ГЛАВА 16. Танькины заморочки

Рекламная акция в Лондоне денег лично Эдику не принесла. Деньги за проданные копии ушли государству и музею, то есть, Пузыреву. Сколько он там хапнул, понятно, не скажет, но Эдик понадеялся, что много, и подвалил, забыв, что количество денег лишь увеличивает жадность. Пузырев дал только десять тысяч и чего-то еще бурчал. Эдик просил стольник – именно столько требовалось на покупку загородного дома с участком подальше от Москвы.

– Сто тысяч долларов, – бухтел Пузырев себе под нос. – Нашел миллионера.

– Олигарх олигарху – друг и товарищ, – уныло сказал Эдик. – Иван, ну дай стольник. Надо же. Мальчишки заели.

Пузырев нахмурился, заговорил официально – так проявлялась крайняя степень недовольства, даже обиды:

– Эдуард Максимович, возможно, вы считаете себя в праве требовать эти сто тысяч, но я считаю по-другому. Хватает вам и мальчикам вашим – с горшковской коллекции. Позвольте напомнить – я ни цента не получил с нее, хотя договаривались о равной доле.

Эдик опешил.

– При чем тут горшковская коллекция? Мне пока некогда ею заниматься. Если Танька с Иваном чего и продали, по мелочи, то и черт с этой мелочью.

– По мелочи? – На толстом лице Пузырева змеей разлеглась усмешка.

– Я б знал, если что ценное, – раздраженно сказал Эдик. – я же с реставраторами работаю, все копии идут через мои руки.

– А зачем вам теперь копии, если можно продавать оригиналы? Горшков умер месяца два назад. Вы что, не знали?

– Не знал. Это новость…

– И Татьяна Витальевна вам ничего не сказала? – у Пузырева не голос, а сплошное недоверие.

– Ничего. – Эдик задумался. – Да я занят все время. Я ее редко вижу. Здороваемся только. Поговорить некогда. Наверно, я был в командировке.

– Я не был в командировке, – с остаточной обидой сказал Пузырев, – и я подошел к Татьяне Витальевне с некоторыми вопросами. Во-первых, коллекция завещана музею. Во-вторых, наша договоренность о половинной доле. В-третьих, вопрос продажи – кто будет этим конкретно заниматься. И ваша рыжая заявила в ответ, чтоб я катился. Я так понял, что это с вашей подачи.

– Танька? Послала? – Эдик не мог прийти в себя от удивления. Конечно, Таньке всегда денег не хватало. Ну ладно, Пузырев…но, выходит, она и его кинула, Эдика? Два месяца…Что ж она с коллекцией делает? Да уж не молится на нее.

– Иван Иваныч, – сказал Эдик, – не стоило обижаться и таскать обиды с собой. Я полностью не в курсе. Что ж, попробую вырвать свой стольник у Таньки.

– Желаю удачи, – Пузырев, наконец, заулыбался.

– Я разберусь, – пообещал Эдик. – Подзатыльников нахватается.

Однако от подзатыльников жену подстраховал Иван. Он угрюмился позади жены, в глаза не глядел и рожу перекашивал, словно ныли все зубы. Поймать Таньку в музее этим днем у Эдика не получилось, пришлось встречаться вечером, договорившись о встрече по телефону. В скверике, по старой привычке. Танька так и сверлила черными расширенными зрачками на зеленой радужке – с рыжей гривой волос и бледно-белой кожей – зрелище для художника. Такой агрессивной Эдик ее еще не видел.

– Это моя коллекция. Моего дедушки. Понятно? – заявила Танька вместо «здрасьте». Она явно старалась сдерживаться. «Ругательными грамотами» высокие договаривающиеся стороны успели немного обменяться и по телефону.

– Тань, мы так не договаривались, – сказал Эдик. – Иван, а ты чего молчишь?

Приступ «зубной боли» заставил парня замотать головой. Он промычал:

– Пусть Танька говорит.

Вдруг Эдик увидел, что его друзья – уже чужие. А они…они давно, видимо, так его видели. Редкие встречи, на бегу, в стенах музея, создавали у Эдика видимость прежних отношений. Он же все делал, что в его силах. Пузырев платил своему водителю две штуки, из своего кармана, а его жене Татьяне, единственной среди технического персонала – те же две штуки, и не в рублях, естественно. Так договорился Эдик. Что мог, он делал. Откуда такая агрессия?

– И скажу. – Танька упрямо склонила голову. – Хватит, Эдик. Ишь, присосался к нам. Ты всегда обманывал.

– Танюха, я Эда лучше знаю, – промычал Ванька. – Ничего он не обманывал. Зря ты Нортону веришь.

– А людям надо верить, – мстительно кривя губы, отрезала Танька. Ноздри ее раздулись и побелели. – Ты нас нагрел на бабки. Сколько тебе отвалил за Георгия Нортон? Десять кусков или двадцать? А за «Пятницу»? Чего молчишь?

– Спроси у Нортона, – довольно спокойно посоветовал Эдик. Ясно, что Танька не хочет ему верить. Так ей кажется выгоднее. Откуда эта жадность?

– А чего спрашивать – у него на роже все написано.

– Что написано?

– Что вы меня за дуру считаете. Иван, ты чего молчишь?

– Ты не права. Нельзя так… – пробубнил Иван.

– А дедушку моего больного грабить можно было?

– Ладно, давай короче. – Эдик посмотрел на часы. – Мы больше не друзья и не партнеры. Так?

– Коллекция моя, понятно?

– Ну, твоя. Я понял. Коллекция твоя. Что-нибудь еще?

Танька немного растерялась, не нашлась, что сразу ответить.

– Значит, ничего. – Эдику стало скучно. Немного обидно. Почему-то обида была на Пузырева. – Давайте останемся друзьями.

– Непременно, ага. Если денежки вернешь, которые украл.

– Верну, как только уточню у Нортона – сколько мы там наворовали у тебя, – насмешливо обещал Эдик. Он обратил внимание на то, что Танька стоит набок, словно собирается упасть…и упала бы, не упирайся спиной на грудь Ивана. Отступи тот на шаг, так и шлепнулась бы.

– Давай, давай, уточняй. – Танька, усмехаясь, змеей извернулась и повисла на муже. – Не мешай нам травку мять. Идем, Иван?

Тот почему-то обозлился, встряхнул жену, мотнул шеей, повернулся – и пошел к выходу, потащив за собой и ее…

Что-то у супругов явно было не так, но Эдику их проблемы не решать. Где-то нужно снять стольник, и почему бы не у Нортона? Эдик давненько не встречался с ним, погрузясь с головой в свою работу. При встрече Нортон выразил удивление – уже погасшее, остаточное, и досаду, крепенькую тем, что Эдик отказался работать с горшковской коллекцией. Эдику удалось перехватить англичанина у знакомого художника уже поздним вечером. И рта не успел раскрыть, как Нортон принялся убеждать его вернуться к работе над коллекцией.

– Ведь это неплохое, налаженное дело, – удивлялся англичанин.

– Я был занят, – сказал Эдик. – Новая работа отнимает много времени. Я – замдиректора Российского музея. Не слышал о таком?

– Постарайся найти время, – настаивал Нортон. – Эд, с Татьяной Витальевной невозможно вести дела. Она фантазерка. Не верит моим оценкам. Часто я ее просто не могу понять.

– Я тоже, – сказал Эдик. – Да ну ее, и Таньку, и коллекцию.

– Тебе что, деньги не нужны? – подозрительно спросил англичанин.

– Как раз нужны. Забудь ты про Таньку, лучше вот над чем подумай – Рембрандта не купишь? Или Шишкина? Есть Васнецов, Репин, Куинжи, Айвазовский…да, в принципе, для тебя – все есть. Малевич, Шагал… – Эдик задумался, – ну и зарубежные художники, пожалуй, почти все, перечислять лень.

Англичанин давно знал Эдика и потому мигом забыл про горшковскую коллекцию. И соображал хорошо. Оглянулся по сторонам – нет ли чужих ушей – и понизил голос:

– Не понял. Откуда у тебя могут быть…это связано как-то с музеем?

– Ну да, – сказал Эдик. – Я же заместитель. Уэстлейк нас в музее полно картин.

– У вас разве частный музей? Я считал, что Российский…

– Какой частный? Государственный. Поэтому картины у нас гораздо дешевле. А тебе по дружбе – совсем задешево. Деньги нужны – стольник. Нет, сто десять. Червонец – для мамаши мальчишкиной. А то никак не приедет.

– Какая мамаша?

– Мальчишкина. Это неважно. Хоть одолжи, на недельку.

– Для мамаши… – тупо сказал Нортон, – на алименты?

– Нет. Просто ей деньги нужны, – терпеливо сказал Эдик. – Я ей два раза высылал, она все не едет. Я ей телефон сотовый купил и послал – она и по нему денег просит. – Эдик задумался. – И ведь опять не приедет, когда получит перевод. Наоборот, заглохнет на месяц. Может, если фигу ей послать, тогда приедет? Ладно, хоть стольник одолжи. Без червонца. Мамаша обойдется.

– Отстань, пожалуйста, со своей мамашей, – нервно сказал замороченный англичанин. – Меня твой музей интересует. Впервые слышу, чтоб из государственного музея…продавали картины. Если б тебя не знал, счел бы шуткой. Разве так можно? Какое ты имеешь право продавать картины?

– Я же начальник. Ну, заместитель, но мы с начальником заодно.

– И что из этого? Вот, разве директор Третьяковки смог бы продать мне, скажем, Васнецова «Трех богатырей»?

– Мог бы, – сказал Эдик со вздохом. – Но он же из старых «совков». Они запуганные. Работать не умеют по новому. Но я буду иметь в виду «Трех богатырей». Третьяковку надо продавать – мы с Пузыревым подумываем над этим, но…пока некогда. Руки не доходят.

Англичанин уставился в лицо Эдика очень внимательным взглядом. И чего-то в нем отыскал. И спросил, нервничая все больше:

– Уточни, Эд. Вы продаете Российский музей?

– Ну да. – Эдик начал терять терпение. – А что еще с ним делать? Он же убыточен. Значит, никому не нужен. Вот и продаем.

Англичанин тупо молчал. Эдик жалел немножко этих иностранцев. Жесткие, практичные и прагматичные, по сравнению с мудрыми россиянами они во многом остались наивными детьми.

– А вы…не боитесь?

– А чего бояться?

– Что посадят. В тюрьму.

– За что? – изумился Эдик. – За картины? Так они на фиг никому не нужны.

– Но музей – государственный?

– Ну и что? – Эдик начал закипать.

– Ничего. – Нортон смотрел подозрительно. – Такие картины мне не нужны. Ты же в курсе, Эд, что уголовщина – не для меня. То, что ты предлагаешь… Эд, не ждал от тебя такого.

Они не поняли друг друга. Эдик не сумел найти подходящих слов, чтобы выразить мироощущение россиянина в России – англичанину. Потом нашел, задним числом – всем же плевать – но тут же понял, что это могло бы убедить лишь россиянина. Англичанин бы не поверил. Чтобы расшифровать эти слова, надо тут родиться.

Нортон все-таки одолжил сто тысяч Эдику, и тот на прощание сказал:

– Ты все-таки загляни к нам в музей, Роберт. Просто из любопытства. Работаем с восьми до восемнадцати, входной билет – двадцать рублей. Может что и подберешь, в счет долга.

Нортон решил нанести визит в музей через пару недель. Эдика вызвала смотрительница.

– А! Это ты! – обрадовался Эдик. – Надумал, в счет долга? Есть Брюллов, Иероним Босх и еще кто-то на подходе, уточню сейчас у своих парней. Выбирай. Если не торопишься – выбирай любого, что на стенках висят. В течение недели будет готов. За стольник. Кстати, жаль, не взял у тебя больше – мамаша приехала со своим мужиком, и все равно пришлось у Пузырева одалживать.

– Неделя…мамаша… – Нортон захлопал глазами, – я ничего не понимаю, Эдуард.

– Уэстлейк меня дел много. Ты пока прогуляйся по музею. Посмотри, подумай. Потом подойдешь. Кабинет на втором этаже, с табличкой «заместитель». – Эдик убежал обратно. Подумал, что Нортон мелковат для российского бизнеса. По мелочи – да, идеальный партнер. Но расти надо в любом деле. Тормозит англичанин.

Эдик ошибся. Роберт Нортон оказался достойным отпрыском своих предков, английских сэров, с сигарой и стэком, завоевавших полмира. Чутье на подделки у него имелось, соображал он неплохо, поэтому через три часа появился в кабинете Эдика со сверкающими глазенками – такие бывают у подростков, нацеленных впервые зажать подружку в темном уголке. В кабинете Эдика сидел вразвалочку один из ребят-реставраторов, и Нортон решил подступить к делу с другого конца:

– Так что там с мамашей, Эдуард Максимович?

Движением подбородка Эдик отпустил реставратора и сказал:

– Интересного мало. Приехала со своим мужиком, и начали орать. Все. Мальчишки на мамашу. Та – на мальчишек.

– А мужик?

– Мужик самый спокойный. Он только потом орал, когда машину покупал в автосалоне.

– На кого?

– На всех. Чтобы заткнулись и не орали. На Кольку больше – это второй, фальшивый мальчишка. Он первый там заорал. Из-за машины…

Но тут за реставратором закрылась дверь, и Нортон спросил:

– Я видел там, в музее, я видел парочку мальчишек. Какой настоящий? По-моему, они все…или я ошибаюсь?

– Нет, оба фальшивые. То есть, настоящие.

– Какого художника?

– Неизвестного. В принципе, я числюсь отцом, – сказал Эдик.

– Это понятно, – сказал Нортон, посмотрев еще раз на дверь. – Мне настоящий нужен. Он где?

– Вечером будут дома. Оба будут. На кой черт они тебе сдались?

– Естественно, хочу продать. Но только настоящего.

– Ты о чем говоришь? – изумился Эдик. – Ты разве работорговец?

– Я о картине. «Мальчик в охотничьем костюме» Филдса. И еще «Мальчик в голубом» Пикассо. А ты про каких?

– А я о своих оболтусах. Теперь понял. Филдс, он же почти никому не известен. А Пикассо…по-моему, давно продали. Возьми лучше Модильяни. Завтра будет готов – вот, сейчас с реставратором говорил.

– Нет, только Филдс. – Нортон насупился. – Ты знаешь мое отношение к закону. Только ради Филдса…для одного старого лорда, друга моего отца. Он собирает именно работы Филдса. Кстати, почему – два мальчишки? Уэстлейк тебя же один всего, помнится.

– Был один, – обеспокоено сказал Эдик. – Димка. Он с женой остался. Теперь еще двое…образовались, Витя и Коля. А насчет Филдса…, тут некоторая сложность. Тебе ведь с документами, раз для друга отца, значит, через Пузырева. Он продаст, но за сколько? Черт его знает. Я б тебе Филдса за стольник отдал, который должен. Но без вывозных документов. Через неделю.

– Нет, мне нужны официальные документы. За Филдса я готов выложить…

– Меньше десяти, – предупредил Эдик, Пузырев и разговаривать не будет. А мой долг?

– Твой долг – само собой, погашается, если я получу Филдса. Но десять – это невозможная цена. Твой директор – просто пират. Максимум – пять.

Эдик задумался. Скупость Нортона оказалась необычной. Спросил:

– Пять – чего?

– Миллионов, разумеется, – сердито сказал Нортон.

– С ума сошел! – ужаснулся Эдик. – Не вздумай Пузыреву такое загнуть. Десять тысяч долларов – вот что я имел в виду. Лично Пузыреву, из рук в руки. Ну, и в кассу – копейки какие-то. Точнее, рубли. Пять или шесть тысяч. Ты – мой друг, тебя грабить не станет. Но тебе придется пожертвовать на российскую культуру. Хоть сколько-нибудь. На счет Министерства культуры. Оно бедное. Теперь вот автопарк меняет, машины для чиновников. С «Мерседесов» пересаживаются на «Вольво». Тысяч пятьдесят. Хватит им, оглоедам.

Нортон думал с минуту. Потом вздохнул:

– Ладно. Хотя чего-то я не понимаю, наверное. Лучше о мальчишках расскажи. Как это образовались? Нашлись?

Эдик подумал.

– Нет. Я их не терял. Откуда-то взялись. Оба фальшивые, но считаются настоящими.

– Как картины в вашем музее? – обрадовался Нортон.

– В Российской музее только подлинники, – тоном учителя поправил Эдик. – Как и мои мальчишки.

– Не понимаю.

– Ты с Запада, – с досадой сказал Эдик. – Может, еще раз прогуляешься по нашим залам? Только смотри не глазами коллекционера, а глазами обычного рядового зрителя. В том числе и чиновника из этого самого Министерства культуры.

Нортон предпочел, видимо, сделать это мысленно. Минут пять он сидел и молчал, потом что-то в лице дрогнуло, глаза просветлели:

– В самом деле, я же пожертвую им пятьдесят тысяч. В Российском музее могут висеть только подлинники. Я же куплю копию. И почему бы мне… не покупать у вас копии? В начале Филдса. А потом…

– Ну да, – сказал Эдик. – Мы же торгуем копиями. Направо и налево. Хоть что закупай.

– Я пожертвую Министерству культуры шестьдесят тысяч, – сказал Нортон. – Для российской культуры ничего не жалко. Пусть твои мальчишки растут культурными. Это их мамаша приезжала, кстати? С мужиком?

– Ихняя, только я поначалу не смог ее в этом убедить. Признала только одного. И все время жаловалась, что Жигули ее мужика еле тащатся. Старые Жигули. И одного-то мальчишку навряд ли выдержат. Пришлось покупать им Мерседес за двадцать пять тысяч с иголочки. Она просила еще двадцатку на бензин, тогда и второго могла узнать, но двадцатки не было, а тут еще мужик ейный принялся орать, что машина с иголочки новенькая, а мальчишки шерстью мусорят, еще гадят, да и везти их бесполезно – сбегут на первой же остановке.

– Шерстью? Гадят? – переспросил заинтригованный англичанин.

– Мальчишки идут в комплекте с котом и собакой. Зачем мне кот и собака? Мне чужого не надо. Они мальчишкины.

– Понятно. Такие, конечно, сбегут, – согласился Нортон.

– Да. Стоило посмотреть на их противные ухмылки. Даже кот ухмылялся. Мамаша посмотрела и вспомнила, что квартира у них все равно маленькая, всех не вместит. И уехала с мужиком одна. Так я и не понял – зачем приезжала?

– Наверное, с детьми повидаться, – предположил Нортон. – Мать все-таки. Святое чувство.

– Я так и подумал, – сказал Эдик. Обещала в другой раз забрать всех. И кота. Когда квартира будет побольше.

– Эдик, я ей куплю квартиру, – сказал Нортон. – Только обещай мне никогда не рассказывать о мальчишках.