Через несколько дней мы с Ямином, оставив Тегеран и пыльный поселок с нищими лачугами, двигались вдоль старого караванного пути на край пустыни. Когда уже садилось солнце, мы остановились около группы маленьких глиняных хибарок, окруженных пальмами.

— Очень старый оазис, — объяснил Ямин. — Существовал за много веков до Марко Поло.

Он повел меня к одной из лачуг.

— Человек, живущий в этом доме, имеет докторскую степень одного из ваших наиболее престижных университетов. По причинам, о которых вы скоро узнаете, он не может раскрыть свое имя. Вы можете называть его Док.

Он постучал в деревянную дверь, изнутри донесся неясный звук. Ямин пропустил меня внутрь. В крошечной комнате не было окон; она освещалась только масляной лампой, стоящей на низком столике в углу. Когда глаза приспособились к полумраку, я заметил, что глиняный пол был покрыт персидскими коврами. Затем стали проступать контуры человеческой фигуры в инвалидном кресле. Человек сидел перед лампой так, что его лица не было видно. Я только увидел, что он был замотан в одеяла, а на голове у него что-то надето. Кроме столика в углу, другой мебели в комнате не было. Ямин знаком попросил меня сесть на пол. Он подошел к человеку и мягко обнял его за плечи, сказал несколько слов на ухо, затем вернулся и сел рядом со мной.

— Я рассказывал вам о мистере Перкинсе, — сказал он. — Мы оба счастливы иметь честь встретиться с вами, сэр.

— Мистер Перкинс, добро пожаловать.

Голос, почти без акцента, был хриплым и низким. Я почувствовал, как стал наклоняться вперед, в небольшое пространство между нами, когда он сказал:

— Перед вами развалина. Но я не всегда был таким. Когда-то я был сильным, как вы. Я был советником шаха, близким человеком, которому он доверял.

Последовала пауза. — Шах шахов, царь царей.

Мне показалось, что голос его звучал, скорее, печально, чем зло.

— Я лично был знаком с многими мировыми лидерами. Эйзенхауэр, Никсон, де Голль. Они хотели с моей помощью ввести эту страну в капиталистический лагерь. Шах тоже доверял мне, и… — он издал звук, который мог бы быть кашлем, но я решил, что он усмехнулся, — я доверял шаху. Я поверил его риторике. Я был убежден, что Иран введет мусульманский мир в новую эпоху, что Персия выполнит свое предначертание. Это казалось нашим предназначением — шаха, моим, всех тех, кто выполнял миссию, ради которой мы были рождены.

Одеяла зашевелились; кресло с жужжанием повернулось. Я увидел человека в профиль: густая борода, и меня как током ударило — плоский профиль! У него не было носа! Содрогнувшись, я подавил шумный вдох.

— Не очень приятное зрелище, как вы считаете, мистер Перкинс, а? Жалко, что вы не видите этого при полном свете. Это так нелепо выглядит.

И опять раздался звук, напоминавший придушенный смех.

— Но, как вы наверняка знаете, я вынужден скрывать свое имя. Конечно, если вы очень захотите, то узнаете, кто я; кроме того, вам сообщат, что я мертв. Официально меня больше не существует. И все-таки я верю, что вы не станете этого делать. Вам и вашей семье лучше не знать обо мне. У шаха и САВАК длинные руки.

Кресло опять зажужжало и вернулось на место. Я почувствовал облегчение, как будто то, что мне не было видно профиля этого человека, отменяло насилие, совершенное над ним. Тогда я не знал об этом обычае, распространенном в некоторых мусульманских странах. Лицам, принесшим бесчестье и позор обществу или его руководителям, отрубали носы. Таким образом их помечали на всю жизнь — и это ясно доказывало лицо человека, сидящего передо мной.

— Уверен, мистер Перкинс, вы спрашиваете себя, зачем мы вас сюда пригласили. — Не дожидаясь ответа, человек в кресле продолжал: — Видите ли, человек, называющий себя царем царей, на самом деле — порождение зла. Его отец был низложен вашим ЦРУ — мне очень неприятно это говорить — с моей помощью, потому что он якобы сотрудничал с фашистами. Потом это несчастье с Моссадыком. Сегодня наш шах уже вот-вот обойдет Гитлера по количеству сотворенного им зла. И творит он это зло при поддержке вашего правительства.

— Почему? — спросил я.

— Очень просто. Шах — ваш единственный союзник на Ближнем Востоке. Промышленный мир крутится на нефтяной оси, а это — Ближний Восток. Да, конечно, у вас есть Израиль, но это, скорее, пассив, нежели актив. И нефти у них нет. Вашим политикам приходится всемерно угождать еврейскому электорату, для того чтобы получать их деньги на финансирование политических кампаний. Так что с Израилем вы, боюсь, застряли. Вашим нефтяным компаниям, а они еще более могущественны, чем евреи, нужны мы. А вам нужен наш шах, или вам кажется, что нужен: так же, как вам казались нужными коррумпированные руководители Южного Вьетнама.

— А вы считаете по-другому? Иран — это эквивалент Вьетнама?

— Потенциально — значительно хуже. Видите ли, этот шах долго не продержится у власти. Мусульманский мир ненавидит его. Не только арабы, но и все мусульмане: в Индонезии, в Соединенных Штатах, но больше всего здесь — его собственный персидский народ.

Послышался глухой удар. Я понял, что он ударил кулаком о подлокотник.

— Он — зло! Мы, персы, ненавидим его.

Наступила тишина. Слышалось только его тяжелое дыхание, как будто это усилие утомило его.

— Док очень близок к муллам, — негромко сказал Ямин. — Среди местных религиозных групп существует очень мощное скрытое движение; оно охватило всю страну, за исключением горстки людей, занимающихся коммерцией, которым выгоден капитализм шаха.

— Я не ставлю под сомнение ваши слова, — ответил я. — Но должен сказать, я четыре раза был у вас в стране и не видел признаков такого движения: все любят шаха, все довольны экономическим ростом.

— Вы не говорите на фарси, — заметил Ямин. — Поэтому слышите только то, что говорят вам те, кто преуспевает. Получившие образование в Штатах или Англии рано или поздно начинают работать на шаха. Док — исключение. Теперь.

Он помолчал, обдумывая следующие слова.

— То же относится и к вашей прессе. Они беседуют только с теми, кто принадлежит к его кругу. Конечно, большая ее часть тоже контролируется нефтяным лобби. Поэтому они слышат только то, что хотят слышать, и пишут то, что их рекламодатели хотят читать.

— Почему мы вам рассказываем обо всем этом, мистер Перкинс? Голос Дока стал еще более хриплым, как будто речь и эмоции вытягивали из него те немногие силы, которые он приберег для этой встречи.

— Потому что мы хотим убедить вашу компанию держаться подальше от нашей страны. Мы хотим предупредить вас, что это иллюзия, хотя вы и надеетесь получить здесь большие деньги. Это правительство долго не продержится. — Он опять ударил рукой по креслу. — А то, которое придет ему на смену, не будет испытывать никакой симпатии ни к вам, ни к вам подобным.

— Вы сказали, что нам не заплатят?

Док закашлялся. Подойдя к нему, Ямин стал растирать ему спину. Когда кашель прекратился, он заговорил с Доком на фарси, затем вернулся на свое место.

— Нам пора заканчивать, — сказал он. — Отвечаю на ваш вопрос: да, вы выполните всю работу, а когда придет время получать гонорар, шаха уже не будет.

На обратном пути я спросил Ямина, почему они решили предупредить MAIN о грядущей катастрофе.

— Мы бы с удовольствием наблюдали за банкротством вашей компании. И все-таки для нас лучше, если уйдет хотя бы одна такая компания, как ваша, это положит начало тенденции. Мы на это надеемся. Мы не хотим устраивать кровавую баню, но шах должен уйти, и мы используем все средства, чтобы облегчить эту задачу. Так что мы молим Аллаха, чтобы вы убедили вашего мистера Замботти убраться отсюда, пока еще есть время.

— А почему я?

— Я понял, что вы открыты, вы готовы воспринять правду. Наша информация о вас оказалась верной: вы — человек между двух миров, человек в середине.

Интересно, что же он знал обо мне?