ГЛАВА 35. Знакомство с Хуторковским

Жить можно и в тюрьме. К этому времени Эдик жил в своей одиночной камере вполне припеваючи. Допросы допросами, а жизнь продолжается. В камере стоял домашний кинотеатр, компьютер, мягкая софа, душевая кабина, а кормежку привозили из хорошего ресторана. Когда в тюрьме проводился шмон в поисках запрещенных предметов вроде компьютеров, сотовых телефонов и мягких соф, это обходилось Эдику в лишнюю тысячу долларов, которыми он заклеивал глазенки проверяющих ментов. Все-таки не злые советские времена на дворе, когда хапуг на вроде Эдика даже расстреливали. Теперь и в тюрьмах олигархов уважают. Они же больше платят, чем жадные и злые демократы у власти. А кто платит, тот и заказывает жизнь. С субботы на воскресенье с бумагами на подпись и ночевкой приходила Людочка. Она жалела Эдика, что он толстеет, старалась согнать лишний вес и кормила всякими витаминами. Отдохнув субботу и воскресенье в ее обществе, всю прочую неделю Эдик руководил Российским музеем железной рукой. Из каземата по сотовому телефону. Эту малину прокурор убрал не менее железной рукой, переведя Эдика в общую камеру, да не простую, а «голубую» – так тюремная администрация называла камеру, по современным веяниям отведенную для гомосексуалистов. Правда, перед этим Троекуров долго пугал этой возможностью, говоря, что если Эдик не признается чистосердечно, что продал весь российский музей и еще прочее, до чего дотянулся, то Эдуарда Максимовича вскоре будут в рифму называть «Эдик-педик», а заднице Эдуарда Максимовича потребуется штопальная игла с шелковой ниткой. Вот так взъелся прокурор.

Но Троекуров ошибся. Разумеется, тюремная администрация выполнила распоряжение следователя – не сразу, со скрипом, но выполнила – и даже «голубых» обитателей камеры вроде как настропаляла на сексуальные подвиги с новичком, да только вот как-то ни так настропалила, или тюремный телеграф сработал лучше ихнего стропаления – и потому олигарха в «голубой» камере встретили как мессию. Так что нажим прокурора тут не сработал. «Голубые» тоже любят смотреть цветной телевизор, болтать по телефону и жрать ресторанную еду. Даже визиты Людочки «голубые» «не замечали», отворачиваясь от такого, по их понятиям, извращения олигарха, доллары которому таскали просто пачками все, кому не лень, от сержанта до самого начальника тюрьмы – чтоб потом получить их обратно. Кто давал их для передачи славным офицерам милиции – Бог знает, у олигархов на воле остается достаточно много помощников, да и просто богатых друзей.

Прокурор Троекуров худел, Эдик толстел, и прокурор опустился до пыток.

Конечно, олигарх – это тебе не бомж или простой работяга. Его нельзя пинать, душить противогазом и падать рожей об пол, но у прокурора и впрямь оказался неплохой информатор в стенах Российского музея, так что прокурор знал, как сделать больно олигарху. Когда в камере установили чудище явно советского производства, в котором арестанты, избалованные японскими чудесами от олигарха, неуверенно признали громкоговоритель, Эдик и подумать не мог, что через пять минут его ресторанный ужин вылетит обратно из желудка, где он так уютно устроился. Грянувший из железного мастодонта концерт Распроповича для виолончели с чем-то еще оркестровым вывернул Эдика наизнанку так основательно, что вместе с ужином, пожалуй, и часть обеда вытряхнулась.

Да, это была пытка. Конечно, сокамерники, увидев мучения кормильца-олигарха, мигом расколотили советского еще мамонта от электроники, но было поздно – прокурор увидел слабое место, куда можно давить. Возможно, он бы и сломал несчастного олигарха, но к этому времени тот уже нащупал путь к свободе и спасению. И подсказал его другой олигарх, Хуторковский, тоже томившийся в прославленной московской тюрьме, только на другом ее этаже. Естественно, что Эдик, едва узнав об этом, захотел встретиться с ним и поговорить. Его по-прежнему беспокоила судьба «Ежика в тумане». Что с ним делать? Но прошло некоторое время, прежде чем охранники, пропитавшись долларовым запахом, прониклись его желанием, и пошли навстречу. В начале Эдик переслал ему свою визитку с предложением встретиться, но Хуторковский его не принял. Эдик вторично послал визитку с припиской «по делу Онищенко» – и в ближайшую субботу получил приглашение. Визит первый, но не последний, состоялся в субботу вечером, когда тюремное начальство, организовавшее его, убыло по домам пропивать полученные доллары подальше от ответственности. Эдика привели в роскошную камеру олигарха Хуторковского. Оба выглядели прекрасно – и арестант, и его камера. Хуторковский, свежий и розовый, с холеной кожей, выглядел гораздо моложе своих лет, а камера походила на камеру только решеткой на оконце, в остальном – большой гостиничный номер со всеми удобствами. Даже ванна имелась. На рабочем столе – компьютер. У стен – спортивные тренажеры. Постель застлана атласным одеялом, на блюде у постели – виноград и персики, рядом – бутылка с иностранным коньяком. Тут было все, кроме свободы. «Вот так сидят настоящие олигархи», – уныло подумал Эдик, с тоской вспоминая свою утраченную теперь одиночную камеру, где тоже имелось все, кроме свободы.

– Здравствуйте, Эдуард Максимович. – Хуторковский вежливо, но сухо улыбнулся, но руку не протянул. Явно помнил, что Эдик из «голубой» камеры. – Простите, никогда о вас не слышал. Вы, собственно, в какой области…

– Я тоже олигарх, между прочим, – с обидой сказал Эдик. Бесполезно убеждать Хуторковского, что Эдик не голубой. – Правда, не такой большой как вы.

– Олигарх? – Брови Хуторковского, ровные, согнулись дугами, он скептически и насмешливо предложил, – Может, тогда одолжите мне стольник?

– Вообще-то у меня каждый стольник на счету… – Задумавшись, Эдик не заметил насмешки, – но на днях будут поступления из Нью-Йорка…почему не одолжить?

– Да мне охраннику заплатить, – улыбнулся Хуторковский, – мелочи нет. А что вы имели в виду?

Эдик вынул стодолларовую бумажку, тоже усмехнулся:

– Сто миллионов, само собой. Привык, знаете…

– Стольник – это сто миллиардов, – сказал Хуторковский и взял купюру. – Вы действительно еще…небольшой олигарх. А в какой области – можно узнать? – Он подошел к двери камеры и протолкнул бумажку через прутья наружу, получив в ответ почтительное: «Благодарствуйте, барин…»

– Я – директор Российского музея живописи, – сказал Эдик, думая, что и его могли бы так называть охранники. Да за те деньги, что он им платит, охрана вприсядку должна плясать…ну, не барином…хотя бы барчуком могли бы хоть из вежливости называть? – Картины, антиквариат, производство копий под заказ, торговля…

– Тогда понятно, почему я о вас не слышал. Я все больше нефтью занимаюсь. Искусством интересуюсь постольку-поскольку…

– Если б вы захотели купить настоящего репина, Ван-Дейка или Джоконду Леонардо, вы бы услышали обо мне…

– Я купил каких-то мазилок для офиса. Кажется, Леонардо там был…знакомое имя. Джоконда…где-то я про нее слышал…

– Понятно.

– Что – понятно?

– Да все понятно. За Джоконду мне предлагают уже полмиллиарда, один индийский оптовик, все время забываю его фамилию, придется отдавать…но я по другому вопросу. Я работал с вашим Онищенко. Мы вбухали в проект кучу бабок. Проект готов, а что с ним делать – я не знаю. Говорят, это ваши бабки вбуханы. Раз вы меня приняли, едва прочитали фамилию Онищенко, так оно и есть. Я участвовал в проекте, как наемный работник, поэтому не мне решать его судьбу. Что с ним делать?

– Не понимаю, о чем речь, – настороженно сказал Хуторковский.

– Операция «Ежик в тумане», – терпеливо пояснил Эдик. – Неужели Онищенко не сообщил даже названия? Вся информация о «Ежике» у меня. Она тянет на стольник. Пусть мелочь, но это же деньги все-таки. Если «Ежик» вас не интересует, я уйду. Так и скажите. Я найду, как им распорядиться.

– Гм-мм. – Хуторковский все еще смотрел подозрительно. – Ежик, ежик…простите – в чем?

– Да хоть в сметане! – Эдик обозлился. – В гробу я видел ваш закопанный стольник, своих хватает. Из-за вашего ежа меня крайним делают. Три трупа чуть не повесили…может, и повесят еще. На хрен мне эти заморочки? Сейчас Андрюхе позвоню, археологу моему – и пусть едет выкапывает ваших ежей. Во вред это вам или в дело – мне плевать, я предупредил. – Эдик направился к двери, но постучать в нее так и не удалось.

– Постойте, – буркнул Хуторковский. – Хорошо, я вам верю. Но и вы меня поймите правильно – я под следствием, трясут всю мою бухгалтерию, клеят предъяву, что я червонец зажал, или полтора, в виде неуплаты налогов…

– Червонец – это десять миллиардов?

– Ну да. На «Ежика», вы говорите, гривенник ушел? Так они к каждой копейке цепляются! – Хуторковский снова отчего-то посмотрел подозрительно и сказал отчетливо: – А ничего. Забудьте.

– А карта… – растерялся Эдик, – карта по ежику вам нужна?

– Сожгите. И тоже забудьте, – уже мрачно и еще более подозрительно сказал Хуторковский. – Нету карты. Вы поняли? Нету у меня карты. Я ее в глаза не видел.

– Дело ваше. – Эдик недоумевал. Подумав, сказал решительно, – Я все-таки позвоню Андрюхе.

– И что? – насторожился олигарх.

– Скажу. Что спонсор денег не дал. На раскопки. В определенном районе. Андрюха, он въедливый, и без карты курганы раскопает. Тем более, что на бульдозеры денег хватит.

– Никаких раскопок, вы слышали? – заугрюмился Хуторковский.

– Это с какой радости? – Эдик тоже заугрюмился. – Ваши планы мне по фигу, я в «Ежика» и своих планов достаточно закопал. А стольник, если на то пошло, я вам верну. Сегодня же перечислю, только скажите – в какой банк и на какой счет.

Хуторковский совсем помрачнел. Усевшись за столик, налил себе рюмку коньяка. Посмотрел, но пить не стал. Сказал тоскливо:

– Откуда вы на мою голову? Дело не в стольнике, на хрен мне ваши десять копеек. Тут другое…непонятка какая-то…Сам этот «Ежик» – действительно мелочь. Я в ЮНЕСКО зарядил куда больше, чтобы они объявили район раскопок зоной культурного наследия человечества. И объявят, куда денутся, раз проплачено.

– Кто такая ЮНЕСКО?

– Стыдно… – Хуторковский все-таки выпил рюмку, – а еще директор. Эта банда состоит при Организации Объединенных Наций и следит за сохранностью памятников культуры всего человечества. Странно, что вы не слышали.

– Я слышал, – Эдик смутился. – Теперь припоминаю. Как-то один тип из Нью-Йорка что-то такое говорил…ах, да! Они же Джоконду купить хотели. То есть копию. Всего за полтинник. И что-то вякал про культурное наследие человечества, да, было такое… – Эдик фыркнул. – Я его послал. конечно. Полтинник – это смешно. Они там нищие, что ли, в ЮНЕСКЕ этой?

– Можно и так сказать, – Хуторковский чуть расслабился. – Их организация существует на членские взносы от государств, но многие не платят. Например, Америка. Или…впрочем, я уплатил за Америку, так что не вздумайте соваться туда, на юг. С лопатами. ЮНЕСКО тут же признает район культурным заповедником, в котором запрещено всякое строительство. Так и было задумано. Понимаете? Там трубопровод должен пройти, по этому участку. Трубопровод с нефтью, чтоб прошел через территорию соседей. Им это выгодно – и платить им, и нефть бесплатная, и в Европу ближе…всем выгодно, кроме меня, и потому Онищенко запустил туда «Ежика», поняли?

– Понял. Вы хотели, чтобы трубопровод прошел по другой территории.

– Ну да. Там два варианта – этот, короткий и невыгодный. Или другой, в обход моря, нужный мне. Дело не в этом. Подумаешь, Ежик… – Олигарх посмотрел на виноградную кисть и отщипнул ягодку. – Что он такое, если честно? Обычный, рядовой выстрел в бесконечной конкурентной войне. Действительно, мелочь…но вот что странно мне… – Олигарх проглотил виноградину, морщась, словно она была зеленой и горькой, – запретили…стрельнуть…именно этим патроном. Вот чего я не пойму.

– Я вас не понимаю, – растерялся Эдик.

– А я – их… – Олигарх потыкал пальцем в потолок, как это недавно делал адвокат по кличке Чума. – Дело в том, что суд, который готовят надо мной за мои прегрешения – это одно, а приговор – совсем другое. Вы же понимаете, что суд – декорация для общественности. На деле мне ставят требования, которые я должен выполнить, если хочу очутиться на свободе. Короче, идет торговля. Я ставлю свои условия, в чем-то уступаю, в чем-то уступают они… – Хуторковский потер высокий лоб, – все тут понятно, суд – одна из форм конкурентной борьбы в наше время. В принципе, речь только о деньгах. Я должен поделиться, вот и все. А раз речь только о деньгах, то любые условия всегда можно обменять на другие, лишь бы сумма была такой же…и только «Ежик в тумане«…по нему там… – олигарх снова потыкал пальцем в потолок, – вообще торговля не проходит. Забыть про него – это условие не обсуждается. Вот что я не могу понять. Наотрез и категорично – Ежика нету, вот и все – если я вообще хочу быть на свободе. Тут уже не деньги. Тут что-то другое. Так что – никаких Андрюх, понятно? Я вам еще пару стольников заплатить готов, лишь бы вы там не копались. Мне свобода дороже.

– Ничего не понимаю, – Эдик помотал головой.

– Я тоже.

– Все равно же курганы рано или поздно раскопают. Только не мы, а черные археологи.

– Ну и пусть себе копают, – миролюбиво сказал Хуторковский. – А вам не надо. Договорились?

– Если вы всерьез про компенсацию убытков, ну, про пару стольников говорили – то можно подумать.

– Вы говорите так, словно у вас там закопан личный интерес, – насупился Хуторковский. – Вашего ежика проплачивал я.

– Ну да, – с досадой сказал Эдик, – но я планировал выставить выкопанное золото в Российском музее. После рекламы в газетах эти гады – туристы толпами бы прибегали глазеть. Кроме того, под этой маркой я спихнул бы массу золотых изделий этим придуркам– коллекционерам, любителям старины.

– Это все?

– Нет, конечно. Главное – Андрюха раскопает несколько золотых табличек с текстами на древнегреческом. Они очень важны. Там сенсация, да не одна. В общем, можно сказать… – Эдик замялся, – пусть это звучит высокопарно, будут найдены утраченные корни России. Точнее, настоящие корни.

– И что за корни? – Олигарх слабо усмехнулся.

– Культурные, духовные и прочие…вы должны быть знакомы с теорией Андрея Ростовцева. Нет?

– Как-то, знаете, не заметил.

– Стыдно. Ведь Андрей, как ученый, воспитался на ваших деньгах. Еще в Усть-Олонецке, не помните такого?

– Теперь припоминаю. Онищенко, помнится, докладывал об Усть-Олонецке. Я согласился, не особенно вникая. В конце концов, требовалась всего пара-тройка миллионов. Да и про ученого он говорил…тот самый Андрей?

– Тот самый. Он смастерил теорию о происхождении России, и в курганах найдет ее косвенное подтверждение, в этих закопанных текстах. Эти скифы, они же с Грецией вовсю торговали, ну я и постарался оставить в курганах кое-что греческое, не считая надписей на амфорах, которые поведут Андрюху дальше, в горы Гималаев. Где-то в те места. Впрочем, Гималаями занялся другой парень, так гораздо лучше, там – главная сенсация. подтверждение того, что Христос, и никто другой, и санкционировал возникновение Российского государства. Но находки в курганах тоже важны для подтверждения находок в Гималаях.

– Я не понял, – озадачился олигарх. – Христос санкционировал…что вам это дает?

– Ну, как же. Тогда все россияне – Богом избранный народ. Это возродит Россию. А я бабки сделаю.

– Бабки можно наварить гораздо проще, – недоуменно сказал Хуторковский. – Вы избрали чересчур рискованный способ. Всем известно, что Божий народ – это евреи, а санкционированное Богом государство – это Израиль. И вообще-то, Бога нет. Надеюсь, вы слышали о такой гипотезе?

– Гипотеза есть, я в нее не верю, и потому она меня не интересует. И насчет богоизбранности евреев я соглашаюсь. Временно, пока не раскопают доказательства теории Ростовцева о богоизбранности России. Так что…к сожалению, Израилю придет конец, по всей видимости. Но Россия воспрянет. Кстати, как вы относитесь к Израилю?

– Очень хорошо, а вы?

– Я тоже. Израильтяне мне ничего плохого не сделали. – Эдик волновался, высказывая давно заботившую его тревогу. – Мне не хочется разрушать Израиль, честное слово. Люди его строили, строили…кто я такой, в конце концов, чтобы его разрушать? Но приходится. Это меня серьезно заботит. Так уж воспитали.

– Видя искренность Эдика, Хуторковский уставился на него во все глаза.

– Вы всерьез думаете, что ваша закопанная записка способна разрушить Израиль? – с любопытством спросил он.

– Разумеется, – сердито сказал Эдик. – Моя записка, как вы выразились, уничтожает веру Израиля в самих себя и возрождает веру россиян. Так уж получилось. Я сожалею. Если б не эти придурки из ФСБ, которые выродились настолько, что даже одела убийств у них уже нет! Мне пришлось опереться на помощь других людей. Арабов. А им Израиль на фиг не нужен. Понимаете?

– Успокойтесь, Эдуард Максимович. – Олигарх разглядывал Эдика во все глаза. – Государство создают руки, и разрушают тоже руки, пусть это даже руки солдат. Боюсь, одной веры для гибели Израиля явно не достаточно.

– Вы ошибаетесь. – Эдик тоже принялся разглядывать олигарха во все глаза. – Потому что именно вера и направляет руки. Это основа всего, всей деятельности человека. Израиль держится одной верой. Люди едут в Израиль или уезжают из него, строят его или бросают строить по разным причинам, имя коих – легион. Есть причины для постройки Израиля, причины – «за», но есть столько причин против его постройки, но есть одна причина вечная, абсолютная и незыблемая, причина «за», против которой невозможно подыскать другую против. Это текст в Библии, в который верят все израильтяне, это обещание Бога отдать им эту землю. Он вообще Израилю всякую лафу наобещал, и люди в это верят. Любую причину можно оспорить, но эту – никогда. Люди верят в Бога, верят в Его слова, и потому цепляются за свою землю изо всех сил, вопреки всем угрозам и здравому смыслу, из последних сил будут цепляться. Израиль стоит только верой. Но если они поверят, что Бог отвернулся, что проклял их, то Израилю придет конец. Цепляться за эту землю даже зубами бесполезно. Люди побегут. Не в один день, не сразу, но Израиль падет. Это так же ясно как то, что вера в благословение Христа России поднимет ее.

– Не буду спорить, – Хуторковский пожал плечами. – Поскольку в Бога не верю…хотя насчет Израиля – вопрос спорный, насчет России я с вами соглашусь – если каждый школьник будет расти с убеждением, что сам Христос благословил Россию…да, у нее появится шанс. Согласен, что потеря «Ежика в тумане» может принести вам убытки. Знаете, после ваших рассуждений у меня мелькнула дикая мысль,…что израильтяне узнали каким-то образом про ваши зловещие планы, мало того, убедили нужных людей и в Кремле, что ваши планы зловещи… – Хуторковский заулыбался вслед за Эдиком, – и только потому мне предложено забыть про «Ежика«…хотя гораздо проще и дешевле было бы вас попросту шлепнуть…

– Действительно, дикая мысль, – сказал Эдик. – Особенно для человека неверующего. Вы в чудеса тоже верить не должны бы, а?

– Я и не верю, – вздохнул Хуторковский и достал вторую рюмочку. – Выпейте коньячка. С горя. Я могу компенсировать вам только…скажем, десять миллионов долларов. И вы забываете про «Ежика».

– Двести, – сказал Эдик, присаживаясь к столу. – Ваш коньяк меня не рассиропит. Андрюха копытами землю роет, ждет звонка. Он от лекций в Гарварде отказался, все тянет с согласием, потому что ждет моего звонка…

– Ну, хорошо, пятьдесят.

– Арабы обещают пожертвовать на российскую культуру двести миллионов долларов, в случае успеха, а без «Ежика» и Андрюхи, который его раскопает, вероятность успеха сильно снизится. Так что – двести миллионов – торги тут не проходят. Если вы уговорите израильтян пожертвовать на российскую культуру двести миллионов, тогда я могу забыть про «Ежика» и за ваши жалкие пятьдесят.

– Боюсь, мне это не удастся. – Хуторковский улыбнулся. – Я вас понимаю. Вы обещали арабам разрушить Израиль за двести миллионов долларов, а слово надо держать. Есть же деловая этика. С утерей «Ежика» ваши планы становятся более проблематичными, согласен. Так что сто миллионов так и просятся в ваш карман, чтобы скомпенсировать возможные потери. Но не больше. И эти деньги я просто плачу из-за своего расположения к вам. Мои счета арестованы, не забывайте.

– Ну, хорошо, – сказал Эдик. – Тем более что стольник в «Ежика» уже вбухан. Раскопок не будет. Я ни за что не пошел бы на это, если б от «Ежика» и только от него зависело возрождение России. К счастью, еще и Гималаи есть. Там раскопают самые центровые свидетельства. Поймите, мне за Россию же обидно. Загибается же. Я же патриот. Вот номер счета, на который вам следует перевести деньги. Один такой тихий швейцарский банк.

– Завтра же переведу, – пообещал Хуторковский. – Как показывает мой опыт, встреча двух олигархов всегда оканчивается денежными потерями для одного из них. Я просто не знал, что вы олигарх. Я бы лучше подготовился.

– Олигархи никогда не предупреждают о нападении, – усмехнулся Эдик. – Впрочем, ваши слова справедливы только для России. За границей встречи олигархов всегда кончаются взаимной прибылью. Еще одно доказательство того, что Россия гибнет. Сегодня она ослабела еще на стольник.

– Зато на стольник окрепла Швейцария, – заметил Хуторковский. – Я к этому привык. Знаете, меня и посадили за то, по сути, что попытался продать слишком много России. Захотел, знаете ли, продать свою нефтяную компанию американцам. Вместе с нефтяными скважинами, рабочими, городами и трубопроводами. Надоела эта неопределенность.

– Россия защищается, – обрадовался Эдик. – Она не хочет умирать.

– Ну да, – согласился Хуторковский. – Но это последние судороги. Мне пришлось малость высветить бухгалтерию, и в Кремле мигом уцепились за это. Ничего, поделюсь, заплачу им побольше – и отпустят. Россия действительно гибнет – утекают богатства, люди и их труд в виде денег, утекает вся страна. Скоро нами будут командовать китайцы. Давайте выпьем за них. Возможно, они и возродят Россию, если ваши зловещие планы сорвутся.

Они выпели за успехи китайцев. И подружились. Настолько, что Хуторковский поверил, наконец, Эдику, что тот не «голубой» – олигархи вообще народ доверчивый, они верят людям, иначе не были бы олигархами. И даже предлагал Эдику вместе бить омоновцев. Он с детства увлекался боксом, и чтобы не терять спортивную форму, за сто долларов ежедневно вечером проводил спарринги с ОМОНом. Всегда побеждал. Омоновцы уходили с синяками, но с долларами, а олигарх всегда побеждал. В одну из следующих встреч Эдик даже примерил перчатки, поддавшись уговорам, но бить омоновцев все же отказался. Хотя Хуторковский и заверял, что омоновцы не дураки, чтобы бить даже такого маленького олигарха, как Эдик. У них зарплата еще меньше. Эдик вообще не понимал, зачем бить людей – так его воспитали – и ему было просто жалко омоновцев. Правда, когда он рассказал это соседям по камере, его явно не поняли, они бы таким случаем непременно воспользовались.

Эдик ходил в гости к Хуторковскому чуть не каждый вечер, и Хуторковский, наконец, стал здороваться с ним за руку, поверив объяснениям, что эта камера «голубая», а сам Эдик нормальный. Да и в самом деле? Какой голубой в здравом уме попытается изнасиловать олигарха? На это способны только извращенцы их Кремля.

Поскольку оба были лишены свободы, то она и явилась, в конце концов, предметом их бесед. А вначале оба рассказывали о своих подвигах. Хуторковский, поняв, что имеет в виду Эдик под новой российской культурой, очень доставал Эдика своей гордостью, что он новый и культурный, оказывается, хотя раньше этого не понимал и даже порой мучился угрызениями совести. Впрочем, недолго мучился – они мешали зарабатывать. Он с гордостью рассказывал, что оставшаяся нефть на его скважинах не выпаривалась горячим паром, как это делала злобная Советская власть, а попросту бросались, едва выкачивалась «легкая» нефть, хотя в скважине оставалось больше нефти, чем выкачено. Но это лишние затраты, вложение денег…на фиг, если земля горит под ногами, если турнут не сегодня завтра, если не уверен в завтрашнем дне…а как будешь уверен, если в одночасье вдруг из директора превратился в богатейшего собственника? Все одно опомнятся – и отберут. Это чувство есть у всех олигархов, кроме Эдика – Хуторковский его и зауважал после того, как понял, что тот – действительно настоящий олигарх, самостийный, а не возникший после подписной закорючки в Кремле. На фиг…скважин хватает! Урвать и сдернуть. У местных аборигенов-колхозников нефтяные участки он покупал чуть не за бутылку водки, а непьющим его люди били морды и сжигали дома.

Олигарх вначале неохотно распространялся о своем обогащении, но с каждой новой беседой, узнавая от Эдика о его бизнесе и его целях – Хуторковский со все большей гордостью рассказывал, как он обманывал и грабил, как кидал доверчивых граждан и как покупал чиновников – разве только убийцей, как Эдик, ему не пришлось стать, в чем он со стыдом теперь и с сожалением тоже признался, оправдавшись, что нет, убивать-то он убивал, но не своими руками, как его собеседник, на кого вешают целых три трупа. Хуторковский же олигарх, ему достаточно бровью шевельнуть в удивлении – мол, как это? Я вам деньги плачу, а препятствие в виде человека на пути бизнеса все еще стоит? Я правильно понял? Обычно на другой же день оказывалось, что препятствие погибло в автокатастрофе, пало жертвой пьяных хулиганов или геройски погибло, защищая свой тощий кошелек от безвестных грабителей. Да, такова сегодняшняя истина. Умирает старая Россия, и он, росток нового, просто обязан пробиться и расцвести на том навозе, который заботливое государство кинуло ему в почву в лице большинства россиян. Такова жестокая правда. Само государство никогда не признается, что считает большую часть своего населения, пожилого в основном, просто навозом для будущей России, для самого государства – не признается, хотя по факту обращается именно как с навозом, кидая и обманывая, ужимая зарплату и не выплачивая пенсии, грабя сбережения и объявляя дефолты – и всегда так будет делать, пока навоз не научится бить ему по морде…навоз никогда не научится, это мы уже умеем, новые ростки новой культуры, новые русские и новые россияне, и зря ты, Эдик, не бьешь рожи, омоновцам хотя бы.

Хуторковский убеждал Эдика в глубинной схожести их бизнесов. Он выкачивает нефть из страны, а Эдик – живопись, и оба оставляют ей только фикцию, иллюзию, лживую надежду на будущее. Он, Хуторковский, воздает видимость промышленного роста, а Эдик – видимость возрождения культуры. А на деле, выкачивая нефть и вкладывая деньги за рубежи, Хуторковский только закрепляет Россию на месте сырьевой впадины, которую все забросят, едва она иссякнет – и все это понимают. А Эдик своим повышенным культурным обменом тоже лишает надежды Россию – когда он продаст все стоящие шедевры, интерес и готовность культурно сотрудничать мигом увянет, и все зарубежные выставки про Россию сразу забудут. Они оба просто набивают карманы, пользуясь либо дуростью, либо вырождением властей, да и всего народа, если разобраться, всей нации, ибо теперь, при выборности власти, она в какой-то степени выражает уже и народ. Хуторковскому вначале было просто любопытно, чего это Эдик, такой же продукт эпохи, корчит из себя невесть что, какого-то настоящего российского олигарха, и он пытался доказать Эдику, что они оба одинаковые сволочи. Эдик горячился и доказывал, что он-то как раз куда меньшая сволочь и даже не сволочь, а совсем наоборот, хотя бы потому, что не собирается сдергивать из страны, больше того, его фиг из страны вытуришь, даже обещай горы золотые, только пинком и то от самого Президента, а Хуторковский так и мечтает, выйдя под залог, сдернуть. Он, Эдик, вкладывает деньги, украденные у народа, в возрождение его культуры, а Хуторковский – в возрождение чего-то за границей, и то, что Хуторковский оправдывается тем, что теперь Россия все равно исчезнет в перспективе, растворившись и превратившись в Европу, ее сырьевую часть, вовсе не оправдывает его. В чем там Россия растворится и во что превратится – это из области будущего, то есть из области фантазий. А реальность – вот она. Россия гибнет – Хуторковский ее добивает. Вот она реальность – Россия гибнет, а Эдик пытается ее спасти. Так кто сволочь?

Но Хуторковский согласился, что он – сволочь, а Эдик – наоборот, только после того, как проникся его объяснениями, что подделок на самом деле не существует, это иллюзия. Эдик умножает вдвое количество шедевров, он работает для людей и на людей, и именно за это они и платят ему своей благодарностью в виде денег – и счастливый коллекционер, хапнувший Васнецова, и доверчивый зритель в Российском музее, оба уверены, что любуются оригиналом, истинным и неподдельным шедевром, и чудо в том, что оба правы – оба любуются только личностью художника, ибо картина – прежде всего ее автор, который ее придумал и нарисовал, который мучился, компоновал композицию, смешивал краски и оттенки, ловил свет и преодолевал свою слабость и похмелье. Он переливал в это полотно самого себя, свое настроение, впечатление, мысли, способности – он воплощался картиной. Он лез к совершенству, к цели каждого человека – и он его достиг этой своей работой. Он стал Богом, в определенной степени, и люди чувствуют это, потому что приносят деньги, чтобы только приобщиться и почувствовать это величие, найти его в себе – прежде всего – и тоже стать немного Богом. Стать бессмертным. Он, Эдик, размножает личности, по сути, он ничего не ворует, как Хуторковский, напротив – он производит, он – работяга, настоящий российский олигарх, крутой и прямой, и никого он не убил, даже Онищенко – он ему в коленку целился, а того гадюка убила. Он на людей работает, как же он может их убивать?

Эдик ничего не ворует и никого не обманывает. Если коллекционерам нравится маньячить и хапать в свою собственность шедевры за бешенные деньги – это их право, коллекционная наркомания никому не приносит вреда и не разрушает человека, как героиновая, поэтому полностью законна. Только недостатки нашего, еще во многом советского законодательства. Узость мышления властей мешают ему в открытую распродать Эрмитаж и Третьяковку, но он пытается и легализоваться, о чем свидетельствует фракция в Думе «Российские корни» и ее законопроект о приватизации культуры. К сожалению, после его ареста они мигом заглохли, но не Эдик тому виной. Да и власти, если разобраться, не тупые – неужели они не знают о деятельности Эдика? Все знают, но делают вид, что так и надо. Потому что не видят вреда в его деятельности, одну пользу, и для себя, в первую очередь. И только прокурор, непонятно за что пытается его посадить. Ну, и кто сволочь? Хуторковский был вынужден признать, что сволочь – именно он, и очень зауважал Эдика за патриотизм и веру в безнадежное дело возрождения России. И это уважение заставило его долго и терпеливо втолковывать Эдику, что посадили его, на самом деле, конкуренты, а вовсе не власти, обидясь за покупку депутатов. На самом деле этих живых говорилок власти давно купили сами, и потому уже не боятся перекупки как раньше. В парламенте всегда будет правительственное большинство. Нет, ради этих говорилок никто в Кремле и не подумал бы упрятывать их, олигархов, в тюрягу, сажать их – надежду и опору, живой дух и живую силу страны. Предупредили бы несколько раз, застращали. Но сажать? Нет, их посадили только конкуренты. Даже правительство сейчас – только инструмент в конкурентной борьбе. И я, как олигарх олигарху – втолковывал Хуторковский за коньяком – честно и откровенно скажу – опомнись, Эдуард. Уступи конкурентам – и с чистой совестью на свободу. Начинай торговаться, как вот он это делает. Ведь пока он сидит и упирается, его компанию все равно поделят и растащат, оставив ему краюшку на пропитание, а это неизбежно, жизнь продолжается.

Эдик долго не мог с ним согласиться. Он же верил людям, даже эрмитажникам, дурачок. Хуторковский соглашался, что верить нужно, но нет пока этого в России, да и слабовато верит Эдик людям, если даже эрмитажникам – и то поверить не может. Хуторковский напрочь отвергал козни ФСБ, в которых и сам Эдик начинал разубеждаться. Ну что такое ФСБ? Убогие, одна видуха вроде спецназа, который – жаль, тут не появляется, в тюрьме, а то Хуторковский и спецназу бы рожу разбил. Террористы взрывают, что хотят и где хотят. Захватывают театры и школы, роняют самолеты, взрывают метро и все, что понравится, а спецназ ФСБ всегда готов, вот и все. Готов положить кучу трупов, своих и чужих. Опередить – не получается.

Откуда у этих придурков фейсов силы возьмутся для посадки олигархов, если Хуторковский, например, мог бы купить все ихнее ФСБ между обедом и ужином, приди ему в голову такая дикая идея. Ну, Эдик ФСБ не купит, положим, он скромный олигарх, это да, тем более, что даже миллиарда паршивого у Эдика пока и то нет. Но ведь и его, слабенького и маленького, разве ФСБ не боится? Сам же Эдик рассказывал, как дрожали пальцы директора ФСБ, когда он по сути, предлагал уничтожить вообще проблему терроризма, уничтожив ихнего главного врага – Израиль? Директор даже не посмел обсудить проблему разгрома Израиля, которая даже Эдику под силу, одному – настолько вот ослабело ФСБ. Разве не Эдика из кабинета едва не вынесли адъютанты – с глаз долой, из сердца вон? ФСБ – это тупая машина для ловли человеческих блох, и приписывать ей обиды, месть и страх излишне. ФСБ как машина не может их иметь по определению.

Так вот, в процессе споров, но Хуторковский убедил-таки Эдика поискать врагов в другом направлении.