Книга: Ганнибал. Враг Рима
Назад: Глава 5 МАЛХ
Дальше: Глава 7 НЕСПЕШНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

Глава 6
РАБСТВО

Кампания, окрестности Капуи

 

Ганнон уныло шагал следом за мулом Агесандра, глотая пыль, поднятую едущими впереди. Перед мулом надсмотрщика рабы несли носилки, в которых возлежали Атия и Аврелия, а впереди них скакали Фабриций и Квинт. Уже наступило утро, следующее после того, как Квинт купил его. Проведя ночь в доме Марциала, семья отправилась обратно в свою усадьбу. Эту короткую передышку Ганнон провел на кухне, вместе с прислуживающими по дому рабами. Ошеломленный, все еще не веря в расставание с Суниатоном, он просто свернулся комочком в углу и плакал. Никто не стал его утешать; ему лишь положили рядом тарелку с едой, чашку воды и набедренную повязку. Но потом Ганнон припомнил их любопытные взгляды. Несомненно, они видели такое несчетное количество раз. Новый раб, который только что понял, что его жизнь навсегда изменилась. Так, наверное, было со всеми ними. К счастью, Ганнон вскоре смог уснуть. Пусть отдых и был недолог, но он дал ему возможность хоть на какое-то время сбежать от реальности.
А теперь, в безжалостном свете дня, юноша столкнулся с ней лицом к лицу.
Он принадлежал Фабрицию, отцу Квинта. И никогда не увидит ни Суни, ни своих родных.
Ганнон пока что не составил мнения о своем хозяине. После краткого осмотра, когда они пришли в дом Марциала, Фабриций не обращал на него внимания. Выслушал объяснения сына насчет того, что благодаря образованности и знанию языков карфагенянин стоит тех денег, которые за него отдали. Долг перед перекупщиком все равно заплатил сам Квинт.
— Твое дело, как тратить свои деньги, — сказал Фабриций.
Он выглядит человеком достойным, подумал Ганнон, как и Квинт. Аврелия еще ребенок. Атия, жена Фабриция, была ему непонятна. Пока что она едва на него глянула, и Ганнону оставалось лишь надеяться, что она будет милостивой хозяйкой.
Странно было видеть совершенно нормальными людей, которых он всегда считал воплощенным злом. Более всего Ганнона беспокоил Агесандр. Сицилиец явно с самого начала затаил на него злобу. При всех своих проблемах юноша видел в своем положении и хорошие стороны, за что чувствовал невыразимую вину. Судьба Суниатона теперь на волоске, и Ганнон мог лишь молиться всем богам о том, чтобы они хоть как-то помогли его другу. В худшем случае — дали ему возможность умереть с достоинством.
Услышав слово «Сагунт», он навострил уши. Греческий город в Иберии, союзник Республики, уже не первый месяц привлекал внимание Ганнибала. Ведь, по сути, именно там должна была начаться война с Римом.
— Я думал, Сенат решил, что реальной угрозы Сагунту нет, — сказал Квинт. — После того как сагунтийцы потребовали компенсации за нападение на их земли, все, что сделал Ганнибал, — ответил им словами, пусть и достаточно грубо.
Ганнон скрыл усмешку. Он слышал об этом ответе несколько недель назад, дома. Паршивые блохастые дикари, так Ганнибал назвал жителей города. Все в Карфагене понимали, что эта отповедь была частью плана, в который входило нападение на Сагунт.
— Иногда политики недооценивают военачальников, — угрюмо ответил Фабриций. — Ганнибал к настоящему времени сделал куда больше, чем наговорил грубостей. Согласно последним донесениям, Сагунт окружен его армией. Они начали возводить укрепления. Будет осада. Карфаген наконец-то нанес свой удар.
Квинт гневно глянул на Ганнона, который тут же уткнулся взглядам в землю.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Не в этом году, — резко ответил Фабриций. — Лучшего момента Ганнибал и выбрать не мог. Обе консульские армии на востоке, и не просто так.
— Имеешь в виду Деметрия Фаросского? — спросил Квинт.
— Да.
— Разве он до недавнего времени не был нашим союзником?
— Был. А потом этот презренный пес решил, что от пиратства доходу больше. Под ударом оказалось судоходство во всей восточной части моря. А еще он начал угрожать иллирийским городам, находящимся под протекторатом Республики. Все проблемы уладят к осени. Войску Деметрия не устоять против четырех легионов и такого же количества социев.
Квинт не смог скрыть разочарования:
— А я ничего и не увижу.
— Не бойся. Будут еще войны, — произнес его отец с насмешливой улыбкой. — Твоя очередь придет очень скоро.
Квинт немного успокоился.
— А тем временем дело с Сагунтом повиснет в воздухе?
— Это неправильно, знаю, — ответил Фабриций. — Но главная фракция Сената решила, что нам следует поступить именно так. Остальным придется повиноваться.
Вот она, римская добросовестность, злорадно подумал Ганнон.
Некоторое время отец и сын ехали молча.
— А что будет делать Сенат, если Сагунт падет? — осторожно спросил Квинт.
— Думаю, выдвинет требование карфагенянам, чтобы отвели войска. Потребует выдать Ганнибала.
— И они это сделают? — приподняв брови, спросил Квинт.
Никогда, с яростью подумал Ганнон.
— Я так не думаю, — ответил Фабриций. — Даже у карфагенян есть гордость. Кроме того, их Совет старейшин наверняка знает о планах Ганнибала осадить Сагунт. Вряд ли они поддержали его только для того, чтобы потом сразу же согласиться на отступление.
Пока на него никто не обращает внимания, Ганнон сплюнул под ноги.
— Они не станут, еще бы, — прошептал он.
— Значит, война неизбежна! — вскричал Квинт. — Сенат не потерпит таких оскорблений.
Фабриций вздохнул.
— Нет, не потерпит, даже несмотря на то, что отчасти виновен в создавшейся ситуации. Наложенная по окончании последней войны на Карфаген контрибуция была просто чудовищной, а последующий захват Сардинии только усугубил положение. Этому нет никакого оправдания.
Ганнон едва мог поверить своим ушам. Римлянин сожалеет о том, что сделали по отношению к карфагенянам… Может, не все они — сущие чудовища? Но чутье сразу же подсказало ему ответ. Все равно они враги.
— Эта война случилась уже поколение назад, — возмущенно сказал Квинт. — А мы говорим о том, что происходит сейчас. Рим должен защитить союзника, на которого напали без веской причины.
— Должен… — пробормотал Фабриций, наклонив голову.
— Значит, война с Карфагеном начнется, так или иначе, — сказал Квинт и снова посмотрел на нового раба, но тот сделал вид, что не заметил.
— Вероятно… — ответил Фабриций. — Скорее всего не в этом году, но в следующем.
— Я хочу в ней участвовать! — с готовностью вскричал Квинт. — Но сначала мне нужно научиться как следует владеть мечом.
— Да, с копьем и луком ты хорошо управляешься, — признал его отец. Помолчал, видя, как Квинт ловит каждое его слово. — Строго говоря, для кавалерии это не обязательно, но, думаю, немного поупражняться с гладием тебе не помешает.
Квинт расплылся в улыбке.
— Благодарю тебя, отец. — Он поднес руку ко рту. — Мама! Аврелия! Вы слышали? Я стану мечником!
— Действительно, хорошая новость, — донесся из носилок приглушенный голос Атии, но Квинт уловил в нем оттенок печали.
Аврелия отодвинула занавеску и высунулась наружу.
— Как здорово! — сказала она, вымученно улыбаясь. На самом же деле ее снедала зависть.
— Начнем завтра же, — сказал Фабриций.
— Отлично! — воскликнул Квинт, мгновенно забыв о реакции матери и сестры. У него в голове уже возникли картины того, как он и Гай служат в кавалерии, покрывая славой себя и Рим.
Несмотря на чувство вины перед Суниатоном, Ганнон тоже приободрился. Ему, конечно, придется иметь дело с Агесандром, но он не погибнет, став гладиатором. И хотя он и не будет принимать в этом участия, воины его народа снова получат шанс взять Рим под командованием Ганнибала Барки. Человека, которого его отец называл лучшим военачальником всех времен из тех, кто состоял на службе у Карфагена.
Впервые за многие дни в сердце Ганнона зародилась надежда.

 

Как-то летним утром пришла весть, что в порт прибыли Малх и Сафон. Бостар вскричал от радости. Он спешно ринулся вдоль улиц Нового Карфагена, города, основанного Ганнибалом девять лет назад. Улыбка не сходила с его лица. Мельком увидев храм Эскулапа, стоящий на большом холме к востоку от стен, Бостар произнес благодарственную молитву богу врачевания и его последователям. Если бы не ранение правой руки, полученное во время одной из ожесточенных тренировок на заточенном оружии, он бы уже был в пути, по дороге к Сагунту, вместе с остальным войском. Вместо этого по приказу Алете, своего командира, Бостар остался. «Я не раз видел, как такие раны не доводили до добра, — сказал тогда Алете. — Оставайся здесь, на попечении жрецов. Присоединишься, когда поправишься. Сагунт за один день не падет, и даже за один месяц». Тогда Бостар не был рад этому, а теперь — сверх всякой меры.
Он скоро добежал до порта, тихой гавани Нового Карфагена. Размещение города было чрезвычайно выигрышным. Он расположился на далеко выступающем в Средиземное море мысу и со всех сторон был окружен водой. К востоку и югу лежало открытое море, а к северу и западу — большая лагуна, заполненная соленой водой. С сушей мыс соединяла лишь узкая полоска земли, теперь хорошо укрепленная, и взять город штурмом было практически невозможно. Неудивительно, что Новый Карфаген заменил Гадес на посту столицы Карфагенской Иберии.
Бостар пробежал мимо стоящих у причала кораблей. Вновь прибывшим приходилось швартоваться дальше. Как обычно, тут было полно народу. Пусть большая часть войска и отправилась в путь во главе с Ганнибалом, но новые войска и припасы прибывали каждый день. Грохотали дротики, которые складывали штабелями, блестели на солнце недавно окованные шлемы. Стояли запечатанные воском амфоры с оливковым маслом и вином, рулоны ткани и мешки с гвоздями. Деревянные ящики с глазурованной керамикой находились рядом с мешками с орехами. Болтающие между собой моряки сматывали канаты и мыли палубы освободившихся от груза судов. Рыбаки, вышедшие на промысел еще до рассвета, в поте лица выгружали улов на причал.
— Бостар!
Вытянув шею, молодой офицер принялся искать родных среди плотного леса мачт и снастей. Наконец, он заметил отца и Сафона на палубе триремы, которая была ошвартована через два корабля от него, вспрыгнул на палубу первого и побежал к ним.
— Добро пожаловать!
Спустя мгновение они встретились. Бостар поразился перемене отца и брата. С того времени, как он с ними расстался, они стали другими людьми. Холодными. С жесткими лицами. Безжалостными. Он поклонился Малху, стараясь не выказывать удивления.
— Отец… Как чудесно наконец увидеть тебя.
Жесткое выражение лица Малха слегка смягчилось.
— Что с твоей рукой?
— Царапина, не более. Глупая ошибка на тренировке, — ответил он. — И то к счастью, поскольку я остался тут только из-за нее. Пришлось каждый день ходить в храм Эскулапа, чтобы лечили.
Бостар повернулся к Сафону и удивился, что брат наблюдает за ним, не скрывая злобы. Надежды на примирение исчезли. Трещина, вызванная спором насчет того, отпускать ли Ганнона и Суниатона, ничуть не уменьшилась. Будто он и так не чувствует на себе вины, с печалью подумал Бостар. Вместо объятий он лишь поднял руку.
— Брат.
Сафон неуклюже повторил жест брата.
— Как в дороге?
— Вполне хорошо, — ответил Малх. — Римских трирем не видели, и то слава богам… — Его лицо дернулось от какого-то невысказанного чувства. — Ладно, хватит. Мы выяснили, что произошло с Ганноном.
— Что? — моргнув, переспросил Бостар.
— Ты слышал, — резко сказал Сафон. — Он и Суни не утонули.
— Откуда вы узнали? — спросил Бостар и открыл рот.
— Я никогда не терял веры в Мелькарта и не закрывал глаза и уши, — ответил Малх. — Нанял людей в порту, которые смотрели и слушали день и ночь. — Невесело усмехнулся, видя озадаченность Бостара. — Пару месяцев назад один из шпионов наткнулся на клад: подслушал разговор, который, как он думал, меня заинтересует. Мы арестовали и допросили этих моряков.
Бостар слушал рассказ отца не отрываясь. Узнав, что Ганнона и Суниатона захватили пираты, он принялся тихо плакать. Отец с братом не присоединились к нему, что еще сильнее его опечалило. Он еще больше отчаялся, узнав, что парней продали в рабство. «Я-то думал, что доброе дело делаю, позволив им отправиться порыбачить, — подумал он. — Как я ошибался!»
— Еще хуже, чем просто утонуть. Они могут попасть куда угодно. Кто угодно может их купить.
— Знаю! — рявкнул Сафон. — Их продали в Италии. По всей вероятности, в гладиаторы.
— Нет! — вскричал Бостар, и его глаза наполнились ужасом.
— Да, — жестко парировал Сафон. — И всё из-за тебя. Если бы ты их остановил, Ганнон сегодня был бы тут.
Бостар возмутился.
— Это уже слишком!
— Прекратите! — крикнул Малх, будто ударил хлыстом. — Сафон, ты и Бостар вместе пришли к такому решению, так ведь?
— Да, отец, — сдерживая ярость, ответил Сафон.
— Следовательно, вы ответственны за него оба, как и я, за то, что не обращался с ним помягче.
Малх не обратил внимания на удивление сына тем, что он тоже признал свою ответственность.
— Ганнона теперь нет с нами, и ругаться, вспоминая его, плохо для нас всех. Чтобы больше такого не было. Теперь наша задача — следовать за Ганнибалом и взять Сагунт. Если повезет, то боги даруют нам отмщение за Ганнона — позже, в бою с Римом. Все остальное мы должны оставить. Понятно?
— Да, отец, — пролепетали братья, не глядя друг на друга.
— Что вы сделали с пиратами? — не удержался от вопроса Бостар.
— Их кастрировали, переломали руки и ноги. А потом мерзавцев распяли, — спокойно ответил Малх. Не говоря больше ни слова, он выбрался на причал и пошел в город.
Сафон задержался, пока отец не оставил их одних.
— Это еще было слишком мало. Надо было и глаза им выдавить, — злобно сказал он.
Но, несмотря на внешнее воодушевление, ужас происшедшего, казалось, все еще стоял у него перед глазами. Сафон думал, что наказание, которому подвергли пиратов, освободит его от чувства облегчения, которое он испытал с исчезновением Ганнона. Но увидев снова среднего брата, он понял, что этого не произошло. «Главным буду я», — яростно подумал Сафон.
— Что ж, жаль, тебя там не было. Хотя вряд ли бы ты такое выдержал.
Несмотря на открытое сомнение в его отваге, Бостар сдержался. Он не собирался использовать свое звание в армии здесь и сейчас. Кроме того, он действительно не был уверен в том, как бы среагировал, окажись он в такой ситуации, имея возможность отомстить тем, кто обрек Ганнона на верную смерть. В глубине души Бостар был рад, что его там не было, но сомневался в том, что отец или Сафон поймут это. Мелькарт, взмолился он, пусть мой брат умрет достойной смертью и пусть мы, его родные, сможем преодолеть раздор. Молитва принесла ему слабое утешение, но это было все, что он мог сейчас сделать.
Помолиться и отправляться на предстоящую войну.

 

Проверив, нет ли поблизости Агесандра, Ганнон остановил мулов. Вспотевшие животные вовсе не возражали. Время было около полудня, жара в усадьбе стояла невыносимая. Ганнон глянул на одного из тех, вместе с кем он молотил пшеницу:
— Воды.
Галл тоже инстинктивно огляделся, ища взглядом сицилийца, положил вилы и взял кожаный мех, лежавший у сарая. Основательно отпив из него, заткнул мех и кинул Ганнону.
Юноша кивком поблагодарил его. Выпил с десяток глотков, но оставил достаточно, чтобы хватило остальным. Бросил мех Цингеториксу, другому галлу.
Напившись, тот вытер губы тыльной стороной ладони.
— Боги, какая жара, — произнес он на латыни, единственном языке, на котором его соплеменники могли общаться с Ганноном. — В этом проклятом месте, что, дождя не бывает? Вот дома…
— Знаем, — рыкнул Гальба, невысокий галл, чей торс, обгоревший на солнце, покрывали затейливые татуировки. — Дожди идут куда чаще. Даже не напоминай.
— Только не в Карфагене, — заметил Ганнон. — Там жарче и суше, чем здесь.
— Значит, ты здесь почти как дома, — мрачно улыбнувшись, сказал Цингеторикс.
Против воли Ганнон ухмыльнулся. Где-то пару месяцев после его появления галлы, с которыми он спал рядом, совершенно игнорировали его, переговариваясь только на своем гортанном быстром наречии. Юноша изо всех сил старался сойтись с ними, однако без толку. Перемены произошли, но постепенно. Ганнон не знал, было ли тому причиной излишнее и нежелательное внимание к нему со стороны Агесандра, но галлы протянули юному рабу руку дружбы, и теперь ему было немного полегче. Такой дух товарищества делал его здешнее существование хоть сколько-нибудь сносным. Это, а также новости о том, что железная хватка Ганнибала вокруг Сагунта сжимается. Очевидно, город падет еще до окончания года. Ганнон молился за успех карфагенского войска каждую ночь. А еще просил о том, чтобы ему когда-нибудь представилась возможность убить Агесандра.
Сейчас их было пятеро, и они продолжали работу, начавшуюся несколько недель назад, когда стали убирать урожай. Лето заканчивалось; Ганнон уже привык и к жизни в римской усадьбе, и к неустанной работе, которую ему приходилось выполнять каждый день. Работать было намного труднее из-за тяжелых железных кандалов на ногах, позволявших ему передвигаться не быстрее чем шагом, еле волоча ноги. Раньше Ганнон считал себя тренированным, но теперь усомнился в этом. Работать двенадцать, а иногда и больше часов на летней жаре в кандалах, полуголодному оказалось сложно, и теперь он стал тенью себя прежнего, но тенью крепкой и жилистой. Волосы висели длинными грязными прядями, обрамляя заросшее бородой лицо. Мышцы на торсе, на руках и ногах стали жесткими, как веревки, а кожа приобрела темно-коричневый оттенок. Галлы выглядели точно так же. «Мы словно дикие звери», — подумал Ганнон. Неудивительно, что Фабриция и его семью они видели редко.
Увидев вдалеке Агесандра, Ганнон свистнул условленным образом, чтобы оповестить товарищей. Мех мгновенно положили на место. Ганнон снова повел мулов вперед, и они потащили тяжелое бревно по сжатой пшенице, разложенной по плотно утоптанной земле. Галлы продолжили веять обмолоченные колосья, подбрасывая их вилами в воздух, чтобы ветер унес мякину. Эта работа была тупой и долгой, но ее надо было закончить, чтобы убрать зерно в телегу и отвезти в амбар, стоящий поблизости и выстроенный на сваях, чтобы уберечь урожай от грызунов.
Когда спустя несколько мгновений Агесандр подошел к ним, он встал в тени построек и принялся молча наблюдать за рабами. Они, обеспокоенные его приходом, усердно взялись за работу, стараясь не глядеть в сторону сицилийца. Вскоре их тела снова покрылись потом.
Каждый раз, разворачивая бревно, Ганнон ловил на себе безжалостный взгляд Агесандра, направленный на него. И не удивился, когда надзиратель пошел в его сторону.
— Слишком быстро мулов гонишь! Медленнее, а то половина зерен в колосьях останется.
— Да, господин, — пробормотал Ганнон, потянув за веревку ближайшего из мулов.
— Что такое? Не слышу тебя! — рявкнул Агесандр.
— Мигом, господин, — сказал уже громче Ганнон.
— Вонючий гугга. Все вы одинаковые. Бесполезные! — сказал Агесандр, доставая хлыст.
Ганнон напрягся. Похоже, без разницы, что он делает. Скорость, с которой шли мулы, — лишь последний пример. Умение обращаться с серпом и вилами, ловкость, с которой он достает ведро из колодца, — все сойдет. Все, что он делает, — плохо, и на все у сицилийца один ответ.
— Все вы ленивые ублюдки, — произнес сквозь зубы Агесандр, неторопливо разворачивая длинный хлыст из сыромятной кожи. — Дворняги, у которых матерей не было. Трусы. Черви.
Ганнон прищелкнул языком, командуя мулами и стараясь не слушать оскорблений.
— Может, у тебя мать и была, — продолжил Агесандр. — Самая грязная шлюха во всем Карфагене, раз родила такую тварь, как ты.
Ганнон яростно сжал пальцы на веревке, и на его плечах проступили бугры мышц. Уголком глаза он увидел позади сицилийца Гальбу, качавшего головой. Ганнон постарался расслабиться, но Агесандр уже увидел, что его оскорбление возымело действие.
— Не нравится? — с хохотом спросил сицилиец и поднял руку.
Спустя удар сердца хлыст со свистом опустился на спину Ганнона и захлестнул подмышечную впадину. Кончик со щелчком рассек кожу под правым соском. Было очень больно, юноша окаменел и слегка сбавил шаг. Агесандру только этого было и надо.
— Я тебе говорил идти медленнее?! — заорал он и снова взмахнул хлыстом. И снова. Три, шесть, дюжина ударов. Хотя Ганнон изо всех сил старался не проронить ни звука, под конец он все-таки застонал.
Улыбнувшись его слабости, надзиратель прекратил избиение. Он так мастерски обращался с хлыстом, что юноша каждый раз не мог сдержать стона боли, но был в состоянии продолжать работу.
— Вот теперь будешь всегда ходить с нужной скоростью, — заключил сицилиец.
— Да, господин, — пробормотал Ганнон.
Удовлетворенный, Агесандр жестко поглядел на галлов и сделал вид, что уходит.
Ганнон и не думал расслабляться. Он знал, что это еще не все.
Естественно, Агесандр снова повернулся к нему.
— Сегодня у тебя постель будет помягче, — сказал он.
Ганнон медленно поднял взгляд и посмотрел на сицилийца.
— Я тебе туда нассал.
Юноша не проронил ни слова. Стало еще хуже, чем когда Агесандр плевал ему в еду, урезал наполовину его долю воды. Гнев, едва тлевший в глубинах его души, разгорелся добела, раздутый таким бесчинством и унижением. Сильнейшим усилием воли Ганнон заставил себя сохранить спокойное и равнодушное выражение. «Не в этот раз, — сказал он себе. — Жди».
— Нечего сказать? — злорадно спросил Агесандр.
«Я не сделаю того, что от меня ждет этот ублюдок», — с яростью подумал Ганнон.
— Благодарю, господин.
Агесандр хмыкнул и ушел прочь.
— Грязный ублюдок, — прошептал Гальба, когда оказался рядом с карфагенянином. Остальные тоже согласно загудели. — Мы тебе что-нибудь из нашего отдадим. А влажное тряпье положим на место утром на случай, если он решит проверить.
— Благодарю, — пробормотал Ганнон. Он представил себе, как догоняет надзирателя и убивает его. Благодаря таланту Агесандра бить по больным местам в юноше возродился боевой дух. Если в ином мире он встретит Суниатона, то ему захочется высоко держать голову. А долго ждать этого не придется, понял Ганнон. Без разницы. Лучше смерть, чем такое ежедневное бесчестье.

 

Как ни странно, этим чудесным утром Квинту было нечего делать. Ночью прошел дождь, и было прохладнее, чем несколько месяцев до этого. Обрадовавшись свежему прохладному утру, он решил попытаться улучшить отношения с Аврелией. Последние пару месяцев, к своему неудовольствию, сестре пришлось заниматься со строгим учителем, рабом-греком с пухлым лицом, которого одолжил Атии Марциал. Вместо привычных прогулок по усадьбе Аврелии теперь приходилось покорно сидеть на месте и учить греческий и математику. Атия продолжала обучать ее шитью и прядению, а также вежливым манерам поведения. Протесты Аврелии натыкались на стену непонимания.
— Тебе пора учиться быть благородной женщиной, вот и все, — неоднократно говорила Атия. — Будешь и дальше возражать — хорошенько тебя отлуплю.
Аврелия повиновалась, но ее молчание за обеденным столом ясно показывало, что она думает обо всем этом.
Фабриций предпочитал не вмешиваться в дела жены, так что Квинт оставался единственным возможным союзником Аврелии. Но он ощущал себя меж двух огней. С одной стороны, юноша чувствовал себя виноватым в том, в каком положении оказалась сестра, с другой — прекрасно понимал, что брак по договоренности — лучшее, что можно сделать ради их семьи. Так что все его попытки развеять тоску сестры провалились, и Квинт начал избегать ее всякий раз, когда был свободен от дел. Обиженная Аврелия все чаще оставалась в одиночестве в своей комнате. Порочный круг, из которого не было выхода.
А Квинт тем временем с головой погрузился в работу, порученную ему отцом: бумаги, поездки по делам в Капую и тренировки с гладием. Но, несмотря на все прошедшие недели, он все так же тосковал по столь привычному и доверительному общению с сестрой. И принял решение. Пора перед ней извиниться — и жить дальше. Так больше нельзя. Хотя Фабриций еще не нашел Аврелии подходящего жениха, в ходе своих поездок в Рим он уже приступил к поискам.
Кинув в мешок еды, Квинт направился в комнату, примыкающую к внутреннему двору, где занималась Аврелия. Едва остановившись, чтобы постучать, он вошел. Учитель поднял взгляд и слегка нахмурился, недовольный его появлением.
— Господин Квинт. Чем обязаны удовольствию видеть тебя?
Квинт выпрямился во весь рост. Он был уже на три пальца выше отца, а над остальными людьми и вовсе возвышался.
— Я забираю Аврелию, чтобы прогуляться по усадьбе, — торжественно сказал он.
— Кто такое позволил? — ошеломленно спросил учитель.
— Я позволил, — ответил Квинт.
Учитель надул щеки.
— Ваши родители…
— Разрешат, без сомнения. Позже, я все им объясню, — небрежно махнув рукой, ответил Квинт. — Пошли, — сказал он Аврелии.
Сестра попыталась сделать недовольный вид, но надолго ее не хватило, и девушка вскочила с места. Табличка для письма и стилус с грохотом упали на пол, а учитель осуждающе прищелкнул языком. Но пожилой грек не стал оспаривать власть Квинта, и брат с сестрой без помех ушли.
С тех пор как он убил медведя, уверенность Квинта в себе росла не по дням, а по часам. И ему это нравилось. Он ухмыльнулся, глядя на Аврелию.
Та вдруг вспомнила их распрю.
— Что происходит?! — вскричала она. — Я тебя неделями не вижу, и вдруг ты вламываешься ко мне на урок, безо всякого предупреждения…
Квинт взял Аврелию за руку.
— Прости, что оставил тебя.
К его ужасу, в ее глазах появились слезы, и Квинт вдруг понял, как больно ей было.
— Что бы я ни сказал, никакого толку, — пробормотал он. — Даже не знаю, как тебе помочь. Прости меня.
Аврелия улыбнулась, преодолевая свою печаль.
— Я тоже не подарок, дулась неделями… Ладно, теперь же мы вместе… — Она озорно поглядела на него. — Прогулка по усадьбе? И чего же я здесь не видела, раз так тысячу?
— Мне больше ничего не пришло в голову, — смущенно ответил Квинт. — Что-нибудь, чтобы отвлечь тебя.
Ухмыляясь, она толкнула его локтем.
— Этого хватило, чтобы заткнуть старого дурака. Благодарю тебя. Мне все равно, куда мы пойдем.
Взявшись за руки, они направились по дороге, ведущей к оливковой роще.

 

Ганнон сразу увидел, что Агесандр в плохом настроении. Любой из рабов, допустивший малейшую оплошность, сразу же попадал под град ругательств. Десять рабов тащили плетеные корзины, а сицилиец шел позади. К счастью, Ганнон шел впереди, так что надсмотрщик уделял ему мало внимания. Им надо было дойти до террас, где росли сливы, внезапно и очень быстро созревшие. Собирать сочные ягоды будет несложно по сравнению с предыдущими работами, и Ганнон с нетерпением ждал этого. Агесандр бдителен, но не до бесконечности. К концу дня в бурчащем животе Ганнона уже будет достаточно слив.
Однако спустя мгновение он уже проклял свой оптимизм.
Гальба, шедший позади него, оступился и упал на землю. Раздался стон боли, и, обернувшись, Ганнон увидел на правой голени товарища скверную рану. Он напоролся на острый обломок камня, торчащий из земли. Кровь из раны стала стекать по мускулистой ноге Гальбы, тут же впитываясь в землю.
— У тебя на сегодня всё, — тихо произнес Ганнон.
— Вряд ли Агесандр согласится, — скривившись, ответил Гальба. — Помоги встать.
Юноша наклонился, но было уже поздно.
Протолкавшись вперед, сицилиец быстро настиг их.
— Что тут такое, во имя Гадеса?
— Он упал и поранил ногу, — начал было объяснять Ганнон.
Агесандр крутанулся, и его глаза блеснули, как кремни.
— Пусть этот кусок дерьма сам объясняется, — прошипел он, прежде чем повернуться к Гальбе. — Ну?
— Все так, как он сказал, господин, — осторожно ответил галл. — Я споткнулся и упал на этот камень.
— Ты сделал это специально, чтобы пару дней не работать! — прорычал Агесандр.
— Нет, господин.
— Лжец! — крикнул сицилиец и, выхватив хлыст, принялся охаживать Гальбу.
Ярость переполнила Ганнона.
— Оставь его! — крикнул он. — Он ничего такого не сделал!
Ударив Гальбу хлыстом еще несколько раз и завершив дело увесистым пинком, Агесандр поглядел на Ганнона. Его ноздри раздулись.
— Что ты сказал?
— Собирать сливы — легкая работа. Почему бы ему не попытаться? — прорычал Ганнон. — Человек споткнулся, вот и все.
Глаза сицилийца расширились от гнева и изумления.
— Ты смеешь говорить мне, что нужно делать? Ты, червивый кусок нечистот?
В это мгновение Ганнон все отдал бы за меч в руке. Но меча у него не было, только гнев. Впрочем, в горячке было достаточно и этого.
— Это я-то? — презрительно ответил он. — А ты — просто низкородный сицилийский мерзавец. Будь у меня ноги в дерьме, я бы их о тебя не вытер!
Внутри у Агесандра что-то щелкнуло. Подняв хлыст, он ударил Ганнона в лицо окованным металлом кнутовищем.
Раздался громкий хруст, и юноша почувствовал, что в носу сломался хрящ. Наполовину ослепший от сильной боли, он отшатнулся, инстинктивно закрываясь руками от следующего удара. Не было возможности подобрать камень, хоть что-то, чтобы защитить себя. Агесандр кинулся на него, как лев на добычу. Через плечо по спине Ганнона ударил хлыст, кончик которого впился ему в ягодицу. Со свистом улетел назад и спустя удар сердца вернулся, раз за разом прорезая его кожу на обнаженной спине. Ганнон пятился, но хохочущий сицилиец наступал. Когда юноша споткнулся о корень дерева, Агесандр толкнул его в грудь, и Ганнон растянулся на земле. Сбив дыхание, он не мог ничего сделать, только смотрел на нависающее над ним перекошенное злобой лицо. Последовал мощный удар ногой в бок, и сломанные Варсаконом ребра снова переломились. От невыносимой боли Ганнон заорал, ненавидя себя за эту слабость. Но худшее было впереди. Агесандр бил его до тех пор, пока юноша едва не потерял сознание. Затем перекатил его на спину.
— Смотри на меня, — приказал надсмотрщик. Последовали удары ногами, и Ганнон с трудом открыл глаза. Сицилиец тут же высоко поднял правую ногу, обутую в подбитую гвоздями сандалию. — Это за моих товарищей, — пробормотал он. — И за мою семью.
Ганнон понятия не имел, о чем говорит Агесандр. «Этот ублюдок убить меня хочет», — смог лишь подумать он. Странно, но ему уже было все равно. По крайней мере, конец страданиям. Ганнон ощутил укол сожаления, понимая, что уже никогда не увидит родных. Не сможет извиниться перед отцом. Да будет так. Сдавшись, Ганнон закрыл глаза и стал ждать, когда Агесандр покончит со всем этим.
Но удара так и не последовало.
Вместо этого зазвучал властный голос:
— Агесандр! Остановись!
Поначалу Ганнон не понял, что происходит, но когда голос раздался снова и он почувствовал, что сицилиец отходит в сторону, то наконец понял, что кто-то вмешался. Кто? Лежа на спине на сухой жесткой земле, Ганнон был в состоянии лишь судорожно неглубоко дышать. От каждого движения грудной клетки его всего будто пронзали тупыми ножами. И лишь боль не давала ему потерять сознание. Юноша видел, как Агесандр бросает на него взгляды, полные ненависти, но больше не бьет его.
Спустя удар сердца он краем глаза заметил Квинта и Аврелию, детей Фабриция. У них на лицах было ничем не прикрытое возмущение.
— Что ты наделал?! — вскричала Аврелия, опускаясь на колени рядом с Ганноном. Хотя залитого кровью карфагенянина было трудно узнать, все равно у нее дернуло в животе, когда она оказалась рядом с ним.
Ганнон попытался ей улыбнуться. После жестокого лица Агесандра ее облик походил на нимфу или какое-то другое волшебное создание.
— Ну? — жестко спросил Квинт. — Объяснись.
— Твой отец поручил мне управлять фермой и командовать рабами, — выпалил Агесандр. — Так было заведено еще до твоего рождения.
— А если бы ты убил раба? Что он тогда сказал бы? — с вызовом сказала Аврелия.
— Ладно вам, — ошеломленно ответил Агесандр. — Я всего лишь поколотил его, вот и все.
Квинт издевательски рассмеялся:
— Ты собирался наступить ему на голову. На каменистой земле такой удар сломал бы ему череп!
Агесандр замолчал.
— Так ведь? — требовательно спросил Квинт. Когда он увидел, кого именно хотел убить сицилиец, его ярость удвоилась. Последние остатки уважения к Агесандру исчезли. — Отвечай, во имя богов.
— Думаю, да, — тихо пробормотал Агесандр.
— Ты сознательно намеревался это сделать? — спросила Аврелия.
Сицилиец поглядел на Ганнона.
— Нет, — ответил он, сложив руки на груди. — Не сдержался, вот и все.
«Лжец», — подумал Ганнон. Лицо Аврелии скривилось, она тоже не верила Агесандру.
Квинт видел, что надсмотрщик лжет, но если продолжать обвинять его, непонятно, чем это кончится. А он все-таки чувствовал себя еще не настолько уверенно.
— Как это случилось? — спросил он.
Агесандр показал на Гальбу.
— Этот раб намеренно упал и повредил ногу. Пытался увильнуть от работы. Старый трюк, я его сразу раскусил. Пару раз ударил пса, чтобы проучить, а этот гугга сказал, чтобы я прекратил, что это просто случайность. — Агесандр фыркнул. — Такое непослушание терпеть нельзя. Он должен был сразу же осознать свою ошибку.
Квинт поглядел на Ганнона.
— Думаю, это тебе удалось, — язвительно сказал он. — Он уже на полпути в Гадес.
У Агесандра приподнялся краешек рта.
Но заметил это только Ганнон. «Надсмотрщик хочет убить меня. Почему?»
Это была последняя связная мысль в его голове.

 

Квинт снова почувствовал прилив уверенности в себе, после новой победы над Агесандром. Не позволил тащить Ганнона обратно на ферму, словно мешок с зерном, как хотел поступить сицилиец, и настоял, чтобы принесли носилки. Гальба и сам дохромает. Нахмурившись, Агесандр подчинился и послал раба на ферму. Затем надзиратель принялся мрачно глядеть, как Аврелия, оторвав полосу ткани, протирает от крови лицо Ганнону. У нее по щекам катились слезы, но она не издала ни звука. Не собиралась радовать Агесандра тем, что расплачется в голос.
Вскоре, когда Ганнона аккуратно положили на носилки, она встала. Нижнюю часть ее одежды покрывали смесь пыли и крови, оттого что она стояла на коленях рядом с ним. Ее глаза, красные от слез, сверкали гневом, но лицо ее было жестким.
— Если он умрет, я позабочусь, чтобы отец заставил тебя заплатить за это, — сказала она. — Клянусь.
Агесандр попытался обратить все в шутку.
— Чтобы убить гуггу, надо было постараться посильнее, — заявил он.
Аврелия поглядела на него со страхом, но в то же время ее глаза сверкали от еле сдерживаемого гнева.
— Пошли, — мягко сказал Квинт, уводя ее. Агесандр пошел было следом, но Квинт решил, что с него хватит.
— Иди занимайся своим делом! — рявкнул он. — Мы способны позаботиться о своих рабах.
Положив Ганнона на простыни, постеленные на соломенный тюфяк в пустующей конюшне, они поглядели на него. Он лежал, подобный трупу. Квинту не нравилась бледность его лица. Если карфагенянин умрет, это больно ударит по карману семьи. Он приказал принести с кухни горячей воды, а еще полос ткани и бутыль с уксусом. Когда требуемое принесли, Квинт поразился реакции Аврелии. Та никому не позволила возиться с ранами карфагенянина. Элира занялась раной Гальбы, а Квинт с восхищением глядел на нее. Иллирийка оказалась хорошим лекарем — видимо, благодаря своему происхождению. В свое время она говорила Квинту, что к ее матери приходили за исцелением все соплеменники. Она промыла рану большим количеством горячей воды, затем, не обращая внимания на шипящего от боли Гальбу, обильно полила рану уксусом, вытерла насухо и наложила повязку.
— Пара дней отдыха и неделя на легкой работе, — сказал Квинт, когда она закончила. — Сам скажу это Агесандру.
Бормоча благодарности, галл, прихрамывая, ушел прочь.
За спиной римлянина раздался стон, и Квинт обернулся. Аврелия что-то делала, и лицо Ганнона слегка дернулось, но потом снова расслабилось.
— Он жив, — с облегчением сказал Квинт.
— И не благодаря Агесандру, — яростно ответила Аврелия. — Представь, если бы нас не оказалось рядом!.. Все равно, он еще может умереть.
Замолчав, она сдержала слезы.
Квинт похлопал ее по плечу, удивляясь, почему она так расстроилась. В конце концов, Ганнон — всего лишь раб.
К тюфяку подошла Элира.
— Позволь мне посмотреть на него, — попросила она.
К удивлению Квинта, Аврелия отошла в сторону. Они молча глядели, как иллирийка опытной рукой ощупывает избитое тело юноши, аккуратно нажимая то там, то тут.
— Повреждений на голове я не нашла, кроме сломанного носа, — через некоторое время сообщила Элира. — Три сломанных ребра и рассечения от хлыста. — Показала на выступающие ребра и впавший живот. — А еще его плохо кормили. Но он крепкий. При хорошем уходе и нормальном количестве еды он придет в себя за неделю.
— Хвала Юпитеру! — вскричала Аврелия.
Квинт тоже с облегчением улыбнулся и отправился искать Фабриция. О жестокости Агесандра следует доложить немедленно. Он понимал, что отец вряд ли серьезно накажет сицилийца, который, без сомнения, станет все отрицать. Юноша уже заранее знал, что скажет Фабриций. Поддержание дисциплины входит в обязанности надзирателя, и ни один раб не имеет права оспаривать его право так, как сделал это Ганнон. Но сейчас Агесандр впервые перешел грань. С точки зрения Фабриция, это случайность. А вот сам Квинт хорошо понимал, свидетелем чему он стал. Юноша стиснул зубы.
Теперь придется внимательно приглядывать за Агесандром.

 

Ганнон очнулся от боли, пронизывающей грудь каждый раз, как он делал вдох. Пульсирующая боль напомнила о том, что сломан нос. Он поднял руки и ощутил, что грудь туго замотана тканью. Кандалов на лодыжках не было. Вряд ли это сделал Агесандр. Квинт настоял на том, чтобы меня лечили, подумал Ганнон. Он удивился еще больше, открыв глаза. Вместо убогой клетушки и влажной соломы юный карфагенянин увидел вокруг пустую конюшню, а под ним была чистая простыня. Временами звучащее ржание подсказало ему, что рядом лошади. Потом он увидел стоящий рядом табурет. Кого-то оставили присматривать за ним.
На порог упала тень, и, подняв взгляд, Ганнон увидел Элиру, держащую в руках глиняный кувшин и две чашки.
— Ты очнулся! — просияв, сказала она.
Он медленно кивнул, наслаждаясь видом красивой девушки.
Элира спешно подошла к нему.
— Как себя чувствуешь?
— Все болит.
Протянув руку, она подняла с пола небольшую бутыль из тыквы.
— Выпей немного этого.
— Что это? — с подозрением спросил Ганнон.
Элира улыбнулась.
— Папаверум, разведенная настойка мака. — Увидев его недоумение, объяснила: — Она притупит боль.
Ганнон был слишком слаб, чтобы спорить. Взяв в руки бутыль, он сделал хороший глоток болеутоляющей настойки, скривившись от ее горького вкуса.
— Скоро подействует, — успокаивающе проговорила Элира. — Тогда сможешь еще поспать.
Внезапно Ганнон вспомнил про сицилийца и попытался сесть. Даже это небольшое усилие показалось ему непомерным.
— Что там с Агесандром?
— Не беспокойся. Фабриций видел твои раны и приказал надсмотрщику тебя не трогать. Видимо, боги были особо благосклонны, раз он даже позволил мне за тобой ухаживать. Не сразу, но Аврелия его уговорила… — Элира коснулась ладонью его лица, мокрого от пота, и мрачно заключила: — Слушай, ты слаб, как котенок. Лучше ложись.
Ганнон повиновался. С чего вдруг Аврелии беспокоиться о нем, подумал он. Почувствовав, что маковая настойка начинает действовать, закрыл глаза. Здорово, что один из детей хозяина на его стороне, но Ганнон все равно сомневался, что Аврелии удастся защитить его ото всех козней Агесандра. Она еще девочка. Впрочем, устало подумал Ганнон, все равно дела идут лучше, чем он мог надеяться. Может, боги еще раз оказали ему милость? Сосредоточившись на этой мысли, Ганнон расслабился, и к нему пришел сон.
Назад: Глава 5 МАЛХ
Дальше: Глава 7 НЕСПЕШНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ