ГЛАВА 51
Дюжина, другая, третья. После пятидесяти я прекращаю считать.
— Капитан Дюнуа! — кричу я.
Мое предупреждение заставляет оглянуться и маршала Рье. При виде такого вот «подкрепления» он и его люди поворачивают коней и галопом несутся назад в город. Они сделали свое дело: задержали и отвлекли нас, давая время д'Альбрэ захлопнуть капкан.
Дюнуа бледнеет:
— Ваша светлость! Вам надо бежать! — И принимается выкрикивать распоряжения: — Варох! Де Лорнэй! Прикроете наш отход! Вы трое! — Это относится к двоим здоровенным охранникам и ко мне. — За мной! Спасем герцогиню!
Пока мы разворачиваем коней, открывается южная потерна, и оттуда вырываются всадники. Скоро мы окажемся меж двух огней.
Тут рядом со мной оказывается Чудище. Его глаза горят безумной радостью битвы, она пьянит, как вино.
— Поцелуй на счастье, сударыня?
Я смотрю в его безобразную и такую милую рожу. А ведь он не вернется из этого боя. Ни он, ни де Лорнэй. Своей гибелью эти храбрецы купят герцогине некоторую отсрочку; что еще они могут сделать, противостоя двум сотням солдат? Если его хоть самую малость порадует мой поцелуй, я дам его с радостью.
Чудище обхватывает меня невероятно мощной рукой, прижимает к себе и накрывает мои губы своими. Вот это поцелуй! Силач с легкостью держит меня в воздухе над седлом, я всем телом выгибаюсь назад.
И горюю в сердце своем, что наш поцелуй, скорее всего, окажется для него последним.
А еще, прежде чем отпустить, он шепчет мне на ухо:
— Это тебе от Дюваля. Он велел передать, коли случай представится.
И, пришпорив коня, отъезжает к маленькому войску, которое должен вести на верную смерть. Ко мне подъезжает де Лорнэй и молча отвязывает один из двух арбалетов, висящих у него при седле.
— Этот стреляет подальше той рогатки, которую ты с собой носишь, — говорит он.
Подмигивает и присоединяется к Чудищу.
Капитан Дюнуа уже скачет прочь, низко пригнувшись к луке седла и прикрывая герцогиню собственным телом. Двое стражников смыкают позади него широкие спины. Уже нагоняя их, я бросаю последний взгляд через плечо.
Глаза Чудища горят вдохновенным безумием битвы. Он выкрикивает приказ, разделяя своих людей надвое, чтобы схлестнуться с передовыми обоих наступающих отрядов.
— По моему сигналу, — начинает он, но долгий зов трубы перекрывает его голос.
Я оборачиваюсь на звук.
Появившись неизвестно откуда, к нам отчаянным галопом летят вооруженные конники. Де Лорнэй первым узнает их цвета:
— Это гарнизон Ренна!
Они с Чудищем восторженно переглядываются, и тот довершает начатую команду.
— Вперед!!! — оглашает поле его зычный рев. Потом он оглядывается, видит, что я медлю, и кричит: — Уезжай!
Могу ли я пренебречь шансом, который он со своими людьми такой дорогой ценой добывает для нас? Я пришпориваю коня и несусь прочь.
У рощицы на краю поля оборачиваюсь. Чудище стоит в стременах, в одной руке у него боевой топор, в другой — меч. Потом они сшибаются с войском д'Альбрэ. Грохот оружия, скрежет металла, визг напуганных лошадей.
Я вновь даю шпоры коню, а грохот боя все звучит и звучит у меня в ушах.
Примерно через пол-лиги мы подъезжаем к основным силам, прибывшим из Ренна. Дюнуа едва успевает осадить коня, не то нас попросту смяли бы. Стальная река окружает со всех сторон, суля благословенную безопасность. Даже если сюда доберутся люди д'Альбрэ, сквозь превосходящие силы реннцев им нипочем не пробиться. Я тру кулаками глаза, которые почему-то начало щипать, и с удивлением обнаруживаю на щеках сырость. Приходится пустить в ход рукав. И тут я замечаю среди всадников одного очень знакомого.
— Франсуа! — радостно кричит герцогиня, тоже заметившая брата.
У меня камень падает с плеч. Значит, Франсуа не просто присягнул ей на верность, но еще и позаботился о ней в час, без сомнения, величайшей нужды.
— Это ты привел их сюда нам на помощь? — спрашивает его Анна.
Он кланяется, не покидая седла:
— Моя заслуга невелика. Это Гавриэл решил за ними послать, а я послужил всего лишь гонцом.
Я не вполне уверена, что правильно расслышала сказанное.
— Гавриэл? — переспрашиваю я. — То есть Дюваль?
Звучит донельзя глупо. Герцогиня оборачивается ко мне.
Франсуа вновь кланяется:
— Да, сударыня. Дюваль.
— Но он пластом лежал, когда я… когда мы уезжали. Он был так болен!
Франсуа пожимает плечами:
— Да, выглядел он неважно, но пластом ни в коем случае не лежал. Вечером того дня, когда вы отбыли, он явился ко мне и велел незамедлительно отправляться в Ренн. Сказал, что от этого зависит жизнь нашей сестры. Вот я и помчался.
Я по-прежнему толком не понимаю услышанное, но предводитель реннцев уже перестраивает войско, чтобы отступить в свой город, увозя герцогиню. Это наша наипервейшая цель. Все остальное — потом.
Но прежде, чем тронуться в путь, Анна велит Дюнуа подъехать ко мне.
— Спеши назад, — жарким шепотом приказывает она. — Разыщи Вароха и де Лорнэя! Если они ранены, скорее привези их обратно!
Я-то знаю, что все наши под стенами Нанта погибли, изрубленные в куски, но вслух произношу:
— Ваша светлость, я сделаю все, что только возможно.
Пригнувшись к седлу, я понукаю и понукаю коня. Каждый миг промедления для меня святотатство, ибо души тех, кого я люблю, вынуждены страдать, витая близ окровавленных, искалеченных тел. Как жаль, что я только теперь поняла — я люблю не только Дюваля, де Лорнэй с Чудищем тоже успели стать мне бесконечно дорогими, каждый по-своему. Как я их разыщу, как избегну врагов, наверняка рыщущих по бранному полю, — об этом думаю меньше всего. Я исполню для своих друзей должное. Даже если сама буду испускать дух.
Я выезжаю из-под деревьев, растущих у подножия холма, и меня встречает оглушительная тишина. Ни лязга оружия, ни ржания лошадей. Осаживаю коня прежде, чем тот успевает спрыгнуть с обрыва.
Воинство д'Альбрэ уже убралось обратно за стены. Они отступили тотчас же, как поняли, что ловушка не удалась. В поле остались только тела павших. Я покидаю седло, привязываю коня и остаток пути прохожу пешком, крепко сжимая в ладони рукоять кинжала, выкованного Самим Мортейном.
Повсюду кругом меня — отсеченные руки и ноги, поверженные тела и кровь, кровь. Мой взгляд ни на ком не задерживается слишком долго, ибо это причиняет боль. Половина лежащих здесь — изменники, предавшие нашу страну, но смерть всех уравнивает. Кровь одинаково истекает из неправых и правых, напитывая траву.
Как странно! Я думала, мое сердце осталось в Геранде, но, оказывается, что-то во мне еще может исходить болью, сострадая умирающим и убитым.
Да, здесь есть и живые. Моего слуха достигают жалобные стоны тех, кого еще не постиг милосердный конец. У меня нет воска, чтобы залепить уши, и я лишь плотнее запахиваюсь в плащ. Всматриваюсь в их лица, рассеченные, окровавленные, искаженные мучительными гримасами. Когда ближе подхожу к стенам Нанта, мне попадаются солдаты из нашего отряда. Все — мертвые.
Потом я замечаю де Лорнэя и бегу к нему, подхватив юбки. Он лежит на земле, страшно изрубленный, с двумя стрелами в груди. Кажется мертвым, но вблизи удается расслышать затрудненное, судорожное дыхание.
Я падаю на колени прямо в кровавую грязь:
— Де Лорнэй?
Он узнает голос, его веки трепещут и поднимаются. Он смотрит на меня, в глазах — едва ли не благоговение.
— Исмэй?.. — хрипит он.
Я беру его за руку:
— Я здесь, я с тобой.
— Она бежала?
— Да, господин мой. Она в безопасности с капитаном Дюнуа и двумя сотнями воинов из Ренна.
Он прикрывает глаза, по телу пробегает судорога величайшего облегчения.
— Ты видел Чудище? — спрашиваю я его.
Он хочет покачать головой, но приступ кашля останавливает его, изо рта течет кровь.
— Его… взяли. Дюжина… солдат… навалилась. — Он делает паузу, силясь отдышаться, и продолжает заметно ослабевшим голосом: — Стащили с коня. Поволокли в город.
К горлу у меня поднимается желчь. Чтобы Варохское Чудище волокли по грязи, а потом вздернули на городской стене, словно какого-нибудь злодея!
— Мне жаль, — шепчет де Лорнэй. — Прости, что я… так… с тобой обращался. Я хотел… хотел лишь защитить Дюваля.
Я повторяю:
— Это не я его отравила.
— Да, но ты… завладела его сердцем… и я… боялся, чтобы, уходя, ты не вырвала его из груди.
Вся былая неприязнь к этому человеку тотчас улетучивается, и взамен мою душу переполняет печаль. Я горюю о том, что только сейчас узнала ему истинную цену. Как жаль, что мы с ним не проложили друг к другу мосты, пока было время! Как жаль, что мы не позволили себе подружиться!
— Я… прошу у тебя прощения, Исмэй, — шепчет он. — Все… одним грехом меньше.
— Я с радостью прощаю тебя, господин мой.
— Хорошо… — Его губы двигаются, он пытается улыбнуться. — Могу я просить… тебя… о милости?
— Я все для тебя сделаю, де Лорнэй.
— Тогда… добей меня.
Страшная просьба пригвождает меня к месту.
— Пожалуйста, — просит он. — А то скоро вороны прилетят, кишки мне клевать.
И я вижу, что свободной рукой — той, которую я не держу, — он зажимает живот.
— Нанеси… удар… любой, лишь бы смертельный.
— Нет, господин мой, — говорю я.
Надежда на избавление покидает его:
— Да… это тяжко, я знаю.
Я прижимаю палец к его губам, призывая к молчанию:
— Я не это имела в виду. Герой, подобный тебе, заслуживает мизерикордии. Ступай с миром, напутствуемый нашей великой благодарностью. Я уверена, герцогиня хотела бы того же.
Он слабо улыбается и бессильными пальцами пожимает мне руку.
Я не хочу, чтобы его страдания длились. Поэтому наклоняюсь и прижимаю губы к окровавленной щеке, целую его, как мать целует дитя.
И касаюсь мизерикордией его шеи.
Душа де Лорнэя вырывается на свободу. Она в восторге проносится сквозь и мимо меня, и я чувствую осеняющий ее божественный свет. Тело, распростертое на земле, становится пустой оболочкой, бренной раковиной, что лишилась жильца. «Да, — думаю я, — да!» Вот кем я всегда хотела быть! Не орудием мести, но ангелом милосердия!
Я встаю, обводя взглядом поверженные тела. Знаю, что мне нужно сделать.
Я подхожу к воину, что лежит совсем рядом с телом де Лорнэя. Нагнувшись, дотрагиваюсь мизерикордией до его плеча. Дух тотчас оставляет истерзанную плоть, обдавая меня волной благодарности. И свет небесный еще раз касается меня.
— Ступай с миром, — напутствую я отлетевшую душу.
Я перехожу к следующему, потом еще и еще. На каждом из них — метка Мортейна. Смерть нашла их и без моей подмоги.
Лишь отпустив последнюю душу, страдавшую на поле боя, я замечаю под ближними деревьями чей-то силуэт. Пытаюсь вглядеться, но дневной свет уже меркнет, и я не уверена, вправду там кто-то стоял или примерещилось. Может быть, это всего лишь тень дерева. Нет! Там кто-то стоит! Стоит, наблюдая, как я перехожу от одного тела к другому!
Он высок ростом и облачен в черное. Он стоит неестественно неподвижно. И я не тяну руку к оружию, ибо легкий холодок в позвоночнике и едва уловимый запах свежей земли открывают мне, Кто удостоил меня Своим присутствием. С бьющимся сердцем я разгибаю колени и иду навстречу Самой Смерти.
— Дочь моя… — слышу я голос, похожий на шорох мертвых листьев, облетающих с осенних деревьев.
— Отец, — шепчу я, потом преклоняю колени и низко опускаю голову, трепеща каждой жилкой своего существа.
Я не смею взглянуть Ему в лицо, страшась Его гнева. Как накажет Он меня за все мои заблуждения, вольные и невольные? За то, что полюбила Дюваля, за то, что ослушалась приказов обители, за то, наконец, что освободила несчастные души павших в сражении.
Но, стоя в тени Смерти, я не ощущаю ни гнева, ни близости воздаяния. Я чувствую благоволение. Милость своего Бога. Она теплой рекой изливается на меня, и я помимо воли поднимаю голову, как цветок под лучами солнца. Божественная милость целит мою душу, напояет все мои члены, смывая усталость и застарелое недовольство собой. Она возрождает меня, заставляет почувствовать себя всесильной.
Я ощущаю, как мое чело осеняет Его поцелуй, прохладный и тяжкий. В нем все — и отпущение грехов, и великое понимание. Я служу не монастырю, а Ему Самому. Во мне живет Его чудесная искра, присутствие, которое никогда меня не оставит. Я же — лишь одно из орудий, которых у Него великое множество. Если что-то не смогу — или откажусь — сделать, это будет мой выбор и мое право. Он наделил меня жизнью, и все мое служение Ему состоит в том, чтобы жить. Полной мерой, всем сердцем.
И тогда ко мне приходит истинное понимание всех тех даров, которыми Он меня наградил.
Теперь я знаю. Я знаю, почему Дюваль смог подняться со смертного ложа и отправить Франсуа в Ренн. Я знаю, как спасти его от губительного яда.
Если еще не поздно.
