Глава 16
Я принимаю горячий душ. Чищу зубы до ослепительного блеска. Наслаждаюсь простыми удовольствиями, которые получаешь от вымытых волос и новенькой, с иголочки, одежды. Наконец я выхожу из ванной комнаты, завернувшись в полотенце. Итан на мгновение обнимает меня за талию.
— У меня в ушах больше нет ни песчинки, — заявляю я.
Он смеется, но я вижу, что сейчас он старается быть со мной особенно деликатным. Рассказанная мной история произвела на него впечатление.
Итан уже успел соорудить себе на дурацком диванчике постель из простыни, подушки и одеяла.
— Он разве не раскладывается?
— Оказалось, что нет. Да ничего, все нормально, — весело говорит он.
Это не диван, это какая-то… какое-то кресло на двоих. Я довольно высокого роста, а Итан еще выше. Чтобы на нем устроиться, ему придется сложиться вдвое.
— Ты уверен, что сможешь тут спать?
— Абсолютно. Никаких проблем.
— Помню, спать сидя у тебя тоже получилось без проблем.
Итан снова смеется и отправляется в ванную. Слышу, как он яростно трет щеткой зубы.
Выключаю верхний свет. Снимаю полотенце, надеваю чистые майку и трусики. Откидываю покрывало, залезаю под одеяло. Свежий пододеяльник и простыни белые как снег. Я поворачиваю на подушке голову и, наслаждаясь великолепным зрением, гляжу сквозь открытую балконную дверь: где-то там должен быть виден кусочек океана.
Из ванной в одних трусах выходит Итан. Выключает последнюю лампочку, и я с состраданием слушаю, как он пытается устроиться на крохотном диванчике.
Лежу и думаю, что сказать. Приподнимаюсь на локте:
— Слушай, после всех моих рассказов у тебя не отпало желание спать со мной на одной кровати?
Он пулей вскакивает со своего пыточного приспособления:
— Ты еще спрашиваешь!
Я приподнимаю край одеяла, Итан забирается ко мне и накрывает меня своим телом. Никогда не ощущала ничего более приятного.
— После того, что я тебе рассказала, мы ведем себя легкомысленно, Итан Джарвс, — шепчу я ему в щеку.
— О-о-о… Ну пожалуйста…
— Нет, или отправляйся обратно на свой диван.
— О жестокая девчонка! Ну ладно… что с тобой поделаешь.
Но руки продолжают шарить по моему телу, изучая его дюйм за дюймом, залезают под майку.
— Итан, — угрожающе шепчу я и кладу ладони поверх его любопытных пальчиков. — Если это значит вести себя легкомысленно, то что же такое близость?
— Я как раз собирался тебе это продемонстрировать.
Только не смеяться.
— Марш обратно на свой диван!
— Ну хорошо, хорошо…
* * *
Я просыпаюсь с первыми лучами солнца. Стараюсь насладиться этой минутой как можно дольше. Как много раз я просыпалась по утрам с тяжелым грузом утраты на душе, с неизбывной печалью в сердце. Но это утро для меня несет только радость. Я трогаю волосы Итана, вдыхаю запах его тела, вижу веснушки на его плече, ощущаю его ноги, сплетенные с моими. Не хочу расставаться, не хочу, чтобы это кончалось, не хочу жертвовать даже капелькой этой радости.
А как же тогда в туалет сбегать? Сил нет терпеть. Осторожно освобождаюсь, выпутываюсь из его рук и ног. К счастью, насчет поспать Итан не дурак, пушкой не разбудишь. Сижу на краешке кровати еще секундочку, любуюсь его позой: он свободно раскинулся по всей ширине. Ничего не могу с собой поделать, дотрагиваюсь до него — сейчас это можно. С каким трудом отрывается от него мое тело.
Иду в ванную комнату, чищу зубы. Потихоньку достаю из сейфа газеты и сажусь прямо на пол возле застекленной балконной двери, где светлее всего. Беру номер за завтрашний день, перечитываю первую статью о гибели Моны Гали, потом другие из этого раздела. В одной пишется о трагической автомобильной катастрофе под Оссинингом, где погибли мужчина и двое его детей, в другой о пожаре в частном доме в Монтклере.
Как бы найти номер телефона водителя из Оссининга? Позвонить и сказать все, что я знаю, нельзя — он, конечно, не поверит ни единому слову, — зато можно придумать какой-нибудь хитрый способ, чтобы заставить его нынче вечером за руль не садиться. Можно даже вообще не звонить ему. Проткнуть шину, например, или напихать сахару в бензобак. В общем, взять все в свои руки.
А как быть с людьми, у которых сгорел дом? Можно анонимно сообщить об опасности короткого замыкания в доме, чтобы вызвали пожарного инспектора. По телефону можно представиться пожарным инспектором и заставить их хотя бы поставить новые батарейки на индикаторе дыма.
Я неожиданно становлюсь вигилантом, одной из отряда комитета бдительности, участвую в борьбе с будущими преступлениями и несчастьями, звездой своего еще не прогремевшего на всю страну комикса.
И естественно, вспоминаю о четвертой заповеди. Она считается наиболее серьезной и строгой. Советники не часто о ней говорят, но она почему-то обладает бо́льшим значением, чем другие заповеди.
Переворачиваю последнюю страницу, где мелким шрифтом напечатаны некрологи. В некоторых кратко описывается жизнь умершего или обстоятельства его смерти, но в большинстве лишь даты жизни и смерти и имена ближайших живых родственников. Умершие главным образом старики, вероятно обремененные болезнями, чью смерть предотвратить невозможно. Но не только…
Кружится голова, когда думаешь о своем нынешнем могуществе: ведь столько людей можно спасти от безвременной смерти, предотвратить трагедию, вмешаться в критическую ситуацию и перенаправить ход событий в другую сторону.
Наверняка в мире происходит много других несчастий, не столь серьезных, не влекущих за собой гибель людей, но все равно достаточно существенных, и можно было бы совсем чуть-чуть склонить чашу весов и предотвратить какой-нибудь инцидент, устранить затруднение. Но подобных случаев, я думаю, в газетах не печатают.
Веду пальцем по списку смертей, про самых юных покойников печатают внизу. «2 января 1996 — 17 мая 2014». Глаза мои спотыкаются на этой дате. Сердце сжалось. Веду палец к колонке слева. «Итан Патрик Джарвс, возлюбленный сын». Отрываю глаза от газеты. В глазах темнеет. Куда девалось мое прекрасное зрение? Туман, ничего не вижу. Этого не может быть.
Гляжу через комнату на этого возлюбленного сына, любимого друга и обожаемого возлюбленного, раскинувшегося на кровати, где мы только что спали вместе, загорелого, сильного и здорового, насколько может быть таковым возлюбленный.
«Нет, этого не может быть!»
Снова гляжу в газету, надеюсь на этот раз прочитать что-то другое, но нет, там напечатано то же самое. «Итан Патрик Джарвс, возлюбленный сын». Которого пережили и сестра, и родители.
Глаза наполняются слезами. Сердце рвется из грудной клетки, как пойманная птичка.
Итан что-то бормочет во сне, дрыгает ногой и сбрасывает простыню.
Я вскакиваю, зажав в руках газету. Стараясь производить как можно меньше шума, крадусь в ванную комнату, надеваю шорты и выхожу из номера. Направляюсь к лифту. Зрение все еще никуда.
Крепко сжимая газету, выхожу из вестибюля и направляюсь к пляжу. Иду к небольшому холмику перед самой водой. Еще рано, и пляж пуст, если не считать чаек, копошащихся в переполненных мусорных баках.
Складываю газету несколько раз, чтобы не унесло ветром. Мне все еще кажется, что я ошиблась: сейчас открою еще раз и не найду там ничего про «возлюбленного Итана Патрика Джарвса».
Но еще не поздно. Ничего еще не случилось. Это всего лишь один из вариантов будущего, а таких вариантов бесконечное множество. Но нет, он не станет нашим вариантом. Не верю.
Вопреки моему неверию, мозг работает как сумасшедший. Как он умер? Какова причина смерти? В тот же день, что и Мона Гали. Значит ли это, что обе смерти как-то связаны? Ведь будущее, описанное в этой газете, не обязательно будущее того времени, в котором я существую сейчас. Меня тогда здесь еще не было, как и моего отца. Здесь еще нет возможности, что мы с Итаном вмешаемся в ход событий с целью предотвратить чье-то убийство.
Тот вариант будущего, где 17 мая гибнет Итан, ко мне не имеет никакого отношения. А к Моне Гали? Ведь он ее хорошо знает. И часто бывает в ее лаборатории.
Ах, если бы побольше информации! Других газет из будущего у меня нет, можно было бы что-то перепроверить. Как прикажете расследовать смерть человека, если ничего еще не произошло?
А это еще что? Я плачу? Слезы текут по щекам, капают на сложенную газету, капают на руку.
Неужели судьба повернулась против меня и заберет у меня человека, которого я люблю больше жизни?
* * *
Я долго сижу на берегу, гляжу на воду, пока наконец не появляется Итан. К тому времени глаза мои успевают высохнуть.
— Чего так рано вскочила? — прокурорским тоном спрашивает он. — Думаешь, приятно просыпаться, когда тебя нет рядом? — Он спохватывается и сам смеется над своими словами. — Прости! Просто успел уже привыкнуть к тебе.
Я встаю и храбро обвиваю руки вокруг его шеи. Впрочем, чего тут храбриться, просто я не хочу, чтобы он видел мое лицо.
— Ну рано, а что такого? — спрашиваю я. — Не хотела тебя будить.
Итан целует меня в шею и за ухом, а потом, совсем осмелев, прямо в губы.
— Я же тебе говорил. — Он произносит это, слегка задыхаясь. — Никакого вреда для здоровья я не ощущаю. В жизни не чувствовал себя лучше.
Я улыбаюсь. Хочу, чтобы он видел, как я счастлива.
— Я просто так сказал, не обращай внимания, — говорит Итан.
Сейчас, о чем я ни подумаю, хочется плакать.
— Между прочим, здесь с утра открыт буфет со шведским столом. Хочешь, сходим? — Итан произносит это с таким видом, будто выиграл миллион.
— Пошли, — отвечаю я.
Я все еще боюсь, что Итан посмотрит мне в глаза и поймет, что творится у меня на душе.
А он так радуется этой возможности пойти в буфет! У меня даже грудь болезненно сдавливает. Подойдя к стойке, Итан кладет себе четыре огромные вафли, два пончика, мисочку гранолы, чашку йогурта, пристраивает тарелку с сосиской и беконом, высокий стакан с молоком и стакан апельсинового сока.
— Смотри, Хенни, тут есть эклерчики с шоколадом! — радостно кричит он мне через весь зал.
Я кладу себе эклер, кое-что из фруктов, но сейчас мне вряд ли что в горло полезет.
Почти все столики еще пустые. Садимся у окна, чтобы видеть океан. Вода сейчас особенно яркая, бирюзового цвета.
— Сегодня наш день, — говорит Итан, уплетая вафли.
Еще вчера вечером я с волнением ждала этого дня. Теперь же сердце замирает от страха.
— После завтрака выезжаем. Где-то сразу после полудня нам надо быть уже поближе к Тинеку, — говорит он, протыкая вилкой сосиску. — А когда будет нечего делать, научу тебя играть в «черви».
— Думай лучше о деле.
— Я и думаю. Вот научу тебя играть в «черви», и ты будешь в полном порядке.
— Ага. Сразу стану нормальной девочкой двадцать первого века, да? — Мне хочется плакать. Не хочу быть в полном порядке.
— Да, мэм.
— Но ведь есть еще много чего, чему ты мог бы меня научить. Научишь в «черви» и на этом все?
Итан на мгновение прекращает жевать и внимательно смотрит на меня:
— Ты что, смеешься? Ни в коем случае! О, не волнуйся, я научу тебя еще многому!
Я гляжу, как он уписывает за обе щеки, с каплей сиропа на подбородке, словно поставил перед собой задачу съесть все, что имеется в этом буфете а-ля фуршет, и в душе даю себе клятву.
Не дам ему погибнуть. Не дам, и все, чего бы это мне ни стоило. Плевать, какое будет будущее, но оно будет именно то, какое выберу я, будущее, где Итан не погибнет, потому что я не позволю ему этого сделать.
