18
Версия

— Итак, — задумчиво сказал Захар Борисович, — у нас есть два вида преступлений: несколько убийств и шантаж Надежды Петровны Ламановой. Причем два шантажиста погибают, но сам шантаж не прекращается. Начнем с самого начала, но в свете тех фактов, о которых узнал я. Юрий Фигуркин знакомится с сутенером Аркадием Бромом и попадает в некий дом, где встречает так называемых «сестер». Там же присутствует Аркадий Бром.

— То есть почти все персонажи собрались в одном месте, — вставил я.

Архипов досадливо поморщился.

— Можно сказать и так, но просто не перебивайте меня пока, Владимир Алексеевич, иначе я собьюсь. Продолжим. На этом сборище Юрия насилуют. Или он сам вступает в половой контакт с мужчинами. Первый вопрос: является ли этот снимок единственным, сделанным во время оргии? Или Леонид Бром запечатлел и все остальное? Существуют ли более откровенные фотографии?

— Интересно, — не выдержал я.

— Точно так. Мы не знаем ответа, потому что все снимки и пластинки с негативами были якобы похищены из мастерской Леонида Брома. Но мы сейчас к этому подойдем. Итак, на следующий день к Юрию являются Ренард с телохранителем и Аркадий Бром. Бром остается сторожить на улице, а Ренард со своим Змеюкой входят к Юрию и имеют с ним беседу. Потом они выходят, разговаривают с Бромом, и Бром поднимается наверх. В результате Юрий оглушен или убит ударом в затылок, а потом подвешен к потолочной балке, чтобы инсценировать самоубийство. Но убийца оставляет в его кармане рисунок с надписью «Сестры». Зачем? Чтобы навести на след полицию? Нелогично, если учесть, что убийство пытались замаскировать под самоубийство. Что вам подсказывает литературный талант, Владимир Алексеевич?

Тут уж пришла моя очередь досадливо морщиться — отчего это Архипов отвел мне роль какого-то писаки? Может, напомнить ему, кто именно раскрыл историю со «смертельными номерами» в цирке Саламонского? Впрочем, сейчас важно было не сводить счеты, а понять ход событий — чтобы найти у Ренарда слабое место и прекратить всю эту историю с шантажом Надежды Петровны.

— А мог Юра сам написать эту записку и положить в свой карман?

— Зачем?

— Ну… чтобы не забыть…

— Владимир Алексеевич! — укоризненно сказал Архипов. — Это немного странно — вряд ли он мог запамятовать то, что с ним произошло. То есть все, что происходило в Палашевском переулке, объяснить можно — кроме этого рисунка в кармане. Так что тут ставим пока знак вопроса, хотя, возможно, эта деталь в дальнейшем может стать решающей. Но идем дальше. Ламанова, как вы рассказываете, получает первое письмо с требованием денег в обмен на фотографию. Мы знаем, что Бром-старший проиграл двадцать тысяч в «Треисподней» и ему нужны деньги. Платить Ламанова отказывается. Вы едете на Большую Ордынку к фотографу — Леониду Брому, и тот утверждает, что фотографии оргии были похищены. Вспомните: он был удивлен похищением или разыгрывал это удивление?

— Я бы сказал, что он был удивлен, но быстро успокоился. Вероятно, поняв, кто мог похитить пластинки и отпечатки.

— Так. И далее происходит убийство Ковалевского на Петровке. Почти тем же способом, что и в Палашевском, только без инсценировок на сей раз. Опять жертву оглушили кистенем. Но не до смерти. Поэтому дорезали кинжалом. И еще одна подробность, которая для меня раньше была непонятна, но после вашего рассказа о шантаже вроде как объясняется. Убийца натянул на Ковалевского платье и надел на лицо маску.

— Это было послание для Ламановой, — напомнил я.

— Да-да, — кивнул Захар Борисович. — Здесь пока я следую вашей линии рассказа. Но вот дальше происходит совсем непонятная вещь — Аркадия Брома убивают. Кто? Зачем?

Архипов сделал паузу и посмотрел на меня.

— Маша! — крикнул я в сторону кухни. — Принеси нам бутербродов с мясом и салатом.

Потом повернулся к сыщику.

— Извините, еще не успел позавтракать. Вы как насчет бутербродов? — Очень хорошо.

— Так вот, — продолжил я. — Мы знаем, что Бром отчаянно нуждался в деньгах, которые требовали у него азиаты. Что, если он пытался вымогать их не только у Ламановой, но и у остальных? У Ковалевского, у Ренарда? Если предположить, что, кроме этой групповой фотографии, к нему в руки попали и другие, более компрометирующего свойства, он вполне мог прийти к Ковалевскому и потребовать денег. Ковалевский не соглашался, между ними завязалась драка, и Бром ударил его. Не найдя в квартире Ковалевского достаточно денег, он пошел к Ренарду с тем же фортелем. Но тут все повернулось для Брома трагически — модельер отдал приказ своему телохранителю, и Змеюка прирезал шантажиста.

— Что же, это почти логично, — ответил Архипов. — Это очень похоже на правду. — Почему же только «похоже»?

— Просто потому, что основывается на предположении, а не на доказанных фактах, — отрезал сыщик. — Знаете, сколько раз, казалось бы, блестящая и совершенно очевидная версия рассыпалась в прах после обнаружения настоящих фактов? Жизнь — намного более изворотливый писатель, чем все литераторы вместе взятые. Вы согласны? — Увы, да.

— Хорошо. Пойдем еще дальше. Бром-старший погибает. При нем — тот самый кистень, которым били Юрия и Ковалевского. Но шантаж не прекращается. Только теперь им занимается его младший брат — Леонид.

— Вероятно, Аркадий посвятил младшего брата в свои дела незадолго до смерти. Я просто уверен в этом. Вряд ли он пошел бы к Ренарду, не подстраховавшись. Он должен был оставить всю пачку компрометирующих фотографий человеку, которому доверяет. А младший брат для этого подходит лучше всего.

— Согласен, — сказал Архипов. — Это тоже выглядит логичным. Но Леонид, узнав о судьбе брата, мог бы просто сбежать. Вы говорите, что долг перешел на него. Однако, если бы он уехал, например, в Саратов или Калугу, азиаты вряд ли стали бы искать его по другим городам. Вместо этого он остается и продолжает шантажировать Ламанову. Вы пытаетесь подсунуть ему «куклу», но он раскусил вас и сбежал.

— Думаю так, — сказал я. — Бром-старший был убежден в том, что выманит деньги у Ламановой. И передал эту убежденность своему младшему брату. А младший, получив от нас то злополучное письмо с согласием, только утвердился в мысли, что деньги — вот они. Сами понимаете, что бежать в другой город, скрываться там, начинать все заново, жить в нищете и страхе — на это согласен далеко не всякий.

— Возможно, — произнес Архипов задумчиво. — Это опять предположение, не основанное на фактах, конечно. Вы просто выстраиваете сюжетную линию, которая объясняет все, что происходит потом. Но, повторю, это — логика писателя, а не следователя. Вполне возможно, что вы окажетесь правы — я не отрицаю этого. Просто мне спокойней было бы, имей я на руках и реальные факты.

— Факты! — раздраженно сказал я. — Да, может, их и нет вообще! Какие факты вы собираетесь здесь обнаружить? Откровенные дневники Брома? Расписки? Признание вины?

— Посмотрим, — спокойно парировал сыщик, — посмотрим. Может быть, они и найдутся. Итак, Бром-младший не получает от вас нужной суммы, но попадает в руки азиатов. И вот дальше очень интересный момент. В смертельной опасности он посылает за Ренардом. Ренард приезжает и вносит за него нужную сумму — в двадцать тысяч рублей!

— Ну, это очень просто объяснить, — отмахнулся я. — Он у азиатов переговорил с Бромоммладшим. Получил, во-первых, у него обещание отдать все фотографии, сделанные на той оргии с участием Юры. А во-вторых, и я бы сказал, в-главных, историю с Ламановой, которую решил шантажировать сам. Я напомню — он предлагал Надежде Петровне миллион за использование ее марки. Что ему двадцать тысяч?

— Так-то оно так, — сказал Захар Борисович. — Но вы упускаете из головы одну деталь. Очень важную. Ренард сразу приехал с деньгами. Он сразу выкупил Леонида Брома. Как будто он уже знал, что получит за эти деньги.

— Но разве… — произнес я и призадумался.

— Вы забываете также, что его старший брат был убит после визита к Ренарду. Неужели после этого Леонид стал бы к нему обращаться? Хорошо, я сам отвечу за вас, Владимир Алексеевич. Вопервых, Леонид мог не знать точно, кем именно был убит его старший брат. Он вполне мог предполагать, что на Аркадия напали обычные бандиты. Те же азиаты. Во-вторых, даже подозревая, что брат убит телохранителем Ренарда, Леонид мог позвать на помощь модельера просто потому, что ему было не из чего выбирать. В «Треисподней» его все равно сначала бы пытали, а потом убили. И в-третьих, вы говорили, что он, будучи в плену, написал Ренарду записку. И мог прямо в этой записке обозначить цену своему спасению и все, чем за эту благодарность собирался расплатиться. Будь у нас та записка Леонида Брома, мы бы сейчас не предполагали, а знали все точно.

— Но записки у нас нет, — сказал я. — Не уверен, что Ренард ее сохранил и положил в сейф, откуда ее еще надо было бы достать.

— Именно, — кивнул Архипов. — Будь я на службе, можно было бы произвести обыск в конторе и на квартире этого Ренарда — авось записочка и обнаружилась бы. Записка или те фотографии. Но — увы… Опять пусто. Пойдем далее. После того как Леонид уехал с Ренардом, его находят в реке с перерезанным горлом. Как у брата.

— Если он все отдал Ренарду, то стал ненужным свидетелем.

Архипов покачал головой.

— Возможно. Книжный злодей так бы и поступил — убрал бы ненужного свидетеля. Но на самом деле свидетелем чего стал бы Леонид? К этому времени у него на руках не осталось бы уже никаких доказа… Хотя он мог пообещать Ренарду фотографии, но не отдать их. Черт! — Что такое? — спросил я.

— Все слишком сходится! — с досадой сказал Захар Борисович. — Ну, просто один к одному! — Разве это плохо? — удивился я.

— Это слишком подозрительно! Жизнь совершенно не похожа на литературный роман! В ней обязательно есть влияние случая. Ни одно хитро задуманное преступление не удается в деталях! Всегда что-нибудь идет не так! Единственное, что пока спасает всю историю — неувязка с бумажкой в кармане юноши. Она непонятна. И это успокаивает.

— Решительно не понимаю ваших сомнений, — сказал я. — Что делать, если все происходившее вполне объясняется логически?

— Сомневаться. Искать. Подозревать, — отчеканил Архипов. — Вот смотрите, все, что происходит дальше, вполне мне понятно: Ренард сам начинает шантажировать Ламанову, но делает это не в пример братьям Бром — грубо, почти без обоснования. Просто в силу того, что ему хочется. Это я могу понять. Это вполне по-нашему. Вчера попытались поджечь дверь. Сегодня наверняка сделают еще какую-то гадость. Никаких сомнений и интриг. Это вполне нормально.

— Значит, сегодня ночью опять пойду к Надежде Петровне дежурить. Вы со мной?

— Нет, — сказал Архипов, — я должен буду уехать из Москвы. Надо кое-что проверить. Вы продержитесь с вашим другом?

— Думаю, да.

— Продержитесь одну ночь. Завтра я к вам присоединюсь. Буду в Москве как раз ближе к вечеру.

Архипов встал.

— Итак, примем вашу версию пока за основную и будем с изумлением наблюдать, как она разрушается под давлением фактов.

Я развел руками.

— Ну, Захар Борисович, тяжеленько с вами разговаривать. Вы не верите в логику. — Я не верю в логику литератора. Захотелось просто сплюнуть с досады.

— Захар Борисович, — сказал я, подавая ему пальто, — подумайте, как нам вообще осадить Ренарда? Как сделать так, чтобы он оставил Надежду Петровну в покое.

— Обязательно.

— Убить его мы не можем — мы не на войне.

— Хорошо, что вы это понимаете, Владимир Алексеевич. — Хотя хочется.

— Я подумаю, — сказал Архипов, попрощался со мной и вышел.

Вернувшись в гостиную, я увидел там Машу.

— Гиляй, ты сегодня опять пойдешь ночью к Ламановой? — спросила она спокойно.

Я кивнул.

— А может, хватит одного твоего дружка — того, с бычьей шеей?

— Арцакова?

— Да.

Я подошел к Маше и обнял ее. Она не сопротивлялась, как обычно, и не стала ссылаться на то, что вот сейчас надо срочно бежать мыть посуду или натирать полы, а не обниматься — нет, сейчас она стояла покорно, не двигаясь.

— Понимаешь, — сказал я как можно беззаботно, — ведь обещал же! И что теперь делать?

— Не ходить, — ответила она, уткнувшись носом в мою грудь.

— Вы хоть платье выбрали?

— Да.

— Ну и хорошо. Ты не бойся, со мной ничего не случится. Со мной никогда ничего не случается. Помнишь Ходынку? Сколько народу задавило! А я только пальто испачкал. — Пальто?! Да ты весь пришел в грязи!

— Ну вот. Зато живой и здоровый. На войне даже не ранили. А тут… Завтра утром приеду, еще ругаться будешь, где это я так долго пропадал.

— Не буду, — буркнула Маша и отстранилась. — Насчет Ламановой я спокойна. Она толстая. Такие не в твоем вкусе.

Но глаза у нее были на мокром месте. И вовсе не от того, что Маша ревновала меня к Ламановой.