ГЛАВА 22
Дюваль самолично доставляет меня домой. Будто бы он просто не желает, чтобы я заблудилась дорогой, но меня-то не проведешь! Он просто хочет увериться, что я не развернусь и окольными путями не проберусь назад во дворец. Когда, проводив меня, он уходит обратно, я думаю, не последовать ли, но отметаю эту идею. Два раза — это уже перебор, причем бесполезный, ведь примерно этого он от меня и ждет. Кроме того, очень неохота снова повстречаться с мадам Иверн. Я ощущаю ее лицемерную заботу, точно яд, впрыснутый мне в кровь. Интересно, как воспринял бы Дюваль ее смерть от моей руки, ибо именно это мне сейчас больше всего хочется сделать? Может, он еще спасибо скажет?
Войдя к себе в комнату, я обнаруживаю там Луизу, занятую распаковкой моих наконец-то прибывших вещей. Пожилая женщина оглядывается на меня, и я вижу румянец у нее на щеках.
— О, моя юная госпожа! Сколько у тебя всяких очаровательных вещиц!
И в самом деле, комната буквально завалена нарядными платьями. Вот это да! Похоже, ради меня монастырь опустошил сокровищницу сестры Беатриз. Чего тут только нет: и бархат, и парча, и невесомые шелка. А какие цвета! Темно-синий, изумрудно-зеленый, пурпурно-красный.
Некий звук, раздавшийся от порога, заставляет меня обернуться. Входит Агнез. Она несет на вытянутой руке большую плетеную клетку. Внутри сидит крупная ворона самого злодейского вида.
— Прислали вместе с вашими чемоданами, госпожа, — объясняет Луиза. — Мы было отнесли ее на конюшню, но она сразу перепугала всех лошадей, и конюх велел ее убрать. Это… твоя домашняя любимица, госпожа?
— В некотором роде. Поставь клетку у окна, — велю я Агнез.
Она опускает клетку на пол. Ворона издает мерзкий вопль и пытается ухватить ее за палец. Пискнув, девушка поспешно отскакивает и едва не падает.
— Что за поведение, — выговаривает ей Луиза, хотя Агнез ничем не провинилась.
Агнез уходит, пугливо косясь на ворону. Луиза неодобрительно качает головой.
— Тебе помочь переодеться? — спрашивает она. Я недоуменно смотрю на нее, и она поясняет: — Ну, перед тем, как отправишься вечером ко двору?
— Быть может, через часок, — говорю я. — Спасибо.
У двери она медлит:
— Ах да, чуть не забыла. Еще с чемоданами прибыли два письма, они вон там, на столе. И самый маленький чемодан так и стоит запертый, к нему не передали ключа. Хочешь, я лакея пришлю, чтобы он крышку сломал?
Я отвечаю:
— Дай я сперва письма прочту, там видно будет.
— Как скажешь, юная госпожа.
Она кланяется и уходит, оставляя меня наедине со злонравной вороной, которая все это время мощным клювом пытается разворотить клетку.
Я спешу к столу и хватаю письмо. Почерк матушки настоятельницы нетрудно узнать, но я перво-наперво переворачиваю конверт и проверяю печать. Аннит владеет множеством способов вскрывать и восстанавливать печати; она выучила меня определять, читал ли письмо кто посторонний. Я сразу убеждаюсь, что печать пребывает в неприкосновенности. Черный воск, которым всегда пользуется монастырь, чуть заметно пахнет солодкой и корицей. Я не вижу ни трещин, ни подозрительных нижних слоев, которые появляются, если письмо вскрывали. Удовлетворившись, я срываю печать: вдруг там указание, кого следует покарать? Я при дворе без году неделя, а сколько глоток мне уже хочется перерезать!
Дражайшая наша дочь!
Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии. Ты, наверное, уже осваиваешься при дворе, и я уповаю, что наше монастырское обучение служит тебе добром.
Сестра Вереда каждый день мечет кости в огонь, испрашивая вразумления свыше, но видений у нее пока не было. Как только это случится, я тебя немедленно извещу. Впрочем, если твое око и сердце будут открыты Ему, Он, несомненно, сумеет направить твою руку и без нас.
Помни также, что ты — наши глаза и уши при дворе герцогини. Сообщай мне обо всем, что тебе удастся узнать, не пренебрегая никакой мелочью.
В дополнение к драгоценностям и нарядам мы посылаем тебе небольшой сундучок с принадлежностями, которых может потребовать твое служение Мортейну. Ключ — у Вэнтс.
Во имя Мортейна,
твоя настоятельница, Этьенна де Фруассар.
Недовольно комкаю пергамент и бросаю в огонь. Я-то надеялась, что меня благословят действовать, а приходится снова запасаться терпением! Сколько можно? Нас учили убивать, а не бесконечно дожидаться неизвестно чего!
Я со вздохом откупориваю второе письмо. Его прислала Аннит.
Милая сестрица!
Не стану врать — я так завидовала, когда увидела наряды, что тебе посылают! Вся обитель только и делала, что перекраивала и шила, подгоняя платья точно под твои мерки, снятые сестрой Беатриз. Теперь они будут сидеть как влитые, а мы станем гордиться искусством монастыря. Правда, это тайная гордость, ведь никто при дворе не догадывается о твоей связи с нами. Я спросила на сей счет сестру Беатриз, но она в ответ лишь велела мне быстрее орудовать иголкой.
Я прямо лопаюсь от любопытства, как оно там, при дворе! Вот бы знать, скольких ты уже убила со времени отъезда, и каким способом! Знаешь, мне кажется, матушка аббатиса подозревает, что меня очень расстроил твой отъезд на новое служение: она велела прилежнее заниматься с сестрой Арнеттой, чтобы я не чувствовала себя на обочине монастырских дел. Ну а мне, как ты понимаешь, от этого только тяжелей.
Пожалуйста, напиши, когда сможешь. Я буду читать и словно бы одним глазком взгляну на твое нынешнее житье-бытье, а иначе от скуки помереть будет впору. Да, от Сибеллы по-прежнему никакой весточки.
Во имя Мортейна,
твоя сестра Аннит.
Это письмо нагоняет на меня острый приступ тоски. Я скучаю не по монастырю — мне ужасно недостает Аннит с ее ясным и острым умом. С радостью выложила бы ей все, что так или иначе разузнала, и послушала бы сделанные ею выводы. Даже прикидываю, не изложить ли действительно все собранные сведения в ответном письме, но тотчас понимаю: из этого ничего не получится. Столько пергамента Вэнтс уж точно не унесет.
Я заглядываю в клетку и вижу, что к левой лапке вороны привязан сверточек. Очень осторожно открываю клетку и тянусь к нему, ласково уговаривая злобную птицу. И едва успеваю отдернуть руку от удара острого клюва.
— А ну-ка прекрати, — строго выговариваю скандальному существу. — Это мой ключ, а не твой!
Я делаю еще попытку, на сей раз пуская в ход всю быстроту, на какую способна, и сверток оказывается у меня в руке. Грозный клюв на волосок промахивается по моим пальцам и вновь обрушивается на клетку.
— Вот мерзавка, — распекаю я птицу.
Я потрошу сверток, и на ладони оказывается маленький золотой ключ на цепочке. Немедленно примериваю его к замку маленького чемодана. Поднимаю крышку и едва не смеюсь от удовольствия. Там лежат кинжалы самых разных размеров. Длинный клинок, который следует носить на спине, маленький прямой шотландский кинжал, который так легко прятать, тонкий стилет для ношения прямо в чулке, и при каждом — удобные кожаные ножны. Еще в сундучке две удавки: одна простая, другая скрытая в изящном браслете. Сестра Арнетта не забыла и крохотный арбалет, способный умещаться в ладони. Тонкие стрелы остры, словно иглы.
Я с наслаждением втягиваю запах оружейной стали: он мне милее самых драгоценных духов.
Сундучок, однако, глубок, в нем есть еще отделение. Там еле слышно звякают, переговариваются стеклянные фиалы. Наугад вытаскиваю одну из бутылочек, ее содержимое отливает холодной синевой зимнего неба. Это «ласка Мортейна», самый милосердный из ядов: жертва умирает, полнясь радостью и ощущением, что все хорошо. Я ставлю бутылочку на пол и вновь запускаю руку в чемоданчик. Вот темный янтарь «мольбы еретика». Он принесет быстрый конец тому, кто ждет избавления от чудовищных мук сожжения на костре. А вот нечто совсем в другом роде: в приземистой толстостенной склянке медлительно перетекает снадобье цвета ржавчины. Это «суд Мортейна», который неторопливо превращает кишки преступника в кашу; говорят, боль при этом просто невероятная. Я узнаю кроваво-красный цвет «темных слез» — от них жертва тонет в жидкости, заполняющей легкие, — и болотно-зеленый оттенок «проклятия святой Бригантии». Бригантия — богиня мудрости; ее проклятие не убивает, оно разрушает ум и память отравленного, превращая его в невнятно лепечущего дурачка, не помнящего, кто он такой.
На самом дне сундучка покоятся три тщательно упакованные свечи цвета сливок, несомненно сдобренные «ночным шепотом». Рядом — коробочка белых жемчужин. В каждой достаточно отравы, чтобы свалить взрослого мужчину. И наконец, в уголке я обнаруживаю глиняный горшочек, полный медового цвета пасты. Это «силок Ардвинны» — яд, предназначенный для втирания. Он впитывается через кожу.
Теперь я оснащена на все случаи жизни! С большим облегчением упаковываю драгоценный сундучок и запираю его. Надеваю цепочку на шею и прячу ключ за корсажем, подальше от посторонних глаз.
Если поторопиться, я успею написать аббатисе и отправить Вэнтс еще до того, как придет время переодеваться для вечернего приема.
Дорогая матушка настоятельница!
Все обстоит в точности так, как Вы с канцлером Крунаром и говорили. При дворе много событий, но добрых вестей почти нет. Кто-то, действуя через голову герцогини, объявил державный созыв. Теперь у герцогини нет выбора, она должна предстать перед съехавшимися баронами на глазах у посланника Франции. Таким образом, любое решение, которое они примут, станет без промедления известно регентше.
Более того, английский король отказывает нам в помощи. Вселяет надежду только одно — к Дювалю обратился некий владыка. Он не желает открыть своего имени, но утверждает, что может предложить герцогине выход из ее затруднительного положения. Как только встреча произойдет, я вас извещу.
Должна сообщить об одном примечательном событии. Едва мы въехали в город, как подверглись нападению неких неизвестных личностей. Они действовали отравленными клинками, так что на обычное ограбление это не слишком похоже. Увы, должна сообщить, что Ночная Песенка пала невинной жертвой их вероломства.
Тут я медлю и, щекоча себе подбородок пушистым кончиком пера, прикидываю, стоит ли упоминать о еженощных посещениях Дюваля: пусть знает, что я прилежно отыгрываю взятую на себя роль! Однако аббатиса вполне может потребовать подробностей, и я решаю умолчать о его визитах ко мне.
Я была представлена герцогине и воочию убедилась, что на ней пребывает благословение святых. Воистину, Небеса не могли бы сделать лучшего выбора: юная правительница сильна духом и мудра не по годам. Должна сообщить также, что она полностью доверяет Дювалю и ценит его советы более, чем чьи-либо еще.
Очень жду указаний от Вас и молюсь, чтобы сестру Вереду скорее посетило видение. И я могла бы должным образом послужить моему Богу и моей герцогине.
Искренне Ваша —
Исмэй.
Второе письмо составлять несравненно проще. К тому же я знаю, что Аннит наверняка прочтет предназначенное аббатисе, а потому и не трачу время на пересказ уже написанного.
Милая Аннит!
Ну почему никто не удосужился предупредить меня, что Дюваль — один из побочных сыновей покойного герцога? Ты уж подскажи, пожалуйста, сестре Эонетте, что о бастардах не только упоминать надо, их следует по именам называть! Просто чтобы в будущем возникало поменьше неясностей.
А теперь представь — я видела Сибеллу! Когда мы подъехали к городу, у ворот собралась большая толпа; там-то она и была. Поговорить нам не удалось, но я с облегчением убедилась, что она жива и здорова. Ну а меток Мортейна я здесь, к сожалению, пока не видела, но не теряю надежды.
Во имя Мортейна,
твоя сестренка Исмэй.
Сегодня герцогиня собирается почтить двор своим присутствием, и Дюваль ведет меня во дворец, чтобы представить официально. Она окружена фрейлинами, советниками и местным священством. Я с немалым удивлением вижу при ней д'Альбрэ. Он как бы не с ней, но держится поблизости, точно волк, скрадывающий кролика. Она сидит очень напряженная и старательно обходит его взглядом. Она очень бледна. Она кажется мне ребенком, рядом с которым вдруг ожило сказочное чудовище; дитя притворяется, будто не видит его, в надежде, что оно и вправду исчезнет. С д'Альбрэ, не обращая внимания на явное волнение юной подопечной, весело болтает мадам Динан.
Рука Дюваля сжимается на моем локте. Он ускоряет шаг, подводя меня к герцогине и ее окружению. Я рада видеть, что канцлер Крунар наконец прибыл: значит, при дворе у нас появился еще один союзник. Что особенно хорошо, он стоит прямо за спиной герцогини, положив руку ей на плечо и как бы поддерживая ее. От этого он сразу вырастает в моих глазах.
Надо отдать должное герцогине: когда Дюваль меня представляет, она ведет себя так, словно мы ни разу прежде не встречались. Ни единой черточкой не выдает, что узнала меня; при всей своей молодости она уже поднаторела в такого рода играх.
— Господин Дюваль рассказывал, что вы любительница охоты, — вежливо говорит она мне. — Надеюсь, вы будете предаваться благородному развлечению, пока находитесь здесь?
Говоря так, она глазами указывает на д'Альбрэ, после чего подносит руку к своей шее и одним пальчиком изящно проводит по горлу, словно поправляя украшенный самоцветами крест.
Я едва не хохочу вслух и, конечно, всячески избегаю смотреть на ненавистного графа.
— Ваша светлость, — говорю я, — при малейшей возможности сочту за счастье побаловаться охотой.
— Что ж, — милостиво отвечает она, — будем надеяться, что возможность представится, и достаточно скоро.
Пока происходит этот обмен любезностями, появляется воин в полном вооружении и склоняется перед капитаном Дюнуа, после чего шепчет ему на ухо. Кивнув, капитан подходит к Дювалю и отводит его в сторонку:
— Ваш пленник пришел в себя, господин мой.
Дюваль поворачивается ко мне, глаза у него блестят предвкушением:
— Я должен его допросить!
— Я с тобой!
— Ни под каким видом, — говорит он. — Как, по-твоему, я объясню, что позволил своей кузине… ну там, любовнице… общаться с подобным злодеем? — Произнося эти слова, он шарит глазами кругом. — Нет, ты останешься здесь и продолжишь играть свою роль, а заодно будешь держать глаза и уши открытыми. — Тут он выпускает мою руку и к моему полному и окончательному ужасу окликает: — Де Лорнэй!
— Только не это, — шепчу я Дювалю, но уже поздно.
Молодой вельможа отделывается от стайки поклонниц и направляется к нам.
Дюваль с удивлением смотрит на меня сверху вниз.
— Нельзя же тебе гулять здесь без сопровождения, — говорит он. — Люди могут закрывать глаза на нашу якобы тайную связь, но дама, которая расхаживает сама по себе, очень скоро обзаведется репутацией, с которой к герцогине уже не подойдешь.
Вокруг меня словно бы с грохотом опускаются решетки. Я в клетке, сотканной из бархата и шелков!
Дювалю, кажется, смешно.
— Только не напускай такой вид, словно тебя на плаху ведут, — говорит он. — Большинство женщин склонно радоваться обществу де Лорнэя!
— Я не «большинство», господин мой!
Он хмыкает, и я воспринимаю это как знак согласия.
Де Лорнэй подходит и кланяется нам. Я с удовлетворением отмечаю, что он смотрит куда-то мимо меня.
Дюваль криво улыбается другу:
— Она привела себя в порядок и выглядит совсем по-другому, не так ли? Препоручаю ее твоим нежным заботам — меня ждут кое-какие дела!
Де Лорнэй, кажется, рад моему обществу ничуть не больше, чем я — его.
— Ну и что, скажи на милость, мне с нею делать?
Дюваль с неопределенным жестом отвечает:
— Ну, не знаю. Что ты обычно проделываешь с милыми дамами?
— Вряд ли ты имеешь в виду это, — бормочет де Лорнэй.
— Тогда потанцуй с ней. — И Дюваль бросает на меня обеспокоенный взгляд: — Ты ведь умеешь танцевать?
— Да, но…
— Ну и хорошо.
И прежде чем мы с де Лорнэем успеваем выдвинуть еще какие-то возражения, он исчезает, оставляя нас наедине.
Мы смотрим друг другу в глаза с одинаково недовольным выражением, потом торопливо отворачиваемся. Я задумываюсь о плане побега, но тут начинает играть музыка, и придворные отступают прочь, освобождая место для танцев. Де Лорнэй очень невежливо вздыхает и для виду кланяется мне:
— Что ж, давай танцевать.
Я отвечаю неглубоким реверансом, но протянутой руки не беру:
— Очень ценю ваше благородное самопожертвование, но, прошу вас, успокойтесь: никакой необходимости в этом нет. Мысль о танце с вами столь же мучительна для меня, сколь для вас — о танце со мной.
Он все равно дотягивается и берет меня за руку:
— Дюваль сказал, чтобы мы танцевали, значит, так надо.
Пытаюсь отнять руку, но его хватка становится железной. Все же я тяну, стиснув зубы:
— Вы всегда делаете то, что он вам говорит?
— Всегда, — отвечает де Лорнэй и утаскивает меня туда, где танцуют. — Я и в адское пламя брошусь, если он велит.
Я на время забываю, что он танцует со мной почти насильно, и спрашиваю:
— Он и этого может от вас потребовать?
На лице архангела возникает свирепое выражение:
— Если однажды потребует, я возблагодарю судьбу и охотно это проделаю!
Тут музыка звучит громче; вот-вот начнется танец. Мой разум еще переваривает яростную преданность де Лорнэя, а тело уже совершает положенный поклон. Двигаясь в танце, я поневоле гадаю, за что де Лорнэй так меня невзлюбил. В самом деле, мы с ним перебрасываемся такими взглядами, что удивительно, как у придворных вокруг не загораются волосы!
Я чуть не вскрикиваю от радости, когда музыка наконец прекращается. Де Лорнэй берет меня под руку и отводит в сторону.
— Вы очень сносно танцуете, — говорит он.
Ага, для девушки низкого рождения, добавляю я про себя. И убийцы к тому же!
Конечно, вслух я этого не говорю. Что же дальше? Мы потанцевали, как распорядился Дюваль. Может, теперь де Лорнэй оставит меня в покое и я займусь своими делами?
Приседаю в реверансе, старательно изображая глубокую благодарность:
— Спасибо вам за обхождение и заботу.
Я не поднимаю глаз, чтобы он не понял, что я действительно обо всем этом думаю, и потихоньку двигаюсь прочь.
Его пальцы вновь смыкаются на моей руке:
— Погодите, милочка, мы с вами еще не закончили.
Я вскидываю глаза и высвобождаюсь:
— А мне показалось, закончили!
Он качает головой:
— Слышите? Музыканты готовят свои инструменты, сейчас будет еще танец. Я не прочь продолжить, а вы?
Я недоумеваю. Он что, намерен слепо исполнять распоряжение Дюваля, пока тот не вернется?
— Нет, — заявляю я твердо. — Не хочу.
И прежде чем он успевает снова схватить меня, отскакиваю как можно дальше. Не бросится же он за мной на глазах у половины двора?
Я быстро ввинчиваюсь в толпу, теряясь среди царедворцев. Протискиваясь в толкотне, среди густого запаха духов, решаю, как наилучшим образом воспользоваться с таким трудом отвоеванной свободой. Вот бы на каком-нибудь из этих пустых и тщеславных лиц появилась метка Мортейна!.. Увы, я по-прежнему ничего не вижу.
Зато замечаю Франсуа, флиртующего с какой-то злой и ядовитой на вид женщиной в платье цвета синего павлиньего пера. Его матушка сидит в дальнем уголке, смеясь и заигрывая с полудюжиной баронов, собравшихся вокруг нее. Вот бы знать, не за это ли сердится на нее Дюваль? Она, похоже, зря времени не теряет, и в воздыхателях у нее недостатка нет. Если Дюваль был близок с отцом, то, должно быть, расценивает это как надругательство над его памятью.
Еще я вижу, что мадам Динан, граф д'Альбрэ и маршал Рье уже покинули герцогиню. Они стоят в сторонке, негромко беседуя о чем-то своем. Разговор может оказаться небезынтересным.
Я дрейфую в толпе, постепенно придвигаясь в твердом намерении подслушать, не замышляют ли они чего. Я уже почти у цели, когда путь мне заступает массивная фигура, и я вынуждена остановиться, чтобы не налететь на нее.
На меня с высоты своего немалого роста глядит Жизор, французский посланник:
— Госпожа Рьенн.
Я приседаю:
— Господин Жизор.
— Я тут вот о чем подумал, — говорит он. — Вчера мне не удалось приветствовать вас так тепло, как вы того заслуживаете. Прошу меня извинить: когда одолевают тяжкие думы, иной раз становится не до учтивости.
— Не нужно извинений, господин посланник. Я все понимаю.
Я и вправду являю чудеса сдержанности и коварства.
— Вы юны и несведущи в придворных делах, — говорит он. — Даже если речь идет о дворе столь скромном, как здешний. Я почел бы за честь немного побыть вашим наставником и провожатым.
— Вы очень добры, господин мой, — отвечаю я. — Но именно это уже пообещал мне господин Дюваль.
Зеленые глаза посланника обшаривают зал, выискивая Дюваля.
— Однако его что-то нет рядом с вами, — говорит он. — Зато, хотя вы, вероятно, этого не замечаете, у вас за спиной уже собралась стайка юных беспутников. Если хотите, я вам покажу, к кому стоило бы держаться поближе, когда Дюваля отрывают от вас дела.
Я продолжаю разыгрывать скромницу и придумываю новое возражение, но он подходит ближе — как по мне, слишком близко — и ладонью закрывает мой рот. Такая смелость попросту лишает меня дара речи, он же говорит:
— Не говорите «нет», дружочек. Я лишь прошу вас подумать на сей счет и со своей стороны обещаю — вы не прогадаете. Жизнь при дворе — удовольствие не из дешевых, и женщине всегда следует заботиться о завтрашнем дне. Никто ведь не знает, долго ли Дюваль будет к вам благосклонен.
Я отталкиваю его руку:
— О чем это вы?
— О том, что рано или поздно всем станет известно, как матушка Дюваля плетет интриги с целью посадить своего сына вместо Анны на трон, и вы окажетесь парией при дворе. Вот тогда-то, полагаю, вы отставите гордость и рады будете принять мою дружбу.
И он движется прочь, как змея, уползающая под колоду. Я стою столбом, тяжело дыша, не в силах прийти в себя от услышанного.
Дюваль и его семейство замышляют измену!
