15

Успех возымели тычки. Безостановочные, медленные, ритмичные, нацеленные в бок. Они в итоге привели меня в чувство.

– Может, хватит? – произнес я.

Мой голос звучал глуше и ниже, чем я о нем помнил.

– Наконец-то! – донесся ответ. Я ощутил на груди что-то мягкое и теплое – заботливую ладонь. – Мать-перемать, долго же ты прочухивался.

Я издал слабый смешок, закашлялся, потом хмыкнул снова. Птицеловка. Это хорошо.

Я открыл глаза навстречу теплым косым лучам солнца. Глянул на источник света и снова в сторону. Это не окно моей клетушки при караван-сарае – вообще не обычное окно. Оно было встроено в замысловатую вязь изящной резьбы, выполненной как будто по сандаловому дереву. Распахнутые внутренние ставни были такими же затейливыми, с симметричным узором из погруженных в дерево кованых железных завитков. Что до краев, то с моего места я различил пазы и сцепной механизм, благодаря которому закрытые ставни завершали узор.

Красота. И почти невозможно вломиться снаружи.

Последнее меня не утешило.

Я приподнял голову и увидел рядом коленопреклоненную Птицеловку с рукой у меня на груди. Меня уложили на какой-то плотно набитый матрац, который, в свою очередь, покоился на полу. В ее взгляде смешались гнев и облегчение.

– Как самочувствие?

– Довольно неплохо, если учесть…

– Хорошо. – И она ударила меня ладонью в грудь. Сильно. – Это тебе за отключку на два с половиной дня, скотина! – Еще разок. – А это за попытку нести меня, будучи отравленным.

Она вновь замахнулась.

– Хватит! – возопил я, приподнявшись и выставляя руки.

Птицеловка опустила свою и оглянулась. На левом виске у нее была уродливая ссадина.

– Он достаточно оклемался? – спросила она.

– О да, просто чудо, – отозвался по-имперски тонкий голос, в котором сквозила улыбка.

Я посмотрел за Птицеловку и увидел в дальнем конце комнаты стройного, изящного мужчину. Судя по острым чертам лица и оливковой коже, он был имперцем, что шло вразрез с его чистым и свежим, но простым джанийским одеянием: небольшой тюрбан, плотно застегнутая туника под распахнутым свободным жупаном и удобные просторные штаны, все из парчи – бледно-лиловой и цвета слоновой кости. Туфли с загнутыми носами были цвета аметиста и на пуговицах, как мне показалось, из него же.

Я также обнаружил, что нахожусь не на полу, а на широкой, чуть приподнятой платформе, которая тянулась вдоль двух сторон помещения. Участок, где я лежал, назывался айваном – зона отдыха и общения в большинстве джанийских домов. Айван был застелен дорогими коврами и оснащен камчатными валиками вдоль стен там и тут, тогда как нижняя часть была выложена плиткой. Я заметил на ней обувь Птицеловки. Я также обратил внимание на тяжелую резную дверь по другую сторону помещения, которая была приоткрыта, что позволило мне рассмотреть не только коридор, но и стража, стоявшего за порогом. Я усомнился, что это совпадение.

Переключившись вновь на имперца, я встретил его взгляд, наполовину ожидая натолкнуться на дерзость или презрение. Вместо них я обнаружил вызов, но не основанный на авторитете или власти; казалось, что он призывал меня что-то сделать – сказать или увидеть, исходя из общности наших имперских кровей. Я отразил этот взор. Тот помедлил, кивнул и поклонился.

Когда он выпрямился, металл из его взгляда исчез. Теперь там осталась лишь спокойная, бесцветная профессиональная компетентность, но мне было виднее. Тот взгляд не был случайным.

Мужчина приноровил голос, чтобы быть слышным издалека. Помещение было не огромным, но и не маленьким.

– Я должен извиниться за обхождение госпожи Джесс…

– Нет, не должен, – возразила Птицеловка.

– Но боюсь, что иначе вас было не разбудить, – докончил тот. – Все остальное не помогло, а спать дальше было опасно.

– Почему?

– Из-за яда. Он из тех, что погружает во все более глубокий сон, пока пробуждение не станет невозможным. Ваша доза была достаточно мала, чтобы вы очнулись часов через шесть при условии неподвижности – как, наверно, и замышлялось.

– Если бы не поволок меня по лестнице, – подхватила Птицеловка.

– Это усугубило дело, – согласился мужчина.

Я потер больное место, куда Птицеловка, Ангелы знают как, долго тыкала пальцем.

– Не то что колоть меня. Это, видимо, помогает.

– Я настояла, – сказала Птицеловка.

– Она была настроена… очень решительно, – подтвердил мужчина. – И еще не подпускала к вам врачей-ассистентов.

Я посмотрел на Птицеловку.

– Легче следить за одним. – Та пожала плечами. – Я вычислила лучшего.

– И это напоминает мне… – произнес мужчина, многозначительно глядя на Птицеловку.

– Видишь, Хирон? – Она вздохнула и распахнула полы. – Никакого оружия.

– А что был за горб, когда вы вошли?

– Это, что ли? – Птицеловка потянулась и вынула кривой джанийский клинок в медных ножнах. – Да какой это нож! Красивая безделушка.

Теперь настала очередь Хирона вздыхать.

– После инцидента с Мах’удом мы договорились, чтобы не было никакого оружия.

– Какой еще «инцидент»? – фыркнула Птицеловка. – Я его даже не подрезала.

– Только потому, что он убежал с криком.

– А чего он другого ждал, если шарился здесь?

– Он хотел сменить господину Дроту повязку. В идеале так, чтобы не разбудить вас.

– Ну, теперь будет знать. Начать с того, что эта игрушка вообще не клинок. Если действительно хочешь кого-то убить, то нужно…

– Птицеловка, – вмешался я, пока ее не понесло и не стало поздно, – хватит.

Та заворчала, но вернула нож за спину. Я отметил, что Хирон предпочел не спорить. Мудрый человек.

Я приподнялся еще и поморщился, нагрузив раненую руку. Повязка, как и обещали, была чистой и свежей. Мах’уд, быть может, и перепугался, но дело свое знал.

Я огляделся и увидел на сундуке у двери мою одежду, выглаженную и аккуратно сложенную. Птицеловка проследила за моим взглядом, после чего посмотрела на меня и похлопала по сумке на поясе. Я понял, что письмо и посылка Джелема были в целости и сохранности.

Я снова повернулся к Хирону, который так и не стронулся с места.

– Значит, ты врач? – спросил я, демонстративно потирая предплечье.

– Я? О нет. Я всего-навсего секретарь визиря. – Он, словно в доказательство, поднял книжку в кожаном переплете, заложив пальцем страницу. – Хиронестес Каркаппадолис, но лучше просто Хирон.

Я взглянул на Птицеловку.

Она подалась ближе и понизила голос до шепота:

– Наш поводок.

– Поводок? – повторил я тихо и посмотрел на Хирона. Тот открыл свою книгу, явно довольный тем, что мы занялись друг другом. Значит, я находился не в лечебнице – во всяком случае, не в той, о которой говорил перед моей отключкой Рааз. – Где я, черт побери?

– В Эль-Куаддисе, – ответила Птицеловка. – В Старом Городе.

– Ты хочешь сказать, что у Тобина с труппой получилось? – Я сел выше.

– Может быть, но, судя по скорости, с которой устроили и провели аудиенцию, они могли сыграть сучью свадьбу и все равно получить патронаж.

– Подмазали? – прошептал я. – Рааз.

Или его хозяин, если мужчина-тень выжил после потери пальцев. Других людей, имевших возможности и основания облегчить нам проход в Старый Город, я не знал.

– Ясное дело, кто-то похлопотал, – сказала Птицеловка. – Впрочем, из нашего друга я так ничего и не вытянула.

Я посмотрел через ее плечо. Хирон изучал нас поверх своей книги. Застигнутый врасплох, он снова уставился в текст.

Хм.

– Значит, волхвы объявились?

– Ни звуком.

Меня это не обрадовало. Пора бы им объявиться – если не визитом, то хоть весточкой. Никто не отходит в сторону, имея и применяя такую власть, – разве что есть серьезнейшая причина не быть заподозренным в кукловодстве. Это лишь подтверждало, что посылка Джелема оставалась опасной даже в Джане. Не то чтобы волхвам не хотелось урвать себе от контрабандного глиммера – очень хотелось, но они собирались проявлять крайнюю осторожность в выборе времени и способа попросить о желаемом.

И быть расчетливыми в смысле оплаты как кровью, так и ценностями.

Меня тревожило именно последнее.

Я посмотрел в забранное окно и не увидел ничего, кроме синего неба и верхушки пальмы.

– Итак, в Эль-Куаддисе – где конкретно? – спросил я по-прежнему тихо.

– В королевской артистической резиденции. Мне не выговорить по-джанийски, но сказывают, что это переводится как «Пристанище Муз». Похоже, что здесь собраны все игрушки, способные развлечь падишаха. – Птицеловка осторожно потерла висок. – Тобину и его компании здесь нравится.

– Очень надеюсь. Как твоя голова?

– Болит.

Я выждал, но большего не дождался. Взгляд, посланный мне Птицеловкой, доходчиво показал, что быстрого улучшения не предвидится. Я прикинул, не надавить ли, и решил, что сил пока маловато. Я снова оглядел комнату.

– Так не годится, – произнес я негромко. – Мы должны быть свободны в передвижениях, если хотим найти Дегана.

Не говоря о том, чтобы пристроить посылку Джелема. В поэтической резервации падишаха это невозможно.

– Я разузнала насчет этого, – ответила Птицеловка.

– И что?

– Мы имперцы. Мы можем остаться в Имперском квартале, если хотим. На самом деле мне кажется, что это устроит их больше.

А Имперский квартал находился в Старом Городе, и это означало, что мы располагали доступом в Эль-Куаддис, не будучи обязанными отчитываться перед Хироном.

– Ну что же, в таком случае… – начал я.

– Но мы не можем уйти, пока не получим падишахский патронаж, – перебила Птицеловка.

– Постой, а разве не его милостью мы здесь очутились?

– Нет. Сейчас мы под присмотром визиря. Оказывается, первая аудиенция дает лишь право на вход. Нам нужно выступить перед падишахом Язиром, чтобы заслужить его благосклонность.

– Значит, нам отсюда не выйти? – Я повернулся к Хирону и повысил голос: – У нас испытательный срок до выступления перед падишахом?

– Нет-нет, никакого срока. – Тот закрыл книгу, на сей раз не заложив ее пальцем, и направился к нам. Похоже было, что наше с Птицеловкой время вышло. – Однако в мудрости своей его высочество считает за лучшее держать возможных протеже вместе, особенно если они новички в Эль-Куаддисе, не говоря о Джане. – Он указал на город за окном. – В Старом Городе много соблазнов, и не все его гости… мм…

– Опытны?

– Просвещенны и подготовлены, как вы и госпо… Птицеловка Джесс. Пока вы не поступили полностью на иждивение к падишаху, деяния одного будут считаться отражением общих и соответственно судиться визирем.

– Как именно судиться?

– Сурово. Визирю мало дела до балаганов.

– А до имперцев?

– По сравнению с ними актеры суть потомки богов.

Я наградил Хирона скептическим взглядом.

– Я исключение, – добавил он.

– Не сомневаюсь. Что, если мне вздумается переселиться в Имперский квартал?

– Я отвечу, что добро пожаловать, но только со всей труппой.

– Тобин не захочет, – заметила Птицеловка.

– Ты уже говорила.

Я подвинулся на постели и подтянул ноги. С ними был полный порядок. Я оперся на плечо Птицеловки, и она помогла мне встать.

– Как ощущения? – спросила она, поддержав меня за локоть.

– Голова чуть кружится, – ответил я, – но в остальном готов уходить.

Склонив голову набок, я потянул шею и ощутил знакомую ломоту в основании.

– Моего кисета с ахрами здесь, разумеется, нет? – обратился я к Птицеловке.

– Позвольте мне, – вызвался Хирон.

Он сунул книгу под мышку, полез в карман и вынул шкатулку слоновой кости величиной с ладонь. Затем подцепил большим пальцем торцевую панель. Внутри было несколько отделений, и в каждом находились зерна ахрами. Он отсыпал немного в горсть.

– Какие сорта предпочитаете – йаренн, ото, барбаратти или чо-лан?

Я уставился на это изобилие, и рот наполнился слюной. По-моему, даже дернулся глаз.

Хирон улыбнулся и отсчитал дюжину зерен.

– Тогда на пробу, – предложил он. – Советую начать с ото, поскольку вы путешествовали и давно не пробовали свежеобжаренных. Потом, пожалуй, можно чо-лан. Дайте мне знать, какие понравятся, и я принесу еще. – Он положил в мою ладонь двенадцать зерен и опять улыбнулся. – Подарок земляку.

Я взял зерно ото – посуше, слегка обжаренное, и положил под язык. Сердце забилось в предвкушении, и я едва удержался от того, чтобы не раскусить его тотчас.

Хороший парень Хирон, решил я.

– Скажи мне, – произнес я, следя за каждым жестом чиновника, покуда тот прятал шкатулку в карман. – Что нужно натворить, чтобы всю труппу вышвырнули из Старого Города?

– Все висит на волоске. – Хирон задумчиво уставился в пол. – Особенно для имперцев. То, за что джанийский поэт удостоится порицания, имперцу может аукнуться изгнанием или тюрьмой. В общественных установлениях и обычаях, не говоря о делах чести, запутаться очень легко. С кастовыми трениями тоже беда. – Хирон посмотрел на меня. – На твоем месте я бы придерживался того, что знаю. Вел бы себя как имперец, то есть чужеземец, если ты понимаешь, о чем я говорю. Так будет лучше для всех.

– Понятно, – сказал я. – А если выяснится, что кое-кто в труппе был связан, допустим, с Закуром? Или с другим криминалом?

– С имперским Кругом, например?

– Ну да, почему бы и нет?

Птицеловка сдвинула брови. Я чуть повел подбородком, давая знак подождать.

Хирон оценил меня взглядом.

– Скажу так, – произнес он медленно. – Этого мало для отмены прослушивания, но мне было бы намного спокойнее, если бы такие люди не общались с другими иждивенцами падишаха, хотя бы из соображений нравственности. В конце концов, мы не можем допустить, чтобы те вступали в сношения с нежелательными лицами – по крайней мере, не в открытую.

– В таком случае, – ответил я с улыбкой, – боюсь, что у меня есть для тебя ужасные новости…