После осенней распутицы, которая наступила во второй половине октября, немецкое наступление стало выдыхаться. Однако новая активная фаза наступления началась после 4 ноября, когда ударили первые морозы. Вермахт бросил в бой 51 дивизию, в том числе 13 танковых и 7 моторизованных. По замыслу немецкого командования, группа армий «Центр» должна была разбить фланговые части обороны советских войск и окружить Москву. И снова заглянем в Википедию:

«…Советское командование усилило опасные участки фронта резервами и пополнениями. Большое политическое значение имел парад на Красной площади 7 ноября 1941 года. Тем самым правительство СССР и лично И. В. Сталин продемонстрировали решимость сражаться до конца.

Наступление немецких войск на Москву возобновилось с северо-запада 15–16 ноября, с юго-запада 18 ноября. Главные удары противник наносил в направлениях Клин – Рогачево и на Тулу – Каширу. В конце ноября противнику удалось овладеть районом Клин, Солнечногорск, Истра, выйти к каналу Москва – Волга в районе Яхромы и занять Красную Поляну (в 32 км от московского Кремля). Дальнейшему продвижению немцев на северном направлении помешал сброс вод из Истринского, Иваньковского водохранилищ и водохранилищ канала имени Москвы. По воспоминаниям маршала Шапошникова, „с приближением немцев к этому рубежу водоспуски водохранилища были взорваны (по окончании переправы наших войск), в результате чего образовался водяной поток высотой до 2,5 м на протяжении до 50 км к югу от водохранилища. Попытки немцев закрыть водоспуски успехом не увенчались“…

В конце ноября шли ожесточенные бои в районе Каширы и Тулы. 27 ноября советские войска нанесли контрудар по 2-й танковой армии и отбросили ее от Каширы. 2-я танковая армия попыталась обойти Тулу с северо-востока и перерезала железные и шоссейные дороги Серпухов – Тула, но контрудар советских войск отбросил противника на исходные позиции.

1 декабря командование группы армий „Центр“ предприняло новую попытку прорваться к Москве в районе Апрелевки. 2 декабря немцы заняли Бурцево – самый близкий населенный пункт к Москве на юго-западном участке фронта. Благодаря четко организованному взаимодействию 33-й армии генерала М. Г. Ефремова и 5-й армии генерала Л. А Говорова эта попытка была ликвидирована. Ставка ВГК приказала, кроме переданных Западному фронту из резерва Ставки 1-й Ударной, новых 10-й и 20-й армий, включить в состав Московской зоны обороны 24-ю и 60-ю армии.

2 декабря передовые части 1-й Ударной и 20-й армий отразили все атаки противника севернее Москвы в районе Дмитрова и южнее и вынудили его прекратить наступление. 3–5 декабря 1-я Ударная и 20-я армии нанесли несколько сильных контрударов в районе Яхромы и Красной Поляны и начали теснить врага. Левофланговые дивизии 16-й армии во взаимодействии с 5-й армией отбросили противника из большой излучины р. Москвы северо-восточнее Звенигорода. Ударная группа 33-й армии, разгромив 4–5 декабря вражеские части, восстановила положение на реке Нара.

В оборонительном этапе Московской битвы советские войска понесли огромные потери: 514 338 человек – безвозвратные потери и 143 941 человек – санитарные, и это без учета потерь народного ополчения, истребительных батальонов, формирований НКВД и партизан.

Немецкие войска за тот же период потеряли 32 093 убитыми, 5360 пропавшими без вести, 98 825 ранеными.

В ходе оборонительного этапа Московской битвы советское командование навязало противнику „войну на истощение“ (когда в бой бросается „последний батальон“, который должен решить исход сражения). Но, если в ходе битвы все резервы немецкого командования были исчерпаны, советское командование сумело сохранить основные силы (из стратегических резервов в бой были введены только 1-я Ударная армия и 20-я армия).

Командующий немецкой 2-й танковой армией Г. Гудериан так записал свое резюме:

„Наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными. Мы потерпели серьезное поражение, которое из-за упрямства верховного командования повело в ближайшие недели к роковым последствиям. В немецком наступлении наступил кризис, силы и моральный дух немецкой армии были надломлены“.

Ощутив перелом в ходе сражения, советское командование отдало приказ на контрнаступление.

В конце ноября – начале декабря советские войска получили значительные подкрепления. Когда из донесений советской разведки стало ясно, что Япония нападет на СССР только после падения Москвы, то в октябре-ноябре десять дивизий вместе с тысячей танков и самолетов были переброшены с Дальнего Востока под Москву. В состав Западного фронта были переданы три общевойсковые армии (1-я ударная, 20-я и 10-я), девять стрелковых и две кавалерийские дивизии, восемь стрелковых, шесть танковых бригад и большое количество специальных частей. Калининский фронт и правое крыло Юго-Западного фронта также были существенно усилены. Военно-воздушные силы этих фронтов пополнились авиационными частями и соединениями Московского военного округа, 6-го истребительного корпуса противовоздушной обороны и дальней бомбардировочной авиации Главного командования. В результате к началу контрнаступления в составе советских войск насчитывалось 1100 тыс. человек, 7652 орудия и миномета, 415 установок реактивной артиллерии, 774 танка (в том числе 222 тяжелых и средних) и 1000 самолетов. Однако в немецкой группе армий „Центр“ было 1708 тыс. человек, около 13 500 орудий и минометов, 1170 танков и 615 самолетов.

5 декабря войска Калининского фронта (генерал-полковник И. С. Конев), а 6 декабря – Западного (генерал армии Г. К. Жуков) и правого крыла Юго-Западного фронтов (маршал С. К. Тимошенко) перешли в контрнаступление. К началу контрнаступления советские войска насчитывали более 1 млн солдат и офицеров.

8 декабря главнокомандующий вермахта А Гитлер подписал директиву № 39 о переходе к обороне на всем советско-германском фронте…

Главным результатом предпринятого Красной армией в декабре 1941 года контрнаступления является ликвидация непосредственной угрозы столице СССР – Москве. Помимо политического значения, Москва являлась крупнейшим узлом всех видов коммуникаций, потеря которого могла отрицательно сказаться на ведении боевых действий и работе промышленности.

Важным последствием советского контрнаступления стало временное лишение немецкого командования эффективных инструментов ведения войны – моторизованных корпусов. Продвижение советских войск привело к значительным потерям техники и снижению ударных возможностей немецких войск.

На полях Подмосковья было нанесено первое крупное поражение немецкой армии во Второй мировой войне, развеян миф о ее непобедимости. Советское командование расценило итоги контрнаступления таким образом, что Красная армия вырвала у врага инициативу и создала условия для перехода в общее наступление.

В ходе сражения немецкие войска потерпели ощутимое поражение. В результате контрнаступления и общего наступления они были отброшены на 100–250 км. Полностью были освобождены Тульская, Рязанская и Московская области, многие районы Калининской, Смоленской и Орловской областей.

В то же время силы вермахта смогли сохранить фронт и Ржевско-Вяземский плацдарм. Советским войскам не удалось разгромить группу армий „Центр“. Таким образом, решение вопроса об обладании стратегической инициативой было отложено до летней кампании 1942 года.

Через месяц боев Гальдер записывает окончательный и крайне неприятный для германского командования вывод, сделанный фельдмаршалом Браухичем: „Своеобразие страны и своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьезный противник./“».

Героически сражался на полях Московской битвы возлюбленный Зои Федоровой капитан Иван Клещев – командир эскадрильи 521-го истребительного авиационного полка 43-й авиадивизии. Так, 14 декабря 1941 года, в ходе наступления на Клин, он уничтожил на аэродроме три вражеских самолета «Ju-87». Затем Клещев встретил в воздухе семь истребителей противника «Ме-109». Смело вступив с ними в бой, он сбил два «мессера» и вернулся на поврежденном самолете на свой аэродром. Вскоре после этого Иван Клещев был награжден вторым орденом Красного Знамени, получил повышение в звании – стал майором.

К середине марта 1942 года Клещев совершил 220 боевых вылетов, в 30 воздушных боях сбил лично 6 и в составе группы 13 самолетов противника.

А что же Зоя? Она без дела тоже не сидела. Когда стало понятно, что Москву удалось отстоять, Федорова вернулась к концертной деятельности – стала выступать во фронтовых бригадах в самом городе (в госпиталях) и на передовой. А вот для агента «Зефир» работы в новой обстановке уже не было, поскольку посольство и консульство Германии в Москве были закрыты и все немцы были высланы из страны (их обменяли на советских дипломатов, работавших в Берлине). Причем если взять других агентов, работавших на немецком направлении, то им работа нашлась по прежней линии. Так, Николай Кузнецов и Александр Демьянов были заброшены в тыл к фашистам, где первый стал воевать в составе партизанского отряда под именем Пауля Зиберта, а второй «сдался» немцам и объявил им, что имеет в Москве антисоветскую организацию «Престол», готовую служить фашистам. Немцы поверили Демьянову и в итоге оказались в сетях советских спецслужб, развернувших против них операцию «Монастырь».

А вот забрасывать в тыл агента «Зефир» никто не собирался. Поэтому какое-то время Зоя была не у дел. Но осенью 1942 года все изменилось – ее решили использовать на американско-английском направлении, которое стало весьма приоритетным в свете того, что высшее советское руководство чрезвычайно заботила проблема открытия союзниками второго фронта. В одном из рефератов на эту тему говорится следующее:

«…7 ноября 1941 года президент США Ф. Рузвельт официально распространил действие ленд-лиза на СССР. Однако американцы не выполнили даже минимальных взятых на себя обязательств. В счет оплаты военных поставок в августе-сентябре 1941 года СССР отправил в США золота на 10 миллионов долларов. Американское же правительство обещало в 1941 году направить в нашу страну помощи на 741 миллион долларов, а реально доставило в СССР за первый, самый тяжелый, год войны всего на 545 тысяч долларов, то есть лишь 0,1 % от гарантированного. К примеру, вместо 750 обещанных танков СССР к январю 1942 года получил только 16, а вместо 600 самолетов – лишь 85. Американские поставки были сорваны в самое тяжелое для нас время, тогда, когда СССР истекал кровью и решалась судьба войны на советско-германском фронте – а следовательно, и всей Второй мировой войны.

США явно саботировали исполнение своих обязательств перед СССР, и это было отнюдь не случайностью, а частью внешнеполитической стратегии Вашингтона в годы Второй мировой войны. Суть американской позиции на второй день Великой Отечественной войны цинично и откровенно изложил Г. Трумэн, в тот период сенатор, а впоследствии и президент США. „Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше“. Понять его нетрудно. Поскольку Вторая мировая война не затрагивала непосредственно американскую территорию, то для Соединенных штатов было бы лучше всего, чтобы она длилась как можно дольше. Соперники Америки на поприще мировой гегемонии максимально обескровили бы себя в ней, а США автоматически, не прилагая никаких усилий, оказались бы единственной могущественной державой и могли бы навязывать свою волю остальному человечеству. Да, понять Трумэна нетрудно, но уважения к американскому образу мыслей это не прибавляет ни на грош.

Подобный ход мысли не был достоянием одного лишь Трумэна – он разделялся практически всем высшим американским военным руководством. В августе 1942 года А. А. Громыко дал следующую характеристику: „Стимсон – военный министр, как известно, всегда был настроен антисоветски. Его заместители (разве за исключением Макклоя) также занимают в отношении СССР неблагоприятную позицию… Подавляющее большинство из генералитета армии США питают надежду, и сейчас ее не оставляют, на истощение и гитлеровской Германии, и Советского Союза. Эти надежды совпадают с надеждами руководителей промышленных кругов. Вторая группа генералитета США, вероятно, немногочисленная, но очень влиятельная, все еще лелеет надежду на сговор с Гитлером“. Отношение к СССР со стороны командования американского ВМФ было, по словам Громыко, еще хуже, чем у армейских генералов.

Примерно такую же, разве что более осторожную и дипломатичную, позицию занимал, по сути дела, и президент США Рузвельт. В своей книге „Америка и Россия в изменяющемся мире“ Гарриман свидетельствует, что в войне, которую Красная армия вела с армиями стран оси, Рузвельт надеялся ограничить участие США лишь использованием их авиации и флота. Всю тяжесть сухопутной войны, влекущей за собой максимальное количество потерь, американский президент великодушно возлагал на плечи Советского Союза. В этой связи становятся понятными и срыв поставок по ленд-лизу, и невероятно долгое затягивание открытия второго фронта, официально обещанного в 1942 году, а открытого лишь спустя два года, когда исход войны был уже окончательно решен. Исключительно своекорыстная и в высшей степени двуличная позиция по отношению к своему „красному“ союзнику по антигитлеровской коалиции была характерна для американского руководства буквально с первых же дней войны. Нет, Сталин, как бы к нему ни относиться, несоизмеримо честнее и щепетильнее выполнял свои обязательства перед западными союзниками, будь то помощь американцам во время немецкого контрнаступления в Арденнах или вступление в войну с Японией…

Точно так же вела себя и Великобритания.

23 июля 1942 года Сталин направил Черчиллю резкое послание, в котором говорилось, что вопрос об организации второго фронта в Европе „…начинает принимать несерьезный характер“ и что с этим в Москве не могут примириться.

12 августа Черчилль в сопровождении ряда специалистов прибыл в Москву, и в то же вечер в Кремле их принял Сталин. Он ознакомил прибывших с военным положением и отметил, что „пока дела на фронте идут нехорошо. Противник стремится прорваться к Баку и выйти на Сталинград, – продолжал Сталин. – Было трудно предполагать, что немцы соберут так много войск и танков отовсюду из Европы. Нам не удалось остановить наступления“. Из этих слов ясно следовало, что одну из причин создавшегося тяжелого положения на советско-германском фронте советское правительство видело в бездействии своих западных союзников. В ответ Черчилль заметил, что американцы и англичане после тщательного изучения вопроса убедились в невозможности осуществления операций во Франции с целью отвлечения дивизий противника с русского фронта и договорились перенести их на 1943 год. Он ссылался на нехватку десантных судов и войск и на трудности, сопряженные с преодолением пролива. На вопрос Сталина, правильно ли он понял, что второго фронта в 1942 году не будет, Черчилль ответил утвердительно.

Оставляя вопрос о втором фронте открытым, в Москве хорошо понимали, что средствами дипломатии было трудно что-либо сделать до тех пор, пока свое веское слово не скажет Красная армия. Было ясно, что речь шла о сознательной политической тактике западных союзников, изменить которую могли лишь успехи советского оружия на фронте, подкрепленные дипломатическими усилиями…»

Здесь следует отметить еще один факт – появление на свет в США Управления стратегических служб (УСС), предтечи ЦРУ. До этого разведкой в Америке занимались специальные отделы в различных ведомствах исполнительной власти: государственном департаменте, армии, флоте и казначействе. Единого руководства у них не было. Например, армия и флот имели отдельные криптоаналитические отделы Signals Intelligence Service и OP-20-G которые не обменивались информацией друг с другом. Однако в годы Второй мировой войны, особенно в свете того, как она разворачивалась, президента США Рузвельта стало все более заботить состояние его разведки. В итоге по предложению Уильяма Стефенсона, представителя британской разведки в западном полушарии, Рузвельт назначил друга Стефенсона, нью-йоркского адвоката Уильяма Донована, ветерана Первой мировой и кавалера Медали Почета, составить план создания новой разведслужбы. И в июне 1942 года на свет родилось УСС, которое вошло в состав Комитета начальников штабов и занималось сбором и анализом стратегической информации необходимой для комитета начальников штабов и для проведения специальных операций в любой точке планеты.

На пост начальника управления военной разведки был назначен генерал-майор Джордж Стронг, начальником разведки военно-морского флота – адмирал Грейн, его заместителем – капитан I ранга Захариас. Наконец, начальником УСС стал полковник Уильям Донован. Как пишет историк Л. Фараго:

«Генерал Джордж Маршалл избрал Стронга не потому, что тот являлся выдающимся специалистом в области стратегической разведки, а потому, что он был известен как исключительно энергичный и решительный человек. Управление военной разведки нуждалось в чистке аппарата, а провести эту чистку мог только инициативный человек, обладавший огромной выдержкой. По мнению генерала Маршалла, Стронг был именно таким человеком.

Генерал-майор Стронг превзошел все ожидания Маршалла. В качестве первого шага он предпринял поездку в Англию с целью ознакомления с характером и практической стороной деятельности английской стратегической разведки.

По возвращении из Англии Стронг приступил к созданию совершенно новой службы стратегической разведки в Соединенных Штатах. Эту реорганизацию он провел, „не наступая никому на мозоли“ и „не рубя голов“. Консерваторов и работников с устаревшими взглядами он оставил на своих местах, чтобы использовать их опыт и знания, но ликвидировал их влияние и командное положение…

В управлении стратегических служб были созданы три самостоятельных отдела. В задачу самого крупного из них – отдела исследований и анализа – входило обобщение информации, собираемой из различных легальных источников: печати, радио и т. д.

Второй отдел – отдел „психологической войны“ – должен был вести пропаганду среди населения и войск противника, осуществлять мероприятия, направленные на подрыв морального состояния противника любыми средствами.

Третий отдел – отдел агентурной разведки – был ядром новой организации. В распоряжении отдела были различного рода агенты – шпионы, диверсанты, операторы агентурных радиостанций и т. п. Вначале, когда управление стратегических служб было еще малочисленным, Донован насадил в нем преимущественно своих друзей, товарищей по прежней работе и знакомых. Так, Бакстон, его первый учитель шпионажа, стал его главным помощником. Из его бывшей нью-йоркской юридической конторы пришли Дюринг и Патцел. На руководящих постах в управлении были также финансисты Чарльз Уэстон и Рассел Форджен; Дэвид Брюс – зять миллионера Меллона; Асертон Ричардс – миллионер, разбогатевший на гавайских ананасах; Билл Вандербильд – наследник богатой семьи Ваидербильдов; международный адвокат с сомнительным прошлым Аллен Даллес; бывший полковник царской армии Серж Оболенский.

В ходе войны управление стратегических служб было развернуто в огромную, мощную и хорошо слаженную организацию, на которую работало около 22 тысяч агентов и в штате которой, кроме того, было около 12 тысяч человек. В штат управления входили люди самых различных профессий: от заслуженных профессоров, лауреатов Нобелевских премий до уличных мальчишек и бродяг, от смиренных священников-миссионеров до контрабандистов…»

С началом войны советская контрразведка стала все больше внимания уделять работе своей агентуры среди американских и английских дипломатов. Особое внимание уделялось Спасо-Хаусу (резиденция посла США), зданию на Моховой улице (посольство США) и зданию в Гранатном переулке (посольство Великобритании). Правда, в 1942 году диппредставительств в Москве почти не осталось, поскольку еще осенью 41-го все они были эвакуированы в глубь страны – в Куйбышев. Однако часть иностранных подданных оставалась в Москве, и за ними зорко приглядывала наша контрразведка посредством своей агентуры.

В посольстве США в ту пору оставалось всего лишь шесть человек, руководил которыми второй секретарь посольства Льюэллин Томпсон (посол Стейнхардт уехал в Куйбышев). Несмотря на столь малый штат, посольские работники четко выполняли возложенные на них функции, работая с десяти утра до шести вечера и предоставляя тем немногим американцам, которые оставались в Москве, возможность получить транзитные визы, а также информировали Вашингтон о ситуации на фронте. Все шесть сотрудников посольства жили в Спасо-Хаусе, в бывшем особняке Второва, где с 1933 года размещалась резиденция посла Соединенных Штатов Америки в Москве (адрес: Спасопесковская площадь, 10). Когда осенью 1941 года водоснабжение Москвы оказалось под угрозой, посольские работники наполняли все ванны Спасо-Хауса водой, замораживали ее и хранили в металлических контейнерах для мусора. А в свободное время находили возможность посещать Большой театр, где раз 50 (!) посмотрели балет «Лебединое озеро».

Кстати, у некоторых работников посольства США завязались романтические отношения с балеринами Большого театра, которые состояли на службе… у НКВД. Таким образом, информация о том, что происходит в Спасо-Хаусе, оперативно поступала на Лубянку. Однако, действуя по принципу, что лишней информации не бывает, чекисты старались опутать американцев собственной агентурой со всех сторон. И здесь помощь агента «Зефир» оказалась как нельзя кстати. Как же он проник в стан американцев?

21-22 августа в Московском доме архитекторов (он располагался в Гранатном переулке рядом с посольством Великобритании) состоялся вечер американской и английской кинематографии, на котором присутствовали не только советские, но и иностранные деятели. Вступительное слово произнес глава кинокомитета Иван Большаков, после чего с докладами выступили несколько человек: Сергей Эйзенштейн («Американская кинематография и ее борьба с фашизмом»), Зоя Федорова («Артисты американского кино»), Илья Эренбург («О фильме Чаплина „Диктатор“»), Всеволод Пудовкин («Актеры английского и американского кино»), Роман Кармен («Английская кинохроника»), Александр Довженко («Война и сотрудничество кинематографий союзных стран»); заключительное слово произнес председатель ВОКС В. С. Кеменов.

Как видим, Зоя взяла на себя миссию рассказать собравшимся о ведущих актерах из США (в отличие от Пудовкина, который выступил как универсал и охватил в своем докладе актеров из двух стран-союзниц). Ее участие в этом мероприятии ясно указывало на то, что она была на хорошем счету у руководства кинокомитета и весьма неплохо себя чувствовала в сонме таких выдающихся деятелей, как Эйзенштейн, Кармен, Пудовкин, Довженко, Эренбург. Кстати, за десять дней до этого мероприятия состоялось вручение дипломов лауреатам Сталинской премии СССР, где Зоя Федорова опять была единственной женщиной среди награжденных (ей присудили премию 2-й степени – 50 тысяч рублей – за участие в фильме «Музыкальная история») и снова фигурировавла в числе таких известных в киношном мире деятелей, как Р. Кармен, М. Шнейдеров, И. Копалин, Л. Варламов, И. Беляков, П. Касаткин и др.

Но вернемся к вечеру в Доме архитекторов. В фойе демонстрировалась выставка «Американская и английская фотография», возле экспонатов которой фланировали гости. Именно там Зоя и познакомилась с известным американским журналистом Генри Шапиро (1906), который высказал свое восхищение по адресу ее доклада. Она ответила не менее удачным комплиментом: дескать, слова благодарности из уст такого знаменитого журналиста – это верх ее мечтаний. И действительно, Генри Шапиро был весьма примечательной личностью в тогдашней Москве, поэтому о нем стоит рассказать отдельно.

Генри родился в румынском городке Васлуй, но в 1928 году эмигрировал в США и через год стал гражданином этой страны. В 1929 году он поступил в Сити-колледж в Нью-Йорке, а в 1932-м – в юридическую школу при Гарвардском университете. Через год (1933) был направлен в Москву, где параллельно учебе в Московском юридическом институте работал – до 1937 года – корреспондентом газет «New York Herald Tribune», «Morning Post of London» и информационного агентства «Reuters».

В том же 1937 году Шапиро женился в Москве на дочери профессора МГУ Людмиле Никитиной и возглавил Московское бюро UPI, в котором проработал вплоть до 1973 года. Последнее обстоятельство – беспрецедентно. Ни один иностранный журналист не работал в СССР столь долго – сорок лет. Шапиро это удалось, что наталкивает на мысль о том, что это неспроста. Что КГБ и Отдел печати МИД имели с этим американцем не просто хорошие, а сверххорошие отношения.

Именно Шапиро освещал для американского читателя убийство Кирова в декабре 1934 года, московские процессы над троцкистами-бухаринцами в конце тридцатых. Репортажи Шапиро во время войны Советского Союза с Германией считались наиболее оперативными и точными. Именно он был первым западным журналистом, своими глазами наблюдавшим в 1942 году Сталинградскую битву на Волге и описавшим ее во многих американских газетах. Он сообщал о встречах Рузвельта, Черчилля и Сталина в Тегеране в 1943-м и в Ялте в 1945 году. А в 1953-м переданная им информация о смерти Сталина опередила официальное сообщение ТАСС почти на сутки.

В 1954 году в издательстве «Галлимар» вышла его книга «СССР после Сталина», ставшая бестселлером. Кстати, не многим до сих пор понятно, каким образом Генри Шапиро при жесточайшем контроле со стороны властей удалось не только узнать о смерти Сталина до официального сообщения, но и первым передать эту информацию на Запад. Поэтому были подозрения, что Шапиро работает на советские спецслужбы, благодаря чему для него включался «зеленый свет» там, куда другим западным журналистам вход был запрещен – например, на московские процессы 1936–1937 годов.

Супруги Шапиро проживали в одном из арбатских переулков – Нащокинском, на втором этаже в доме 3/5. Он был известен прежде всего тем, что в нем располагался первый писательский кооператив (в этом доме М. Булгаков писал «Мастера и Маргариту», и здесь же он и скончался; отсюда забрали в ГУЛАГ Осипа Мандельштама). И когда раз в год жена Шапиро справляла свой день рождения, переулок буквально наполнялся не виданными советскими гражданами «иномарками». Среди этих гостей оказалась и Зоя Федорова, которая, познакомившись с Генри Шапиро осенью 1942 года, тут же вошла в круг его друзей, среди которых были и сотрудники американского посольства во главе с уже новым послом – адмиралом Уильямом Стэндли (прибыл в Москву в апреле 1942 года). Так что здесь прослеживается четкая связь: появление Зои на вечере американской и английской кинематографии – ее выступление на американскую тему – знакомство с американским журналистом – вхождение в круг его друзей-иностранцев.

Между тем на исходе 1942 года Зоя Федорова пережила очередную личную трагедию – погиб ее возлюбленный, летчик Иван Клещев. Погиб фактически из-за нее. Но расскажем обо всем по порядку.

В мае 1942 года Клещев стал командиром 434-го авиаполка, «шефом» которого был начальник Инспекции ВВС РККА Василий Сталин. Этот полк был первым в Советских ВВС превращен в элитный по своему составу. В него отбирались летчики не просто уже повоевавшие и имеющие на «лицевом счету» несколько сбитых вражеских самолетов, но и опытные инструкторы из училищ (в основном из Качинского).

С 13 июня по 6 июля 1942 года летчики 434-го полка вели напряженные воздушные бои на Юго-Западном фронте. Клещев лично водил в бой свой полк и подавал пример высокой воздушной выучки. За три недели боев майор Иван Клещев произвел 32 боевых вылета и лично сбил три самолета противника. А потом полк перебросили под Сталинград, где свой первый боевой вылет он совершил 14 сентября, во время которого его командир майор Клещев сбил «Ме-109». А спустя пять дней он сбил еще два истребителя противника, доведя общее число побед в сентябрьских боях до пяти. Но в том же бою был сбит и самолет Клещева. Раненый летчик выпрыгнул с парашютом. При этом у него оторвалась золотая звезда Героя. Сильно обгоревшего Клещева отправили в госпиталь. А затем сам Василий Сталин прислал за ним самолет, и летчика-героя отвезли в Москву, в Кремлевскую больницу. А сразу после его выздоровления Михаил Иванович Калинин в Кремле вручил ему новую золотую звезду взамен утерянной. Наверное, это был единственный подобный случай.

Выписавшись из госпиталя, Клещев продолжил службу в Инспекции ВВС. Инспекторы-летчики большую часть своего времени проводили в строевых частях, помогая фронтовым летчикам повысить боевую квалификацию. В итоге дела службы привели Клещева в конце декабря 1942 года на аэродром Рассказово Тамбовской области, где базировался 6-й запасной авиационный полк. Далее послушаем рассказ С. Микояна:

«В конце декабря Клещев полетел на „Як-9“ в командировку на аэродром Рассказово. Еще за день до того, как надо было возвращаться в Москву, начался и не прекращался обложной снегопад. Лететь было нельзя. Но 31 декабря он не выдержал и все-таки полетел. Пройдя немного по маршруту, видимо, понял, что пройти в район Москвы не сможет, и вернулся. Стал планировать на посадку на свой аэродром, но из-за падающего снега и белой поверхности поля не смог определить высоту в самый критический момент посадки, когда нужно вывести самолет из планирования. Самолет ударился в землю и разрушился. Многие потом говорили, что, мол, погиб он из-за Зои Федоровой (известная в то время киноактриса) – спешил к ней на встречу Нового года. По-моему, его желание возвратиться домой к Новому году вполне понятно, независимо от того, кто его ждал. Я слышал потом, что были предложения переименовать Рассказово, где его похоронили, в Клещево, но этого не произошло. К сожалению, ему не присвоили и звания дважды Героя, хотя после Сталинграда на его счету было уже 24 сбитых лично самолета и 32 в группе. Я думаю, что если бы он не погиб так нелепо, то превзошел бы и Покрышкина, и Кожедуба».

Весть о гибели возлюбленного дошла до Зои Федоровой 1 января 1943 года. Поэтому тот день не мог стать для нее праздничным, и Зоя отменила все свои встречи. А спустя два дня ей пришлось присутствовать на похоронах любимого человека в Рассказово. Вернувшись в Москву, она в течение нескольких дней находилась в прострации. И только благодаря друзьям понемногу пришла в себя. И жизнь постепенно вошла в свое прежнее русло. А тут еще и агентурная работа помогла если не забыть, то хотя бы отвлечься от горьких мыслей о погибшем любимом. Ведь они оба служили своей Родине и каждый на своем посту старался приблизить конец этой страшной войны. И хотя американцы тогда считались нашими союзниками, однако людям, которые видели ситуацию изнутри (а агент «Зефир» именно так ее и видел), было понятно, что этот союз не может быть долговечным. Социализм и капитализм не могли долго находиться в одной упряжке – это было очевидно.

Когда в августе 1943 года посольство США (как и другие диппредставительства) в полном составе вернулось из эвакуации в Москву, Зоя Федорова была там практически своим человеком. Ведь она являлась не только популярной актрисой, но еще и прекрасно знала американское кино, восхищаясь им так искренне, что это невольно располагало к ней сотрудников американского посольства. Поэтому даже очередной новый посол, прибывший в Москву поздним летом 43-го, – Аверелл Гарриман – проникся к Зое особым доверием. Нет, все-таки талант располагать к себе людей был заложен в ней от рождения. Что особенно должно было цениться ее кураторами из 2-го управления (контрразведка) НКВД СССР во главе с Павлом Федотовым. Агент «Зефир» был «пристегнут» к 7-му отделу, который вел оперработу в посольствах, иностранных миссиях и с иностранными подданными (в том числе, кстати, и с журналистами вроде Генри Шапиро).

Судя по всему, агенту «Зефир» было вменено в обязанность проникнуть в святая святых – американское посольство и в среду тамошних разведчиков, которые группировались вокруг военного атташе – кадрового разведчика. Отметим, что из трех американских послов, которые работали в Москве в 1942–1946 годах, сразу двое были военными. Это адмирал Уильям Стэндли (1942–1943) и Уолтер Смит (1946–1949; он же станет Директором Центральной разведки и главой ЦРУ США (1950–1953).

Не стоит строить иллюзий относительно того, что США и Англия, будучи союзниками СССР во Второй мировой войне, исходили в своей деятельности исключительно из дружеских побуждений. Вспомним, что после августа 1939 года точно таким же союзником СССР была и гитлеровская Германия. Однако договор о дружбе только активизировал тайную войну между спецслужбами двух дружественных государств. Та же история была и с отношениями США и Великобритании с СССР. Хотя был момент (после разгрома немцев под Москвой), когда ситуация на какое-то время клонилась в лучшую сторону. И в конце мая 1942 года СССР и Англия даже заключили договор о дружбе, после которого в Кремле надеялись, что открытие второго фронта не за горами. Однако медовый месяц англосоветского союза продлился недолго. Второй фронт союзники открывать не захотели, что подлило масло в костер взаимного недоверия. И война спецслужб разгорелась с новой силой. Советская контрразведка обложила оба посольства (они вернулись из Куйбышева в Москву в середине 1942 года) своей агентурой, чтобы иметь полную информацию о настроениях не только в дипмиссиях, но и в Вашингтоне и Лондоне. Например, во второй половине 1942 года наша контрразведка взяла в разработку самого руководителя военной миссии США в Москве бригадного генерала Филиппа Файмонвилла (он возглавлял военную миссию в СССР дважды: в 1934–1939 и 1941–1943 годах). С помощью вошедшего в его окружение агента удалось выяснить генерала и снабжать его дезинформацией. Кстати, имя этого агента до сих пор не рассекречено. А почему бы не предположить, что это был… агент «Зефир»? Ведь он стал вхож в среду американских дипломатов именно во второй половине 42-го. К тому же Файмонвилл питал слабость к актерской среде, заводя знакомства в ней практически с первых дней своего пребывания в СССР (в основном это были балерины Большого театра и актрисы с «Мосфильма»). А приехал он к нам еще в середине тридцатых и стал невольным виновником ареста и осуждения на длительный срок будущего знаменитого советского актера Георгия Жженова. Вот как последний описывал это много лет спустя:

«…16 июля 1937 года вся наша киногруппа (речь идет о фильме „Комсомольск“. – Ф. Р), во главе с режиссером Герасимовым С. А., выехала из Москвы на Восток.

За шесть суток пути скорого поезда „Москва – Владивосток“ все пассажиры, естественно, перезнакомились друг с другом.

Артисты – народ веселый, всегда вызывающий к себе повышенный интерес и внимание окружающих. Тем более среди нас были уже знаменитые, популярные артисты: Николай Крючков, Петр Алейников, Иван Кузнецов и другие. Все мы были молоды, беззаботны – шутили без конца, смеялись, играли в карты, пели песни, дурачились – одним словом, всю дорогу до Хабаровска веселили не только себя, но и всех, кто охотно посещал нашу компанию.

Среди поездных знакомых, ехавших с нами в одном вагоне, был американец Файмонвилл.

Он ехал во Владивосток встречать какую-то делегацию своих соотечественников.

Файмонвилл, как и остальные пассажиры вагона, не только терпел шум, производимый нашей компанией, но и сам охотно принимал участие во всех наших дурачествах и играх. К тому же Файмонвилл прекрасно говорил по-русски.

Нам безразлично было – американец он, негр или папуас! Иностранцев мы рассматривали исключительно с точки зрения наличия хороших сигарет.

В Хабаровске мы распрощались с нашими попутчиками, поскольку дальнейший наш путь лежал по Амуру, пароходом.

Вторая „преступная“ встреча с Файмонвиллом состоялась через полтора месяца в Москве, на вокзале, в день возвращения нашей киногруппы из экспедиции. Файмонвилл с этим поездом встречал кого-то и, увидев нас, поздоровался, и мы в ответ шумно, со смехом приветствовали его, как старого знакомого.

И последний раз я видел Файмонвилла через несколько дней в Большом театре, на спектакле „Лебединое озеро“. Со мной были мои друзья – Вера Климова и ее муж Заур-Дагир, артисты Московского театра оперетты. В антрактах мы разговаривали с ним о балете, об искусстве вообще, курили сигареты (его сигареты).

Прощаясь в этот вечер с Файмонвиллом, я пожелал ему здоровья, поблагодарил за внимание, сказал, что уезжаю домой, в Ленинград, короче говоря, как можно вежливее дал понять, что эта встреча с ним последняя. На мои дипломатические зигзаги он ответил: „Пожалуйста. Вы не первый русский, который прекращает знакомство без объяснений. Поступайте как вам угодно, – хотя я и не понимаю этого“.

Что я ему мог ответить? Что иностранцев мы боимся как черт ладана? Что в стране свирепствует шпиономания? Что люди всячески избегают любых контактов с ними, даже в общественных местах, на людях, в театрах?.. Я предпочел промолчать.

Вот и все мое знакомство с этим человеком. Никогда больше я его не видел и ничего о нем не слышал.

Прекратил знакомство не потому, что убедился в преступных намерениях этого человека, – Файмонвилл не давал ни малейшего повода заподозрить его в злом умысле, он всегда был вежлив, тактичен и никогда не касался в разговоре никаких тем, кроме общих разговоров об искусстве, кино и театре.

Я же не допускал и мысли, что могу в чем-то преступить норму поведения советского артиста и гражданина, – поэтому это случайное, всегда проходившее на людях, краткое знакомство не могло родить во мне ни малейших подозрений и страхов. Я был типичный молодой артист, окрыленный первыми творческими успехами в кино и рвавшийся в дальнейшую работу. Жизнь для меня была самой прекрасной и светлой!

Я был молод, наивен, упоен жизнью и уверен в своей лояльности гражданина СССР.

В октябре 1937-го я вернулся в Ленинград. В особом отделе 15-го отделения милиции мне сообщили о прекращении моего дела, разорвали при мне подписку о невыезде, пожали руку и сказали: „Живи и работай!“.

И я жил и работал вплоть до 4 июля 1938 года.

Ночью 5 июля я был арестован. Мне было предъявлено обвинение в преступной, шпионской связи с американцем.

Действительно имевший место факт моего безобидного знакомства с иностранцем следствием был оформлен как преступный акт против Родины.

Бандиты, выродки рода человеческого в офицерских мундирах НКВД всячески принуждали меня подписать сочиненный ими сценарий моей „преступной“ деятельности.

Меня вынуждали признаться, что Файмонвилл завербовал меня как человека, мстящего за судьбу брата…

Что я передал ему сведения о морально-политических настроениях работников советской кинематографии. (?!)

Сведения об оборонной промышленности г. Ленинграда и о количестве вырабатываемой ею продукции. (?!)

Сведения о строительстве г. Комсомольска-на-Амуре. (?!)

Даже комментировать эту очевидную чушь не хочется, противно…»

И вновь вернемся в начало сороковых.

Не меньшую активность, чем чекисты, предпринимали тогда и спецслужбы союзников в Москве. Вот как об этом писала сотрудница УСС Анабелла Бюкар:

«Работая в УСС, я очень быстро убедилась в том, что основные разведывательные усилия этой организации были направлены, наряду с Германией, против Советского Союза.

На основании моих многочисленных наблюдений я имею возможность точно утверждать, что руководители американской разведки использовали союзнические отношения, сложившиеся между СССР и США во время войны, в целях засылки кадровых разведчиков на территорию Советского Союза для ведения разведывательной работы против этой страны-союзника. Эти разведчики посылались в СССР под самыми различными прикрытиями – в качестве советников, вторых и третьих секретарей, атташе, а то и просто клерков посольства, в качестве сотрудников военной миссии снабжения и военного атташата при посольстве и, наконец, под видом корреспондентов американских газет, журналов и радиовещательных компаний, а также отдельных специалистов, работавших по монтажу оборудования, присланного по ленд-лизу.

Антисоветское направление деятельности американской разведки находит свое подтверждение хотя бы в том, что во время войны, которую США вели в союзе с СССР против фашистской Германии, русский подотдел был самым большим в УСС. Во главе русского подотдела стоял профессор истории Колумбийского университета Робинсон, считающийся в США большим „знатоком“ Советского Союза.

Русский подотдел имел в своем составе специальные отделения, занимавшиеся сбором разведывательной информации об СССР по вопросам промышленности и военного производства, транспорта, людских резервов, государственного дохода и внешней торговли, сельского хозяйства и др.

Таким образом, УСС уже с самого начала своей деятельности придавало первостепенное значение развертыванию разведывательной работы против СССР. К концу войны главное внимание УСС было сосредоточено на добывании секретных сведений о Советском Союзе, о советской внешней политике и о дружественных Советскому государству демократических странах.

Мне хорошо известно, что представительство УСС в Лондоне установило тесную связь с английскими, греческими и бельгийскими разведчиками, обзавелось агентурой, доставлявшей американцам секретные сведения не только о противнике, но и о союзниках, главным образом об СССР.

Во время войны Донован и другие руководители американских разведывательных организаций рассматривали союзнические отношения с СССР как чисто формальное, вынужденное и неискреннее явление; они пытались играть на трудностях и лишениях, переживаемых советским народом; они с нетерпением выжидали ослабления СССР в надежде на то, что после войны им удастся поставить эту великую страну на колени. Их постигло горькое разочарование…»

А вот что пишет Бюкар о деятельности американского посольства в Москве в те же сороковые годы:

«…В первые же дни работы в посольстве я убедилась в том, что не только руководящие работники (в том числе сам посол, советник, секретари), то есть люди, в какой-то степени определяющие политику государственного департамента США в русском вопросе, но даже некоторые рядовые работники различных отделов посольства были настроены резко антисоветски, а подчас питали просто ненависть к советскому строю.

Я увидела, что посольство является государственным департаментом в миниатюре. Послы, так же как и государственные секретари, приходят и уходят, но все руководящие должности в посольстве, в частности должности советника и секретарей посольства, в течение многих лет находятся в руках упоминавшейся выше руководящей клики госдепартамента – Кеннана, Дюрброу, Болена, Рейнхардта и др.

Для лучшей организации сбора разведывательной информации американское посольство в Москве разбито на отделы: экономический, политический, пресс-отдел, сельскохозяйственный, консульский и ряд технических и административных отделов для обслуживания специализированных отделов и бытовых нужд сотрудников.

Названия этих отделов определяют направленность их разведывательной работы. Например, экономический отдел посольства собирает данные о работе советской промышленности, о количестве и качестве выпускаемой продукции; ведет тематическую картотеку по советской экономике, куда заносятся данные, собираемые сотрудниками посольства и взятые из советской печати.

Точно таким же образом ведет свою работу и сельскохозяйственный отдел. Он собирает данные о размерах прошлого и предстоящего урожаев в СССР.

В консульский отдел посольства обычно приходят лица без гражданства и некоторые бывшие американские подданные, проживающие в СССР, по различным интересующим их вопросам. Одни хотят найти своих родственников, проживающих в Америке, чтобы наладить с ними переписку, другие, особенно старики и старушки, приходят выяснить, можно ли выехать к своим детям, проживающим в США. Сотрудники консульского отдела, в большинстве своем являющиеся кадровыми разведчиками, всегда стараются использовать этих посетителей для сбора разведывательной информации о Советском Союзе.

Прежде чем удовлетворить ту или иную просьбу посетителя, сотрудники консульского отдела подвергают его подробнейшему разведывательному опросу. Они выясняют данные о дислокации частей Советской армии, о материальном положении населения Советского Союза (особенно в тех случаях, когда посетители приезжают в Москву из других городов) и другие вопросы, имеющие разведывательный характер. Такие люди, сами того не замечая, превращаются в информаторов американцев.

Сотрудники консульского отдела не гнушаются ставить удовлетворение просьбы посетителя в зависимость от откровенности его ответов на вопросы американцев. Отдельных наивных посетителей они ловко опутывают, устраивают проволочки с разрешением поставленных ими вопросов, чтобы заставить их чаще заходить в консульский отдел, и дают им различные задания шпионского характера, настаивая на их выполнении.

Американским разведчикам, работающим в консульском отделе, нет никакого дела до того, что, втягивая своими заданиями посетителей в шпионскую работу, они ставят их под серьезную угрозу быть привлеченными советскими властями к уголовной ответственности за передачу разведывательной информации американцам.

Перед ними стоит одна задача – собрать возможно больше разведывательной информации, невзирая на неизбежный риск для их информаторов.

Именно эта циничность по отношению к людям меня больше всего возмущала, но занимаемое мною положение в посольстве не давало мне возможности помешать этим безжалостным действиям американских разведчиков.

Ряд моих друзей из числа сотрудников посольства США рассказывал мне, что американские разведчики, маскирующиеся в тогу дипломатов, предпочитали толкать на шпионский путь посетителей посольства потому, что вести разведывательную работу в СССР очень трудно и что такая работа здесь связана с большим риском.

Эти американские разведчики неоднократно жаловались, что советские граждане не идут на вербовку, причиняя им большие неприятности, после которых они порой должны даже быстро ретироваться из СССР.

Вследствие этих причин американские разведчики, стремящиеся выслужиться перед начальством, так как руководство разведки в Вашингтоне требует усиления разведывательной деятельности в СССР, ищут агентуру среди разложившихся людей и разных отбросов советского общества, преклоняющихся перед так называемой „западной культурой“.

После того как американские агенты, завербованные из числа этих подонков, попадали в руки советских органов, сами американские разведчики как среди сотрудников своего посольства, так и среди других дипломатических миссий в Москве широко распространяли слухи об аресте в Советском Союзе „невинных людей“!.…»

Итак, познакомившись поздним летом 1942 года с Генри Шапиро, Зоя Федорова стала часто бывать в его доме в Нащокинском переулке (естественно, журналист и его супруга наносили ответные визиты актрисе, приходя в ее квартиру на улице Горького, 17), где устраивались вечеринки с участием иностранных дипломатов. В итоге Зоя достаточно быстро обросла нужными связями в американском посольстве, поскольку имела весьма привлекательную внешность, была знаменита и водила дружбу не только с представителями творческой богемы, но и с людьми из «высоких сфер» – например, с сыном Сталина Василием (с ним Зоя познакомилась благодаря своему возлюбленному Ивану Клещеву). Короче, для американских разведчиков Зоя Федорова была весьма интересным объектом для получения разного рода информации.

Среди американских знакомых Зои оказались: помощник военно-морского атташе США майор Эдвард Йорк, сотрудник военной миссии майор Пауль Холл, контр-адмирал Олсен, лейтенант Чейс, редактор издающегося в СССР журнала «Америка» Элизабет Иган, руководитель редакции журнала «Америка» полковник Филипс и его жена Тейси, а также некоторые другие сотрудники журнала «Америка».

Отметим, что Элизабет Иган стала близкой подругой Зои и та ввела ее в круг столичной богемы, которая в начале 1943 года, после победы под Сталинградом, стала массово возвращаться в Москву. Причем в случае с Иган Зоя вела себя точно так же, как некогда с Магдой Шольц, – преподносила себя как обиженного советской властью человека, как дочь, у которой отец погиб по вине НКВД. Таким образом, история с отцом сослужила хорошую службу агенту «Зефир» и в этот раз. И снова послушаем рассказ А Бюкар:

«…Бюро информационной службы в Москве было создано не столько для пропаганды, сколько для ведения разведывательной работы. Не случайно большинство руководящих сотрудников Бюро информационной службы США в Москве имели подготовку в области разведывательной работы.

Джозеф Филлипс, возглавлявший это Бюро, когда послом был Гарриман (в то время Бюро было известно под названием „Отдел военной информации посольства“), окончил военную академию в Вест-Пойнте, был кадровым офицером, „вышедшим впоследствии в отставку“, занимался журналистской работой в Советском Союзе, Италии и других государствах в тридцатых годах и возвратился во время войны на службу в армию в звании полковника. Филлипс почти открыто поддерживал тесные связи с военными кругами на протяжении всей своей деятельности. Конечно, хорошо известно, что „числящиеся в отставке“ армейские и морские офицеры часто оказываются крупными агентами американской разведки. Вполне возможно, что Филлипс принадлежал к этой категории людей.

Элизабет Иган с разрешения руководства посольства лихорадочно заводила знакомства среди советских граждан и все мельчайшие разговоры с ними на всевозможные темы подробно записывала и представляла руководству посольства в виде разведывательных меморандумов. Этим самым она заслужила большое расположение руководства посольства.

После отъезда Филлипса именно Иган в течение долгого времени руководила Бюро информационной службы и действовала исключительно активно, пытаясь установить контакт с русскими людьми. Завязывая любовные интриги с русскими, она выуживала у них информацию, которую затем сообщала определенным лицам из посольства…»

Заметим, что, вернувшись в США в конце сороковых, Иган начнет активно печатать статьи о советском народе в различных американских изданиях. Так, в бульварном журнале «Коронет» она поместит большую статью под названием «Русские мужчины, которых я знала». Речь в этой статье шла о людях, с которыми у Иган в разное время были романы. С некоторыми из этих любовников американка познакомилась благодаря Зое Федоровой. Между тем Иган даже не догадывалась, что двое из этих мужчин были… агентами НКВД.

Кстати, и сама Зоя тоже времени зря не теряла, близко сойдясь с помощником военно-морского атташе США майором Эдвардом Йорком. Этот статный красавец был профессиональным разведчиком с почти двадцатилетним стажем и рассматривал свои отношения с популярной советской актрисой сквозь призму своих разведывательных обязанностей. Но он не мог себе представить, что эта женщина, которая делилась с ним своей тайной нелюбовью к Советской власти, убившей ее отца и с таким восхищением говорившая об Америке, на самом деле может быть. агентом советских спецслужб. Кстати, Йорк впервые увидел Зою Федорову в феврале 1939 года, когда на экранах США прошла премьера советского фильма «На границе», где Зоя играла одну из главных женских ролей – отважную советскую девушку Варвару Власову, вступившую в схватку с японскими лазутчиками.

А в те самые дни 1942-го в США демонстрировался еще один фильм с участием Зои Федоровой, в котором она снова играла главную роль, – «Фронтовые подруги» (1941). Отметим, что за два года его демонстрации в США аудитория фильма превысит миллион зрителей – весьма внушительная цифра по тем временам.

Как уже говорилось, деятельность агента «Зефир» распространялась не только на сотрудников американского посольства, но и английского. Сделать это было не так сложно, поскольку американское и английские дипмиссии поддерживали весьма тесные дружеские отношения. Во-первых, они были союзниками в войне, во-вторых – английский посол сэр Арчибальд Кларк Керр (он в 1942 году сменил сэра Стаффорда Криппса) одно время занимал должность английского атташе в Вашингтоне и всякий раз любил повторять, что те годы были счастливейшими в его жизни. Он работал тогда в тесном общении с Уолтером Липпманом (который впоследствии стал одним из ведущих американских публицистов и ярым пропагандистом идеи англо-американского мирового господства) и с Ф. Франкфуртером, позже членом верховного суда США. Керр не скрывал своих симпатий к американцам и мечтал о переводе на пост английского посла в США (что и случится в 1946 году).

И снова источником выхода на английских дипломатов для агента «Зефир» стал журналист. Это был Александр Верт – не менее известная личность, чем Генри Шапиро.

Верт родился в Петербурге в 1901 году в семье немецкого происхождения из Прибалтики. Его отец, Адольф Верт, был довольно крупным промышленником. Отец и сын Верты эмигрировали в 1917 году, за несколько недель до Октябрьской революции. Они уехали в Шотландию, в Глазго, там Александр получил высшее образование как журналист. В тридцатых годах он был корреспондентом «Manchester Guardian» в Париже. А в 1941 году Верт приехал в СССР, где стал московским корреспондентом ряда английских газет и (до 1946 года) радиостанции «Би-Би-Си». На последней он вел программу «Русские комментарии», собиравшую у приемников рекордное число – 12 или 13 миллионов слушателей в Англии, не считая еще многие миллионы в оккупированной Европе и в других странах, в которой крайне сочувственно рассказывал о военных событиях и ситуации в воюющем СССР (сразу после войны программа будет немедленно ликвидирована английскими властями). Верт неоднократно бывал на передовой военных действий: на Западном фронте в сентябре 1941 года, в районе Сталинграда в январе и в самом Сталинграде в феврале 1943 года.

В Москве Верт обитал вместе со своей женой Шоу, которая тоже стала… подругой Зои Федоровой. Благодаря этому семейству Зоя познакомилась с некоторыми сотрудниками английского посольства в Москве, в частности – с работниками военной миссии майорами Тикстоном и Нерсом, которые служили под началом Джорджа Хилла – главы военной миссии Великобритании в СССР. О последнем стоит сказать особо, поскольку это был шпион с большим послужным стажем. Вот как о нем пишет историк Р. Паркер:

«…Среди книг, купленных мною в лондонском книжном магазине перед самым отъездом в Россию, была книжка Хилла, озаглавленная „Иди шпионить“. В дороге я прочел ее; это был наспех, кое-как написанный отчет о работе английского секретного агента в России в 1917–1918 годах. У читателя не оставалось сомнений в том, что автор, офицер королевского воздушного флота, с некоторым стажем в области разведывательной службы, был одним из секретных агентов Великобритании в то время, когда прилагались все усилия к тому, чтобы помешать ленинскому плану установления мира на русско-германском фронте.

Усилия эти потерпели полный крах, как и все диверсионные и террористические акты, к которым прибегала „Интеллидженс сервис“ после Октябрьской революции. Тем не менее капитан Джордж Хилл был щедро вознагражден за свои труды – явление необычное, потому что, как правило, „Интеллидженс сервис“ отрекается от своих агентов, когда они проваливаются.

Книжонка заканчивалась славословием шпионам и предположением, что в будущем – она была напечатана в двадцатых годах – борьба против большевизма представит широкое поле для шпионской деятельности.

Этот матерый шпион слыл добродушным весельчаком и весьма заботился о том, чтобы закрепить за собой именно эту репутацию. Невысокий, плотный, слегка кривоногий, с круглыми красными щеками, с лысой, похожей на биллиардный шар головой, он представлял собой законченный образец стареющего волокиты, типа совершенно необычного для военной Москвы.

На самом же деле это был человек, обладавший всеми необходимыми для разведчика качествами. Он любил жить широко, и когда после неудачи его миссии в революционной России ему пришлось отойти от разведывательной работы, жизнь для него стала тягостной и серой. Но природная энергия и изобретательность, змеиная живучесть, способность переносить удары судьбы, не утрачивая вкуса к власти и комфорту, и несомненный актерский дар помогли Хиллу перепробовать с десяток профессий вплоть до начала Второй мировой войны, когда он снова был призван к работе разведчика.

За мнимым добродушием этого человека крылась холодная расчетливая натура, и его пресловутая простота была одной из многих личин, которые он снимал и надевал по своему желанию. То преданный друг, расположенный к душевным беседам, то дипломат, искушенный в ведении переговоров, то любитель антисоветских анекдотов в американском вкусе, то восторженный поклонник русского народа; подлинное же его „я“ было загадкой для многих.

Чем занимался Хилл в период между двумя войнами – точно не известно, но, по-видимому, его хозяева были им довольны, так как в дипломатическом корпусе, когда я приехал в Куйбышев, только и говорили, что о гостеприимстве и превосходной кухне уже не капитана, а майора Хилла. Через некоторое время Хилл получил чин полковника, а перед самым окончанием войны был произведен в чин бригадного генерала. Между 1942 и 1945 годами он возглавлял специальную военную миссию в Советском Союзе.

Назначение Хилла рассматривалось в дипломатических кругах как жест явного неуважения к Советскому Союзу со стороны английского правительства. Каждый разумный человек мог усмотреть в назначении Хилла только одно: решение восстановить шпионскую сеть в Советском Союзе.

Однако в самом скором времени это назначение обернулось против его инициаторов. Выяснилось, что, вопреки всем надеждам и расчетам, советские органы отнюдь не расположены допускать, чтобы английские и американские военные миссии изучали их оперативные планы и занимались шпионажем. Та бдительность советских людей, которую роковым для себя образом не учли немцы, оценивая материальные и моральные силы Советского Союза, продолжала существовать, и никто не собирался от нее отказываться.

Миссия Джорджа Хилла встречала со стороны русских внешне любезное отношение, но в самой этой любезности был оттенок презрительной издевки, словно ему хотели сказать: „Уж мы-то вас хорошо знаем! Что ж, если напросились – сидите, только не рассчитывайте причинить нам неприятности. Вам этого не удавалось раньше, не удастся и теперь“.

Сам Хилл был не из тех людей, которых можно смутить подобным обращением. Он обладал двумя качествами, чрезвычайно важными для разведчика: настойчивостью и нечувствительностью к уколам самолюбия. Кому из английских или американских корреспондентов не приходилось бывать в роскошно обставленном особняке в Гранатном переулке, с его букетами живых цветов, отличным винным погребом, превосходным угощением и любезными улыбками свободно изъясняющихся по-русски молодых офицеров? И кого из них толстый маленький бригадир после закуски и хорошей сигары не приглашал в свой кабинет побеседовать „по душам о русских делах“?

Солдаты и офицеры разных военных миссий в Москве и очень многие дипломаты были не менее частыми гостями в особняке в Гранатном переулке. Хилл, бесспорно, лучше других был осведомлен о связях, имевшихся у иностранцев, живущих в Москве, с советскими гражданами.

Оказавшись в какой-нибудь компании русских, Хилл внимательно наблюдал за каждым из них, явно интересуясь прежде всего тем, какое положение они занимают в обществе и насколько пользуются влиянием среди своих сограждан. Если он приходил к заключению, что это простые люди, рядовые граждане Советской страны, то сразу терял к ним всякий интерес и, встретив их в другой раз на улице или в театре, не отвечал на поклоны. В тех же, кто чем-либо возбудил его любопытство, он вцеплялся, как клеш,…»

Несмотря на тайную войну спецслужб, внешне отношения между СССР и западными странами-союзницами выглядели тогда вполне миролюбиво. Например, на советские экраны в 1943 году выходят два американских фильма: «В старом Чикаго» (1938) Генри Кинга (21 июня) и «Миссия в Москву» (1943) Майкла Кертица (26 июля). Оба эти фильма Зоя Федорова посещает в компании с Элизабет Иган в кинотеатре «Центральный».

Между тем в июне 43-го после реэвакуации «Мосфильма» на киностудии начались съемки первых после 1941 года фильмов. Так, режиссер Владимир Петров взялся за ленту «Кутузов». Но Зое Федоровой в нем места не нашлось. Однако за полгода до этого – 8 февраля – в прокат вышел фильм с ее участием: комедия Михаила Шапиро «Шестьдесят дней» («Командиры запаса»), снятый на «Ленфильме» еще в 1940 году. Речь в нем шла о боевой учебе командиров запаса на учебном сборе. Как мы помним, картина была запрещена к выходу, но запрет был снят из-за острой нехватки фильмов в годы войны. У Зои Федоровой в нем была роль лаборантки Люсеньки. Заметим, что новые фильмы с участием актрисы на советских экранах не демонстрировались два года – с лета 1941 года.

И все же летом 1943 года Зоя вернулась на съемочную площадку, причем сразу в главной роли. Режиссер Исидор Анненский, который в ту пору был прикреплен к Тбилисской киностудии (до этого он работал на «Белгоскино» и Киевской киностудии), взялся экранизировать «Свадьбу» А Чехова (фильм был приурочен к сорокалетию со дня смерти классика, которое выпадало на июль 1944 года). И Зоя Федорова была приглашена на роль невесты – симпатичной, как куколка, девицы Дашеньки, но неподражаемой в своей глупости и провинциальном жеманстве. Несколько фраз, произнесенных ею с экрана, уйдут в народ: «Больше всего на свете я люблю статных мужчин, пирог с яблоками и имя Роланд!» и «Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном!»

Этот фильм станет классикой советского кинематографа и соберет под своими «знаменами» целый сон звезд в лице Алексея Грибова (отец невесты), Фаины Раневской (мать невесты), Эраста Гарина (жених – Эпаминонд Максимович Апломбов), Михаила Яншина (агент страхового общества Андрей Андреевич Нюнин), Сергея Мартинсона (телеграфист Ять), Веры Марецкой (акушерка Змеюкина), Осипа Абдулова (грек-кондитер Дымба; это из его уст вылетит крылатая фраза: «В Греции все есть!.…»), Владимира Владиславского (доктор Кондрашкин), Николая Коновалова (свадебный «генерал» Ревунов-Караулов), Николая Плотникова (шафер), Льва Свердлина (шарманщик), Павла Шпрингфельда (гость), Александры Даниловой (прачка), Сергея Блинникова (матрос).

В эпизодических ролях снялись актеры, которые в скором времени тоже станут звездами: Михаил Пуговкин (гость), Ирина Мурзаева (гостья), Татьяна Пельтцер (жена доктора). Кстати, о последней. Биография Татьяны Ивановны тоже невольно наталкивает на мысль о том, что она могла иметь отношение к органам. Не верится? Тогда давайте разбираться подробно.

Начнем с того, что родилась она в 1904 году в семье обрусевшего немца и еврейки – хороший зачин для того, чтобы сделать карьеру в послереволюционной России. Отец Татьяны – Иван Пельтцер – был известным актером, первым заслуженным артистом РСФСР (1925). Поэтому уже с девяти лет (1913) Таня стала выходить на сцену. А в 1920 году ее приняли в труппу передвижного Театра Политуправления Революционного военного совета Республики. С 1925 года она уже актриса Театра МГСПС (чуть позже – Театр Моссовета) и в спектакле «Шторм» (режиссер Любимов-Ланской) сыграла сразу две роли – Парашу и беременную женщину. Но затем в ее театральной карьере случился перерыв, вызванный причинами личного характера – Пельтцер влюбилась. Причем ее возлюбленным стал ее соплеменник по отцу – немецкий коммунист и философ Ганс Тейблер, приехавший в Москву учиться в Школе Коминтерна. А эта школа была фактическим филиалом ОГПУ, его Иностранного отдела, где ковались кадры для легальной и нелегальной работы за рубежом.

В 1927 году Пельтцер и Тейблер поженились, а спустя три года молодожены переезжают жить в Германию, которая всегда была приоритетной страной в плане работы там русской, а позже и советской разведки. Ведь после революции именно в Берлине осела белая эмиграция. Там Татьяна по ходатайству мужа вступила в Коммунистическую партию Германии и устроилась машинисткой в советское торговое представительство, которое было «крышей» для легальной и нелегальной советской агентуры.

В то время в Берлине работал известнейший режиссер Эрвин Пискатор – также член КПГ. О нем тоже стоит рассказать подробно.

В 1927 году Пискатор открыл в Берлине собственный театр – Театр Пискатора, ставивший просоветские спектакли в помещении «Лессинг-театра». Однако в следующем году театр пришлось закрыть из-за финансовых трудностей и преследования властей. Но советские власти не оставили режиссера без своей поддержки – помогли ему финансово, и уже в 1929 году театр Пискатора снова был открыт, причем в том же помещении.

В течение еще двух лет Пискатор трудился в Германии, после чего ему все же пришлось эмигрировать в СССР, где он был избран председателем Международного объединения революционных театров. Кроме этого, стал снимать кино (фильм «Восстание рыбаков»). А в 1936 году режиссер покинул Советский Союз. Почему? В его биографии значится причина: «по политическим мотивам». Но это может быть и уловка. А на самом деле под видом политэмигранта скрывался… разведчик, агент НКВД. Ведь Пискатор поначалу поселился во Франции, где выступал в поддержку республиканской Испании, а в 1939 году он эмигрировал в США, где в Нью-Йорке основал «Драматическую мастерскую», в которой преподавали Ганс Эйслер, Брукс Аткинсон, Джордж Сёлл, Ли Страсберг. Почему бы не предположить, что эта «мастерская» была всего лишь легальной крышей, под которой скрывалась одна из резидентур НКВД? В итоге в 1951 году Пискатор был обвинен Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности в «коммунизме» и вынужден был вернуться в Европу – в ФРГ. И в течение десяти лет он работал в разных театрах Западной Германии и за ее пределами в качестве гастролирующего режиссера (очень удобная «ширма» для разведчика). Кстати, Пискатор неоднократно бывал и в ГДР, где у него остались друзья еще с двадцатых годов: Б. Брехт, Е. Вайгель, Г. Эйслер, Э. Буш и др. И куда только «Штази» смотрела?

Умер Пискатор в 1966 году, успев получить незадолго до смерти Командорский крест ордена «За заслуги перед ФРГ» (1958).

Но вернемся к Татьяне Пельтцер.

Пискатор, узнав, что фрау Тейблер (Пельтцер) в прошлом профессиональная актриса, предложил ей роль в спектакле «Инга» по пьесе советского драматурга Глебова. Однако, как мы помним, в 1931 году Пискатор вынужден был эмигрировать в СССР. И вслед за ним туда же отправилась (а вернее, вернулась) Татьяна, разведясь с Тейблером. То ли они не сошлись характерами, то ли некая агентурная необходимость заставила актрису вернуться на родину буквально накануне прихода нацистов к власти. Кстати, с бывшим супругом она поддерживала хорошие отношения. Он потом женился, у него родился ребенок, а вот Пельтцер замуж больше так и не вышла. Долгие годы ее семьей был отец Иван Романович. В 1959 году он умер. Причем последние свои годы, после того как его выгнала молодая жена, он прожил у дочери. Но это будет чуть позже, а пока вернемся в начало тридцатых.

Пельтцер снова устроилась работать в театр МГСПС. Но в 1934 году ее уволили «за профнепригодность», поскольку профессионального актерского образования у нее не было. И она вновь стала машинисткой, устроившись на машиностроительный завод АМО (позже завод имени Лихачева), где главным конструктором был ее брат Александр. Он тогда увлекался разработкой первых советских гоночных автомобилей «Звезда», сам испытывал их и даже стал трижды рекордсменом СССР. Но в 1936 году он оставил пост главного инженера АМО, как написано в архивах, «по причине выезда из Москвы». Причем так и не известно, куда именно он выехал и как в дальнейшем сложилась его судьба. Вполне вероятно, что брат Пельтцер тоже имел отношение к органам и бесследно «пропал» по их заданию (напомним, что он был немцем и хорошо владел их языком).

Во второй половине тридцатых годов, когда угроза войны с Германией уже стала реальной, все советские немцы были взяты под контроль НКВД. Кого-то из них репрессировали, но многие стали сотрудничать с нашими спецслужбами, и поэтому их судьбы складывались вполне благополучно. Взять ту же Пельтцер. В 1937 году она уехала из Москвы в Ярославль (вроде бы опала), где устроилась в драмтеатр театр имени Федора Волкова. Однако уже спустя несколько месяцев ей разрешили вернуться в Москву (и это в разгар «чисток») и взяли в труппу сначала Колхозного театра, а через год – театра МГСПС. А в 1940 году она устроилась в Театр Миниатюр. Где и пребывала на момент съемок в «Свадьбе».

Спустя три года она вольется в труппу Театра сатиры, где отработает ровно три десятка лет. Кстати, она будет первой актрисой этого театра, кого удостоят звания народной артистки СССР (1960).

Но вернемся к съемкам «Свадьбы».

Поскольку значительная часть актеров к моменту начала съемок фильма уже успела вернуться из эвакуации в Москву (а Зоя Федорова, как мы помним, вообще из нее не выезжала), то картину было решено снимать в столице: павильоны – на Центральной студии документальных фильмов, что в Лиховом переулке, рядом с садом «Эрмитаж», а натурные эпизоды – в улочках у Самотечной площади (кстати, в кадре, где жених едет в пролетке, в одном из окон на первом этаже стекла заклеены лентой крест-накрест – свидетельство недавних авианалетов немецкой авиации на столицу). Вечерами артисты играли в театре, поэтому снимали их ночью и до самого утра. Потом развозили по пустынной Москве по домам, предъявляя патрулям специальные пропуска.

Фильм «Свадьба» можно с полным основанием назвать одним из лучших в послужном «доарестном» списке картин Зои Федоровой. Он ясно указывал на то, что она не растратила своего актерского таланта и обаяния и по праву считалась одной из ведущих актрис советского кинематографа той поры. Кстати, именно тогда Кинокомитет установил пять групп оплаты актеров и актрис по категориям. Например, в высшую категорию входили: Марина Ладынина, Любовь Орлова, Тамара Макарова Елена Кузьмина, Вера Марецкая, Николай Крючков, Борис Андреев и ряд других исполнителей, которым в месяц платили 4500 рублей. Зоя Федорова входила во вторую категорию со ставкой 3000 рублей (столько же получали режиссеры, вроде А Довженко, С. Юткевича, И. Савченко и др.).

О том, что она после трехлетнего перерыва снова была включена в съемочный процесс, Зоя рассказала своей американской подруге – Элизабет Иган. И однажды даже привезла ее на съемочную площадку, чтобы та воочию увидела, как снимается кино. Американцы тогда были нашими союзниками по антигитлеровской коалиции и снабжали нас ленд-лизом – поэтому появление американки не вызвало протеста у руководства ЦСДФ. Впрочем, его и не могло быть, поскольку это посещение Зою попросили организовать ее кураторы из НКГБ. Взамен Иган пообещала подруге устроить празднование ее дня рождения не где-нибудь, а в посольстве США. Посол Аверелл Гарриман был уже оповещен об этом и вроде бы не выказал претензий, а даже наоборот – поддержал. Это была обнадеживающая информация, поскольку в те дни чекисты были озабочены одним: им до зарезу надо было подобраться к святая святых – кабинету посла. Дело в том, что НКГБ был прекрасно осведомлен через свою агентуру (в том числе и через агента «Зефир») о том, что наиболее охраняемой зоной в американском посольстве являются верхние этажи, доступ на которые строжайше контролировался. Там размещались кабинеты политического отдела госдепа, военных разведчиков, шифровальщиков, сотрудников отдела собственной безопасности и, самое главное, рабочий кабинет Гарримана. Поэтому день рождения Федоровой мог стать прекрасным поводом к тому, чтобы попытаться попасть в кабинет посла под видом почетной гостьи. Во время этого визита агент «Зефир» могла бы запомнить обстановку и выяснить, в каком месте (или предмете) можно было бы спрятать подслушивающее устройство. Это задание Берии дал лично Сталин, который знал, что наиболее важные разговоры в посольстве США ведутся именно в кабинете посла.

17 декабря 1943 года Берия доложил Сталину, что микрофон уникальной конструкции создан и успешно прошел испытания. Дело было за малым – установить его в кабинете Гарримана. На это и была ориентирована Федорова, день рождения которой был отпразднован во вторник, 21 декабря, в американском посольстве. Он прошел на высоком уровне. Гостей пришло более полусотни, причем сама именинница была в ударе – выскочив на сцену в американском военном кителе (!), она лихо спела песенку Марион Диксон из фильма «Цирк» (в самой картине это проделывала, как мы помним, Любовь Орлова). Помните: «Мэри едет в небеса! Мэри верит в чудеса!».

В разгар вечеринки сам Гарриман пригласил именинницу на тур вальса. Это был намек на большое будущее – что посол согласится показать виновнице торжества и свой кабинет. Увы, но тогда этого так и не случилось – посол в тот вечер почти не пил, поэтому сохранял трезвость ума. Но шанс на то, что когда-нибудь (может, даже в ближайшее время) такая экскурсия состоится, у Федоровой (и ее кураторов) оставался.

Как покажет будущее, этот шанс так и не состоится. Однако «подслушка» в кабинете посла все равно будет установлена. Это случится в феврале 1945 года во время Ялтинской конференции. На ней будет присутствовать и Гарриман, которого специально привезут в «Артек» к пионерам. И те подарят ему огромный и роскошный деревянный герб США, который так поразит посла, что он привезет его в Москву и повесит в своем кабинете. И он провисит там целых восемь лет, позволяя чекистам записывать все разговоры, которые велись в кабинете Гарримана. Ведь именно в гербе и будет спрятано уникальное подслушивающее устройство, которое создадут академики Аксель Берг и Абрам Иоффе. Но это будет чуть позже, а мы пока вернемся на некоторое время назад.

Спустя почти два месяца после дня рождения Зои Федоровой – 14 февраля 1944 года – состоялась премьера фильма «Свадьба». А в широкий прокат картина вышла в юбилейные дни – 14 июля. На тот момент Зоя Федорова была занята на съемках очередного фильма. Он назывался «Иван Никулин – русский матрос», а снимал его на «Мосфильме» тот самый Игорь Савченко, которого Зоя знала по фильму «Гармонь» (1934). Только если тот фильм был музыкальной комедией, то «Иван Никулин…» – военной драмой. В его основе лежал реальный факт из публикации газеты «Красный флот» (автор – Леонид Соловьев). Дело было летом 1942 года. Моряки черноморского флота Иван Никулин и Василий Клевцов возвращались в свои экипажи, когда в поезде к ним присоединились другие матросы. Неожиданно путь эшелону преградил фашистский десант. Краснофлотцы дают решительный отпор, но, вынужденные далее следовать своим ходом, организовывают партизанский отряд во главе с Иваном Никулиным – и продолжают героический путь к Черному морю.

У Зои в этом фильме была роль Маруси Крюковой, которая сражается в партизанском отряде Ивана Никулина. В этом мужском фильме это была единственная женская роль. И пригласили на нее именно Зою Федорову, которая и в послевоенном кинематографе не собиралась уступать лавры популярной актрисы кому-то другому. Правда, фильм не снискал особенных лавров, поразив воображение зрителей разве что своим трехпленочным цветным изображением. В ту пору это было ново, а вот сам сюжет зрителей, что называется, не пронял. Впрочем, в ту пору многие деятели кино сетовали на то, что советское кино несколько потеряло в своем качестве и пребывает в кризисе. Например, редактор Госкиноиздата Николай Гарвей обратился к Сталину с письмом, в котором предложил назначить себя руководителем советской кинематографии, для того чтобы навести в ней порядок. В письме излагалась программа действий Гарвея: «а) каждому мастеру давать ставить лишь то, что ему по силам и по душе; б) привлечь новые кадры режиссеров; в) актеру отвести ведущую роль и для них писать сценарии; г) разогнать бездарную компанию в так называемой сценарной студии; д) расчистить авгиевы конюшни киностудий и навести в них большевистский порядок (это самое безобразное хозяйство в нашей стране); е) освободить советского кинозрителя от режиссерских супруг; ж) разрешить прессе (критике) называть вещи своими именами».

На что надеялся Гарвей, непонятно, поскольку киношная «мафия» имела прямой выход на Сталина, а ему было несподручно с ней воевать – все-таки других режиссеров у него не было. Поэтому вождь и разрешал им снимать собственных жен практически в каждом их фильме. Впрочем, жен было не так уж и много: Любовь Орлова (у Г. Александрова), Марина Ладынина (у И. Пырьева), Тамара Макарова (у С. Герасимова), Елена Кузьмина (у М. Ромма).

Однако Сталина тоже заботило падение качества советского кино, которое не собирало того количества зрителей, как до войны. Поэтому он и пошел на ограничение выпуска советских фильмов («малокартинье»), направив эти деньги на послевоенное восстановление страны, а также на «атомный проект». И место советских фильмов заняли «трофейные», на которые зритель шел куда более охотно, принося бюджету колоссальные деньги.

Таким образом, в течение одного года (с лета 1943-го по лето 1944-го) Зоя Федорова снялась в двух фильмах, причем в обоих в главных ролях. По меркам того времени это был весьма неплохой показатель. Чтобы читателю было понятно, о чем идет речь, приведу в качестве примера такие же показатели других советских актрис за тот же период.

По три фильма за своими плечами имели: Янина Жеймо («Мы с Урала» (главная роль), «Два бойца» и «Март-апрель»), Фаина Раневская («Родные берега» – главная роль, «Свадьба» – главная роль, «Новые похождения Швейка»), Лидия Смирнова («Она защищает Родину», «Морской батальон», «Родные берега»).

По два фильма имели: Вера Марецкая («Она защищает Родину» – главная роль, «Свадьба»), Людмила Целиковская («Воздушный извозчик» – главная роль, «Иван Грозный»), Нина Алисова («Радуга» – главная роль, «Поединок»), Вера Алтайская («Большая земля», «Жила-была девочка»), Елена Тяпкина («Радуга», «Жди меня»), Анна Лисянская («Радуга», «Человек № 217»);

Наконец, по одному фильму имели: Любовь Орлова («Одна семья» – главная роль, фильм был снят с проката), Марина Ладынина («В шесть часов вечера после войны» – главная роль), Тамара Макарова («Большая земля» – главная роль), Елена Кузьмина («Человек № 217» – главная роль), Ада Войцик («Жила-была девочка»), Валентина Серова («Жди меня» – главная роль), Наталья Ужвий («Радуга» – главная роль), Вера Шершнева («Два бойца» – главная роль), Анастасия Зуева («Юбилей» – главная роль), Ольга Жизнева («Нашествие» – главная роль), Лидия Сухаревская («Человек № 217»).

Между тем «Иван Никулин…» вышел на экраны страны за месяц до Победы – 1 апреля 1945 года. В тот самый период, когда у Зои в самом разгаре был очередной любовный роман, причем опять с иностранцем. Роман, который перевернет ее жизнь на 180 градусов, разделив жизнь на «до него» и «после».