TheRealWade16: Уборщики прибыли. А ты где? Как там мистер Пушистик и колли?

Preston2.0: Много бумажной возни – в смысле, что за ними постоянно приходится подтирать. Эти щенки хуже, чем прохудившийся кран.

TheRealWade16: Ну что, найдётся место для новой партии?

Preston2.0: ?! Сколько их там?

TheRealWade16: Ммм… 29.

Preston2.0: !!! Их *надо* поместить в лабораторию.

TheRealWade16: Забей, я что-нибудь придумаю.Чмоки.

НЕ УТРАТИВ ПРИСУТСТВИЯ ДУХА, я возвращаюсь в зал для боулинга, где меня дожидается скулящая стая. Щенячьи глаза смотрят на меня с невыразимой тоской, заглядывая прямо в душу

Расстановку сил вы знаете: я понятия не имею, кто из них настоящий, а кто может в любой момент резко увеличиться и всё такое. Я не спец по породам собак, но я вижу афганскую борзую, маламута, фоксхаунда и спаниеля, немецкую овчарку и шнауцера, бассета и боксера, ретривера, добермана, дирхаунда и пойнтера, сеттера и датского дога, мастифа, ньюфаундленда, кавказскую овчарку, пекинеса, пуделя, мопса, ротвейлера, хаски, гончую, венгерскую выжлу, шиба-ину, веймарскую легавую, а вот тот малыш в углу – это, кажется, самоед.

Как я уже сказал, я не спец по собакам, но я всё равно уже достал смартфон, чтобы написать Престон, так что мне ничто не мешает их загуглить. И, хотя в отношении невероятного мистера Пушистика я позволил себе проявить неуставные чувства, я остаюсь профессионалом, для которого утешение – часть работы.

– Не бойтесь, малютки! Злого Человека-шара больше нет, и я пришёл вас спасти!

Пара рывков – и щенята разбегаются по полу. К счастью, за то время, пока они пребывали в роли кеглей, они ничуть не растеряли свой задор. Такое чувство, будто кто-то завёл до предела три десятка механических игрушек и всех разом запустил. Щенки прыгают и скачут, сталкиваются друг с другом, копошатся в картонных коробках и кучах старой одежды.

Думаете, моё бедное сердце не выдержит под напором щенячьего восторга? Вот и нет. Здесь слишком много собак, чтобы фонтанировать смайликами. Один щенок – это радость. Двадцать девять – статистика. И всё-таки я бы предпочёл не отправлять их в лабораторию, а взять с собой на следующее задание. Вопрос в том, как. Мистера Пушистика я мог засунуть под мышку. Эх, Пушистик…

У Крастона в подвале куча сумок для боулинга, но если я посажу в каждую по четыре щенка, то у меня будет целых семь сумок и один лишний щенок. Распихать их по коробкам? Неудобно нести. Засунуть в рюкзак? Вариант. Гм, здесь валяется несколько холщовых мешков. Наверняка это лучше, чем ремни на липучках.

Я беру один мешок, приоткрываю, хлопаю себя по коленке и указываю внутрь:

– Эгей, ребята, прыгайте сюда!

Вам кажется, что ничего не выйдет? Значит, вы ничего не знаете о собаках. Мешки для щенков – это как коробки для котов. Это их любимые игрушки. Ближайший щенок, мопс, сперва колеблется, но любопытство одерживает верх, и он забирается внутрь. Остальные торопятся следом. Скоро в мешке копошится уже десять щенков, а остальные ждут своей очереди.

К тому времени, как последний пёсик забирается в третий мешок, первая группа щенят подозрительно затихает. Памятуя о случае с Халком, я заглядываю внутрь. Всё в порядке. Щенки уютно сбились в кучку и сопят. Некоторые даже заснули – видимо, обессилев после всех передряг.

Ткань пропускает достаточно воздуха. Так что я аккуратно перевязываю мешки, закидываю на плечо и теперь готов к новому заданию.

Где обитает наш следующий счастливчик? В округе Уэстчестер. Да, он знаменит благодаря Школе профессора Ксавье для одарённых чудиков, также известных как Люди Икс, но школа находится на самом севере округа, в Салеме, на границе с Путнамом. А человек, приютивший этого щенка, живёт в деревне Брайрклифф-Мэнор. На гугл-карте я вижу недавно отстроенный дом с большой зелёной лужайкой.

Без дальнейших проволочек (погодите, а разве у нас были проволочки?) я телепортируюсь в лесок за домом.

Не знаю, следите ли вы за временем (я, например, не слежу), но, когда я прибываю на место, уже темно, и в доме горит свет. Я осторожно опускаю мешки, полные щенят, на землю, покрытую ковром из сосновых иголок. На полпути в вылизанный дворик я замечаю что-то на земле возле деревьев. Это две палочки от мороженого, склеенные крест-накрест. На них фиолетовым карандашом написано всего одно полустёртое слово, выведенное детской рукой:

Голди

Какой-то ребёнок похоронил здесь свою золотую рыбку. Мне невыносимо думать, что из-за меня он переживет очередную утрату, но родители покупают детям домашних животных в том числе и за этим. К тому же этот крестик явно стоит здесь не первый год. Ребенок наверняка давно оправился; если повезёт, эта потеря поможет ему пережить ту, с которой он вот-вот столкнётся.

Но потом я замечаю ещё один крестик с надписью «Песчанка Джерри».

А рядом ещё один – «Кошка Мехитабель».

И ещё – «Мангуст Джефф».

Это прямо какое-то кладбище домашних животных. Слишком много потерь для одного ребёнка. Может быть, с годами он и не научился как следует ухаживать за питомцами, но в искусстве могильщика явно достиг высот. Самые свежие могилки украшены узорами. В честь хорька Оскара даже воздвигнут пластилиновый памятник, на котором начертано:

Бр-р-р! Эти маленькие могилки, мерный стрекот насекомых и серые деревья с длиннопалыми ветками нагоняют на меня ужас. Не так-то просто напугать того, у которого из каждой поры сочится разноцветный гной, но сейчас обычный ветерок, прошелестевший в кронах деревьев, заставляет меня вздрогнуть. Я верчу головой, словно ожидая, что из кустов сейчас выскочит ведьма из Блэр с трясущейся камерой наперевес.

Рядом шуршит листва. Или это снова ветер? Хрустит ветка. Белка проскакала? Лопата со стуком втыкается в землю, и я чуть не выпрыгиваю из своей изъеденной кожи.

Стук раздаётся позади меня, в рощице. Я подбираюсь чуть поближе и вижу жёлтый конус света от карманного фонарика, выхватывающий из темноты новые могилки. Да где кончается это кладбище?

Лопата снова вонзается в землю. Свет мигает и тускнеет. В наше дни не так-то просто найти хороший фонарик. Я едва различаю очертания человека с лопатой. Это неясный силуэт во мраке, тень среди теней, сгусток тьмы, нависший над серой землёй. Раздаётся свистящий звук. В неясном свете фонарика я вижу, как на месте рта у таинственного незнакомца вздувается жуткая розовая масса. Она превращается в шар и с хлопком исчезает.

Жвачка. Это ребёнок, и он жует жвачку. Ну конечно, ребёнок. Кто бы это ещё мог быть? А что до могилок – может быть, в этой рощице все окрестные ребятишки хоронят своих питомцев. Ничего странного в этом нет.

Ну, в известной мере.

Если этот мальчуган роет яму для собаки из моего списка, значит, она уже не успеет превратиться в монстра. Правда, надо точно выяснить, кого он закапывает. Может быть, он не хотел хоронить предыдущего питомца, пока не появится новый. Я подхожу к нему, стараясь произвести как можно больше шума, чтобы мальчик услышал меня издалека. Ему-то зачем пугаться?

Когда я подхожу ближе, мне становится стыдно за свой страх. Передо мной коротышка лет семи в джинсах и старых кроссовках, похожий на Гарри Поттера. Он не смог бы выглядеть более беззащитным, даже если бы очень постарался. Ну, если только он не вампир. Но даже тогда у меня преимущество в силе. И в скорости тоже, судя по тому, как он вяло ковыряет землю. Лопата явно слишком тяжела для него, но мальчик упорно продолжает своё дело.

Тук. Тук. Тук.

По идее, он уже должен был меня заметить. Но он слишком сосредоточен, да к тому же на очки налипла земля. Я встаю рядом и втягиваю носом запах глины и свежей древесины. Древесиной пахнет ящичек в форме гроба, который лежит тут же на земле. Крышка прилегает неплотно, сбоку торчит гвоздь, но для его возраста это очень недурная поделка. Запах глины исходит от надгробия, прислонённого к дереву. Это хрупкая светло-серая табличка, копия какого-то старинного надгробия с пуританского кладбища. На тимпане схематично выгравирован ангел смерти, а снизу написано:

У мальчика явно талант. Я не хочу его прерывать. В конце концов, сейчас очень важный для него момент, к тому же он почти закончил копать. Можно дать ему ещё полминуты. Ещё надо придумать, как дать о себе знать, не напугав его до полусмерти. Я подозрительный тип в маске, который ошивается на задворках его дома. Если я скажу «Не кричи!» или что-то в этом духе, я только всё испорчу.

Мальчик закончил рыть. Всё ещё не замечая меня, он берёт ящичек, аккуратно укладывает в яму и начинает засыпать землёй. Я откашливаюсь.

– Эй, парнишка!

Он даже не поднимает на меня глаза.

– У вас очень странный костюм, мистер. Вы губитель?

– Ты, наверное, хотел сказать «грабитель». Я? Нет, совсем нет.

Он набирает полную лопату земли и ссыпает в могилу.

– Если вы грабитель, идите лучше к соседям. У них куда больше всяких ценностей.

– Серьёзно? А каких, например? У них есть консоль четвёртого поколения? – Я снова откашливаюсь. – Эм-м… неважно. Так что, не везёт тебе с животными, да?

– Мама говорит, что всё относительно. Зависит от того, с какой стороны посмотреть.

Я сочувственно киваю:

– Относительно. Да. Когда ты кого-то теряешь, лучше вспоминать радостные минуты, проведённые вместе, чем оплакивать утрату.

– А ещё она говорит, что больше не надо их кормить и за ними убирать.

Ладно, ближе к делу. Надо аккуратно прощупать почву, прежде чем я начну задавать неприятные вопросы о его новом пёсике.

– Тут мило. Так тихо, спокойно. Ты сам вырыл все эти могилки?

– Усу. – Он втыкает лопату в земли и опирается подбородком на рукоять. – Я начал их рыть, ещё когда был совсем маленький. Палочки от мороженого мне надоели, и я начал копировать исторические памятники.

– Исторические?

– Угу.

Я смотрю на глиняную табличку возле дерева:

– Классное надгробие. Расти бы понравилось. Это был пёсик?

Он вздыхает:

– Щенок. Мама с папой мне его вчера принесли.

– Вчера. – Получается, это щенок из моего списка, так что можно не торопиться. – Ого! Э-э-э… а почему он так быстро умер? Заболел? Попал под машину?

Мальчик качает головой:

– Он не умер, мистер.

Я трясу головой – похоже, у меня в ушах до сих пор торчат кусочки Гума:

– Что ты сказал? Он не…

– Но скоро умрёт. Всем живым существам нужен этот… кислый рот.

– Кислород.

– Угу. Даже рыбам. В воде есть кислород, и рыбам нужны жабры, чтобы им дышать. У людей жабр нет, поэтому в воде они задыхаются, а вот рыбы задыхаются без воды.

– Погоди-ка, вундеркинд. Ты хоронишь своих питомцев заживо?

– В основном да.

– Но почему?

Он пожимает плечами:

– Мне нравится делать маленькие надгробия, а мама говорит, что я не должен их делать без необходимости. Злой школьный психолог сказал, что это… палотогия?

– Патология.

– Угу.

Я подскакиваю к нему:

– Ты не знаком с парнем по имени Крастон, а? Жалкий маленький…

Я хватаю его за шиворот, но вовремя осаживаю себя. Лопата падает, задевает фонарь, и он катится прочь. Это не Крастон. Это просто мальчик. Психопат, конечно, но ещё совсем маленький. У него ещё недостаточно развит мозг, чтобы иметь моральные принципы. Может быть, это просто такой тяжёлый период. Этот мальчик может вырасти и стать большим начальником. Или Гитлером.

Я ставлю мальчика на землю и аккуратно отряхиваю его одёжку.

– Слушай меня. Как человек, который знает толк в изощрённых и, не побоюсь этого слова, вдохновенных убийствах, я впечатлён твоими достижениями. Но дело в том… – Я озираюсь в поисках нужных слов – может быть, они вырезаны на каком-нибудь дереве? Но нет. – Дело в том, что у меня очень чёткие представления о том, кто заслуживает смерти, а кто нет. Твои бедные питомцы… погоди-ка.

Фонарик замирает, и его луч высвечивает два надгробия на свежих могилах. На одном написано «Мама», на другом – «Папа».

Я становлюсь в стандартную позу, выражающую гнев и изумление. Ну, знаете – спина сгорблена, кулаки сжаты, голова запрокинута.

– Срань господня! Ты… как ты… такой маленький… да как ты только…

Он пожимает плечами.

– Я взял хлору… флору…

– Хлороформ!

Я хватаю лопату. Судя по испуганному лицу, мальчик думает, что я сейчас ему врежу, и, признаюсь честно, у меня проскальзывает такая мысль, но я обхожу его и направляюсь туда, где лежат его мама с папой. Несколько быстрых взмахов лопатой – и я вижу, что надписи на надгробиях не врали. Гробов у них нет – сынишка просто связал родителей и заткнул им рты. Я успел вовремя. Они живы и, извиваясь и корчась, смотрят на меня, не зная, стоит ли им возблагодарить судьбу или ещё сильнее испугаться.

– Странный денёк у вас выдался, правда? Сначала вас оглушил и закопал в землю собственный сыночек, а теперь вы очнулись и смотрите на мою рожу, скрытую под маской. Чего только в мире не бывает, да?

Мальчик пытается вырвать лопату у меня из рук:

– Мистер, пожалуйста! Когда мама увидела гробик для Расти, я слышал, как она сказала папе, что больше не может это терпеть! Она хотела позвонить в органы пепеки…

– Опеки.

– …и они хотели меня увезти, и я испугался!

Мы все испугались. После того, как я всё это увидел, у меня в голове что-то заворочалось. Какая-то маленькая чёрная крупинка, твёрдая и круглая. Вот она, вот… поймал.

Это ещё что такое? Какая-то букашка? Маковое зёрнышко?

Честно признаюсь, я чувствую облегчение, когда земля над последним пристанищем Расти начинает сотрясаться. Со склонов маленького холмика скатываются комки земли. Они катятся, катятся, пока то, что скрывается в глубине, не выпускает всю свою бешеную энергию наружу.

Из могилы бьют ослепительно яркие лучи. Земля ходит ходуном. На свет высовывается огромная рука, обмотанная льняным полотном. Она продирается сквозь грязь и растопыривает пальцы, как будто впервые за тысячу лет чувствует дуновение ветра. Затем, опираясь на руку, наружу вылезает вся махина – с головой и всем остальным. Истлевшая ткань свисает клоками, но полностью скрывает омерзительное туловище, за исключением двух жёлтых глаз.

– Расти? – ахает мальчик.

– М-м-м! – мычат родители.

Им отвечает голос, гулкий, как пустынный ветер:

– Я Гомдулла, Живой Фараон! Трепещите перед моей несокрушимой мощью, смертные!

Норман Бейтс-младший прячется у меня за спиной, как будто я вдруг стал его лучшим другом. Я упираю руки в бока и, задрав голову, смотрю на вставшую в полный рост громадину.

– Живой Фараон Гомдулла? Я тебя умоляю. Во-первых, до тебя уже были Гум, Горголла и Груто! Я устал от имён на букву «Г», ясно? Во-вторых, ты же не думаешь, что я поверю, будто фараон – это твой настоящий титул? Из какой ты династии? Из Древнего царства или Нового? Молчишь? Я так и думал. И в-третьих… слушай, ты называешь это жизнью?

Бадум-тсс.

Тут слишком много деревьев, родителей, щенков в мешках, да ещё ветер этот, – в общем, я не хочу доставать УРА. Конечно, сенсор реагирует только на монстра, но вдруг кто-то подвернётся под руку во время выстрела?

Я шепчу мальчишке:

– Беги.

И продолжаю:

– Неужели нельзя придумать имя получше? Например, Гравитация, сила, с которой шутки плохи. Хотя нет, это снова на «Г». Дай подумать. Может быть, Эники Веники, которые съели вареники?

Вокруг так тихо, что слышно даже, как стрекочут сверчки. Сперва я опасаюсь, что зрители не оценили моих шуткок. Все сидят, скрестив руки. Даже Софи не смеётся. Но потом я вспоминаю, что у меня нет никаких зрителей. Я посреди рощи, и тут правда стрекочут сверчки.

Иной парень в костюме мог бы намеренно использовать всю силу своего остроумия, чтобы заговорить врагу зубы. Но только не я. Я просто никогда не затыкаюсь. Гомдулла молча смотрит на меня, не зная, как отреагировать. Мальчишка, по которому плачет полиция, на бегу спотыкается об одно из своих надгробий. Мумия сверкает глазами. Она поднимает руку, обёрнутую истлевшим полотном, и вытягивает высохший палец размером с хороший хот-дог:

– Ты меня похоронил!

Маленький американский психопат в ужасе смотрит через плечо:

– Мне всего шесть лет! Я не отвечаю за свои детствия!

Я складываю ладони рупором и кричу:

– Действия!

Ноги у мумии длиннющие. Не успеваю я додумать до конца предыдущее предложение, как она уже перешагнула через меня и теперь крушит деревья, чтобы добраться до бывшего хозяина.

– Дружище! Сделай ему поблажку! Разве ты никого не хоронил заживо, когда был ребёнком? Ах да, ты же не был ребёнком, ты был щенком. Прости, совсем забыл.

Я прыгаю, на лету выхватываю верные катаны и приземляюсь на широкую, обёрнутую материей спину, как на древний трухлявый матрас. И вонзаю в него мечи. Понятия не имею, что там, под бинтами, но моим клинкам это не помеха.

Мумия пытается меня стряхнуть, но я повисаю на рукоятях мечей и прорезаю в её спине огромную дыру – в такую и грузовик бы прошёл. Ну ладно, не грузовик, но легковушка точно. Я спрыгиваю где-то в районе поясницы, надеясь, что хотя бы сделал мумии больно. Но похоже, что нет.

Монстр наклоняется к юному Ганнибалу Лектеру. Учитывая, что Гомдулла проделал с деревьями, ему хватит и двух пальцев, чтобы раздавить мальчишку, как червяка. Что ж, если боль не помогает, на помощь приходит физика. Раз Гомдулла не такой мясистый, как его предшественники на ту же букву, я ожесточённо секу его мечами по лодыжкам, пока не отрубаю ноги. Монстр падает, раскинув руки, – прямо на мальчика.

Кажется, сейчас он его раздавит.

Что ж, пора рискнуть.

Дырка на спине Фараона ещё не затянулась, и я кидаю в неё УРА. Мигая зелёной лампочкой, пушка влетает в прореху и застревает где-то в иссохшем нутре мумии. Лампочка успевает моргнуть ещё пару раз, прежде чем рана полностью затягивается.

Хм. Я надеялся, что она там на что-то наткнётся и выстрелит. Ну ладно.

Фараон тянется к мальчишке. Тот закрывает глаза рукой, чтобы не видеть надвигающийся ужас. По сравнению с огромной лапищей мумии его ручка кажется тоненькой, как спичка.

А потом Гомдулла лопается. Как и его предшественники, он орошает окрестности липким розовым дождём. Одна капля падает мальчику на палец. Он стряхивает её в огромную лужу. УРА, которую больше ничего не удерживает, падает на землю. Ха! Всё-таки сработало!

И теперь снова можно вернуться к высокопарным рассуждениям о том, кто в этой истории на самом деле монстр.

Я беру мальчишку на руки.

– Нам надо всерьёз обсудить, что такое хорошо и что такое плохо. Вот представь, что к рельсам привязаны пятеро человек, и на них несётся поезд, но ты можешь перевести стрелку, и поезд поедет по другому пути и раздавит всего одного человека. Ты переведёшь стрелку, обрекая одного человека на смерть, или ничего не сделаешь и дашь умереть пятерым?

Он не отвечает. Видимо, не понимает вопроса. Или ещё не отправился от ужаса. Я думаю, не отвести ли его в Щ.И.Т., но я не хочу, чтобы он находился в одном помещении с мистером Пушистиком.

Если я отпущу его, чтобы он развязал маму с папой, он убежит, так что я несу его к дому.

– У тебя есть какая-нибудь няня или тетя? В округе ещё остался кто-то живой, кому можно позвонить?

Тишина.

Когда мы приближаемся к дому, иллюзорное спокойствие тихой улочки нарушает визг тормозов. Я застываю в мигании бело-синих огней, зажав ребенка под мышкой. К нам, тяжело дыша, бежит усталый человек с открытым лицом. За ним следуют трое полицейских – они вооружены и явно находятся в лучшей форме.

Переведя дыхание, мужчина спрашивает:

– Кто вы такой?

– Дэдпул. Я наёмник, тайно работаю на Щ.И.Т и… Вот блин. Слушайте, можете пообещать, что никому этого не расскажете? И вообще, вы сами кто?

Он открывает бумажник и достает удостоверение.

– Органы опеки. Нам поступил звонок от женщины, которая проживает по этому адресу.

Мальчик вздрагивает и жмётся ко мне:

– Пожалуйста, мистер, не отдавайте меня ему! Пожалуйста!

– Ты что, смеёшься?

Я передаю мальчишку в руки мужчине. Тот настолько выбился из сил, что с трудом его удерживает. Пожертвовав кошельком, он спасает мальчика от падения.

– Удачи с ним, приятель. Этот мальчишка – тот ещё кадр. Ну ладно, я пошёл. Меня ждут несколько мешков со щенками.

Пока я бегу навстречу уютному лесному мраку и собственному туманному будущему, мне не даёт покоя один вопрос. Может быть, стоило рассказать тому типу из органов опеки, что в роще лежат связанные родители? Но, в конце концов, разве у хороших людей может вырасти такой сын?