ГЛАВА 18
На другой день мы пытаемся выехать как можно раньше, но, правду сказать, компания у нас подобралась еще та. Тюремщик с карлика ростом, израненный великан… ну и я. Храброе воинство из ярмарочного фарса. Тем не менее мы успешно седлаем коней, упаковываем все вещи и даже справляемся с самым трудным — утверждаем в седле неуклюжего, едва двигающегося рыцаря. Мы еще не тронулись со двора, а я уже устала как собака. Когда мы наконец минуем ворота, у меня вырывается вздох облегчения.
Как бы Чудище ни храбрился, я-то вижу, что он ещё совершенно не готов куда-либо ехать. По уму нам следовало бы задержаться в охотничьем домике еще на сутки-двое, дав бедняге время хоть немного окрепнуть, но мы не отваживаемся. Домик расположен на приличном удалении от большака и вообще мало кому известен, но люди д'Альбрэ уже один раз добрались сюда, а значит, приедут опять. Я, правда, надеюсь, что в домик заглянут далеко не в первую очередь. Они ведь полагают, что мы стремимся уйти как можно дальше от возможной погони. Что ж, тут они правы. Меня гложут такие дурные предчувствия, что волосы на затылке все время шевелятся.
Свежий ветер между тем разогнал дождевые тучи, и небо над нашими головами сияет чистой голубизной.
Превосходный фон для тонкой струйки дыма, отмечающей место сожжения телеги золотаря и трех мертвых тел примерно в миле к востоку.
«Мортейн всеблагой! Пусть эта хитрость даст нам хоть немного времени…»
На самый крайний случай мы вооружены всем, что нашлось при воинах д'Альбрэ. Рыцарь и Янник повозились над ножнами, теперь можно носить меч за спиной и легко дотягиваться до рукояти. Я тоже обзавелась мечом, но он висит при седле, рядом с арбалетом. Чудище также позаимствовал топор, лежавший в дровнике. Как он собирается орудовать этой штуковиной в бою, ума не приложу.
Мы едем молча. Чудище бережет силы, да и правильно делает. У меня же слишком много всяких забот, чтобы тратить время на праздную болтовню. Если все пойдет хорошо, мы будем на месте дня через четыре. Если Чудище не сгорит в лихорадке. Если он сможет и дальше держаться в седле. И если нас не перехватят разъезды, высланные д'Альбрэ.
Я раз за разом прокручиваю в уме все, что мне известно об окружающей местности, и пытаюсь мысленно проложить для нас самый безопасный путь в Ренн. Повсюду вокруг охотничьего домика расстилаются негустые леса. Это подходит нам как нельзя лучше, но рано или поздно начнутся поля, попадется дорога — или, если нам вовсе не повезет, мы окажемся в виду какого-нибудь города. Вот бы знать, сколько людей отрядил за нами д'Альбрэ? И в какой стороне, по их мнению, следует нас искать?
Я все время кошусь на Чудище, гадая, долго ли еще он продержится в седле. Его голова уже свисает на грудь. Дремлет? Или опять сознание потерял? Я обеспокоенно направляю к раненому своего коня, но, к моему удивлению, рыцарь тотчас вскидывает голову, пристально глядя вперед, на деревья:
— Слышала?
Я навостряю уши:
— О чем ты?
Мы двигаемся дальше, но уже медленнее.
— Да вот же, — говорит он, прислушиваясь. — Возбужденные голоса.
Я недоверчиво гляжу на него. У меня отменный слух, но я не слышала ровным счетом ничего.
— А это не в ушах у тебя, часом, звенит? От слабости?
Он мотает головой и посылает лошадь вперед.
— Погоди! — Я хочу перехватить повод, но промахиваюсь. — Мало ли что там за голоса! Может, хватит нам неприятностей?
Он оглядывается, взгляд у него суровый и непреклонный.
— А если там орудуют люди д'Альбрэ? Допустить ли, чтобы невинный человек расплачивался за нашу свободу?
— Нет, конечно, — огрызаюсь я. — Просто, знаешь ли, я еще не привыкла к тому, что твой Бог дозволяет своим верным убивать по произволу!
Он щурит глаза, и мне опять кажется, что они вглядываются сквозь покров плоти в мою душу.
— Мой Бог, — говорит он, — дозволяет мне спасать невинных. А твой тебе разве нет?
Мне слишком стыдно признаться, что мой Бог учит совершенно иному.
— Перед ликом смерти не существует невинных, — сообщаю я ему и выезжаю вперед.
Мы движемся на голоса, пока наконец нам не удается разглядеть, что там происходит. Перед нами мельница; ручей, вспухший после недавних ливней, бодро крутит колесо.
— Видишь? Ничего особенного. Поехали, пока никто нас не заметил.
Чудище согласно кивает… Но тут из мельничного сруба выскакивает мужчина и спешит прямо к нам. Когда до нас остается примерно половина перестрела, он останавливается.
— Закрыта мельница! — кричит он. — Сломалась, чинить надо!
— Что-то тут не так, — тихо произносит Чудище. — На крестьянине лица нет. Он белый, как простокваша, и весь лоб в поту.
Я отвечаю:
— Мне велено доставить тебя в Ренн в целости и сохранности, а не выяснять у каждого пахаря, не надо ли чем помочь. Может, он с утра уже наработался и больше не хочет? И потом, сомневаюсь, что, если ты спешишься, мы затащим мы тебя обратно в седло.
Говоря так, я и сама чувствую, что дело на самом деле нечисто. У этого крестьянина сердце так и выпрыгивает из груди.
— Во-первых, он не пахарь, он мельник. А во-вторых, — и Чудище расплывается в улыбке, заразной, точно моровое поветрие, — я и с лошади не слезая кого угодно убью.
Я продвигаюсь вперед медленным шагом, всячески изображая миролюбие, и постепенно приближаюсь к незнакомцу.
— Мы не на мельницу приехали, — говорю я. — Наш путь мимо лежит. Просто хотим наполнить фляги.
Мельник заламывает руки:
— Здесь для этого место неподходящее! Берег слишком крутой! Чуть дальше по дороге будет как раз!
Моя лошадь делает еще шажок и еще… И я чувствую поблизости биение других сердец. Одно из них частит в точности как у мельника.
— Верно, но нас вконец замучила жажда. — Я спрыгиваю с седла. — И ручей так славно журчит, ну просто никакой мочи нет терпеть.
Стараясь говорить и вести себя весело и естественно, я в самом деле отстегиваю от седла кожаный мех для воды. А заодно взвожу арбалет, втыкаю запасной болт в ткань платья и снимаю арбалет с седла. При этом бросаю взгляд на рыцаря, и тот кивает. Я прячу арбалет в складках юбок и направляюсь к мельнику.
Он торопится навстречу, приплясывая от волнения:
— Нет-нет, вам не следует…
Я прижимаю ладонь к животу, словно мне внезапно сделалось плохо, и прямо-таки падаю мельнику на руки.
— Кого они схватили? — шепчу я. — Твою жену? Дочку?
Его глаза испуганно округляются, он крестится и кивает.
— Все будет хорошо, — говорю я ему, надеясь, что так и случится.
Ага, вот оно! За амбарной дверью — блеск стали. И еще во дворе, в кроне дерева.
— Амбар! — кричу я Чудищу.
Выхватываю арбалет и целюсь в человека на дереве. Болт без промаха находит его, и он, охнув, теряет опору. Тело еще не успевает долететь до земли, а у меня уже запасной болт оказывается на тетиве.
В это время раздается пронзительный визг: из мельницы выскакивает девушка, за ней следом — воин. Он замечает меня и вскидывает арбалет, но мой уже изготовлен к стрельбе, и болт втыкается ему в грудь. Воин падает, так и не выстрелив, зато чуть не роняет девушку, и та снова издает пронзительный вопль. Человек, свалившийся с дерева, не шевелится. Не слышу я и сердцебиения из амбара, — похоже, Чудище тоже не промахнулся. Для верности я вытаскиваю нож и спешу к девушке и воину.
Чудище подъезжает к мельнику.
— Мир дому твоему, — говорит он. — Мы тебе зла не желаем, напротив, — беду хотели отвести.
Мельник испытывает явное облегчение, но к нему примешивается тревога. Он принимается твердить о своей невиновности и о том, как эти воины — сущие головорезы — ввалились к нему в дом и учинили допрос с побоями.
— Они уж было собрались выпотрошить все мешки с мукой, когда вы появились.
В здравом смысле нашим преследователям не откажешь, мельница — и в самом деле неплохое укрытие. Я оставляю Чудище разговаривать с жертвой произвола и подхожу к его дочери. Сорочка на ней порвана, девушка дышит с трудом, словно бог знает откуда прибежала, и сердце у нее все никак не уймется: мечется, точно перепуганная пичуга.
— Обидели тебя? — спрашиваю я негромко.
Она смотрит на меня, едва сдерживая ужас, и отрицательно мотает головой.
Но я-то знаю, что это ложь, пусть и неосознанная. Подручные графа на много месяцев, а то и на годы вперед лишили ее чувства защищенности. Против собственной воли я крепко беру ее за плечо.
— Ты ни в чем не провинилась, — властно шепчу я. — Ни ты, ни твой отец не заслужили такого обращения. Вы просто оказались в неподходящее время в неправильном месте. Это не Господь вас наказывает и не святые Его. Это всего лишь жестокие люди, направляемые злой волей!
Что-то едва уловимо меняется в выражении ее глаз, где плещется страх. Я вижу: она хватается за мои слова, точно утопающий за веревку. Кивнув, иду собирать свои арбалетные болты.
Мы не задерживаемся в этом месте надолго. С помощью Янника и хозяина мельницы перекидываем погибших через их же собственные седла и уезжаем, уводя лошадей с собой.
— Нужно взять западнее, чтобы больше не напарываться на людей д'Альбрэ, — говорю я рыцарю.
Чудище согласно кивает, потом усмехается:
— В первый раз вижу даму, которая упивается своей работой не меньше, чем я своей.
— Работой?
— Убийствами.
— Ты это к чему вообще?
Он озадачен: голос у меня сердитый.
— Просто хотел сказать, что ты очень хорошо это делаешь. Это комплимент как бы…
Ну конечно, в его устах это комплимент.
— А ты много женщин-убийц встречал?
— Помимо тебя? Только Исмэй. И на мой взгляд, она делала свое дело скорее серьезно и вдумчиво, нежели радостно. А ты как возьмешься за нож, так прямо вся оживаешь.
Меня в жар бросает от подобной оценки, и я замолкаю.
Так, значит, я наслаждаюсь убийством? А если так, то чему именно я радуюсь — самому процессу или ощущению высшего смысла, которое он дарует мне?
А может, мне просто по душе заниматься тем, что получается лучше всего, ведь других способностей и талантов у меня очень немного?
И если мне в самом деле нравится убивать, то чем я отличаюсь в лучшую сторону от д'Альбрэ?
До последнего времени между нами все-таки была грань. Я действовала с благословения святого Мортейна и во исполнение Его воли. А теперь я все это отвергла.
Но ведь и Чудище убивает. Мастерски и многоопытно. Однако тьма, которая поглотила д'Альбрэ и готова окутать меня, его, похоже, ничуть не касается. Я еще не видела, чтобы кто-то получал такое удовольствие от сражений. И на сердце у него неизменно легко.
— Как ты пришел к служению своему Богу? — спрашиваю я, когда долгое молчание начинает меня тяготить.
Чудище заметно мрачнеет. Когда я уже подозреваю, что вообще не дождусь ответа, мой собеседник подает голос:
— Люди говорят: если мужчина, еще не остывший от безумия битвы, насилует женщину, родившееся дитя принадлежит святому Камулу. Я был таким ребенком. Пока супруг моей государыни-матери воевал против короля Карла, на нее напал неприятельский воин.
— Но она все равно любила тебя и воспитывала вместе с другими своими детьми? — спрашиваю я, заранее восхищаясь широтой души этой женщины.
Чудище фыркает, потом смеется:
— Во имя всех святых, нет, конечно! Прежде чем мне исполнился год, она дважды пыталась меня утопить и один раз удавить подушкой. — Он ненадолго умолкает, а потом говорит: — Всякий раз меня спасала Элиза. Как-то так получалось, что она входила в самый нужный момент.
— Ты так подробно помнишь свое младенчество?
— Да нет, просто государыня-матушка при каждом удобном случае тыкала меня во все это носом. Уж очень боялась, как ее супруг и господин воспримет мое появление. Однако Небесам было угодно, чтобы он так и не вернулся с гасконских полей. Там его проткнули пикой насквозь, отчего он и умер. К тому времени мне уже сравнялось два годика, и маленькая Элиза успела меня полюбить. Она почти никогда не оставляла меня одного. Боялась, наверное, что, стоит ей отойти, и со мной случится беда… — Он опять молчит, потом добавляет: — Я Элизе жизнью обязан. А сам спасти ее не сумел.
Тогда я отваживаюсь задать вопрос, преследовавший меня с того самого часа, как я выяснила, что Элиза доводилась ему сестрой:
— Почему ваша мать выдала ее за д'Альбрэ? Или, коли на то пошло, почему граф к ней посватался?
— Д'Альбрэ настаивал на этой женитьбе, потому что часть земель, входивших в приданое Элизы, граничила с одним из его второстепенных владений и он хотел их объединить. К тому же невеста была молода, здорова и способна родить ему множество сыновей. По крайней мере, наша государыня-матушка так ему обещала.
И подписала своей дочери смертный приговор, поскольку та оказалась не способна подарить мужу сыновей. Что же за женщина может давать подобные обещания?
— Я не хотел для сестры этого брака, — тихо продолжает Чудище. — Я никогда не доверял графу. Настораживало и то, что до Элизы у него было четыре жены. Но нашей государыне-матушке слепили глаза его богатство и знатность, а сама Элиза была готова на все, лишь бы ей угодить…
Он смолкает, не доведя рассказ до конца, и молчание это дышит такой печалью, что я не решаюсь нарушить его.
Оставив Чудище предаваться грустным воспоминаниям, я вновь обращаюсь мыслями к предстоящему путешествию. Как далеко к западу мы должны уклониться, чтобы избежать встречи с разъездами д'Альбрэ? Когда лучше выпустить лошадей с мертвыми воинами? Мы еще не отъехали толком от мельницы, вовсе не хочется навлечь новую беду на мельника и его дочку, что непременно случится, если поблизости от их дома обнаружат мертвецов.
Некоторое время спустя из-за деревьев доносится шум воды. Судя по звуку, недавние дожди превратили ручей во вполне солидную реку. Бурный поток прямо-таки с ревом скачет по камням, и мне приходится кричать:
— Нужно брод найти!
Рыцарь кивает. Мы поворачиваем коней и едем на рокот воды, пока лес не начинают редеть и перед нами не открывается берег.
И первое, что мы там видим, — это воины д'Альбрэ, остановившиеся напоить лошадей.
