Ехали всю ночь. С остановками. Впрочем, ехали или больше стояли, никто точно не знал, потому что, подзакусив салом с черствым хлебом, все заснули. Их бесцеремонно разбудил кондуктор, с которым Гошка договаривался.

— Ты что же, цыган, меня облапошил? — загремел он. — Говорил, вас двое, а тут вон сколько голубчиков!

Гошка поднялся с сена и стал тереть заспанные глаза.

— Двое или шестеро — какая разница? — пробурчал он.

— На первой же остановке вытряхивайтесь. — сказал кондуктор и захлопнул дверь в тамбур.

Состав с трудом полез на подъем. За ночь он увеличился еще на десяток вагонов. Теплый южный ветер посвистывал в жнейках, ворошил на полу сено.

— По-моему, мы не в ту сторону едем. — сказал Коля Бэс, водрузив на нос очки и озираясь.

Гошка поднялся и, держась за жнейку, пошел в тамбур. Когда он снова появился на платформе, лицо у него было расстроенным.

— Вот так штука, — сказал он. — Ночью нас прицепили к другому составу…

Люся уткнулась подбородком в колени, и плечи ее затряслись.

— Надо действовать, а не плакать, — жестко сказал Гошка.

— Действуй, — сказала Алла, невозмутимо заплетая косу. — Ты ведь у нас за командира.

Поезд остановился на небольшой станция. В первый раз ребята увидели на оконных стеклах длинные белые полоски, наклеенные крест-накрест. Даже Коля Бэс не сразу сообразил, для чего они.

Ребята спрыгнули с платформы.

Было решено: если встречный поезд остановится, то любыми способами снова заберутся в тамбур или на крышу и поедут домой. Но встречный не остановился. Он прогремел на полной скорости мимо дежурного и ребят, стоявших неподалеку. В распахнутых теплушках мелькнули лица бойцов, на платформах — зачехленные танки и пушки. Дулами в одну сторону. Сверху — для маскировки — на танки были набросаны еловые ветви.

— Что они тут у вас не останавливаются? — спросил Гошка у дежурного.

— Поезжайте лучше в тыл, — сказал дежурный. — В той стороне вам делать нечего.

— У нас там дом, — сказала Алла. — Родители.

Дежурный посмотрел на нее, потом на остальных, засунул свернутые трубкой флажки в карман форменных брюк и сказал:

— Мне не хочется вас разочаровывать, но в город вы не попадете.

— Как не попадем? — сказал Сашка. — Мы там живем! Нам необходимо попасть домой. Вы понимаете?

— Понимаю, — сказал дежурный и потер лоб. И ребята увидели, что он очень устал: лицо желтое, глаза с красными прожилками.

— Я не имею права посадить вас на военный эшелон. В ту сторону только военные эшелоны идут… Но я не буду и мешать вам. Сумеете сесть — скатертью дорога.

Дежурный надвинул красную фуражку на лоб и ушел в помещение. Немного погодя, яростно пробуксовав на месте, тронулся товарный. Мимо проплыла платформа с жнейками. Сердитый кондуктор сидел на подножке и курил. Он даже не посмотрел на своих бывших пассажиров.

Состав ушел, и ребята остались на перроне одни. Только к вечеру им удалось устроиться на военный эшелон. И помогла Люся. Уже потеряв надежду уехать, ребята молча сидели на своих тощих мешках. Люся, у которой последнее время слезы не просыхали, плакала, уткнувшись головой в колени Аллы. Эшелон растянулся почти на километр. Где-то впереди, у переезда, пыхтел паровоз, а хвост застрял в лесу. Наверное, был приказ никому не выходить из вагонов, потому что ни один человек не появился на перроне. Почти все вагоны были закрыты. На платформах танки, зеленые грузовики с большими крытыми кузовами. В тамбурах бойцы с карабинами. Гошка, конечно, сунулся в один тамбур, другой. Ребята видели, как он, жестикулируя, что-то говорил, но все впустую. Гошка вернулся и плюнул в сторону эшелона:

— Ни в какую! И слушать не хотят.

— Как тронется, давайте на ходу попробуем? — предложил Сашка.

— А девчонки? — спросил Витька.

— Не девчонки, а девочки, — поправила Алла.

— Я п-попробую, — подняла голову Люся. И тут из теплушки, что была напротив, спрыгнул на перрон высокий командир с одной шпалой в петлицах. На ремне кобура с пистолетом, через плечо полевая сумка. Капитан несколько раз присел, выбрасывая руки в стороны, потом подошел к ребятам.

— Ты чего плачешь, девочка? — спросил он. Люся подняла на него глаза, и слезы полились еще больше.

— Мы домой хотим… а нас… не пускают! Капитан поднял ее голову за подбородок и заглянул в глаза.

— Кто не пускает?

— Все…

Гошка стал излагать суть дела. Капитан слушал не перебивая. Рукой он дотронулся до Люськиных волос и погладил, — Что же мне с вами делать, ребятишки? — задумчиво сказал он.

— Возьмите нас, дяденька! — попросила Люся.

Из станционного помещения вышел дежурный. Его почему-то все еще не сменяли. Дежурный подошел к капитану и сказал:

— Весь день маются тут ребятишки… Была бы дрезина, ей-богу, отправил бы!

— Вы нас только довезите, — сказал Витька.

— Даю отправление, — предупредил дежурный, вытаскивая из кармана флажки.

— Марш в вагон! — наконец решился капитан. Ребята схватили свои пожитки и бросились к теплушке. Капитан назвал чью-то фамилию, и две сильные руки всех по очереди быстро втащили в вагон. Последним вскочил капитан. Дежурный улыбнулся и посигналил флажком машинисту.

Эшелон тронулся.

Капитана звали Анатолий Васильевич Никонов. Родом он из Сибири. У него в Бердске осталась такая же дочь, как Люся. Даже кудряшки такие же. Месяц назад он отправил жену с дочерью к родителям в Сибирь. А сейчас вместе со своим артдивизионом едет на фронт.

Кроме капитана в теплушке были еще несколько командиров и старшина. Никонов приказал ему накормить ребят. Старшина развязал пухлый сидор и выложил из него банки с консервами, хлеб, соленые огурцы.

— Кушайте, дети, — сказал он. — И вспоминайте добрым словом старшину Федорчука.

Капитан выглянул из теплушки. Уже темнело, и над бегущим мимо вагона лесом всходила луна.

— Ночь будет светлой, — сказал капитан.

Эшелон без остановки мчался вперед. Уставшие ребята сразу уснули. Первая ночь прошла спокойно. Днем эшелон несколько часов простоял на узловой станции. И потом до самого вечера продвигался с длительными остановками. И снова наступила ночь. Мелькали кусты, деревья, свежие воронки, на дне которых выступила вода, и луна поочередно заглядывала в них. Паровоз бешено крутил большими колесами, выбрасывал из рычащей трубы снопы искр. Ветер относил мельтешащие огоньки в сторону, и они долго реяли над лесом.

Никто сразу не понял, что произошло: вагон ахнул, затрещал, с нар посыпались мешки и ящики. Несколько сильных рывков подряд — и вагон, заскрежетав железом, остановился. Кто-то, матерясь, пытался отодвинуть тяжелую дверь. В вагоне было темно и душно. Незнакомый тревожный запах вползал в щели. Наконец дверь отошла в сторону, и в ту же секунду ослепительно блеснуло и раздался взрыв. Снова вспышка — и еще взрыв. Вагон зашатался, в деревянные стены хлестнули осколки. Кто-то в темноте охнул и застонал.

Следующий взрыв заглушил голос капитана, который приказал всем покинуть вагон. Осколки прошивали вагон насквозь. И только сейчас стал слышен рев моторов над головой. В рев вплетался отвратительный визг и затем оглушительные взрывы один за другим.

Витька Грохотов, распластанный, лежал на дощатом полу. Пол подскакивал под ним, гудел, чуть выше визжали, вгрызаясь в дерево, осколки. Кто-то горячий, задыхающийся навалился на него и, царапнув ногтями щеку, пополз к выходу. Витьке показалось, что он слышит негромкий щенячий визг.

— Кто это? — спросил он, тараща глаза в темноту. Яркая вспышка ослепила его. Краем глаза он все-таки увидел, как в темном проеме двери возникла нелепая фигура с распростертыми руками и с криком провалилась в темноту.

Казалось, вагон вот-вот рассыплется, по нему будто били гигантской кувалдой. Частые вспышки озаряли неподвижно лежащих на полу людей. При каждом взрыве люди вздрагивали и еще плотнее прижимались к полу. Что-то мягкое и пушистое мазнуло Витьку по лицу, чьи-то холодные пальцы вцепились в его руку. Ногти больно впились в ладонь. Витька хотел высвободиться, но тут вагон встряхнуло так, что он забыл про все на свете. Раздался раздирающий душу скрежет, горьковатый запах взрывчатки ударил в нос. Когда Витька открыл глаза, то увидел над головой черное небо и сразу две ослепительные луны. С вагона сорвало крышу.

А потом стало тихо. Не верилось, что все кончилось. Слышался удаляющийся гул мотора. Разбрасывая яркие брызги, погасли одна за другой обе луны. Это были осветительные ракеты. Но люди все еще лежали на полу, не в силах оторваться от него. Потом зашевелился капитан. Он сел, достал папиросы и спички. Прикурив, подержал спичку, пока не погасла.

— Все живы? — спросил он. Голос у него был хриплый.

— Не знаю, как другие, а я, по-моему, мертвый, — сказал старшина.

— Можно выйти, товарищ капитан? — расслабленным голосом спросил молоденький артиллерист.

— От вагона далеко не отходить, — предупредил капитан. — Да, а как чувствуют себя ребята?

— Нормально, — ответил Витька.

Рядом кто-то пошевелился. Глаза уже привыкли к темноте, и Витька увидел Аллу. Это ее коса упала ему на лицо, а рука все еще сжимала его руку.

— Люся, ты где? — позвала Алла.

— На меня что-то капает, — сказала Люся. И удивительно — в ее голосе не было слез.

— Моя бедная кровушка капает, — сказал старшина, поднимаясь на ноги.

— Что у тебя, Федорчук?

— Руки целы, ноги тоже, — ощупывал себя старшина. — Голова, кажется, пока на плечах… Ухо мне срезало, товарищ капитан!

— Ухо? — спросила Люся.

— Как бритвой, будто его и не было!

— Посмотрим, что там творится, — сказал капитан и спрыгнул на землю. За ним посыпались из вагона остальные.

— Я думал, что тоже умер, — сказал Сашка, тряся большой растрепанной головой.

«Юнкерсы» настигли эшелон сразу за железнодорожным мостом. Они сбросили десятка два средних фугасных бомб и полсотни осколочных. Прямое попадание было лишь одно — в платформу с тяжелым танком. И то уже, когда состав остановился. Путь впереди был разворочен. Воронки рядами протянулись по обе стороны эшелона. Локомотив негромко пыхал впереди. Из теплушек выскакивали бойцы и командиры. Пробежали в хвост состава несколько санитаров с носилками. Даже в темноте было видно, что эшелону крепенько досталось: многие вагоны продырявлены, вывороченная обшивка белеет в ночи. Платформа, в которую попала фугаска, лежала под откосом вверх колесами, а танк воткнулся пушкой в бровку.

— А где Гоша? — спросила Люся, озираясь. Витька метнулся в вагон, но там никого не было.

— Гошка-а-а! — крикнул он в темноту. Витька вспомнил, как кто-то переваливался через него и потом спрыгнул в темноту. В самый разгар бомбежки.

— Он выскочил из вагона, — сказал Витька. — Прямо в пекло!

Витька спустился с насыпи и обошел дымящиеся воронки. Дальше лес. Если бы Гошку зацепил осколок, он лежал бы здесь. Грохотов заглянул в воронку и поежился: а что, если прямым попаданием?.. Он тут же отогнал эту мысль. Гошка ударился в лес, а теперь не знает, куда идти.

Мимо них к середине состава бежали люди.

— Чего тут стоите? — наткнувшись на Колю, спросил невысокий простоволосый боец. — Приказано всем туда. Танк будем поднимать на платформу.

— Стойте у вагона, — сказал девчонкам Витька.

— Мы должны Гошу найти, — запротестовала Люся.

— Это нечестно, ребята, — поддержала Алла.

— Вот что, — сказал Витька, — стойте у вагона и ждите. Ясно? — Он кивнул ребятам: — Пошли!

Гошка вернулся к эшелону на рассвете. К этому времени танк подтащили к другой платформе и теперь пытались тросами и веревками по срубленным стволам сосен втащить. Около платформы хлопотало человек сто. Танк нехотя, сантиметр за сантиметром продвигался вверх. «Раз-два, взя-я-ли! — кричали бойцы и толкали многотонную стальную махину. — Раз-два, взя-я-ли!» И так не переставая.

Гошка появился незаметно. Вместе с серым рассветом он выполз из-за кустов. Штаны его были мокрые, изорваны о сучья, лицо оцарапано, ноги забрызганы грязной жижей. Он долго стоял у насыпи и смотрел на бойцов, втаскивающих танк на платформу. Он видел Колю, Витьку, Сашку. Они тоже кричали вместе со всеми: «Раз-два, взяли!» — и изо всех сил тянули за толстый канат. Гошка смотрел на них, и у него не было никакого желания помочь. Иногда он зябко вздрагивал, голова поднималась, и он пристально всматривался в утреннее небо.

— Смотрите, Гоша! — обрадовалась Люся, увидев его. — Гоша-а-а, мы здесь!

Буянов равнодушно посмотрел на нее, потом на Аллу и попытался улыбнуться. Улыбка получилась жалкой и кривой.

— Где ты был? — спросила Алла.

— Там… — кивнул он на лес.

— Мы тебе кричали, — сказала Люся.

— Я не слышал. Черт нас дернул поехать на этом составе…

— Сейчас танк поднимут и дальше поедем, — сказала Люся.

— Нет уж, дудки! — сказал Гошка.

— Как же мы попадем домой? — спросила Алла.

— Пойдем пешком, — предложила Люся.

— Я не понимаю, зачем ты на ходу выскочил из вагона? — сказала Алла. — Тебя же могло осколком…

— Убитых много? — спросил Буянов.

— Человек пятнадцать пронесли, — сказала Люся.

— Чего они там копаются? — Гошка кивнул на ребят, дергавших канат. — Смываться надо! В любую минуту могут снова прилететь.

— Я их позову, — вызвалась Люся.

Она побежала вдоль состава к платформе.

— Я думала, это конец, — сказала Алла. — И ты всю ночь просидел в лесу?

— В лесу, — усмехнулся Гошка. — В болоте, вместе с лягушками… Еле оттуда выбрался.

Вернулась Люся.

— Они не идут, — сообщила она. — Тащат этот танк.

— Дуракам закон не писан, — сказал Гошка и полез в вагон. Оттуда к ногам девчонок полетели вещмешки, рюкзаки, куртки.

Спрыгнув, он сложил мешки в кучу на бровке и, присев на рельс, закурил. Когда он подносил спичку к папиросе, руки его дрожали. И вдруг он вскочил и стал смотреть на небо.

— Летят! — свистящим шепотом сказал Гошка. Выхватив из кучи свой мешок, он прыгнул с насыпи, но потом остановился и посмотрел на девчонок. — Ну что вы стоите? Берите вещи — и в лес!

— А они? — спросила Алла.

— Куда же мы без них, Гоша? — растерянно произнесла Люся.

Люди у платформы работали и не обращали внимания на самолет, который и впрямь появился на небе. Он шел высоко, и за ним волочилась белая полоса. У самого самолета — узкая, густая, а дальше — разреженная, широкая, — Прячьтесь! — крикнул Гошка и, скатившись с откоса, скрылся в кустах.

Алла и Люся взяли в каждую руку по мешку и тоже спустились с насыпи, но в лес не пошли. Крошечный серебряный самолет пролетел над эшелоном и скрылся из глаз. Скоро затих и гул его моторов. Немного погодя появился Гошка. На волосах блестящие капли — это кусты отряхнули ему на голову росу.

— Разведчик, — сказал Гошка, глядя на расползающийся в небе белый след.

Эшелон с танками и пушками ушел на фронт. Пока бойцы втаскивали танк на платформу, железнодорожники — они прикатили с ближайшей станции на дрезине — отремонтировали путь. Зеленый танк стоял на платформе, и залепленная песком пушка его грозно смотрела на запад. На крышах трех вагонов установили зенитные пулеметы. Капитан Никонов помахал ребятам пилоткой. Он тоже считал, что лучше добираться до города на своих двоих. Никакой гарантии нет, что снова не будет налета. Старшина Федорчук с перевязанной головой выдал им еще буханку хлеба и две банки тушенки.

Укатил эшелон, оставив под откосом развороченную платформу и железную крышу от теплушки. По обе стороны пути Гошка насчитал восемнадцать воронок. Одна, довольно большая, была как раз напротив вагона, в котором они ехали.

— Самую малость не рассчитал, — сказал Гошка. — И нам бы крышка!

Они пошли по проселочной дороге, тянувшейся вдоль полотна. Никонов сказал, что до города почти двести километров. И еще он сказал, что в трех километрах отсюда проходит шоссе, по которому тоже можно попасть в город.

Скоро они выбрались на шоссе. Навстречу им катилась лавина беженцев. Женщины, старики и дети сидели на повозках, запряженных разномастными лошадьми, тащились с узлами пешком.

Пропуская машины, они прижались к обочине. Колонна грузовиков остановилась: на поврежденном мосту через неширокую речушку создалась пробка. Продвигаться можно было только по одной стороне. Беженцы откатывались в тыл, а грузовики с техникой и молчаливыми бойцами двигались им навстречу, в сторону фронта.

Пока на мосту наводили порядок, бойцы с машины разговорились с ребятами. Витька Грохотов попросил подвезти их, — Командир у нас серьезный, — ответил боец. — Разве такое он допустит?

— Мы сядем на пол, он и не увидит, — уговаривал Сашка.

— И так дойдем, — буркнул Гошка. Ему не хотелось залезать в машину. Если будет налет, из грузовика на ходу не выскочишь. Он то и дело поглядывал в небо: не летят ли «юнкерсы»? Надо пробираться в город по проселочной дороге, там никого нет, а тут тьма народу.

Наконец машина тронулась. Ребята проскочили мост вслед за саперами, которые ехали на лошадях. Не отошли от моста и с километр, как налетели бомбардировщики. Машины остановились, и бойцы рассыпались по кустам, но «юнкерсы» пролетели дальше и стали бросать бомбы на мост. Гулкие взрывы, пулеметная трескотня, тонкое лошадиное ржание преследовали ребят по пятам. Впереди несся Гошка. Перемахнув через кювет, он ударился по картофельному полю к перелеску.

Витька замедлил бег — он бежал вслед за Гошкой — и оглянулся. Коля Бэс, как и следовало ожидать, далеко не побежал. Он остановился сразу за кустами и, приложив ладонь к очкам, стал смотреть в сторону переправы. Сашка и девчонки подбежали к Витьке. У всех были испуганные лица.

— Не будет он на нас кидать бомбы, — сказал Витька. — Там. на мосту, толкучка.

Отсюда, с пригорка, было видно, как четыре «юнкерса» бомбили переправу. Самолеты кружили над мостом, поливая огнем из пулеметов. Беженцы схлынули с шоссе. Несколько бомб разорвалось в центре обоза. На земле бились две лошади, валялись люди. Непонятно было: убиты они или просто лежат, спасаясь от осколков. Одна грузовая машина опрокинулась, из мотора тянул дымок. Бойцы, кто лежа, кто с колена, лупили по самолетам из винтовок.

Беженцы сломя голову неслись по чистому полю к лесу, который был в полукилометре от дороги.

— Вот она какая — война, — тихо произнесла Люся. Кофточка у нее на плече порвалась, щегольская юбочка в мазуте. Глаза сухие. Как ни странно, после той кошмарной ночи в эшелоне Люся перестала плакать и выть. За эти несколько часов она стала другой, и это заметили все, даже толстокожий Сашка. Он как-то сказал:

— А я-то думал, с Люськой не пропадем: поплачет в тряпочку. глядишь, и нам пожрать дадут или подвезут куда надо. Изменился и Гошка: куда девались его самоуверенность и храбрость? Карие глаза косили от страха, шея втянулась в плечи, он все время вздрагивал, будто ему было холодно. Гошка лежал в перелеске один, зажав руками уши. После каждого взрыва спина его подпрыгивала. Из Гошкиных глаз текли слезы. Он молча плакал и сам этого не замечал.

Гошка считал себя храбрым парнем. Он мог, не задумываясь, вступить в драку с мальчишкой сильнее его и драться до последнего. Мог на спор ночью пойти на кладбище и посидеть на могиле… Если боялся кого, то лишь своего отца, у которого была тяжелая рука. А теперь вот случилось что-то необъяснимое. Эта ночная бомбежка вызвала у него животный страх. Этой ужасной ночью на него обрушилась не одна смерть, а десятки, сотни отвратительно визжащих смертей, ищущих лишь его, одного, Гошку Буянова… Куда подевались его воля, энергия, находчивость? Все исчезло. Остались апатия, равнодушие ко всему, кроме обостренного чувства грозящей ему опасности.

Спрятаться, уйти от этого кошмара, забиться куда-нибудь в глубокую нору, заткнуть уши, зажмуриться и переждать, покуда все это кончится… А еще лучше проснуться, открыть глаза и снова оказаться в своем старом милом доме на Чапаевской улице… И не вспоминать больше этот сон…

Но это был не сон. Гошка лежал на земле и мерзко дрожал. Ему хотелось быть плоским и незаметным, как коровья лепешка, иметь крепкие и длинные звериные когти, чтобы можно было закопаться в землю глубоко-глубоко!

Самолеты улетели, а он все еще лежал, и земля хрустела на зубах. Здесь и нашел его Витька Грохотов, Он присел рядом и дотронулся до Гошкиного плеча. Плечо дернулось, и Гошка глухо застонал.

— Они улетели, — сказал Витька.

Гошка перевернулся на спину и сел. Из мокрых глаз его медленно уходил страх. На грязных щеках — две дорожки. Следы слез.

— Ну, что вылупил зенки?! — крикнул он. — Да, я боюсь. И там, в вагоне, в этой проклятой мышеловке, я трясся от страха. Что же это такое? Прилетает самолет и бросает на тебя бомбы? Ты едешь ночью в вагоне — на тебя летит бомба. Ты спишь — бомба! Чай пьешь — взрыв, и нет тебя больше?!

— А как же другие? — спросил Витька.

Гошка повернулся к нему, схватил за рубаху и горячо задышал в лицо:

— Вить, а Вить, скажи, а ты боишься?

— Боюсь, — Витька отодвинулся. — Отпусти рубаху — порвешь!

— Тебе хочется зарыться в землю, когда он летит?

— Бомбы погано воют. Аж в животе щемит.

— Что-то тебя подхватывает, глаза застилает — и бежишь черт знает куда… Ноги сами тебя несут. Про все забываешь, лишь бы уцелеть! Думаешь, пусть других, только бы не тебя?.. Ничего не помнишь… Очухаешься — уже кругом тихо. У тебя тоже так? Скажи, Вить? — Гошка дергал его за рукав и заглядывал в глаза.

— Ну чего ты пристал? — сказал Витька. — Я так не думаю. — Ему неприятно было все это слушать.

— Врешь! — прошептал Гошка. — У тебя все так же, как и у меня! У тебя кровь на губе! Я же вижу. Ты прокусил со страху… А тоже корчит из себя храбреца!

— Ничего я не корчу, — начал злиться Витька. — Но землю не жру и не плачу.

— А кто плачет?! — заорал Гошка. — Я плачу, да?!

— Куда же ты бежишь, дурья башка? — заорал и Витька. — Ты же ни шиша не видишь… Прямо в пекло лезешь. Надо зенки свои в небо задрать и посмотреть, что там делается. С какой стороны летит, куда бомбы начинает кидать, а уж потом прятаться. Соображать надо, понял?

Гошка обмяк и отпустил Витькин рукав, который сгоряча чуть не оторвал. Лицо его стало равнодушным, усталым. Он обтер губы рукавом, поднялся.

— Где наши? — спросил он.

— Вспомнил! — сказал Витька. — Ждут тебя.

— Можешь им рассказать, как я землю жрал, — сказал Гошка.