель к кончику носа. Александр на одолженной ему товарищем доске что-то начертил и подвинул доску соседу. Тот увидел нарисованного на доске поросенка с хвостиком, закрученным винтом. Внизу подписано: «Это ты».
Бухгольц, не обращая внимания на учеников, ходил перед столами по классу, размахивая ферулой и напевая себе под нос марш.
Стерев поросенка, сосед прошептал Александру:
— Рачьи буркалы! — и написал: «А ты рак».
Александр приписал две буквы спереди к слову «рак» и придвинул доску обратно.
Заметив эти проделки, Бухгольц крикнул:
— Юсупов Сергиус, не смель помогать Сувор! Он решаль сам!
Подобными развлечениями коротали конец урока и прочие ученики: кто играл в «крестики», кто в «заводиловку». Один Прохор Дубасов страдал над задачей и, вздыхая, ворочаясь на скамье, то озарялся, то мрачнел. Вся доска была у него исписана сложением и вычитанием одних и тех же цифр.
На дворе проиграл рожок, что обозначало конец урока.
Бухгольц первого спросил Дубасова:
— Что будем услыхать от вас, большой Дубасов?
— Чуть-чуть не решил, да тут горнист заиграл.
— О! Я говориль: высокий чердак плохо меблирт. Ну, что ты скажешь, умный малютка? Я вижу несколько минут, ты уже имеешь результат.
Александр ответил.
— Нет, я не решил. И не думал решать…
— Что? Как ты смель?
— Невыгодно, сударь. Вы сказали: если я решу — быть биту Дубасову?
— Сказаль.
— А если он решит, быть биту мне?
— Сказаль.
— Так нам лучше обоим не решать: и бить некого…
Бухгольц в изумлении раскрыл рот, лицо его побагровело. Все ученики притаились и ждали, что учитель обрушится на новичка и примется колотить его по чем попало ферулой.
Вместо того Бухгольц вдруг расхохотался, хлопнув себя по лбу:
— О! Какой ты есть глупец, Иоганн!
Он легонько ударил Суворова по темени и ушел из класса сконфуженный.
Ученики окружили Дубасова и Суворова. Одни смеялись над Дубасовым, другие говорили, что новичок и сам ни за что бы не решил задачки. Особенно наскакивал сосед Суворова, Сергей Юсупов.
— Вперил рачьи буркалы! — кричал Юсупов. — Явно врешь — где тебе решить?
— Решу!
— Давай на спор?
— Кто спорит, тот гроша не стоит!
— Хвачу тебя раз — из тебя дух вон!
— А я об тебя и рук марать не стану!
— Ребята, расступись! — раздвигая учеников руками, сказал Дубасов. — Дай простор! Ну-ка, Саша, умой его.
Александр нагнулся быком, с силой ударил Юсупова в грудь головой и «смазал» по скулам справа и слева.
Юсупов повалился на пол.
— Вставай, князенька-красавец, — сказал Дубасов. — Ну-ка, еще разок!
Юсупов едва вскочил на ноги, как Суворов на него снова налетел, на этот раз неудачно: Юсупов прикрыл грудь левым кулаком, а правым ударил Суворова в зубы. Александр устоял на ногах и тычком расквасил Сергею нос. Они схватились снова и, ничего уже не видя, тузили друг друга. Товарищи поощряли их криками и свистом. Юсупов, отступая от наскоков Александра, изловчился, ударил Александра по виску. Из глаз Суворова посыпались искры. Он упал.
Внезапно настала тишина. Чья-то сильная рука подняла Суворова с пола и поставила на ноги. Александр открыл глаза. Ученики разбежались по углам, а перед собой Александр увидел отца, одетого в Преображенский мундир, и рядом с ним — премьер-майора Соковнина. Из-за их спин выглядывал Бухгольц.
— Что вы тут творите? — грозно крикнул Соковнин.
— Задачку решаем, ваше высокородие! — ответил Дубасов, поддерживая Александра.
Тот едва стоял на ногах.
— Кто с ним дрался?
— Красавец, выходи! — крикнул Дубасов. — Нечего за чужой спиной прятаться…
Сергей Юсупов вышел вперед.
— Хороши!
У Суворова под распухшим глазом светился огромный фонарь. У Юсупова был расквашен нос.
— Юсупов! В холодную. На трое суток. На хлеб-воду. Ступай!
Юсупов твердо ответил:
— Слушаю, господин премьер-майор!
— Суворов, ступай с отцом! Он с тобой сам сделает, что надо…
Соковнин повернулся и вышел. Отец схватил Александра за руку и подзатыльником указал ему дорогу к двери.
— И ты, Прохор, хорош — не мог сдержать мальцов! — попрекнул Дубасова Василий Иванович.
— Никак нельзя, ваше благородие: задачку надо было решать.
За дверями школы Александр увидел двух коней: своего Шермака и отцовского гнедого. Их держал на поводу семеновский гренадер. До блеска вычищенный Шермак, под новым гренадерским седлом, с чепраком нетерпеливо переступал ногами, недовольный тем, что копыта отяжелели — его успели подковать полковые кузнецы.
В молчании Суворовы возвращались домой верхами. Только у Никитских ворот отец оглянулся на Александра и с усмешкой спросил:
— Трудна была задача?
— Нет, батюшка, легка.
— Решил?
— Решил.
— А первое сражение выиграл или проиграл?
— Выиграл, батюшка, хотя с уроном, — ответил Александр, щупая опухший глаз.
— Что же мне теперь сделать с тобой?
— Равна вина, равно и наказание, батюшка.
— В холодную на хлеб, на воду на три дня?
— Да, батюшка.
— Что-то мать скажет! Ведь это она меня заставила тебя искать. Часу не хотела вытерпеть… Угадала, что ты в полк поскакал…
Не входя в дом, Василий Иванович отомкнул холодный чулан, запер там Александра и отправился к Авдотье Федосеевне с докладом.
Мать возмутилась, вырвала ключ от чулана из рук Василия Ивановича и кинулась освобождать сына.
Василий Иванович велел ей захватить для Александра «Римскую историю».
Александр наотрез отказался выйти из чулана. Мать попробовала вывести его силой. Александр упирался. Она его сгребла и хотела вынести на руках. Александр так яростно отбивался, что мать отступилась, захлопнула чулан, замкнула и ушла, крикнув:
— Замерзнешь — сам проситься станешь! Тогда не выпущу, проси не проси!
— Матушка! Как же я могу выйти? Сергей-то Юсупов в полку на съезжей в холодной сидит.
— Да что тебе Юсупов — брат? Он тебе глаз разбил.
— Брат! Я ему нос расквасил!
— Ну, коли так, сиди же! Ноги-то, поди, застыли. Погоди-ка!
Мать ушла и возвратилась с валенками:
— Сейчас же переобуйся!
Александр покосился на валенки и не шевельнулся. Мать обняла Александра и, тормоша его, говорила:
— Да в кого же ты у меня такой настойчивый вырос?
— В тебя, матушка! — ответил Александр.
Мать задвинула засов и нарочно гремела замком, запирая чулан.
При скудном свете осеннего дня Александр читал:
«Юношество римское, как скоро оно будет в способности к военной службе, научилось воинскому искусству, привыкая в стане своем к трудам самым жестоким. Прилежало оно не к пиров учреждению, но к имению хорошего оружия и добрых коней. Чего ради никакие трудности не устрашали сих людей, никакой неприятель не приводил их в робость, — бодрость и храбрость их все преодолевали…»
Уже кончался краткий день, настали сумерки, и в чулане сделалось темно. Ноги и руки Александра коченели. В сенях послышались голоса. Засов загремел. Дверь распахнулась. Перед Александром стояла мать с горящей свечой в руке, а рядом с ней Прошка Великан.
— Ну-ка, вылазь! — приказал Прошка. — Полно баловаться. Соковнин велел сержанта Юсупова из холодной выпустить…
Александр, обрадованный, закричал петухом, обнял мать и потащил ее за руку в комнаты.
— И книгу забыл? То-то! — попрекнула Авдотья Федосеевна.
Прошка захватил книгу, взвесил ее на руке и сказал:
— Поп читает, кузнец кует, а солдат службу правит…
В задней каморке у кухни Александр прижался к печке, согреваясь. На столе было приготовлено угощение. Авдотья Федосеевна усадила Прошку за стол и начала потчевать.
— Садись и ты! — пригласил Александра Дубасов. — Глотни винца, скорее согреешься.
— Неужто Юсупов — сержант? — спросил Александр.
— Сержант в брыжах. Да ты не завидуй! Кто в чин вошел лисой, тот в чине будет волком… За ваше здоровье, сударыня Авдотья Федосеевна!
— Кушай, Прохор Иванович, на доброе здоровье. Уж как ты меня обрадовал, что Сашеньку вызволил!
— А как же? Служить — так не картавить, а картавить — так не служить. Я думаю: как же это так? Соковнин сержанта выпустил, а мой товарищ в холодной сидит?!
— Да как же ты догадался?
— Птице — крылья, человеку — разум. Боярин Василий Иванович человек справедливый. Думаю, что он сынка не помилует, и верно; равен грех, равна и кара. Отпросился: пойду-ка обрадую боярыню.
— Спасибо, Прохор Иванович. Кушай!
— Ох, крепка!
— А ты ее рыжичком, груздочком… Трудно будет Сашеньке в солдатах…
— Что делать, матушка! Солдат — казенный человек: где прыжком, где бочком, где ползком, а где и на карачках.
Александр слушал захмелевшего Дубасова впросонках. Голова Александра клонилась к столу: одолевала дрема. Он клюнул носом. Прохор встал, поднял его на руки и понес в постель.
