Глава 15

Пообедав и вернувшись в свой номер, мы начинаем приводить наш план в действие. В первую очередь Итан звонит Моне Гали — мы нашли ее домашний номер в справочнике. Он представляется внештатным сотрудником отдела информационных технологий Джеком Боннингом из ее компании. Текст мы набросали заранее, когда ехали вдоль берега.

— Мисс Гали? — Итан приподнимает брови, давая мне знак, что она взяла трубку. Он понижает голос, чтобы доктор Гали его не узнала, и если бы я так не волновалась, то наверняка рассмеялась бы.

Фальшивое имя и место работы Итан называет поразительно естественно, даже буднично. Я кивками подбадриваю его.

— Нам сообщили, что сервер компании подвергся атаке хакеров, — говорит он, — поэтому мы обращаемся с просьбой ко всем сотрудникам выполнить резервное дублирование всех файлов, а особо важные файлы временно перенести на резервный сервер.

Итан крутой тип. Разговор у него проходит просто блестяще. Не слышу, что говорят на другом конце провода, но лицо Итана совершенно спокойно — слушая Гали, он и бровью не ведет.

Итан сообщает данные резервного сервера. Мы рассчитали: чтобы Гали ничего не заподозрила, пусть загрузит файлы на веб-сервер ее факультета в Массачусетском технологическом институте. Но на самом деле это никакой не сервер института. Итан отличный программист и не менее приличный хакер, в хорошем смысле этого слова. Сертификаты сервера действительно технологического института, но информация пойдет на сервер, созданный им самим.

Итан бросает на меня взгляд, который означает, что, кажется, сработало.

— И еще, прошу вас, сделайте то же самое со всеми рабочими файлами на вашем домашнем компьютере, — добавляет он и дает отбой.

Через сорок пять минут я звоню Моне Гали со второго мобильника, представившись секретаршей отдела по делам с персоналом.

— Вы, вероятно, уже в курсе, что у нас были некоторые проблемы с безопасностью базы данных, — говорю я. — Вы уже разговаривали с мистером Боннингом из отдела информационных технологий?

Гали отвечает утвердительно. Естественно, ей не хочется уделять мне времени больше, чем необходимо. Стараюсь много не думать о том, что день грядущий нам готовит, и ей в частности, лишние страхи сейчас ни к чему.

— Понимаете, выяснилось, что из наших офисов в Брейнтри пропало несколько папок… настоящих папок — с бумагами, и мы опасаемся, что то же самое может произойти в офисе в Нью-Джерси.

— Это очень неприятно. Я об этом еще не слышала, — отвечает Мона Гали.

Действую по схеме, которую мы с Итаном разработали заранее, спрашиваю, снабжены ли замками шкафы для хранения документов. С волнением жду, что она ответит.

— Да, везде есть замки. Обычно я ими не пользуюсь, но сегодня все запру.

Несколько минут после того, как я дала отбой, сердце мое продолжает бухать. Господи, насколько все-таки приятней говорить правду.

Днем мы с Итаном покупаем недорогой пляжный зонтик, я надеваю купальник, а он шорты, и, прихватив пару гостиничных полотенец, мы идем на пляж и усаживаемся на песке в нескольких ярдах от океанского прибоя — скорее в черте прибоя, — где нас застает врасплох высокий прилив.

Начинаем играть в карты. Играем часа два подряд, а за игрой уточняем и оттачиваем свои действия на следующий день. Все происходит следующим образом: Итан обучает меня правилам новой игры, потом мы играем до тех пор, пока я не выигрываю. По его мнению, это означает, что я научилась прилично играть, и мы переходим к следующей игре. Проигрывать Итан не любит, поэтому довольно быстро от «сумасшедших восьмерок» мы переходим к «старой деве», а после и к «гоу фиш». Чтобы выиграть у него в «спит», мне понадобилось пять раундов тренировки, и я искренне радуюсь победе. В «кровавых костяшках» приходится несколько раундов страдать от боли, но когда я наконец выигрываю, Итан вытаскивает даму, то есть мне надо всей колодой смазать его по костяшкам пальцев двенадцать раз, и тут уж я себя не сдерживаю, оттягиваюсь на всю катушку.

Итан заявляет, что он в некотором смысле супергений по части игры в «джин», но я выигрываю уже во второй раздаче, его охватывает азарт, он считает, что проиграл случайно, и заставляет меня играть еще три раза подряд, но я у него все три раза выигрываю, и он ужасно переживает.

— Мне кажется, у меня лучше получается в игры, где нужно прежде всего мастерство, а не слепая игра случая, — замечаю я.

— Да замолчи ты, — горестно качает он головой. — У меня такое чувство, будто я собственными руками сотворил чудовище.

Итан заявляет, что обучать меня игре в «черви» он внутренне еще не готов, поэтому мы отправляемся в воду. Волны становятся все выше, а плаваю я не очень. Там, откуда я прибыла, нас плавать не учили, бесплатных бассейнов не было. Да и вообще никаких. В первый раз в жизни я купалась в бассейне у соседей, когда мне было двенадцать лет. Но я не хочу выглядеть трусишкой, поэтому плыву за Итаном.

А тут неожиданно накатывает волна, я не успеваю приготовиться, и с меня чуть не смывает купальные трусики. Я поворачиваю назад, нащупываю ногой песок и, сделав несколько шагов к берегу, судорожно пытаюсь натянуть трусики на попу.

Но я недооценила коварства океана: как раз в эту минуту он за моей спиной успел собрать огромную волну. Оглядываюсь и вижу, что на меня накатывается чудовищная масса воды и подныривать или попытаться всплыть на гребень волны поздно.

Волна со всей силы бьет меня в спину, швыряет вперед, накрывает и начинает крутить. Я болтаюсь в мощных струях, как какой-нибудь носок в барабане стиральной машины. И длится это довольно долго.

Спиной, а потом и щекой скребусь о жесткое песчаное дно. Совершенно потеряла ориентацию, не знаю, где верх со спасительным воздухом, а где низ. Когда я уже на глубине фута четыре под водой, в голове проносится мысль: «Как глупо, как стыдно все получилось!» Но тут кто-то хватает меня за руку и куда-то тащит… слава богу, туда, где воздух.

Поворачиваюсь всем телом, нащупываю ногами дно, отталкиваюсь и наконец набираю полные легкие воздуха. Отчаянно кашляю, отплевываюсь, задыхаюсь и, спотыкаясь, бреду за Итаном к берегу.

Он смотрит на меня, иронически качает головой, но не без сочувствия. Я отбрасываю с лица мокрые волосы, никак не могу отдышаться. Мы стоим по щиколотку в воде, Итан обеими руками обнимает меня за талию. Я поднимаю к нему лицо, он наклоняется и целует меня в соленые губы.

Вот и все. Он опускает руки, мы выходим из воды и направляемся к нашему зонтику.

Слава богу, хоть купальник в порядке. Я поправляю его где надо. Трогаю царапины на щеке, на локтях: щиплются. Все еще чувствую на губах его поцелуй. Что делать, не знаю.

— Ну как ты? — спрашивает Итан, с невинным видом оглядывая меня со всех сторон в поисках повреждений, словно и не было никакого поцелуя. Но я же хорошо помню: был!

— Костяшки на пальцах болят, — отвечаю я.

Вечером в номере я лежу на широкой кровати, застеленной мягким покрывалом, щелкаю по клавишам ноутбука, который прихватил с собой Итан, да гляжу, как крадется по полу розовый луч закатного солнца. Как не хочется, чтобы этот день кончался. Итан лежит в футе от меня, просматривая газеты, которые должны выйти в ближайшем будущем.

Я уже долго изучаю страницы социальных сетей Моны Гали, делаю заметки и запоминаю подробности, которые могут пригодиться завтра. В «Фейсбуке» Итан числится у нее в друзьях, так что моя задача значительно облегчается.

Выйдя на страничку Итана, я не могу не заметить, что у него буквально сотни радостных и беззаботных друзей его возраста, которые постоянно шлют ему свои посты. И невольно возникают в голове всякие мысли типа: «Ну что он во мне нашел? Чего добивается? Почему не бросит все, не бросит эту авантюру, от которой свихнуться можно?»

Подпираю ладонью подбородок, гляжу на него:

— Вообще, признайся, как ты здесь оказался? Каким ветром тебя сюда занесло?

— Не понял.

— Все ты прекрасно понял. — Я поворачиваю к нему голову. — Я же вижу: ты живешь полной жизнью. Нормальный парень, как все. Вот что бы ты сейчас делал, если бы был в другом месте?

— Ну… дай подумать.

По лицу вижу, что Итан пытается мне подыграть.

— Ну-у… сегодня вечером у мамы обсуждение какой-то книги. Меня ждало бы общение с восемью дамами среднего возраста и море разливанное шампанского. Жаль, пропущу.

— Да врешь ты все! — смеюсь я.

— Или… поход с папой в какой-нибудь скучный и грязный китайский ресторанчик. Он терпеть не может дам, с умным видом рассуждающих о книгах. Еще он попытался бы затащить меня в кино на какой-нибудь боевик со стрельбой и мордобоем.

— И ты бы пошел?

— А что, может быть. Потом… Джеми Уэбб тоже приглашал меня куда-то. Еще у Вероники Лассер, думаю, сегодня вечеринка.

Мне становится тоскливо.

— Ишь ты. Красиво живешь!

— А вообще-то, я люблю бейсбол, — пожимает плечами Итан, — болею за «Метсов», а у Вероники скукота, мухи дохнут. — Он протягивает руку и хватает меня за босую ступню. — Знаешь, где я очень хотел бы быть сегодня вечером?

Я чувствую себя как умирающий с голоду на шикарном банкете.

— Где?

— Здесь.

— Да?

— Да. И нигде больше.

— Да?

— Да.

— И я тоже.

Мы продолжаем трудиться дальше.

Я продолжаю поиск в Сети информации об Эндрю Болтосе и не нахожу ничегошеньки. Похоже, он умеет заметать следы. В конце концов я слезаю с кровати, иду к сейфу и достаю красную папку. Снова падаю на кровать. Дотрагиваюсь пальцем ноги до коленки Итана. Просто так.

— Фу, ты меня испугала, Джеймси, — отзывается он, не отрывая глаз от газеты.

— Да-да. Прости. Мы работаем.

Но, несмотря на это, чувствую, как его ладошка заползает прямо под пояс моих шортов. Да-а, в каких все-таки тяжелых условиях приходится мне трудиться.

Первым делом захожу в «Фейсбуке» на страницу Терезы Хант. Уже несколько месяцев там ничего не появлялось, и я думаю, не случилось ли чего. Бесцельно прокручиваю ее фотографии. Вот она сама, вот она с сыном, как раз того же возраста, каким должен быть Джейсон Хант.

— Нашла что-нибудь? — спрашивает Итан.

— Пока нет. Сама не знаю, что ищу. А ты?

— Тоже ничего. Такое чувство, что толку воду в ступе.

Я кручу дальше, дохожу до фотографий, где Джейсон еще грудной ребенок. Тереза молода и счастлива. Иду дальше, потом останавливаюсь. Перехватывает дыхание. Кликаю мышкой по фотографии. В первые секунды глазам своим не верю. Подвигаю компьютер к Итану.

— Как думаешь, на кого он похож? Кто стоит рядом с Терезой?

Он вглядывается в снимок, потом смотрит на меня:

— Думаешь, это Эндрю Болтос?

Сердце мое начинает стучать.

— А ты?

Итан смотрит еще раз. Прокручивает дальше.

— Вот еще одна. Тут есть пометка. Написано, что это Эндрю.

— Я почти уверена: это он.

— А она кто такая?

— Она — первый человек, на имя которого выписан документ из красной папки. Там есть приписка: «пациент № 1» — и вопросительный знак. Мне кажется, отец пытался проследить самые ранние симптомы грядущей чумы крови. Но я не понимаю, что ее связывает с Эндрю Болтосом.

Итан все еще изучает фотографии.

— Мне кажется, они были любовники. Посмотри, очень похоже.

— Действительно. Вот это да!

На одной из фотографий они совсем уж откровенно обнимаются.

— Еще бы, тут уж нетрудно догадаться, — добавляю я. Мозг мой лихорадочно работает. — Ну и что это значит? Может, она заразила Эндрю Болтоса? — Пытаюсь прикинуть время — на ранних стадиях вирус болезни имеет гораздо более долгий инкубационный период. — Но какое это имеет отношение к Моне Гали? Может, она тоже заразилась? И связано ли с этим ее убийство? Я думала, Гали убили из-за каких-то ее исследований. Поэтому Болтос и похитил из компьютера все материалы.

— А если это просто совпадение?

— Не знаю… — Я кладу голову на подушку. Как все это утомительно. — Нет, не думаю.

— Может, как раз в этом направлении и копал твой отец.

— Но я не уверена, нашел ли он тут связь с убийством Моны Гали.

— Выходит, мы с тобой понемногу продвигаемся?

— Да, похоже на то. — Я отодвигаю компьютер в сторону и ложусь на спину. Закрываю лицо ладонями. — Хотелось бы только знать, куда именно.

Итан перекатывается по кровати и накрывает меня телом. Долго ли мы сможем лежать вот так на кровати вместе, пока не случится то самое? Я обнимаю его обеими руками. Поглаживаю плечи, спину.

— Хорошо ли это? — слегка задыхаясь, спрашиваю я.

— Хорошо. — Итан поставил локоть рядом с моей головой, чтобы немного уменьшить вес. — Очень даже хорошо.

Наклоняется и целует, долго и глубоко. Меня охватывает такое сильное желание, что я пугаюсь. Отталкиваю его и сажусь на кровати:

— Итан, не надо так. Нам нельзя.

Он тоже садится:

— Вот это я и хотел бы выяснить. Ну почему ты веришь каждому их слову? Почему ты думаешь, что можешь причинить мне вред? А если это еще одна ложь, чтобы ты постоянно чего-то боялась и ни с кем не общалась? Если все, что они вбивают вам в головы, — враки?

— Да, может, и враки. Я думала об этом. — Я кладу руку ему на бедро. — А что, если нет? — продолжаю я сдавленным голосом. — Я прибыла сюда знаешь откуда? Ты хоть представляешь, как там у нас все ужасно? Это здесь у вас все так миленько, тишь да гладь… Я ужасно боюсь, вдруг с тобой что-нибудь случится. Неизвестно, что я принесла оттуда с собой. А мы с тобой и так зашли далеко.

Итан становится на колени возле моих ног и берет в ладони мои щеки. Глаза смотрят прямо на меня, взгляд серьезен.

— Послушай меня, Пренна. Ты хоть знаешь, как давно я люблю тебя? Когда я с тобой, мне ничто не угрожает. Не может такого быть. Я в это не верю.

— А вдруг…

— Сказать тебе правду?

— Ну скажи…

— Дело в том, что, если я сейчас стану заниматься с тобой любовью, мне совершенно плевать, буду я жив или завтра умру.

Глаза мои полны слез, но я не могу сдержать улыбки:

— Зато мне не плевать. Очень даже, понятно?

Мы обедаем в патио мексиканского ресторана, освещенном мерцающими лампочками. Итан размахивает своим фальшивым удостоверением личности и возвращается с кувшином сангрии.

С удовольствием поедая энчиладу, я вдруг вижу, что на руку Итана садится комар. От неожиданности кровь ударяет мне в голову. Не думая, что делаю, я с яростью хлопаю по его руке.

Итан смотрит на меня обалделыми глазами.

— Прости, — шепчу я.

А у самой голова уже поплыла. С сангрией я слегка переборщила. Да и вообще, сегодня я что-то слишком возбуждена. Гляжу на ладонь с раздавленным насекомым, потом протягиваю ему:

— Вот, убила.

— Да уж… — Глаза у Итана как тарелки. — Спасибо, что руку не сломала.

— Сейчас вернусь, — говорю я.

Встаю и кладу салфетку на стол. Иду в туалет, смываю с ладони мерзкую тварь. Мою руки с мылом.

Гляжу на себя в зеркало и вижу в глазах слезы. Чувства совершенно растрепанные. С чего это вдруг я такая счастливая? С того, что взяла и влюбилась? Вообразила, что это и есть настоящее счастье?

Возвращаюсь к столику. Пытаюсь снова выглядеть беззаботной девчонкой с пляжа, но что-то плохо выходит.

— Все нормально? — спрашивает Итан, проницательно вглядываясь мне в глаза.

— Да. Видимо. Прости, наверное, тебе было больно.

— Это точно был комар? — Итан смотрит на меня озабоченно.

Ставлю локоть на крышку столика, подпираю подбородок. От энчилады, еще несколько минут назад казавшейся восхитительно вкусной, теперь чуть не тошнит.

— Да, кажется.

Больше вопросами он не докучает. Ждет, когда заговорю я.

А я готова много чего наговорить, у меня в запасе есть что рассказать. Открываю рот и начинаю:

— У меня было два брата, оба младшие. И оба погибли от чумы. Старший, Джулиус, был на два года младше меня. Мы с ним очень дружили, у меня таких близких друзей больше не было. Когда он умер, ему только исполнилось семь лет. А младший, Рем, умер еще грудным ребенком. — (Итан берет меня за руку.) — Официально у него не было имени. Во всяком случае, так считала мама. В самый разгар чумы люди вообще перестали давать младенцам имена, потому что очень многие умирали, но отец потом всем справил свидетельство о рождении, где у каждого было указано имя, и настоял, чтобы мы так их и называли, даже когда братья умерли.

— А твоя мать что, так не делала? — спрашивает Итан.

Я качаю головой:

— После того как мы оказались здесь, мама всего несколько раз мельком вспоминала про них и ни разу не назвала по имени. Я ее понимаю. Ей слишком тяжело.

Итан молчит, видно, что переживает. Не меньше, чем я.

— Я с ужасом вспоминаю огромную красную опухоль на щеке Рема. Вокруг нас давно уже свирепствовала смерть, люди мёрли как мухи, а нашу семью зараза пока обходила стороной. Никто не заметил, как Рема укусил комар. Везде у нас были защитные сетки, мы под ними и спали, и ели. Мы тщательно следили, чтобы не было ни щелочки, опрыскивали все ядовитыми веществами против насекомых и молились… Каждый комар означал для нас смерть. И мне нелегко отвыкнуть, даже сейчас. А там у нас воздух намного более влажный и климат гораздо теплее. И комар олицетворял для нас несчастье, мировое зло. — Я закрываю глаза. Перед внутренним взором встает картина той жизни, но я поскорей отбрасываю ее. — Каждое красное пятнышко на щеке ребенка могло свести с ума. Мама сказала, что это, наверное, прыщик вскочил… да мало ли что. Но на четвертый день появились зловещие симптомы: жар, сыпь и покраснение глаз. А Рем тогда все еще улыбался. Он понятия не имел, что заразился страшной болезнью. Жутко было на это смотреть. Но ничего поделать было уже нельзя.

Итан сжимает мне руку.

Я сама удивляюсь: с чего это вдруг ударилась в воспоминания. Надо же, помню такие подробности. Память — это как глубокий колодец, и не знаешь, что там есть, пока не опустишь в него ведро и не поднимешь полное на поверхность.

— И главное, все это было в порядке вещей, вот в чем штука. Такое случалось везде, каждый день. Жизнь продолжалась, и никто не знал, чья очередь следующая, мамина, папина или моя. Оглядываясь назад, я вижу полную картину трагедии, но сейчас все кажется дурным сном. Было ли это только начало? Или уже конец? Смерть поджидала тебя каждую минуту, но в этом ужасе оставался и шанс выжить. Правда, состояние было такое, что не хотелось ни того ни другого, вообще ничего. У меня был знакомый мальчик, который в один день потерял обоих родителей. Его нашли сидящим на полу рядом с их телами. Он не знал, что делать.

— Господи… — шепчет Итан.

— Когда появлялись первые симптомы чумы, к зараженному человеку нельзя было прикасаться. Надлежало срочно отправлять его в карантин, а мертвые тела как можно скорей уничтожать. Еще до того, как вирус стали переносить комары, заразиться можно было при непосредственном контакте с больным. — Я говорю быстро, боясь, что если остановлюсь хоть на секунду, то не смогу продолжить. — Люди боялись появляться в публичных местах, прикасаться друг к другу, некому стало заботиться о больных. Наш сосед, врач, — один из немногих, кто выжил; наверное, у него был иммунитет. Он забрал моего братика-младенца, чтобы тот умер у него на дворе с десятками других. А я была против. Мне казалось диким, что наш ребенок умирает неизвестно где, рядом с чужими людьми. Я побежала за соседом и отняла у него ребенка. Мне тогда было восемь лет. Поэтому Рем остался у нас и умер у меня на руках. И мне было абсолютно все равно, что я тоже могла умереть.

Итан смотрит на меня во все глаза, впитывает каждое мое слово, качает головой:

— Значит, ты не заразилась.

— Нет. Бедняга-сосед все-таки через месяц умер, но я оказалась невосприимчивой к вирусу. В тот вечер, когда я держала на руках ребенка, меня укусил комар. Но я никому не сказала, просто стала ждать смерти. Может быть, даже хотела умереть. Но вот не умерла…

Итан сидит, опустив голову. Лицо печальное.

— А мой брат Джулиус умер.

Поднимаю голову, гляжу на небо, где в свете фонарей на пляже тускло мерцают звездочки. Все, хватит об этом, больше не могу. Раздраженно смахиваю слезинки.

— Когда мне хочется себя помучить как следует, я вспоминаю улыбку Рема в тот день, когда он заразился.

Итан качает головой:

— А зачем тебе хочется мучить себя?

Тут уж за ответом я не лезу в карман:

— Затем, что я здесь, а он нет. Затем, что я живая, а он умер.