Глава 2
«Военная тревога» 27-го года: Момент истины

Троцкий был смещен — но троцкизм как воинствующая идеология ортодоксального марксизма все еще оставался «на вооружении» РКП (б) и РККА, «меча пролетарской революции». Большинство руководителей партии и армии страстно мечтали ворваться в Европу и вооруженной рукой свергнуть вековой гнет буржуазии и дворянства, освободить трудящиеся массы, принести им свет истины. И пока не имело значения, что во главе партии стал Иосиф Сталин, человек, объявивший приоритетной целью для партийного и государственного аппарата «построение социализма в одной, отдельно взятой стране», — имело значение то, что половина членов ЦК и командиров дивизий и корпусов Красной Армии жаждали всенепременно разжечь костер Мировой Революции на сопредельных территориях.

Жаждали — и всемерно к этому готовились.

В результате геополитических изменений 1918–1920 годов на своих западных рубежах Советская Россия стала граничить с Финляндией, Эстонией, Латвией, Польшей и Румынией — с так называемыми «лимитрофами», государствами, образовавшими «санитарный кордон» против большевистской «заразы». И именно эти государства представляли собой «первый эшелон» европейских буржуазных стран, кои большевистское руководство намеревалось подвергнуть непременному «освобождению», буде к тому представится возможность — желательно оптом, но можно и в розницу, в порядке живой очереди. Ближе всех к границам Советской России были Варшава и Бухарест. Посему именно государства-лимитрофы с означенными столицами и предстояло «освободить» доблестным представителям «первого в мире пролетарского государства», одетыми в солдатские шинели, в первую очередь — раньше, чем остальные европейские государства, чей пролетариат так жаждал получить освобождение из рук Красной Армии.

Конечно, большевики из руководства СССР с гораздо большим удовольствием, нежели «советизацию» Румынии или Польши, провели бы «советизацию» Германии и прочих бельгий с голландиями, да вот незадача — иначе, чем сломав польский и румынский «санитарные кордоны», до Западной Европы им было не добраться.

И большевистское руководство принялось за подготовку радикального слома этого самого «кордона».

Подготовка почвы для «освобождения» Западной Украины и Западной Белоруссии началась почти сразу же после заключения в 1921 году Рижского мира, по которому эти территории отходили Польше.

В июне 1921 года товарищ Фрунзе в статье «Единая военная доктрина и Красная Армия» написал, что: «Второе средство борьбы с техническими преимуществами армии противника мы видим в подготовке ведения партизанской войны на территории возможных театров военных действий. Если государство уделит этому достаточно серьезное внимание, если подготовка «малой войны» будет производиться систематически и планомерно, то и этим путем можно создать для армий противника такую обстановку, в которой при всех своих технических преимуществах они окажутся бессильными перед сравнительно плохо вооруженным, но полным инициативы, смелым и решительным противником.

Но обязательным условием плодотворности этой идеи «малой войны» является заблаговременная разработка ее плана и создание всех предпосылок, обеспечивающих успех ее широкого развития. Поэтому одной из задач нашего Генерального штаба должна стать разработка идеи «малой войны» в ее применении к нашим будущим войнам с противником, технически стоящим выше нас».

Теория недалеко ушла от практики — эта самая «малая война», за которую ратовал товарищ Фрунзе, довольно бодро началась в польском приграничье уже в 1922 году. 19 мая 1923 года тридцать белорусских «красных повстанцев» уничтожили полицейский участок и гминное правление в селе Чучевицы Лунинецкого повета. В мае того же года на шоссе Радошковичи — Красное местным партизанским отрядом Виктора Залесского (состоявшего, кстати, из крестьян-поляков) захвачен начальник Радошковичского карательного отряда поручик Кухарский с женой. Отпущенный партизанами «под честное слово» прекратить против них борьбу, поручик вскоре уволился со службы и покинул белорусскую землю. 27 августа 1923 года партизаны провели операцию в селе Телеханы Коссовского повета, убив двух полицейских и войта (старосту). 29 августа 1923 года десять партизан напали на имение «Молодово» Дрогиченского повета. 20 декабря 1923 года тридцать партизан под командой Ваупшасова захватили местечко Городок, где разгромили полицейский гарнизон из 32 человек. 6 февраля 1924-го отряд в 50 партизан при двух пулеметах захватил имение «Огаревичи» Круговичского гмина. 18 мая 29 повстанцев разгромили полицейский участок в местечке Кривичи Велейского повета. 18 июля был разгромлен полицейский участок в местечке Вишневе. В ночь с 3 на 4 августа 1924 года 58 боевиков во главе с Ваупшасовым провели знаменитую Столбцовскую операцию, звучное эхо которой прокатилось по всей Польше. Партизаны разгромили гарнизон уездного города, железнодорожную станцию, а заодно староство, поветовое управление полиции, городской полицейский участок, захватили тюрьму и освободили руководителя военной организации компартии Польши Стефана Скульского (Мертенс) и руководителя компартии Западной Белоруссии Павла Корчика.

Так называемая «активная разведка» (в некоторых документах Разведупра она именовалась «повстанческим движением») достигла своей кульминации осенью 1924 года. Нападения на помещичьи имения, полицейские посты и, особенно, на поезда стали более дерзкими и частыми.

В сентябре 1924 года отряд под командованием Кирилла Орловского напал на специальный поезд, в котором ехал полесский воевода Довнарович и сопровождавшие его польские сановники — комендант 14-го округа полиции Менсович, епископ Лозинский и сенатор Вислоух. Повстанцы не стали расстреливать воеводу, а выпороли его кнутом. У белорусских партизан хватило ума обойтись без трупов — но зато покуражились ребята знатно. Всех захваченных отпустили, предварительно отобрав оружие, деньги и документы. В этот же день были разгромлены имение «Юзефов» в Пинском повете и имение «Дукшты» Свенцянского повета.

В ноябре 1924-го другой партизанский отряд, уже в Барановичском уезде, остановил поезд у станции Лесная. Ехавшие в поезде офицеры и солдаты также лишились своих денег, документов и оружия. Но на этот раз, правда, полякам все же удалось отыграться — в ночь с 12 на 13 ноября польские уланы схватили спящими в деревне Нагорная Чесноковка шестнадцать участников налета, из них четверых (Харитона Кравчука, Ивана Струкова, Николая Ананько и Ивана Фирмачука) расстреляли, остальных бросили в застенки.

Репрессии не ограничились погонями польской кавалерии за повстанческими отрядами. В агентурном донесении из Варшавы, полученном Разведупром, отмечалось: «После захвата воеводского поезда у станции Ловча и последующего затем ограбления поезда у станции Лесной в сторону восточной границы были выдвинуты от ближайших строевых частей роты, батальоны и эскадроны для поддержания полицейской пограничной стражи. Перепуганное налетами начальство дошло до того, что в таком пункте, как Лунинец, был сосредоточен целый сводный отряд в составе батальона пехоты и конного полка».

Кстати, нельзя сказать, что большевики были так уж уникальны в своих действиях по «активной разведке» на территории сопредельных государств. В эти же годы итальянцы, например, считали ничуть не предосудительным содержать на своей территории лагеря хорватских усташей Кватерника, которые готовились сражаться за «независимую Хорватию» с законными властями Югославии (до 1926 года — Королевства сербов, хорватов и словенцев). Правда, после убийства в 1934 году усташами югославского короля Александра и министра иностранных дел Франции Барту Муссолини счел неприличным открыто поддерживать таким образом хорватский сепаратизм — но падающее знамя последнего с удовольствием подхватила Германия.

Да и «просвещенные мореплаватели» в эти годы не могли похвастаться чистотой своего мундира. После того как им с помощью прямой агрессии в 1919 году не удалось свалить афганского короля Амануллу, они легко и просто сделали это через несколько лет с помощью отрядов бандита Баче Сакао, созданных, оснащенных и обученных на английские деньги и на формально английской (Северо-Западная пограничная провинция тогдашней Индии, сегодня — Пакистан) территории.

Но это так, к слову.

Поляки решили большевикам вооруженных дерзостей на своей территории не спускать.

Осенью 1924 года в донесениях агентуры ОГПУ в пограничных областях на востоке Польши стали появляться тревожные сообщения о сосредоточении крупных сил польской армии у советских рубежей.

9 октября 1924 года начальник Разведупра Ян Берзин направил Уншлихту справку о положении в Восточной Польше. В документе отмечалось: «Вместо малочисленной, плохо вооруженной и неэффективной пограничной полиции на территории Восточной Польши создается корпус пограничной охраны, состоящий из пяти бригад, — по числу воеводств у советских рубежей. Бригады включают пехотные и кавалерийские части, укомплектованные добровольцами, прошедшими военную службу». До окончания формирования новых соединений в пограничную полосу перебрасывались значительные силы армейской кавалерии.

Новые соединения и перемещения кавалерийских частей в пограничной зоне были приняты агентурой ОГПУ за сосредоточение крупных сил польской армии на востоке страны — поскольку «соседи» были не в курсе тех опасных игр, что последние два года вел с Польшей Разведупр Красной Армии!

Польское же руководство хорошо знало, откуда исходит угроза восточным рубежам государства. Для него не являлось тайной, каким образом оказались в Речи Посполитой партизанские группы, кто их снабжал оружием и боеприпасами, где они находили убежище после операций. Впрочем, поляки и сами были горазды «запустить большевикам блох за воротник» — во Втором (разведывательном) отделе польского Генштаба специально обученные офицеры занимались формированием и вооружением антисоветских отрядов и последующей засылкой их на советскую территорию. Две разведки двух недружественных государств вели тайную войну — хотя ни о какой открытой войне Советской России с Польшей речи пока не шло.

Помимо чисто контрразведывательных операций, поляки активизировали войсковую составляющую своей «стражи граничней» — в польском приграничье начали активно действовать части созданного корпуса погранохраны. Так, «Газета Варшавска» в номере от 7 января 1925 года опубликовала отчет о положении в восточных воеводствах в декабре 1924 года: отмечены 18 попыток повстанческих групп численностью от 5 до 30 человек перейти с советской территории на польскую, 14 случаев обратного перехода партизан с польской территории на советскую после совершения в Польше различных акций, 15 вооруженных нападений на объекты погранохраны. Приводились и другие цифры: 14 убитых, 60 пленных бандитов, повстанцев и шпионов, 70 человек просто арестованных за нелегальный переход польской границы.

Разведупр в конце 1924 года всерьез готовился начать войну с Польшей в ближайшие месяцы — к сожалению его руководителей, ни руководство страны, ни командование армии, ни верхушка ГПУ к этой войне пока всерьез не готовились (и даже не знали о планах Разведупра!). Посему очень скоро «активная разведка» на территории Польши привела к весьма серьезным последствиям, ибо, повторюсь, с соседним государством в это время поддерживаются нормальные дипломатические отношения — и бои оснащенных и обученных советскими органами отрядов с польской погранстражей рано или поздно, но должны были завершиться грандиозным скандалом.

Он не заставил себя долго ждать.

Гром грянул в ночь с 7 на 8 января 1925 года. Отряд «наших» повстанцев, прижатый польскими войсками к границе на самом юге польско-советского рубежа, с боем прорвался на советскую территорию, в темноте разгромив советскую погранзаставу у местечка Ямполь. Партизаны были одеты в польскую военную форму — как у них это было обычно заведено, — и пограничники решили, что нападение произведено польскими регулярными частями. Тем более — руководство погранвойск ОГПУ понятия не имело о том, чем занимался у них под боком Разведупр, ибо военные разведчики тогда не считали возможным не то что ставить в известность «соседей» о деталях своей деятельности — они их вообще ни о чем подобном не информировали.

Тревожное сообщение о ЧП на границе ушло в столицу Украины Харьков и в Москву, и инцидент начал разрастаться до уровня крупного международного скандала.

В Кремле, основываясь на полученной информации, решили, что имеет место едва ли не акт военной агрессии. Случай был вопиющий, и его решили обсудить на намеченном на 8 января заседании Политбюро ЦК ВКП (б). Во время обсуждения выступили: наркоминдел Георгий Чичерин, его заместитель Максим Литвинов и заместитель председателя ОГПУ Вячеслав Менжинский. Для срочного расследования всех обстоятельств дела решили создать специальную «тройку» и до окончания ее работы резких дипломатических шагов не делать — руководители партии чувствовали, что «прорыв польских войск» что-то уж больно скверно попахивает, и, прежде чем гнать взашей польского посла, — решили сначала разобраться. На всякий случай НКИДу поручили указать представителю Польши «на готовность с нашей стороны к улаживанию этого инцидента «мирным путем».

«Тройка» выяснила на месте все подробности этой истории и выявила роль Разведупра в ЧП. В свою очередь польская печать, а за ней и влиятельные европейские газеты подняли изрядный шум. Например, «Курьер поранны» в номере от 21 января 1925 года поместил сообщение под заголовком: «Виновники нападения на Ямполь», в котором сообщалось, что напала на Ямполь советская банда после того, как ей несколько раз не удалось в этом же районе перейти границу.

В такой нервозной обстановке Политбюро 27 января опять рассматривает вопрос о нападении на Ямполь. Снова выступают дипломаты Чичерин, Литвинов и член коллегии НКИД Копп. После обсуждения постановили: создать комиссию в составе Куйбышева, Дзержинского, Уншлихта, Фрунзе и Чичерина «для рассмотрения и установления формы работы Разведупра за границей и целесообразности дальнейшего существования Разведупра в том виде, в каком он до сих пор вел свою работу».

То, что бандитизмом на сопредельной территории занимались «свои», комиссия выяснила довольно быстро. Но для профилактики и чтобы напустить на это дело побольше дыму — несмотря на шум в иностранной печати и обвинения советского правительства в поощрении бандитизма на польской территории, — было решено поручить НКИДу составить ноту с обвинением польской стороны в нападении регулярных польских частей на советскую территорию. Причем это обвинение должно было быть весьма расплывчатым — чтобы нота не могла послужить предлогом для обострения советско-польских отношений. Такая вот дипломатическая эквилибристка. И поляков обвинить в том, чего они не делали, и отношения с ними окончательно не испортить.

В тот же день, 27 января 1925 года, Дзержинский поручил своему заместителю Ягоде допросить погранохрану обо всем, что ей известно о наших «повстанцах» и о деятельности Разведупра, а полпреду ОГПУ на Украине Балицкому написал: «Безответственным действиям Разведупра, втягивающим нас в конфликт с соседним государством, надо положить властно предел. Случай в Ямполе показал, что на нашей территории существуют банды против поляков. Так равно и при содействии с нашей стороны работают банды за кордоном?»

Кстати, о мифическом «всемогуществе» ОГПУ и его шефа. Председатель ОГПУ в действительности не знал (!) численности, дислокации, вооружения созданных Разведупром РККА «банд» — как на нашей территории, так и по ту сторону границы! Дзержинский не знал, каким лицам и учреждениям в погранполосе, Киеве, Харькове и Москве эти «банды» подчинялись и кто вообще управлял (да и управлял ли?) их деятельностью! А вы говорите — ОГПУ…

В первую очередь Феликса Эдмундовича интересовали взаимоотношения этих «повстанцев» с погранвойсками и как их пропускают через границу. Комиссия начала сбор всех материалов и опросы свидетелей на границе и сотрудников Разведупра в Москве и с трудом управилась к 18 февраля.

Проект постановления по этому вопросу разрабатывался лично Дзержинским. Были затребованы сведения от обеих советских разведок (Иностранный отдел ОГПУ и Разведупр), руководителей компартии Польши (Варский, Прухняк). Резко отрицательное мнение Железного Феликса об активной разведке не вызывало сомнений (автограф сохранился в архиве), и проект постановления, подписанный 18 февраля, получился достаточно жестким. На заседании комиссии некоторые резкие формулировки были сглажены, и документ был представлен политбюро 25 февраля. Куйбышев выступил с докладом, после чего проект обсудили и приняли.

Первым пунктом в постановлении записали: «Активную разведку в настоящем ее виде (организация связи, снабжения и руководство диверсионными отрядами на территории Польши) ликвидировать. Ни в одной стране не должно быть наших активных боевых групп, производящих боевые акты и получающих от нас непосредственно средства, указания и руководство. Вся боевая и повстанческая работа и необходимые для этого отряды и группы передаются в полное подчинение компартии страны, в которой они находятся. Они не должны заниматься разведкой для военного ведомства Советского Союза» (то есть для Разведупра РККА).

Этим постановлением Политбюро активная разведка в том виде, в каком она существовала в 1921–1924 годах, была ликвидирована. Но в преддверии будущей войны, которую в политическом и военном руководстве страны считали неизбежной, Разведупру ставились новые боевые задачи. В этом же постановлении для военных целей СССР предусматривалась организация в соседних государствах тщательно законспирированных особых пунктов для обследования и изучения военных объектов, установления связи с нужными людьми, заготовки взрывчатых материалов, то есть подготовки к диверсионной работе в тылу противника во время войны.

В отличие от действующих на территории вероятного противника боевых групп компартий этих стран, диверсионные пункты Разведупра в мирное время себя никак не должны обнаруживать и ни в какое взаимодействие с коммунистическими повстанцами не входить. А чтобы у Разведупра не возникло соблазна и эти пункты использовать для очередных своих «активных» действий в мирное время, была образована специальная комиссия, которой было поручено разработать положение о подготовке диверсионных действий в тылу противника, в составе Куйбышева, Уншлихта и Литвинова. Этой же комиссии поручили решить вопрос об изменении методов нелегальной работы в Бессарабии.

На заседании Политбюро 26 марта принимается постановление о работе в Бессарабии, в котором отмечается, что «румынская компартия в нынешней обстановке не может руководить развивающимся крестьянским движением в Бессарабии». Поэтому Разведупру разрешается, при участии и под контролем КП (б) Украины и молдавских партийных руководителей, использовать существующие среди бессарабских крестьян связи и боевые организации для содействия созданию беспартийной революционной организации под лозунгами: освобождение от румынского гнета, раздел помещичьей земли и соединение с СССР.

Вместе с тем, учитывая печальный опыт Польши, это содействие должно осуществляться по линии использования лучших специалистов в организационной работе, помощи в издании соответствующей литературы и ее распространении, в поддержании постоянного контакта с организацией. Никаких разрозненных стихийных выступлений, имеющих тенденцию перерастания в мелкие бандитские налеты. Впредь до особого распоряжения запрещалась переброска оружия и вооружение крестьянства. Категорически запрещалась вооруженная переправа людей через границу.

На этом же заседании Политбюро было утверждено «Положение о подготовке диверсионных действий в тылу противника». Документ регламентировал диверсионные операции военной разведки на территории Польши и Румынии во время войны. Разведупр получал право задействовать свои группы на сопредельных территориях лишь с первыми выстрелами будущей войны — и ни секундой раньше!

После начала войны от диверсионных групп Разведупра требовалось уничтожать склады и запасы материальных ресурсов, нападать на призывные пункты для срыва мобилизации, взрывать железные дороги, мосты и станции. Вся организация этих действий в мирное время возлагалась на Разведупр. Для непосредственного руководства подготовкой данных мероприятий в Белоруссии и на Украине назначались специальные уполномоченные РУ, а на территории Литвы, Польши и Румынии создавались особые пункты (зарубежные посты) по осуществлению диверсий в различных районах этих стран. В каждом пункте должен находиться один руководитель и его помощник. Сотрудники пунктов или подбираются на месте, или забрасываются из Советского Союза.

На территории Литвы, Польши и Румынии еще в мирное время тайно складируются спецтехника, взрывчатые материалы и оружие. В общем, все необходимое для проведения диверсионных мероприятий готовилось заранее, причем будущие диверсанты подбирались из местных жителей. Там же, где это было невозможно, заблаговременно формировались группы на территории Советского Союза и потом (также в мирное время) перебрасывались на территорию этих стран.

Таким образом, постановлением Политбюро создавалась широкая диверсионная сеть на территории сопредельных стран — в предвидении грядущей войны.

Эта структура должна была заменить не оправдавшую надежд и бездарно провалившуюся в Ямполе «активную разведку», подразделения которой расформировывались и выводились на территорию Советского Союза или передавались под руководство местной организации компартий Западной Украины и Западной Белоруссии.

Гладко было на бумаге — но уже через полтора месяца это решение привело к тому, что коммунистические организации приграничных польских и румынских территорий волком завыли от «подарка» Разведупра.

11 мая 1925 года закордонное бюро КПЗУ обратилось с докладной запиской к секретарю ЦК КП (б)У Лазарю Кагановичу. Копия этого документа была направлена и секретарю исполкома Коминтерна Иосифу Пятницкому. В докладной отмечалось, что на Западной Украине (в Галиции и на Волыни) Разведупр вел военную работу до февраля 1925 года. Потом массовая военная работа (организация боевых сотен) была передана в ведение компартии Польши на польской коронной территории и компартии Западной Украины на западноукраинских землях. После постановления политбюро Разведупр прекратил дальнейшую работу на Западной Украине, и все боевые организации остались без руководства — а самое главное, без финансирования.

Результатом этого закономерно стало разложение боевых отрядов; поползли слухи, что повстанцев обманули, остановили на полпути и бросили на съедение польской охранки (дефензивы). «Партизанская» вольница выражала явное недовольство решением, принятым в далекой Москве. К тому же у компартии Западной Украины не было никаких средств, чтобы принять под свое руководство и содержать повстанческие отряды — ибо для этого были нужны большие ассигнования в твердой валюте. По представленным расчетам, для четырех военных округов Галиции требовалось 1300, а для двух военных округов Волыни — 1000 долларов в месяц (всего — 18 400 злотых, или, в пересчете на золото, почти шесть килограмм благородного металла; в те времена Польша как раз перешла на золотое обеспечение своей валюты, и в польской монете в 10 злотых было 3,225 грамма золота 900-й пробы). И пусть кажущаяся малость необходимых ассигнований не удивляет читателя — если перевести тогдашние 2300 полновесных американских дензнаков на нынешние изрядно отощавшие доллары, то сегодня это будет приблизительно сто восемьдесят тысяч баксов!

Поскольку Разведупр от финансирования бывших своих подопечных был отстранен, а местные коммунисты содержать «партизан» были не в силах, Коминтерн же делал вид, что его это не касается, — очень скоро эти «партизаны» нашли иной источник средств и иных руководителей — которыми на Украине, например, стали деятели Организации Украинских Националистов.

Таким образом, можно сказать, что те сражения, что развернулись на Западной Украине в 1945–1953 годах между Советской Армией и бандеровцами, были подготовлены решением Политбюро ЦК РКП(б) 26 марта 1925 года. Именно руководители Советской России стали «крестными отцами» боевых отрядов ОУН и УПА, именно их нужно было «благодарить» тысячам матерей, потерявших своих сыновей в этой жестокой братоубийственной войне.

В Западной Белоруссии решение Политбюро о прекращении «активной разведки» также привело к тяжелым последствиям среди просоветски настроенного населения. В апреле 1925 года только в Новогрудском воеводстве было арестовано 1400 подпольщиков, партизан и их помощников. По всей белорусской земле прокатилась волна террора, карательных экспедиций, расправ с мирным населением.

В среде «историков», последние пятьдесят лет истово разоблачающих «сталинские преступления», существует легенда (от миллионов повторов уже успевшая стать аксиомой) о том, что мудрый Тухачевский (и все его коллеги по «военному заговору») тщательно готовил страну к отпору германской агрессии — в том числе создавая в мирное время партизанские отряды, которые при вторжении дерзкого и коварного врага выйдут на его пути снабжения и зачнут телефонные и телеграфные провода обрывать, рельсы взрывать, мосты минировать и сонных часовых резать. А глупый Сталин эти их старания не оценил, партизан разогнал, склады порушил, тушенку и патроны, что были любовно в этих складах запасены, передал на баланс Красной Армии; и все эти запасы летом 1941 года благополучно захватил вермахт.

Так вот — эта легенда абсолютно не соответствует истине, и вся эта орда «историков», что ставит в вину Сталину предвоенный разгром «партизанства», ни разу не удосужилась заглянуть в нормативные документы, деятельность оных партизан регламентировавших. Хотя, я думаю, кто-то заглядывал — но тут же захлопывал и откладывал в сторону опасные папки, пугливо оглядываясь по сторонам. Ибо то, что в этих папках написано, со сказками «разоблачителей» «глупого» Сталина не имеет ничего общего!

Ибо разработанная «спецами» Разведупра методика действий оных «партизан» ой как интересна…

«В общем комплексе мер подготовки к войне намечалось еще в мирное время определить будущие районы партизанских действий в тылу противника , в своей приграничной полосе и в тылу своих войск». Разницу чувствуете? Сначала — «в тылу противника»! И только в самом конце — если карта ляжет неблагополучно — «в тылу своих войск».

Но это еще ничего.

«Подготовка к партизанской войне включала в себя:

— создание тщательно законспирированной и хорошо подготовленной сети диверсионных групп и диверсантов-одиночек в городах и на железных дорогах К ЗАПАДУ от линии границы;

— формирование и всестороннюю подготовку маневренных партизанских отрядов и групп, способных действовать НА НЕЗНАКОМОЙ МЕСТНОСТИ, в том числе ЗА ПРЕДЕЛАМИ СТРАНЫ».

Партизанские группы и диверсанты готовились вовсе не для действий на своей территории, если враг, паче чаяния, сумеет принудить Красную Армию к отходу от границы, — наоборот! Партизаны готовились вести борьбу с врагом НА ЕГО ТЕРРИТОРИИ! Для чего «партизаны, предназначенные для действий в глубоком тылу врага, проходили также и воздушно-десантную подготовку, включая ночные прыжки».

Осенью 1932 года в Ленинградском военном округе прошли крупные общевойсковые маневры. Более 500 «партизан» из Белорусского, Ленинградского и Украинского военных округов в ходе учений «проникали в тыл противника через линию фронта и перебрасывались туда по воздуху».

А разработанный Генштабом РККА в 1930–1932 годах план предстоящей войны предусматривал развертывание партизанской войны в тылу врага с первых же дней боевых действий, И, ПРЕЖДЕ ВСЕГО, ЗА ПРЕДЕЛАМИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА!

В Украинском военном округе для переброски по воздуху в тыл врага ЗА ПРЕДЕЛЫ СССР были подготовлены более 80 организаторских и диверсионных групп общей численностью свыше 600 человек, состоящие в основном из опытных, хорошо подготовленных бывших советских партизан, а также политэмигрантов из Польши и Румынии. На территории этих стран, главным образом в западных областях Украины и Молдавии, находившихся ПО ТУ СТОРОНУ ГРАНИЦЫ, были намечены места для десантирования и имелись люди, которые могли оказать помощь десантникам.

Большую часть групп, подготовленных для действий ЗА ПРЕДЕЛАМИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА, планировалось выбросить в тыл врага на парашютах в первые дни войны.

Сталин свернул этот балаган в 1936 году — и огромное число «историков» и «исследователей» обвиняют его в «глупости». Дескать, вот если бы эти «партизанские» кадры остались бы на своих местах — ужо они бы показали немцам! И никто из этих «историков» и «исследователей» не удосужился убедиться, кем же на самом деле были эти «партизаны».

А были они большевистскими диверсантами и убийцами. И готовились воевать с Польшей и Румынией на их территории, организуя акты террора и саботажа руками местных жителей (белорусов и украинцев) — иными словами, были ПЕРВЫМ ЭШЕЛОНОМ армии вторжения, тем самым Осназом, которым Резун так талантливо пугал вермахт в «Ледоколе» и «Дне М».

Сталин в 1936 году ликвидировал этих «партизан», прекратил финансирование диверсионных и террористических школ, запретил готовить налетчиков и убийц, пропагандистов и агитаторов, организаторов мятежей и диверсантов-одиночек, предназначавшихся для действий в польском и румынском тылах — просто потому, что он поставил крест на «революционной войне». И ему не нужны были больше «специалисты» подобного профиля…

Но пока подготовка «партизан» идет полным ходом — с их помощью командование РККА, очевидно, планирует хоть как-то компенсировать реальную слабость Красной Армии, находящуюся в эти дни в самом разгаре реформирования.

В декабре 1920 года Красная Армия насчитывала более пяти миллионов штыков — и в подавляющем большинстве это были крестьянские штыки; крестьяне подобным образом вынуждены были оплачивать свои векселя советской власти, подарившей им собственность на землю.

С последними залпами Гражданской войны хрупкий социальный договор между большевиками и крестьянской Россией тут же прекратил свое существование — и последним гвоздем в гроб этого социального договора можно считать жестокое подавление большевиками Кронштадтского восстания и антоновского мятежа на Тамбовщине, ибо и там, и там главной силой были крестьяне. Если в военно-морской крепости десять тысяч крестьянских призывников с Украины успели одеть в тельняшки, бушлаты и бескозырки — и поэтому восстание получило форму военного мятежа, то в Тамбовской губернии крестьяне бунтовали в своих домотканых свитках, и поэтому их выступление принято считать бунтом гражданским. И моряки Кронштадта, и антоновцы требовали прекращения политики продразверстки — ввиду завершения войны — и перехода во взаимоотношениях между крестьянством и властью на более щадящие условия. И хотя большевики подавили эти мятежи — новый социальный договор с крестьянством ими все же был «подписан»: продразверстка была заменена продналогом.

Впрочем, мятежный Кронштадт преподал большевикам еще один урок — армия ПЕРЕСТАЛА БЫТЬ НАДЕЖНОЙ. Она и во время войны-то особо надежной не была, а по завершении оной стала просто взрывоопасна. И посему Красную Армию следовало незамедлительно демобилизовать, очистив ее от мелкобуржуазного (крестьянского) элемента. С окончанием Гражданской войны Красная Армия переставала быть вооруженной силой государства для отпора внешнему врагу и превращалась во внутренние войска с сугубо карательным назначением.

А карателей много не надо — слава богу, бунты вспыхивают редко, разновременно, и для их подавления на всю Россию достаточно иметь дивизий двадцать пехоты да десять-двенадцать кавалерии — этого за глаза хватит, чтобы подавить возможное массовое выступление. Всю же «черновую» работу по подавлению мелких групп недовольных возьмет на себя ЧОН.

Посему численность Красной Армии в 1924 году была определена в 516 000 штыков и сабель — такую армию разоренной нищей стране содержать было по силам. Тем более — никакими особыми техническими изысками в те времена армию старались не развращать. Не важно, что в это время у Франции в строю три тысячи танков и три с половиной тысячи боевых самолетов, а у Великобритании полсотни линкоров и три сотни крейсеров — задача Красной Армии вовсе не в том, чтобы противостоять «империалистическим хищникам». Ее задача — обеспечивать устойчивость большевистской власти военными средствами, а для этого и трехлинеек с пулеметами Максима за глаза хватит! Но все же вооруженные силы государства — инструмент, если так можно выразиться, «внешнего использования»; иными словами, карательные функции Красной Армии не должны мешать ей выполнять функции защитника страны от внешних угроз.

То, что война у границ Советского Союза разразится в ближайшее время, ни у кого из вождей Красной Армии сомнений не вызывало. Сомнения вызывали способы ведения этой войны.

Одна группа военачальников (во главе с наркомвоенмором М. В. Фрунзе) считала, что истощенному Гражданской войной и послевоенной разрухой Советскому Союзу не по силам «нести знамя Мировой Революции» за пределы своих границ — иными словами, они предлагали строить армию обороны страны , армию, предназначенную для защиты завоеваний революции. И военная реформа в Красной Армии, проводившаяся под руководством М. В. Фрунзе в 1924–1925 годах, проходила именно в этом ключе — ибо территориально-милиционная система, основанная на доктрине «вооруженного народа», вполне годилась (а главное, была необременительна финансово) для тогдашнего Советского Союза.

У Михаила Васильевича Фрунзе «были, наряду с его природными качествами и образованием, желание считаться с мнением специалистов, с одной стороны, и его большой удельный партийный вес — с другой. Во всяком случае, он сумел найти какую-то равнодействующую между стремлениями партии и интересами военного дела. Поэтому его реформы, в сущности, и положили основание современной Красной Армии. Все, что было сделано после него, как раз лишено этого равновесия… Реформой Фрунзе была реорганизация Красной Армии на основании опыта мировой войны… Победа красных в Гражданскую войну, в глазах выдвинутого ею командного состава, оправдала применявшиеся в ней приемы, и многие из них, не видавшие настоящей войны или участвовавшие в ней на самых низших постах, поверили, что именно в них-то и лежит истина. Упоение победой заставляло их считать, что именно ими найдено последнее слово. Опыт же Гражданской войны совершенно исказил истинное представление о современной армии… Принятая Фрунзе и затем, после него, лишь совершенствовавшаяся организация Красной Армии поэтому является компромиссом между опытом Гражданской войны и принципами устройства современных армий».

Фрунзе считал (и небезосновательно), что Гражданская война — это не совсем та (вернее, совсем не та) война, которая в будущем предстоит РККА, и строить армию на основании опыта Гражданской войны, — по меньшей мере, бездумно (если вообще не преступно). Его взгляды целиком и полностью поддерживал и Лев Давыдович Троцкий еще в бытность свою главой советского военного ведомства.

Троцкий, надо отдать ему должное, исходил из принципа неизменности природы войны и неизменности оперативно-тактических и стратегических принципов ведения военных действий, а также организации регулярной армии. В 1918–1920 годах он практически восстановил прежнюю структуру старой русской армии (начиная от роты и завершая дивизией — оргштатная структура РККА повторяла российскую Императорскую армию). Соответственно, и комплектование персонального состава и командиров, и военной элиты осуществлялось на дореволюционных принципах: военно-образовательный ценз, стаж службы, чин в старой армии и служебная репутация должны были, по возможности, соблюдаться. Троцкий, таким образом, утверждал, что политические цели и задачи страны и государства определяются политиками, задача же армии и ее командования — выполнить приказ политического руководства. Армия, ее элита, представлялась как совокупность профессионалов, ремесленников, находящихся «вне политики».

Именно эта концепция легла в основу системного реформирования РККА, задуманного Фрунзе.

И еще одно решение М. В. Фрунзе, ключевое для будущего Красной Армии, признается основополагающим как сторонниками «революционной войны», так и апологетами «стратегии измора». Это — решение об отстранении комиссаров от оперативного руководства войсками, от участия в разработке планов военных операций. Иными словами — от командования армией. За это Красная Армия еще очень долго будет числить М. В. Фрунзе в числе своих наиболее почитаемых создателей и героев.

Единоначалие есть краеугольный камень любой армии — посему РВС СССР издает 2 марта 1925 года приказ о введении единоначалия в Красной Армии. Это, правда, еще не было актом полного упразднения военных комиссаров — они де-юре еще продолжали оставаться на своих постах, — но этим приказом был положен курс на полное их отстранение от командования частями и соединениями РККА.

Другая же группа военачальников (во главе с М. Тухачевским) отстаивала иной взгляд на будущее РККА. Они считали, что Гражданская война привнесла в законы стратегии новизну, «свежий поток» и, если строить армию страны Советов на основании опыта Гражданской войны, она будет безусловно непобедимой. Тухачевский еще в конце 1919 года сформулировал свою «доктрину революционной, гражданской войны». Он считал, что характер войн меняется и гражданская война в России, как и революционные войны вообще, имеет свою специфику. Он считал, что оперативно-стратегические ориентиры в гражданской войне обусловлены социально-политическими и социокультурными факторами, а посему стратегическое мышление и стратегические решения в значительной мере оказываются политизированными. Из этого делался вывод, что комсостав и военная элита Красной Армии должны строиться иначе, чем в старой русской армии. Командиры «рождаются» самой революцией и гражданской войной, и хотя и могут включать и представителей старой военной элиты, и офицерского корпуса, но не обязательно и не по преимуществу. Тухачевский утверждал, что армия должна быть «политизирована». Военная элита должна знать и определить, «какую и для каких целей мы готовим армию».

Взгляды М. Тухачевского на то, какой должна быть Красная Армия, были давно известны военной общественности и руководству РККА.

Отрицательное отношение к «милиционной системе» у М. Тухачевского появилось немедленно после принятия ее «на вооружение» РККА. «Территориальная система имеет отношение к всеобщему военному обучению, — писал М. Тухачевский в январе 1926 года, вскоре после смерти М. Фрунзе и своего вступления на должность начальника Штаба РККА. — Однако, применяя методы казарменного и внеказарменного воспитания, можно было бы достигнуть тех же самых результатов и без территориальной системы». М. Тухачевский в период военной реформы оставался противником перевода армии на смешанную кадрово-территориальную систему. Он по-прежнему оставался ярым сторонником «революционной экспансии» силами Красной Армии — территориально-милиционная же система подобную экспансию делала невозможной, ибо лишала командование Красной Армии действенного инструмента этой экспансии — боеготовых, сформированных и обученных в мирное время, а главное — многочисленных кадровых дивизий.

В целом М. Тухачевский на момент смерти М. В. Фрунзе 26 октября 1925 года считался наиболее авторитетным руководителем Красной Армии — и его взгляды, таким образом, должны были стать базовой идеологией Красной Армии, концепцией, на основании которой вооруженные силы Страны Советов продолжили бы свое развитие.

К счастью для страны, этого не произошло.

Вопреки ожиданиям Михаила Николаевича (и большинства высшего комсостава Красной Армии), 6 ноября 1925 года на должности Председателя РВС СССР и Наркомвоенмора оказался Климент Ефремович Ворошилов.

Еще в самом начале ноября 1925 года, когда уже обсуждался вопрос о преемнике М. В. Фрунзе на посту Председателя РВС СССР и Наркомвоенмора, М. Тухачевский говорил: «…не делая секрета, хотел бы предложить кандидатуру Серго Орджоникидзе. Мне кажется, что только он, с присущим ему талантом и душевностью, с его работоспособностью и другими достойными качествами, мог бы стать приемлемой для всех кандидатурой на пост наркомвоенмора…» На Г. Орджоникидзе и его влияние в высших партийных кругах ориентировались, по опыту благоприятного сотрудничества в годы Гражданской войны, также И. Уборевич, С. Пугачев. Вряд ли эта кандидатура могла бы вызвать серьезные возражения со стороны А. Егорова и С. Буденного.

Но эта кандидатура вызвала возражения товарища Сталина. На посту наркомвоенмора ему нужен был человек, который уравновешивал бы «революционный порыв» красных командиров, в зародыше подавлял бы попытки некоторых особо ярых сторонников Мировой Революции начать ее, не спросясь у верховного руководства страны. А то, что назначенный на самую высокую должность в Красной Армии К. Ворошилов первые годы не пользовался особым авторитетом не только в советской военной элите, но и в высшем комсоставе РККА, — не имело, на самом деле, никакого особого значения. Имело значение лишь то, что Ворошилов целиком и полностью был «человеком Сталина». А самое главное — он никогда не был сторонником Мировой Революции! О чем, кстати, в свое время писал товарищ Троцкий: «Биография Ворошилова свидетельствует о жизни рабочего революционера: руководство стачками, подпольная работа, тюрьма, ссылка. Но, как многие другие в руководящем ныне слое, Ворошилов был только национальным революционным демократом из рабочих… В Февральской революции Ворошилов, как и Сталин, поддерживал правительство Гучкова — Милюкова слева. Это были крайние революционные демократы, отнюдь не интернационалисты… Хотя Ворошилов был из луганских рабочих, из более привилегированной верхушки, но по всем своим повадкам и вкусам он всегда гораздо больше напоминал хозяйчика, чем пролетария».

Представители русского зарубежья также отметили радикальное отличие Ворошилова от руководивших до того РККА яростных интернационалистов и апологетов Мировой Революции.

Так, известный публицист «из бывших» Р. Гуль писал: «Климентий Ефремович Ворошилов — русский, народный, низовой. И ладно скроен, и крепко сшит… Ворошилов весь — безудержность и русская бесшабашность. Сотрудники Ворошилова, бывшие генералы и полковники, говорят: «Если Климентий Ефремович вспылит — ураган!» И Ворошилов сам сознается, что «излишне горяч»… Кроме бунтарского темперамента, у военного министра России нет ничего. Простому уму Ворошилова чужды теории и схемы… Ни интеллигентности, ни наследственной культуры у Ворошилова нет… Ворошилов — боевой генерал. Хоть в стратегии и тактике не бог весть уж как разбирается бывший слесарь, зато в бою в грязь лицом не ударит».

В лице Ворошилова Сталин получил так нужную ему сейчас, в период ожесточенного политического сражения с «новой левой оппозицией», точку опоры в армии. И, кроме того, возможность гасить революционные порывы главарей Коминтерна, не дать им разрастись (с помощью Красной Армии) в костер Мировой Революции.

А таких порывов в 1925 году было более чем изрядно!

Генерал Снесарев, в 1925 году один из руководителей Штаба РККА, говорил «красным генштабистам» в день их выпуска из Академии: «Цель советской революции в мировом масштабе — освободить угнетенные народы от империалистической эксплуатации и, особенно, принести свободу народам Востока. Если мы хотим принести свободу народам Азии, мы должны подорвать власть британского империализма. Он по-прежнему остается смертельным врагом этих народов, так же, как и нашим врагом. В этом заключается ваша задача…»

Освобождать угнетенные народы от империалистической эксплуатации собирались повсеместно — и на Западе, и на Востоке, и на Юге. А как же! Надо срочно всучить свободу пролетариям Польши, Румынии, Ирана, Китая — они же ждут не дождутся нашего прихода!

И весной повсеместно на западных рубежах СССР, на съездах Советов, прошедших в мае 1925 года в Белоруссии, на Украине, в Молдавии, раздались торжественно-агрессивные пассажи в сторону сопредельных государств, громко зазвучали недвусмысленные, вызывающие лозунги и призывы.

«Мы не требуем, — говорил председатель молдавского ЦИК Старый на 9-м Всеукраинском съезде Советов в мае 1925 года, — маневров корпуса Котовского на левом берегу Днестра, но мы выражали непременное желание, чтобы правительство заявило румынским насильникам, что Бессарабия является неотъемлемой частью Советской республики. Тов. Котовский, командир кавалерийского корпуса, говорит о готовности Красной Армии в любой момент прийти по призыву рабочих и крестьян на помощь братскому населению Бессарабии от насилий румынских бояр». Конечно, Бессарабия де-юре все еще принадлежала России (Румыния ее отхватила в 1918 году вовсе уж по-пиратски), но верещать о планах незамедлительного начала «революционной войны» по отношению к государству, с которым поддерживаются дипломатические отношения, — это уже перебор!

Но не только партийные деятели (которым положено по штату трепетно заботиться о нуждах и чаяниях мирового пролетариата), но и военные руководители СССР позволяли себе чрезмерно откровенные и вопиюще бездумные высказывания относительно ближайшего будущего соседних государств. И было это будущее, в их глазах, очень и очень счастливым — как это понимали по нашу сторону границы.

М. Тухачевский, в то время командующий Западным военным округом, специально приехавший в Минск, в своем выступлении на 7-м Всебелорусском съезде Советов в мае 1925 года говорил: «Крестьяне Белоруссии, угнетенные польскими помещиками, волнуются, и, конечно, придет тот час, когда они этих помещиков сбросят. Красная Армия понимает, что эта задача является для нас самой желанной, многожданной… Мы уверены, и вся Красная Армия уверена в том, что наш Советский Союз, и в первую очередь Советская Белоруссия, послужит тем оплотом, от которого пойдут волны революции по всей Европе… Красная Армия с оружием в руках сумеет не только отразить, но и повалить капиталистические страны… Да здравствует Советская зарубежная Белоруссия! Да здравствует мировая революция!»

Председательствующий, услышав эти слова Тухачевского, не побледнел смертельно, не стал, стуча зубами, глотать воду прямо из графина — ведь товарищ Тухачевский прямо призвал к войне! — наоборот! Председатель Всебелорусского съезда посчитал нужным поддержать спич Михаила Николаевича: «Будем работать над тем, чтобы наш Советский Союз расширился далеко за теперешние пределы, чтобы там, где теперь неустойчивые правительства, были устойчивые советские правительства… Даешь Советскую Европу! Да здравствует Союз Советских Республик всего Света!»

Если бы они просто говорили это с высоких трибун — это было бы полбеды.

Но они не только говорили — они делали!

С 1925 года Советский Союз начал оказание военной помощи китайской гоминьдановской революции — поставками оружия, а также многочисленными военными советниками с В. Блюхером во главе. Именно эти советники фактически и осуществляли оперативно-стратегическое руководство китайскими «революционными армиями». Это была практическая реализация идей М. Тухачевского, его доктрины «революции извне», ее лозунга — «движение на выстрелы».

Мы бряцали оружием, мы грозились всем соседям, мы засылали военных советников в «революционные» армии и агитаторов, и пропагандистов — в доселе спокойные страны.

Пока это касалось лимитрофов и маломощных государств Востока — нам это дело сходило с рук. Да и что нам могли сделать Польша с Румынией или Иран с Болгарией — одни, без поддержки извне? Поднять шум в своей прессе, выслать к границе десяток-другой пехотных батальонов?

И тут в азарте нетерпеливого подталкивания грядущей Мировой Революции товарищ Зиновьев — в то время главарь Коминтерна — посмел замахнуться на интересы Британской империи на Дальнем Востоке — то есть «пробил» решение Советского правительства о всемерной помощи китайской революции, вспыхнувшей в начале 1925 года. Ответ британцев был, как это модно сейчас говорить, «асимметричным» — но весьма внушительным. Англичане решили действовать чужими руками — как это они обычно делали всегда; и главными их марионетками станут Польша и Китай…

В начале июня 1926 года, сразу же после прихода к власти в Польше в результате государственного переворота Юзефа Пилсудского, сотрудники IV Управления Разведупра РККА составили аналитическую записку о мобилизационной готовности крупнейшего западного соседа СССР и высказали мнение об угрозе возможного вооруженного противоборства с ним. Разведчики считали, что, исходя из наличия обученных людских резервов, Польша способна в первые три недели войны выставить 60 пехотных дивизий, 4 кавалерийские дивизии и 5 отдельных кавалерийских бригад, а также 60 полков легкой и 10 полков тяжелой артиллерии, 4 железнодорожных саперных полка и 5 полков связи. ВВС могут бросить в бой 10 авиационных полков. Разведка отмечала, что Польше, имеющей достаточное количество людских ресурсов, в случае войны удастся довести численность своей армии до 2 млн человек, но имеющиеся мобилизационные запасы (разведчики считали, что оружия, амуниции, обмундирования в польских цейхгаузах и арсеналах хранится максимум на 750 000 солдат и офицеров) будут израсходованы в первые четыре недели боевых действий, посему последующие призывные контингенты могут быть выставлены на линию огня исключительно радением Великобритании и Франции.

Впрочем, даже то, что Польша имела в наличии, было для Советской России весьма опасным!

11 июля Дзержинский направил письмо Сталину, в котором утверждал: «Целый ряд данных говорит с несомненной (для меня) ясностью, что Польша готовится к военному нападению на нас с целью отделить от СССР Белоруссию и Украину. В этом именно заключается почти вся работа Пилсудского, который внутренними делами Польши почти не занимается, а исключительно военными и дипломатическими для организации против нас сил…» 12 июля собралось представительное совещание. От ОГПУ присутствовали: Дзержинский, Менжинский и начальник ИНО ОГПУ Трилиссер. Дипломатов представляли Чичерин, Аралов, Стомоняков и Логановский, военную разведку — Уншлихт (ее куратор), Берзин и Бортновский. После обстоятельного обсуждения было принято постановление: «В связи с приходом к власти Пилсудского и его политикой угроза новой войны с сопредельными нам государствами на Западе (Польшей и Румынией) значительно усилилась. Совещание постановляет обратить внимание советского правительства на необходимость принятия соответствующих мер по линии дипломатически-экономической, по линии военной и по линии безопасности…»

К концу июля 1926 года IV Управление предоставило новую аналитическую записку — гораздо более тревожную: «Вопрос о возможности вооруженного нападения на СССР со стороны Польши, Румынии и прибалтийских лимитрофов, под влиянием и при поддержке капиталистической Англии, в настоящее время становится все более и более актуальным и из области теоретических предположений переносится в сферу реальной. Подготовка к новой интервенции должна пройти три этапа. На первом этапе — ослабление, а возможно, и полное устранение влияния СССР на страны Востока. На втором этапе — политическая изоляция Советского Союза в Европе. И уже на третьем этапе создание военно-политического блока из Польши, Румынии и прибалтийских государств для вооруженного нападения на СССР». При этом Англия должна была обеспечить этому союзу благожелательный нейтралитет со стороны важнейших европейских стран. Далее в записке говорилось: «…с завершением этого третьего этапа вопрос о подготовке и осуществлении интервенции против СССР должен из рук дипломатии перейти в руки Генерального штаба и органов, ведающих военной промышленностью». Разведчики писали, что английская дипломатия уже выполнила первые два этапа своего плана и начинается новая, третья фаза в развитии антисоветской политики Лондона, то есть создание блока враждебных к СССР сопредельных западных государств. А как следствие этого, вопрос о возрастающей военной опасности для Советского Союза, по мнению военных разведчиков, являлся летом 1926 года вполне своевременным и актуальным.

Конечный же вывод аналитиков военной разведки, сделанный на основе изучения агентурных материалов, был категоричным: «Непосредственной военной опасности для СССР со стороны Польши и лимитрофов в данный момент и на ближайший период (по крайней мере, до весны 1927 года) не имеется». Угроза военного выступления Речи Посполитой против Советского Союза отодвигалась почти на год. Документ был направлен Ворошилову, Уншлихту и Тухачевскому, в Наркомат иностранных дел (Чичерину и Логановскому), на Лубянку (начальнику ИНО ОГПУ Трилиссеру, с которым Берзин регулярно обменивался информацией).

По оценкам IV Управления, в воздушных флотах военного времени западных соседей СССР после поставок из Франции будет около 1000 боевых самолетов в строю, 650 — в резерве и еще 400 учебных и тренировочных машин. Согласно тем же оценкам, при мобилизации данные страны вместе взятые могут развернуть в первый месяц войны 108 пехотных, 10 кавалерийских дивизий при 4800 легких и 725 тяжелых орудиях, 25 000 легких и 17 500 станковых пулеметах. Общая численность мобилизованных армий в первый месяц войны, включая тылы, составит около 2 700 000 человек.

И вот тут-то руководители Красной Армии, и лично товарищ Тухачевский, вдруг поняли, что становится по-настоящему жарко…

Еще недавно, на вышеупомянутом 7-м Всебелорусском съезде Советов, товарищ Тухачевский с пеной у рта вещал: «…В техническом отношении мы в значительной мере сравнялись и достигли западноевропейских государств… Успехи в области пехоты, в области артиллерии… определяют возможность ее участия в самых жестоких и самых сильных столкновениях с нашими западными соседями… Танки мы имеем хорошие. Конница наша является сейчас лучшей конницей в мире… Наша авиация является одним из самых блестящих родов войск… Ни у одного из наших соседей нет такой подготовленной, блестящей, смелой и боеспособной авиации». И, заключая, М. Тухачевский прямо требовал: «Нам нужно только, чтобы советское правительство Белоруссии поставило в порядок своего дня вопрос о войне!»

Правда, товарищ Тухачевский оставлял для себя небольшую лазейку для отхода — слабое развитие в СССР военной промышленности, — но все равно считал, что в грядущей войны все преференции — за родиной первого в мире пролетарского государства: «Развитие производительных сил нашего Союза далеко не достигает тех размеров, которые мы видим на Западе. Но зато мы имеем то преимущество, что вся крупная промышленность объединена в руках государства и направлена по общему плану развития социалистического хозяйства».

И далее наш революционный полководец сообщал заинтересованной публике в одной из своих военно-теоретических статей: «Наша промышленность дорастает до уровня довоенного уровня, а мы знаем, что промышленность наша после ее мобилизации в 1916 году в значительной мере удовлетворяла потребности царской армии. Уже одно это говорит о том, что мы дорастаем до уровня способности вести крупную войну массовых армий».

Теперь же, в связи с нарастающей «военной тревогой» на западных рубежах СССР, по требованию правительства начальник Штаба РККА М. Тухачевский 26 декабря 1926 года представил доклад «Оборона Союза Советских Социалистических Республик». В нем он дал анализ геостратегического и геополитического положения страны и армии и сделал весьма жесткие выводы. Основные положения этого доклада сводились к следующему.

«1. Наиболее вероятные противники на западной границе имеют крупные вооруженные силы, людские ресурсы, высокую пропускную способность железных дорог. Они могут рассчитывать на материальную помощь крупных капиталистических держав.

2. Слабым местом блока является громадная протяженность его восточных границ и сравнительно ничтожная глубина территории.

3. В случае благоприятного для блока развития боевых действий первого периода войны его силы могут значительно возрасти, что в связи с «западноевропейским тылом» может создать для нас непреодолимую угрозу.

4. В случае разгрома нами в первый же период войны хотя бы одного из звеньев блока угроза поражения будет ослаблена.

5. Наши вооруженные силы, уступая по численности неприятельским, все же могут рассчитывать на нанесение контрударов.

6. Наших скудных материальных боевых мобилизационных запасов едва хватит на первый период войны. В дальнейшем наше положение будет ухудшаться (особенно в условиях блокады).

7. Задачи обороны СССР РККА выполнит лишь при условии высокой мобилизационной готовности вооруженных сил, железнодорожного транспорта и промышленности.

8. Ни Красная Армия, ни страна к войне не готовы».

В тот же день, 26 декабря 1926 г., в заключение своего доклада на Политбюро ЦК ВКП (б) М. Тухачевский повторил еще раз, слово в слово: «Ни Красная Армия, ни страна к войне не готовы. Наших скудных материальных боевых мобилизационных запасов едва хватит на первый период войны. В дальнейшем наше положение будет ухудшаться (особенно в условиях блокады)».

Замечательный, выдающийся начальник Генерального штаба! Пророк! Мессия! Гений, черт бы его побрал, всех времен и народов!

Товарищу Тухачевскому было недосуг ДО своих широковещательных заявлений в Минске сесть и подсчитать (или поручить сие глубокомудрое действо кому-нибудь из младших офицеров Управления тыла), сколько снарядов, патронов, сухарей и тушенки потребуется РККА в случае настоящей, а не «картонной» войны с западными соседями. Или он не знал, что на первые шесть месяцев войны потребуется 32 млн снарядов и 3,25 млрд винтовочных патронов?

При серьезном и вдумчивом рассмотрении потребностей грядущей войны в боеприпасах вдруг неожиданно выяснилось, что военная промышленность не в состоянии удовлетворить эти потребности. Реально Красная Армия могла получить только 29 % потребности в патронах и 8,2 % — в снарядах. И это при условии, что заявка на боеприпасы составлялась из расчета ведения боевых действий не более 6 месяцев в году и расход этих самых боеприпасов будет на уровне последнего года Гражданской войны!

Начальник Генерального штаба с высоких трибун в столицах приграничных провинций пугает сопредельные государства вторжением и войной. Отлично! Либо начальник Генерального штаба стопроцентно уверен в том, что в начавшейся войне вверенные ему войска, в любом случае, одержат верх над противником — и посему такая незначительная мелочь, как «военная тайна», не имеет для оного начальника Генерального штаба никакого значения ввиду абсолютного превосходства его войск над противником; либо этот начальник Генерального штаба дурак набитый. Как говорится, третьего не дано.

На какие силы рассчитывал товарищ Тухачевский, когда стращал сопредельные государства скорым вторжением своих революционных орд? Как ему казалось — на весьма значительные.

На 1 января 1926 года в РККА было 610 тысяч человек в составе:

1. 70 стрелковых дивизий:

а) 13 кадровых дивизий усиленного состава;

б) 22 кадровых дивизий сокращенного состава;

в) 35 территориальных дивизий;

г) 7 территориальных резервных стрелковых полков.

2. 11 кавалерийских дивизий.

3. 8 кавалерийских бригад.

4. 6987 орудий всех калибров.

5. 30 162 пулемета.

6. 60 танков.

7. 99 бронеавтомобилей.

8. 42 бронепоезда.

9. 694 самолета.

10. 3 линкора, 2 крейсера, 8 эсминцев, 9 подводных лодок, 12 сторожевых катеров (на Балтийском море).

11. 2 крейсера, 4 эсминца, 6 подводных лодок, 21 сторожевой катер (на Черном море).

Список большой — но на самом деле этот список был не манифестом мощи Красной Армии, а эпикризом тяжело больного военного организма.

Цифра в 70 стрелковых дивизий — очень лукавая цифра, и товарищ Тухачевский знал это очень хорошо. Потому что из семидесяти дивизий лишь тридцать пять (13 кадровых полного состава и 22 кадровых сокращенного состава) могут реально принять участие в активном отражении агрессии Польши и Румынии — все остальные так называемые «стрелковые дивизии» есть продукт военной реформы товарища Фрунзе, то бишь — дивизии «территориальные», ни на что, кроме обороны своей территории (и то — спустя три-четыре месяца с момента объявления войны и начала мобилизации), не пригодные!

А 60 танков, 99 бронеавтомобилей и 694 самолета в составе РККА и 3 линкора (постройки 1914–1915 годов), 4 крейсера (еще старше), 12 эсминцев и 15 подводных лодок в составе РККФ ничего, кроме горькой улыбки, вызвать вообще не могут! И оставим в стороне Францию с ее тремя тысячами танков Рено FT-17, забудем на время и о Великобритании с ее колоссальным военно-морским флотом из пятнадцати линкоров и пятидесяти крейсеров. Обратимся к самым что ни на есть ближайшим соседям Советской России, которые, случись на самом деле военная заваруха, первыми ворвутся в советские пределы.

Как выглядело соотношение вооруженных сил СССР и его вероятных противников? В случае всеобщей мобилизации ближайшие соседи СССР на западной границе (Польша, Румыния, Финляндия, Литва, Латвия и Эстония) теоретически (по мнению Разведупра РККА) могли выставить 113 стрелковых дивизий и 77 кавалерийских полков общей численностью более 2,5 млн человек. Вероятные противники СССР располагали 5746 полевыми орудиями, 1157 боевыми самолетами и 483 танками. Причем Штабом РККА принималось во внимание, что это — вооруженные силы первого эшелона, за которыми, рано или поздно, встанут вооруженные силы Франции и Великобритании. Кроме того, на Дальнем Востоке со стороны Японии и Маньчжурии против СССР могло быть выставлено 64 пехотные дивизии и 16 конных бригад. На Среднем Востоке со стороны Турции, Персии и Афганистана против СССР могли выступить 52 пехотные дивизии и 8 конных бригад.

Армия СССР мирного времени, как уже было сказано выше, состояла из 70 стрелковых дивизий общей численностью 610 000 человек. В случае всеобщей мобилизации Красная Армия могла развернуть 92 стрелковые дивизии и 74 кавалерийских полка общей численностью 1,2 млн человек. Красная Армия располагала 694 боевыми самолетами, 60 танками, 99 бронеавтомобилями и 42 бронепоездами. На 01.04.1927 года РККА имела в строю и на хранении стрелково-артиллерийского вооружения:

Винтовки — 1 599 728 шт.

Станковые пулеметы — 21 822 шт.

Ручные пулеметы — 9 998 шт.

Револьверы — 121 817 шт.

76-мм пушки полковой и дивизионной артиллерии — 3 725 шт.

76-мм пушки горные — 373 шт.

76-мм пушки зенитные — 405 шт.

107-мм корпусные пушки — 376 шт.

122-мм гаубицы — 1 138 шт.

152-мм гаубицы — 396 шт.

76-мм выстрелы к дивизионным пушкам — 9 286 892 шт.

76-мм выстрелы к горным пушкам — 524 194 шт.

122-мм гаубичные выстрелы — 671 794 шт.

152-мм гаубичные выстрелы — 215 125 шт.

107-мм пушечные выстрелы — 287 515 шт.

Винтовочные патроны — 1 749 000 000 шт.

Бинокли — 23 194 шт.

Стереотрубы — 2373 шт.

Хуже того, потенциальные возможности снабжать армию во время войны у СССР были вообще ничтожны! В докладе Президиума ВСНХ СССР «Об ориентировочном плане развития военной промышленности» от 5 апреля 1927 г. производственные мощности советских военных заводов определялись ниже, чем казенных и частных военных заводов в 1916 г. Максимальная подача трехлинейных винтовок с Ижевского и Тульского оружейных заводов определялась в количестве 489 тыс. шт. в год, тогда как в 1916 г. их было произведено 1,3 млн шт. По пулеметам отставание от уровня производства 1916 г. составило более 5 тыс. шт. Производство винтовочных патронов на Луганском, Тульском, Ульяновском и Подольском патронных заводов могло быть увеличено до 1,2 миллиарда штук в год, тогда как в 1916 г. оно составило 1,5 миллиарда штук. Наибольшее отставание имело место в производстве элементов артиллерийского выстрела: в 1927 г. мощности всех заводов позволяли выпустить в год 6 миллионов снарядов, тогда как в 1916 г. их было произведено 30,9 млн штук. Пропускная способность Ленинградского, Пензенского и Самарского трубочных заводов исчислялась в 1927 г. 1,2 млн дистанционных трубок в год, тогда как в 1916 г. их было произведено не менее 7 млн шт. В количестве 30–50 % от уровня 1916 г. на советских военных заводах могли производиться порох, взрывчатые и отравляющие химические вещества. Текущая пропускная способность авиационных заводов составляла 540–650 самолетов в год, тогда как в 1915 г. армия получила с русских военных заводов 772 самолета.

Таким образом, восстановление мощностей военно-промышленных производств по состоянию на начало 1927 г. в СССР, в лучшем случае, было завершено наполовину, что, на фоне прогресса военной техники и индустрии крупнейших европейских государств, США и Японии за 10 лет после окончания Первой мировой войны выглядит довольно удручающе. Например, по сравнению с Францией военная промышленность СССР имела мощности по производству боевых самолетов в 7 раз ниже, по танкам — в 20 раз, по дивизионной и корпусной артиллерии — в 3 раза, по пулеметам — в 2 раза, по винтовочным патронам — в 7 раз, по артиллерийскому выстрелу — в 5 раз ниже .

«Левые» вожди СССР всемерно подзуживали своих военных (которые в подавляющем большинстве также горазды были учудить Мировую Революцию на всех, без исключения, сопредельных территориях) к началу «освободительного похода на Запад», при этом даже не думая готовить страну к настоящей войне! Они полагали, что пролетариат соседних стран спит и видит освобождение с Востока (а для государств Азии — с Севера) и с первыми же выстрелами начавшейся войны сольется в экстазе революционного шабаша с вторгшимися в их дом ордами Красной Армии (именно ордами — ибо, практически не имея техники, в предстоящих боях военные руководители РККА рассчитывали, главным образом, на штыки и сабли вверенных им войск).

Это было даже не разгильдяйство; действия товарищей Зиновьева, Тухачевского и всех их единомышленников гораздо правильнее было бы назвать «государственной изменой» — ибо, не имея никаких реальных сил для войны ни на Западе, ни на Востоке, глава Коминтерна и командующий Западным фронтом целенаправленно вели дело к военной катастрофе Советского Союза…

А «военная тревога» тем временем нарастала. В начале 1927 года Великобритания, опасаясь ослабления своих позиций в Китае, потребовала от СССР прекратить военную и политическую поддержку гоминьдановско-коммунистического правительства, пришедшего к власти в результате революции 1925 года и удерживающего власть во многом благодаря помощи СССР.

Отказ Советского Союза выполнить условия «ноты Чемберлена», выдвинутой англичанами, как будто в издевку, в девятую годовщину создания Красной Армии привел к резкому ухудшению отношений между Британией и СССР. Англичане, привыкшие действовать чужими руками, решили потревожить рубежи Советского Союза в самых беззащитных местах — на крайнем Юге и на Дальнем Востоке, где у большевиков заведомо не было значительных военных сил.

В Иране английские эмиссары с помощью не очень значительных финансовых затрат стимулировали лидеров басмаческой эмиграции Джунаид-хана, Ибрагим-бека, Караджа Тентека, Керим-хана на подготовку к вторжению в Советскую Среднюю Азию. Учитывая, что у беглых туркменских ханов под рукой всегда было двадцать-тридцать тысяч всадников, возглавляемых крайне скверно относящимися к советской власти племенными вождями, это была очень серьезная военная сила. Ей не хватало современного оружия — и для удобства снабжения банд этих «освободителей мусульман от узурпаторов-большевиков» английское правительство санкционировало строительство восьмисоткилометровой шоссейной дороги от Доздаба, конечной станции индийской железной дороги на территории Ирана, до Мешхеда, находящегося у самых советских границ. По той дороге отличные английские винтовки Ли-Энфилда и пулеметы Виккерса, миллионы патронов и сотни тысяч рационов питания в ближайшие год-полтора свободно потекут в кочевья беглых туркмен, и племенные ополчения марвали, геокленов, тепе, иомудов, оснащенные английским оружием, вторгнутся в пределы Советской Средней Азии — на этот раз всерьез поставив вопрос о господстве России в этом стратегически важном районе мира.

В Китае в апреле 1927 года происходит военный переворот Чан Кайши; с этого момента коммунисты становятся самыми бескомпромиссными врагами будущего китайского генералиссимуса — соответственно, и их союзники, Советы, из нежного друга и союзника мгновенно превращаются для китайского руководителя во враждебное государство. Англичане могут праздновать свой успех на китайском фронте.

А ведь товарищ Сталин еще в 1925 году предупреждал Зиновьева (тогда — лидера Коминтерна) от узколобого марксизма в китайском вопросе! Товарищ Сталин считал, что Советскому Союзу выгодно становление Китая как национального государства китайского народа — без особого упора на его политические ориентиры. Товарищ Сталин думал, что СССР стоит поддерживать любые китайские силы, выступающие за создание единого сильного Китая — будь то Гоминьдан или «центральное правительство в Пекине», или даже достаточно сильные «милитаристские клики» — лишь бы эти силы действовали в нужном для Советского Союза направлении.

Товарищ же Зиновьев считал, что помогать нужно только китайским коммунистам, ибо они представляют собой авангард китайского рабочего класса (при том, что пролетариат в 1925 году в Китае составлял едва 0,2 % населения), и именно в поддержке китайского рабочего класса он, Зиновьев, и видит задачу Благодатова, Блюхера, Примакова и прочих советских военных и политических советников, которые ринулись «отстаивать китайскую революцию» вместе с тысячами винтовок, сотнями пулеметов и десятками вагонов патронов и снарядов, отправленных из и без того нищих арсеналов РККА в Китай.

В результате советские военные специалисты, откровенно ратующие за «советизацию» Китая, очень быстро превратились в советников китайских коммунистов и в глазах националистически настроенных китайских военных и политических деятелей стали крайне ненадежными союзниками, которым верить нужно только в очень крайнем случае.

В мае 1927 года фактический лидер Гоминьдана Чан Кайши совершил военный переворот, изгнал коммунистов из правительства, армии, органов управления на местах и организовал против них репрессии по всей стране — ибо спонсируемые Советами китайские коммунисты вели дело не к объединению страны, а к созданию на территории Китая «советского государства», что ни Чан Кайши, ни подавляющему большинству китайцев отнюдь не улыбалось.

Товарищ Зиновьев провалил порученное дело с треском и грохотом, и Китай из потенциального союзника в очень даже возможной войне с Великобританией в одночасье стал таким же потенциальным врагом на безлюдном (а главное — беззащитном) Дальнем Востоке!

Кроме того, немедленно после переворота Чан Кайши английские эмиссары организуют 6 апреля 1927 года китайский налет на полпредство СССР в Пекине, а спустя всего полтора месяца, 12 мая, производят обыск в советско-английском АО «Аркос» в Лондоне.

Этих двух мероприятий было достаточно, чтобы предоставить в распоряжение консервативного правительства С. Болдуина «секретные советские документы», подтвердившие «подрывную деятельность» московского Коминтерна в Великобритании и Китае — советские разведчики проявили весной 1927 года вопиющий непрофессионализм, оставив в сейфах советских организаций документы (хотя и зашифрованные, но, тем не менее, вполне читаемые), обличающие как Коминтерн, так и Советское правительство в действиях, далеко превосходящих понятие «добрососедские отношения».

А дальше — процедура известная. 27 мая 1927 года Британия разрывает торговые и дипломатические отношения с СССР. История международных отношений многократно на протяжении многих лет подтверждает тот печальный факт, что подобный шаг — последний перед началом войны. Большевики доигрались в Мировую Революцию…

Война была на пороге — и война отнюдь не «революционная»!

Против СССР готовились выступить Польша и Румыния, под угрозой вторжения многотысячных банд басмачей оказывалась советская Средняя Азия, на Балканах зашевелились остатки врангелевской армии, заполыхало на китайской границе — Великобритания решила всерьез осадить революционное рвение советских руководителей.

А воевать было нечем! В отчаянии товарищ Тухачевский слал страстные письма советским дипломатическим представителям в Берлине. 28 марта 1927 года в письме советскому военному атташе в Германии С. Петренко-Луневу он дает специальное задание. Тухачевский считает необходимым изменить план формирования немецких «красных вооруженных сил» в треугольнике Киль — Бреслау — Штольп, которые должны будут не только соединиться с наступающими войсками РККА в Польше, но в первый период также отвлекать внимание Польши к ее западной границе. М. Тухачевский, в связи с этим, считал, что «при известных условиях, возможно, будет необходимо даже открытое наступление красных немецких формирований на польскую границу со стороны коридора с целью вызвать общие политические осложнения в Западной Европе».

Товарищ Тухачевский в ситуации, чреватой началом военного конфликта с сопредельными государствами, отнюдь не надеется на собственных красноармейцев — товарищ Тухачевский мечтает, что некие мифические «красные немецкие формирования» ударят в тыл Войску Польскому и тем ослабят нажим последнего на вверенный товарищу Тухачевскому Западный военный округ. Товарищ Тухачевский до момента превращения ситуации в критическую звал свое воинство (и весь советский народ) в поход на Запад, на Варшаву и Бухарест; когда же порохом запахло всерьез, да к тому же по всем рубежам Отечества — товарищ Тухачевский шлет истеричные телеграммы в Берлин, мечтает о помощи германского пролетариата, английских шахтеров, докеров Марселя и персидских крестьян — но отнюдь не на крепость руководимой им Красной Армии. Ибо товарищ Тухачевский в курсе, что красноармейцы отнюдь не забыли ни Тамбов, ни Кронштадт и единственное, о чем мечтает большинство его солдат, — это дружно разбежаться в разные стороны при первых же выстрелах грядущей войны.

Понятно, что здравомыслящие люди в руководстве РККА на миражи «немецких красных формирований» отнюдь не рассчитывали и перед лицом прямой и явной угрозы начали лихорадочно укреплять командование тех войск, что в грядущем конфликте первыми встретят врага лицом к лицу — то есть Украинского и Белорусского (ранее Западного) военных округов. Ввиду надвигающейся угрозы войны новый наркомвоенмор Ворошилов в январе — августе 1927 года осуществил ряд кадровых перестановок в высшем комсоставе, привлекая к командованию дивизий, корпусов и даже округов тех военных специалистов, что во время Гражданской войны проявили себя толковыми и инициативными военачальниками, но затем ввиду их недостаточной политической лояльности под разными предлогами были от командования отстранены.

Накал предвоенной истерии в СССР (и в сопредельных ему государствах) нарастал, и, наконец, после убийства советского полпреда Войкова в Варшаве (сделал это русский эмигрант Борис Коверда, но это не имело никакого значения — имел значение лишь тот факт, что официальный представитель СССР был убит в столице Польши; войны, как известно, начинались и по менее серьезному поводу) в сентябре 1927 года Красная Армия начала боевое развертывание в западных приграничных округах.

Как и во всех остальных приличных армиях, это развертывание началось в форме маневров в районе Одессы; были отмобилизованы боевые соединения Украинского военного округа и Черноморского флота. Маневры продолжались достаточно долго: с 17 по 28 сентября. Главным руководителем маневров был начальник Штаба РККА М. Тухачевский, а в качестве начальника штаба у него — В. Триандафилов.

Сталин на этот «балет» не поехал — у него были дела поважней; на маневрах присутствовали А. Рыков, К. Ворошилов, А. Бубнов, С. Буденный, А. Егоров, И. Уборевич, И. Якир, Р. Муклевич, Р. Эйдеман, П. Дыбенко, то есть и глава правительства, и наркомвоенмор, и вся военная элита. Одесские маневры как главные обрели благодаря присутствию на них Председателя Совнаркома СССР А. Рыкова общегосударственную значимость.

Одновременно проводились маневры в Ленинградском, Белорусском и Северо-Кавказском военных округах. Проведена была мобилизация и проверка боеспособности Осоавиахима. Шла боевая проверка готовности советских вооруженных сил по всей линии западной границы.

Осенью 1927 года западные районы СССР впервые с окончания Гражданской войны содрогнулись от передвижений масс пехоты и топота кавалерии, от скрипа тысяч обозных повозок, от зловещего гула артиллерийской канонады — Красная Армия разворачивалась для грядущей войны. Одесские (и проходящие одновременно с ними в Ленинградском и Западном округах) маневры должны были стать последней проверкой вооруженных сил Советской России перед главным испытанием — перед войной.

Увы, чуда не произошло. Эта проверка выявила тот прискорбный факт, что соединения и части Красной Армии, к 1927 году окончательно добившие технику, доставшуюся ей от царской армии и многочисленных частей интервентов, показали практически полное отсутствие умения взаимодействия родов войск.

Чтобы хоть как-то скоординировать возможные грядущие действия сухопутных и морских сил, понадобилось попытаться провести совместные маневры войск УВО и Черноморского флота. К сожалению, эти маневры выявили вопиющую неготовность Красной Армии не то что к «революционной» войне на территории Румынии и Польши — они поставили под серьезное сомнение даже возможность отстоять собственные рубежи! Командирам соединений и частей недоставало смелости, решимости и инициативы в бою, красноармейцы демонстрировали чудовищное неумение обращения с оружием, ветхие танки и самолеты представляли бо́льшую опасность для своих экипажей, чем для врага. 27-я стрелковая и 3-я кавалерийская дивизии в течение шести суток (!) не могли найти обозначенный на карте район развертывания; 12-я, 18-я стрелковые и 9-я кавалерийская дивизии умудрились выйти на назначенные им рубежи уже к окончанию (!) маневров — хотя той же 12-й стрелковой от места постоянной дислокации до условной «линии фронта» надо было преодолеть всего 22 километра. Но она этого так и не смогла сделать за все одиннадцать дней маневров.

Танки «типа Тейлор» (на самом деле британские антикварные Мк-IV «Уиппет») решительно отказались покидать парки — ни один из них танкисты так и не смогли завести. Использование авиации на этих «Больших маневрах» свели к минимуму — из опасения окончательной потери тех жалких аэропланов, что еще могли держаться в воздухе.

В общем и целом ни технически, ни организационно, ни морально войска к грядущей войне готовы не были. С тем маневры тихо и без лишних фанфар и свернули — как оказалось, «боевое развертывание» РККА на западных рубежах провалилось с треском.

Так называемая «военная тревога» 1926–1927 гг., едва не прорвавшаяся новой войной на советско-польской и советско-румынской границах, обнаружила полную неготовность Красной Армии к серьезному военному конфликту. Перед политическим и военным руководством СССР к октябрю — ноябрю 1927 г. встала одна-единственная главная задача — во что бы то ни стало не допустить войны. Надо было срочно сворачивать шарманку «революционного освободительного похода на Запад», поскольку состоявшиеся маневры прояснили самым упертым сторонникам Мировой Революции, что с наличными силами РККА никакой, не то что революционной — она и оборонительной-то войны выиграть будет не в состоянии!

И первым делом надо было успокоить Польшу — ибо именно эта страна занимала главное место в планах товарища Тухачевского по «советизации» Европы, именно ей было нанесено максимум оскорблений, именно польский народ стращал «заграничной Советской Белоруссией» пан Тухачевский на приснопамятном 7-м Всебелорусском съезде Советов.

В конце 1927 г., демонстрируя «миролюбивые намерения», советская сторона направила в Польшу нового военного атташе И. Г. Клочко, а 28 января 1928 г. прислали и его нового помощника В. Г. Богового. Кроме того, со своих должностей были смещены давние соратники и единомышленники Тухачевского: советский военный атташе в Германии С. Лунев (Петренко), с которым М. Тухачевский летом 1927 г. переписывался по вопросу об использовании в случае войны немецких военизированных формирований «Рот-фронта»; и в августе 1928 г. С. Будкевич — начальник 3-го отдела (военных сношений, которому непосредственно подчинялись все военные атташе) Разведуправления Штаба РККА.

Дабы подтвердить свой отход от планов немедленного начала «революционной войны», в ноябре — декабре 1927 г. в Женеву в составе советской делегации в подготовительную комиссию по сокращению и ограничению вооружений руководством СССР был командирован заместитель начальника Штаба РККА С. Пугачев. Сделано это было не случайно, ибо он воспринимался как представитель «умеренной» части советской военной элиты, как «сторонник мира», а не «революционной войны». В марте — апреле 1928 г. С. Пугачев вторично ездил с делегацией в Женеву.

С величайшим трудом, но возможный «военный пожар» руководству СССР все же удалось потушить еще в зародыше. Правда, в Средней Азии англичане еще понабьют посуды в нашей лавке — но это будет уже немного позже; в декабре же 1927 года «военную тревогу» задробили по обе стороны «санитарного кордона». И теперь пришло время всему советскому руководству ответить своему народу и лично товарищу Сталину на один простой, но необыкновенно важный вопрос:

КТО ВИНОВАТ?

Виновные были незамедлительно назначены.

Во-первых, таковыми оказались те политические руководители страны, что безответственно разжигали огонь Мировой Революции и с усердием, достойным лучшего применения, требовали на штыках Красной Армии нести оную Мировую Революцию в Европу, Азию и вообще по всему земному шару — то бишь граждане Троцкий, Зиновьев, Каменев и иже с ними. Эти люди несли «политическую» ответственность за то, что Советский Союз оказался на грани военного конфликта, с которой смог спрыгнуть лишь благодаря серьезным уступкам во внешнеполитических вопросах. И уступках кому! — Польше и Румынии!

Идея Мировой Революции очевидно обанкротилась — вместе с ней политическими банкротами оказались деятели «левой оппозиции» в рядах ВКП(б); они едва не втянули Советский Союз в безнадежный военный конфликт, они готовы были пожертвовать ради призрачного успеха в этом конфликте самим существованием «первого в мире пролетарского государства» — и они должны были быть за это жестоко наказаны. Ибо их вина была очевидна для подавляющего большинства населения СССР, а главное — для членов и руководителей партии.

«Левые» деятели в руководстве партии, при всем желании, свою вину в «военной тревоге» отрицать не имели никакой возможности. Вся партия была свидетелем той неистовой фракционной деятельности, в которой погрязли «вожди Октября», того бешеного рвения, с которым они на протяжении трех «предвоенных» лет готовили грядущую смену советского политического курса, страстно желая «завязать» с НЭПом и заняться, наконец, делами серьезными и важными — начать строить социализм на Европейском континенте.

Борьба Сталина и его сторонников с «левой оппозицией» шла с 1925 по 1927 год с постоянным накалом — но с каждым месяцем преобладание разумного курса «построения социализма в одной, отдельной взятой, стране» над оголтелой пропагандой «всемирного пролетарского пожара», ведущейся «левыми», становилось все ощутимее.

Надо сказать, что «левые» отнюдь не сидели и не ждали так страстно желанной ими Мировой Революции. Они ее готовили! А главное — они достаточно долго пытались свои взгляды сделать доминирующими в ВКП (б).

В апреле 1926 года произошло создание «объединенной оппозиции», куда вошли Зиновьев, Каменев, Троцкий и их сторонники — Радек, Преображенский, Серебряков, Пятаков, Сокольников, Антонов-Овсеенко, Муралов, Шляпников и Сапронов. Троцкий, как записной идеолог, выдвинул тезис о том, что революция предана бюрократами и грядет победа бюрократии над пролетариатом. Единственным выходом из «обуржуазивания» страны могут быть лишь следующие шаги: немедленно свернуть НЭП, радикально изменить политический курс, для чего начать быстрое развитие тяжелой промышленности, «демократизировать» партию, безжалостно «подавить кулака», а остальных крестьян загнать в трудовые армии. Никакого «построения социализма в одной, отдельно взятой, стране»! Только всемирная пролетарская революция, катализатором которой должна послужить Советская республика и ее армия! Даешь перманентную революцию! Долой бюрократический аппарат! Да здравствует пролетарский интернационализм!

Руководители оппозиции выработали заявление, представленное на июльском пленуме ЦК 1926 года. Дискуссии по нему были настолько яростными, что в разгар заседания у Дзержинского (председатель ВСНХ и глава ГПУ) произошел сердечный приступ, и Железный Феликс скончался. Но в целом дискуссия закончилась победой Сталина. Большинство руководителей партии отвергли левацкие лозунги «объединенной оппозиции»; произошел второй этап оттеснения главных «ленинских гвардейцев» от реальной власти в партии, Политбюро было серьезно перетасовано: Зиновьев заменен Рудзутаком, появились новые кандидаты в члены Политбюро, люди, близкие Сталину, — Микоян, Андреев, Каганович, Орджоникидзе и Киров.

23 — 26 октября 1926 года состоялся пленум ЦК, сурово осудивший руководителей оппозиции. Троцкого и Каменева исключили из состава Политбюро, Исполкому Коминтерна было предложено отстранить Зиновьева от поста председателя, и в декабре его заменил Бухарин. На XV партийной конференции (27 октября — 3 ноября 1926 года) тезисы Сталина о «построении социализма в одной, отдельно взятой, стране» были приняты единогласно: они были понятны подавляющему большинству рядовых членов партии, ибо в их основе лежало национальное чувство и вера в силы народа.

Но неугомонные Троцкий и компания не унимались. В октябре они представили программу реформ и потребовали, чтобы следующий ЦК, выбранный на XV съезде, был тесно связан с массами и не зависел от аппарата. Они все еще полагали, что рядовые члены партии продолжают мечтать о «трудовых армиях» и войне во благо германского пролетариата.

Пленум ЦК с легкостью доказал им, что это не так. 23 октября он вывел из своего состава Троцкого и Зиновьева. Произошло доселе невиданное — «творцы Октября» (настоящие, а не позже измышленные Эйзенштейном по приказу Сталина) изгонялись из штаба ВКП (б)! Это было пределом коварства, и товарищ Троцкий нанес последний удар: 7 ноября, в 10-ю годовщину Октябрьской революции, во время праздничной демонстрации его сподвижники (Зиновьев и Радек в Ленинграде, Раковский в Харькове, Преображенский и сам Троцкий в Москве) развернули лозунги со своими призывами перед демонстрантами.

Акция провалилась — народ и не подумал поддерживать «левых» оппозиционеров, — и 14 ноября Троцкого и Зиновьева исключили из партии, а Каменева и Раковского — из ЦК. Еще 93 видных деятеля оппозиции были исключены из партии на XV съезде. Троцкий и его сторонники отказались от публичного покаяния, и 19 января 1928 года «Правда» сообщила о его «отъезде» из Москвы.

На самом деле Троцкого и еще 30 оппозиционеров за два дня до этого сослали в Алма-Ату. С «левой» оппозицией в Советской республике было покончено…

«Военная тревога» 1927 года и связанный с ней очевидный авантюризм «левой оппозиции» в вопросах войны и мира позволила товарищу Сталину по-взрослому почистить высший эшелон ВКП (б) от апологетов Мировой Революции — а главное, от политиков, равных ему по статусу, вместе с ним «делавших» Октябрьский переворот и запросто называвших его «Коба».

Но это было наказание виновных в среде политических руководителей страны. А ведь были виновны и руководители РККА! Поэтому, во-вторых, были наказаны военные, бездумно с высоких трибун пугавшие сопредельные державы вторжением и войной. И главным среди них был, безусловно, начальник Штаба РККА товарищ Тухачевский.

3 мая 1928 года К. Ворошилов подписал приказ о смещении М. Тухачевского с должности начальника Штаба РККА и назначении его на должность командующего Ленинградским военным округом. Приказ вступал в силу с 5 мая 1928 года.

Одновременно с отставкой М. Тухачевского и вслед за ней был проведен ряд кадровых перестановок и отставок, с ней связанных. Из шестнадцати «выведенных во второй эшелон» высших командиров РККА четырнадцать являлись старыми соратниками М. Тухачевского, в том числе ветеранами 27-й стрелковой дивизии (К. Нейман, Р. Сокк, Н. Уваров), а некоторые входили в круг его друзей и близких приятелей (А. Кук, С. Пугачев, Ф. Кауфельдт).

Чистке подверглось руководство и ответственные сотрудники Штаба РККА (М. Тухачевский, С. Пугачев, С. Будкевич, С. Петренко-Лунев), ГУ РККА (Я. Алкснис, М. Вольпе), командование «фронтовых» военных округов: Ленинградского (А. Корк, А. Кук, Ф. Кауфельдт) и Белорусского (М. Германович, Е. Сергеев), а также командиры соединений Украинского военного округа (К. Нейман, Р. Сокк). Пятеро высших чинов РККА фактически были отправлены во временную «отставку» (С. Пугачев, Е. Сергеев, Н. Петин, А. Корк, С. Будкевич). Еще пятеро были переведены с командной на преподавательскую работу (Я. Алкснис, М. Вольпе, К. Нейман, Н. Уваров, И. Широкий), что всегда расценивалось как явное понижение в должности и «опалу». Все отправленные в Военную академию РККА в качестве преподавателей были молодыми и перспективными строевыми командирами, совершенно не подготовленными для преподавания в академии. Два боевых командира (Р. Сокк и И. Ландин) были уволены из РККА.

М. Тухачевский как начальник Штаба РККА и его заместитель С. Пугачев фактически были признаны ответственными за «стратегическую доктрину», обусловившую внешний военно-политический курс, оказавшийся несостоятельным перед лицом войны и расходившимся с правительственным внешнеполитическим курсом.

Но кажущаяся легкость, с которой с поста начальника Штаба РККА был отстранен Тухачевский, была именно кажущейся. На самом деле это был довольно долгий и достаточно сложный процесс, и у него была своя довольно долгая предыстория.

Товарищ Тухачевский отнюдь не собирался становиться «крайним» в ситуации очевидного краха им же взлелеянной «военной тревоги» 1927 года, для чего предпринял некоторые эпистолярные усилия, долженствующие, по его мнению, отвести от начальника Штаба РККА ответственность за провал подготовки армии и страны к войне, а на иных-прочих товарищей — эту ответственность возложить.

20 декабря 1927 г. М. Тухачевский направил на имя народного комиссара по военным и морским делам докладную записку «О радикальном перевооружении РККА», где изложил свое видение перспектив и необходимых основных направлений и масштабов развития советских вооруженных сил. М. Тухачевский сделал вид, что открывшаяся осенью 1927 г. вопиющая неготовность Красной Армии — дело отнюдь не его рук, а во всем повинны А. Егоров и П. Дыбенко. Ведь именно А. Егоров с мая 1926 по май 1927 г. являлся заместителем председателя Военно-промышленного управления ВСНХ и членом коллегии ВСНХ. Он как представитель высшего командования и боевой генерал должен был, по мысли Михаила Николаевича, нести значительную долю ответственности за плачевное состояние дел в техническом обеспечении РККА. А П. Дыбенко с 25 мая 1925 г. до 16 ноября 1926 г. являлся начальником Артиллерийского управления РККА, а с ноября 1926 по октябрь 1928 г. занимал должность начальника Управления снабжения Красной Армии и, опять же, автоматически становился виновным во всех упущениях, из-за которых РККА вынуждена была отложить на время «освободительный поход» в Европу. Мало того, основную долю ответственности (правда, косвенным образом) Тухачевский возлагал на Ворошилова! Одним словом, Михаил Николаевич обвинял в провале всех — кроме себя, любимого.

В своей записке товарищ Тухачевский писал: «Численность Вооруженных Сил и их техническое снабжение составляет основу боевой мощи страны, что должно соответствовать промышленным, транспортным и прочим экономическим возможностям государства… Наши ресурсы… позволяют: развить массовые размеры армии, увеличить ее подвижность, повысить ее наступательные возможности».

М. Тухачевский предлагал координировать 5-летний перспективный план строительства вооруженных сил и военных заказов с развитием отраслей экономики. Такой план обеспечивал выполнение всех мероприятий по техническому оснащению Красной Армии, насыщению ее недостающими техническими средствами, накоплению мобзапасов, обеспечивающих развитие вооруженных сил. Тухачевский приводил конкретные соображения о развитии технических родов войск, развитии оборонной промышленности, строительства новых заводов и дополнительного финансирования этих программ. В общем, Тухачевский писал много и хорошо.

Лишь одного не указал великий стратег — откуда стране взять это самое дополнительное финансирование этих самых грандиозных военных программ и на каких заводах построить те сто тысяч танков, которые, по мысли военного гения всех времен и народов, необходимо поставить на вооружение Советскому Союзу в течение ближайших пяти лет.

Одним словом, товарищ Тухачевский предлагал альтернативный правительственному оборонный проект, где военно-экономическая доминанта смещалась в оборонную сферу — говоря простым языком, это был проект превращения государства в военный лагерь, где все усилия населения будут сосредоточены на одном — создании боевой техники, вооружения, боеприпасов и средств их доставки. Тухачевский предлагал в буквальном смысле этого слова пустить по миру Советскую Россию, бросить в пасть неизбежному голоду миллионы жизней — исключительно ради иллюзорной «мировой революции», которую он со всей страстностью маньяка жаждал все же учинить в ближайшее время.

Но надо отдать должное товарищу Сталину — «маниловщина» Тухачевского не прошла. Товарищ Сталин лучше, чем начальник Штаба РККА, понимал, что нужно делать в сложившейся непростой ситуации. Товарищ Сталин не нуждался в подсказчиках — тем более он не нуждался в подсказчиках, только что прилюдно севших в лужу со своими планами «революционной войны», со своими проектами «освобождения Европы от буржуазного ига». Банкроты в роли советчиков товарищу Сталину были не нужны — что он товарищу Тухачевскому тонко и вежливо объяснит спустя девять лет.

Вызывают уважение те технологии, с помощью которых товарищ Сталин медленно, но верно убирал товарища Тухачевского (и его единомышленников) от управления армией.

Сначала (в ноябре — декабре 1927 года) по стране поползли какие-то смутные слухи о некоем имевшем место в РККА брожении недовольных. В декабре 1927 года появилась статья, где говорилось, что «Красная Армия из безвластного орудия диктатуры начинает постепенно превращаться в субъект политического действия, в политический фактор, претендующий на самостоятельную роль». Складывалось впечатление, будто бы кто-то преднамеренно формировал определенный настрой общественного мнения в стране, приучал общественность Красной Армии к мысли о наличии в ее высшем комсоставе «бонапартистов». Оставалось сделать последний шаг: назвать их поименно.

Затем поползли еще более смутные слухи об оппозиционности и политической нелояльности уже персонально Михаила Николаевича Тухачевского — которые тут же начали муссироваться на Западе и в Москве. В этом смысле весьма примечательно объяснение мотивов отставки М. Тухачевского, изложенное полковником В. фон Бломбергом, побывавшим в Москве в августе 1928 года. «Существует две версии отставки Тухачевского, — информировал он свое начальство в Берлине, — согласно первой, он был сторонником превентивной войны против Польши, что не могло удовлетворять правительство; согласно второй — его политическая благонадежность была поставлена под сомнение, и в военном вожде кое-кто увидел тень вождя возможного мятежного движения».

Дальше — еще веселей. Советский военный атташе в Польше И. Г. Клочко 30 января 1928 года сообщал в Москву: «29 и 30 января вся польская пресса полна самыми фантастическими сообщениями о восстании в Красной Армии; говорится о восстании 4-х дивизий во главе с т. Тухачевским, наступающим будто бы на Москву… сегодня на совещании у полпреда я предложил немедленно опубликовать опровержение полпредства, назвав всю эту провокационную кампанию «сплошной ложью от начала до конца», что и сделано. Я рассматриваю эту клевету как одно из средств поддержания общественного мнения против нас, как «моральную мобилизацию»…»

Информация о «восстании 4 дивизий во главе с т. Тухачевским», даже не будучи достоверной, несомненно, способствовала формированию нужного идеологического фона будто бы «бонапартистских» намерений М. Тухачевского. «Мятеж Тухачевского» должен был восприниматься и в Польше, и в Англии, и в целом на Западе как вполне логичный «ответ» «красного Бонапарта» на нежелание политического руководства в Москве начать войну против Польши. Тем более что М. Тухачевский в изображении польской и английской прессы — это ярко выраженный «антизападник», антисемит, антихристианин, антидемократ, поклонник самодержавного деспотизма Петра Великого, Екатерины II, Наполеона. К тому же он близок к Л. Троцкому — символу «мировой революции». Он готов завоевать всю Европу под лозунгом «мировой революции» и восстановить Византийскую империю, подчинив ее России и уничтожая западную культуру.

И в этой ситуации товарищ Сталин перед западным истеблишментом и своими сторонниками внутри ВКП (б) выступает рыцарем в сверкающих доспехах — который сокрушает гнездо агрессивных милитаристов в Штабе РККА; причем, как истый демократ, делает это мягко, нежно и почти небольно. К тому же совершает это в белых перчатках — то есть гнобит товарища Тухачевского чужими руками.

31 марта 1928 года в газете «Красная Звезда» была помещена развернутая информация о защите диссертации В. Меликова в Военной академии им. М. В. Фрунзе «Марна — Висла — Смирна». В ней резкой критике подверглась оперативно-стратегическая деятельность М. Тухачевского во время «похода за Вислу». Публикация материалов защиты диссертации создавала необходимый контекст для публичного обсуждения проблемы войны с Польшей. Речь (чисто формально) шла о советско-польской войне 1920 года, однако всем в РККА было понятно, что в действительности предметом обсуждения была так и не начавшаяся в 1927 году новая война СССР против Польши и западного мира. Данная публикация позволяла публично подвергнуть остракизму военно-политические позиции начальника Штаба РККА М. Тухачевского; его же оппонентов представить мудрыми и здравомыслящими людьми, спасшими Европейский континент от новой войны. Тезисы диссертации Меликова буквально призывали открыто критиковать и опровергать стратегическую «доктрину Тухачевского»!

Таким образом, в центральной армейской печати ненавязчиво, но вполне определенно был поставлен под сомнение авторитет М. Тухачевского как главного стратега Красной Армии и показано всем, в том числе и западной общественности, очевидное несогласие советского военного и политического руководства с точкой зрения своего начальника Штаба РККА. «Сталин — это мир и процветание, Тухачевский (с козлиной бородкой Троцкого за левым плечом) — это война, смерть и разрушение». Западным людям, привыкшим к черно-белым цветам в новостях из России, все сразу стало понятно.

В общем, устранение М. Тухачевского с должности начальника Штаба РККА для успокоения и умиротворения политических кругов на Западе стало еще и ключевым фактором в разрешении уже давно обострившихся военно-политических проблем, связанных с личностью начальника Штаба Красной Армии. Всем и в РККА, и в ВКП (б) было совершенно ясно, за что товарищ Тухачевский был лишен своего поста, и никакие действия последнего уже не могли разрушить сложившегося стереотипа.

Тем более — товарищ Тухачевский продолжал гнуть свою линию, которая у большинства руководителей партии уже вызывала изжогу.

В марте 1928 года М. Тухачевский утверждает возможность победоносного исхода Польской кампании 1920 года. Он опять доказывает, что даже при «малых силах» («наши силы были на исходе»), но при «рациональном их использовании» в совокупности с верными социально-экономическими и социально-политическими мероприятиями можно добиться успеха в войне с противником, более сильным в военном отношении, — как будто за полгода до этого, в октябре 1927 года, он не докладывал Политбюро о полной небоеспособности Красной Армии! И, кроме того, в своей писанине товарищ Тухачевский снова наступает на те же грабли — он вновь настраивает против себя влиятельных партийных руководителей! На этот раз досталось товарищу Уншлихту — он был «назначен» товарищем Тухачевским в главные виновники провала польского похода.

Тут уж на товарища Тухачевского обрушились все — и давние соратники начальника Штаба РККА, такие как Н. Варфоломеев и В. Путна, и командующий Белорусским военным округом А. Егоров, и инспектор кавалерии РККА С. Буденный, и начальник снабжения РККА П. Дыбенко. Их позиция была поддержана 1-м заместителем Председателя РВС СССР и Наркома И. Уншлихтом, начальником ГУ РККА М. Левандовским и заместителем начальника УВУЗ РККА Н. Кузьминым.

На товарища Тухачевского ополчилось все руководство РККА — что оставалось делать товарищу Сталину? Он был просто вынужден сместить товарища Тухачевского с поста начальника Штаба РККА!

Таким образом, можно подвести определенные итоги.

Проблема взаимоотношений внутри руководства ВКП (б) в «горячие» месяцы осени 1927 года была не в том, что деятели «левой оппозиции» в военной форме и в штатском из-за собственных амбиций и желаний, из-за своего собственного «видения» внешнеполитической ситуации поставили страну на грань войны — к которой страна была абсолютно не готова. И не в том, что за провал китайской революции, за «военную тревогу», высветившую всю бездну нашей неготовности к войне, должен был кто-то персонально ответить. Это было важно, но не принципиально.

Проблема была в том, что эти же люди, стоящие у руля государства, столь безответственно и авантюристически поведшие себя во время «военной тревоги» 1927 года, смогут сделать это еще и еще раз. Но уже в иной ситуации, когда угроза для государства может оказаться совсем не призрачной, когда Отечество в действительности очутится в опасности, когда на самом деле враг будет у ворот!

Сталин начинал строительство своей Империи — и ему следовало незамедлительно избавиться от любой угрозы, которая может в будущем поставить под сомнение самое возможность этого строительства. Ленинские соратники, неистовые революционеры, сокрушители мирового порядка и апологеты Мировой Революции были этой угрозой. И поэтому они в ближайшее время должны быть отстранены от рычагов реального управления государством — ибо революционеры, как показала практика, совсем не годятся для созидания Империй.

Наступало время суровых прагматиков и безжалостных реалистов, а революционные романтики в ближайшее время должны будут занять предназначавшееся им место — у расстрельных стенок; ибо их время кончилось…