Книга: Сокровища России
Назад: ГЛАВА 33. Хождение во власть
Дальше: ГЛАВА 35. Знакомство с Хуторковским

ГЛАВА 34. Тяжелая рука правосудия

 

Вначале Эдик был уверен, что через три дня его отпустят. Обозленные фээсбэшные опера закрыли дело и передали все, что накопали в прокуратуру. Обозленные, что Эдик так и не взял на себя трупы и просто попользовался их дурацким служебным рвением. Тем более что директор ФСБ устроил им разнос за то, что впихнули к нему всяких… – и велел вообще закрыть дело.
Следователь прокуратуры по особо важным делам Троекуров давил взглядом сытого хищника, с Эдиком держался вежливо и особого рвения на первых допросах не проявлял. Предъявив обвинение, просто выслушал пояснения Эдика, кивая головой, и все. Обвинение в хищении картины путем подмены, Левитан «Хлебное поле» из Васильковского краеведческого музея. До этого обвинения Эдик был уверен, что его вытащит директор ФСБ. Решил пугануть, когда он кинулся скупать депутатов. Поэтому конкретное обвинение в конкретном преступлении так ошарашило Эдика, что он лишился дара речи. Его объяснения об ошибке звучали детским лепетом, он и сам это понимал. Но что еще можно сказать?! Ясно, что за эти три дня прокурор времени не терял, явно прошерстив документацию Российского музея, и выудил, возможно, единственную ниточку, которая тащила Эдика на реальный срок. Ниточка на глазах превращалась в леску, а Эдик поначалу да с перепугу вообще увидел ее канатом, с которого не сорваться.
Дураку ясно, что олигархов сажают не за преступления, а по заказу. Надо посадить – вот и сажают. Иностранцу этого не объяснить, наши все понимают. Это Эдику доказал его адвокат, по кличке Чума, как дважды два. Троекуров имел постановление на арест Эдика, но обвинение предъявил только после того, как наткнулся в документах Российского музея на единственную, быть может, ниточку, которая и оправдывала арест, позволяя предъявить обвинение. Нет, олигархов не сажают даже за преступления – слишком много людей и дел завязано на олигархах. Только по спецзаказу, причем свыше…Чума многозначительно тыкал пальцем в потолок, но Эдик только хмыкал. Намек понятен, но разве Президенту России делать совсем нечего, чтобы сажать Эдика? Президент наверняка и не слышал про такого. Но предсказания Чумы сбывались – едва Эдику удалось отбиться от обвинения в подмене Левитана, как прокурор Троекуров выкатил еще одно, и второе, и третье…
Этот Васильковский музей, с которым сотрудничал, помогая в реставрации, Российский музей, и впрямь отдавал в реставрацию «Пшеничное поле» Левитана, около года назад – Эдик без труда вспомнил эту картину, так как сделал с нее копию лично, от начала и до конца, пользуясь нежданным окошком свободного времени и отдыхая в привычной работе душой. Поскольку он ее и делал, то во всех сопроводительных документах вроде «журнала реставрационных работ» под каждым этапом стояла его подпись. Обычно подписывалась чуть ли не вся мастерская, на разных этапах реставрации стояли разные подписи, так что ответственность размывалась. Эта небрежность и недальновидность Эдика и выглядели теперь канатом. Он вел картину от начала и до конца, и даже на акте передачи отреставрированной картины обратно в Васильковский музей стояла его подпись! Хотя передавать должен был всегда Пузырев. Из-за невезухи его не было, Эдик и передал, и расписался, подумаешь, какие мелочи…оказалось, на несколько лет мелочи могло накапать. Да, невезуха. Чума так и не сумел добиться освобождения Эдика под залог и подписку о невыезде, хотя именно следователи и приклеили ему кликуху, дорогущему волку-адвокату, который мигом разваливал крепкие, казалось бы, дела. Чума под простецкого мужика косил, вот и пел Троекурову эдак по-свойски, мол, дело-то пустяковое, подумаешь, картину с копией перепутал. Нечаянно. Такой хороший художник, что сам себя обманул. Не убийца же, чтоб за решеткой, как зверюгу, держать…
При этом Чума похлопывал себя по карману, пухлому такому, но все это не сработало.
Эдику пришлось отбиваться самому. Его оружием стала истина. Он не чувствовал себя виновным, и когда прокурор поймет и увидит истину, все обвинения будут сняты. И с помощью адвоката потребовал новой, более квалифицированной экспертизы. Он знал, что настоящая картина давно скрылась в доме западного любителя пшеничных полей, копию из Васильковского музея сравнить просто не с чем, и почему ее вообще признали за копию, оставалось загадкой. Конечно, новый директор Васильковского музея, который пришел взамен прежнего, мог и сам по себе усомниться в подлинности картины, но все равно он бы постарался сначала справки навести о положении дел, а не бежать сразу в прокуратуру с заявой, как он сделал. Может, он и наводил «справки», но Пузырев его послал – далеко и без копейки, а Эдик отдувайся. Ничего, более квалифицированная экспертиза, чем доморощенная Васильковская, поставит жадюгу на место. Троекуров, чтоб снять все сомнения, направил картину экспертам из Третьяковки, и те, естественно, признали ее подлинной. Еще бы не признать, если Поспелов, возможно, скоро и возглавит эту самую Третьяковку, а в Министерстве культуры этот тип, даже посаженный, ценится неизмеримо выше любого эксперта, даже непосаженого. Да и как не признать подлинность, если картина и впрямь оказалась подлинной. И под микроскопом, и по химическому анализу красок – ну, чистый Левитан.
Но Троекуров почему-то не понял и не осознал своей ошибки. Он принялся рыть всерьез, пытаясь выкопать из почвы прошлого другой криминал на обвиняемого, затем второй и третий, четвертый и пятый, каждый раз убеждаясь, что нарытые веревочки на Эдика оказываются корешками, которые никуда не ведут, рвутся в руках – и все тут, о суде и говорить нечего, там на прочность их примутся проверять Эдик и его адвокаты.
Эдик на допросах терпеливо пытался объяснить прокурору все его заблуждения, чтобы попросту сэкономить время. Он знал, что тот неизбежно и сам придет, в конце концов к тому, к чему давно пришел сам Эдик. Что вся эта возня с подделками произведений искусства – выдумка литераторов, сценаристов. Киношников и прочих фантазийных придурков, что в реальной жизни всем плевать – подделка это или подлинник. Если они выглядят одинаково – то какая между ними разница? Можно влезть с химией и микроскопом, найти по ним подлинник и пришлепнуть рядом бумагу с печатью, что это подлинник. Но бумагу с печатью подделать неизмеримо легче.
Подделка – это термин. Придуманный скупщиками антиквариата, чтобы сбивать цену при покупке. Сами они отлично знают, что любой шедевр стоит всегда дешевле его подделки, потому что его не надо подделывать. В дела этой банды зрительно-чувственных наркоманов лучше не соваться. У него крыша поедет от полного отсутствия разума. Тут одни чуйвства, мать их…почва зыбкая, как болото.
Прокурор вроде был нормальный мужик, но советам Эдика не внял, полез в болото своих попыток доказать подделку. Не утонул, выбрался – пусть и с пустыми руками, но и с другим, более мудрым взглядом. Его взгляду сытого хищника предстояло измениться, разглядев не овечку, как почудилось в зыбком рассветном тумане заведенного дела, а буйвола, тоже сытого и спокойного, который может оказаться и не по зубам. Возможно, и тигра сумел разглядеть прокурор под буйволиной шкурой…да нет, точно разглядел – иначе не вцепился бы мертвой хваткой. Жаль, что зрения не хватило разглядеть под тигровой шкурой витязя, в очах которого горит страшный для хищников созидательный дух разума. Этого не видел прокурор, иначе б не пытался мелочно давить Эдика своими жалкими уликами, а потом, в исступлении, перейти к насилию и пыткам. Это случилось уже в конце эволюции прокурорского взгляда, который видел поначалу только жулика и мелкого, областного масштаба, афериста. Потом он понял, что масштаб мелковат, скорее, перед ним аферюга российского масштаба, а потом – и вовсе международного, когда Интерпол очень вежливо ответил на его запрос, что МТС-33 давно уже разоблачен и посажен, в Венесуэле, пять художников-аферюг сознались, можем предоставить материалы уголовного дела, а возможную причастность Российского музея и лично Эдуарда Поспелова к МТС-33 Интерпол считает дезинформацией из Венесуэлы, достаточно устарелой, на которую, к сожалению, и купился их московский коллега. Конечно, интерполовцы выполнили просьбу прокурора Троекурова – провели шесть независимых экспертиз шести картин из шести зарубежных выставок Российского музея. Все экспертизы, разумеется, признали подлинность подделок Эдика – и эксперты Лувра, и другие эксперты не менее крутых музеев,…хотя с самого начала было ясно, что в Российском музее могут быть только подлинники. А на уровне более мелком, неофициальном, по-свойски, но вежливо, до Трояновского было доведено, Что если ему нравится иметь свое мнение, отличное от мирового, то это его личное дело, и пусть засунет это мнение свое личное куда подальше, а не носится с ним, как дурак с погремушкой…Интерполу хватает и настоящих проблем, кроме этой, надуманной. С Российским музеем.
Но прокурор Троекуров держался стойко, несмотря на все оплеухи. Только раз Эдику удалось увидеть в его уверенных волчьих гляделках ясное и полное тоски отчаяние. Всего раз – и только. Это случилось в стенах Российского музея, во время следственных действий, куда Эдика привезли под охраной чуть ли не роты ОМОНов. Целый день Эдик ходил по своему Центру реставрации, постоянно натыкаясь на испуганные взгляды своих подчиненных реставраторов, стоявших навытяжку с кистями в руках рядом со своими картинами. И с удовольствием объяснял – пусть хитрому и настырному, но тупому в определенном жизненном смысле – прокурору Троекурову технологию подделок. Ему было, чем гордиться. Не один десяток ноу-хау, или новых технологий, на уровне изобретений – если б он рехнулся настолько, чтобы регистрировать эти изобретения, за вшивые копейки, которые с него бы еще и содрало государство. Эдик скромный. Ему больше по душе скромные миллионы долларов, чем громкая и пустая слава российского изобретателя.
Эдик показал прокурору и вибростенд, и тепловую пушку, и генератор горячего озона, и мощные ультрафиолетовые излучатели, выдающие в полчаса двухгодовую порцию естественного ультрафиолета, да и еще не один десяток устройств, концентрированно выдающих на свеженькие копии порцию вредных, старящих ее воздействий, выдающих несколько сотен лет за несколько суток максимум, так, чтобы на выходе получилась старенькая такая, ветхая даже картина, полная ровесница оригинала, согласно даже химии и микроскопии.
Затем Эдик с законной гордостью объяснил Троекурову технику высшего – на сегодняшний день – копирования. Последний писк японской научной мысли, цифровая видеокамера с высочайшей и высокоточной цветовой передачей, мощный компьютер, сканер и огромный. По спецзаказу, монитор. Компьютер непрерывно корректировал художника-копииста и по линиям, и по цвету, вплоть до самой микроскопической мелочи. Это позволяло достичь полной визуальной идентичности копии и оригинала. Ну, полнейшей. На глаз отличить невозможно. Сам реставратор уже не видел, где надо чуть добавить цвета или на долю миллиметра передвинуть точку-линию, но компьютер неумолимо и безжалостно высвечивал на мониторе его огрехи. Правда, по мнению все того же компьютера, полной идентичности достичь все равно не удавалось, но его мнение вместе с памятью об оригинале стиралось после изготовления каждой копии, поэтому хихикать поначалу принялись реставраторы, сообразившие первыми, почему это их начальник, прикованный наручником к здоровенному омоновцу, такой радостный, словно это омоновец к нему пристегнут. Различить копию и оригинал после уничтожения компьютерного «скана» и искусственного старения копии было практически невозможно. И когда ничего не понявший Троекуров, возбужденный, как собака на следе, спросил Эдика: – Ага! Понял! Значит, вы оставляли себе копию, а оригинал продавали? – тут заулыбались и омоновцы. Тоже сообразили, ребята ушлые. Сначала докажи это, прокурор. Признаваться – дураков нет. Эдик и впрямь дураком себя не считал. Играя на публику, он даже картинно отставил ногу и откинул назад голову, и ответил с аристократическим презрением:
– Да за кого вы меня принимаете? За жулика?!
Тут засмеялся даже прикованный к нему омоновец, и словно плотина прорвалась – все смеялись, реставраторы просто гоготали. Прокурор только растерянно оглядывался, медленно бурея, понимая, что ему незаметно наклали, вставили и вообще он выглядит дурак-дураком… У нас презумпция невиновности. И если наглый Эдик утверждает, что он продавал копии, то доказать, что он продавал оригиналы, придется ему…что невозможно, как только что наглядно доказал этот наглец.
Вот тут и увидел Эдик – всего на миг – отчаяние в прокуроровских гляделках. Видимо, оно и толкнуло прокурора к беспределу. Он понял, что без «чистосердечного» признания Эдика, без его помощи, доказать его вину не получится. Впрочем, сначала прокурор нажал на реставраторов. Он таскал их на допросы, стращал, грозил и раскалывал, как поленья – они признавались, что делали копии, что старили, но дальнейшую судьбу копий и оригиналов решали не они – Пузырев и Эдик. Так что все вопросы – к ним. В Российском музее – только подлинники, они в этом уверены, это аксиома, не подлежащая сомнению.
И вот тогда прокурор нажал на Эдика.

 

Назад: ГЛАВА 33. Хождение во власть
Дальше: ГЛАВА 35. Знакомство с Хуторковским