Молодой человек лежал навзничь на песчаной дюне, густо поросшей меч-травой. Знали этого парня очень немногие. Те, кто знал, звали его Д’Оги.

Д’Оги следовал за Донованом Кридом и Рейчел на приличной дистанции и, увидев, как они заговорили, понял: сейчас эти двое повернут обратно в пансионат, – потому-то и рванул с места в карьер, чтобы рыбкой нырнуть в эту дюну. Выждав с минуту, он перевернулся на спину и услышал, как к парочке подкатывает тачка, набитая хулиганьем, и услышал что-то вроде перебранки, хотя с такого расстояния и не разобрал ни слова. Когда авто шумно отъехало, Д’Оги не шелохнулся, замедлив дыхание и расслабив тело настолько, что практически слился с песчаной дюной. И коснулся правой рукой ножа в кармане.

Скоро он пустит его в ход.

Лежа на песчаной дюне, этот молодой человек во всех отношениях был невидим. Бриз, долетающий с океана, швырял песчинки ему в лицо, но Д’Оги даже не морщился. Он был един с природой, и ничто было не в силах его поколебать.

Он завел мысленный речитатив: «Лежи здесь, жди, пока они пройдут, а потом прыгни и убей Крида. Лежи, жди, прыгни, убей. Лежи, жди, прыгни…»

Какое-то насекомое – вероятно, муравей – нашло беззащитную полоску кожи над одним из его носков и начало взбираться по его ноге.

«Неудачно, – подумал Д’Оги, – но вряд ли это представляет угрозу моей силе воли».

Затаившийся мужчина знал, что Крид и Рейчел приближаются к отрезку дороги, который сам он занимал незадолго до того. Уже скоро, где-нибудь через минуту они будут там.

Штаны у Д’Оги были мешковатыми, а под ними на нем были надеты семейные трусы – мануфактурная комбинация, открывающая насекомому голокожее шоссе прямиком до талии, если только оно возьмет на себя труд ползти настолько далеко. Д’Оги не стал париться по этому поводу, но чувствовал чуть ли не каждый шаг муравья, уже миновавшего его колено и занятого восхождением по бедру.

Через считаные секунды еще дюжина насекомых, выстроившись в колонну, начала неуклонный марш вверх по его ноге. Д’Оги игнорировал их, пока более тридцати ублюдков не начали расхаживать туда-сюда по его мошонке. Ему становилось все труднее хранить единение с природой. Хотелось завопить, подскочить на ноги, сбросить одежду и валить на хер с этой песчаной дюны.

Но он не мог. Крид и Рейчел, мерно следуя своим курсом, практически поравнялись с ним. Он слышал их шаги по асфальту. Точнее, слышал только цокот каблучков Рейчел, поскольку ее спутник двигался по мостовой так же беззвучно, как незадолго до того сам Д’Оги.

Он весь напружинился в попытке оставаться все в том же положении. Если б ему удалось сохранять идеальную неподвижность еще секунд тридцать, его бы не обнаружили. Парочка миновала бы его, и тогда Д’Оги мог бы подскочить, застав Крида врасплох, полоснуть ему ножом по горлу и решить, как быть с женщиной – сразу, как только ему удастся отделаться от этих треклятых насекомых.

Но Крид и Рейчел не прошли мимо: они остановились, чуть-чуть не дойдя до его позиции.

Не могли ли они его заметить?

Сомнительно. Хоть Д’Оги и залег в каких-то полутора десятках футов от дороги, уже почти стемнело, а он видел, что трава вокруг около трех футов высотой. Да еще и кустики морского овса вокруг него покачивались от бриза, обеспечивая дополнительный камуфляж.

Пока что заметить его они не могли.

Но что-то заставило их остановиться.

Д’Оги ощутил, как очередная вереница насекомых ползет по его ноге. «Сколько ж их там еще? – гадал он. – Пятьдесят? Сто?»

Он услышал, как Крид с Рейчел целуются.

А затем – ох ты, боже мой! – его самое чувствительное место охватило огнем!

Словно…

Словно кто-то развел костер у него на коленях, а тушить его отправил рой пчел.

Саднило просто ужас как. Тело Д’Оги начало извиваться и трястись. Лицо исказила непроизвольная гримаса. Глаза стали щелочками, а верхняя губа вздернулась, продемонстрировав весь верхний ряд зубов. Жертва муравьев прикусила нижнюю губу настолько сильно, что из нее потекла кровь. Затем Д’Оги принялся разевать и захлопывать рот, все быстрее и быстрее, поднимая и опуская зубы, впиваясь ими в свою изувеченную губу снова и снова – пока не понял, что своими действиями лишь усугубляет дело.

Лежа там с оскаленными верхними зубами, впившимися в нижнюю губу, Д’Оги воображал себя похожим на альфонса, отплясывающего танец «Бледнолицый тошнотворный куннилингус» – разве что не плясал при этом. Он бы с радостью поплясал, поскакал, потоптал этих козявок, но не смел шевельнуться. Не смел, потому что знал, что ему нипочем не побить Крида в лоб. Ему хотелось двигаться. Требовалось двигаться! Но он не мог. Д’Оги изо всех сил зажмурился, и слезы потекли из-под его век, сбегая по щекам и лужицами скапливаясь в ушах.

Саднило несносно.

Сверхъестественно.

Д’Оги сжирали живьем.

Да что же это за гребаные букашки?! Ощущение было такое, будто они уже вгрызлись в кожу на добрый сантиметр и отложили там дюжину кислотных яиц. А потом яйца одновременно полыхнули огнем. Это было хуже, чем пчелиные жала, в миллион раз хуже, потому это жжение было не из разряда «раз – и готово». Нет, эти крохотные звездюки терзали его кожу, будто акулы живца. Кусали и кусали – или жалили, или черт его знает что вытворяли с ним, так что он дрожал, трясся, клацал зубами и…

И его мужское достоинство раздувалось с устрашающей быстротой, причем способствуя этим лишь тому, чтобы создать плацдарм побольше для прибывающего подкрепления козявок. Чем больше они кусали, тем больше все раздувалось, и это все разрастающееся поле боя побудило включиться в атаку еще сотню насекомых.

«Сваливай отсюда! – мысленно возопил несчастный молодой человек Криду. – На милость божью, шагай по дороге!!!»

Вместо этого женщина вдруг сказала:

– Кевин, давай сделаем это прямо здесь.

«Нет! – закричал про себя Д’Оги. – Господи, умоляю, не дай им сделать этого прямо здесь! Двадцать футов. Пусть сделают это на двадцать футов дальше по дороге. Дай мне двадцать футов, и я прикончу их, прежде чем они спустят трусы».

– Лучшее предложение за день, – ответил Донован. – Но на дороге гравий, а может, и битое стекло. Ты можешь порезаться.

Д’Оги не знал, почему Рейчел зовет Крида Кевином, да и не хотел знать. Он мог думать лишь о том, что его достоинство уже стало вдвое больше нормального размера и что звездюки не прекращают жалить его. Яички так болели, что он почти не чувствовал, как насекомые жалят его остальные интимные части.

Почти.

Внутренности Д’Оги забурлили. Ему требовалось блевануть. Он с трудом удержался от позыва, в последний момент сглотнув желчь. Затем содержимое его желудка всколыхнулось, готовясь ко второй попытке. Д’Оги понял, что у него аллергическая реакция на яд насекомых. На лице и лбу его вздулись зудящие желваки, в груди бешено запульсировало сердце, а горло начало отекать, сужая просвет для воздуха. Веки мужчины затрепетали. Стремительно впадая в беспамятство, он еще услышал слова Рейчел:

– Мы могли бы трахнуться на одной из этих песчаных дюн!

…Потом до него донесся ответ Крида:

– Да ни за что на свете!

…И снова голос Рейчел:

– Почему нет?

…И Донована:

– Из-за огненных муравьев.

…А затем Д’Оги окончательно потерял сознание.