ГЛАВА 34
По моей челюсти, непосредственно у подбородка, стучат молотками все дьяволы преисподней. Но это не так уж и важно, ибо я чувствую себя в безопасности. Я сижу в какой-то пещере, сотворенной из теплого камня. Она окружает меня со всех сторон, крепко давит на спину… Идеальное укрытие!
Моего слуха достигает негромкое ржание. Лошадь? Потом слышится мужской голос:
— А ты не говорил, что мы с собой юбку захватим.
Второй голос несколько осаживает:
— Последи за языком, дурень! Наш капитан на дешевых шлюх не падок!
— Ну ладно, — говорит первый, — тогда кто она?
— А чтоб я сдох, если знаю.
— Хватит, — ворчит знакомый голос.
Кто-то прокашливается.
— Если позволительно будет спросить, капитан, что с ней такое?
Теперь в его тоне куда больше почтительности.
Следует пауза, потом стена пещеры рокочет прямо мне в спину:
— В обморок брякнулась.
Я с усилием открываю глаза… и тотчас снова зажмуриваюсь, поскольку яркие солнечные лучи беспощадными стрелами пронизывают мне мозг, и накатывает дурнота. Понемногу начиная соображать, я осознаю, что нахожусь вовсе не в пещере. Я полулежу, покоясь в могучих объятиях. И опираюсь спиной не на каменную стену, а на латный нагрудник. И все это плавно покачивается вместе со мной в такт конскому шагу.
Я пытаюсь пошевелиться, но мощные руки держат крепче всяких тисков.
— Тихо, ты, — звучит все тот же рокочущий голос. — Коня мне напугаешь!
Чудище.
Негодяй опять это сделал!
Я все-таки пытаюсь сесть и по возможности отодвинуться. Это мне не особенно удается, поскольку седло у нас одно на двоих, зато мир снова начинает кружиться. В ярости я тычу локтем Чудищу в бедро и радуюсь, когда он крякает от боли.
— Если еще попытаешься так сделать, я тебя убью! Без шуток!
Вот только слова эти звучат далеко не так грозно, как мне бы того хотелось.
Другие всадники отъезжают прочь, давая нам иллюзию уединения. Я, впрочем, не сомневаюсь, что все они напрягают слух, силясь разобрать хоть словечко.
За спиной у меня снова рокочет, и я даже не знаю, чего ждать — слов или смеха, а повернуться нет сил, голова слишком болит. И, кроме того, несмотря на ярость и раздражение, я бесконечно наслаждаюсь мощью его рук. Как славно, когда такие длани отгораживают тебя от остального мира. В частности, от д'Альбрэ.
Вот же проклятье!..
— Где мы?
— На дороге в Морле.
От новой волны тревоги и страха голова опять идет кругом, но я лишь сжимаю зубы и делаю попытку слезть с лошади непосредственно на ходу. Чудище легко удерживает меня.
— Ты что, спятила? — интересуется он. — Сиди смирно, не то свалишься.
— Мне совсем в другом месте нужно быть!
Он молчит, только держит до того крепко, что я дышать почти не могу. Как же просто было бы сдаться и уступить силе этих ручищ. Мне именно так и хочется сделать.
— Отец за меня выкупа не заплатит, — произношу я с презрительным смешком. — И аббатиса не раскошелится. Ты же ради этого похитил меня?
Когда он отвечает, в голосе проскальзывает какая-то странная нотка:
— По-твоему, мне выкуп за тебя нужен?
— А то что же еще? Ну, не выкуп, так месть…
— Я тебя не похищал, — произносит он обиженно. — Я тебя спас!
— А я не просила, чтобы меня спасали!
Рука в грубой перчатке с раструбом тянется к моей голове и очень бережно заставляет меня ее повернуть.
— Сибелла. — В его устах мое имя звучит музыкой. — Я ни под каким видом не отпущу тебя к д'Альбрэ.
Я попросту гибну при виде вот этой нежности в его глазах. Как же все глупо, говорю я себе. Как бессмысленно. Этот пентюх готов спасать всякого, кто встретится ему по дороге.
Вот только не желает слушать доводов разума. Когда-то он поехал за своей сестрой. А теперь — за мной.
Опасаясь, как бы он не распознал моих истинных чувств, я отворачиваюсь и пытаюсь вернуть ярость, владевшую мной только что, но не нахожу ничего. Лишь бесплотное эхо той вспышки.
— Мне нужно вернуться, — говорю я, силясь убедить не столько его, сколько себя. — Если я этого не сделаю, аббатиса пошлет туда Исмэй. А может, даже Аннит, хотя та до сих пор и монастыря-то не покидала. Ни у той ни у другой даже шанса не будет подобраться к д'Альбрэ.
Между тем, как я была настолько готова принять свою судьбу, причем не из покорности, а по куда более веским причинам? Мной двигала даже не месть — я собиралась действовать во имя любви. И что? Вот уже во второй раз этот человек… этот, чтоб ему, утес в латах этак легким движением пускает по ветру и все мои планы, и с превеликим трудом обретенную смелость!
И хотя реальные причины, толкавшие меня к столь отчаянным действиям, никуда не исчезли, вернуть былую решимости мне, боюсь, не удастся.
— Аббатиса ведь не дура, — говорит Чудище. — Безжалостна, это да, и не очень-то разборчива в средствах, но далеко не глупа. Не станет она посылать лучших прислужниц своего святого на верную смерть. Она их обеих просто использовала, чтобы тебе пригрозить.
Я негромко отвечаю:
— И что мне, жизнью своих подруг рисковать? И потом, что, если это моя судьба, мое предназначение — остановить д'Альбрэ? А я от нее уклонюсь?
Он некоторое время молчит, и его жизнерадостность истаивает, как снег под весенним солнцем.
— Можем ли мы знать свою судьбу? — говорит он затем. — Я вот думал, что мне суждено выручить Элизу, но из этого ничего не вышло, значит — не судьба. Не удивлюсь, если окажется, что о судьбах стоит судить, только когда жизнь уже прожита и тебя в землю кладут.
Боюсь, тут он прав, но сдаваться я все равно не спешу:
— А что, если в Морле тебя ждет неудача?
— Нам следует убедиться, что это не так.
— Только скверный предводитель, — говорю я, — складывает все свои надежды на победу в одну-единственную корзину.
— Сибелла… в одиночку ты его все равно не остановишь.
Какие же соблазнительные слова он произносит. Уши, что ли, заткнуть, спасаясь от искушения?
Я шепчу:
— Я обязана попытаться.
— Ну да, только выбора у тебя нет, — говорит он. — Ты похищена тем, кто гораздо сильнее тебя, и сбежать не удастся. Примирись с этой мыслью и успокойся. Кстати, вещички твои я захватил, так что пусть аббатиса считает, будто ты поехала в Нант — как и было задумано.
Я помимо воли восхищаюсь его предусмотрительностью. Даже в глубине души надеюсь, что все получится. Вот так взять и освободиться не только от д'Альбрэ, но и от аббатисы? Похоже, наверное, чувствовала себя Аморна, когда ее впервые выпустили из преисподней…
Огромная ладонь Чудища накрывает мою голову и притягивает ее к его груди.
— Поспи, — советует он. — А то опять оглушу.
Да чтоб его! Я засыпаю. Нет-нет, только потому, что мне самой этого хочется.
Когда я открываю глаза в следующий раз, лошадь стоит на месте, и я вижу, что солнце клонится к горизонту. Мы собираемся разбить лагерь на ночь.
Моргнув, я вижу, что к нам направляется Винног, и Чудище собирается поручить меня его заботам. При приближении угольщика лошадь принимает в сторону и метит копытом, Чудище дает шенкеля и бормочет команду, призывая ее к порядку, и я соскальзываю с седла на руки Винногу.
— Что это с коником? — благополучно встав наземь, спрашиваю я.
— А это, госпожа моя, разве коник? — бурчит Винног. — Это же нечистая тварь прямо из преисподней!
Чудище одаривает нас улыбкой, чуточку отдающей безумием, и уезжает на край лагеря, где устроили коновязь.
— Госпожа, устали, наверное? — спрашивает Винног, и я спохватываюсь, что все еще держусь за его плечо.
Я тотчас убираю руку:
— Да нет, все в порядке. Просто ноги размять хочется.
Он кивает:
— Тогда, если позволите, я пойду лошадками займусь.
Некоторое время я стою на месте, наблюдая, как все новые всадники останавливают коней и спрыгивают с седел. С десяток воинов из числа людей герцогини приехали на отменных жеребцах, они стараются занять места получше, огибая угольщиков, сидящих верхом на крепких неказистых лошадках. Никто никому не желает уступать место, и очень скоро воцаряется беспорядок: люди ругаются, кони шарахаются и норовят ударить копытом. Вот незадача! Если это и вся братская любовь, на которую можно рассчитывать Чудищу, остается только надеяться, что он намерен использовать меня как средство на непредвиденный случай. Иначе он даже не пентюх, а… Этак мы и до Морле не доедем, какое там с французами драться, обеспечивая высадку англичан!
Тут я начинаю кое-что понимать. Ренн отсюда всего в одном дне пути. Д'Альбрэ прибудет туда самое раннее завтра к ночи. Если удеру прямо сейчас, у меня будет вполне достаточно времени, чтобы затеряться среди бабья, которое наверняка притащится вместе с его войском.
Я окидываю взглядом поляну. Янник сражается с демоническим конем хозяина, силясь его привязать. Сам Чудище уже развернул карты, намереваясь обсудить стратегию и тактику с ближайшими помощниками. Угольщики слишком заняты обменом мрачными взглядами с воинами, выказывающими полное презрение к «оборванцам».
За мной никто не следит.
И я вновь чувствую решимость, которая, как я опасалась, успела насовсем оставить меня.
Прогулочным шагом направляюсь к коновязи. Как раз в тот момент, когда я туда приближаюсь, раздается легкий шум и из-за деревьев появляются с полдюжины человек. Я застываю на месте, воины хватаются за мечи, но Эрван их успокаивает. Это всего лишь женщины угольщиков, явившиеся готовить в лагере ужин.
Вновь поднимается суматоха. Я под шумок выбираю себе мерина в яблоках и для начала прячусь за ним.
Протянув руку, я глажу шелковистые ноздри коня, даю себя обнюхать. Со стороны можно подумать, что я просто подошла приласкать понравившееся животное. Воровато озираюсь, соображая, где его амуниция. Чтобы добраться в Ренн, мне нужна, по крайней мере, уздечка. Не помешало бы и седло, но без него я обойдусь, если придется.
— Сейчас вернусь, — шепчу я серенькому, но не успеваю пройти и двух шагов, как на мое плечо опускается рука.
— Мне что, стреножить тебя, как Янник — коней?
Да чтоб ему провалиться! Ну нет бы заниматься своими делами и позволить мне заниматься моими! Я раздраженно вздыхаю, не желая признаваться себе, что чувствую определенное облегчение, и рывком высвобождаю плечо.
— Не надо меня стреножить, — говорю я. — Лучше отпусти подобру-поздорову, чтобы я могла свое задание выполнить!
Его лицо, обычно открытое и доброжелательное, сейчас кажется жестким и беспощадным. Я в первый раз вижу его свирепость обращенной против меня, и приходится выдавливать улыбку — иначе он догадается, как сильно я испугалась.
— Это мы уже обсуждали, — говорит он. — Ты остаешься. Во имя Камула, твои умения очень даже могут нам пригодиться.
— Должен быть запасной план, — отвечаю я. — На случай, если твой скороспелый замысел возьмет и провалится. И хотя я терпеть не могу аббатису и ничуть ей не доверяю, кое в чем она все же права. Чем больше у нас будет возможностей нанести удар д'Альбрэ, тем лучше!
Он вновь хватает меня за плечо:
— Все равно не позволю, чтобы ты подвергалась такой опасности.
Я улавливаю краткое мгновение, когда гнев в его глазах сменяется беспросветным отчаянием. Потом оно тоже пропадает.
Его хватка ослабевает, он медленно наклоняется ко мне. Забыв сердиться, я стою совсем неподвижно. Потом шепчу:
— Если опять ударишь, я тебя точно прирежу.
— Да никто тебя бить не собирается.
Его ладони обнимают мою голову, отчего я чувствую себя совсем маленькой и хрупкой — не в том смысле, что меня легко сломать, а в том, что меня лелеют и берегут, точно я сокровище какое.
Я не шевелюсь, даже, кажется, не дышу. Совсем близко вижу его губы и поражаюсь, насколько совершенна их форма. С ума сойти, даже ямочки есть по углам рта, такие маленькие, что так сразу и не разглядишь.
И вот его губы находят и накрывают мои. Они теплые и просто бессовестно-мягкие. Меня охватывают чувства, не имеющие ничего общего ни с облегчением, ни с яростью. Я просто желаю его. Его силу, его честь, его треклятую беззаботность. Я хочу прикоснуться и испить это все, как медовое вино из бокала…
Не в силах противиться, я закрываю глаза, и тянусь к нему, и позволяю себе вообразить, будто между нами все же что-то возможно.
Хотя это не так, ибо между нами еще слишком много секретов.
Очень медленно и с ужасным сожалением я отстраняюсь. Чудище открывает глаза. Какой же теплый у него взгляд.
— Ты же должен быть страшно зол на меня, — шепчу я. — Я столько раз тебе лгала! Не сказала почти ни слова правды.
Вот так я пытаюсь возвести между нами хоть какое-то подобие стены, потому что иначе за себя не ручаюсь.
Он очень тяжело вздыхает, потом делает шаг в сторону и опирается о ближайшее дерево, чтобы дать отдых больной ноге.
— А я и был зол, — говорит он. — Поначалу. Очень уж не люблю, когда меня водят за нос. Да еще и… кто-то из семьи д'Альбрэ. Мне казалось, это сами боги взялись надо мной насмехаться. Я сидел и перебирал все, что ты мне говорила, все, что делала. Я думал, что обозлюсь еще больше, а оказалось, что на словах ты, может, и лгала, но вот деяния твои всегда были правдивы. Ведь я в самых тяжелых обстоятельствах тебя повидал. Ты везла меня, беспомощного, через всю страну, спасала от вражеских воинов и лазутчиков и меньше всего думала о собственной безопасности и удобстве! Ты больше заботилась о дочке мельника и нищих угольщиках, чем о себе. И ты убивала людей д'Альбрэ с улыбкой на устах и радостью в сердце.
Я смотрю на него, не в силах ответить ни слова. Он рассказывает о девушке по имени Сибелла, но я не знаю такой.
Он проводит ладонью по волосам.
— Потом, — продолжает он, — я перестал злиться, но возмутился по другой причине: значит, ты совсем мне не доверяла, раз не отважилась рассказать правду! И тогда я понял: ведь я же все воспринял именно так, как ты и предвидела. Значит, и не заслуживал доверия. — Он снова становится очень серьезен. — Сибелла, я много раз видел, как ты делаешь выбор. Все было против нас, но ты всегда выбирала верно. Так, чтобы помочь наибольшему числу людей и как можно меньше навредить всем остальным. Вот поэтому я и не держу на тебя обиды.
Я безотчетно тянусь к нему и прикладываю ладонь к его щеке. Мне хочется увериться, что он живой и настоящий, что передо мной не видение, состряпанное моим перенапряженным рассудком. Кожа у него теплая, жесткие усы щекочут мне пальцы.
— Сколько же места в твоем сердце… — произношу я тихо.
Что-то мелькает в его глазах. Боль, горечь… но все это тотчас пропадает.
— Потому что мне не с кем было его делить после того, как не стало Элизы.
Тут в лагере поднимается крик, сопровождаемый звоном стали. Визжит женщина.
Чудище отталкивается от дерева и торопится на поляну со всей скоростью, какую позволяет больная нога. Я подхватываю юбки и спешу следом.
Возле костров, разведенных для стряпни, назревает драка. Две женщины из числа угольщиц встревоженно озираются по сторонам. Одну я узнаю, это Малина, вторая, помоложе, мне незнакома. Эрван, Лазаре и Граелон заслоняют их собой. Перед ними двое воинов Чудища, один из них, бритоголовый, с холодными глазами, держит наготове меч.
— Страсти господни, — бормочет Чудище, хромая вперед. — Да что тут стряслось?
Бритоголовый отвечает ему, не сводя глаз с угольщиков:
— Эти люди выхватили ножи и тем нас оскорбили. Вот я и отвечаю на вызов. Вынули из ножен — так пусть в ход пускают!
Он стоит, выпятив грудь, точно готовый к драке петух.
— Это мы кого-то оскорбили?! — возмущается Эрван. — А кто приставал к нашим женам и сестрам и порывался в кусты их тащить, точно шлюх каких?
Второй воин — это рыцарь, зовут его де Бросс, — лениво поводит плечами:
— Я-то думал, она так, баба лагерная. Никого обидеть не хотел…
Чудище награждает его подзатыльником:
— Спрячь кинжал, бестолочь. Никаких лагерных баб с нами нет.
Де Бросс, как и следовало ожидать, косится в мою сторону. Чудище тоже ловит этот взгляд и делает еще шаг вперед.
— Это, — говорит он, — госпожа Сибелла. Она служит святому Мортейну, так что, если не хочешь оказаться выпотрошенным, как рыбешка, держи-ка руки подальше и от нее, и от прочих женщин, что с нами идут.
Де Бросс смущенно улыбается и отдает поклон сперва мне, потом и угольщицам.
— Голтье! — рявкает Чудище на второго. — Убери-ка меч и ступай палатки растягивать!
Воин медлит. Чудище берет его за шиворот и хорошенько встряхивает.
— Приношу свои извинения, — говорит он угольщикам. — Гоподин Голтье у нас очень вспыльчив, а господин де Бросс падок на женщин. Больше такого не повторится. Конечно, если эти господа желают остаться у меня под началом.
Он уводит провинившихся воинов, и у костра воцаряется неловкая тишина.
— Ну-ка, все за работу! — прикрикивает Эрван на зевак. — Еще дел полно, так что не стойте!
Я ухожу под дерево и присаживаюсь подумать. Что мне все-таки делать? Остаться? Или вернуться в Ренн и проникнуть в лагерь д'Альбрэ, если получится?
Мне неспокойно и все время кажется, будто я не заслужила нахлынувшего счастья. Но я всего лишь человек и не нахожу в себе сил отвернуться от нечаянного подарка судьбы. И потом… будь мне суждено покончить с д'Альбрэ, почему этого не случилось за все те долгие месяцы, что я прожила в его доме? Почему теперь все должно быть иначе? Что изменилось?
Я уже давно перестала верить в силу молитв, но теперь мне отчего-то кажется, что они были услышаны. Словно бы рука самого Мортейна вмешалась в течение моей жизни. Выдернула меня из кошмара и поместила туда, где я так жаждала быть: рядом с Чудищем.
И я решаю принять щедрый дар, протянутый мне богами.
Вдалеке подает голос волк… Я бы не удивилась, если бы Чудище провыл в ответ. И тогда дикий хищник либо удерет прочь, поджав хвост, либо, как все мы, встанет под его знамя.
