ГЛАВА 25. Питер не сдается

Поминки проходили в огромном зале ресторана «Олимпийский». Чинно и благородно, стопочкой и всякими кушаньями, без суеты и спешки, помянули покойного, с пожеланиями райского щебета и пуховой землицы. Поскольку народу собралось множество, поминки проводились по современной моде, стоя, вокруг накрытых столов, и только за одним, центральным столом, сидели родственники. Ну, и для нескольких особо важных гостей нашлось сидячее место, только одно кресло так и пустовало – Эдик не сумел к нему пробиться. То и дело отвлекали музейщики из области и окрестностей, один за другим атаковали, оставляя визитки, просились на прием, приглашали в гости, приехать за лишними картинами, которыми готовы поделиться, причем каждый утверждал, что Пузырев грозился помочь музею материально. И достаточно долго грозился. Угрозы пустяковые, по мерке Эдика, не превышающие ста тысяч рублей, и Эдик заверял, что осуществит их. Радостные музейщики называли всяких художников, но не одного да Винчи и иже с ним не прозвучало. Очень много поступило предложений на реставрацию. За счет Российского музея, естественно. С оплатой доставки, упаковки и чего еще Эдуард Максимович сочтет нужным оплатить, можно наличными, по-свойски. Глазенки директоров горели алчностью и доверием.

Эрмитажевца вроде не было видно, однако, едва замминистра, охранявший Эдика, словно кошелек, вынужден был все же отлучиться в туалет, упорный тип из Питера тут же вынырнул, казалось, из-под стола.

– Я – Макаров Александр Ильич, – сказал он с агрессивной наглостью. – Давно мечтал с вами познакомиться, Эдуард Максимович.

– Вы имеете какое-то отношение к Эрмитажу? – с холодной вежливостью спросил Эдик.

– Я имею не отношение, а сам Эрмитаж. Плюс – Русский музей. Плюс весь околомузейный сопутствующий бизнес, к примеру, на туристах. Точно так же, как вы имеете Российский плюс эти все… – Макаров пренебрежительно повел рукой, – мелкие областные музейчики.

– А вы не преувеличиваете?

– На счет себя – да, каюсь, малость преувеличил – но только для ясности моих полномочий. А насчет вас, скорее, преуменьшил. Судя по всему, вы и Министерство культуры в карман положили. – В голосе Макарова мелькали искры злости. – Мы не в претензии за министерство. Но на Питер зачем наезжать? Да так, что не продохнуть? Вам что, мало прочего мира? Этим бойкотом вы нас фактически уничтожаете. Зачем своих душить? Это разве дальновидно?

– Я никого не душу. И не душил. Нет такой привычки. – Эдика возмутили слова Макарова, он решил исправить ошибки Пузырева. – Напротив, я считаю Питер союзником в борьбе за новую культуру, и меня не интересует, кем вы себя считаете. Потом, что за бойкот? Впервые слышу. Он идет скорее от вас. Почему вы зажимаете свои запасники?

– Почему? – Макаров, сдерживаясь, начал багроветь. – Мы бы согласились поделиться, но ведь Пузырев требовал вещи непременно уровня да Винчи и Микеланджело.

– Это разумно, – твердо сказал Эдик. – В первую очередь спасают самое ценное. Я же вам их верну. В лучшем виде, чем были, отреставрированными с иголочки.

– Это вы умеете, с иголочки… – в голосе Макарова невольно проскользнула зависть. – Но цены зачем сбивать? Это демпинг. Ваш дружок, Уэстлейк, перестал у нас покупать. За сколько вы толкнули ему Леонардо?

– Копию, копию Леонардо, – поправил Эдик. – Согласен, продали дешево, но это исключение из политики Российского музея. Она состоит как раз в повышении цен. С последнего аукциона Сотбис мы были вынуждены даже снять заявленные вещи, из-за возникшего нездорового ажиотажа. Это скорее вы сбиваете цены. Вы совсем не используете рекламу. Я даже не знаю, что и почем вы продаете, да и продаете ли вообще.

– Может, тут вы и правы, – нехотя согласился Макаров. – Мы не такие наглые, как вы. – Макаров нервно оглядываясь, старался оттеснить собеседника подальше от чужих ушей. – Мы не отказываемся от сотрудничества. И торговля нас очень интересует. Но что мы получим взамен Леонардов? – Он понизил голос. – Вы ж знали Пузырева лучше, он нам мизер какой-то обещал. Мы предлагаем половину той суммы, за которую вы их толкнете. Это разве не справедливо?

– Конечно, нет, – отрезал Эдик без раздумий. – Вся работа по реставрации и продаже – копии, разумеется – идет за наш счет. Что вкладываете вы? Только свое разрешение? А неизбежные накладные расходы, хотя бы на рекламу? Нет, ваши двадцать процентов, не больше. Вот что я называю справедливостью.

– Накладные у вас…серьезные, – неожиданно согласился Макаров. – Интересно, сколько вы платите Минкульту за бумаги на вывоз ваших…копий?

– Пузырев платил. Теперь придется мне. Не беспокойтесь, я им не переплачу. Так как насчет двадцати процентов? Я вас убедил?

– Это лучше, чем кукиш от Пузырева, – нехотя сказал Макаров. – Если б решал я один, возможно…договорились бы. Но пока…за двадцать процентов…вы только Сидоровых от нас получите. Хоть вагон.

– Кто такой Сидоров?

– Могу сказать только одно. Его никто не знает. И я тоже. – Макаров хмыкнул. – Короче, он копейки стоит. Хоть Ивановых вагон нагрузим. Хоть Петровых.

– Петровых-Водкиных? У вас есть? – заинтересовался Эдик. Он знал, тот стоит далеко не копейки.

– Нет, просто Петровых, – отрезал Макаров. – Петров-Водкин реставрации не требует. За двадцать процентов. Впрочем, если вы отмените бойкот, двадцать процентов за художников его уровня нас устроят.

– Опять? Что за бойкот? – Эдик начал злиться. – Поясните, я не понимаю.

Эрмитажник вновь принялся багроветь помидорной спелостью, но лопнуть гневом ему не дал подошедший из туалета заместитель.

– Господин Макаров! Я же просил не мешать! Вопрос по бойкоту улажен. Эдуард Максимович пошел вам…нам…на встречу. Теперь ваша очередь сделать шаг к сближению.

– Вы отменили бойкот? – недоверчиво спросил Макаров.

– Я сейчас рехнусь. Какой бойкот?! – Эдик с трудом сказал это спокойно.

Чиновник подскочил к Макарову, раскрыл папку, сунул под нос.

– Вот, сами убедитесь! Видите, видите? Везде, везде стоит ваш долбанный Эрмитаж. Никто его игнорировать не собирается, даже австралийцы…Эдуард Максимович и в мыслях не держал подобного…видите?

– Это правда? – Макаров смотрел глазами ребенка, и Эдик вдруг понял. У него зашевелились волосы. Ну и Пузырев! Вот это наехал. Не удивительно, что питерцы взвыли, как раздавленный кот. Как бы это выглядело, если все зарубежные выставки, шикарные, редкостные выставки, «гастролируя» по городам России, объезжали бы Питер, как чумное место?! Это начало конца Петербурга, как культурного центра. Да…вот истинно российский дух. Питерцы сломались бы обязательно. Помешал проклятый Онищенко…Эдик вновь ощутил горечь утраты. Так давить он не смог бы. Никогда.

– Если Иван Иваныч и грозил чем-то подобным, – сказал он, – то я этого не знал. Я бы такого не допустил. Это уже бои без правил. Разумеется, Питер всегда будет стоять вторым номером. После Москвы, после нас. Это я гарантирую. Между нами могут быть конфликты, серьезные трения, но разрешать их необходимо не любым же путем. Бойкот – это уже беспредел. А я сторонник закона, пусть и неписанного.

– Вот-вот, – поддержал чиновник. – Слышали, Макаров? Делайте выводы. Пусть Российский музей сам выбирает реставрацию в ваших запасниках, перестаньте гноить шедевры, которые еще можно спасти.

– Разве мы против? – Макаров, чувствовалось, никак не мог преодолеть свое потрясение. – Присылайте к нам своих реставраторов…мы посмотрим…

– Я-то пришлю, – сказал Эдик. Он чувствовал, что дожать питерца есть еще возможность. – Но вы должны конкретно обещать, что не будете чинить препятствий при отборе картин.

Макаров замямлил что-то неопределенное, но тут же испарился без прощаний и спасибов, едва Эдика отвлекли. Что делать – единственный вид благодарности в войне по имени «бизнес» – это неблагодарность.

Впрочем, вскоре «испариться» удалось и Эдику – все эти люди, которые к нему лезли, уже начали доставать. Его «спас» один хороший знакомый на машине. Он отвез Эдика в Российский музей – тому не терпелось хотя бы осмотреть пузыревское хозяйство, однако следом за новым директором с поминок быстро подтянулись и все сотрудники Российского музея, наплевав на окончание рабочего дня. Они поспешили поздравить Эдика и облаять Пузырева – того все не любили, жадину, не раз слышали ругань его с заместителем и потому своих истинных чувств скрывать не собирались. Глядя на их веселые, счастливые лица, человек со стороны не поверил бы, что люди приехали с похорон. Улыбался и Эдик, а когда его поздравили с меткими выстрелами, даже захохотал. Эдик подтвердил высказанные надежды, что перед Российским музеем открываются грандиозные перспективы, в том числе и по части зарплаты – и в стенах музея закипело веселье. Молодежь сбегала за вином и закусью, сдвинули столы в одной из мастерских – и поминки по Пузыреву зазвенели радостными голосами.

Лишь один человек, кроме Эдика, не принял участия в веселье. Несчастная, заплаканная Людочка, прежде чем вручить ему ключи от сейфов и кабинетов, целый час рыдала на груди Эдика. На похороны бедняжку не только не позвали – это бы ладно, пришла бы сама, ведь на последнее прощание не приглашают – но даже запретили под угрозой жестоких репрессий. Тормознула блондинку Людочку брюнетка Пузырева. Вдова позвонила Людочке и наобещала, если увидит – набить, выдрать, ободрать, вывернуть. Людочка перетрусила, не зная, что на похороны придут еще шесть блондинок, а на семерых блондинок не нападет никакая брюнетка. Разве что на парочку…Эдик понимал страсть Пузырева и вполне разделял его полушутливую теорию-оправдание. Мол, брюнетки, они хищницы, они всегда сбивают мужчин еще на «взлете», они седлают его и ездят, но рано или поздно замученный, затравленный мужчина инстинктивно, как раненый зверь к целебной траве, тянется к спасительным блондинкам. Пузырев творчески углубив теорию Ростовцева, доказывал Эдику, что в России до сих пор сохраняется своеобразный матриархат брюнеток, которые и пригнали сюда своих мужчин, сидя сзади низ на лошадях. Земля оказалась скудная и холодная, и если б ее не согревали своими спинами завоеванные северные дурочки-снегурочки с льняными волосами, вряд ли бы россы здесь задержались. Европу от монгольского нашествия спасли блондинки, считал Пузырев. У брюнеток куча проблем, решать которые приходится мужчине. У блондинок проблем нет, кроме одной единственной – она сама проблема. Брюнетки хитрые, перекрашиваются в блондинок, именно так и поймала в свое время молодого Пузырева его супруга. Блондинки, правда, тоже перекрашиваются в брюнеток, но по другой причине – когда уже нет сил отбиваться от мужчин. От брюнеток – делился Пузырев – веет жестоким холодом мысли, от блондинок веет покоем, они тупенькие. Будь Людочка перекрашенной брюнеткой, Эдику не удалось бы вырваться из ее объятий, но Людочка – настоящая блондинка, плакала просто так. Эдику пришлось ее успокаивать, а поскольку успокоить блондинку можно только одним способом, то дело закончилось на роскошном диване, который бедняга Пузырев купил буквально перед своей смертью, но так и не успел «обновить».

Одним словом, в эту скорбную ночь в Российском музее сверху донизу кипела пьяная оргия, ибо сотрудники и реставраторы, в основном молодежь, вызвонили своих подружек-плакальщиц с их подружками, поплакаться с женатиками, и только разве в древности, у скифов и россов, бывали еще такие веселые поминки. Российский музей свято хранил традиции предков. Только охранники музея щелкали зубами, с завистью прислушиваясь к женскому хохоту и громкой танцевальной музыке. Им и по стопочке не поднесли. Если кого и гонял Пузырев из своих работников, то только их, дисциплина держалась и после его смерти. Воры умеют охранять свое богатство.