ГЛАВА 25
Довольно скоро меня будит стук в дверь. Входит маленькая служанка. Она приносит свежей воды для умывания и сообщает новость: меня ждут на совете у герцогини.
Делать нечего, приходится вылезать из-под одеяла и заново одеваться. Вряд ли иные дела заставили бы меня так скоро встать, но тут я собираюсь со всей поспешностью. Уж очень хочется поскорей выложить все, что знаю, и тем самым избавиться от давящего груза тайн.
Когда снова стучат, я тороплюсь к порогу и вижу, что там меня поджидают Исмэй и Дюваль. Вот так сопровождение! Даже непонятно, радоваться мне по этому поводу или беспокоиться. Однако Исмэй тепло приветствует меня, и даже Дюваль глядит дружелюбно. Пожалуй, можно радоваться.
Он кланяется с придворной учтивостью:
— Нам хотелось бы услышать полный отчет обо всем, что произошло в Нанте, если только тебе не слишком тяжело об этом рассказывать.
— Рада буду послужить, государь мой, — отвечаю я, выходя в коридор.
Исмэй ободряюще подмигивает.
Дюваль ведет нас в покои более официальные, чем тот, где я побывала накануне. Двое стражей при дверях приветственно кивают нам, потом делают шаг к створкам и распахивают их перед нами.
При всем том, что я хорошо вымылась и облачилась во все чистое, все же почему-то чувствую себя замаранной. Так, словно скверна общения с д'Альбрэ навсегда впиталась в мою кожу.
Сегодня на столе не видно никаких карт, зато стоят графины с вином и изысканные серебряные кубки.
Мой взгляд немедленно устремляется в укромный угол покоя, неподалеку от заглавного места у стола. Там расположился Чудище. Его доставили сюда на носилках и устроили в большом кресле, подставив табуретку, чтобы он мог вытянуть больную ногу. Ему все это очень не нравится, он поминутно порывается встать и жалуется, как невыносимо сидеть в присутствии герцогини.
Монахиня в синем облачении бригантинки явно не в первый раз указывает ему на то, что остальные члены совета сидят и не слишком переживают из-за этого.
— Но я же не советник! Я простой рыцарь!
— Был раньше, — произносит герцогиня, разрешая таким образом спор. — Отныне и впредь, сэр Бенабик Варох, я произвожу тебя в члены моего высшего совета и стану ждать от тебя подсказок, как успешней выиграть эту войну. Ну? Что скажешь?
На его лице такое удивление, что он почти смешон.
— Смиренно принимаю эту великую честь, государыня…
Он делает движение, чтобы все-таки встать и склониться в поклоне, но монашка удерживает его в кресле.
Герцогиня поворачивается ко мне.
— Надеюсь, ты отдохнула и освежилась, — ласково произносит она.
— О да, ваша милость. Благодарю вас за заботу.
— Как же не позаботиться о той, что послужила мне так славно!
Она кивает Дювалю, и тот, усадив меня в кресло, вручает кубок вина. Я принимаю его, радуясь возможности сжать что-то в руках, и беспокойно оглядываюсь. Мне даже незнакомы этих придворные…
Верно угадав мою мысль, Дюваль вмешивается:
— Нужно, пожалуй, представить тебе присутствующих. — Тут его губы изгибаются самым очаровательным образом. — Ну, с Чудищем ты уже знакома… Это канцлер Монтобан, сражавшийся во многих битвах бок о бок с моим отцом. Вот Жан де Шалон, кузен самой государыни, недавно освобожденный от насильственного удержания регентшей Франции. Капитан Дюнуа… полагаю, ты видела, как он умчал герцогиню, подхватив ее на седло. А вот епископ Реннский, собственными руками надевший на нее корону. Всех прочих ты знаешь. А теперь, госпожа, прошу изложить все, что разузнала о намерениях д'Альбрэ.
Я набираю побольше воздуха в грудь:
— Д'Альбрэ вовсе не отказался от своих планов заключить брак с герцогиней. Он готов это сделать даже силой.
Капитан Дюнуа громко фыркает:
— Он со всей ясностью заявил об этом, устроив нам ловушку возле стен Нанта. Не считает же он нас настолько безмозглыми, чтобы мы позволили проделать такой трюк еще раз?
Его пренебрежительный тон больно задевает меня, но на выручку поспешает Исмэй.
— О той ловушке, — негромко замечает она, — нас предупредила именно Сибелла.
Краем глаза я замечаю, как ползут вверх брови матушки настоятельницы.
Капитан Дюнуа склоняет передо мной голову:
— Полагаю, ты заслуживаешь превеликой благодарности, госпожа, ведь твоими усилиями мы были избавлены от немалой беды! Но я полагаю, что теперь-то графу уже никак не добраться до государыни.
Я качаю головой:
— Увы, капитан. Все еще далеко не окончено. Он предполагает в самом скором времени двинуть свои силы на Ренн.
В комнате на некоторое время становится тихо.
— Ну, не настолько же он глуп, — хмуро произносит капитан Дюнуа.
— Вдобавок это выглядит решительно невозможным, — подает голос канцлер Монтобан. — Стены у нас двенадцатифутовой толщины. Они отразят любой штурм.
Я наклоняюсь вперед.
— Это в случае, если атака произойдет снаружи.
Опять воцаряется тишина. Вот теперь они смотрят на меня во все глаза.
— Граф д'Альбрэ не только жесток и безжалостен, — говорю я, — но и бесконечно хитер. Он уже начал посылать своих людей небольшими группами, чтобы они внедрялись в город и смешивались с горожанами. Когда все будет готово, он двинет к Ренну свои главные силы. Предполагается, что засланные воины откроют ему ворота и таким образом осада будет победоносно завершена.
— Но теперь мы знаем об этом, а следовательно, можем остановить его, — говорит Дюнуа. — В Ренне расквартировано более восьми тысяч воинов, а сколько этих шпионов? Горстка. Куда ему против нас!
— Вы так уверены? Вы помните в лицо каждого из своих людей, капитан? Откуда вам известно, сколько подсылов успело затаиться среди них незамеченными?
Он играет желваками, но возразить ему нечего, и я продолжаю:
— Очевидно, вы не осознаете в полной мере, что это за человек. Ему неведомо милосердие, и он намерен не просто нас разгромить. Граф желает вести войну совсем особого рода, такую, чтобы начисто лишить наших сторонников мужества и решимости. Он не станет брать пленных и требовать выкупа. В этой битве никому не будет пощады.
— Но это же противоречит всем правилам войны и воинской чести, милая дама! Ваше обвинение более чем серьезно! — говорит канцлер Монтобан. — Полагаю, у вас есть достаточные основания для подобного заявления?
Разочарование отдается жгуче-кислым вкусом во рту. И с чего я взяла, что советники мне поверят?
— Есть, — неожиданно произносит герцогиня, и все оборачиваются к ней. — Не забывайте: граф попытался схватить меня, когда я приехала на переговоры, доверившись чести маршала Рье. Не так ведут себя полководцы, приверженные воинскому благородству. Более того, он пытался поднять на меня руку в коридоре Герандского замка. И преуспел бы, если бы Исмэй не остановила его.
Это совершенно поражает присутствующих, за исключением Исмэй, Дюваля и Чудища.
— Ваша светлость уверены, что в тот раз правильно истолковали его намерения? — спрашивает епископ, и хочется врезать ему по пухлой белой физиономии.
— Абсолютно, — коротко отвечает герцогиня.
Пока остальные переваривают услышанное, я пытаюсь зайти с другой стороны.
— Вы позволите, — обманчиво милым голоском произношу я, — поведать вам, как был захвачен Нант?
— Конечно, барышня, — кивает капитан Дюнуа. — Внимательно слушаю!
— Коли так… — Я делаю глоток вина, чтобы подкрепить свои силы. — Поскольку нас возглавлял маршал Рье, горожане сразу открыли ворота и, я сказала бы, распахнули нам объятия. Они думали, это вернулась герцогиня, и далеко не сразу сообразили, что стали жертвами предательства. Войдя в замок, Рье и д'Альбрэ заперлись в нем изнутри и предложили слугам и домочадцам выбор. Под угрозой смерти те должны были отречься от герцогини, если хотели сохранить жизнь. Вот так.
Я смотрю на огонь, пляшущий в камине.
— В ту ночь расстались с жизнью господин Роскоф и господин Витр. Господа Матюрен, Жюльер, Вьенн и Блэйн отреклись от государыни и клятвенно обещали служить графу д'Альбрэ и маршалу Рье. — Я поднимаю взгляд и вижу полные скорби глаза герцогини. — Скромнейшие слуги вашей милости проявили куда большую верность, в тот черный день их полегла едва ли не половина. Когда же в замок явилась делегация горожан, желавших знать, что вообще происходит, в город послали воинский отряд — насиловать их дочерей и жен, чтобы обыватели стали сговорчивей. Так что вскорости д'Альбрэ вполне преуспел в запугивании горожан.
Герцогиня становится бледна как смерть. Она подносит руку к виску, и я вижу, что кисть дрожит.
— Мой несчастный народ, — шепчет она. — Все эти смерти на моей совести…
— Нет! — резко перебивает Дюваль. — Не на твоей! В них виновен только д'Альбрэ!
Тут в самый первый раз подает голос Жан де Шалон.
— Подобная беспощадность, — говорит он, — становится мощным орудием, когда она на твоей стороне. Имея это в виду и учитывая, как страшатся французы твоего союза с графом, быть может, такой союз — наилучшая возможность сохранить независимость герцогства?
Впечатление такое, будто герцогиня съеживается, становясь еще меньше и моложе.
— Могу ли я помыслить о том, чтобы мой народ принимал муки ради моего избавления от страданий? Я не допущу, чтобы насилие и смерть захлестнули весь мой край только затем, чтобы мне избежать немилого замужества.
— Нет! — хором кричим мы с Дювалем и Чудищем.
Следует неловкая тишина. Я принимаюсь разглядывать свои руки, Дюваль же продолжает:
— Ты ни за что на свете не выйдешь за этого скота.
— Дюваль, ты говоришь как любящий брат, а не как хладнокровный советник, — замечает епископ. — Нельзя исключать, что это наша единственная надежда.
Мне хочется схватить их всех и трясти, пока у них не застучат зубы, а потом спросить, почему они так безнадежно слепы. Я ловлю себя на том, что еле слышно рычу. Что же за мужчины тут собрались, если они готовы отдать эту девочку такой твари, как д'Альбрэ?!
В общем, все как всегда. Сильные мира сего до последней возможности отказываются верить в порочность одного из них.
Тут я в очередной раз вспоминаю о том, кто я такая, и мне становится трудно дышать. Если и существует повод прервать многолетнее молчание, то вот он, передо мной. Не пора ли заговорить, чтобы уберечь невинное, едва расцветшее существо и чтобы во главе королевства не оказался кровожадный монстр?
Я чувствую такую настоятельную необходимость вывести на чистую воду это воплощение зла, что не раздумывая открываю рот и вываливаю секреты, которые храню не первый год:
— А вы хоть задавались вопросом, что сталось с многочисленными женами графа?
У меня перехватывает горло. Кажется, сама моя плоть не готова расстаться с тайнами, вместилищем которых так долго служила. То, что я сейчас расскажу, вызовет неминуемые вопросы… вопросы, на которые очень не хотелось бы отвечать в присутствии Чудища. Но цена слишком велика: речь идет о судьбе юной девушки, и больше я молчать не могу.
Я продолжаю:
— Д'Альбрэ не просто жесток в битве и безжалостен к побежденным. Он сущее чудовище!
Последующие слова даются мне с превеликим трудом. Слишком глубоко они погребены, слишком усердно я прятала их даже от себя самой.
— Д'Альбрэ убил всех шесть своих жен. Вы не можете обречь подобной судьбе свою герцогиню!
Мгновение всеобщего молчания тянется долго-долго, и в это время я осознаю, что натворила. Меня бросает в жар, потом в холод, потом опять в жар. Возникает тревожная мысль, что д'Альбрэ каким-нибудь образом прознает о сказанном мной. Приходится твердо напомнить себе: он в двадцати лигах отсюда.
Дюваль мрачнеет, и я понимаю, что, по крайней мере, он мне поверил. Но вот остальные… Они все еще не желают принимать меня всерьез.
— Возможно, его действия были неверно поняты или неправильно истолкованы, — произносит канцлер Монтобан. — И вообще все это ничем не подтвержденные слухи, распространяемые обиженными на графа людьми.
Мой голос звучит холодней зимнего моря.
— Господин канцлер, я обучена убивать. Я не какая-нибудь манерная барышня, готовая упасть в обморок при слове «война».
Так и подмывает сказать им: спросите у Чудища, он все подтвердит. Но это не моя тайна, чтобы запросто ее выкладывать. Я искоса гляжу на него, он сидит, опустив голову, и смотрит на крепко сжатые кулаки.
— Думается, ее суждение верно, — произносит он затем. — Герцогиня, несомненно, подвергнется гнуснейшему обращению со стороны графа. Если не прямо сейчас, то вскоре после свадьбы — уж точно.
Дюнуа поднимается на ноги и начинает расхаживать:
— Мне трудно относиться спокойно к тому, что на человека, прикрывавшего мою спину во многих сражениях, возводятся столь суровые обвинения. Д'Альбрэ никогда не забывал о воинской чести!
Шалон согласно кивает:
— То, в чем вы его обвиняете, дамочка, идет против рыцарского кодекса, близкого нашим сердцам.
— Вашим — да, но при чем тут сердце д'Альбрэ? — парирую я. — И потом, вы настолько уверены, что он всегда воевал честно? Никогда не задавались, к примеру, вопросом, отчего он со своим войском опоздал на битву при Сент-Обэн-дю-Кормье? По-вашему, совпадение?
— Я знал… — вполголоса рычит Дюваль.
Маленькая рука ложится на его локоть. Герцогиня хочет успокоить его. А может, тянется к нему в поисках поддержки.
Однако оказывается, что мои «инсинуации» всего более возмутили епископа.
— Но если все так, отчего же мы ни о чем подобном даже не слышали? И с какой стати мы должны верить на слово? У тебя есть доказательства? Да будет тебе известно, девочка, его брат является кардиналом!
Я нахожу взглядом аббатису и отвечаю:
— Я очень долго жила при дворе у графа и успела хорошенько к нему приглядеться.
Епископ продолжает наседать:
— Так почему же раньше не выступила?
На меня накатывает отчаяние. Все мои усилия напрасны. Но прежде чем спор вступает на новый круг, Божьей благодатью снисходит спокойный голос настоятельницы:
— Государи мои, вы можете не сомневаться в словах госпожи Сибеллы.
Мое удивление мешается с благодарностью к нежданной защитнице. Я уже собираюсь облегченно перевести дух, когда аббатиса вновь обращается сразу ко всем.
— Ибо, — произносит она, — Сибелла доводится д'Альбрэ родной дочерью и доподлинно знает, о чем говорит.