— Буду откровенна, — как-то сказала Паула, когда мы сидели с ней в кафе. — Индейцы и фермеры, живущие вдоль реки, на которой вы строите дамбу, ненавидят вас. Даже жители городов, которых строительство не затронуло напрямую, и то симпатизируют партизанам, напавшим на лагерь строителей. Ваше правительство называет их коммунистами, террористами и наркодельцами, хотя на самом деле это просто люди, живущие со своими семьями на тех землях, которые вы уничтожаете.

Я только что рассказал ей о Мануэле Торресе. Этот был инженер, нанятый MAIN и недавно подвергшийся нападению партизан на строительной площадке — там, где возводилась плотина гидроэлектростанции, — гражданин Колумбии, которого приняли на работу только потому, что инструкция Госдепартамента США запрещала нам посылать американцев на эту стройку. Мы называли эту инструкцию «правилом использования одноразовых колумбийцев». В ней проявилось то, что я постепенно возненавидел. Из-за отвращения к такой политике мне становилось все труднее жить в согласии с самим собой.

— Мануэль сказал, что они стреляли из «АК-47» в воздух и по ногам, — говорил я Пауле. — Рассказывал он об этом спокойно, но я знаю, что он был почти в истерике. Они никого не убили. Просто передали это письмо, заставили сесть в лодки и уехать.

— Боже мой, — воскликнула Паула. — Бедняга был в ужасе.

— Еще бы.

Я рассказал ей, что спросил у Мануэля, к какой из двух печально известных партизанских группировок Колумбии они принадлежали — к FARC или М19?

— И что?

— Он говорит, ни к тем ни к другим. Но он сказал, что верит тому, что сказано в этом письме.

Паула взяла газету, которую я принес для нее, и зачитала письмо вслух:

«Мы, те, кто работает каждый день только ради того, чтобы просто выжить, клянемся кровью своих предков, что никогда не позволим построить плотину на наших реках. Мы — простые индейцы и метисы, но мы скорее умрем, чем будем со стороны наблюдать, как затапливают наши земли. Мы предупреждаем своих братьев-колум-бийцев: прекратите работать на строительные компании».

Она положила газету.

— И что же ты сказал ему?

Я колебался, но недолго.

— У меня не было выбора. Мне же надо придерживаться линии компании. Я спросил его, мог ли крестьянин написать такое письмо.

Она внимательно смотрела на меня.

— Он просто пожал плечами.

Наши глаза встретились.

— Да, Паула, я сам себе противен за то, что вынужден играть эту роль.

— А потом что ты сделал? — продолжала она.

— Я грохнул кулаком по столу. Я старался запугать его.

Я спросил его, могут ли быть у крестьян «АК-47». Потом поинтересовался, известно ли ему, кто изобрел автомат «АК-47».

— Он знал?

— Да. Но я еле расслышал его ответ.

— Русский, — сказал он.

— Конечно, я заверил его, что он прав, что изобретатель «АК» — русский коммунист Калашников, офицер Красной Армии, награжденный многими орденами и медалями. Пришлось объяснить ему, что письмо написали коммунисты.

— А ты сам в это веришь? — спросила она.

Ее вопрос остановил меня. Как же на него ответить, если честно? Я вспомнил Иран: Ямин назвал меня человеком, застрявшим между двумя мирами, человеком, стоящим в середине. Мне хотелось либо находиться в лагере, подвергшемся нападению, либо самому быть партизаном. Меня охватило странное чувство: зависть к Ямину, Доку и колумбийским повстанцам. У этих людей были свои убеждения. У них был настоящий мир, а не ничья территория где-то посредине.

— Я делаю свою работу, — сказал я наконец.

Она мягко улыбнулась.

— Я ненавижу ее, — продолжал я.

Я думал о людях, чьи образы часто посещали меня в последние годы: Том Пейн и другие герои Войны за независимость, пираты и колонисты Дикого Запада. Они не стояли в середине. Нашли, сделали свой выбор и несли ответственность за свои поступки.

— С каждым днем я ненавижу свою работу все больше.

Она взяла мою руку в свою.

— Свою работу?

Наши глаза встретились. Я понял вопрос.

— Самого себя.

Она сжала мою руку и медленно кивнула. Я сразу же почувствовал облегчение.

— Что ты будешь делать, Джон?

Мне нечего было ответить. Облегчение перешло в желание оправдаться. Я выдвинул старое объяснение: я пытался делать добро, я хотел найти пути изменения системы изнутри, если я уйду, мое место займет кто-то другой (старая песня), еще хуже меня. Но, судя по ее взгляду, она не верила этим оправданиям. Более того, я и сам в них не верил. Она заставила меня понять правду: виновата была не моя работа, а я сам.

— А как насчет тебя? — спросил я наконец. — Что ты думаешь?

Она тихонько вздохнула, выпустила мою руку и спросила:

— Что, пытаешься перевести разговор?

Я кивнул.

— Хорошо, — согласилась она, — но с одним условием. Мы вернемся к этому разговору.

Взяв ложку, она стала внимательно ее разглядывать.

— Я знаю, что некоторые партизаны прошли обучение в СССР и Китае.

Она опустила ложку в кофе с молоком, помешала, затем медленно облизала ее.

— А что им еще остается делать? Им приходится учиться тому, как обращаться с современным оружием и как воевать против солдат, прошедших обучение на ваших базах. Иногда они торгуют кокаином, чтобы пополнить запасы. А как еще они могут покупать оружие? Они в неравном положении. Ваш Всемирный банк не помогает им защищать себя. Фактически он сам заталкивает их в эту ситуацию.

Она отпила кофе.

— Думаю, что справедливость на их стороне. Электричество пойдет во благо единицам, самым состоятельным колумбийцам; плотина погубит тысячи людей, отравив рыбу и воду.

Оттого что она говорила с таким сочувствием о людях, которые противостоят нам — мне, у меня по телу побежали мурашки. Я почувствовал, как у меня сжались кулаки.

— Откуда ты знаешь столько о партизанах?

Уже задавая этот вопрос, я почувствовал внезапную слабость и нежелание услышать ответ.

— С некоторыми из них я училась в школе, — ответила она. Поколебавшись, она отодвинула чашку. — Мой брат участвует в этом движении.

Вот оно что. Я был уничтожен. Я-то считал, что знаю о ней все, но это… Я чувствовал себя мужем, заставшим свою жену в постели с другим мужчиной.

— А почему ты никогда не рассказывала мне об этом?

— Думала, что это не имеет значения. Зачем? Этим не хвастаются. — Она помолчала. — Я не видела его уже два года. Ему приходится быть очень осторожным.

— Откуда ты знаешь, что он еще жив?

— Я не знаю. Но некоторое время назад его объявили в розыск. Это хороший знак.

Я старался не показывать вида, будто бы я осуждаю или защищаюсь. Я очень надеялся, что она не почувствует моей ревности.

— А как получилось, что он примкнул к ним? — спросил я.

К счастью, она не отводила глаз от чашки.

— Он участвовал в демонстрации перед офисом какой-то нефтяной компании, Occidental по-моему. Они с друзьями протестовали против бурения скважин на землях коренных жителей, лесного племени, находившегося на грани вымирания. На них напали военные, избили, посадили в тюрьму. Заметь, они не делали ничего противозаконного, просто стояли у здания с плакатами и пели. — Она посмотрела в окно. — Его держали в тюрьме почти шесть месяцев. Он никогда не рассказывал нам, что там произошло, но он вернулся оттуда другим человеком.

Этот разговор был первым из многих подобных, которые потом мы вели с Паулой. Теперь я знаю, что эти беседы подготовили почву для того, что произошло в дальнейшем. Моя душа страдала, но моим разумом все-таки руководили бумажник и те слабости характера, которые десятилетием раньше, в 1968 году, нащупало УНБ. Заставив меня понять это и совладать с этими слабостями, которые скрывались за моей симпатией к пиратам и вообще к непокорным, Паула помогла мне встать на путь моего спасения.

Время, проведенное в Колумбии, помогло мне не только обдумать свои собственные проблемы, но и осознать различие между прежней американской республикой и новой глобальной империей. Республика давала надежду миру. Она базировалась скорее на моральных и философских устоях, нежели на материалистических. Она строилась на принципах равенства и справедливости для всех. Она была не просто утопической мечтой, но живым, дышащим, благородным организмом, протягивающим руку помощи обездоленным. Она давала надежду и в то же время была силой, с которой нельзя было не считаться; при необходимости она была способна на решительные действия для защиты своих принципов, как это случилось во Второй мировой войне. Те самые институты — крупные корпорации, банки, бюрократические системы, которые представляли угрозу для республики, могли быть использованы во благо — для проведения глубочайших изменений в мире. Эти институты имеют все необходимое для того, чтобы покончить с голодом и болезнями, даже с войнами, если, конечно, убедить их взять этот курс.

Глобальная империя, напротив, это возмездие республике. Она эгоцентрична, служит во благо самой себе, алчна и материалистична; это система, основанная на меркантилизме. Как и все прежние империи, она готова протянуть руки, но только для того, чтобы присвоить ресурсы, схватить все, что можно, и набить свою ненасытную утробу. Она использует любые средства, чтобы ее правители обрели еще большую власть и богатство.

Конечно, по мере осознания этого различия я стал лучше понимать и свою собственную роль. Клодин предупреждала меня; она честно рассказала, что мне придется делать, если я соглашусь работать в MAIN. И все-таки мне потребовались годы работы в таких странах, как Индонезия, Панама, Иран и Колумбия, чтобы понять глубинный смысл происходящего. И, конечно, для этого понадобились терпение, любовь и беседы с такой женщиной, как Паула.

Я был лоялен по отношению к американской республике. Но благодаря новой, изощренной форме империализма мы стремились с помощью финансов сотворить то, чего пытались достичь военными средствами во Вьетнаме. Юго-Восточная Азия дала нам понять, что армии не всесильны; экономисты ответили на это созданием более подходящего плана. Агентства по международной помощи и обслуживающие их частные подрядчики (или, точнее, обслуживаемые ими) научились успешно воплощать этот план.

В разных странах на всех континентах я видел, как люди, работающие на американские корпорации, при этом официально не входя в систему ЭУ, приносили значительно больше вреда, чем заговоры. Как и многие инженеры MAIN, эти сотрудники не осознавали последствий своих действий. Они были убеждены, что потогонные конвейеры, фабрики, производившие обувь или запчасти для американских компаний, помогают бедным выбраться из нищеты, а не порабощают их, делая похожими на крепостных Средневековья или рабов на плантациях Юга. Как и их исторических предшественников, современных рабов заставили поверить, что они счастливее тех несчастных, кому случилось жить на задворках, в черных дырах Европы, в джунглях Африки или на диких землях на краю Америки.

Душевные сомнения — оставаться ли на службе в MAIN или уволиться — переросли в настоящий бунт. Совесть, безусловно, повелевала убраться из MAIN; однако другая часть меня, которую я предпочитал называть «выпускником Школы бизнеса», не была уверена в правильности такого решения. Моя собственная империя расширялась: я все увеличивал число подчиненных, стран и акций в своем инвестиционном портфеле — и собственное эго. К соблазнам, которые предоставляли деньги и образ жизни, к адреналину власти добавлялось предупреждение Клодин: войдя в систему, из нее уже не выйти.

Конечно, у Паулы эти слова вызвали презрительную усмешку:

— Почем ей знать?

Я ответил, что Клодин оказалась во многом права.

— Это было давно. Жизнь меняется. Да и в любом случае, какая разница? Ты живешь в разладе с собой. Что может Клодин или кто бы то ни был сделать хуже этого?

Паула часто возвращалась к этому аргументу, и в конце концов я признался — и ей и себе, что деньги, приключения и привлекательность моей нынешней жизни уже не могут компенсировать стресс, чувство вины и несогласие с самим собой. Будучи партнером MAIN, я становился все богаче; я понимал: стоит мне чуть дольше задержаться там — и я останусь в этой западне навсегда.

Однажды, когда мы прогуливались по берегу около старого испанского форта в Картахене, помнившего бесчисленные набеги пиратов, Паула нашла аргумент, который никогда раньше не приходил мне в голову.

— Что если ты никогда не будешь рассказывать о том, что знаешь? — спросила она.

— Ты имеешь в виду… просто молчать?

— Совершенно верно. Не давай им поводов преследовать тебя. Наоборот, пусть у них будут все основания просто оставить тебя в покое, не мутить воду.

Это было очень разумно. Я удивился, что сам не додумался до этого раньше. Я не стану писать книги или каким-либо другим способом раскрывать ту правду, которую мне довелось увидеть. Я не буду крестоносцем. Я стану просто человеком: буду радоваться жизни, путешествовать в свое удовольствие; может быть, обзаведусь семьей, женюсь на женщине, такой, как Паула. С меня довольно; я просто хочу уйти.

— Все, чему учила тебя Клодин, — обман, — добавила Паула. — Твоя жизнь — это ложь. — Она снисходительно улыбнулась. — Ты давно читал свое резюме?

Я признался, что давно.

— Почитай, — посоветовала она. — На днях я прочитала вариант на испанском. Если он совпадает с английским, мне кажется, тебе будет очень интересно.