ГЛАВА 24. Явление слона
Иван Иванович Пузырев вышел из Российского музея и остановился перед проезжей частью, на тротуаре, ожидая, когда подкатит его «Мерседес», который выруливал с автостоянки поодаль здания, вдохнул горьковатый, уже с привкусом осени, теплый воздух всей своей грудью – и получил три пули: две – в сердце, одну – в середину лба, от тормознувшего в двух шагах мотоциклиста на Хонде, в темном шлеме и перчатках. Пузырев умер мгновенно. Об асфальт стукнулся брошенный пистолет с глушителем, а взревевший мотоцикл унес убийцу в поток уличного движения, и все…
Брошенный пистолет системы «Вальтер» милиция изучила уж с не меньшим тщением, чем сам Пузырев изучал в свое время живописные раритеты перед реставрацией. Единственный след никуда не привел. Пистолет чистый, нигде не «засвечен», но Эдик, выслушав следователя, в отличие от него твердо знал, кто направил пули – проклятый убийца Онищенко. Сбрендивший полковник. Сбесившийся маньяк. Они все там, в ФСБ, люди с перекошенной психикой, привыкшие решать все проблемы насилием. Преступники в погонах.
Эдик понимал всю несправедливость подобных мыслей, но принадлежность Онищенко к ФСБ мешалась отнестись с доверием к следователям оттуда – дело это у милиции почти тут же забрало ФСБ. Полковник не мог раздвоиться, не мог убивать Эдика в степях и почти одновременно стрелять в Пузырева. У него был сообщник. Или сообщники. Стрелявший в Пузырева сам наверняка имел корочки ФСБ. Может быть, им был как раз этот худощавый майор, или его коллега, второй следователь с колючим недоверчивым взглядом? Они и допрашивали Эдика «тепленьким», чуть ли не с трапа самолета, привезя его в тесный кабинет на Лубянке. Только в смерти майора Гольцова подозревать их было нельзя – это сделал сам их главарь Онищенко. Труп Гольцова был найден на конспиративной квартире, по запаху, соседями. Смерть его наступила от удара по голове твердым тяжелым предметом, и она только опередила вторую, от большого количества снотворного в крови. ФСБ расследовало смерть коллеги уже с неделю и нащупало определенный след – кредитная карточка на четыреста тысяч долларов, найденная в квартире Гольцова. Она привела к Эдику, с чьего счета и были переведены деньги. Гражданин Поспелов заинтересовал гэбистов-следователей. Эдуард Максимович числился заместителем Российского музея и находился в командировке, но когда его начальника Пузырева уложил неизвестный киллер, этот Поспелов заинтересовал их так сильно, что фейсы забрали дело об убийстве Пузырева в свои руки и объединили их в одно.
Едва Эдик понял это, он затосковал и принялся разглядывать стены, холодные, серые и неприветливые. Когда следователи узнают, что и полковник Онищенко, с которым работал Эдик, тоже мертв, они посадят Эдика. Сразу же. А если подельники Онищенко – сразу и убьют. Слабое сердце – их вечная отмазка, им не привыкать. Но даже если честные опера – посадят в камеру непременно. Больше некого сажать. А он трупами обложился.
Эдик отвечал, с тоской ожидая вопроса про Онищенко, но так и не дождался. Пришлось сказать самому, когда объяснял – где пропадал, да что делал в степях. Сожалельная фраза о том, что полковник ФСБ Онищенко, с которым он работал консультантом по делу о «черных археологах», умер совсем вот-вот…от укуса гадюки, заставила худощавого опера подпрыгнуть, а второго, с колючими глазами, достать наручники. Однако защелкнуться им на руках Эдика не пришлось. Объяснения Эдика выглядели убедительно, а презумпцию невиновности пока не отменили. Фээсбэшники пепелили Эдика взглядами, и в их глазах вовсе не читалось желание проверять его слова, нет, там читалось другое – затащить Эдика в уютный ихний подвал с запахом свежей воды, крови и блевотины, и пинать от души, для экономии времени и сил, пока не расколется…убийца проклятый…мафия недоделанная. Но пока приходилось делать вид, что верят. До первой зацепки. До первого противоречия. Один из «фейсов» тут же принялся названивать по черному устарелому телефону своим коллегам в том южном городке, где лечили руку Эдика. Оказалось, что труп полковника уже нашли случайные колхозники, и смерть действительно наступила от укуса змеи. Про джип, простреленный пулями, ничего, к счастью, не сообщили. Эдик надеялся, что и не сообщат. Он верил людям. Колхозники тоже любят на джипах раскатывать. А сговор с гадюкой Эдику не пришьешь. С чего она тогда и Эдика укусила? Мало ей заплатил? Фейсам пришлось проглотить его версию, где он, геройски отдирал гадину от полковничьей шеи, за что и поплатился. От прочих трупов его защищало пока что алиби, которое легко проверялось – у врачей, бомжей и прочих свидетелей.
Конечно, у оперов нюх. Конечно, все алиби они проверят. А пока они вцепились в самое слабое, по их мнению, место – за что Эдик отвалил майору Гольцову четыреста тысяч зеленых? Так и впивались взглядами, так и фотографировали реакцию. Объяснения о дружбе и даже взаймы их не интересовали, их интересовал шантаж со стороны майора, которому уступил Эдик, шантаж, который приведет к «заказухе» на убийство майора-вымогателя. И они изменили вопрос – откуда вообще у Эдика, простого заместителя простого музея, выросли на счету эти семь миллионов?
За консультации – терпеливо объяснил Эдик, и это было все, что могли вытянуть опера. Все вопросы Эдик переадресовал к мистеру Уэстлейку, США, штат Нью-Йорк, который и оплатил консультации, ссылаясь на коммерческую тайну. Налоги с этой суммы, законно заработанной, уже уплачены, а соответствующий договор Эдик готов представить. Все законно, шантаж тут не растет.
Конечно, оперов очень заинтересовало, что такого научного знает подлый Эдик, за что можно отвалить семь миллионов? Все военные секреты России столько теперь не стоят. Чем занимается этот прохиндей, аферист и убийца, который сидит перед ними?
Но вскоре после начала допроса они повысили Эдика до организованной преступности и злостного мафиози. Дело в том, что в кабинет принялись названивать их начальники, с каждым разом все выше и выше рангом, и все интересовались – в чем подозревается господин Поспелов и когда его, наконец, отпустят? Желание попинать Эдик возрастало все больше и больше, но выражалось пока что только в пинках по ножкам стола, которые ощущали локти Эдика на этом столе. Но их мечте не пришлось сбыться. Наконец, позвонил сам директор ФСБ и попросил отложить допрос – и операм пришлось ограничить свои репрессии только подпиской о невыезде.
Эдик куда больше оперов был удивлен своей значимостью. Конечно, он олигарх, но кто об этом знает? Оказалось, знают хотя бы в Министерстве культуры, откуда и пошло давление вплоть до…как потом оказалось, сам министр культуры звонил, интересовался, тем более, что допрос устроили так некстати – во время подготовки к похоронам Пузырева, нельзя ли отложить допрос? На похоронах ждали Эдика, очень и очень ждали…вот чертово ФСБ! Нашло время…
На выходе с Лубянки Эдика ожидало аж три машины, присланные заинтересованными лицами, и он уехал, как и подобает мафиози и олигарху – с сопровождением и мигалками. Эдик начал осознавать свою значимость для российской культуры только в машине, где малознакомый тип из министерства сообщил ему новости. Для него новости, по привычке покойного все скрывать даже от заместителя. Оказалось, что Пузырев заключил множество контрактов и договоров – и ладно бы, с российскими партнерами вроде музеев – хрен бы с ними…хотя иных, вроде Эрмитажа, хреном накормить трудно – Пузырев назаключался с заграницей, да с самой крутой, вроде Лувра, Королевского музея Великобритании и прочих корифеев мировой культуры. Не это явилось для Эдика новостью, хотя о многих договорах услышал впервые. Новостью для него и Министерства культуры явилось то, что все эти крутые забугорники – все! Как с цепи сорвавшись, требовали личного подтверждения этих контрактов и договоров от Эдуарда Максимовича Поспелова, вежливо игнорируя заверения чиновников Минкульта и даже самого министра. Если грубо, министерское слово им до фени. Да и если разобраться – кто такой министр? Кто его знает, третьеразрядного министра второстепенного государства? Какой из него, чиновника, гарант и партнер? Кто ему поверит, чиновнику? Нет, они все министра уважают, но…без личного подтверждения мистера Поспелова соглашения замораживаются. Тогда у Эдика и зародилось странное чувство, которое он не сразу понял, и оно крепло все больше – так мог бы чувствовать себя слон, который тихо-мирно шел по джунглям, протаранивая лбом и бивнями дорогу среди лиан и стволов, занятый делом до отказа, и при этом ничуть не обращавший внимания на кучу мартышек, что визжали на его спине, прыгали, скакали и теребили плотную попону, которой был накрыт слон…, но вот попона сползла на землю, и мартышки обнаружили, что под ними не попона, а слон – ну, мартышкам без разницы, и после минутного замешательства они кинулись спрашивать разрешения кататься на его спине. Эдику что? Он привычный. Только неудобно, что все уставились. Он скромный слон. Вот примерно такое чувство. А мартышкам по фигу – кто везет, слон или попона.
Прибыли к началу церемонии. Только потом Эдик понял, что удача тут не при чем – без него не начали бы. За гробом «крестного отца» новой российской культуры должен стоять его преемник. Но пока удивило, что похороны смахивают на какие-то криминальные, будто не директор музея в гробу, а «вор в законе». Впрочем, народ не ошибается. Целое стадо навороченных дорогущих иномарок, толпа провожающих с такими мордами разъетыми, что бандиты могут завидовать, из пышных венков – целая река, и даже оперативная съемка под милицейской охраной, не говоря о двух автобусах с ОМОНом.
Венки и своих представителей на похороны прислали все крупнейшие музеи мира, не говоря о мелких и российских. И каждый норовил пробиться к Эдику и выразить свои соболезнования. В их глазах светилось почтение к Пузыреву и желание подружиться с Эдиком. На Дюбуа поглядывали с завистью – тот лично поздоровался за руку с Эдиком, а сам Пузырев, говорили, бил ему рожу. Сумел пробиться и директор Нью-йоркского музея, ему помог Уэстлейк, который так и не отошел бы от Эдика, если бы не крепкие плечи чиновников из Министерства культуры, оттеснявшие желающих. Мешали работать. Комиссар Верже подошел с двумя милицейскими генералами, выразил соболезнование и подарил Эдику не пистолетик, а пистолетище неизвестной системы со всеми документами и разрешениями, а один из милицейских генералов извинился за необходимость съемок на видеокамеру – поступила оперативная информация о присутствии здесь главарей из МТС-33, возможно, загримированных…ничего, компьютер потом их «разгримирует»…, некий Педро Гонсалес и Михель Родригес, венесуэльцы, те самые, что пытались бросить тень на Российский музей.
Еще в машине чиновник озадачил Эдика сафьяновой папочкой, которую теперь даже на кладбище, так и держал перед ним раскрытой. В принципе, Эдик был в курсе большинства задумок, но порой новости озадачивали. Договор о выставочном туре по России коллекции современных художников Нью-йоркской галереи? Они, что? За океаном, рехнулись? Разориться хотят? Ведь за свой счет…что Пузырь наобещал галерейщикам? Ничего, чего не смог бы Эдик – но что конкретно? Против таких Эдик ставил вопросительный знак – требовались уточнения, после чего кивал чиновнику и тот ставил галочку, как знак принципиального «да». Но большинство договоров в списке проходило без вопросов. Договоры с Лувром, с Венецией, затем Дрезден, с тамошней галереей, да, подтверждает, Каир, Багдад – в принципе – «да», только мелочи утрясти…большинство уже обсуждалось с Пузыревым, знакомо. Чиновник, что держал папочку, невысокий, по плечо Эдику, то и дело привставал на цыпочки, глаза странно испуганные. Однако, обращался со всеми прочими, как с мелюзгой. Оказалось, второй замминистра, но такой, что первей первого – друг детства самого министра, который тоже присутствовал на похоронах.
– А это что? – вдруг опешил Эдик.
– Что такое, Эдуард Максимович? – заволновался человечек. – Ах, это… Совсем недавняя договоренность Иван Иваныча с музеем Австралии. Они утверждают, что устная договоренность достигнута. Я записал с их слов. Что-нибудь не так?
Эдик очумело пялился в текст. На кой черт сдалось это Пузыреву?! Конечно, дело выгодное, обмен выставками…но что можно подделать у аборигенов? Бумеранги? Чучела кенгуру? Бусы? Смешно.
– А что за копию просят австралийцы? Тут неразборчиво, – хмуро спросил Эдик, надеясь, что это какой-нибудь второстепенный художник.
– Сейчас… – чиновник привстал на цыпочки, – ах, да! Копию Леонардо да Винчи…
Эдик чуть не плюнул от досады. Где их напасешься, Леонардов? Их всего три штуки имелось в распоряжении Российского музея. До отъезда Эдика, по крайней мере. И все уже обещаны кому-то.
– Этого договора я подтвердить не могу, – твердо сказал Эдик. – Я полностью не в курсе.
Человечек заволновался. Казалось, вот-вот заплачет.
– Эдуард Максимович! Это же уникальный шанс! Уникальный! Коллекции Сиднейского Королевского музея еще никогда не было в России. Причем они согласны нести все расходы по авиаперевозкам туда и обратно, и даже наши, внутри страны!
Еще бы они не оплачивали, Эдик скривился. За Леонардо они столько выручат, что…впрочем, за «копию» да Винчи Пузырев что-то с них собирался содрать, это ясно,…сколько они обещали? Впрочем, об этом потом. Главное – где взять Леонардо? Может, Пузырь расколол-таки Эрмитаж на парочку?
– И почему в плане тура Эрмитаж первым номером? – хмуро спросил Эдик. – Они же фонды со страшной силой жмут. И чтоб Иван им подарки делал?
– Эдуард Максимович! – Из толпы, обступившей на некотором расстоянии собеседников, вылез мужчина с помятым, мешки под глазами, лицом. – Я бы хотел, кстати, поговорить с вами на эту тему. Я – представитель Эрмитажа…
– Неужели решились отдать на реставрацию Леонардо? – насмешливо спросил Эдик. – Или даже просто так?
– Одного, кстати, действительно обещали Иван Иванычу… – начал было выступивший, но чиновник замахал рукой:
– Не мешайте работать, господин Макаров! Успеете. Отойдите, живо. Эдуард Максимович, этот контракт с Австралией необходимо заключить. Ради российской культуры. – Он понизил голос. – Это личная просьба министра…прошу вас…мы готовы помочь…даже финансами в этом вопросе…
– Тогда, в принципе, я не возражаю, – сказал Эдик, удивляясь про себя уступчивостью эрмитажника. Странно. Неужели Пузыреву удалось сломать этих волков? Но тут же спохватился: – Но…какое я имею право обнадеживать людей? Я вообще не понимаю – какие у меня для этого полномочия?
– Как?! Разве вам не сообщили? – поразился чиновник. – Вы же назначены на место Иван Иваныча. Уже три дня вы – директор Российского музея. Приказ министра подписан. А кого еще назначать?!
У Эдика вдруг дрогнули колени. Он посмотрел на окружающую толпу и ощутил себя беззащитным. Слабым. Только в этот миг он понял, как же мало ценил Пузырева. Это он, словно скала, защищал Эдика от напора этого безжалостного мира и принимал на себя все его удары. Он бился с ним один. Он пал. Теперь драться с этими людоедами придется Эдику. Нет, он не выдержит. Он слишком верит людям, чтобы драться с ними. Разум принялся искать причины для отказа, но взгляд на свою прокушенную гадюкой, еще опухлую руку, сжимавшую «Паркер», вызвал прилив уверенности в себе. Это судьба. Все предопределено. Не это ли видел Господь, когда дал ему Знак Прокушенной Руки в грузовике. Она подхватит меч, упавший из руки Пузырева. Уже подхватила, вот он, зажат в руке…
– Мне надо подумать… Такой пост…я не справлюсь… – его вялые возражения чиновник затаптывал, как падающие в сухую траву искры.
– Даже не думайте, Эдуард Максимович! Нас попросту не поймут…в какое положение вы ставите министра? – Он шипел словами как из брандспойта.
– Я…мы…мы с Пузыревым… – бормотал Эдик уже скорее по инерции, понимая, что рубить нужно уже сейчас – иначе зачем было подхватывать меч «Паркера»? – У нас…то есть, у Иван Иваныча имелись планы насчет Третьяковки. Я планировал…
– Я в курсе, – зашипел человечек, – но вы же не сможете возглавлять еще и Третьяковку. Но мы обещаем склонить ее руководство к самому полному сотрудничеству с вашим музеем.
Как не старался он понизить голос, кому надо, услышал, и из толпы выделился на этот раз уже знакомый Эдику директор Третьяковки, тучный, интеллигентный даже на вид старикан.
– Позвольте, Леонид Николаевич! – густым басом сказал он возмущенно. – Я надеялся, что вопрос о сотрудничестве снят!
– Позже обсудим, позже! – Леонид Николаевич умел, когда надо, повышать голос. – Оставьте свои надежды. Решать в данном случае будет министерство.
– Что – решать? – Старикан не сдавался. Из старых «совков», он все еще жил старой ахинеей.
– Вопрос о ваших фондах, – Эдик тоже повысил голос. – Мой Центр должен их осмотреть и отреставрировать. Как договаривались с Пузыревым.
– Я впервые слышу… – у старикана от такой наглости выпучились глаза и заклинила говорилка, этим и воспользовался министерский чин, замахав на того руками, как мельница:
– Позже, позже, не мешайте работать!
Не успел оттесненный директор затеряться в толпе, как он уже заверял Эдика, что все фонды Третьяковки, разумеется, перейдут под контроль и в полное распоряжение Российского музея.
Эдик не сдался. Он завел речь о фондах Эрмитажа и Русского музея. Леонид Николаевич, разумеется, обещал стереть эрмитажников в порошок, при этом зябко, словно от озноба, передергивая плечами…Эдику вдруг стало его жаль. Эдик вдруг понял, отчего собеседника шьет нервная дрожь – да ведь он сдает экзамен…под стылым волчьим взглядом крупных западных заправил культуры – сумеет ли ихнее министерство договориться с Эдуардом Максимовичем или нет, не тянет еще до современного уровня развития культуры? Стоит оно того, чтобы иметь с ними дело? Они же – договорились. Николаевич обещает что угодно – понял Эдик. Что-то министерство культуры, конечно, решает, но…далеко теперь не все. Вопрос о фондах Эрмитажа придется решать самому.
– Ну, хорошо. Если Эрмитаж согласен сотрудничать… – взгляд Эдика в сторону эрмитажника остался без ответа, – тогда я согласен занять пост директора. Продолжим?
Чиновник вытер пот со лба рукавом пиджака, и они продолжили. Договор с Токийским музеем, Сингапур, Дели…Пузырев явно вторгался в Азию, и та явно сдавалась. Договоры касались выставочных туров по азиатским странам коллекций Российского музея. Как и везде, в выставочном бизнесе существовала конкуренция, и достаточно жесткая, но сейчас, окинув одним взглядом сферу достижений, Эдик понял насколько велики успехи Пузырева – он завоевал почти весь мир. Разве что Антарктида не желала сдаваться, и то только потому, что Пузырев забыл предложить. Предстоит масса работы. Реставрационный Центр, пожалуй, придется расширять. Однако наглость и захапистость Пузырева казалась странной. Объяснение только одно – Пузырев был уверен в разгроме Эрмитажа. И чиновник это подтвердил вроде. Хотя в глубине души Эдик сомневался в столь легкой победе – Пузырев, скорее всего обманывался. Питер – это же оплот российской культуры, так легко не сдадутся.
Наконец, из церкви на кладбище привезли гроб с телом Пузырева, после отпевания по православному обычаю, в сопровождении вдовы, детей и других близких и дальних родственников – тоже толпа порядочная, если не сравнивать с числом провожавших покойного коллег, друзей и партнеров, которые ожидали на кладбище. Гроб установили у разверстой могилы, и пошли речи, одна за другой – от мужчин, и закапали слезы – от женщин. Первым выступил министр культуры, сказал об огромной утрате для России, затем пошли чиновники помельче. Пришлось выступить и Эдику. Он тоже сказал об огромной утрате для российской культуры, о нелепости смерти, еще что-то, казенное, но чувство потери и горечи невольно оживило слова. Показалось, что у оратора даже выступили слезы, но это только показалось. Россы не плачут. Тем более, что мокроты хватало – шесть блондинок, стоявших кучкой, куксились и всхлипывали. Жена Пузырева, брюнетка, метала в них злобные взгляды. Эдик узнал только одну – Иветту, в компании с которой Пузырев изнасиловал фараоншу. И невольно подумал о мести фараона…поневоле станешь мистиком. Глядя в восковое лицо покойного, Эдик, прощаясь с ним, утешался мыслью, что Пузырев все-таки ощутил Дух Россов. Он умер не хитрым и лживым, с ленцой, хапугой, каким родился и воспитался, а Созидателем. Хоть немного. Не зря же нахапал «заказов«…не только из-за денег. Он поверил в возрождение российской культуры.
