ГЛАВА 21
Дюваль завтракает в зимней гостиной. Я вхожу, и слуга пододвигает мне стул. Я чопорно сажусь. Мне стыдно оттого, что Дюваль видел, как я плачу, напуганная дурным сном, словно дитя малое. А еще я никак не могу забыть его кожу, которой касалась пальцами, когда я промывала ему царапину. И очень боюсь, что вся смесь чувств ясно отражается у меня на лице.
Он вежливо осведомляется:
— Как спалось?
Я рискую бросить на него взгляд: это что, насмешка? Но в глазах у него никакого злорадства, только забота, и она кажется мне искренней.
Я могу увернуться от удара и отвести от себя нож. Я знаю двенадцать способов спастись от удушающего захвата или гарроты. Но доброта? От доброты у меня нет обороны. Я беззащитна против нее.
— Спала сном младенца.
Произнося эту наглую ложь, я подчеркнуто рассматриваю его ворот.
Дюваль разглаживает складочку на стоячем воротнике, который он предпочел в это утро:
— Чего доброго, введу при дворе новую моду!
Я вздергиваю подбородок и проглатываю извинения. Нет уж! Сам виноват! Нечего прокрадываться в мою спальню посреди ночи.
— Я еще не получала никакой весточки от настоятельницы, — говорю я ему. — А тебе канцлер Крунар не писал?
Его лицо мгновенно становится очень серьезным:
— Нет, а с чего бы ему писать?
Я пожимаю плечами и беру грушу с большого деревянного блюда:
— В Геранде уже три дня. Настоятельница отправила меня сюда в такой спешке, что я, право, удивляюсь, почему от меня до сих пор не потребовали послужить святому.
Дюваль откидывает голову и хохочет:
— Ну и кровожадна ты, как я погляжу.
Я разрезаю грушу. Золотистая шкурка легко распадается под ножом. На тарелочку капает ароматный сок.
— Кровожадность тут ни при чем. Если я чего и жажду, так только потрудиться ради Мортейна. Меня ведь именно для этого сюда и прислали.
— Тоже верно, — соглашается он.
— Что у нас на сегодня намечено?
Он слегка поднимает бровь:
— Что касается меня, то ко двору прибыл посыльный, ждет встречи со мной.
Моя рука с ножиком замирает в воздухе.
— Кто он?
— Не знаю пока. Не пожелал назваться, лишь повторяет, что будет говорить только со мной. Поэтому ты останешься здесь. Полагаю, найдешь, чем заняться.
Я крепко сжимаю маленький нож:
— Господин мой, я неплохо умею прятаться. Не помешаю тебе нисколько.
— Да, но я обещал гонцу встречу один на один. Я не могу отступить от данного слова.
Я снова режу грушу. Длинные ломтики получаются идеально ровными.
— Помнится, аббатисе ты тоже кое-что обещал.
— Но я же не говорил, что ты не узнаешь, какое послание он привез. Я всего лишь пообещал ему встречу без свидетелей. И кстати, ты сама мне о многом не… Боже милостивый!
Я встревоженно поднимаю глаза:
— Что такое?
Он указывает на мою тарелочку:
— Ты же вроде резать ее собиралась, а не потрошить!
Оказывается, я превратила грушу в тонкие ленточки.
Откладываю нож и тянусь за куском хлеба.
— Если жаждешь действия, — говорит Дюваль, — я велю кому-нибудь из конюхов устроить тебе верховую прогулку. Или можешь заняться, — он поводит рукой в воздухе, подыскивая какое-нибудь «приличное» девичье занятие, — например, вышиванием.
Я холодно смотрю на него:
— Терпеть не могу иголки. — И после паузы добавляю: — Если только не нужно их втыкать в основание черепа.
Уголки его губ ползут вверх, и я, затая дыхание, жду: опять рассмеется? Но он не смеется, и это некоторым образом разочаровывает меня.
— Тогда, — говорит он, — почитай труд по истории, их много у меня в кабинете. И вообще, в обители тебя должны были научить, чем при случае занять утро. Вот и используй свой навык!
С этими словами он поднимается и уходит, оставляя меня жевать расчлененную грушу и тихо кипеть.
Итак, мне приказано сидеть и ждать, словно я собака какая! Кто, спрашивается, отвечает за мое святое служение, я или он? Помимо прочего, матушка настоятельница наверняка захочет узнать, что там у них за тайная и срочная встреча. Раз он не желает допустить меня к ней, значит замышляет обман! Ведь, когда все произойдет, я буду вынуждена верить ему на слово!
Я решительно встаю и иду разыскивать свой уличный плащ.
Я пускаюсь в дорогу пешком. Если брать на конюшне лошадь, только зря время потрачу, да и лишнее внимание привлекать незачем. Я ведь не знаю, насколько слуги Дюваля верны своему господину и как далеко они способны зайти, претворяя в жизнь его волю.
Утренний воздух свеж и прохладен; лавочники Геранда только-только распахивают ставни. Прилежные служанки и домохозяйки идут за припасами на рынок. Никто не обращает на меня никакого внимания.
Достигнув дворца, я без особого труда проникаю вовнутрь. Придворные, вельможи и разного рода просители входят и выходят, как им заблагорассудится. Кроме того, я подозреваю, что стража запомнила меня со вчерашнего вечера, хотя полной уверенности нет.
А вот как я собираюсь выследить Дюваля и его таинственного визави, это уже вопрос посерьезнее.
Некоторое время я стою в просторной прихожей, пытаясь мысленно воссоздать план дворца. Начиная более-менее понимать, где тут что, я припоминаю слышанное о личных покоях Дюваля. Спорю на что угодно — встреча назначена именно там!
Я прошу часового указать мне направление и торопливо поднимаюсь по лестнице. Дворец много больше деревни, в которой я выросла, и несоизмеримо запутанней. Сколько тут коридоров и закоулков, а дверям и вовсе счета нет! Вскоре я оставляю попытки самостоятельно что-то найти и останавливаю пробегающего мимо мальчишку-пажа. Даю ему монетку за услугу и еще одну — за обещание крепко держать язык за зубами, и мальчик провожает меня до самой двери.
Некоторое время я стою перед ней. Прихожей здесь нет, дверь на виду у всякого, кому вздумается сюда заглянуть. Просто так ухом к ней не прижмешься. Я перехожу к другой двери, расположенной чуть правее, и устремляю за нее все свои чувства, проверяя, нет ли там кого.
Судя по всему, комната пуста. Я проникаю внутрь и на цыпочках спешу к стене, отделяющей ее от покоев Дюваля. Прикладываю к стене ухо, но каменная кладка слишком толстая, а мужчины разговаривают, предусмотрительно понизив голос. Я принимаюсь изучать комнату. Здесь полно прекрасной мебели и шпалер, но они мне без надобности. А вот окошко, выходящее во внутренний дворик, это уже кое-что! Я высовываюсь и вижу, что в комнате Дюваля тоже есть окно. Прекрасно! Стекло пропускает звук легче, чем камень!
Убедившись, что во дворике никого нет, я снимаю плащ, чтобы не запутаться, и выбираюсь на карниз. Дюйм за дюймом ползу я вперед, пока мои пальцы не касаются деревянной рамы окошка Дюваля. Я пластаюсь по стене, чтобы меня не заметили изнутри, и все мои усилия оказываются вознаграждены. Я хорошо слышу голос Дюваля, чуть приглушенный, но вполне различимый:
— Если вы не можете мне сказать, кому служите, нам больше нечего обсуждать.
Его тон холоден и тверд, точно камень у меня за спиной.
— Вы не хуже меня знаете, что при дворе герцогини слишком мало по-настоящему верных людей, — отвечает его собеседник. — Слишком многие подвергнутся опасности, если имя моего сеньора коснется посторонних ушей.
— Вы полагаете, что я прямо так и помчусь на встречу с вашим таинственным господином? А если вы меня в ловушку заманиваете?
— Вы вольны выбрать такое место и время встречи, которое даст вам все преимущества. Он хочет сделать вам предложение, — тут мне кажется, что человек улыбается, — которое, по его мнению, вы должны найти весьма интересным.
Повисает молчание. Дюваль обдумывает услышанное, вероятно, взвешивает возможный риск. Мой слух обращен в комнату за стеной, глаза же безостановочно обшаривают дворик внизу. Пальцы на руках и ногах онемели от утреннего холода, но я нипочем не слезу с карниза, пока Дюваль не примет решения!
— Почему вы обратились ко мне? — спрашивает он наконец. — Почему ваш господин не послал вас ни к канцлеру, ни к кому-нибудь из опекунов герцогини?
— Потому, — отвечает посланец, — что кровные узы держат прочней самой толстой золотой цепи. Мой сеньор полагает, что вы более всех печетесь о благополучии молодой герцогини.
А интересно он рассуждает, этот таинственный господин! Может, его слова — всего лишь пустая лесть? Или он лично знает Дюваля?
В комнате снова воцаряется тишина. Собеседники изучают и оценивают один другого, как в поединке. Я же только не приплясываю от нетерпения. Ну скажи хоть что-нибудь определенное, Дюваль! И я уберусь отсюда, покуда никто не обнаружил меня!
— Что же, — говорит он наконец. — Я согласен переговорить с вашим сеньором и выслушать его предложение. Скажите, где вы остановились, я выберу время и место встречи и дам вам знать.
Итак, они договорились. Вполне удовлетворенная, я отнимаю пальцы от оконной рамы и разминаю их, чтобы вернулась кровь. Потом очень медленно, боясь поскользнуться на занемевших ногах, крадусь туда, откуда пришла. Суставы плохо гнутся от холода. Я наполовину влезаю, наполовину валюсь назад в комнату и беззвучно притворяю ставни. Хватаю брошенный плащ и быстренько растираю ладони. Надо убираться отсюда, пока они не кончили беседу и Дюваль меня не застукал!
Поспешив к двери, я чуть приотворяю ее, осторожно выглядываю в щелочку. Вот это да! Под дверью Дюваля торчит мадам Иверн!
Знаю, что Дюваль хотел сохранить в тайне свою встречу с посланцем, но подозрения, которые я питаю в отношении этой женщины, заставляют меня выйти в коридор, предварительно напустив на себя встревоженный вид.
— Мадам Иверн? — окликаю я ее этаким дрожащим девическим голоском.
Она вздрагивает от неожиданности и оборачивается:
— Госпожа Рьенн? Что вы здесь делаете?
На ее прекрасном лице настороженность.
Я озираюсь, якобы растерянно:
— Я искала покои господина Дюваля и вот… заблудилась. Один лакей направил меня в этот коридор, но я… забыла, в которую дверь он сказал постучать.
Напряжение отпускает ее, она снисходительно улыбается:
— Идемте, милочка. — Она берет меня под локоток и увлекает по коридору прочь от обеих дверей. — Известно ли вам, кстати, что лучший способ потерять мужчину — это следить за ним? — Она похлопывает меня по руке. — Рада поделиться с вами секретами нашего ремесла!
Я была бы рада разочаровать ее в отношении «нашего ремесла», но нельзя. И не больно-то я доверяю ее неожиданному великодушию.
— Мадам, вы слишком добры.
В моем голосе не должно быть ни намека на иронию, и это удается. На самом деле мне даром не нужны наставления в том, как быть хорошей куртизанкой, да еще от мамаши Дюваля, но раз уж так вышло, почему бы не обратить этот разговор к своей выгоде и не разузнать еще хоть немножко о своем якобы возлюбленном господине?
Тут я вспоминаю, как помертвело от горя его лицо в ту ночь, когда у них случилась ссора, и становится стыдно — я как будто в открытую рану палец запустить собралась. Твердо напоминаю себе, ради чего меня сюда прислали. Матушка настоятельница вряд ли похвалит, если я пойду на поводу у столь некстати пробудившейся совести!
Между тем госпожа Иверн, не обращая никакого внимания на придворных, разгуливающих в большом зале, ведет меня в укромный уголок и усаживает. Мы здесь одни, и она окидывает меня внимательным взглядом.
— Итак. — Она изящным движением складывает на коленях холеные руки. — Откуда же ты появилась, дитя, и как вышло, что ты встретила Гавриэла?
Я опускаю глаза: сельской простушке положено нервничать, когда ее расспрашивает такая высокопоставленная особа, — и принимаюсь терзать пальцы.
— Наша семья очень скромного происхождения, мадам, вы наверняка о нас даже никогда и не слышали.
Она величественно кивает, но ее улыбка насквозь фальшива.
— Так при каких же обстоятельствах вы познакомились?
В обители нам прочно внушили, что самая убедительная ложь есть та, в которой больше всего правды.
— В таверне, — отвечаю я, — около Бреста.
Я не слишком доверяю Дювалю, но его матушке не верю ни на ломаный грош, а потому не собираюсь преподносить ей на тарелочке все секреты.
Она бледнеет и отшатывается, словно я ударила ее по лицу:
— Только не говори мне, что состояла там в услужении!
— Ни в коем случае, мадам, — отвечаю без намека на улыбку. — Я проезжала теми местами, путешествуя по семейному делу.
Я прямо-таки вижу, как она мысленно просматривает карту Брестского побережья, силясь сообразить, какая нужда могла привести туда ее сына. Еще миг, и прекрасное лицо вновь становится безмятежным.
— Прости мне эти расспросы, — произносит она. — Мой сын уже давно живет своей жизнью. Я просто терялась в догадках, не зная, как объяснить твое неожиданное появление.
Я удивленно округляю глаза — сама невинность.
— Но, мадам, я же вижу, что между вами прискорбное отчуждение. Быть может, он просто не рассказывает обо всех своих увлечениях.
Я действительно наступила на больную мозоль. Вежливая улыбка пропадает, рот готов раскрыться в отповеди, достойной рыночной торговки, но в это время к нам подходит слуга с подносом и предлагает сдобренное пряностями вино. К тому времени, когда он удаляется, Иверн успевает взять себя в руки.
Я беру бокал, она же резко меняет тему:
— Тебе следует знать, что мужчины не все одинаковы. Когда имеешь дело с таким, как Гавриэл, нужно проявлять побольше гордости и ни в коем случае не бегать за ним. Кто-нибудь другой счел бы подобный избыток внимания очаровательным, он же скорее сочтет его удушливым.
Ее голос очень ласков, но слова попросту режут: это лезвие, смазанное медом. Если Дюваль когда и сочтет меня «удушливой», то разве только в момент, когда я прижму к его лицу подушку и предам его дух в справедливые руки Мортейна. Эта мысль несколько утешает меня.
Она чуть хмурится и продолжает свои наставления:
— Ну вот скажи, откуда забрела в твою глупенькую головку мысль последовать за ним сюда, причем именно сегодня? Неужели у вас, селянок, принято так себя вести?
— Мадам, но я за его милостью вовсе даже не бегала! Я хотела всего лишь записочку ему передать! Ее принесли, когда его милость уже уехали, вот я и решила.
Она в шутливом ужасе вскидывает ладони:
— Ты его любовница, но ни в коем случае не служанка! Не пытайся следовать за ним, как собачка за любимым хозяином!
Мои пальцы стискивают ножку бокала. Как хорошо, что он сделан из серебра! Стеклянный, пожалуй, я сейчас раздавила бы. С этой женщиной с ума сойти можно!
— Мадам, уверяю вас…
— Милочка, для тебя я просто Антуанетта, договорились? Уверена, скоро мы станем добрыми подругами!
— Вы думаете, это хорошая мысль? Учитывая охлаждение между вами и вашим сыном.
Тень ярости омрачает ее лицо, но лишь на миг.
— Быть может, — говорит она, — именно ты и поможешь нам заново навести мосты.
Я ставлю бокал на столик и смотрю на мадам Иверн самыми что ни на есть невинными глазками.
— Так вот, значит, почему вы его там искали! Хотели с ним помириться?
Она не может скрыть раздражения и принимается обшаривать глазами зал, словно желая отвлечься. Я вижу, как ее лицо внезапно смягчается, а глаза в самый первый раз загораются искренним чувством.
— Дорогой мой! — с явным удовольствием окликает она кого-то. — Подойди скорее сюда, я хочу кое с кем тебя познакомить!
К нам подходит высокий, стройный мужчина. У него точеное лицо и темные глаза. Он определенно слишком юн, чтобы быть ее любовником, и все же она называет его «дорогой мой». Он смотрит на меня — опасливо, изучающе — и наклоняется поцеловать мадам Иверн в щечку.
— Исмэй, — произносит она, — я рада представить тебе моего сына, Франсуа Авогура. Франсуа, это Исмэй, новая подруга Гавриэла.
Не знаю, слышал ли он о новой подруге старшего брата, — по его лицу ничего сказать невозможно. Он галантно целует мне руку:
— Очарован вами, госпожа. Все, с кем дружит мой брат, становятся и моими друзьями.
Я бормочу какую-то подобающую чепуху. Мадам Иверн похлопывает по сиденью подле себя:
— Присядь, побудь с нами, мой милый.
— С удовольствием. — Франсуа устраивается рядом с матерью, оказываясь таким образом напротив меня. — Могу ли я противиться двум прекраснейшим дамам этого двора?
Мне бы сейчас презрительно закатить глаза, но вместо этого я этак по-девичьи поглядываю на него из-под ресниц.
— Подруга Гавриэла еще не привыкла к таким изящным манерам, Франсуа. Она слишком долго прожила в глуши. Твой брат занят важными делами, так почему бы тебе не сопроводить Исмэй? Она первый раз оказалась одна во дворце.
Я встречаю взгляд его ясных карих глаз.
— Ничто не доставит мне большего удовольствия, юная госпожа.
— Вы слишком добры, — тихо и смущенно произношу я.
Кажется, меня уже приняли в семью! Полагаю, они спят и видят, как бы выведать секреты Дюваля. Ну что ж, я тоже не отказалась бы узнать их подноготную.
— Мой сын родился и вырос при дворе, — говорит мадам Иверн. — Он станет вам надежным и верным лоцманом в этих непредсказуемых водах.
— Но господин Дюваль, наверное, тоже сможет, — отнекиваюсь я.
— Дюваль сможет что? — интересуется знакомый низкий голос.
— Гавриэл! — Голос мадам Иверн полон радости, столь же фальшивой, как и все ее сердце. — Какой приятный сюрприз! А мы тут с твоей подругой понемногу знакомимся. Что за прелестное существо!
На мое плечо опускается тяжелая теплая ладонь. Дюваль наклоняется и целует меня в макушку. Я теряю дар речи.
— Милая Исмэй, — говорит он, — я, конечно, очень рад тебя видеть, но что ты тут делаешь?
Проклятье! Я так увлеклась состязанием в остроумии с мадам Иверн, что не удосужилась придумать никакого достойного объяснения своему появлению при дворе!
— Она любезно приняла мое приглашение, Гавриэл, — искоса глянув на меня, отвечает мадам Иверн. — Видишь ли, я решила, что нам пора познакомиться поближе!
На миг рука Дюваля болезненно сдавливает мое плечо, потом он отпускает меня. Не знаю уж, как ему удается подпустить иронии в формальный поклон, но — удается.
— Великодушие моей достопочтенной матушки поистине не знает границ. — Тут он обращает взгляд на меня. — Идем, радость моя, я как раз покончил с делами.
Он подхватывает меня под локоть и ставит на ноги, после чего, не удостоив свое семейство лишнего взгляда, ведет прочь.
Дюваль явно рассержен. Я вижу это по глазам, да и воздух вокруг него прямо-таки потрескивает грозовыми разрядами. Однако к раздражению примешивается что-то еще, и это что-то удивительным образом похоже на страх.
— Это что, одно из наставлений, которые тебе дали в монастыре? — произносит он сдавленным от ярости голосом. — Попасться на глаза моему брату и предложить ему себя?
— Нет, господин мой, — отвечаю с холодком.
А сама думаю: лишь потому, что аббатисе подобное в голову не пришло!
