Глава 14
Все еще пятница, день едва начался. Мы едем по Медоубрук-парквей, и все это похоже на сон. Солнце светит вовсю, я высунула в окошко босую ступню, с удовольствием ощущаю, как ее обдувает ветерок.
Останавливаемся у «Таргета», чтобы купить мобильник.
— Давай-давай, швыряй деньги на ветер, транжира, — подшучивает надо мной Итан, когда я беру сразу два.
А что, не каждый день в кармане бывает несколько тысяч долларов.
По одному мобильнику звоню маме. Интересно узнать, сообщили ли ей, что я удрала. Они ведь терпеть не могут признаваться в собственных ошибках или в том, что прошляпили дело.
— Мама, у меня только несколько секунд, — говорю я, задыхаясь, когда она отвечает на звонок.
Боюсь, что, если буду говорить долго, меня вычислят и станут прослушивать.
— Пренна! Ты где?
— Со мной все в порядке. Я удрала от мистера Роберта, никто не пострадал. Тут нужно кое-что уладить, Паппи меня просил, но самое позднее в воскресенье я буду дома.
Слышу фоном чьи-то приглушенные голоса. Значит, она не одна.
— Мама!
— Пренна!
Так, это уже не мамин голос. Кажется, миссис Синтия. Ее голос леденит мне кровь.
— Ты меня слышишь, Пренна? Если будешь продолжать в том же духе, жизнь твоей мамы очень осложнится, ты меня понимаешь? И Кэтрин это касается тоже.
Господи, какая все-таки противная! Надо срочно отключаться.
— Но они ничего такого не сделали.
— Тем более ты должна понимать, что они пострадают из-за тебя.
— Вы не посмеете!
Перед коварной и злой миссис Синтией во мне проснулась двенадцатилетняя девочка, вставшая на защиту тех, кого она любит. Надо взять себя в руки. Миссис Синтия начинает что-то говорить, но я перебиваю:
— Я вернусь через два дня. Оставьте их в покое, и я сама приду прямо к мистеру Роберту и сдамся. И тогда делайте со мной что хотите. Но если вы их хоть пальцем тронете, клянусь, я все разнесу у вас к чертовой матери!
Даю отбой. Разбиваю мобильник вдребезги и швыряю его в кусты.
Отхожу от машины на несколько ярдов, сажусь на корточки и закрываю лицо руками. Через минуту чувствую: подходит Итан и кладет мне на спину руку:
— Зря ты это.
— Вовсе не зря. — Я встаю, вытираю глаза. — Не волнуйся, все будет нормально.
— Да?
— Да.
И я почему-то уверена, что так и будет: первый раз в жизни, общаясь с миссис Синтией, я почувствовала, что испугалась не я, а она.
* * *
Наверное, это первый мой час свободы за все время, пока я здесь. Мы решаем отправиться на берег океана, чтобы увидеть его собственными глазами.
— Надо же нам хоть где-нибудь побывать, — философски замечает Итан.
А правда, почему бы и нет?
Мое зрение явно улучшается, мне это кажется настоящим чудом. Причем я вижу совсем по-другому, гораздо яснее, чем через эти чертовы очки. Когда под синим небом и ослепительно сияющим солнцем едешь вдоль берега, а за окном проплывают желтые дюны Атлантического побережья, планета кажется чистой, как новенькая, и удивительно прекрасной.
Итан поглядывает на меня и улыбается.
По дороге к Джонс-Бич мы останавливаемся возле закусочной. Пляж уже полон. Ну да, конечно, сегодня же пятница, и майский день просто великолепен.
— Отлично, — говорит Итан, глядя на толпы людей в купальных костюмах, с детьми, снующих туда-сюда с прохладительными напитками и зонтиками. — Лучшего места для двух беглецов, спасающих свои шкуры и озабоченных судьбами человечества, не найдешь.
Впрочем, из машины мы выходим не сразу. Итан достает номер «Нью-Йорк таймс» за будущее воскресенье и делит его на две части.
— Теперь ты можешь читать, верно? — спрашивает Итан, глядя, как я пытаюсь разобрать мелкий шрифт на первой странице, весь такой гордый, будто читать меня научил лично он.
Оба стараемся казаться спокойными, но ему тоже не по себе: мы боимся открыть газету и увидеть, что́ там написано. Совершая переход во времени, мы захватили с собой так мало вещей, что эта газета и для меня сейчас кажется очень странным предметом, как и для Итана.
Я начинаю с прогноза погоды на самом верху.
— С этим номером можно безошибочно предсказать погоду на воскресенье, — говорю я.
Итан в это время бегло просматривает спортивную страницу.
— Ага, — говорит он, — и заработать целое состояние, делая ставки на количество забитых голов. Я всегда читаю газету с этой страницы, но сейчас, кажется, делать это — почти преступление.
— Понятно, — говорю я, беру у него эту страницу и вместе с отделом деловых новостей откладываю в сторону. — Об этом почитаем позже.
Вместе страницу за страницей просматриваем первую часть газеты. Бегло читаем заголовки, пробегаем глазами колонки, и я не вижу ничего такого, что могло бы хоть как-то удивить или насторожить: обычные новости, как я смогла заметить. Иммиграция, по-видимому, прекрасно справилась с задачей ничего не предпринимать. А также не допустить серьезных перемен.
Через некоторое время Итан кладет газету и смотрит на меня с таким видом, будто хочет спросить: «Как мы дошли до жизни такой?» Мое сердце рвется ему навстречу. Я привыкла жить в мире хаоса.
Вспоминаю выражение его лица, когда в ящике Паппи он нашел свой рисунок. Переживаний уже по горло, а еще только полдень.
Слегка касаюсь пальцами его запястья:
— Прости меня, мне очень жаль, что я впутала тебя в это дело.
Секунду Итан смотрит на меня, как и раньше.
— Я давно сам впутался в это дело… С того самого дня, как увидел тебя, Хенни. Теперь уже не выпутаться.
* * *
— Думаю, надо смотреть в разделе «Городские новости», — говорю я, когда мы перекусили в закусочной бутербродами и чипсами с лимонадом и вернулись в машину.
Раскрываю этот раздел. На первой же странице огромная статья с двумя фотографиями: на одной мужчина, на другой женщина.
Итан наклоняется поближе.
— Черт побери, ты знаешь, кто это? — Он тычет пальцем в фотографию женщины. Я немного пододвигаюсь, чтобы он мог пробежать текст. Палец его замирает на имени в самом начале статьи. — Ну, да, точно она.
— Кто?
— Мона Гали. Женщина-ученый, которая написала научную работу, про которую я тебе рассказывал. Из лаборатории, где я прошлым летом стажировался.
— Ее ты хотел познакомить с Беном Кеноби.
— Ну да.
— Господи. Что с ней случилось?
Мы оба так взволнованы и обеспокоены, что читаем статью, беспорядочно перескакивая с места на место. Я снова гляжу на заголовок.
— Похоже, она погибла, — говорю я и читаю вслух: — «Ссора любовников закончилась трагически». — Пытаюсь успокоиться и читаю первые два абзаца внимательно и по порядку. — Да, все закончилось для нее смертью. — Я указываю на фото мужчины. — Вот этот человек, как его, — ищу его имя, — Эндрю Болтос, это он убил ее.
Итан смотрит на меня как громом пораженный.
— Она уже мертва?
— Нет, сейчас она еще жива. — На всякий случай ищу дату. — Погибнет в субботу вечером, примерно в семь сорок пять.
Итан тупо смотрит на газетный лист, словно не в силах заставить себя читать дальше.
— Но почему? Зачем кому-то понадобилось ее убивать?
— Тут, кажется, пишут, что этот парень, Эндрю, был ее любовником, и они крупно поссорились. — Я читаю дальше: — Так. Этот Эндрю не отрицает, что убил ее. Утверждает, что сделал так в целях самообороны, так как у Гали был пистолет.
Итан несколько секунд молчит, переваривая услышанное.
— Как думаешь, это то самое?
Мы оба знаем, что «это» — то самое. Слишком уж многозначительное совпадение, чтобы было иначе.
— Думаю, да.
Я складываю газету, стараясь, чтобы складка не проходила по фотографии. Руки у меня нервно дрожат.
— Мой отец знал про нее?
— Я рассказывал ему о работе доктора Гали. Не о той, которая посвящена волновой энергии, а про темную материю, это было ее хобби. Не помню, называл ли я ее имя. Мне так и не удалось передать ему научную статью Гали.
Даю глазам минутку отдохнуть и читаю дальше:
— Это случилось как раз в ее день рождения.
— Гали убили в собственный день рождения? То есть убьют…
— Как Шекспира. Шекспир тоже умер в свой день рождения. — Я читаю статью до конца. — Я думала, надо искать что-то вроде политического убийства или на почве больших денег, которые может потерять какая-нибудь корпорация. Понимаешь? Представить не могла, что это будет убийство какой-то девушки в ее день рождения во время ссоры с дружком.
Итан не отрывает глаз от фотографии:
— Да, только девушка эта не какая-то, тут особый случай.
Принимаюсь читать статью сначала.
— Ты говоришь, лаборатория в Тинеке?
— Да.
— Там это и случилось. Случится.
Итан качает головой:
— Черт знает что! Я сотни раз бывал там.
— Это нам пригодится, верно?
Кладу газету на приборную доску, чтобы как следует под лучами солнца рассмотреть фотографию мужчины.
— Надо узнать, что это за человек. Узнать про него все, что можно.
Итан кивает:
— Статья Гали все еще лежит у меня в рюкзаке. Поверить не могу, что она мертва.
— Она еще не мертва.
— Да, конечно, я хотел сказать, должна умереть.
— А мы должны ее спасти, понял?
* * *
На всякий случай просматриваем остальную часть номера за 18 мая, потом читаем остальные три номера, до конца этого месяца.
Кое-что важное находим почти сразу. В номере за 21 мая в разделе «Городские новости» напечатана довольно неприметная статья, где говорится о неожиданном повороте, который получило дело об убийстве Моны Гали, совершенном Эндрю Болтосом. То, что сначала казалось обычной ссорой любовников, закончившейся убийством по неосторожности в результате самозащиты, теперь предстало в несколько более сложном виде. Из обоих компьютеров, стоявших в кабинете Моны Гали, была почти полностью стерта информация, а из картотеки исчезли все материалы.
У нас был также номер за 28 мая, где сообщалось, что в ночь, когда она погибла — то есть должна погибнуть, — в квартиру Моны Гали также кто-то наведался. В квартире были заметны следы тщательного обыска, а из домашнего компьютера исчезли все файлы.
В статье также пересказывается связанная с этим информация, напечатанная в номере за 27 мая, которого у нас не было. Полиции так и не удалось засадить Болтоса за решетку. Как только картина преступления стала усложняться, он исчез — подозревают, что Болтос бежал из страны с фальшивым паспортом.
— Чушь какая-то, — бормочет Итан.
— Он очень подозрительный тип, — говорю я, отрывая глаза от газеты. — Не гражданин Соединенных Штатов, настоящее имя неизвестно, власти понятия не имеют, как он попал в страну. Скорей всего, проник нелегально, по поддельным документам. Загадочная история.
— Похоже, все так, как ты себе представляла, — подытоживает Итан, когда я заканчиваю читать все, что нашла интересного. — Болтос хотел ее убить… то есть хочет убить, причина — исследования Гали, уже проведенные, а также будущие, а это еще один повод для нас, чтобы спасти ее.
— Но откуда ему знать, какую работу она станет делать в будущем. Он не знает того, что знаем мы. Возможно, он не догадывается, что здесь историческое распутье, вилка.
— Ты думаешь? — Итан снова смотрит на фотографию мужчины.
— Ну, он ведь не может быть одним из наших, из иммигрантов.
— Откуда ты знаешь?
— Как откуда? Про него напечатано в этой газете. А она вышла до того, как мы прибыли сюда.
— Пожалуй.
Итан трясет головой, будто хочет прояснить мысли.
— Но ведь можно изменить ход истории, направить ее по другому пути, даже не подозревая об этом, согласись, — говорю я. — Болтос мог догадываться, что Гали стоит перед каким-то открытием и ей уже что-то известно. Он пытался украсть материалы ее исследований, так? Может, чтобы использовать их самому, хотел прославиться?
Итан молчит, раздумывает.
— В общем-то, если пытался, то у него ничего не вышло. Будущее, по словам Бена Кеноби, — это полное разрушение нормального климата, экологическая катастрофа. Непохоже, что она вызвана какой-то революцией в области волновой энергии.
— Да. Непохоже. И тут особо не прославишься.
— А может, он агент какой-нибудь корпорации, связанной с большой нефтью. Ну, понимаешь, такой огромный, жадный спрут, который хочет уничтожить новую технологию, угрожающую вытеснить его из бизнеса. В книжках про это пишут. И в кино показывают.
Я уставилась на свои ногти на ногах, думаю.
— Версия неплохая. Но трудно доказать.
Итан пожимает плечами:
— Плохо, что у нас нет Интернета, можно было бы посмотреть, какие прогнозы на ближайшее будущее. Всего только два дня, понимаешь?
— Интернет-то здесь при чем? — смеюсь я. — Там даже про завтра ничего нет. Думаешь, в Интернете есть про все, даже про будущее?
* * *
Оставляем газеты в машине, идем прогуляться по пляжу, обсуждая наши дальнейшие действия. Убегаем от холодных волн прибоя, строим планы на будущее. «Грандиозные», как говорит Итан.
Но как только нам становятся более или менее ясны наши дальнейшие действия, как у обоих возникает ощущение, что гулять по пляжу лучше все-таки в купальных костюмах. Как-то приличней, что ли. Да и веселей тоже.
Я думаю — хотя вслух не произношу, — у нас обоих возникает одно и то же чувство: оба понимаем, что завтра очень важный день — можно сказать, поворотный день в истории человечества. Но сегодняшний день тоже очень важен для нас. Перед тем как мы снова столкнемся лицом к лицу с суровой реальностью, судьба подарила нам коротенький отрезок времени, который можно использовать для себя.
По настоянию Итана мы покидаем Лонг-Айленд и едем к Бруклину, потом пересекаем Стейтен-Айленд и часа полтора мчимся в сторону побережья Нью-Джерси, где находим отель, высокое, розового цвета здание, фасадом выходящее прямо на кишащий людьми океанский берег.
Гостиница, если честно, так себе, ничего особенного. Стандартная высотка на берегу, постройки семидесятых годов прошлого века, со множеством балконов, балкончиков и все такое, но, как ни странно, мне кажется, что лучше места не найти во всем мире.
Во время регистрации чувствую себя неловко. Итан решительно направляется к стойке, но скоро возвращается, несколько смущенный.
— У них свободен только один номер. Мне сказали, что в нем одна, правда огромная, кровать и какой-то раскладной диванчик или тахта, в общем, что-то в этом роде. Я буду спать на этой тахте. Надеюсь, ты не против, если мы остановимся в одном номере?
Ситуация для Итана новая, он не успел даже подготовиться, чтобы перевести все в шутку.
— Да нет. Нормально, — отвечаю я.
Наш номер на седьмом этаже, и даже с видом на кусочек океана, для этого надо выйти на балкончик, вытянуть шею и повернуть голову направо, там видна узенькая полоска воды. А так окно выходит на стоянку автомобилей и здание, где расположена блинная. На лучшее, впрочем, я не смела и надеяться.
Всего за один день — и такая резкая смена впечатлений, от полной безнадеги в подвале к этому шикарному пристанищу на берегу океана, в преддверии успеха нашего предприятия и совсем рядышком с блинной, а еще — боже мой! — рядом с человеком, которого я, кажется, люблю. Какое странное, какое волнующее чувство, когда знаешь, что за тобой никто не подсматривает, никто не видит, что ты делаешь, никто не слушает, о чем ты говоришь. В кои-то веки!
Ладно, погоди, рано радоваться, думаю я. Вспомни про Кэтрин. Эх, если бы и ей такое счастье, если бы и ей почувствовать то, что чувствую сейчас я.
Две стены в номере белого цвета и две цвета морской волны. Покрывало на кровати мягкое, в цветочек, а вот на этой кушетке спать придется скрючившись, но в целом номер вполне: светлый, уютный и чистый. Под ногами жесткая соломенная циновка, кажется, будто от нее пахнет морем. Иду в ванную комнату посмотреть, что там. Маленькие кусочки мыла и пузырьки с шампунем приводят меня в восторг.
«Ты хоть понимаешь, что это значит?! — кричит, разрываясь от счастья, моя душа. — Теперь глаза мои хорошо видят! Теперь я могу говорить все, что думаю! Могу помыть голову шампунем из этой маленькой бутылочки, а другую прихватить с собой!»
И я могу представить будущее, где никто и никогда не узнает о том, что могло случиться!
Итан сбрасывает рюкзачок на кушетку, расстегивает молнию. В шкафу есть сейф. Слышу, как он возится с ним, открывает, выкладывает туда деньги и газеты. Возвращается, дает мне пачку пятидесяток и двадцаток. Сообщает комбинацию, открывающую сейф.
— Купи во что одеться, а это все выброси, — заявляет он. — От тебя смердит.
С ужасом гляжу на него.
— Да что ты, Пенни, я ж пошутил! — смеется он. — Вовсе не смердит. Очень даже приятно пахнет.
Я оглядываю свои спортивные штаны с майкой, в которых спала с позапрошлой ночи.
— Ты на себя посмотри.
Я тоже пытаюсь шутить, но насколько проще быть беззаботной, когда самая серьезная проблема перед тобой — победить в «виселицу».
— Давай-давай. Здесь полно магазинов.
Я пытаюсь обдумать и взвесить ситуацию. А она складывается довольно неловкая. Как вести себя с Итаном, вот в чем проблема. Моим парнем он быть не может, но я не могу делать вид, что меня не влечет к нему, — влечет, да еще как. Не могу равнодушно смотреть ему в глаза, на его губы, на его руки, но и в заблуждение я его тоже не собираюсь вводить. И я не могу не замечать, что он тоже смотрит на меня не просто так, особенно когда не подозревает, что я все вижу.
— Ну хорошо, — соглашаюсь я, — так и быть.
Иду умываться, хотелось бы еще и зубы почистить, да щетки нет. И мы с Итаном выходим в город.
В ближайшей аптеке, ослепительно чистенькой, я покупаю кое-какие туалетные принадлежности. Итан стоит рядом, пока я выбираю зубную щетку, пасту и пластмассовую расческу розового цвета. Где-то на краю сознания еще шевелятся прежние мысли: «Все ли я делаю правильно? Нормальный человек стал бы покупать все это? Не выдала ли я себя?»
«Он знает! — кричит моя душа. — Знал с самого начала!»
Итан исчезает где-то в проходе, и я пользуюсь удобным случаем, чтобы купить хлопчатобумажное белье, сразу три комплекта, и бритву, чтобы побрить ноги. Господи, нашла время думать о бритье ног! До того ли сейчас? Но я все равно побрею.
Итан снова подходит с торжествующей улыбкой, в руках ярко-оранжевые вьетнамки, мобильник взамен того, что я сломала и выбросила, и колода карт.
Следующая остановка — прилавок, где продают тысячи вариантов солнцезащитных очков и недорогих пляжных костюмов. Неуверенно оглядываю товар. Я и сама-то всегда робела, когда приходилось ходить в магазин, а теперь, когда рядом восемнадцатилетний парень, и подавно.
Итан берет ответственность на себя и первый примеривает какую-то нелепую рубаху с бахромой и огромным солнцем на спине.
Я смеюсь.
— Не нравится? — Он делает вид, что очень удивлен.
Я выбираю оранжевый саронг, джинсовые шорты, белую майку на лямках, серую спортивную куртку, широкополую соломенную шляпу и купальный костюм. Денег-то у нас куры не клюют, можно тратить!
Итан рассматривает огромные солнцезащитные очки, а я складываю свою кучу на прилавок.
— У меня готово!
— А ты что, мерить не будешь, что ли? — Лицо у него явно разочарованное.
— А зачем?
Он берет саронг и с озадаченным видом расправляет перед собой.
— А с этой штуковиной что делать?
— Обмотать вокруг себя, и все.
— Покажи.
Оборачиваю саронг вокруг его бедер, на манер юбки.
— Да на себе покажи.
Подходит дочерна загорелая продавщица лет за пятьдесят и выдергивает из моей кучи купальник.
— Это назад не принимается, милочка. Да и размер вам не подойдет. Вам бы что-нибудь поменьше. Но лучше для начала примерить.
Я гляжу на Итана: лицо у него подозрительно довольное. Такое впечатление, будто они с продавщицей сговорились. Но он с невинным видом пожимает плечами.
Хватаю купальник и бегу к кабинке в углу.
Господи, чего это ты? Делов-то! Он все равно скоро увидит меня в купальном костюме. Но щеки горят, когда я пытаюсь задернуть занавеску так, чтобы не было щелей. Почему это в примерочных всегда такие отвратительные занавески? Никак не закрыть без единой щелки!
Торопливо скидываю одежду и натягиваю эластичные плавки. На них внутри бумажная этикетка, которая шуршит при каждом движении. Лифчик состоит из двух тряпочек на бретельках, соединенных между собой черепаховым колечком. Ну конечно, зеркала тут нет. Придется выползать к большому зеркалу между двумя кабинками.
Да так ли необходимо самой смотреть, как это на мне? Думаю про Итана, стоящего там, у прилавка. Да плевать, все нормально.
— Ну как, подошел? — слышу громкий голос продавщицы, стоящей рядом по ту сторону занавески.
— Мм… Ничего, нормально.
— Да что вы там прячетесь? — рокочет она. — Выходите, посмотрите хоть на себя!
Окидываю себя взглядом: кожа синеватая, в каких-то пятнах. Очень мило.
В этом городе на берегу океана все такие отвязные, расслабленные, безмятежные. Народ ходит обедать в плавках и в бикини, которые раза в два меньше этого купальника. Наверное, и в церковь ходят полуодетые. Привыкли выставлять все напоказ: и что внутри, и что снаружи. А я привыкла все про себя скрывать.
Выхожу. Стараюсь не очень сутулиться и ежиться.
— А что, очень даже неплохо! — восклицает продавщица.
Кошмар продолжается: она вертит меня со всех сторон, чтобы разглядеть под всевозможными ракурсами.
— У вас потрясающая фигурка! — кричит она на весь магазин, так что я вздрагиваю.
Гляжу на Итана. «Ну, ты только посмотри на эту бабу», — говорит мой смущенный взгляд.
Но надо же, и у него почему-то тоже красный румянец на щеках.
Уходим из магазина с полной сумкой, не забыв положить в нее и рубаху с бахромой, а также огромные темные очки.
Мы шагаем вдоль пляжа, Итан ликует, да и я улыбаюсь до ушей.
— В жизни не получал такого удовольствия от магазинов! — говорит он.
* * *
Находим местечко, где можно перекусить бургером с молочным коктейлем, прямо на берегу. Расправившись с едой, мы с Итаном спускаемся к воде и сбрасываем обувь. Я закатываю спортивные штаны до колен, он свои, и мы заходим в воду.
Вода мягкая и прозрачная, солнечные лучи достают до самого дна. Я погружаю носки в мелкий песок и стараюсь не думать ни о чем, кроме этого удивительного, щекочущего пальцы ощущения.
Итан берет меня за руку. В первый раз он делает так, если не считать тот случай, когда тащил меня через окно или брал меня за руку, чтобы успокоить, когда мне было совсем плохо. На этот раз он берет меня за руку просто так, потому что ему это приятно.
Я сама наслаждаюсь прикосновениями его ладони, его пальцев, его руки. Тяну его глубже в воду. Плевать, что штаны замочу. Это даже приятно. Тем более что у меня теперь есть во что переодеться.
Мы заходим в воду до самого пояса, одежда тяжело обвисает, а на душе легко, так легко, как никогда еще в жизни не было и, наверное, не будет.
И тут накатывает первая, довольно приличная волна. Я кричу, Итан смеется, и мы оба ныряем под нее. Потом выныриваем, отфыркиваясь и смеясь.
Заходим еще дальше и долго качаемся на волнах. Мне известно, что под водой водятся всякие страшные твари с острыми зубами и разными щупальцами, которые жалят чуть не до смерти. Но я их не боюсь. Поверхность воды совсем спокойная и кажется мне восхитительной, и сейчас мне в этих страшилищ не очень верится.
Наконец мы выходим из воды, мокрые и довольные, и ложимся на горячий песок. Лежим так довольно долго в ожидании, когда солнечные лучи нас немного подсушат.
Итан приподнимается, опираясь на локоть, и склоняется надо мной. Пальцы его гладят мою руку. Он задирает кверху мою влажную, соленую майку до самых ребер и изучает эту часть моего тела. Проводит ладонью по бедрам, касается пупка.
У меня перехватывает дыхание.
— Ты так дойдешь до того, что трудно будет остановиться, — говорю я.
— Уже трудно, — отвечает Итан.
Он садится, и я гляжу на его сильную спину, на ремешок его пятнистых, военного стиля штанов. Я много раз хотела спросить его про эти штаны, но все стеснялась. Когда задаешь вопрос, это всегда влечет за собой встречный вопрос, так что я так и не решилась. Тем более что это один вопрос из тысячи, которые я не позволяла себе задавать.
Я тоже сажусь.
— Откуда у тебя эти штаны?
Щекотливость ситуации столь очевидна, что я с трудом не сбиваюсь, все слова выстраиваю как полагается.
Кажется, Итан тоже слегка прибалдел.
— Что ты сказала?
— Штаны. Ты всегда их почему-то носишь.
— Ну… — Итан смотрит на штаны. Он никогда и виду не показывал, что стесняется этих штанов, но сейчас, похоже, немного есть. — Мой дедушка в тридцатых-сороковых годах прошлого века был членом Сил самообороны Ирландии. Это его штаны.
— Да ты что?!
— Ага. У меня и кокарда его есть. Его отец, мой прадедушка, воевал во время войны за независимость Ирландии. Потерял там руку. У папы где-то хранятся его медали.
— А отец, чем он занимается? — спрашиваю я.
— Работает бухгалтером. — Лицо Итана при этом становится кислым.
— А мама? Она у тебя дизайнер, это правда?
Я беру его за руку и чувствую себя щедрым миллионером, только у меня вместо денег вопросы.
— Ну да, — пожимает плечами он. — Она тоже из очень непростой семьи.
— В каком смысле?
Итан поворачивает лицо к солнцу:
— Ее отец — венгерский еврей. В тысяча девятьсот тридцать девятом году его с женой отправили в нацистский концлагерь. А в тысяча девятьсот сорок первом дедушка оттуда бежал. Он пытался спасти и жену, но она все-таки умерла. Дедушка прошел всю Европу, прятался в лесах, переплывал реки и так добрался до Парижа. До конца войны участвовал в Сопротивлении, а потом переехал сюда.
— Грустная история.
— Но со счастливым концом. Он женился на моей бабушке, основал свое дело, у него были дети и внуки.
— Зато чего он только не пережил.
— Да, это правда. На руке у него сохранился его номер из концлагеря, как напоминание.
Кажется, я вздыхаю. Слушаю шум волн; наверное, это мой самый любимый на свете звук.
— Спасибо тебе.
— За что? — Итан поворачивается на бок.
— За то, что дал возможность задать эти вопросы, за то, что ответил на них. Я так давно хотела это сделать.
— Да задавай, когда хочешь.
Я протягиваю руку, Итан берет ее. Снова переворачивается на спину и кладет обе наши руки себе на грудь. И все мысли надолго вылетают у меня из головы, я ощущаю только одно: как вздымается и опускается его грудь.
Я именно таким и представляю себе счастье: лежать вот так и ни о чем не думать. Не бог весть что, конечно, в кино это показывают ярче и романтичней, зато ощущение полноты жизни такое, что даже больно становится, полноты всего существования, и с его светлыми сторонами, и с темными. Так можно разом охватить сердцем всю Вселенную. Я могу представить, что это чувство не покидает меня и в другое время, и в других ситуациях. Будто это у меня такая маленькая линза, можно положить ее в карман и в любой момент доставать, и смотреть сквозь нее, и снова видеть чудесный мир, окрашенный этим чувством.
