НА ЭТОЙ РАБОТЕ я постоянно узнаю что-то новое. Вот сейчас выяснилось, например, что три мешка щенят – это чертовски много, особенно если тащить их на горбу. Им нужно место, чтобы бегать, есть и справлять нужду. Нужно какое-то просторное, надёжно защищённое помещение, способное вместить кучу игривых щенков и огромных монстров на букву «Г», в которых они могут превратиться.

Непростая задачка, знаю. Всё равно что искать по объявлениям в газете дом с Комнатой Страха.

И тут меня озаряет.

Нет, я не собираюсь вводить в повествование дурацкий каламбур и писать, будто меня озаряет свет фар от несущегося прямо на меня грузовика. Мне в голову правда приходит отличная мысль, которая сразу же заставляет меня ткнуть кнопку вызова на смартфоне.

– Хей-хей-хей, Престон! Где, ты говорила, находится та заброшенная лаборатория «Оружия Икс»?

– Я ничего такого не говорила. А что?

– Она в Канаде, да?

– Нет… но в чём дело?

Давайте немного перемотаем вперёд. В общем, она раскалывается. Вскоре я стою на пустынном пляже в восточной части Лонг-Айленда, скинув под ноги мешки с щенками, и любуюсь на маяк. Отсюда рукой подать до острова Плам – возможно, поэтому «Оружие Икс» и выбрало это место. На острове Плам расположен центр по изучению инфекционных болезней животных. Если верить сторонникам теорий заговора, именно там появилась на свет болезнь Лайма и спрятан целый арсенал биологического оружия.

Очень хитро с точки зрения канадцев построить секретную генетическую лабораторию рядом с американской. Если что-то пойдёт не так, будет на кого свалить вину. Вы никогда бы не заметили песчаный купол, возле которого я стою, если бы не знали, где его искать. Я бы дал вам координаты, но тогда мне придётся вас убить, а вы мне ещё пригодитесь – вдруг захотите купить сиквел? Солёный ветер с океана постоянно заносит вход песком, и его не отличишь от прочих дюн на этом негостеприимном пляже.

Я набираю код, который мне дала Престон, и дверь в ответ шипит. Я не знаю, зачем двери шипят. Может, это как-то связано с перепадами давления, а может, им просто надоело быть дверьми. Однако дверь открывается, хочет она того или нет, и я попадаю в холодную железную коробку, где едва хватило бы места для двоих. Я повидал достаточно, чтобы понимать: эта пародия на телефонную будку – ещё не вся лаборатория. И верно: как только я вхожу и затаскиваю внутрь щенят, дверь с шипением закрывается, и мы начинаем спуск.

Это лифт – и он движется так плавно, что совершенно невозможно понять, с какой скоростью мы едем и на какую глубину спускаемся. И музычка в нём, конечно, не звучит. Он плавно скользит вниз, словно шёлк по гладкому льду, и наконец останавливается. Мы в самом центре просторного помещения без всяких перегородок Почему без перегородок? Потому что многочисленные исследования показали, что производительность труда злых гениев повышается на двадцать процентов, когда все могут друг за другом приглядывать.

Помещение забито под завязку: трудно сказать, где кончаются стены и пол и начинаются бесконечные ряды супертехнологичных механизмов. Предметы словно перетекают друг в друга: условный стол переходит в условную лазерную пушку, условная пушка – в условную зарядку для планшета, и всё это наслаивается друг на друга в искажённой перспективе. Предметы кажутся ближе, чем на самом деле, и возникает чувство, что, куда ни повернись, обязательно на что-нибудь напорешься. А потолок усыпан светящимися бугорками, которые с равным успехом могут быть лампочками или глазами пришельцев.

А я ведь говорил, что всё это ещё и шумит?

Ах, секретная лаборатория, старая ты сучка. Ты пробуждаешь воспоминания – в кои-то веки не связанные со средней школой. История моего становления, конечно, не такая, как у всех моих дружков и подружек в разноцветных костюмчиках – меня не кусал радиоактивный паук, и волшебный молот в таинственной пещере я не находил, – но в моей жизни был момент, когда всё изменилось.

Я уже говорил, что рак в терминальной стадии меняет приоритеты: стать добровольцем в экспериментальной программе? Почему бы и нет? Шанс на выживание того стоит. Примерно так я и думал до того самого момента, как они начали скрещивать мои гены с генами мутантов. Забудьте всё, что вам говорили о смертельной боли: нет никаких искр, трещин и сгустков тёмной энергии, нет скрюченного тела и рта, разверстого в истошном крике. Подлинные страдания вовсе не так зрелищны. Представьте, что вас втискивают в узкие джинсы на четыре размера меньше, чем нужно, только эти джинсы сделаны из бритвенных лезвий, таких острых, что их даже невозможно разглядеть. Острая, режущая боль сначала обжигает кожу, потом пробирается глубже, пронзая мышцы и связки, и наконец доходит до внутренних органов и прошивает их насквозь – да так, что по оттенкам боли можно отличить один от другого.

Оттуда боль перемещается в кости – медленно-медленно, потому что кости слишком твёрдые. Когда она добирается до костного мозга, той мягкой субстанции, которая есть у каждого в костях, но о которой никто никогда не задумывается, – вот тогда-то и начинается настоящий ад. И когда ты думаешь, что каждый твой нерв кричит от боли и хуже уже не будет, – правильно, тогда становится ещё хуже.

Я кладу мешки на пол.

– Добро пожаловать домой, ребятки!

– Ребятки? Судя по запаху, это пара дюжин обгадившихся щенков.

О этот голос, знакомый и привычный, как разношенные тапочки! Сердце готово выскочить из груди (хотя, быть может, виной тому неудачная регенерация после драки). Я резко оборачиваюсь на звук. Рядом со мной, опираясь то ли на настольную лампу, то ли на лучемёт, стоит настоящая услада для усталых очей: слепая, тощая, хмурая старуха. Её густые седые волосы топорщатся на затылке, словно растрепанные перья хищной птицы. Квадратные чёрные очки сидят на ней как забрало. А её морщинистое лицо ещё раз сморщено и возведено во вторую степень сморщенности.

– Слепая Эл! Ты выглядишь точно так же, как при нашей последней встрече!

– Ты тоже, Уэйд. Как и весь мир. С виду он ничуть не изменился.

– Ах ты, старая язва! Ты пришла! Ты здесь!

Она скрещивает руки на груди:

– Что за чушь ты несёшь? Десять минут назад я потягивала лимонад у себя на крыльце. Потом ворвался ты, схватил меня и телепортировал сюда! А теперь мне надо притвориться, что я пришла сама, по собственной воле? Если тебе по душе такие забавы, сними девочку и развлекайся.

Да, дорогой читатель, я вынужден признать, что опустил тот эпизод, где я отыскиваю Эл и привожу сюда. Единственное, что я могу сказать в своё оправдание, – так было лучше для композиции. Как я уже говорил в пятой главе, близких друзей у меня мало, но Эл – самая главная из них. Не так уж важно, как и почему она сюда попала, правда?

Она грозит мне пальцем – вернее, куда-то в мою сторону.

– Даже не думай меня здесь удерживать. Я наложу на себя руки, клянусь. Если смогу, то и тебя с тобой прихвачу. А если нет, стану призраком и буду тебя преследовать.

Пусть вас не обманывает её показная жизнерадостность. Эл, также известная как Алфея, работала на британскую разведку. Когда её часть дислоцировалась в Заире, меня послали её убить. Но я ещё в детстве не умел рисовать по точечкам, так что я убил всех, кроме Эл. Потом, когда я уже стал Дэдпулом до мозга костей, наши пути снова пересеклись. Если вкратце, то мне был нужен кто-то, кто делал бы уборку в доме и сообщал мне, что реально, а что нет, поэтому я решил, что Эл поживёт со мной, – и да, приложил все усилия, чтобы она не уходила.

Банальное похищение или сложные противоречивые отношения? Вам решать.

Я подхожу поближе, чтобы обнять её.

Она мигом приходит в ярость и хватается за какой-то зловещего вида рычаг.

– Ещё один шаг, и я нас обоих отправлю на тот свет!

– Эл, Эл! Что мне надо было сделать, чтобы в тебе проявились хотя бы зачатки Стокгольмского синдрома? Кстати, я думаю, это просто выключатель.

– Стокгольмский синдром развивается только тогда, когда жертва считает, что отсутствие насилия со стороны агрессора – это признак симпатии. Нет недостатка в насилии – нет Стокгольмского синдрома. – Она сплёвывает. – Чёртов выключатель!

Я осторожно снимаю её руку с рычага.

– Если разобраться, кто был настоящей жертвой, ты или я?

– Я.

Всё та же старая добрая Эл. Я нажимаю на рычаг – чисто для проверки. Да, действительно, выключатель.

– Я обеспечил тебя крышей над головой, питанием и всеми сезонами сериала «Мэтлок».

Она криво ухмыляется.

– Когда я наконец сбежала к другу, ты меня уже там поджидал! Ты чуть не замучил его до смерти на глазах у его собак!

– Чуть не замучил. Ключевое слово – чуть. Так, значит, ты любишь собак?

Собаки, к слову, ведут себя подозрительно тихо. Странно, что они не пытаются выбраться. Может быть, стоило развязать мешки.

– Нет. Единственный пёс, которого я когда-либо кормила, – поводырь по кличке Дьюс, и его я ненавижу ещё больше, чем тебя.

Я развязываю мешки:

– Как там старина Дьюс?

Эл не похожа на меня, она ушла не так далеко от мира нормальных человеческих чувств. Вот почему она мне нужна – она возвращает меня на землю.

– А я откуда знаю? Я оставила его на цепи у тебя во дворе много лет назад.

Интересно, могу ли я до сих пор считать этот двор своим… Так или иначе, я уверен: стоит моим глазастикам облизать ей руки, как она растает.

– Ну что ж, этих милашек ты вряд ли захочешь сажать на цепь.

Словно Санта, я извлекаю из мешков одного щенка за другим. Эл их не видит, но наверняка слышит, как они спотыкаются друг об друга. Постепенно они приходят в себя и начинают потявкивать. Не успеваю я и глазом моргнуть, как они уже наводняют всю лабораторию, снуя туда-сюда среди опасных механизмов, о назначении которых я даже не догадываюсь.

Поначалу Эл стоит с каменным лицом. Но щенки окружают её, прыгают, ластятся, тычут носами в её раздутые вены. И что же делает эта суровая бесчувственная женщина? Она воздевает руки и в ужасе кричит:

– На помощь! Спаси меня, боже!

Через пару мгновений она уже лежит на земле, погребённая под пушистым курганом. Меня подмывает броситься туда и потискать щенят, но я не могу поддаться этой слабости. Мистер Пушистик будет ревновать. Остаётся только наблюдать со стороны.

– Ах ты подонок! – кричит Эл, но совершенно ясно, что она это не всерьёз. – Чёртов ублюдок!

– Вот за это я и люблю тебя, Эл. Иногда ты разговариваешь точь-в-точь как мои голоса в голове.

Я хотел бы, чтобы это длилось вечно, но всё когда-нибудь кончается – и плохое, и хорошее. Не успеваю я сфотографировать всю эту картину, чтобы хоть ненадолго остановить мгновение, как на этаж вновь прибывает лифт.

Внутри теснятся шестеро агентов Щ.И.Т. а в щёгольской чёрной униформе. В руках у них большой бак. Ну, тот самый, где хранятся все останки монстров, которых я успел кокнуть. Абсолютно герметичный бак, с которым ничего не может случиться. Как в «Охотниках за привидениями».

Из-за их спин выходит Престон. На руках у нее колли и… мистер Пушистик! Колли и ухом не ведёт, но Пушистик приветствует меня лаем. У меня ёкает сердце, но я не подаю виду.

– Ты же не хочешь оставить тут этот бак, Эми?

Мужчины и женщины в чёрном, здоровые физически и психически, настоящие профессионалы своего дела, ставят бак на пол и начинают подключать к нему провода. Эмили гладит мистера Пушистика по голове.

– Ему здесь самое место, как и всем этим щенкам. Именно здесь всё и началось. Когда техники заверили меня, что это место безопасно и находится под нашим полным контролем, я поняла, что ты и впрямь придумал хороший план. Мы оставим бак здесь. За этими двойными дверьми есть специальный питомник, если ты его ещё не видел. Там полно воды и собачьего корма.

Из-под пушистой кучи раздаётся крик Эл:

– Дайте мне пистолет с одной пулей, умоляю!

Престон опускает глаза:

– Там кто-то есть?

– Ох, я и забыл вас представить, вот невежа! Престон, это Эл. Эл, это Престон.

– С ней всё хорошо?

– Ай! Ой!

– Да, она в полном порядке. Ещё секунду назад на ней было вдвое больше щенков.

Это правда. По меньшей мере десяток мохнатых чертенят прыгают по пультам управления, поддевают носами рычаги и гоняются за мигающими огоньками на сенсорных панелях.

Престон беспокойно оглядывает зал, полный острых и потенциально огнестрельных предметов.

– М-м… возможно, стоит прежде всего увести щенят в питомник.

– Ты права. Хочешь ещё поваляться, Эл?

– Р-р-р!

– Ой, ну ладно, ладно, разнюнилась тут.

Я сгребаю щенят в охапку и иду вслед за Престон. Это всё приятно, но в разумных пределах, и щеночки, конечно, милые, но не слишком. Не чересчур. Я с этим справлюсь. Не волноваться, не… не влюбляться.

Думаю о питомнике, я представляю себе помещение, заставленное клетками, – да, да, конечно, чистое и просторное. Надеюсь, что клетки будут достаточно большими. У меня есть предубеждение против крошечных тюремных камер, поэтому по пути я уговариваю себя, что это всё для их же блага, они просто собаки, и прочая, и прочая. Но, когда двери с привычным шипением разъезжаются, я широко раскрываю рот от изумления. И щенки тоже.

Ого.

Это как в той сцене из «Вилли Вонки», когда ребятня впервые видит шоколадную фабрику. Передо мной расстилается настоящее поле, полное покатых холмов, мячиков и резиновых игрушек. А трава? Вы только посмотрите на эту траву! Это не искусственный газон, она самая настоящая! И по обеим сторонам поля стоят домики для собак – с окошками, маленькими клумбами и пушистыми подстилками.

При виде всего этого я так широко улыбаюсь, что мне приходится дать себе затрещину, пока никто не заметил.

Когда я возвращаюсь за второй порцией щенков, Эл едва держится на ногах. Да, она слегка похихикивает, потому что её защекотали шершавыми языками. И у меня по спине тоже пробегают мурашки – очень приятные мурашки, скажу я вам. Но довольно.

Когда щенки из третьей партии видят, куда их принесли, они прямо дрожат от возбуждения. И тут я не выдерживаю. Я сдаюсь. Я падаю и катаюсь по полу вместе с ними, обнимаю их, тискаю и смеюсь как ребёнок.

Щенки! Щенки, щенки, щеночки! Уинни!

Я слышу, как Эл спрашивает:

– Он их тискает, да?

– Ага.

Она цокает языком.

– Бывают такие моменты – пусть и нечасто, – когда я рада, что лишена зрения.