Зал ресторана в одном из отелей Рено оказался высоко наверху. Но увидеть это вы бы не смогли: я узнал об этом только потому, что мы поднялись туда на лифте.

В Европе на крыше отеля обязательно устроен сад, где, попивая коктейль, аперитив или более крепкий напиток и любуясь вечерним городом или пейзажем вокруг него, вы непринужденно беседуете о чем угодно, не обязательно на любовную тему, а затем спускаетесь вниз, где вас ждет удобный столик, накрытый белой скатертью. Вокруг вас полно свободного пространства, никто не дышит в спину, и изысканный ужин вам подадут безупречные официанты, гордящиеся своей работой… Не хочу показаться непатриотичным, но за океаном кое-что делают лучше нас, а кое-что хуже. Но накормить в Европе умеют очень хорошо.

Там, куда мы попали, столики оказались размером с колесо одной из этих современных маленьких машин. Это, конечно, преувеличение, но общий эффект создавался именно такой. Официантам для маневра места не оставалось, и они передвигались между столиками, используя процесс просачивания. Возможно, из-за этого у них было плохое настроение, а может быть, они с ним родились.

В конце зала находилась сцена, на которой в сопровождении чего-то такого, что с трудом поддавалось определению «оркестра» пел какой-то субъект. Я сказал «субъект» для удобства формулировки. Как и то, чем он занимался, я условно обозначил словами «пение». Я бросил взгляд на девушку по другую сторону столика: она как будто была надлежащего возраста, чтобы объяснить мне этот феномен.

— Ну и как? Кружит ли он вам голову? — поинтересовался я, — Возбуждает какие-нибудь чувства?

— Да, конечно. Мой материнский инстинкт, — ответила она. — У меня возникает просто неистребимое желание подойти и сменить ему ползунки. Может быть, он тогда перестанет рыдать.

Ее внутренние ресурсы казались просто фантастическими. Глядя на нее, никто бы не догадался, что всего лишь полчаса назад она лежала на смятой постели, раскрасневшись и тяжело дыша; в платье, задравшемся выше талии, и разметавшимися по подушке волосами. Сейчас она снова имела безупречный, спокойный и даже какой-то невинный вид, как будто греховные мысли никогда не приходили ей в голову. Во всяком случае, с того момента, как она надела свое белоснежное платье. Только взгляд чуть-чуть изменился — или просто разыгралось мое воображение. Приятно думать, будто то, что между нами произошло, девушке небезразлично.

Она вдруг потянулась и коснулась моей руки перчаткой.

— Да, еще вот что: никаких разговоров о Лолите. Обещай мне.

— Я и не думал…

— Тот тип в Нью-Йорке. Все это мерзкое время я была его маленькой мерзкой Лолитой. Мне это нравилось, пока я не прочитала книгу. Вот оказалась пилюля! И в любом случае я — не подросток. Только потому, что он был несколькими годами старше, как и ты тоже… Так что не воображай… Если скажешь хоть одно слово о Лолите, я встану и уйду!

Я посмотрел на воющего сопляка на сцене и сказал:

— Может быть, и неплохая мысль. При условии, что пойдем вместе.

— Просто я хотела предупредить. Никаких Лолит.

— В этом случае, — заметил я, — не пора ли сообщить, как тебя зовут?

Девушка вздрогнула.

— Разве ты не знаешь?

— Фамилию — да: Фредерикс, но не имя.

— Мойра. Смешно, да?

— Не очень. Меня зовут Мэтт.

— Знаю, — откликнулась она, окинув зал взглядом, как будто видела все это в первой раз, — Если хочешь, можно пойти в другое место, раз тебе здесь не нравится.

Сюда мы попали по ее рекомендации, и я сказал:

— Наверное, я чересчур привередлив, но в Европе вам создадут атмосферу и не станут так шуметь.

— Здесь довольно тесно, — признала она, — Но предполагается, что кормят хорошо, — Ее зеленые глаза на мгновение остановились на мне, — Что ты делал в Европе, Мэтт?

— Дела, — туманно пояснил я.

— Какие дела?

Я ответил не сразу. Лгать мне не хотелось. К тому же на этот раз в Вашингтоне меня не снабдили никакой легендой, а когда начинаешь сочинять по ходу дела, очень часто сам себя загоняешь в угол.

Мойра по-прежнему держала свою руку на моей.

— Ты работаешь в Вашингтоне? — Она не сводила с меня глаз.

— ФБР? — Я изобразил удивление. — Разве я похож на одного из кристально чистых, мужественных молодых людей мистера Гувера? Их же отбирают, как цвет нации, по преданности делу и цельности характера. Если бы я был из этой компании, тебе бы и за миллион лет не удалось бы меня соблазнить. Я был бы как скала. Неприступен и тверд как камень.

Девушка улыбнулась мне через столик.

— Хорошо, Мэтт. Больше никаких вопросов. Но вообще-то я имела в виду не ФБР, а… — Она заколебалась и опустила взгляд в бокал, содержащий нечто, числящееся под названием мартини: — Что ж, джин там, возможно, и был, но за вермут ручаться не стану.

Подняв глаза, она сказала:

— Я подразумевала некоторые службы министерства финансов.

— Никогда не занимался подоходным налогом, — заявил я.

— Ты, мой милый, скользок, как угорь.

— А ты слишком настойчива. Почему бы мне не оставаться просто бывшим мужем миссис Логан, отправленным в отставку?

— С такими-то шрамами? Да еще твой вид, когда ты услышал фамилию Фредерикс, и… — Девушка опустила глаза. — Не думаю, что меня следует обвинять в излишнем любопытстве. Кстати…

— Что кстати? — подтолкнул я ее, поскольку Мойра вдруг замолкла.

— Кстати сказать, я — пришла к тебе в мотель не только потому, что мне стало одиноко. Мне было… мне было интересно узнать…

Она покраснела, и я ухмыльнулся.

— Ты решила изобразить из себя Мату Хари?

Мойра, поджав губы, возразила:

— И не так уж плохо у меня получилось. Ты — ее бывший муж. Тут, судя по всему, нет никаких сомнений. Но ты являешь собой и кое-что. Нечто… — она опять заколебалась.

— Так что же?

— Ты какой-то особенный, не похожий на других в таком мрачном смысле. — Взгляд ее стал серьезным. — Мне не раз доводилось сталкиваться с людьми дяди Сэма. Всю жизнь, можно сказать, я натыкалась на разного рода ищеек, охотившихся за отцом. Половина, да нет — процентов девяносто, только и жаждали, чтобы от них откупились, а от остальных меня тошнило — они, видите ли, спасали страдающее человечество! И тех и других я чуяла за милю, но тебя, бэби, я раскусить не могу. Ты не тянешь лапу за взяткой, но и избытком честности и справедливости тоже не отличаешься. Не могу понять, какую цель ты преследуешь.

Я подумал и спросил:

— Тебя, Мойра, очень беспокоит судьба отца?

— Я его ненавижу, — ответила она не колеблясь, — Он поместил мою мать в… санаторий — так это место называется. Тот еще санаторий! Она, возможно, могла бы и излечиться. Сколько алкоголиков удалось избавить от пристрастия к спиртному, но зачем ему такие заботы? Он просто не хотел, чтобы на его пирушках она сосала томатный сок, напоминая гостям, что жена Сола Фредерикса была пьяницей. К тому же мама уже растеряла свою красоту, а папочка любит шикарных дам. Вот он и загнал ее в такой милый уютный уголок, где она может упиться до смерти, никого не побеспокоив. Ей это еще не удалось, но она старается…

Глаза девушки не отрывались от моего лица.

— Вот ответ на твой вопрос. Но если я правильно понимаю, ты спрашиваешь не об этом. Не пойми меня неправильно, Мэтт. Я не выбирала себе отца, и он меня — тоже. Но в отношении некоторых вещей ничего не поделаешь. Он — мой папочка, и мне от него никуда не деться. Я, надеюсь, ясно выражаюсь?

— Да, — ответил я, — да, ясно.

— Я знаю, это так теперь устарело, — продолжала она. — Если в наши дни ваш лучший друг окажется жуликом, коммунистом или еще кем-то в этом роде, вы должны тут же выдать его соответствующим властям. Это — ваш долг перед обществом, и плевать на дружбу, личную привязанность и тому подобную чепуху. Раньше люди отдавали жизнь за такие вещи, но теперь это — чепуха. Что же касается семейных уз, то в колледже мне о них все разъяснили. Если сынок расправляется топором с мамочкой и папочкой, то это только нормально: он, бедняжка, просто освобождается от своих комплексов. Но банальный факт, Мэтт, состоит в том, что я не принадлежу к таким сложным личностям. И мне наплевать на мой долг перед обществом. Я — тупая, провинциальная девушка, и мой старик — это мой старик. Если он при этом еще и сукин сын, то все равно он — мой сукин сын, — Она глубоко вздохнула, — Что я хочу сказать…

— Отлично, малышка, — прервал я ее, — Я знаю, что ты хочешь сказать. Что бы ни случилось, я не обращусь к тебе за помощью. И меня не очень интересует твой отец. Честное слово.

Мойра игнорировала мою реплику.

— Я хочу сказать, что ты, может быть, и хороший человек и спасаешь страну, но я не стану стукачом и доносчиком ни для кого на свете!

— Слышу вас ясно и хорошо, — остановил я ее. — Пей свой мартини. Другого такого ты не найдешь нигде. По крайней мере, я на это надеюсь.

Девушка заколебалась, потом сказала:

— Мэтт…

— Да?

— Пару недель назад я возвращалась из Мексики, и на границе меня задержали, хотя обычно на тебя не обращают внимания, если едешь из Хуареца. Просто говоришь им, что не покупал ничего, кроме дешевого спиртного, платишь грабительскую пошлину на нужды штата Техас, и этим все заканчивается. Но в тот раз они поработали на славу. Машину перетрясли сверху донизу, и я подумала, что сейчас доберутся и до меня, но они, видимо, искали нечто такое, что на себе не спрячешь. Когда папочка услышал об этом, он прямо-таки с цепи сорвался.

— И?

Она взглянула на меня и бросила:

— Черт возьми! Это же наркотики, разве не так?

Возникла пауза. Официант выбрал этот момент, чтобы подойти и сунуть локоть мне в лицо, обслуживая мою даму. Потом он сунул локоть в лицо ей, чтобы иметь возможность поставить какую-то еду передо мной. После чего ушел, очень довольный собой, так как проделал всю церемонию в надлежащем порядке.

— В этом дело, да? — повторила вопрос Мойра, — Он запускал лапу в любой самый грязный рэкет, так что просто не мог не прибиться и к этому берегу. Итак, наркотики… Отец, наверное, ожидает большую партию, и власти подумали, что, может быть, я перевожу ее через границу, так? — Девушка замолчала.

Я не произнес ни слова, и она спросила:

— Ну?

— Что ну? Гаданием занимаешься ты и не жди от меня помощи.

Она вздохнула.

— Нет. Конечно, нет. Но я уверена, это правда! Тогда понятно, почему от него ушел Дюк Логан. Дюк всегда говорил, что готов служить оружием тому, кто платит, — он так и поступал, — но он проводил границу, не желая служить тем, кто занимается наркотиками и проституцией.

— Добрый старый Дюк, — заметил я.

— Отчего такой цинизм?

— На меня не производят большого впечатления люди, — ответил я, — которые проводят разного рода границы. Я знаю с дюжину любителей рыбной ловли, и все они с удовольствием позволяв форели полчаса мучиться на крючке, но очень гордятся тем, что в жизни не стреляли в живое существо. И у меня есть знакомые, напропалую стреляющие любых птиц, уток, гусей, куропаток — кого угодно, которые считают себя людьми высокой морали, потому что никогда не убивают животных — оленей там или лосей. И я даже знаком с одним охотником, стреляющим каждую осень по лосю, но и мысли не допускающим о том, чтобы отправиться в Африку за слоном, так как это, по его мнению, было бы кровожадным поступком. У всех у них есть что-то такое, что они никогда и ни за что не станут делать. И потому они от себя в полном восторге.

Девушка внимательно посмотрела на меня.

— А ты? Где проводишь границу ты, Мэтт?

— Нигде. Нигде и никогда, — ответил я.

— Мы говорили о наркотиках, — сказала она.

— Ты говорила, — возразил я.

— Это грязное дело, не правда ли?

Я пожал плечами.

— Никогда не мог заставить себя волноваться по поводу проблемы спасения людей от самих себя. Но некоторых это очень волнует.

— Ты — странный человек, — заметила девушка, — Тебе бы следовало прочесть мне лекцию о зле, которое причиняет этот гадкий рэкет. Разъяснить, в чем состоит мой долг.

— Мне только и дела, что беспокоиться о твоих проблемах. Как будто мне своих не хватает.

— Да, — согласилась она. — И как бы мне хотелось знать, в чем они, черт возьми, состоят, — И, помолчав, добавила: — Меня беспокоит кое-что еще, и я хочу тебе об этом рассказать. Может быть, и не должна, но все равно расскажу.

— Сначала подумай, — посоветовал я.

Девушка несколько раз рассмеялась.

— Не переигрывай, — заметила она. — Такой старый, чисто английский прием, да? Притвориться, будто тебе все это не интересно, и тебе тут же выложат всю подноготную. Особенно если сначала переспать с собеседницей.

— Может быть, обойдемся без шуточек по этому поводу, — предложил я, — Если не можешь не думать, то хотя бы держи свои мысли при себе. Поверь на слово — так легко заговорить себя до головокружения.

Ее зрачки удивленно расширились.

— Знаю, — прошептала она после небольшой паузы. — Знаю. Прости, пожалуйста. Ты ведь на самом деле очень добрый человек, да?

— Не очень рассчитывай на это.

— Черт! — возразила девушка, — На что-то же надо рассчитывать. Что за жизнь иначе будет? Меня беспокоит один человек, Мэтт. Он работает на отца, и я его боюсь. Он выглядит, как… как ты. Не совсем, конечно. Он пятью дюймами ниже ростом, темноволосый. Я бы ни за что не смогла остаться с ним наедине, у него то же самое…

Мойра замялась.

— То же самое — что?

Она нахмурилась.

— Не знаю. Вообще-то, если подумать, вы ничуть не похожи, но… Просто какое-то чувство… Чем-то он мне тебя напоминает. И отчасти — Дюка Логана. Уверена, что и у него немало таких же шрамов. Берегись его.

Она потянулась ко мне через столик.

— Видишь, я все же стала доносчицей, чуть-чуть, да?