ГЛАВА 30

— Думается, ваша настоятельница не одобрила предложение, высказанное вами в совете.

— Да, ваша светлость, она выглядела очень рассерженной. Простите, если высказалась не по чину, но я всего лишь хотела помочь! Ведь это моя семья желает вам зла.

К моему немалому изумлению, герцогиня останавливается и ловит мою руку.

— Нет! — с напором произносит она. — Я ни в коем случае не возлагаю на вас вину за деяния графа д'Альбрэ! Будь иначе, разве я сама не несла бы ответственность за то, что он творит от моего имени?

Я молчу, ибо что я могу на это ответить?

— Расскажите… — говорит она, тесно переплетая пальцы, — расскажите о тех, кто пал в Нанте. Расскажите, чтобы я могла должным образом почтить их память и возблагодарить за самопожертвование.

В этот миг мое смутное восхищение девочкой-герцогиней перерастает в глубочайшее уважение. Она ведь приняла на себя не только могущество и привилегии власти. Она в полной мере осознает и тягостную ответственность.

— Первыми были вельможи, — начинаю я свою печальную повесть. — Ваш сенешаль Жан Бланше попытался было организовать оборону герцогского дворца, но ему помешало предательство его милости Ива Матюрена. В том бою пали его милость Роберт Друэ и с ним еще два десятка людей, чьи имена остались мне неизвестны. Горожане растерялись. Они были склонны поверить маршалу Рье, ведь он утверждал, будто говорит от вашего имени. Лишь когда против него выступили вельможи, нантцы поняли, что совершили ошибку. Но было поздно, они уже открыли ворота и впустили врагов. Д'Альбрэ сразу же натравил свое воинство на горожан, чтобы лишить их последних остатков отваги и подавить всякое желание бунтовать против него. И ему это удалось.

В глазах герцогини стоят слезы.

— Наибольшую верность проявили слуги, — продолжаю я. — Они знали вас и служили вам с колыбели. Алликсис Барон, ваш счетовод; Гийом Мулнэ, кузнец по серебру; Йохан Ле Труан, аптекарь; носильщик Пьер, привратник Тома… прачка… не менее десятка стрелков из охраны… главный кладовщик… повар и два виночерпия… и добрая половина дворцовой стражи. Все они умерли с вашим именем на губах, сохранив в своих сердцах верность и честь.

Ей всего тринадцать, напоминаю я себе. Меньше, чем было мне, когда я прибыла в монастырь.

Хотя нет. Так юна я не была никогда.

И я говорю то единственное, что, как мне кажется, может утешить ее, хотя какие тут утешения!

— Предатели Жюльер, Вьенн, Матюрен — они все мертвы, ваша светлость. Их постигла справедливая кара за вероломство.

Герцогиня поднимает глаза, воинственно блестящие сквозь слезы.

— Хорошо, — негромко произносит она. — Если Мортейн повелит вам точно так же наказать всех предателей до единого, я и слова поперек не скажу.

Она думает, что я их убила по приказу Мортейна. Не считаю нужным уточнять, что с одним разделался мой полоумный ревнивец-брат.

Аббатиса советует мне прикинуться шлюхой, чтобы выслеживать вредителей, но капитан Дюнуа, при всей своей грубоватости, оказывается истинным рыцарем. Ни о чем подобном он даже и слышать не хочет и предлагает мне выдать себя за прачку, разумно замечая, что у прачки нисколько не меньше законных причин толкаться среди воинов. Кроме того, большинство портомоек приторговывают услугами иного рода, и для пользы дела я смогу переходить от одной роли к другой.

Аббатиса вменяет мне в вину даже и то, что капитан Дюнуа взялся ей перечить, но тут я, право же, решительно ни при чем.

Склонившись перед серебряным зеркалом, заточенным древесным угольком изменяю рисунок бровей, делая их широкими и бесформенными. Потом беру другой кусочек угля, еще меньше первого, и на лице появляются морщины застарелой усталости. Разводы угольной пыли создают под глазами тени, якобы происходящие от непосильного труда. Честно говоря, я жду не дождусь, когда смогу хотя бы на время предстать совсем другим человеком, будь то даже замученная, бедно одетая портомойка. Лишь бы только не оставлять за собой след, отмеченный предательством и сердечной мукой.

А чего стоит желанная возможность нарушить планы д'Альбрэ!

В качестве окончательного штриха я втираю в волосы горсть очажной золы, чтобы они выглядели грубыми, грязными и по возможности более светлыми.

С руками приходится повозиться ничуть не меньше. Даже невзирая на недавнюю возню с едкими и горячими припарками, они у меня куда более гладкие и нежные, чем у простой прачки. Чтобы это исправить, я почти два часа вымачиваю их в крепком растворе щелока. Вот теперь руки красные, распухшие и потрескавшиеся, как положено. Все в порядке!

— Тебя нипочем не узнают, — подтверждает сидящая на кровати Исмэй.

Я криво улыбаюсь и отвечаю:

— На то и надежда.

— Получилось не просто переодевание, а целое перевоплощение!

Исмэй поднимается и подает льняной чепец. Он старенький, но мне все равно кажется слишком чистым, и я пачкаю его все той же золой. Исмэй помогает надеть его и должным образом завязать.

— Вот так. — Она отступает, чтобы оглядеть меня целиком, потом заботливо требует: — Но ты все равно поберегись, хорошо?

— Под этим скромным платьем спрятано почти полдюжины ножей, — сообщаю я подруге.

Два на поясе, по одному на каждом бедре и еще один за спиной. Без привычных ножен на запястьях я чувствую себя едва ли не голой, но воины известны склонностью хватать женщин за руки: мне вовсе не нужно, чтобы они сразу нащупали холодную сталь!

— Я готова, — говорю Исмэй.

Она делает ко мне шаг, сцепив пальцы перед грудью.

— Все-таки обещай, что побережешься, — просит она.

Я быстро обнимаю подругу, растроганная ее беспокойством, ведь Исмэй — одно из немногих существ на свете, которым моя судьба действительно небезразлична.

— Обязательно, — заверяю я ее. — Ты только помни, что это всего лишь подсылы д'Альбрэ, а не он сам. Куда им против меня!

Несколько обнадеженная, Исмэй улыбается:

— Ну что ж, коли так… пошли к капитану Дюнуа!

Он ждет нас в самом большом коридоре, с ним Дюваль и аббатиса. С одной стороны, меня подмывает похвастаться перед ней своими умениями и показать, что я без труда справлюсь с заданием. С другой — совсем не хочется показывать свои таланты интриганке вроде нее.

— Господи Исусе! — вырывается у капитана. — Не знай я, что к чему, нипочем бы вас не узнал!

Дюнуа порывается лично сопроводить меня на поиски вредителей, но лишнего интереса к моей персоне лучше не привлекать, и он перепоручает это дело начальнику Реннского гарнизона Мишо Табору и нескольким самым надежным его людям.

Я не склонна питать к ним такое же доверие, но, учитывая обстоятельства, ничего лучшего нам не придумать.

И вот наступает пора выдвигаться. Я полна предвкушения, сердце так и стучит в преддверии новых приключений. Исполнившись нахальства, поворачиваюсь к аббатисе:

— Не призовете ли святого Мортейна благословить наше предприятие, матушка настоятельница?

Мной движет желание подерзить, и моей безрассудной верности святому все равно не увидеть… но умом я понимаю, что Его благословение нам вовсе не помешало бы.

Ноздри аббатисы гневно раздуваются. Тем не менее она склоняет голову и касается ладонью моего чепца.

— Да направит твою руку Мортейн и да оградят тебя Его темные объятия от всякой беды, — нараспев произносит она и быстро отнимает ладонь.

Как ни странно, я несколько успокаиваюсь. Ни дать ни взять Мортейн, невзирая на недоброжелательство аббатисы, все-таки услышал ее.

Мы покидаем дворец, воспользовавшись черным крыльцом. Час поздний, большинство слуг уже спят, и наше отбытие проходит незамеченным.

Снаружи нас уже ждет шелудивого вида ослик, навьюченный двумя большими корзинами. В каждой — отданное в стирку белье.

Гарнизонный начальник Табор обращается ко мне, понизив голос:

— Мы определили все уязвимые места города. Воротные башни, ворота для вылазок, мосты, водяной резервуар, речные ворота…

— Отлично. А как они охраняются?

— Мы удвоили стражу на городских стенах и усилили дозоры, обходящие их понизу.

Я спрашиваю:

— Откуда предлагаете начать?

— С восточных ворот, — говорит он. — Оттуда можно будет перейти к следующим.

— Отлично, — повторяю я. — Показывайте дорогу.

Кивнув, Табор решительно устремляется вперед. Его люди рассыпаются по сторонам, и то, что мы движемся все вместе, становится незаметно. Не годится, чтобы меня видели с ними, ибо какие общие дела могут быть у капитана городской стражи и простой прачки? Я знаю, что присутствие вооруженной охраны должно вселить уверенность, но у меня, наоборот, ползут по спине мурашки. Заставляю себя не обращать на это внимания.

На улицах тихо. Все разумные и уважающие себя горожане давным-давно заперли двери и отошли ко сну. Когда мы вступаем на каменную мостовую улочки, где дома смахивают на подгулявших воинов, эхо из-под копыт ослика кажется чересчур звонким. Я напоминаю себе: если кто нас и услышит, добрые обыватели лишь глубже закопаются в свои перины. Или, на худой конец, встанут и проверят, хорошо ли заперты двери.

Чем дальше мы от дворца, тем грязнее и меньше здания. То тут, то там попадаются дешевые лавочки и бедные харчевни, и мне кажется, что ослик топает все громче. Наконец мы добираемся до особой улицы, повторяющей изгибы городской стены. В ночное время присутствовать здесь позволено лишь воинам. Миновав три небольшие сторожевые башни, мы наконец достигаем восточных ворот и караулки при них. Табор проходит мимо, притворяясь, будто спешит по делам. На самом деле сейчас он спрячется где-нибудь в потемках и подождет меня.

Ведя ослика, я подхожу к караулке и останавливаюсь у порога. Моего слуха достигают приглушенные голоса: стражники травят байки, коротая часы дозора. Я снимаю одну из корзин, опираю ее на бедро и иду к двери. Стоящий там часовой лениво окидывает меня взглядом:

— Чего тебе?

— Я ищу Пьера из Фуа…

Это имя воина, подхватившего понос и угодившего в лазарет. Я знаю, что он совершенно точно не стоит где-нибудь на часах.

— Ступай своей дорогой, — отвечает караульщик. — Его здесь нет.

Мне даже не нужно особо притворяться — раздражение, какого ждут от скандальной прачки, накатывает само собой. Я бухаю наземь корзину:

— Он мне четыре су должен за стирку! Я вам что, за красивые глаза буду спину ломать? — И я делаю шаг вперед, подозрительно щуря глаза. — А-а, так вот оно что! Я все поняла! Этот проходимец все денежки в кости продул! А ты его покрываешь, небось! Все вы такие — не желаете за честные труды деньги платить!

— Честные труды, — фыркает он.

Я ору, как базарная торговка:

— Он мне говорил, что до утра будет стоять здесь на посту! Соврал, значит? Зажать решил мои денежки? Я до вашего капитана дойду!

Я готова продолжать еще и еще, но стражник хватает меня за руку и притягивает вплотную:

— Только меня не вздумай лжецом называть, девка, а не то накажу! Ступай, сама посмотри! — Не выпуская руки, он вталкивает меня в дверной проем караулки. — Убедись своими глазами, что никакого Пьера здесь нет, и катись подобру-поздорову!

Молясь про себя, чтобы люди Табора остались на своих местах и не наделали глупостей, я быстро обвожу взглядом немногочисленную стражу. Воинов за столом пятеро, и я не узнаю ни одного. Шестой, склонившийся над небольшой жаровней, оборачивается и похабным жестом накрывает горстью пах:

— Может, вымоешь кое-что для меня?

Я на краткий миг замираю… Волосы у воина каштановые, а борода рыжая, и его лицо мне знакомо. Это человек моего отца, я вспоминаю даже имя: Рейно. Я оскорбленно встряхиваю головой и быстро поворачиваюсь к двери, пока он толком не разглядел меня.

— Я мелочовкой не занимаюсь, — бросаю через плечо. — Только крупные заказы беру.

Воинский хохот приподнимает потолок караулки. Пользуясь моментом, я миную стражника у дверей и удаляюсь, чтобы ночь понадежнее скрыла мои черты.

— Вот найду, где прячется этот Пьер… — склочно бормочу я.

Часовой грозно опускает руку на меч, но я уже далеко. Сразу вижу, что смылась весьма вовремя: две фигуры отступают обратно в тень. Это моя охрана.

Я иду к ослику, продолжая раздраженно браниться, причем достаточно громко, чтобы стражник слышал меня. Возвращаю на место корзину и ухожу.

Едва я заворачиваю за угол, как рядом со мной возникает капитан Табор.

— Что произошло? — встревоженно спрашивает он. — Он схватил вас! Почему?

— Обиделся, что я вроде как лгуном его назвала. Ладно, переживет, — улыбаюсь я в ответ. — Хорошо хоть позволил внутрь заглянуть, уже все не зря было.

— Вы бы поосторожнее, — ворчит капитан. — А то мне голову с плеч снимут.

— Рейно, — говорю я. — Может, здесь, в Ренне, его зовут по-другому, но то, что в той караулке сидит человек д'Альбрэ, — это точно. У него темные волосы и рыжая борода.

Табор велит одному из наших сопровождающих остаться и проследить, а мы движемся дальше. Первая победа окрыляет меня. Изобличенный враг — совсем не то, что неведомый.

Гарнизон речной башни тоже оказывается невелик. Там лишь четверо воинов, один из которых предлагает купить у меня выстиранные вещи Пьера. Людей д'Альбрэ здесь нет.

Ночь длится. Мы переходим от одной караулки к другой. Воинов где целая дюжина, где втрое меньше. Подсылов не видать, и мною овладевает уныние. Там, где один лазутчик, должны быть и другие, но куда же они запропастились? Я должна их непременно найти, чтобы мы не чувствовали себя легкой добычей предприимчивого охотника.

К тому времени, когда небо начинает проясняться, мы успеваем обойти лишь восточную часть стены. Понимая, что при дневном свете моя маскировка едва ли кого-то обманет, я неохотно позволяю начальнику Табору повернуть в сторону дворца.

— Не расстраивайтесь, — утешает он меня. — Одного негодяя мы нашли, найдем и других.

— Да, но лучше бы нам поскорей это удалось, — говорю я.

Как раз в этот момент из двери неподалеку вываливается человек. Мой ослик пугается, а наши охранники хватаются за оружие. Однако это всего лишь пьяный каменщик, неверными шагами идущий домой. Я останавливаюсь. Ну конечно…

— Я хочу войти туда, — говорю Табору. — Если те, кто нам нужен, не в дозоре, их наверняка следует искать в таверне или пивнушке.

Он хмурится:

— На этот счет у меня не было распоряжений.

— Вам велено сопровождать меня, пока я буду выискивать просочившихся в город врагов. Я не спрашиваю у вас позволения, капитан, а лишь сообщаю, что намерена делать.

Наши взгляды скрещиваются, и я поневоле вспоминаю, как легко принимал мои отчаянные выходки Чудище. В душе снова поднимает голову самое черное отчаяние. Что ж, пусть боль послужит топливом гневу!

— Ну?

Он наконец кивает:

— Только одна вы не пойдете.

Я готова спорить, но некогда.

— Очень хорошо. Ты со мной! — И я указываю на одного из охранников, его зовут Венуа. — Подойди. Ты вроде как меня подцепил на ночь.

Он оглядывается на начальство, Табор кивает, и Венуа послушно подходит. Встав на цыпочки, я распускаю шнуровку камзола у его горла. Он собирается возразить, но я уже взъерошила ему волосы и «поправила» пояс с мечом, так что теперь он висит криво.

— Ты только что обошел со мной половину злачных мест Ренна и в каждом славно повеселился, — объясняю я смущенному парню. — Должен выглядеть соответственно!

Он с такой мольбой смотрит на капитана, что охота пощечину залепить. Неужели не понимает, сколько мужчин просило меня как раз о такой возможности, как та, что ему поднесена на блюдечке? Заставляю его взять меня под руку и веду к таверне, попутно наставляя, как изображать пьяную парочку.

В этот предутренний час таверна почти пуста, обычные клиенты уже разошлись, остался лишь всякий сброд. Трое допивают вино, еле удерживаясь, чтобы не свалиться под стол. Один устроился в уголке и вяло тискает подавальщицу, задремавшую прямо у него на коленях. Еще с полдюжины режутся в кости при свете гаснущего очага.

Я окидываю взглядом эту картину, тяжело обвисая на руке Венуа и кое-как направляя его к скамье. Он передвигается точно аршин проглотив, и я только надеюсь: если кто-нибудь здесь достаточно трезв, чтобы это заметить, пусть припишет его походку воинской выправке.

Среди играющих весьма кстати поднимается крик, и я украдкой толкаю Венуа в ребра.

— Ссутулься, — шепчу я уголком рта. — Шаркай ногами. Как сядем, громко требуй вина!

Он все делает как велено, и в нашу сторону направляется хмурая невыспавшаяся служанка. Мы с Венуа выбираем местечко, откуда получше видны игроки в кости. Те, что клюют носом над кружкой, мне незнакомы.

Нет, я вовсе не претендую на то, чтобы знать в лицо всех до единого подручных д'Альбрэ. Речь, скорее, идет о некоем сходстве, общей повадке: людям моего отца свойственна этакая раздражительная вседозволенность, словно весь мир у них в услужении. Так вот троим пьянчужкам ничего подобного не присуще.

Игроки в кости — моя последняя надежда на ночной «урожай». Я жду, пока девушка не поставит перед нами вино, потом беру кружку и делаю большой глоток. Кислое, сильно разведенное пойло сразу хочется выплюнуть. Я с усилием проглатываю и спрашиваю Венуа:

— В кости играешь?

Воин пожимает плечами и одним духом заглатывает полкружки:

— Иногда… Стараюсь не увлекаться.

Чуть-чуть выжидаю, но он не проявляет инициативы. Я уже открываю рот, чтобы заставить его присоединиться к обществу у очага, но там опять поднимается крик. И на сей раз возле камина звенит сталь.

Разгорелась ссора, люди вскакивают, и я тотчас узнаю одного из них. Это Хюон Здоровяк, он не намного меньше самого д'Альбрэ — и подонок вполне под стать своему графу. А тот, что размахивает мечом, грозя остальным, жидкобородый, носатый, с тремя пальцами на левой руке, носит имя Ипр. Рядом с ним Жило, коренастый коротышка, злобный, точно подраненный барсук.

На радостях я едва не хохочу. Неужели им не посоветовали вести себя тихо и смирно, чтобы лишнего внимания не привлекать?

Я заключаю Венуа в якобы страстные объятия и притворяюсь, будто ласкаю губами его ухо, сама же шепчу:

— Трое из тех у огня — наша добыча…

Это до некоторой степени пробуждает в нем если не актерский талант, то, по крайней мере, старание. Я указываю на людей д'Альбрэ.

Однако уже почти рассвело, а хозяин таверны оказывается крупным малым с увесистыми кулаками. Он выставляет буянов за дверь, не дожидаясь, пока они разнесут его заведение. Потом выгоняет и нас, просто для порядка. Я понимаю, как опасно выходить непосредственно следом за подсылами, но узнать меня по-прежнему трудно, тем более с перепою. Венуа одной рукой крепко держит меня за локоть, другая не покидает рукояти меча. Если пьяные гуляки вздумают на нас напасть, преимущества у них не будет.

Я с большим облегчением описываю их Табору и провожаю глазами нескольких людей капитана, удаляющихся проследить за вредителями.