ГЛАВА 35

Восход солнца застает нас уже на дороге. В редеющей темноте лошади идут шагом, но, как только солнечный диск появляется над горизонтом, Чудище дает команду подняться в галоп, ведь дело у нас безотлагательное и следует поторапливаться.

Сам он проезжает вдоль строя вперед и назад, тепло здороваясь с каждым, обмениваясь шутками. Я вижу, как после такого приветствия люди выпрямляются, расправляют плечи. Такое отношение капитана им точно хлеб насущный.

Я невольно думаю об отце с братьями и о том, как они привыкли командовать: гонят воинов вперед и добиваются желаемого при помощи жестокости и запугивания. А вот Чудище не просто подает своим людям пример, а заставляет их тянуться, чтобы соответствовать высокому мнению капитана!

Вот и я, кажется, начинаю тянуться к тому образу, который он видит, когда смотрит на меня.

Что-то между нами назревает… Даже страшно.

Но как же я этого хочу!..

Ведь у меня проснулись какие-то чувства к нему еще задолго до прибытия в Ренн. Пожалуй, когда он рассказал, как приезжал за сестрой. Но уверенность в том, что мною увлечься он не способен, послужила защитным рвом моему сердцу. И я ничего не боялась, потому что любая нежность выглядела решительно невозможной.

Но теперь я заглядываю ему в глаза и вижу: он верит в лучшее. Это, наверное, оттого, что Чудище толком не знает меня. Я далеко не все о себе рассказала. Как ни великодушен могучий рыцарь, он наверняка от меня отвернется, если узнает все до конца.

И я пытаюсь решить, то ли похоронить свои тайны так глубоко, чтобы они никогда не вышли наружу, то ли, наоборот, бросить ему в лицо, точно рыцарскую перчатку. Лучше уж пускай возненавидит меня прямо сейчас, не дожидаясь, когда я успею привыкнуть к его любви.

Но разве боги не показали мне, как нелепы любые попытки скрыть мое прошлое? Выбора на самом деле нет, и остается только жалеть, что я ослушалась аббатисы и не спешу прямо сейчас в лагерь д'Альбрэ.

— Отчего такая мрачность, сударыня?

Я вскидываю глаза и с удивлением вижу Чудище, как раз подъехавшего ко мне. И как только умудряется этот исполин передвигаться бесшумно? Хочется спросить его об этом, но, к собственному удивлению, я заговариваю совсем о другом:

— Вот я думаю, известно ли тебе, что я убила более тридцати человек?

Его брови так и взлетают. В чем дело — в моей откровенности или в количестве убиений, уж и не знаю.

— Из которых, — продолжаю я, — только шестнадцать по указке Мортейна.

Он продолжает молчать, и я добавляю несколько нетерпеливо:

— Я убиваю не только потому, что Мортейн приказывает. Мне это еще и нравится.

— Ну, это я заметил, — говорит он. — Мне тоже нравится делать свое дело. — И он оглядывается кругом. — Может, ты и тут хочешь кого-то убить?

Я не уверена, серьезно он говорит или поддразнивает меня. Хочется дотянуться до него и стукнуть. Сам-то он, если верить слухам, сразил в битвах многие сотни врагов, что ему мои жалкие тридцать? Лучше уколю его чем-то таким, с чем он вряд ли имел дело.

— А еще я жутко развратная. Любовникам уже счет потеряла.

Хотя на самом деле их было всего пятеро.

Чудище не смотрит на меня. Он скользит взглядом по растянувшемуся конному строю.

— Вы себе, сударыня, цены не знаете, — говорит он наконец. — Не могу вообразить даже и одного мужчину, которого вы одарили бы так щедро, как уверяете.

Тут он наступает мне на больную мозоль, затрагивая что-то, чего я никак не могу признать и оттого насмешливо фыркаю.

— Кто бы говорил! Уж верно, я одна из немногих девиц, не сбежавших куда глаза глядят от твоего уродливого лица.

Он оборачивается ко мне, в синих глазах плещется веселье, как солнечные зайчики на волнах.

— Вот это верно, сударыня.

И Чудище уезжает в хвост отряда, проверить, нет ли отставших, а я поневоле думаю о том, что от горной лавины увернуться было бы легче, чем от него.

Вечер застает нас в уединенной роще, которую выбрали для нас разведчики из числа угольщиков. Воины ворчат, им не нравится это слишком тенистое, какое-то первобытное место. Деревья здесь и в самом деле исключительно велики и стары, их корни по поверхности — этакие оголенные кости самой земли. Что до меня, то я здесь чувствую умиротворенно, словно пребываю под рукой самой святой Матроны… Хотя нет. Не святой Матроны, а самой Темной Матери. Я не молюсь Ей, но чувствую Ее присутствие в плодородном перегное у себя под ногами, в тихом гниении необъятных поваленных стволов. Может, из-за этого присутствия воинам и не по себе?

Между прочим, за время нашего путешествия отряд успел вырасти. Можно подумать, Чудище — безумный дудочник, чья мелодия привлекает молодых людей, желающих биться с ним заодно. Помимо дюжины воинов, к нам примкнуло еще столько же углежогов, двое деревенских кузнецов, несколько лесорубов и мелких землевладельцев и трое крестьянских сыновей, один другого здоровее. Один из них — не кто иной, как Жак, сын Гвийона и Бетт.

Вскоре поляна посреди рощи становится обжитым местом, где устраиваются на ночь полсотни людей. Что до меня, я чувствую странное возбуждение в крови, словно туда перетекает сок здешних деревьев, просыпающихся после холодной, жестокой зимы.

Ища себе дело, я предлагаю помощь Малине, занятой приготовлением ужина, но та гонит меня прочь.

— Вы такая важная госпожа и к тому же убийца, — говорит она. — Что вам делать около котла с супом?

Мне остается только наблюдать за происходящим в лагере. Кто-то из угольщиков растягивает на поляне грубо скроенные палатки, другие таскают из ручья воду — напоить усталых лошадей. Воины ушли пострелять дичи, самых молодых отправили собирать хворост. Сидеть сложа руки, пока другие работают, я не привыкла. Взяв веревку для хвороста, я иду в лес.

Ходьба среди деревьев успокаивает меня. Здесь такая тишина и покой… Очень странное, почти незнакомое чувство. Да, такая жизнь как раз по мне: напряженная езда днем — и необходимый труд на привале. Нет времени ни для праздных забав, ни для извращенных интриг.

Вот бы мне просто ездить бок о бок с Чудищем, собирая народное войско для герцогини! Думая об этом, я даже улыбаюсь, благо никто не видит.

Но тут же выясняется, что уединение мне только мнилось. Я слышу голоса и какой-то странный треск. Осторожно двигаюсь в ту сторону, избегая наступать на сухие веточки, чтобы не выдать себя.

Когда впереди открывается небольшая поляна, я вижу там лишь парней из нашего лагеря, решивших отдохнуть от сбора дров для костра. Взяв по хворостине, они изображают бой на мечах. Это крепкие юноши, но неуклюжие и совсем неумелые. Угольщики совершенно справедливо называют таких «зеленью». Я невольно улыбаюсь их проделкам… Однако улыбка тут же сползает с моего лица. Мы ведь не в игры играть едем. Нам предстоит настоящее сражение.

Я вдруг понимаю, насколько ничтожны наши шансы. Какое там победить, даже просто остаться в живых…

Я выхожу из-за деревьев.

— Глупцы, — ругаю я ребят. — Вы тут что, пыль выбиваете из тюфяков?

Они замирают, на лицах смущение, но вместе с тем и вызов.

— Вы-то что в этом смыслите? — угрюмо осведомляется сын лесоруба. И, как бы спохватившись, добавляет: — Сударыня.

— Да уж побольше тебя, — говорю я ему. — Хватит дубасить один другого, как пшеничные снопы на току! Существует ритм выпада и защиты, атаки и контратаки, и его нужно знать, чтобы вас не разделали, точно свиней.

Гордость юного лесоруба определенно задета. Я ткнула этих ребят носом, по сути, в их низкое происхождение, ведь никто не показывал им, как фехтовать, уже не говоря о постоянных упражнениях с оружием.

— До Морле три дня пути, — говорю я. — За такой срок владеть мечом вы не научитесь, на это годы нужны. Да и нет у нас лишних мечей. Так что время попусту лучше не тратить.

— И что, по-вашему, мы должны делать? Дрова собирать? — спрашивает сын кузнеца и презрительно пинает лежащий на земле сук.

— Нет, — говорю я, приближаясь. — Если в этом походе вы вправду желаете послужить герцогине, я бы на вашем месте выучила один-два быстрых способа человекоубийства.

Во взглядах «зелени» мешаются недоверие и надежда.

— А кто возьмется нас этому научить… сударыня?

Я улыбаюсь:

— А хотя бы и я.

Сую руки в рукава и извлекаю из запястных ножен ножи. Глаза у мальчишек разгораются живым интересом. Сомневается только сын кузнеца.

— Чему нас может научить девка? — осаживает он приятелей.

Двое украдкой хихикают. Хочется схватить их за уши и стукнуть бестолковыми головами. Небось звук будет как у двух пустых кувшинов.

— Какая она тебе девка, балда! — подает голос Жак. — Ты что, не слышал, что сказал вчера капитан? Она служит Мортейну! — И добавляет, понизив голос: — Она убийца, вот.

Сын кузнеца хлопает глазами:

— Это что, правда?

Вместо ответа, я бросаю нож. Парень успевает лишь открыть от изумления рот: его плащ пригвожден к дереву, как раз над плечом.

— Это правда, — говорю я. И без долгих разговоров поворачиваюсь к Жаку. — Ты встанешь в пару со мной. Остальные — друг с другом, кто кому подходит по росту.

Смущенно оглянувшись на приятелей, Жак идет ко мне и останавливается напротив. Его руки бездельно свисают вдоль тела.

Достав два ножа, которые у меня в ножнах за голенищами, отдаю их парням:

— Если вы убийцы, то должны брать скрытностью и хитростью. И конечно, быстротой. Вы проникаете куда нужно, наносите удар, а потом исчезаете, прежде чем кто-нибудь поймет, что вы там вообще были. Что это значит? А то, что, помимо нынешнего занятия, вы должны учиться тихому передвижению. Сейчас, например, вы ведете себя точно стадо быков, ломящихся через лес. Попытайтесь вообразить, будто к кому-то подкрадываетесь. Что угодно делайте, но научитесь поменьше шуметь!

— В этом нет чести, — фыркает один из лесорубов.

Я мгновенно оказываюсь подле него. Он моргнуть не успевает, а я уже сдернула с него поясной ремень, захлестнула кругом шеи и слегка натянула. Совсем чуть-чуть, только чтобы заметил.

— А много чести в том, чтобы задаром выкинуть свою жизнь? Если мы собираемся выиграть эту войну, герцогине понадобится каждый ее подданный!

Парнишка как-то очень громко сглатывает. Потом кивает, выражая согласие. Я отступаю и возвращаю ему ремень.

— А кроме того, если сейчас говорил не в шутку, получается, что верные Мортейна — люди без чести. Я почему-то думаю, ты вряд ли хотел предъявить столь тяжкое обвинение.

Не только он, все остальные тоже усиленно мотают головой.

— Самый тихий и скорый способ убить человека, — начинаю я объяснять, — это перерезать ему горло. Вот так. — Я показываю на себе, проводя пальцем поперек шеи. — Этот удар не только причиняет быструю смерть, он еще и не дает врагу переполошить остальных. — Я приступаю к уроку естественно и легко, словно влезая в новое платье. — Теперь прижмите палец себе к горлу. Нащупайте ямку у основания шеи. Место, куда должен прийтись удар, тремя пальцами выше. — Я слежу за тем, как они сосредоточенно ощупывают шею. — Отлично. А теперь я вам покажу, как это делать из-за спины.

— На мне? — Голос Жака почему-то срывается.

— Ага, — говорю я, пряча улыбку. — Только не лезвием, а рукояткой.

Следующий час пролетает быстро: я стараюсь обучить «зелень» некоторым самым незамысловатым основам моего ремесла. Как перерезать горло. Куда бить сзади, чтобы уложить одним верным ударом. Как упираться, когда накидываешь удавку, чтобы судороги врага не ослабили твоей хватки.

Времени, конечно, у нас далеко не достаточно, потому что для костров нужен хворост, а то и без ужина остаться можно. Ребята так и не научились правильно двигаться, но теперь они знают хоть что-то.

В этот вечер, усевшись наконец за еду, я чувствую, что сполна отработала свой ужин.

Когда костры прогорают, я иду туда, где оставила одеяло. Оказывается, кто-то — не иначе как Янник — аккуратно расстелил его среди корней громадного дерева, чтобы мне было уютно. Чуть не падая от усталости, я хочу лечь… И обнаруживаю на подушке букетик розовых цветов.

Кажется, мои грехи прощены, по крайней мере те, о которых Чудищу стало известно.