Любовь под колпаком, или «Ласточки» прилетели
Агент «Зефир» работает в посольствах. – Агент Войтинская – Кто вы, Вера Инбер? – Где готовили «ласточек», или Техника сексуального обольщения. – Встреча с Джексоном Тейтом: случайность или задание? – Артист оперетты обольщает американку. – Зоя и Тейт: любовь под колпаком. – Американские шпионы. – УСС ищет подходы к Зое Федоровой. – Тейт покидает Москву, а Зоя ждет ребенка. – Дочь Виктория. За что арестовали агента «Зефир»?
Итак, к концу войны Зоя Федорова была хорошо известна в посольствах США и Великобритании в Москве, поскольку была вхожа туда почти два с половиной года (с осени 1942 года). Она знала не один десяток сотрудников этих дипмиссий, начиная от послов и заканчивая обслуживающим персоналом. Особенно это касалось американского посольства, где в декабре 1943 года даже был устроен банкет в честь очередного дня рождения Зои. Собственно, в этом торжестве не было ничего криминального, учитывая, что именно в тот год советско-американские союзнические отношения достигли своего пика. Даже спецслужбы двух государств сделали попытку более тесного сотрудничества друг с другом. Для этого в декабре 1943 года в Москву прилетел шеф УСС Донован, который заключил соглашение с НКГБ об обмене разведывательной информацией при посредстве американской миссии в Москве. В результате УСС и НКГБ поделились сведениями о том, какие технические средства используют их агенты в оккупированной Европе. В обмен на разведданные о стратегических целях для бомбардировочной авиации и о положении в оккупированных странах УСС передало НКГБ миниатюрные фотоаппараты и шифровальное оборудование. Донован даже пытался организовать поездку сотрудников НКГБ в Вашингтон, но она не состоялась, несмотря на поддержку начальника штаба сухопутных войск Джорджа Маршалла и посла США в Москве Аверелла Гарримана. Это произошло из-за сопротивления шефа ФБР Эдгара Гувера, который смотрел на войну как на неприятный, но временный перерыв в его бесконечной охоте за коммунистами.
В итоге «медовый месяц» советско-американских отношений продлится недолго. Впрочем, иного и быть не могло, учитывая кардинальные различия двух этих политических систем и тех целей, которые перед ними стояли. Как пишет историк Ф. Найтли:
«…НКГБ знал, что противник (немцы. – Ф. Р.) заигрывает с союзниками с 1943 года. Отказ союзников допустить советских представителей к переговорам с Вольфом о капитуляции, казалось, подтверждал самые жуткие кошмары Сталина. Советский Союз открыто обвинил США в двойной игре. Сталин и Рузвельт обменялись едкими телеграммами. Союз военного времени рушился. Атмосфера менялась. УСС, не теряя времени, принялось эксплуатировать новую ситуацию.
Оно поступило так прежде всего потому, что некоторые немецкие предложения содержали в себе очень соблазнительную приманку. Например, гестапо предлагало передать весьма ценные досье разведданных по Японии. В обмен требовалось согласие союзников прекратить огонь на Западном фронте и дать возможность Германии сдержать натиск русских. Этому предложению все же можно было противостоять. Но когда генерал Рейнхард Гелен, начальник восточной группы оперативного отдела немецкого Генштаба, перешел со своими людьми и всеми досье к американцам, он сделал предложение, устоять против которого не было никакой возможности. Генерал заявил, что располагает шпионской сетью на советской территории и что его агенты там готовы немедленно начать работать на УСС. После одобрения со стороны Вашингтона организация Гелена получила во Франкфурте помещение, и, хотя Советский Союз считался союзником США, люди Гелена осуществляли свои операции против коммунистов точно так же, как и при Гитлере; только теперь у них был другой хозяин – УСС.
Однако УСС так легко стало на путь антикоммунизма, потому что это полностью отвечало его интересам. Донован всегда в глубине души надеялся, что УСС перерастет в разведывательное ведомство мирного времени. Еще в 1943 году он обсуждал с рядом генералов необходимость долгосрочной программы создания „независимой секретной службы Америки, действующей как во время мира, так и во время войны“. К 1944 году он далеко продвинулся в своих размышлениях. Теперь он задумывался о возможности создания „центральной разведывательной службы“, которая сконцентрировала бы свое внимание на сборе долгосрочной информации стратегического характера и координации деятельности всех государственных разведывательных служб…»
Между тем в официальной биографии Зои Федоровой говорится, что ее взаимоотношения с иностранцами (в первую очередь с американцами и англичанами) были продиктованы сугубо прозаическими, бытовыми причинами. И никакой разведдеятельностью там и близко не пахло. Чуть позже в материалах следственного дела Зоя опишет эти отношения следующим образом:
«Преступлений против советской власти я не совершала. Единственно, в чем я считаю себя виновной, это в связях с иностранцами, особенно с англичанами и американцами. Но это не были связи преступного характера. Я принимала их у себя на квартире, бывала в посольствах, посещала с ними театры, выезжала за город.
Осенью 1942-го, посетив выставку американского кино, я познакомилась с корреспондентом американской газеты „Юнайтед пресс“ Генри Шапиро и до его отъезда в США в конце 1945-го поддерживала с ним личные отношения. Бывая на квартире Шапиро, я познакомилась с его приятелями: помощником военно-морского атташе США майором Эдвардом Йорком, сотрудником военной миссии майором Паулем Холлом, а также с лейтенантом Чейсом.
Особенно близкие отношения у меня сложились с Эдвардом Йорком, а через него я познакомилась с контр-адмиралом Олсеном, английским журналистом Вертом, его женой Шоу, а также с редактором издающегося в СССР журнала „Америка“ Элизабет Иган. Но я не знала, что она – установленная разведчица. Мы с ней очень дружили. Она называла меня своей подругой и запросто бывала в доме. Она знакомила меня со своими друзьями. Через нее я познакомилась с руководителем редакции полковником Филипсом, его женой Тейси, а также с некоторыми другими сотрудниками. Я даже стала вхожа в посольство и военную миссию США. Американцы, в свою очередь, бывали у меня. Общалась я и с сотрудниками английской военной миссии майором Тикстоном и майором Нерсом.
Я тоже знакомила иностранцев с людьми из своего окружения. Среди последних мои сестры Мария и Александра. Также – муж Марии артист Большого театра Синицын, художница „Союздетфильма“ Фатеева, сотрудница „Огонька“ Пятакова, моя школьная подруга Алексеева…
Говоря откровенно, сборища в моей квартире нередко носили откровенно антисоветский характер. Собираясь вместе, мы в антисоветском духе обсуждали внутреннюю политику, клеветали на материальное благосостояние трудящихся, допускали злобные выпады против руководителей ВКП(б) и советского правительства. Мы дошли до того, что в разговорах между собой обсуждали мысль о свержении советского правительства. Например, артист Кмит (исполнитель роли Петьки в фильме „Чапаев“. – Ф. Р.) в ноябре 1946 года заявил, что его враждебные настроения дошли до предела, в связи с чем он имеет намерение выпускать антисоветские листовки. Я и моя сестра Мария тут же выразили готовность распространять их по городу…»
Теперь попробуем проанализировать эти показания. И сразу же обратим внимание на противоречия в словах актрисы. В начале своих признаний она упирает на том, что «никаких преступлений против советской власти не совершала», а в конце заявляет «обсуждали мысль о свержении советского правительства». И в каком из этих заявлений Зоя говорит правду, непонятно. Как и то, каким наивным и неосмотрительным человеком надо быть, чтобы приглашать к себе домой иностранцев и в их присутствии вести разговоры антисоветского характера. Неужели Зоя и ее коллеги не допускали того, что среди них может быть агент (или агенты) МГБ, которые тут же донесут об этих разговорах на Лубянку? А тут еще этот пассаж про листовки – верх детской наивности (если это, конечно, правда).
Удивляет во всей этой истории и позиция ГУГБ. С осени 1942 года Зоя Федорова водит дружбу с иностранцами из нескольких посольств, а чекисты лишь наблюдают за этим и не предпринимают никаких действий. Например, что им мешало встретиться с актрисой и поставить вопрос ребром: либо вы работаете на нас против иностранцев, либо ваши встречи с ними разом прекращаются. Ведь трудно себе представить, чтобы чекисты упустили такой шанс – использовать возникшие симпатии иностранцев по отношению к актрисе (вспомним, что однажды ее день рождения был с большой помпой отмечен в посольстве США). Например, чекистам было хорошо известно о том, каким родом деятельности занимается Элизабет Иган в СССР на посту начальника Бюро информации посольства США. И вот, зная о том, что Зоя Федорова является ее близкой подругой, неужели у чекистов не возникло соблазна использовать актрису на поприще получения информации об Иган? Или у чекистов этого добра (заагентуренных актрис) было пруд пруди, что они посчитали лишним привлекать к этой деятельности еще и Зою Федорову? Но откуда такая расточительность? Разве лишний источник информации мог кому-то на Лубянке помешать?
Обратим внимание на следующий факт. Активно встречаться с американцами и англичанами Зоя Федорова начала с осени 1942 года, когда те были нашими союзниками по антигитлеровской коалиции. Однако с апреля 1945 года, когда из жизни ушел президент США Ф. Рузвельт и к власти в Белом доме пришел Гарри Трумэн, отношения с теми же американцами у нас резко испортились. После этого война спецслужб еще сильнее обострилась, и посольство США в Москве стало главным объектом для оперативных разработок со стороны ГУГБ. А из этого вытекает то, что вхожесть Зои Федоровой в это посольство не могла остаться без внимания ГУГБ. Однако, согласно официальной версии (и показаниям самой актрисы), чекисты почему-то не стали использовать прекрасные возможности Зои на ниве агентурной деятельности. То есть осенью 1941 года предполагалось задействовать актрису на этой ниве против немецких оккупантов, а против американцев почему-то этого делать не захотели. Весьма странная позиция. Странная до тех пор, пока мы мыслим именно в этом направлении. А если направление нашей мысли изменить, то в голову приходят уже иные выводы. Какие? Например, о том, что чекисты вовсе не были столь расточительными и беспечными в отношении Зои Федоровой. Целых четыре (!) года они наблюдали за ее встречами с иностранцами не просто так, а с умыслом. Эти встречи только внешне выглядели как обычные, а на самом деле являлись оперативной игрой, где актриса только исполняла роль невинной простушки, а на самом деле агентурила на чекистов. И в свете этого уже не кажутся наивными поступки Зои, вроде ее антисоветских разговоров в кругу своих гостей. Эти беседы, судя по всему, заводились специально, чтобы вызвать симпатию у иностранцев – у той же Элизабет Иган, например. С помощью таких разговоров можно было легко втереться в доверие к американцам и прослыть среди них диссидентом. Точно так же Зоя вела себя перед войной и с сотрудниками немецкого посольства. Так что можно смело предположить, что вовсе не простушкой и болтушкой была Зоя Федорова, а опытной разведчицей, которая весьма эффективно работала в среде иностранцев из числа врагов советского строя.
Вот и любовь с теми же иностранцами агент «Зефир», судя по всему, тоже «крутила» по заданию ГБ. С тем же Эдвардом Йорком, например, или чуть позже с Джексоном Тейтом. Вообще эта тема – интимные отношения агентов с объектами агентурных разработок – тема для специального разговора.
Как известно из истории, такого рода деятельностью занимались многие разведчицы-шпионки. Взять ту же голландскую танцовщицу Мату Хари, которая в годы Первой мировой войны агентурила на немецкую разведку. В Советском Союзе тоже были свои «маты хари» – например, киноактриса Лариса Кронберг-Соболевская, которая будет задействована в операции по вербовке посла Франции в СССР Мориса Дежана (рассказ об этом нас еще ждет впереди). Но эта история из конца пятидесятых. А ведь чекисты начали использовать своих агентесс на «соблазнительной» ниве гораздо раньше – еще в двадцатые годы. Например, за подобного рода операции в среде творческой интеллигенции отвечал уже известный нам Яков Агранов, который использовал в этом деле балерин Большого театра, а также киношных и театральных актрис. Не оставались в стороне и работницы литературного фронта. Однако на этом поприще иногда случались непредвиденные отказы, как это произошло с писательницей Ольгой Войтинской (1905).
Она родилась в Москве и рано занялась политикой – в шестнадцать лет возглавила культпросвет в Евпаторийском окружкоме комсомола. В 1928 году она закончила МГУ и спустя три года возглавила кафедру в Институте красной профессуры. В те же годы она попала в обойму литературных комиссаров, которым предстояло ликвидировать РАПП и провести реорганизацию литературной печати. На этой ниве она заимела себе влиятельных врагов – например, Александра Фадеева. Но Войтинская была железной женщиной, поэтому мало кого боялась, поскольку была еще и идейным человеком. Именно на этой почве в 1938 году она и согласилась стать агентом НКВД. Тогда же она возглавила весьма влиятельное издание – «Литературную газету».
Однако в своей агентурной деятельности Войтинская столкнулась с неприемлемым приказом со стороны чекистов – ей предложили стать любовницей писателя Федора Панферова – бывшего рапповца, главного редактора журнала «Октябрь» (с 1931-го) и автора знаменитого четырехтомного романа «Бруски» (1928–1937). На тот период Панферов еще не был женат на писательнице А Коптяевой, поэтому чекисты предложили Войтинской «разделить с ним ложе», чтобы иметь непосредственную информацию о нем непосредственно из его дома. Но Войтинская наотрез отказалась от этого предложения и даже пожаловалась… самому Сталину. Это письмо она написала 30 января 1939 года, приведем его полностью:
«Товарищ Сталин!
Тов. Фадеев на широком заседании информировал о решении ЦК по ряду вопросов, в частности, по вопросу о „Литературной газете“. Опираясь на беседу с Вами, тов. Ждановым и тов. Молотовым, он говорил обо мне как человеке беспринципном, не оправдавшем доверия партии. Он даже сказал, что, мол, в Литгазете в качестве редакторов всегда сидели враги народа, противопоставлявшие себя союзу писателей. И выходило, что я проводила в газете вражескую работу, делала антипартийное дело.
Я не считала возможным давать справки на этом заседании. Прием представителей Союза писателей, такое огромное радостное событие для литературы, что стыдно было говорить о своих делах. Да и судьба моя не имеет значения в таком большом политическом деле. Но меня убивает мысль, что Вам – нашему вождю и учителю – меня представили как антипартийного человека, преследующего какие-то личные цели. Речь идет о моей чести как коммуниста, о том, как я оправдываю высокое звание члена партии.
В ноябре месяце я была назначена заместителем главного редактора „Литературной газеты“, редактора назначено не было, и я все это время и. о. редактора.
Мне было трудно потому, что одновременно я вела разведывательную работу по заданию органов НКВД. Поэтому бывало, что в газете я не имела права выступать против людей, о которых я знала, что они враги.
Как редактор я обязана была выступать против Кольцова. Год тому назад я сообщила в Отдел печати, что, по моим предположениям, по заданиям Мроцкого ведется вредительская работа по отношению к иностранным писателям. Я предполагала, что Кольцов, Динамов осуществляют план, связанный с убийством Горького.
Мне были известны некоторые политические настроения Кольцова, его морально-бытовое разложение.
Но как работник НКВД я обязана была установить связь с Кольцовым и не могла открыто выступать против него.
Поэтому я сигнализировала Никитину о неблагополучии в Жургазе, но продолжала печатать Кольцова.
Как редактор я обязана была открыто бороться против Никитина, которому с некоторых пор я перестала политически доверять.
Еще в октябре месяце я заявила в НКВД о ряде фактов, характеризующих политическую линию Никитина… Никитин покровительствовал редакторам, идущим на поводу у врагов народа и травил людей, выступавших против врагов.
В ноябре я передала письменное заявление в НКВД, и мне было предложено вести разведывательную работу. Следовательно, я уже открыто не могла бороться против Никитина и его группы.
Как редактор газеты я обязана была выступать против Инбер, организовавшей антисоветский литературный салон. Однако и это я по приказанию из НКВД делать не могла.
Ведя разведывательную работу, я знала об антисоветских настроениях Федина, об его политически вредной роли в литературе. Однако интересы разведки требовали, чтобы я была в хороших отношениях с Фединым, следовательно, я не могла выступать против него в газете.
Особенно тяжела была история с Панферовым. Я очень хорошо к нему относилась, и день, когда я перестала ему верить, был самым тяжелым в моей жизни. Я говорила Журбенко (начальник 4-го отдела 1-го управления ГУГБ НКВД А С. Журбенко. – Ф. Р.), что за Панферовым стоит или Попов, или Варейкис, или Постышев, и кто-то из них враг. Это было до разоблачения Варейкиса и Постышева. Затем Панферов рассказал мне о дневнике Постышева, направленном против ЦК, затем стала ясной роль Варейкиса.
Как редактор, я, зная это, обязана была выступить против Панферова. Мне было это легче, чем притворяться по отношению к человеку, когда-то мне очень дорогому. Но НКВД требовало разведывательной работы, больше того, одно время требовали, чтобы я стала его любовницей, меня упрекали, что я плохая коммунистка, что для меня личное важнее партийного. Я знала, что моя жизнь принадлежит партии, но стать любовницей врага я не могла. Во всяком случае, я не могла выступить против него в печати.
Все это можно проверить в НКВД. Только примеры такого рода могут предъявить мне, обвиняя в нерешительности и непоследовательности, в отсутствии принципиальной линии.
Эти годы были для меня суровой школой. По своей работе я непосредственно сталкивалась с врагами, я слышала террористические разговоры, я ощущала их ненависть к нам, ко всему народу, я никогда не забуду разговоров с Франкфуртом (Сергей Франкфурт – в 1934–1936 годах уполномоченный Наркомата тяжелой промышленности по Орско-Халиловскому промышленному району Оренбургской области. – Ф. Р), когда я с ним виделась по заданию НКВД. Он говорил о народе как о стаде баранов, он с ненавистью говорил о ЦК. А я боялась одного, что мой голос, выражение лица выдаст мою ненависть, что я провалю задание…
В партийной организации, бывало, возникали дела, меня обвиняли в тех или иных связях. Я знала, что НКВД может помочь мне только в самом крайнем случае и что партия знает об этом. Мне бывало трудно, но я гордилась тем, что как бы участвую в войне с врагами и что партия знает об этом.
И вот Фадеев, Павленко – вам, руководителям партии, говорят о том, что я плохая коммунистка.
Очень тяжелая атмосфера в литературной среде, трудно даже поверить в возможность существования таких нравов. Сейчас, говоря от Вашего имени, Фадеев пытается расправиться со мной, это не к его чести, так как он знает, что я честная коммунистка.
Товарищ Сталин! Если я виновата – я сумею по-партийному встретить любое взыскание. Но я не могу понять, в чем я виновата, и, самое главное, я не могу выдержать мысли, что вы думаете обо мне дурно.
Простите, что пишу бессвязно. Мне очень тяжело.
О. Войтинская.
Г-1-79-71, Большая Дорогомиловская, 10, кв. 52».
Обратим внимание на следующие строки этого письма: «В партийной организации, бывало, возникали дела, меня обвиняли в тех или иных связях. Я знала, что НКВД может помочь мне только в самом крайнем случае и что партия знает об этом. Мне бывало трудно, но я гордилась тем, что как бы участвую в войне с врагами и что партия знает об этом…» Вполне вероятно, что и агент «Зефир» тоже не раз испытывал подобные же чувства, когда вынужден был вступать в тесный контакт с теми же иностранцами, которые большинством советских людей воспринимались как враги советского строя. И НКВД не всегда мог прийти на помощь своему агенту, поскольку в таком случае могла последовать его расконспирация. Поэтому, когда те же киношные власти ставили палки в колеса Зои Федоровой и «прокатывали» ее с некоторыми ролями, НКВД не мог вмешаться в эту ситуацию по упомянутой причине.
Кто такая Вера Инбер, открывшая в Москве «антисоветский салон»? Это одесская еврейка, начавшая свой литературный путь на ниве поэзии еще до революции, во время пребывания в Париже и Цюрихе (в 1910–1914 годах). Кстати, после победы большевиков Инбер, переехав в Москву, стала журналистом и продолжала часто ездить за границу: только в 19241926 годах она посетила Париж, Брюссель, Берлин – города, где сосредоточилась белая эмиграция. Что наводит на мысль о том, что Инбер вполне могла выполнять конфиденциальные поручения ОГПУ. Вот и возможность иметь на своей московской квартире в Камергерском переулке, дом 2, светский салон (именно о нем и пишет в своем письме О. Войтинская) тоже из этого же ряда предположений – такие салоны в СССР существовали под «колпаком» чекистов. Но Войтинская об этом могла не знать, отсюда и ее негодование по поводу анти-советскости этого салона. Такого рода заведения были своего рода мини-«трестами» (по аналогии с «Операцией „Трест“»), служившими приманками для интеллигенции, с помощью которых чекисты следили за настроениями в этой среде и выявляли неблагонадежных лиц. Подобный же салон существовал и в квартире Зои Федоровой по адресу: улица Горького, дом 17, квартира 59.
В таких салонах его участники не только общались, ведя разговоры на разные темы, но и заводили друг с другом интимные связи, поскольку лучшего места для таких отношений трудно было себе найти. Под патефонную музыку, в полумраке, да еще опрокинув в себя несколько бокалов шампанского, такого рода сближение происходило естественным образом. Кому-кому, а чекистам об этом было хорошо известно, поскольку еще в 1931 году в Подмосковье была открыта Специальная Ленинская техническая школа ГПУ. В нем было два подразделения: мужское и женское. Чуть позже на сленге тамошних курсантов их назовут «Воронья Слободка» (мужчины – «Вороны») и «Ласточкино Гнездо» (женщины – «Ласточки»). В этом заведении будущих агентов специально обучали технике применения сексуальных ловушек, причем именно этот курс составлял важнейшую часть их подготовки. Курсанты получали обширную информацию о сексуальных нравах в странах, где им предстояло действовать. Для того чтобы освоить специфику сексуального поведения, они просматривали множество литературы, начиная от индийской «Камасутры» и заканчивая порнокартинками (чуть позже в этот курс войдет и просмотр порнофильмов из разных стран).
Помимо этого, курсантов обучали технике владения своим телом и чувствами в сексуальной обстановке. Их учили самым различным техникам обольщения. Как гласит легенда, в этой школе обучались будущие суперагенты НКВД Рихард Зорге и Николай Кузнецов. К сожалению, фамилии курсанток с факультета «Ласточкино гнездо» до сих пор хранятся в тайне. Впрочем, про одну «ласточку» информация просочилась – про Лидию К., которая, будучи полковником КГБ, возглавляла подобную школу в заброшенном местечке Верхоной близ Казани. Еще в самом начале пятидесятых Лидия агентурила в ФРГ, во Франкфурте-на-Майне, где открыла роскошный салон красоты и массажа в центральной части города. Лидия завербовала наиболее красивых местных девушек и хорошо платила им, чтобы использовать в качестве высококлассных проституток, которые работали с богатыми клиентами: дипломатами, политиками, бизнесменами, журналистами. Все их действия и разговоры в постели записывались на видео и аудиопленки, которые затем переправлялись контрабандой в ГДР для обработки. После чего они использовались либо немедленно для шантажа жертв с целью получения от них секретных сведений, либо хранились на будущее, до нужного момента.
В ФРГ Лидия работала до середины 1965 года, сумев за полтора десятка лет принести массу пользы КГБ, завербовав на компромате десятки ценных агентов. Ее последней вербовкой был американец Глен Рорер, сотрудник учебно-оперативного центра ЦРУ в Оберурцеле (в десяти милях от города Аутвардли). Став завсегдатаем «салона Лидии», он стал работать на КГБ, выдав внушительную агентурную сеть со многими именами и адресами. Но в августе 1965 года ЦРУ заподозрило его в измене, после чего в Москве было принято решение отозвать из ФРГ как Лидию, так и Глена.
После возвращения на родину Лидии присвоили звание полковника и назначили директором школы в Верхоное. Юноши и девушки в это заведение отбирались со всего Советского Союза. Причем в первую очередь тщательно изучалось их прошлое и проверялась политическая благонадежность. Красота являлась главным квалификационным качеством, но не меньшее внимание обращалось на интеллект и актерские способности. А если будущий курсант еще владел и каким-нибудь из европейских языков, то это увеличивало его шансы быть зачисленным в верхонойскую школу. Учеба там считалась престижной, поскольку позволяла выпускникам встречаться с иностранцами и выезжать за границу. Одним из самых важных предметов в школе был курс сексуального обольщения. Читаем в одном из материалов о школе подобного типа:
«…Перебежчик Александр Демидов передал офицерам разведки во всех деталях картину жизни в Ленинской технической школе. Сын чешского армейского офицера Демидов был отобран потому, что бегло говорил по-русски, а его мать родилась в Москве. Он был послан в шпионскую школу в 1966 году и вспоминал, что форма состояла из широких брюк, свитера и кедов. „Никто не носил знаков различия, но мы подчинялись строжайшей дисциплине. Занятия обычно проходили с классом численностью около тридцати человек, но были и более мелкие группы для специальных курсов. Время от времени инструктор присылался из Москвы для специальных и совершенно секретных тренировок. Основной курс включал политику, экономику, криминологию, шифровальное дело, фотографию и методы установления и поддержания контакта с резидентом"
Студентам постоянно подчеркивался зловещий характер их будущей профессии. „Лекции делились на две категории: «чистая» и «грязная» работа, – вспоминал Демидов. – Чистая работа включала методы вербовки применительно к людям, желающим работать на Советский Союз из идеологических соображений. Грязная работа включала методы взяточничества, вымогательства и шантажа. Нам показывали, как устраивать секс-ловушки и получать компрометирующий материал“.
После лекций по грязной работе студенты применяли теорию на практике. Хотя они должны были главным образом использовать профессиональных „ласточек" и „воронов“ для организации ловушек, молодые мужчины и женщины при необходимости обязаны были использовать и свои собственные тела. „Прежде всего, мужчинам было приказано спать со своими подругами в общих спальнях, чтобы они могли освободиться от сексуальных запретов. Затем им приказано было заняться гомосексуальными действиями друг с другом. В этом не было намерения сделать их гомосексуалами, что было бы психологически невозможно, но нужно было расширить их сексуальные горизонты, если можно так выразиться. Если бы при своей жизни на Западе они оказались участниками какой-либо оргии, то они обязаны были бы заниматься с людьми обоего пола. Если, по их мнению, западного мужчину можно было бы шантажировать после того, как он будет иметь половую связь с агентом, то они обязаны были бы преодолеть возможное отвращение и спать с ним. На всех стадиях обучения подчеркивалось, что любое дело, которое пошло бы на пользу Советского Союза, должно быть сделано“. Демидов вспоминал, что „часто во время учебы студенты чувствовали недовольство, но в конечном счете они преодолевали свою слабость“…».
Но вернемся к Зое Федоровой и событиям середины сороковых.
После того, как в 1943 году иностранные дипмиссии вернулись из Куйбышева в Москву, в них снова стала устраиваться всевозможные рауты, на которых постоянно бывали представители советской элиты – в том числе и творческая интеллигенция. Известные актрисы играли среди них не последнюю роль. Однако большая их часть бывала в посольствах лишь иногда, по случаю, но были такие, кто, что называется, «дневал и ночевал» там. То есть был завсегдатаем в иностранных дипмиссиях. Такой актрисой была Зоя Федорова, которая в основном посещала американское и английское посольства, а вот, например, ее коллега Татьяна Окуневская чаще всего бывала в посольствах соцстран – югославском (там у нее был любовник – посол Владо Попович), венгерском, болгарском. Завсегдатаями американского и английского посольства в середине сороковых были еще несколько женщин: актриса Марина Фигнер (та самая, что была замужем за летчиком Рафаилом Капрэляном, но в конце войны они развелись), певица Юлия Запольская (она закончила Гнесинку и одно время пела в оркестрах Л. Утесова и К. Смирнова-Сокольского, затем выступала в московском кинотеатре «Повторного фильма») и др.
Кстати, именно из этих женщин несколько американцев выберут себе жен. Речь идет о журналисте Генри Шапиро (женился на дочке профессора МГУ), экономическом советнике посла США Томе Уитни (с 1944 года он станет журналистом «Ассошиэйтед пресс» и влюбится в Юлию Запольскую), журналисты Гилмор и Стайгер. Наконец, помощник военно-морского атташе Джексон Тейт воспылает страстью к героине нашего рассказа – к Зое Федоровой.
Тейт родился 15 октября 1898 года и начал свою морскую карьеру в качестве рядового бойца – в годы Первой мировой войны его зачислили во флот, где он стал одним из первых военно-морских авиаторов. А в 1919 году он впервые попал в Россию – отправился к адмиралу Колчаку, с которым познакомился еще в Америке, на лекции, читанной адмиралом для молодых военных. Цель у Тейта была прагматичная: он хотел помочь бывшему полярному исследователю, ставшему верховным правителем, скорректировать его линию в пользу уравновешенной западной демократии. Однако до адмирала Тейт не добрался – того уже расстреляли большевики. В этой истории интересно одно – по чьему заданию 21-летний Тейт отправился к Колчаку с разведывательной миссией?
В 1923 году в качестве лейтенанта Тейт стал летчиком эскадрильи и на военно-морской и воздушной базе в Панаме командовал третьей эскадрильей торпедоносцев. Оттуда перешел в первую эскадрилью истребительной авиации, базировавшуюся на борту «Саратоги», а затем был переведен в Пенсаколу командиром учебной эскадрильи.
За годы службы он обзавелся женой – Хильдой Эвери, которая родила ему дочь Жаклин.
В начале тридцатых Тейт принял участие в съемках фильма «Адские водители», продемонстрировав серию фигур высшего пилотажа на самолете. На съемочной площадке он познакомился со звездами Голливуда: Кларком Гейблом и его женой Кэрол Ломбард, а также с Люсиль Болл, Дэзи Арнацем и др.
К тому времени Тейт уже успел развестись с первой женой и обзавелся новой – Хелен Харрис. Это была вдова с четырьмя детьми на руках. В те годы Тейт служил командиром авиагруппы, базировавшейся на борту «Йорктауна», затем был направлен на Аляску с заданием переоборудовать военно-морскую базу в порту Ситка. А когда началась Вторая мировая война, ему было поручено перегнать авианосец «Альтамаха» («дырявое каноэ» на языке индейцев племени крик), в южный район Тихого океана. Спустя год капитан Тейт возвратился на родину, но вскоре отплыл из Сан-Диего в Карачи (Индия) с самолетами «Р-51» на борту. К этому времени он уже был в чине капитана.
Он принимал участие в боевых операциях у островов Гвадалканал и Тарава. Тогда же распался его брак с Хелен.
В 1944 году Тейта вернули в Штаты, где он занял пост заместителя начальника учебной базы в порту Корпус-Кристи, штат Техас. Однако отсиживаться в тылу ему не хотелось, и он стал искать возможности снова вернуться на передовую. Для этого ему пришлось использовать свои связи в военно-морской разведке. Тейт вылетел в Вашингтон, где встретился со своим приятелем – бывшим летчиком Полом Фостером, который был близким сподвижником тогдашнего президента США Ф. Рузвельта. В результате этой встречи Тейт получил новое назначение – в Москву, помощником военного атташе посольства США. Он был назначен военно-морским представителем при специальной военной миссии в Москве, возглавлявшейся генералом Джоном Дином и носившей кодовое название «Операция „Веха“». Ее целью было проведение бомбардировок Японии американскими самолетами с аэродрома, который американцы построят в Сибири.
В Москву 46-летний Джексон Роджерс Тейт прибыл в самом начале января 1945 года. А уже спустя месяц познакомился с Зоей Федоровой. К тому моменту ее отношения с Эдвардом Йорком уже закончились, и она оказалась свободна для новой связи. А местом их первой встречи стал особняк НКИДа на Спиридоновке, где в феврале 45-го был устроен правительственный прием. Весьма удобное место для подобного рода встреч. Это знакомство чуть позже опишут в книге «Дочь адмирала» Виктория Федорова (дочь Зои) и Фрэнкл Гэскел. Причем опишут весьма своеобразно. Что имеется в виду? Читаем в книге:
«…Она (Зоя. – Ф. Р) с удовольствием представила себе прием в доме на Спиридоновке. Это был настоящий дворец. Она запомнила его с прошлого года, когда там отмечали тот же праздник. Для артиста получить приглашение на такой прием считалось большой честью. А какая еда, какие напитки! Напитки ее заботили весьма мало, но вот еда! Вкусно поесть по нынешним временам дело первостепенной важности. Но и это не главное, главное – яркие, умные люди, которые там соберутся. Наиболее известные в своей области искусства. Вот они-то и интересовали Зою больше всего. В политике Зоя не разбиралась, да она ее и не занимала.
Зоя чувствовала потребность в новых людях. Война принесла ей много горя, заставила замкнуться в себе. Она отняла у нее брата, потом Ивана и отца. И хотя она понимала, что смерть отца никак не связана с войной, тем не менее проявленная к нему жестокость невольно ставила и его в тот же ряд. Слишком долго она жила одной лишь работой – работа, несколько фотографий мужчин, которые ушли из ее жизни, и три могилы.
Что ж, пришло время вернуться к жизни. Где-то глубоко внутри она уже чувствовала легкое возбуждение. Ощущение счастья было более естественным для нее состоянием души, и она готова была бороться, лишь бы вернуть его…»
Что явствует из этого отрывка? Оказывается, Зоя Федорова во время войны много работала (как мы помним, в кино она почти не снималась и в основном выступала с концертными бригадами) и лишь изредка выбиралась на подобного рода рауты. А в феврале 1946 года якобы «пришло время вернуться к жизни». Однако на самом деле Зоя уже несколько лет как «вернулась к жизни» – с осени 1942 года, когда стала вхожа в американское и английские посольства в Москве и довольно часто стала бывать на подобного рода приемах, где передружилась со многими иностранцами. Поэтому тот прием на Спиридоновке был для нее не редким исключением (раз в год, как написано в «Дочери адмирала»), а одним из многих. Спрашивается: зачем авторам книги (а писалась она, кстати, со слов самой Зои Федоровой) вводить читателей в заблуждение? Видимо, для того, чтобы скрыть истинные мотивы появления там главной героини произведения и выдать ее встречу с Тейтом как случайную. Хотя в действительности все могло обстоять совершенно иначе, а именно: Зоя должна была обратить на себя внимание нового помощника военного атташе и познакомиться с ним.
Читаем далее книгу «Дочь адмирала»: «Сдав в гардероб пальто и фуражку, Джек вошел в залу, оказавшуюся первой в анфиладе огромных зал с мраморными стенами и полами и множеством больших хрустальных люстр. В первой зале находился Молотов с супругой, через все пространство к ним тянулась длинная вереница гостей. Джек встал позади высокого мужчины во фраке и его жены в красном шелковом платье. Судя по их внешности и языку, на котором они говорили, решил Джек, они принадлежат к одной из скандинавских стран. Далеко впереди он разглядел посла Гарримана в строгом двубортном костюме. Ему показалось также – впрочем, без большой уверенности, – что он узнал Дмитрия Шостаковича. Человек был очень похож на того Шостаковича, которого он видел на концертных афишах. Больше никого из русских он не знал, хотя понимал, что этим вечером здесь соберется вся московская элита.
Звуки голосов словно ударялись о мраморные стены и тут же отскакивали от них – в зале стоял оглушительный шум. В углу залы играл струнный квартет, но что именно они играли, не было слышно.
Наконец Джек подошел к Молотовым. Мадам Молотова едва коснулась его руки своей пухленькой ручкой. Она улыбнулась, но не произнесла ни слова. Молотов, в те дни нарком иностранных дел, был крупным, широколицым. Джек не знал, что полагается делать в таких случаях: должен он пожать Молотову руку или нет? И решил предоставить инициативу хозяину. Бал давал он. Молотов слегка наклонил голову и произнес: „Добро пожаловать“. На его лице не появилось и следа улыбки. Глаза скользнули по эполетам Джека и тут же обратились к следующему гостю. Джек ответил по-русски: „Спасибо“, – и отошел…
В залу вошли человек пять мужчин в военной форме. Они направлялись прямо к тому месту, где стоял Джек, и вдруг остановились на мгновение, как вкопанные, затем повернулись и быстро вышли из залы.
Какое-то безумие, подумал Джек. Мы же союзники, а настоящего доверия между нами нет и в помине. Где бы он ни был, подобное ощущение не покидало его…»
И снова прервем повествование для короткой ремарки, касающейся двух последних абзацев, которые явно высосаны из пальцы и написаны исключительно для того, чтобы ввести читателей в заблуждение относительно отношения советских людей (в том числе и военных, о которых идет речь в отрывке) к американским союзникам. В книге намеренно нагнетаются страсти на этот счет. Напомним, что речь идет о событиях февраля 1945 года. На тот момент СССР и США были союзниками по антигитлеровской коалиции, и хотя тайная война между спецслужбами этих государств не прекращалась ни на минуту, однако отношения между военными были дружескими. Ведь буквально в те же самые дни – 4-11 февраля 1945 года – в Ялте прошла очередная встреча Сталина, Рузвельта и Черчилля, где намечались контуры послевоенного мира. Так вот интригами там занимались скорее англичане, чем американцы: Черчилль пытался убедить Рузвельта тянуть время, чтобы война продолжалась весь 1945 год. При таком раскладе союзники продвинулись бы дальше в Европе. Сталин, в свою очередь, благодаря нашим связям с американцами и информации, которая была по линии спецслужб, знал, с какой позицией сам Рузвельт прибыл на эту конференцию. И поэтому отдал инициативу ведения дискуссии самой конференции президенту США. И даже сам предложил, чтобы Рузвельт председательствовал на этой конференции. Короче, в феврале 45-го не было повода у советских офицеров шарахаться от американца Тейта – такое поведение станет характерным чуть позже, несколько месяцев спустя.
Читаем дальше «Дочь адмирала»: «…Джек уже собрался было перейти в другую залу, но тут в дверях показалась миниатюрная блондинка в темно-синем платье. Пятеро военных тут же подняли рюмки в ее честь. Она приняла их тост с явным удовольствием. Пока женщина шла к накрытому столу, Джек заметил, что многие гости оборачиваются ей вслед. Видно, какая-нибудь важная шишка, но в какой области – не определить. По виду, во всяком случае, не из мира политики.
Новая гостья заинтересовала Джека. Он оглядел ее с ног до головы. Прекрасная фигура, изящная, в отличие от многих русских женщин, грациозная походка. Когда официант предложил ей водки, она лишь отрицательно покачала головой и взяла фужер с шампанским. Какой-то мужчина подошел к ней и, наклонившись, стал ей что-то нашептывать. Она улыбнулась, видимо, его слова не вызвали у нее интереса. Мужчина отошел.
Зоя почувствовала, что кто-то смотрит на нее, и подняла глаза. Джек разглядел, что они зеленые, и это ему понравилось. Она вежливо улыбнулась ему и отвернулась.
Джек уже собрался было подойти к незнакомке, но тут в зале неожиданно воцарилась тишина. Он увидел, что перед оркестром, подняв бокал, стоит мужчина в форме, весь увешанный орденами. Еще один тост. Русские осушили свои бокалы. Джек отхлебнул из своего…
Джек… отправился на поиски незнакомки. Было в ней что-то удивительно трогательное. Она не выходила у него из головы, а подобного с ним уже давным-давно не случалось.
Он был уверен, что она не покидала бальной залы, которая меж тем быстро заполнялась гостями по мере появления на столах еды. И какой еды! Обильная закуска – русские бутерброды необъятных размеров; огромные миски с черной икрой – казалось, будто это озера с чернильной водой; блюда с ростбифом, осетриной и фаршированной уткой; на подносах горы пирожков с мясом и сыром. Прекрасно одетые люди ринулись к накрытым столам, словно изголодавшиеся оборванцы. Чтобы избежать давки, Джек отступил в сторону и отправился дальше вдоль залы.
Он обошел почти три четверти ее, прежде чем нашел свою незнакомку. Заслышав негромкий, мелодичный, словно колокольчик, смех, он обернулся. Поначалу он вообще не заметил женщину, только трех высоких дородных мужчин, стоявших полукругом. Но тут снова послышался смех, и, подойдя ближе, чтобы разглядеть, нет ли кого внутри полукруга, Джек увидел ее. Разговор велся на русском, и он решил подождать.
Американец повернулся и направился к накрытому столу. Неужели он собрался уходить? Ей не хотелось, чтобы он уходил Она лучезарно улыбнулась окружавшим ее мужчинам:
– А теперь мне придется покинуть вас, мои славные герои. Я не знаю, почему меня пригласили на этот роскошный прием, но убеждена, что вовсе не для того, чтобы всецело посвятить себя только вам троим. Как бы приятно ни было мне ваше общество. Насколько я понимаю, нам, дамам, полагается следить за тем, чтобы никто из гостей не скучал, и занимать их.
Что им оставалось делать? Отсалютовав ей поднятыми бокалами, мужчины отошли в сторонку. Зоя направилась к столу и протянула пустой бокал официанту, разливавшему шампанское. Американец стоял чуть поодаль от стола. Зоя повернулась к нему. Он не сводил с нее глаз. Она улыбнулась, и он шагнул ей навстречу.
– Хеллоу!
Зоя кивнула:
– Халло!
– Меня зовут Джексон Роджерс Тейт. Капитан. Военноморской флот.
У него славная улыбка, подумала она. Очень подходит к его щенячьим глазам. Но что он такое сказал? Если бы только он говорил чуть помедленнее! Она одарила его чарующей улыбкой. Никакого эффекта. Казалось, он явно озадачен.
– Я сказал, меня зовут Джексон Роджерс Тейт. А вас?
Только теперь она поняла, о чем он спрашивает.
– Зоя Алексеевна Федорова. – И рассмеялась. Теперь пришла его очередь смущаться.
– Зой-я, Зой-я, – попытался повторить он, и она одобрительно закивала головой. Но как же он назвал себя?
– Пожалуйста, повторите ваше имя.
– Джек-сон. Джек-сон, или Джек, если вам…
Она жестом остановила его:
– Джексон, правильно?
Он взял протянутую руку и тут же почувствовал глубокое волнение. Такая маленькая, такая нежная, такая мягкая.
Ей показалось, ее рука попала в плен, однако в этом плену она чувствовала себя спокойно и уверенно.
– Вы говорите по-английски? – спросил он.
– Чуть-чуть, – ответила она. – А вы говорите по-русски?
– Чуть-чуть.
Джек обвел рукой залу. Она утвердительно кивнула. Он предложил ей руку, но она лишь грустно улыбнулась и покачала головой. Не слишком удачная мысль. Он понял.
Они медленно пошли вместе, переходя из одной переполненной залы в другую. Время от времени кто-то останавливался поговорить с Зоей…
– Вы певица? – спросил Джек.
– Актриса. Кино.
Ее слова, похоже, произвели на него впечатление. Зоя обрадовалась, что он никогда не видел ее раньше. Значит, она заинтересовала его не как киноактриса, а как женщина.
Как жаль, размышлял Джек, что они лишены возможности поговорить по-настоящему, тем более просто поболтать. Что ж, ничего не поделаешь, остается лишь рискнуть в надежде, что она проявляет к нему столь же искренний интерес, как он к ней.
– Вы живете в Москве?
Она не поняла. Тогда он по-другому построил вопрос.
– Ваш дом… Москва?
– Да.
Он глубоко вздохнул Они почти полностью завершили круг по зале, и у него не было ни малейшего желания снова начинать его. Слишком уж большая толчея.
– Ваш муж тоже здесь? Я бы с удовольствием познакомился с ним.
Она не поняла ни слова. Он соединил колечком два пальца и продел в него палец, на котором положено быть обручальному кольцу. Она рассмеялась.
– Не замужем. А вы?
– Разошелся.
Она не знала этого слова. Он попытался объяснить.
– Не хотим вместе. Разведусь, когда приеду домой.
Она кивнула с видимым удовольствием.
Они молча посмотрели друг на друга, без слов понимая, что между ними возникло что-то значительное.
– А теперь я пойду. – Зоя улыбнулась с наигранной грустью.
Не может ли он проводить ее домой, спросил Джек. Зоя покачала головой. Ей нужно время как следует подумать об этом американце. В том, что он ей нравится, нет никаких сомнений, но не следует забывать об опасности, грозящей ей, если их увидят вместе.
Джек проводил ее в вестибюль. Помог надеть пальто и ботики.
Она протянула ему руку. Он принял ее. Они обменялись долгим взглядом. Затем она повернулась уходить.
– Зоя!
Она остановилась и обернулась к нему. Джек достал записную книжку и ручку.
– Как я найду вас? Я хочу снова вас увидеть.
Она, видимо, не поняла, что он сказал.
– У вас есть телефон? Какой ваш номер? – Джек приложил руку к уху, словно телефонную трубку, и сделал вид, что набирает номер.
Зоя улыбнулась, поняв наконец, для чего ему понадобились записная книжка и ручка.
– Да, – произнесла она и записала в книжке номер своего телефона.
Улыбнувшись на прощание, она направилась к выходу…»
Как видим, инициатива знакомства принадлежала не только Тейту, но и Федоровой. Это она, поняв, что американец обратил на нее свое внимание, подошла к столу, где он стоял и подарила ему взгляд, после которого он и решил с ней познакомиться. Конечно, это могло быть проявлением естественной симпатии, но также можно предположить и другое – что все было ею подстроено. Напомним, что за плечами Зои был уже богатый опыт по части обольщения мужчин – он тянулся еще с 1927 года, когда она познакомилась с Кириллом Прове. То есть к тому времени ее «любовный стаж» составлял уже 18 лет. В него вошли два замужества (одно неофициальное – с Иваном Клещевым) и несколько непродолжительных романов, в том числе и с иностранцами. Короче, искусством обольщения мужчин Зоя владела в совершенстве. А если взять за основу ее возможную работу на ГУГБ под агентурным именем «Зефир», то этот ее талант не мог остаться без внимания, учитывая тот факт, что советские спецслужбы весьма эффективно использовали такой метод вербовки, как «медовая ловушка». Причем использовали в ней не только женщин, но и мужчин. Например, спустя всего два года после того, как Федорова вскружила голову Тейту, точно также была «околдована» еще одна жертва из американского посольства – 32-летняя Анабель Бюкар. Та самая, что работала в Бюро информации и оставила нам свои воспоминания о работе в нем (они уже цитировались на страницах этой книги). Как же Бюкар угодила в «медовую ловушку»? Очень просто – ей вскружил голову красавец-артист Константин Лапшин, работавший на МГБ.
Судя по всему, 35-летний Лапшин стал сотрудничать с чекистами в начале сороковых, когда пришел в труппу Театра оперетты. Его куратором был уже знакомый нам Леонид Райхман – супруг балерины Ольги Лепешинской и замначальника советской контрразведки, специализировавшийся именно на вербовке деятелей советской творческой интеллигенции. Используя обаяние и красоту Лапшина, чекисты давали ему задания встречаться на всевозможных светских раутах с иностранками и делать их своими любовницами. Как писали чуть позже американские журналисты, Лапшин запомнился им еще в декабре 1946 года, когда он объявился в пресс-центре московской конференции министров иностранных дел «большой четверки». Он производил впечатление бонвивана и ловеласа, вовсю увивался за молоденькими секретаршами и стенографистками из американской делегации и без устали танцевал с ними на вечерних дансингах. Когда Лапшин узнал, что у одного из репортеров нет девушки, он воскликнул: «Нет девушки! Да у меня их тысячи!».
С Анабель Бюкар Лапшин познакомился в начале 1947 года на одной из вечеринок в ресторане гостиницы «Метрополь». Американка только-только приехала в СССР (как и Джексон Тейт незадолго до этого) и мало кого в Москве знала. Наша контрразведка быстро установила, что она является оперативником УСС (Управления стратегических служб), причем было выявлено, что Бюкар весьма неравнодушна к русским мужчинам. Но романов не получалось, так как все объекты внимания американки боялись с ней связываться – можно было угодить в поле зрения чекистов. Именно этим и решил воспользоваться Райхман. Он «подвел» к женщине Лапшина, который, само собой, ничего не боялся. Между ними сразу вспыхнула любовь, которая в итоге приведет… к беременности Бюкар (точь-в-точь как в случае с Федоровой). Американка забеременела в сентябре 1947 года, а спустя девять месяцев на свет появится прекрасное дитя – мальчик.
Причем символично, что в это время Константин блистал на сцене своего театра в спектакле «Девушка из Барселоны» (1943) Б. Александрова, где речь шла о том, как испанская девушка Марианна (актриса С. Вермель), покинув родину, обретала свой новый дом в Советском Союзе. Та же история случилась и с Анабель Бюкар. Она ненавидела фашизм и была неприятно удивлена, что ее страна, позиционировавшая себя как враг нацизма и член антигитлеровской коалиции, на самом деле стала использовать нацистов в своей борьбе против СССР. Как писала сама Бюкар: «Я ненавижу фашизм всеми фибрами души, и мне казалось, что именно в разведке я сумею лучше всего бороться против этой чумы. Впоследствии я убедилась в том, что, ставя перед собой эту благородную задачу, я была по меньшей мере наивной. Как известно, во время войны американская разведка не вела эффективной борьбы против фашизма, а после войны она перешла к полному сотрудничеству с бывшими и действующими органами фашистских разведок и контрразведок Германии, Италии и Испании…».
Эта позиция вынудила Бюкар искать контактов с советскими властями. И когда тот же Райхман предложил ей работать на МГБ, американка быстро согласилась. А история с Лапшиным только укрепила ее желание порвать с США и навсегда остаться в СССР. В результате она попросила политического убежища у советских властей. Затем вышла ее книга, разоблачающая американские спецслужбы (отрывки из нее я уже цитировал), и на ее основе было решено снять фильм. Режиссером его был назначен А Довженко, но из этой затеи ничего не вышло. Отснятый лишь наполовину фильм не понравился Сталину из-за своей топорности и был закрыт.
Итак, что мы имеем? Мы имеем две почти похожие истории: Федоровой – Тейта и Лапшина – Бюкар. И обе, как я полагаю, были операциями советской контрразведки с целью вербовки сотрудников американского посольства. Правда, концовки у этих историй разные. Бюкар завербовали и сделали гражданкой СССР (она уйдет из жизни уже в постсоветской России – в 1998 году), а вот с Тейтом этот вариант не «прокатил». Почему? Об этом поговорим чуть позже, поскольку мы оставили наших героев только в начале их отношений.
Познакомившись в феврале, Зоя и Джексон встречались друг с другом на протяжении трех с половиной месяцев. Причем как посещали публичные места (рестораны в гостиницах: «Центральная» в Столешниковом переулке, «Москва» и др.), так и встречались в интимной обстановке (были дома у Зои на улице Горького, но ни разу – на квартире Джексона на Моховой, рядом с американским посольством, адрес которого тогда был: Моховая, 13). Еще они ходили в кино, театр, посещали цирк, причем иногда брали с собой младшую сестру Зои – Марию (старшая, Александра, была недовольна этим романом). И снова заглянем в «Дочь адмирала»:
«…На ломаном английском, много раз останавливаясь, чтобы заглянуть в словарь, она (Зоя. – Ф. Р.) объяснила ему, что, если они хотят встречаться, им придется соблюдать некоторые правила. Не потому, что она боится, но просто глупо не соблюдать осторожность. Поэтому лучше, если, приходя к ней, он будет надевать штатский костюм, а не военную форму. Если ему все же захочется надеть форму, то пусть не удивляется, если она пригласит еще кого-нибудь, может, свою сестру Марию, чтобы про них не подумали, будто они остались вдвоем. А на улице если будет в форме, то тоже пусть не удивляется, если она пойдет не под руку с ним, а на некотором расстоянии. Но даже когда он в штатском, а вокруг будут люди, им лучше не говорить по-английски. Тогда все подумают, что он русский. Если же им повстречается кто-то из друзей Зои, Джексону лучше молчать. Большинству своих друзей она, безусловно, полностью доверяет, но кто может поручиться за остальных?
После того как к власти пришел Сталин, слишком часто случается слышать рассказы о друзьях и даже близких родственниках, которые доносят друг на друга в НКВД.…».
Текст более чем наивный, да еще к тому же полностью противоречит словам самой Зои, которые она будет говорить потом на следствии. Помните, она рассказывала о том, что в ее доме часто собирались компании, где велись разговоры антисоветского содержания. А согласно «Дочери адмирала» она, оказывается, была женщиной осторожной и подозревала некоторых своих друзей в стукачестве. Подозревала и одновременно вела рискованные разговоры? Это либо глупость, либо специальный расчет, чтобы произвести нужное впечатление на гостей-иностранцев.
Идем дальше. Обратим внимание на фразу из книги: «На ломаном английском…» Что это означает – что Федорова почти не говорила по-английски? Но это весьма странно, учитывая, что она уже более двух лет посещала американское посольство и была знакома со многими его обитателями. Даже если предположить, что последние хорошо говорили по-русски, все равно Зоя вполне могла за это время научиться говорить не на ломаном английском, а на вполне сносном. Видимо, авторам книги «Дочь адмирала» надо было нарисовать перед читателем следующую картину: Зоя почти не общалась с иностранцами, и тот прием на Спиридоновке был редким исключением. Да и сама встреча с Тейтом была случайной.
Наивным в книге выглядит и то, как Зоя пытается спрятать от окружающих свои отношения с американцем. Ведь скрыть это от МГБ было невозможно – «топтуны» (то есть сотрудники из 13-го отдела 1-го главного управления (контрразведка), отвечавшего за охрану дипкорпуса и наружное наблюдение за иностранцами) наверняка знали обо всех перемещениях Тейта вне посольства: куда пошел, с кем встречался, где проводил время. Так было принято – когда новый сотрудник посольства объявлялся в Москве, то слежка за ним некоторое время велась постоянно. А Тейт практически сразу стал встречаться с Федоровой. Спрашивается: от кого же они тогда «шифровались»? От рядовых граждан?
Впрочем, «Дочь адмирала» – это книга, которая писалась (в конце семидесятых) прежде всего для американского (или более шире – западного) читателя (о советском тогда даже не помышляли). А такого рода читатель привык мыслить о жизни в СССР категориями штампов, навязанных ему его же пропагандой. Короче, о сталинском времени он рассуждает исключительно с позиции солженицынского «Архипелага ГУЛАГ» или конквистовского «Большого террора».
* * *
Агент 3-го отдела (агентурная разведка) УСС Ричард Беннет прилетел из Мюнхена в Бад-Нендорф вблизи Ганновера в середине дня и прямо с аэродрома отправился в особый центр союзников. Несмотря на то, что все два часа полета Беннет проспал как убитый, чувствовал он себя уставшим и не прочь был «соснуть» еще пару часиков. Но вместо этого решил не терять времени даром и попросил водителя, встретившего его на аэродроме, отвезти его не в гостиницу, а прямиком в особый центр. Спешка объяснялась просто. Беннету хотелось поскорее закончить здесь дела и вернуться в Мюнхен, где с нетерпением дожидались результатов его поездки. А целью последней была встреча с несколькими бывшими высокопоставленными нацистами из абвера (военная разведка), которые сдались в плен американцам и могли представлять интерес для УСС в плане возможного их сотрудничества с американцами в тайной войне против русских. В последние несколько месяцев эта тема стала приоритетной для американской разведки, и Беннет был одним из тех агентов, кто активно этим занимался. Например, в Мюнхене он был подключен к допросам Рейнхарда Гелена – начальника 12-го отдела немецкого Генштаба «Иностранные армии Востока», который занимался армейской разведкой в отношении Красной армии. Когда стало окончательно понятно, что война проиграна, Гелен решил подстраховаться. В начале марта 1945 года он, взяв в подручные нескольких сотрудников своего отдела, скопировал все важнейшие документы на микрофильмы, упаковал их в водонепроницаемые баки и спрятал в нескольких местах в Австрийских Альпах. После чего 22 мая сдался в плен американской военной полиции в Фишхаузене-на-Шлирзее. И начался его торг с Г-2 – американской военной разведкой: в обмен на выдачу спрятанных документов он просил сохранить жизнь ему и его подчиненным. Американцы дали им такую гарантию и даже более того – предложили работать против русских и дальше. Именно на этой стадии к делу и были подключены агенты из УСС, которые работали в тандеме с Г-2 – искали в своих зонах оккупации тех нацистов, кто готов был сотрудничать с американцами в борьбе против русских.
В особом центре союзников в Бад-Нендорфе содержались несколько нацистов, среди которых была одна женщина. Ее звали Магда Шольц. Она была супругой видного немецкого дипломата и разведчика Гейнца Шольца, который погиб в Берлине месяц назад – в конце апреля 1945 года. Сама Магда вместе с группой нацистских генералов сумела вырваться из осажденного Берлина и вскоре сдалась американцам. Для УСС эта женщина представляла особенный интерес, поскольку перед войной в течение нескольких лет работала в немецком посольстве в Москве и обладала обширной информацией на этот счет. Поэтому, приехав в особый центр, первое, что сделал Беннет, – вызвал на беседу именно эту особу.
Когда она вошла в кабинет, американец отметил про себя, что эта сорокалетняя дамочка недурна собой. У нее были правильные черты лица, величественная осанка и проницательный взгляд, который выдавал в ней весьма неглупого человека. Предложив гостье занять место в мягком кожаном кресле, сам Беннет уселся за стол напротив. Увидев на столе пачку сигарет, Магда на вполне сносном английском языке попросила закурить. Американец протянул ей сигарету и щелкнул зажигалкой. Пустив под потолок колечко дыма, женщина откинулась на спинку кресла и, закинув ногу на ногу, произнесла:
– Недолго же продлился ваш второй фронт с русскими.
– Чуть меньше вашего договора о дружбе с ними, – парировал Беннет.
– Интересно, сколько продлятся наши отношения? – после этих слов по губам Магды пробежала легкая усмешка.
– Все зависит от того, насколько искренними будут ваши порывы.
– Вы сомневаетесь в моих порывах? Русские убили моего мужа и брата, терзают мою родину, а вы не верите в мою искренность?
– Но четыре года назад то же самое делали и вы с их родиной, – напомнил Беннет о событиях лета 41-го.
– Мы шли освобождать русских от еврейско-большевистской власти, но не знали, что этот народ с ней заодно.
– Как же вы так просчитались, работая в самом их сердце – в Москве?
– Мне это еще простительно, ведь я работала в России всего три года. А вот мой супруг занимался русскими еще с середины двадцатых, но и он за неделю до своего гибели признался мне: «Магда, я так и не сумел до конца понять этих варваров». Парадокс, но это так, – и женщина выпустила под потолок очередную порцию сигаретного дыма.
– Как же нам теперь не совершить ваших ошибок? – поинтересовался Беннет.
– Ответ может быть только один – уклоняйтесь от прямых столкновений. Русские хороши на войне, а без нее хиреют. Их можно победить только измором.
– Но ваша пропаганда оказалась бессильна против пропаганды русских. Я видел их фильмы – они пробирают до печенок.
– Вы правы, ключа к их душам мы так и не подобрали. Но это не значит, что так будет всегда. Как говорил Гераклит: «Все течет, все меняется».
– Если быть точным, то его фраза выглядит несколько иначе: «Все движется и ничего не стоит, и дважды в одну и ту же реку войти невозможно».
– А вы хорошо знаете историю, – удивилась Магда.
– Неудивительно, я же историк, – улыбнулся Беннет. – В УСС вообще много нашего брата ученого.
– Тогда вам не пристало бояться войти в ту же реку, в которую четыре года назад угораздило войти нам, – сказав это, Магда подалась всем телом вперед и вдавила докуренную сигарету в пепельницу, стоявшую на столе.
– Мы и не боимся. Но согласитесь, гораздо спокойнее это делать, когда знаешь все подводные камни.
– Вы хотите, чтобы я сыграла для вас роль лоцмана?
– Именно. Особенно в части вашей работы в Москве.
– И что же вас конкретно интересует? – после короткой паузы спросила Магда.
– Нам крайне важно знать, есть ли у русских люди, которые могли бы быть нам полезны с точки зрения наших оперативных интересов.
– Вам нужна наша агентура? Но я не была допущена ко всем спискам – этим занимался мой муж и глава резидентуры. А я имела выход только на трех людей из числа русских.
Это инженер с авиационного завода Игорь Сергеевич Сомов, администратор Большого театра Бэлла Заводская и киноактриса Зоя Федорова. Эти люди и были моими контактами на протяжении трех лет.
– Что вы можете сказать о них?
– Сомов очень любил деньги и женщин, а Заводская – бриллианты. Что касается Федоровой, то с нею мы сблизились на личной почве – у нее коммунисты погубили отца.
– Расстреляли?
– Нет, они отправили его в лагерь. Чуть позже я узнала, что перед самой войной его выпустили на свободу, но он сразу скончался. Думаю, эта смерть лишь утроила ее ненависть к чекистам.
– Она вам сама об этом говорила?
– Эту ненависть я читала в ее глазах. Мы ведь сильно сблизились с ней перед войной, можно даже сказать – стали подругами. И в порыве откровенности Зоя иногда делилась со мной своими потаенными мыслями.
– Вы не допускаете, что она могла ловко имитировать эту ненависть – она же актриса?
– Допустить можно все, что угодно, – Магда вновь достала из пачки сигарету, а Беннет щелкнул перед ее лицом зажигалкой. – Но вы поставьте себя на место этой женщины. Представьте себе, что чекисты погубили вашего отца, а вы, наплевав на это, соглашаетесь на них работать. Представили?
– Я не могу этого представить ни с собой, ни с вами, поскольку мы цивилизованные люди. Но русские – это совсем иной тип мышления. Вы не сумели его разгадать и поэтому проиграли. Мы хотим не совершить ваших ошибок.
– В таком случае что мешает вам идти от противного? Если мы поверили той же Федоровой, то вы поступите с ней с точностью до наоборот. Как я поняла, она опять при деле, если вы так настойчиво пытаете меня о ней?
– Да, она вхожа в наше посольство в Москве и успела завести там множество друзей. И многие из моих соотечественников симпатизируют ей также, как это когда-то случилось и с вами. Это нас беспокоит.
– Но если вы подозреваете ее в нечестной игре, воспользуйтесь этим. Сделайте вид, что поверили ей, а сами используйте ее как канал дезинформации.
– Спасибо за дельный совет, – коротко ответил Беннет.
– С вами она снова педалирует тему своего отца? – стряхивая пепел с сигареты в пепельницу, спросила Магда.
– Нет, теперь она играет на своей любви к американскому образу жизни.
– Все-таки вы полагаете, что это игра? Но имейте в виду, что среди советской элиты очень сильны прозападные настроения и Америка для тех же актрис действительно является сказочной страной. Голливуд у них ассоциируется с раем.
– Мы это учитываем и стараемся использовать эти настроения в своей работе. Но нам важно знать, действительно ли те же актрисы имеют выходы на нужные нам источники информации?
– Конечно, имеют – особенно такие актрисы, как Зоя Федорова. Она лауреат Сталинской премии, а такие люди часто приглашаются в Кремль на разного рода банкеты. Учитывая, что советская система чрезвычайно закрыта для посторонних глаз, любая информация от таких людей представляет большую ценность.
– В вашем случае Федорова снабжала вас какой-либо серьезной информацией?
– От нее мы узнали об испытаниях нового самолета русских, который должны были запустить в серийной производство перед самой войной.
– Откуда она получила эту информацию?
– От своего гражданского мужа-летчика. Он, кстати, был Героем Советского Союза. Но я не знаю, что с ним стало потом.
– Он погиб во время войны, и на сегодняшний день Федорова свободна и крутит любовь с моим соотечественником.
– Как я поняла, это вас заботит?
– Еще бы, ведь этот человек – помощник военно-морского атташе. В вашем случае нечто подобное было?
– Увы, было. Наш военно-морской атташе Норберт фон Баумбах якшался с московскими проститутками, среди которых наверняка были агенты русских.
– Он жил в Москве без жены?
– Ему выделили особняк на улице Воровского, где он обитал с горничной – миловидной русской немкой лет тридцати. Но периодически встречался и с проститутками, от которых собирал нужную информацию. Мой муж подозревал, что не только Баумбах использует их, но и они его тоже.
– А большой был штат у вашего военного атташата?
– Около двадцати человек. Возглавлял его генерал-майор Эрих Кестринг. Шпионажем занимались практически все.
А нашим резидентом был глава консульского отдела Генхард фон Вальтер. У него была любовница, которая работала техническим сотрудником аппарата военного атташе. Женщина очень энергичная, которая вместе с ним и заправляла всей резидентурой.
– А ваш супруг где работал?
– В том же консульском отделе. Но он погиб и вряд ли сможет вам чем-либо помочь.
– Значит, сами вы не прочь сотрудничать с нами?
– А чем по-вашему я сейчас занимаюсь?
– Я имею в виду долговременное сотрудничество. И уполномочен предложить вам место консультанта в нашем русском отделе.
– Какое мне положат жалованье?
– Сразу видно, что вы женщина практичная, – улыбнулся Беннет. – Можете не беспокоится, мы вас не обидим. Естественно, если вы поможете нам раскусить этих чертовых русских. И в особенности вашу московскую подругу – Зою Федорову.
Прежде чем ответить, Магда вдавила в пепельницу второй окурок, после чего произнесла:
– Учитывая мои личные счеты с русскими, можете считать, что я уже начала работать на ваше учреждение.
* * *
Итак, отношения между Зоей и Джексоном развивались стремительно. В феврале они познакомились, а уже в апреле он признался ей в любви (в книге он сделал это в машине, когда они возвращались с обувной фабрики, где Зоя выступала перед рабочими). Точно так же, кстати, развивался и роман между Лапшиным и Бюкар – от первой встречи до слов «я люблю тебя», сказанных Лапшиным, прошло меньше трех месяцев. Кто-то скажет: в жизни всякое бывает. Конечно, бывает. Но Бюкар в итоге перешла на сторону МГБ и помогла ему весьма ценной информацией о тайной деятельности американского посольства в Москве. Почему бы не предположить, что нечто подобное планировалось и в отношении Тейта? Но эта «рыбка» сорвалась с крючка.
Согласно официальной версии, советские власти решили выслать Джексона из страны, чтобы прекратить его отношения с Зоей Федоровой (получается, плохо конспирировались?). Одна из последних их встреч произошла в победный день 9 мая, причем именно в ту ночь, оставив американца у себя дома,
Зоя зачала ребенка. А в конце мая произошло событие, которое стало для них громом среди ясного неба. Во всяком случае, так об этом написано в «Дочери адмирала». Читаем:
«…Прошло две недели. Однажды, заехав к Зое, чтобы вместе пообедать, Джек застал ее в слезах.
– Что случилось?
– Я уезжаю.
– Куда? Когда?
– Завтра. Мне сказали, что мне надо ехать на гастроли по черноморским городам. Выступать в госпиталях. Перед солдатами.
– Надолго?
– Не знаю. На три недели. Может, на месяц.
Джек приподнял ее мокрое от слез лицо и поцеловал.
– Я буду ужасно скучать, но ведь не навсегда же мы расстаемся.
Она взяла протянутый им платок.
– Мне эти дни покажутся вечностью.
– Нет, – сказал Джек. – Ты актриса, ты склонна все драматизировать. Ты будешь там так занята, что время пролетит незаметно.
Он не знал, что еще сказать ей в утешение. Что касается его самого, то он понимал, что говорит неправду. Мысль о расставании с Зоей причиняла боль, и чувство это было для него новым. Это озадачило: вся его жизнь состояла из одних расставаний – с женами, с детьми, с друзьями, с теми местами, которые он считал своим домом, – но никогда еще он не испытывал при этом боли.
– Я уже скучаю по тебе, – сказала Зоя.
– А я буду скучать до той минуты, пока ты не вернешься ко мне. – Джек снова поцеловал ее, заставив себя улыбнуться.
На следующее утро он проснулся в шесть и стал поспешно одеваться в темноте. В 7:30 за ней придет машина, вряд ли ему следует присутствовать при этом. Он изо всех сил старался не шуметь, и все же она пошевелилась во сне.
Одевшись, он наклонился к ней и поцеловал.
– Моя жена, – прошептал он.
У него дома все еще спали. Джек сел в гостиной на стул у рояля и стал смотреть, как над Красной площадью встает солнце. В это утро открывавшийся перед ним вид не тронул его. И хотя наконец пришла весна, город казался серым и холодным. Выкурив очередную сигарету, он посмотрел на часы. 7:35. Значит, она уже уехала. Москва вновь стала для него чужой.
Он услышал, как в спальне насвистывает что-то, одеваясь, один из его соседей. И тут же раздался резкий стук в дверь.
Джек бросился открывать. Почему-то он был уверен, это Зоя. Что-то произошло, и она не поехала на гастроли. Пришла сообщить ему эту новость. Но на пороге стоял сотрудник американского посольства.
– Капитан Джексон Р. Тейт? – мрачно спросил он.
Джек кивнул. Американец протянул ему конверт.
– Что это? – спросил Джек.
– Приказ о высылке вас из страны. Советское правительство объявило вас персоной нон грата. Вам следует покинуть Советский Союз в течение сорока восьми часов.
– Что? – Джек не поверил своим ушам. – В чем я провинился?
Американец покачал головой.
– Я не знаю, да и они не объясняли. Но приказ есть приказ.
– Ничего не понимаю.
– Мы тоже, но ничего не поделаешь. Я бы советовал вам сегодня же завершить все ваши дела. Морское ведомство уже уведомлено, вопрос о вашем новом назначении решается. Завтра утром вы получите предписание на этот счет.
Кивнув на прощание, сотрудник посольства удалился. Джек прошел в свою комнату и, ошеломленный, опустился на кровать. Он распечатал конверт и прочел вложенную в него бумагу. Ничего более того, что ему уже сообщил сотрудник посольства, она ему не сказала.
Закурив сигарету, он попытался обдумать случившееся. Даже у русских, которых он редко понимал до конца, должна быть какая-то веская причина для такого решения. Но какая? Связана ли она хоть как-то с его работой? Нет, в этом нет никакого смысла. Даже если они не хотят строить аэродром в Сибири, это не причина для выдворения его из страны. Они могут и дальше продолжать тянуть время, сваливая вину на других; делать все, чтобы чертов проект никогда не был осуществлен, что, собственно, сейчас и происходит.
Скорее всего, это каким-то образом имеет отношение к Зое. Да, это единственное разумное объяснение. Отослать ее на гастроли и в ее отсутствие вышвырнуть из страны ее возлюбленного. Таким простым путем знаменитую русскую кинозвезду уберегут от порочащей ее связи с американцем.
Он загасил сигарету. Как просто устроена жизнь в Советском Союзе, думал он. Все, что от вас требуется, это понять, что не надо ни о чем мечтать, не надо думать, не надо чувствовать, и все будет в порядке. Где вам жить, какую получать зарплату и, наконец, кого любить – все это решат за вас.
Как-никак Джексон Роджерс Тейт не русский. Его можно вышвырнуть из страны, но после войны он вернется и тем или иным путем добьется, чтобы они с Зоей оказались вместе.
Если бы только до отъезда увидеться с ней! Но это невозможно. Он достал из стола лист бумаги и написал (интересно, на каком языке – на русском, которого Тейт не знал, или на английском, которого якобы не знала Зоя? – Ф. Р.):
„Моя Зоечка!
Сегодня утром ты уехала на гастроли. Сегодня же утром мне вручили предписание покинуть твою страну. Никаких причин указано не было, тем не менее я должен покинуть страну в течение 48 часов. Я думаю, что твои гастроли и мое выдворение (придется тебе посмотреть это слово в словаре) были согласованы заранее – с целью разлучить нас. Хочу верить, что это не обернется для тебя бедой. Они просто не хотят, чтобы мы любили друг друга.
Но мы-то с тобой знаем, что это не в их силах. Я люблю тебя. В сердцах наших мы с тобой муж и жена.
Ты ведь знаешь, что я офицер военно-морских сил Соединенных Штатов и моя страна находится в состоянии войны с Японией, в которую скоро вступит и твоя страна. Я должен быть там, куда направит меня моя страна, ведь и ты поехала на гастроли ради своей страны. Так и должно быть.
Но будущее принадлежит нам. Пока мы любим друг друга, нас никому не разлучить. Верь в это, моя маленькая девочка, как верю я. Я вернусь к тебе.
Пока. I love you, я люблю тебя.
Джексон".
Заклеивая письмо, он заплакал. Затем надел куртку и вышел на улицу. Его поразил вид яркого солнца и спешащих по своим делам смеющихся людей.
Какое бесстыдство, весь его мир обрушился, а им хоть бы что.
Джек направился к ее дому. На всякий случай он поднялся к ее квартире и постучал в дверь. Ответа не последовало. Он хотел было подсунуть письмо под дверь, но передумал. Что, если его обнаружит Александра и порвет? Нет, надежнее оставить его в почтовом ящике.
Он спустился вниз и сложил письмо так, чтобы оно пролезло в щель запертого металлического ящика…»
Согласно книге, это послание не дойдет до Зои – чекисты раскурочат почтовый ящик и унесут письмо с собой. Кстати, делали это сотрудники НКГБ, которые ведать не ведали, что Зоя Федорова – это их агент «Зефир». Об этом знали лишь несколько человек в руководстве МВД: нарком Берия (МВД), нарком НКГБ (Меркулов), начальник контрразведки Федотов (1-е управление) и еще несколько контрразведчиков, «завязанных» непосредственно на «Зефира». Остальным знать это не полагалось.
А теперь попробуем порассуждать на тему описанных в книге действий НКГБ. На первый взгляд все выглядит логично. Чекисты долго наблюдали за романом Зои и Джексона и не предпринимали никаких действий. Но 12 апреля 1945 года из жизни ушел президент США Ф. Рузвельт, и к власти в Белом доме пришел Г. Трумэн, который резко развернул политику своей страны по отношению к СССР на 180 градусов – от позитива к негативу. Фактически это было предтечей холодной войны (1 июля 1945 года американцы и англичане даже собирались напасть на СССР в рамках операции «Немыслимое», но Сталин вовремя узнал об этом и произвел перегруппировку своих вооруженных сил в Европе). И на этой волне НКГБ решило выслать из страны Джексона Тейта. Однако возникает вопрос: почему только его одного? Почему, к примеру, советские власти не выслали остальных американцев, кто крутил любовь с советскими женщинами? А таких романов в те дни в Москве было несколько – например, отношения Томаса Уитни и Юлии Запольской, которым разрешили пожениться. И вообще, почему мы рассматриваем эту историю только через призму действий НКГБ? А что делало Управление стратегических служб США, а конкретно – их контрразведка? Ведь она в посольстве США была, и возглавлял ее Николас Харди, легальная должность которого в посольстве была иной – начальник административно-хозяйственного отдела. Неужели американские контрразведчики не знали о романе своего соотечественника с русской актрисой? Наверняка знали. Значит, они тоже должны были волноваться на предмет того, что их заместитель военного атташе может угодить в «медовую ловушку» НКГБ. Им это было нужно?
Кстати, в посольстве США в те дни работал Джон Дэвиз. Он родился в Китае и был специалистом по Дальнему Востоку. А Тейт, как мы помним, был прислан в СССР именно с прицелом для работы в этом регионе (в свете будущей войны с Японией). Дэвиз был человеком Трумэна, то есть настроен был крайне антисоветски. И именно он занимался тем, что подрывал авторитет некоторых сотрудников и офицеров посольства, чтобы подготовить почву к их переводу из Москвы.
Обратим внимание еще на один факт. Именно в тот момент, когда Тейт покинул СССР, там находился Гарри Гопкинс – личный представитель президента США (сначала Ф. Рузвельта, потом – Г. Трумэна). Он прилетел в Москву 26 мая 1945 года, чтобы обсудить со Сталиным детали предстоящих в Потсдаме очередных переговоров между руководителями СССР, США и Великобритании. Представить себе, что советские власти в момент его визита сделали персоной нон-грата американского дипломата, да еще без объяснения причин выдворения, достаточно трудно. А вот обратный процесс вполне реален. Почему? Дело в том, что Гопкинс был настроен просоветски и считался человеком Рузвельта. А новый президент был уже готов к смене курса, и поэтому такие люди, как Гопкинс, ему были не нужны. В итоге в июле 1945 года последний вынужден будет покинуть большую политику. А еще спустя полгода (в январе 1946 года) и вовсе скончается в возрасте 55 лет, затравленный людьми Трумэна. Учитывая, что Тейт попал под влияние русской, вполне можно предположить, что кое-кому в посольстве сей факт мог не понравиться и они отослали Джексона на родину от греха подальше.
Короче, версия о том, что любовник Федоровой покинул СССР не по воле НКГБ, а по приказу своих соплеменников, не выглядит фантастикой. А в «Дочери адмирала» людям была рассказана другая версия, с тем чтобы история любви русской и американца выглядела как святочный рассказ. К тому же эта версия четко ложится на ту антисоветскую матрицу, которая сформировалась в головах американцев за долгие годы холодной войны. Согласитесь, если бы американцам была рассказана иная версия – о том, как он влюбился в русскую, а его коллеги, испугавшись, что она русская разведчица, отозвали его домой, – то это была бы уже другая история, где в роли разлучителей выступали бы не коварные чекисты, а их соотечественники американцы.
Если брать за основу версию отзыва Тейта самими янки, то получается, что шпионом он не был. В противном случае вряд ли бы коллеги прекратили его роман с лауреатом Сталинской премии. Ведь чем были интересны УСС люди вроде Зои Федоровой? Они вращались в светских кругах и могли снабжать американцев информацией о ситуации в советских верхах. В советских газетах ничего не писали о повседневной жизни тех же членов Политбюро, а в кругу артистов разговоры на тему, как живут сильные мира сего, курсировали постоянно. Поэтому руководство советского отдела УСС (одним из его руководителей был князь Оболенский) нацеливало своих агентов именно на завязывание близких отношений с представителями советской элиты. Об этом наглядно говорит история Василия Зайцева (1910), который работал в американском посольстве с июля 1935 года – сначала в качестве шофера, а затем в роли заместителя начальника административно-хозяйственного отдела посольства (как мы помним, начальником этого отдела был Николас Харди, отвечавший в посольстве за контрразведку). В 1946 году Зайцева арестовало МГБ (преемник НКГБ), и вот что он рассказал на одном из допросов:
«…Начало моей преступной связи с американцами относится к 1934 году. Работая в то время у американского корреспондента Стоннемана, я часто разъезжал с ним по городам Советского Союза и помогал ему в сборе шпионских сведений. Стоннемана особенно интересовали промышленные центры и города, имеющие оборонное значение. Достаточно сказать, что за один только 1934 год мы побывали в таких городах, как Севастополь, Киев, Ростов, Сталинград, Саратов и Астрахань, где посещали фабрики, заводы и другие предприятия. Кроме того, Стоннеман и я объехали ряд станиц на Кубани, знакомясь с жизнью и бытом колхозной деревни. Возвращаясь в Москву после каждой поездки, Стоннеман направлял в Америку статьи, в которых, извращая действительность, охаивал все советское. Опускаясь до самой низкопробной клеветы, Стоннеман не останавливался перед прямой фальсификацией фактов, стараясь вопреки действительности показать, что в СССР царит якобы голод, нищета и бесправие. Летом 1935 года, как я уже показал, Стоннеман выехал из Советского Союза.
О дальнейшей моей связи с американской разведкой Стоннеман никаких указаний мне не давал, но спустя некоторое время, после его отъезда из Советского Союза, меня вызвал к себе второй секретарь американского посольства в Москве Уорд Ангус и, намекнув на мои отношения со Стоннеманом, предложил мне почаще заходить к нему. При этом Уорд заявил, что его интересует также информация, которую в свое время собирал Стоннеман, и что он надеется получать ее от меня. Я заверил Уорда, что он всегда может рассчитывать на мою помощь. В последующем, посещая Уорда, я передавал ему сведения о материальном положении населения города Москвы, используя при этом разные клеветнические слухи, распространяемые антисоветским элементом. Аналогичную информацию я передавал и Харди, с которым был связан после отъезда Уорда в конце 1939 года во Владивосток, куда Уорд был назначен на пост генерального консула. По заданию Харди я, кроме того, следил за поведением советских граждан, работающих в американском посольстве, и выявлял их настроения. Этими данными Харди интересовался потому, что наряду с разведывательной деятельностью, которую он проводил на территории Советского Союза, Харди занимался контрразведывательной работой внутри посольства…
В 1939 году я познакомился с Кирой Аллилуевой (племянница Надежды Аллилуевой – первой жены Сталина, кстати, актриса Малого театра. – Ф. Р.). Меня познакомила с ней моя жена – Зайцева Марьяна (в девичестве Фрадкина. – Ф.Р.), являвшаяся подругой ее детства. После этого я часто встречался с Аллилуевой.
В одной из бесед с Харди, состоявшейся между нами в 1945 году, я поделился с ним, что имею знакомство с семьей Киры Аллилуевой, и подробно рассказал ему, как произошло это знакомство и что из себя представляет ее семья. Харди очень заинтересовался моим знакомством с семьей Аллилуевой К. и спросил меня, какие возможности я имею для того, чтобы через эту семью получать некоторую информацию о руководителях Советского правительства. Харди подчеркнул, что американцев особо интересуют сведения о Сталине и его семье, поскольку в советской прессе никогда ничего не пишется о том, как живут и где проводят свободное от работы время руководители советского правительства. Я ответил Харди, что отношения с Кирой Аллилуевой у меня достаточно близкие и она не станет скрывать от меня то, что ей самой известно по этому поводу. Ухватившись за это, Харди предложил мне еще больше сблизиться с Аллилуевой К., влезть в ее семью и под видом безвредного любопытства расспрашивать ее обо всем, что она знает о Сталине, его семье и о других руководителях советского правительства. Я так и поступил.
Выполняя задание американской разведки, я выведывал у Киры все, что можно было получить от нее о Сталине и его семье, и передавал эти сведения Харди. Узнав от Аллилуевой К. место расположения дачи Сталина в Зубалово, я немедленно сообщил об этом Харди и по его настоянию летом 1945 года выезжал с ним в район Зубалово, где показывал ему эту дачу…»
По возвращении на родину Тейт был отослан в распоряжение адмирала Хэлси и был назначен капитаном эсминца «Рэндольф», который базировался в двухстах пятидесяти милях от Токио. Уже на борту «Рэндольфа» он получил известие о смерти своей жены Хелен, что сделало его свободным от брачных уз. Кстати, в связи с этой смертью почему не принять за версию такой вариант развития событий. Зная о том, что жена Тейта смертельно больна, американские контрразведчики сочли за благо отозвать его из Москвы до ее смерти. В противном случае Тейт мог форсировать свои отношения с Федоровой и и угодил бы в «медовую ловушку», что называется, по уши.
А что же Зоя Федорова?
Узнав о том, что ее возлюбленный покинул СССР, она пыталась с ним связаться через своих друзей-американцев – через ту же Элизабет Иган. Но эти друзья ничего не смогли для нее сделать (или не захотели, зная истинную подоплеку отъезда Тейта). А потом Зоя обнаружила, что беременна. Можно предположить, что эта беременность была запланирована ею и чекистами, чтобы накрепко привязать к ней Тейта и на этой почве его завербовать. Но американец покинул СССР, и встала дилемма: что делать с ребенком? Отметим, что в СССР аборты в то время были запрещены, хотя для определенной категории граждан – элитарной – они производились (остальные делали такие операции подпольно и могли за это угодить в тюрьму). Зое, учитывая ее возраст (и, видимо, беря во внимание ее стаж работы на спецслужбы), было разрешено ребенка сохранить.
Согласно «Дочери адмирала», еще во время беременности Зоя впервые заметили за собой слежку со стороны МГБ. Читаем в книге:
«Впервые она поняла, что за ней следят, как-то в августе, проснувшись под утро и почувствовав жажду. Налив в стакан воды, она подошла к выходившему во двор окну, чтобы распахнуть его пошире. В дальнем углу двора стояли двое мужчин, уставившись на ее окно. Она не могла ошибиться, они смотрели именно на ее окно, потому что стоило ей приблизиться к нему, как они тотчас отвернулись.
Зоя снова легла, но сна как не бывало. Почему за ней следят? Ясно, что не из-за Джексона. Ведь уже несколько месяцев, как он уехал. Тогда почему?
Может, следят вовсе не за ней? Но спустя три дня ее опасения полностью подтвердились. Съемки на студии в тот день проходили на редкость трудно, она ужасно устала. Ноги отекли, спину ломило.
Когда объявили перерыв и выключили камеры, она в ожидании следующего вызова с наслаждением устроилась в уголке в студии звукозаписи. Бросила взгляд на свои часы. До окончания съемок еще по меньшей мере два часа. Она зевнула.
Это не осталось без внимания одного из сотрудников студии, партийца.
– Устали, Зоя?
– Немножко, – ответила она.
Он улыбнулся.
– Если хотите сниматься в фильмах, вряд ли стоит засиживаться за полночь на вечеринках.
Его слова пронзили ее, как удар ножа.
– Откуда вы знаете?
Но он не ответил и вышел из студии.
В тот вечер она поставила будильник на пять утра. Когда он прозвенел, солнце только-только начало выглядывать из-за горизонта. Зоя встала с постели и выглянула из-за занавески во двор. Двое молодых людей снова были на месте, хотя ей показалось, что это не те, которых она видела в первый раз.
Зоя высунулась из окна.
– Привет! – крикнула она.
Молодые люди отвернулись, сделав вид, будто чем-то заняты.
– Я к вам обращаюсь. Ни свет ни заря, а вы уже тут как тут!
Они поспешили уйти.
Но она знала, что они вернутся.
Почему? Ну почему? Лежа в постели и пытаясь заснуть, она снова и снова задавала себе этот вопрос и по-прежнему не находила на него ответа. Единственным объяснением был Джексон, но его выслали из страны, а потому слежка за ней явно бессмысленна. Если, как говорят, всеведущий НКВД знает все обо всех, им, конечно же, известно, что она беременна. Какой вред в своем нынешнем положении она может принести кому бы то ни было, даже если б захотела? И уж конечно же, они знают, что она всего лишь актриса. Она далека от политики, равно как и ее друзья.
Нет, слежка за ней лишена всякого смысла, и все же за ней следят. Она улыбнулась в темноте. Вряд ли им могла прийти в голову мысль, что она попытается сбежать к Джексону. Беременная женщина? Она даже не знает, где он сейчас. Его письма, если он их и писал, до нее не доходят.
Берия!
На какое-то мгновение в памяти всплыло это имя. Нет! С того случая прошло столько лет. Если бы он жаждал мести, он бы уже наверняка давным-давно осуществил свое желание. Да, но должно же быть какое-то объяснение, вот только оно пока что не пришло ей в голову. Может, речь идет о каком-нибудь преступлении, которое ошибочно приписывают ей? Было же время, когда ее отца посчитали шпионом только потому, что он справился об адресе врача у соседа-немца?
Ну что ж, тут уж ничего не поделаешь. Жаловаться или допытываться, почему за ней следят, бесполезно, это лишь привлечет внимание, что вряд ли разумно. Только время покажет, что к чему. А пока ей остается ждать и жить в вечной тревоге. Или же второй вариант: ждать и не оставлять попыток жить в мире прекрасного, чтобы все случившееся не отразилось пагубно на ребенке…»
Что получается, согласно этому тексту? Что до августа за Федоровой никто не следил? Но это просто невозможно, учитывая статус Тейта. Или чекисты так хорошо маскировались, что влюбленные, занятые своими чувствами, эту слежку не обнаруживали? Либо действовал иной вариант: за агентом «Зефиром» специально не следили, поскольку он регулярно отчитывался перед своим начальством о контактах с Тейтом.
Идем дальше по тексту книги. Читаем:
«Зоя подумывала об аборте, но отказалась от этой мысли. Она хотела ребенка. Убить его – значило бы убить то единственное, что осталось у нее от Джексона. Пусть мелкие, ограниченные люди болтают что угодно, она с гордостью выносит своего ребенка.
Да и возраст у нее такой, что самое время подумать об этом. Как бы не оказалось поздно. И даже если к ней снова придет любовь, когда она еще будет в состоянии произвести кого-то на свет, вряд ли этот ребенок будет зачат в момент близости столь страстно любящих друг друга людей, как они с Джексоном.
Зою радовало отношение друзей. Лишь двое-трое отвернулись от нее, позволив себе несколько ядовитых замечаний по ее адресу. Все остальные остались рядом, готовые в любой момент прийти на помощь. И самое главное, рядом был Саша.
Саша был такой высокий и такой тощий, что походил на тростинку. Пианист, ее постоянный аккомпаниатор и композитор, он часами бродил по улицам Москвы, уйдя в свои мысли и прислушиваясь к звучавшей в голове музыке. Ему ничего не стоило прийти на официальный прием в брюках и рубашке без галстука, зато с карандашом за ухом. Или в вечернем костюме, но все с тем же карандашом. Он был самым добрым человеком из всех, кого когда-либо знала Зоя.
Узнав о ее беременности, он тут же примчался, предложив ей выйти за него замуж ради будущего ребенка. Зоя была тронута до глубины души. Но от замужества отказалась.
– Мы с тобой близкие друзья, но никогда не станем любовниками. Было бы несправедливо связывать тебя узами законного брака. Вот если бы ты согласился признать себя отцом ребенка…
Он поцеловал ей руку.
– С радостью, Зоя Алексеевна. Почту за честь…»
Согласно этому тексту выходит, что друзья Зои прекрасно знали, от кого актриса ждет ребенка – от американца. А как в народе говорится: если тайну знают больше двух людей – это уже не тайна. То есть наивно думать, что об этом событии не знали в НКГБ (если следовать официальной версии этой истории). Тогда зачем Зое понадобился Саша? Кстати, речь идет об Александре Рязанове 1908 года рождения – музыканте, который в ту пору аккомпанировал Федоровой во время ее выступлений. Обратим внимание, что Рязанов был художественным руководителем флотского оркестра «Морские охотники» и выступал на боевых кораблях. А на такие должности обычно назначают людей проверенных. А Рязанов к таковым не относился – он был из симбирских дворян, его отец в начале прошлого века служил офицером в Симбирском кадетском корпусе. Обычно из таких людей чекисты и старались вербовать свою агентуру. Поэтому почему бы не предположить, что и Рязанов мог быть таким агентом. Вспомним композитора Льва Книппера – агента НКВД, который должен был остаться в оккупированной Москве осенью 1941 года (как и Зоя Федорова). Он с 1932 года был инструктором по массовой работе Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, а с 1936 года стал руководителем музыкальной части Театра народов Востока. Книппер вел активную творческую и пропагандистскую работу в Красной армии, поскольку был лицом доверенным. Вот и Рязанов после войны сотрудничал с ансамблем песни и пляски Черноморского флота. Напомним, что жена композитора тоже была агентом НКВД – это была агентурная пара. Так же, как и союз в лице Александра Демьянова («Гейне») и Татьяны Березанцевой. Почему не предположить, что и пара Федорова – Рязанов не относилась к этому же числу?
Если исходить из этой версии, то многое становится понятно. Федорову и Рязанова свел НКГБ, причем им разрешили не оформлять их отношения официально, через ЗАГС, а жить под одной крышей неофициально. Ведь если Зоя хотела бы по-настоящему скрыть факт рождения ребенка от иностранца, она должна была сломя голову бежать с Рязановым в ЗАГС и стать его официальной женой. И дать своей дочери отчество Александровна, вместо Яковлевна (производное от Джек – Иаков), чтобы окончательно запутать как спецслужбы, так и разного рода сплетников. Но она предпочла совсем иной путь. Почему? Видимо, потому что не боялась быть разоблаченной, поскольку ребенка она рожала с ведома НКГБ и не боялась репрессий с его стороны по этому поводу. Этих репрессий, кстати, и не последовало. В противном случае ее должны были арестовать сразу по выходе из родильного дома, чего, как известно, не случилось, поскольку агент «Зефир» и дальше должен был работать среди иностранцев. Именно поэтому и была затеяна эта история с Рязановым. Чекисты, видимо, были прекрасно осведомлены о том, что у американцев не было веских улик подозревать Зою Федорову в работе на НКГБ. Но подозрения такие у них были. Чтобы их развеять, в НКГБ и разработали операцию по реабилитации агента «Зефир» в глазах американцев. Ей разрешили родить ребенка и записать ее как Яковлевна (Джексоновна). Подобрали ей «мужа», причем он должен был быть неофициальным, чтобы американцы убедились в том, что Зоя по-прежнему верна Тейту. Для этого же она периодически писала ему письма и просила своих американских друзей отослать их в США. При этом вряд ли в НКГБ надеялись, что Тейт на них ответит и попытается воссоединиться с Зоей. Целью этих акцией было иное – развеять сомнения американских контрразведчиков относительно Федоровой. Она должна была по-прежнему быть вхожа в американское, а заодно и в английское посольства. И она туда была вхожа, что ясно указывает на то, что операция прикрытия удалась. В результате подруга Зои американка Элизабет Иган 16 августа 1946 года составила рапорт на имя нового посла США в СССР Уолтера Смита (он сменил в марте 1946 года Аверелла Гарримана), где речь шла именно о Зое Федоровой. Зададимся вопросом: почему новый посол вдруг заинтересовался актрисой? Видимо, потому что он был в курсе истории с Тейтом и подозрений его контрразведки относительно Федоровой. Отмечу, что У. Смит после посольской должности займет разведывательную – в 1950–1953 годах станет директором ЦРУ.
Но вернемся к рапорту Иган, который стал достоянием МГБ (в марте 1946 года Народный комиссариат государственной безопасности стал Министерством государственной безопасности). В нем сообщалось следующее:
«Зоя Федорова – бывшая кинозвезда, играла ведущую роль в картине „Девушка из Ленинграда“ (на самом деле – „Музыкальная история“. – Ф. Р). Впервые Зоя познакомилась с иностранцами через Генри Шапиро, который представил меня ей. Поскольку она злоупотребляла этим, ее карьера резко закончилась.
Однако она все еще является полезной в смысле приобретения случайных интересных связей, главным образом из театральной и музыкальной среды. Время от времени я встречала в ее доме генерала Красной армии, капитана Красного флота и женщину – капитана Красной армии».
Обратим внимание на фразу: «Поскольку она злоупотребляла этим, ее карьера резко закончилась». И вспомним письмо Сталину агента НКВД, писательницы Ольги Войтинской. Та писала вождю: «Я знала, что НКВД может помочь мне только в самом крайнем случае…» Вот и в случае с Федоровой получилось нечто похожее. В руководстве Кинокомитета сложилось плохое мнение о Федоровой из-за ее связей с иностранцами. Поэтому ролей в кино ей в период 1942–1946 годов почти не давали (она тогда снялась лишь в двух фильмах), а НКВД в это не вмешивался, так как ему был выгоден такой расклад. Согласно ему, это создавало перед иностранцами образ гонимой Зои Федоровой (о чем и пишет Иган).
Плохо относился к Федоровой и нарком от кино Иван Большаков. Как мы помним, он пришел к руководству кинематографом в 1939 году, успев два года отработать в качестве управляющего делами СНК СССР. Последний в те годы возглавлял Вячеслав Молотов, вот он и порекомендовал Сталину на пост руководителя кино Большакова. Сталин согласился и. не пожалел. В итоге Большаков пробудет на этом посту дольше всех его предшественников – 14 лет (столько же лет отработает и Ф. Ермаш – с 1972-го по 1986-й). Как пишет Г. Марьямов:
«…Без малого 15 лет министром кинематографии СССР был И. Г. Большаков. Срок большой в условиях того времени. Столь долговременное пребывание на этом посту называют даже „большаковским феноменом“.
Чем его объяснить?
Да, срок для тех, кто общался с „отцом народов“, очень большой. Его „отцовство“ обычно бывало более коротким и для многих заканчивалось трагически. Исключение составляли те, в ком он видел для себя не более чем обслугу. Сталин не любил, чтобы перед ним мелькали новые лица, они внушали опасение, вызывали глубоко скрываемый страх… Это нельзя не учитывать, объясняя „феномен Большакова" Сталин привык, входя в просмотровый зал, видеть за микшером знакомое лицо. Для него оно было не более чем принадлежностью просмотрового зала. Вместе с тем Большаков обладал качеством, которое очень ценилось: он был идеальным исполнителем, натренированным еще в годы пребывания у Молотова управляющим делами Совнаркома. Большаков мог отвечать „с листа“ на вопросы, не заглядывая в записи. Это устраивало Сталина. Не случайно во время войны он предпочитал иметь дело со штабистами, способными „наизусть" докладывать оперативную карту…»
У Большакова были плохие отношения с Берией, но последний ничего не мог поделать с наркомом от кино, поскольку тот был близок к Сталину. Вполне вероятно, Большаков знал об отношениях Федоровой с Берией, поэтому и недолюбливал ее. Он мог не знать об ее агентурной принадлежности (разве что догадывался) и считал ее всего лишь фавориткой Берия, но сути дела это не меняло – актриса была не в чести у Большакова и его заместителей. Отсюда и могли вытекать притеснения по отношению к ней.
Между тем матерью Зоя Федорова стала 18 января 1946 года, когда родила на свет девочку, которую назвала Викторией (это было их совместное желание с Тейтом – в честь Победы над гитлеровской Германией назвать мальчика Виктором, а девочку Викторией).
Вообще 1946 год стал самым «урожайным» для Москвы на новорожденных. Тогда в столице родилось более девяти тысяч младенцев. Это в три с половиной раза больше, чем в 1943-м! Смертей в столице в том году было в полтора раза меньше, зато свадеб сыграли в три с половиной раза больше – 7203 против 1901.
Согласно «Дочери адмирала», после выписки Зои из роддома за ней продолжают неотступно следовать «топтуны» из МГБ. Они даже в роддоме за ней следили – об этом ей рассказала одна из медсестер. Не оставляют они в покое артистку и в дальнейшем – следят за ней на улице и даже. на съемочной площадке. Читаем в книге:
«…Каждый день, собираясь на студию, она со щемящей болью отрывалась от своей крошки, Виктории, Викули, Вики,
Викочки – вот сколько ласковых имен придумала она для нее. Но труднее всего было выносить непрекращавшуюся слежку – иногда это была женщина, иногда один мужчина, но чаще – двое. Они всегда поджидали ее на улице и следовали за ней даже тогда, когда она везла Вику на прогулку в парк. Она постоянно натыкалась взглядом на незнакомых ей людей, толокшихся по углам съемочной площадки…»
Зададимся вопросом: в каком фильме могла сниматься тогда Федорова? Авторы «Дочери адмирала» весьма скупы на детали и пишут только следующее:
«…Едва оправившись от родов, Зоя приступила к съемкам нового фильма. Как и всегда, она играла в нем роль лирической героини, благородной женщины, с одинаковой преданностью любящей своего возлюбленного и свою родину. Потом Зоя уже и не вспомнит названия той картины. Как актриса, она всегда отличалась необычайной добросовестностью, но на этот раз соображения карьеры отодвинулись на второй план, уступив место крошечной девочке, которую она оставляла каждый день на попечение только что нанятой домработницы Шуры. Виктория полностью заполнила ту пустоту в ее жизни, которая образовалась с уходом из нее Джексона…»
Заметим, что отсняться в нем до конца Зоя не сможет – ее заменят в процессе съемок, причем по той же причине – из-за ее романа с Джексоном. Ее роль будет отдана другой актрисе, которую сама Федорова назвала посредственной. А теперь попытаемся разобраться в этой истории детально.
Исходя из того, что в Москве было три киностудии, где снимались художественные фильмы, – «Мосфильм», «Союздетфильм» и Студия научно-популярных фильмов, пройдемся по спискам каждой из них. Итак, в 1946 году на «Мосфильме» было снято восемь фильмов, на «Союздетфильме» – три, на СНПФ – один. Попробуем установить, в каком же фильме этих киностудий могла сниматься тогда Зоя Федорова. Начнем с мосфильмовских картин.
«Адмирал Нахимов» – кино военное, сугубо мужское, женских ролей в нем не было.
«Беспокойное хозяйство» – комедия на военную тему, где женская роль всего лишь одна – у Людмилы Целиковской. Но исключено, что это она вытеснила Федорову, поскольку эта роль писалась именно под Целиковскую. У нее в ту пору завязался роман с Михаилом Жаровым, который был режиссером фильма и исполнителем главной мужской роли. Места для Федоровой там просто бы не нашлось.
«В горах Югославии» – еще один фильм на военную тему, где была всего лишь одна женская роль – у Ольги Жизневой, которая играет жену югославского партизана Янко. В этой роли можно представить и Федорову, если бы не одно «но» – съемки фильма большей частью велись в Югославии. А Федорова, как мы помним, была кормящей матерью и вряд ли бы согласилась уехать так далеко от своей крошки. Да и кто бы ее отпустил, учитывая ее историю с Джексоном (имея в виду версию, изложенную в книге)?
«Глинка» – биографический фильм о великом русском композиторе. Режиссером картины был Лео Арнштам, который хорошо знал Зою Федорову, сняв ее на «Ленфильме» в двух фильмах: «Встречный» (1933) и «Подруги» (1936). Поэтому вполне можно предположить, что он вспомнил о ней и теперь, когда перешел на работу на «Мосфильм». Однако и здесь есть нюансы. В «Глинке» было несколько женских ролей, но больших было только две: мать юного Глинки и жена Глинки. В первой роли снялась Елена Кондратьева, которая была супругой главного художника фильма Владимира Каплуновского. Поэтому вряд ли и она могла перебежать дорогу Федоровой – наверняка на эту роль ее планировали заранее.
В роли жены Глинки снялась Валентина Серова. Звезда тогдашнего советского кинематографа. Поэтому и ее вряд ли можно заподозрить в том, что она отняла роль у Федоровой. К тому же последняя назвала свою сменщицу посредственной актрисой, а Серова к таковым не относилась (за эту роль ее наградят Сталинской премией).
«Каменный цветок» – фильм-сказка, поэтому вряд ли может иметь отношение к Зое Федоровой. К тому же главную женскую роль в нем играла прима Тамара Макарова. А две другие женские роли исполняли молодые актрисы Екатерина Деревщикова и Анна Петухова.
«Наше сердце» – кино на военную тему. Самое подходящее для Зои Федоровой кино, да и роль под нее там имеется – женщина, которая влюблена в главного героя, летчика. Однако это сугубо «семейное» кино, и главные женские роли в нем исполняют актрисы-жены. Так, Нина Зорская – жена оператора фильма Валентина Павлова, а Виктория Германова – супруга актера Михаила Кузнецова, который и исполняет роль смелого летчика. Куда тут приткнуться Зое Федоровой, непонятно.
«Первая перчатка» – кино на спортивную тему, про бокс. Главная женская роль есть, но она предназначена для молодой актрисы Надежды Чередниченко, которая почти на 20 лет моложе Федоровой (она родилась в 1927 году). На остальные женские роли в этом фильме героиня нашего рассказа тоже не подходит – это второстепенные персонажи.
«Старинный водевиль» – музыкальная комедия, где в главной женской роли опять же молодая актриса Елена Шевцова. Остальные женские роли второстепенные, да еще и возрастные, без какой-либо любовной линии.
Таким образом, из восьми картин, снятых в 1946 году на «Мосфильме», ни в одной нельзя отыскать места для Зои Федоровой.
Та же история и с тремя лентами «Союздетфильма»: «Сын полка» (сугубо мужской фильм), «Синегория» (сугубо детский фильм, где главная женская роль у девочки-подростка) и «Крейсер «Варяг» (опять же сугубо мужская картина).
Та же история с картиной «Белый клык», снятой на Московской студии научно-популярных фильмов. Там всего одна женская роль – у Елены Измайловой (1920), которая играет жену горного инженера Уиндона Скотта. Роль небольшая и вполне подходит под то определение, которое дается в книге «Дочь адмирала»: «…Она играла в нем роль лирической героини, благородной женщины, с одинаковой преданностью любящей своего возлюбленного и свою родину». Но читаем дальше: «Потом Зоя уже и не вспомнит названия той картины…» Как это понимать, если фильм «Белый клык» можно с полным основанием назвать классикой советского детского кинематографа? Ведь снял его Александр Згуриди – наш выдающийся режиссер (в годы моего детства он был известен как ведущий телепередачи «В мире животных»).
В итоге всех этих умозаключений можно смело предположить, что ни в каких фильмах в 1946 году Зоя Федорова не снималась. И вся эта история была придумана авторами книги «Дочь адмирала» для того, чтобы чем-то занять героиню рассказа, плюс накрутить интригу – ведь на съемках фильма за Зоей шпионят «топтуны», а затем режиссер заменяет ее на другую актрису, поскольку за Зоей тянется шлейф истории с Джексоном Тейтом.
А действительно, чем Зоя Федорова занималась в период после отъезда своего возлюбленного-американца? Согласно «Дочери адмирала» – снималась в кино, играла в Театре киноактера и постоянно шарахалась от. «топтунов». А как же ее встречи с иностранцами – неужели они прекратились? В книге об этом ничего не говорится, за исключением одного эпизода от 25 декабря 1946 года, когда Зоя отмечала католическое
Рождество на квартире своих друзей – английского журналиста Александра Верта и его супруги Марии. Из этого можно смело сделать вывод, что и до этого она неоднократно проводила время в их компании, как и в кругу других иностранцев – тех же американцев, например. Но авторы «Дочери адмирала» об этом умалчивают, преследуя весьма определенную цель – в таком случае пришлось бы объяснять читателю весьма странную вещь: каким образом МГБ не пресек эти встречи Зои, прекрасно зная о том, от кого именно она родила дочь? Получается, «топтуны» за ней следовали по пятам, но ее встречи с иностранцами благополучно продолжались? Где здесь логика? А она может быть только в одном: агент «Зефир», сумевшая убедить своих друзей-иностранцев в том, что она не является агентом МГБ, продолжает свои встречи с американцами и англичанами под прикрытием Лубянки. Однако эта версия вроде бы должна рассыпаться в прах, поскольку в декабре 1946 года Зою Федорову арестовывают. И снова заглянем в книгу «Дочь адмирала»:
«…27 декабря 1946 года. В доме у английского журналиста Александра Верта и его жены Марии только что закончился удивительно славный рождественский вечер. Было приятно провести время в обществе интересных людей, работавших во многих странах за пределами Советского Союза и так много знавших о них.
Зоя решила пройтись до дома пешком. Идти было всего-то несколько кварталов, а улицы Москвы даже в час ночи абсолютно безопасны. Она плотнее запахнула свою меховую шубку – все еще теплую, хотя и здорово поизносившуюся, – и пошла домой.
Морозный воздух приятно холодил лицо, словно выбивая из головы густой сигаретный дым. Она огляделась в поисках, как она их стала называть, „стражей“, но ни одного не заметила. Зоя тихонько засмеялась. Не иначе как до смерти продрогли в ожидании конца вечера.
Квартира встретила ее полной тишиной. Шура (няня. – Ф. Р) уже спала. Сняв шубку и шапочку, Зоя прошла к дочке. Виктория тоже спала, лежа на животике. Зоя подоткнула вокруг нее одеяльце и, склонившись над малышкой, поцеловала ее в головку. Потом глубоко вздохнула. Запах детского талька и тельца ребенка – есть ли в мире аромат чудесней?
Зоя смотрела на спящую дочку. Подумать только, ей почти годик. Какой же замечательный день рождения ждет тебя, моя дорогая Вика. Я осыплю тебя подарками, сколько бы они ни стоили!
Нагнувшись над кроваткой, она снова поцеловала девочку и на цыпочках вышла из комнаты. Бедный Джексон – теперь она уже могла думать о нем без боли, – как многого ты лишился!
Она пошла на кухню выпить немного соку. От шампанского ей всегда было не по себе, даже от маленького глотка, который она выпила на вечере у Александра. Оно всегда вызывало тупую головную боль и ощущение сухости во рту. Она протянула руку к дверце буфета, где стояли стаканы, и тут раздался резкий нетерпеливый стук в дверь квартиры.
Зоя оцепенела. Ужас был столь велик, что она не могла шелохнуться. Она знала, кто стучит. Вся Москва знала, что означает этот стук в ночи, когда все спят и никто ничего не видит.
Она не двинулась с места, пока стук не повторился, теперь уже более громкий и настойчивый. Надо ответить, иначе они выломают дверь.
Подойдя к двери, она открыла ее. В квартиру ввалились шесть мужчин и одна женщина. Зоя узнала только одного из них – их дворника. Он не глядел на нее. Не осмеливается, подумала она. Должно быть, стыдно выступать понятым против тех, кто всегда к тебе хорошо относился.
Зое казалось, что все происходящее – сон, в котором участвуют две Зои: с одной Зоей все это происходит, а другая стоит в сторонке и внимательно за всем наблюдает, подмечая всякие мелочи: на женщине меховая шуба, у мужчин темнозеленая форма. У одного на плечах красные погоны. Все эти мелочи абсолютно несущественны, сказала одна Зоя другой. Прекрати. Соберись с мыслями. Решается твоя судьба.
Мужчина с красными погонами вытащил какую-то бумагу и сунул Зое в лицо. Она разобрала только два слова: „преступление“ и „арест“.
Зоя затрясла головой.
– Это ошибка. Я ни в чем не виновата. Я не совершила никакого преступления.
Лицо мужчины оставалось бесстрастным.
– Если вы невиновны, вам не о чем беспокоиться. Вы поедете с нами, и мы ознакомимся с вашим делом. Невиновны – все быстро выяснится, и вас доставят обратно. Вам не следует ничего с собой брать.
С обеих сторон от Зои встали двое и взяли ее за руки.
– Мне же надо надеть пальто, – сказала Зоя.
Человек в погонах кивнул тем двоим, что держали ее за руки. Они отпустили ее. Зоя подошла к шкафу, из которого женщина вытаскивала вещи, бросая их на пол. Чтобы найти свое пальто, Зое пришлось рыться в лежащем на полу ворохе вещей. Она оделась. Женщина даже не повернулась в ее сторону.
И тут Зоя увидела Шуру – она стояла, прижавшись к стене, в ночной сорочке, скрестив руки на груди, с застывшими от ужаса глазами. В квартире уже царил полный хаос. Один из мужчин вытаскивал ящички из бюро, выкидывая их содержимое прямо на пол. Другой освобождал ящик обеденного стола, выкладывая все, что вытаскивал, на стол и пристально изучая каждый предмет.
– Зачем вы это делаете? – спросила Зоя.
– Раз вы невиновны, это не имеет никакого значения, – ответил человек с погонами. – Пора идти.
Двое мужчин вновь взяли ее за руки. Зоя вырвалась.
– Мой ребенок! Ей только одиннадцать месяцев! Ее нельзя оставлять одну!
– У вас есть домработница. Она сообщит обо всем вашей сестре. Если ваша сестра захочет взять ребенка, ради Бога. Если же нет, он будет воспитываться в детском доме. Пошли!
– Я хочу последний раз взглянуть на ребенка!
– Нельзя! – Он отрицательно покачал головой.
– Я должна взглянуть на свою дочь, иначе я никуда не пойду.
– У вас нет никакого права говорить о том, чего вы хотите и чего не хотите, – раздраженно произнес он.
Откинув голову назад, Зоя пронзительно закричала. Один из держащих ее мужчин зажал ей рот рукой в перчатке. Человек с погонами был явно обескуражен.
– Хорошо, можете посмотреть на нее, но не дотрагивайтесь до ребенка.
Они провели ее в комнату, где спала Вика, а сами остановились в дверях, не сводя с нее глаз. Зоя кинулась к кроватке и упала на колени. Слава Богу, девочка лежала на спинке и Зоя видела ее личико. Одну ручонку малышка сжала в кулачок, подложив его под щечку.
Зое безумно хотелось потрогать этот сжатый кулачок, коснуться щечки, поцеловать девочку. Слезы застилали глаза, она вытерла их. Нужно как следует вглядеться в детское личико, запомнить каждую его черточку, чтобы оно навсегда сохранилось в памяти. Быть может, она видит свою дочку в последний раз.
Она уже не просто плакала, а, зайдясь в рыданиях, захлебывалась слезами. Услышав непривычные звуки, девочка
отвернула от Зои головку. Не отворачивайся от меня, мысленно взмолилась Зоя.
– Пошли, пора! – приказал стоявший в дверях человек.
Зоя придвинулась к ребенку.
– Прощай, моя Вика. Мне уже никогда не увидеть тебя вновь!
Им пришлось поднять ее на ноги и силой вывести из комнаты.
Машина с включенным мотором ждала на улице. Зою вели трое; еще трое и женщина остались в квартире. Ее втолкнули на заднее сиденье, двое уселись по бокам, третий сидел на откидном сиденье, лицом к ней. Он постучал в стеклянную перегородку, и машина тронулась…»
Итак, если Зоя Федорова долгие годы была агентом спецслужб под агентурным именем «Зефир», возникает закономерный вопрос – почему же ее арестовали? Ну что же, попробуем разобраться и в этом вопросе во всех подробностях.