14

Я присел, держа клинок поперек себя. Пока не пробудилось ночное зрение, лучше пригнуться. Черт меня дернул так близко подойти к этим лампам.

– Птицеловка? – позвал я.

Ответа не было. Я все еще слышал перхание Рааза, но тому, судя по звукам, стало легче. Неизвестно, к добру или к худу. Черт, я даже не знал, помог ли ему тем, что погасил свет, или навредил, но сейчас разбираться не приходилось. Знал же я то, что это поможет мне – если продержусь достаточно долго.

Я окинул взглядом пространство, выискивая намеки на янтарь, первый признак восстановления моего преимущества. Кем бы ни был человек, который выпрыгнул из темноты, он был хорош, поистине тертый калач… Клинок? Рука? Козодой? Я склонялся к кандидатуре Клинка, или как там именовались джанийские убийцы, но это почти не имело значения. Неважно, как он звался, – время было выбрано безупречно: я находился слишком далеко от стены, чтобы вмешаться, но достаточно близко, чтобы не дать Раазу применить какой-нибудь глиммер. Такая удача не выпадает случайно.

Впрочем, меня тревожило другое.

Я был на грани паники и не дышал, ожидая, когда проснется ночное зрение, по той причине, что я не видел Клинка до того, как он сорвался с места. Перед тем как выйти на свет, я всмотрелся в тени, изучил окружавшую нас темноту и ничего не заметил. Такого не могло быть – только не со мной и не в таком сумраке.

И даже если я его каким-то образом прозевал, это по-прежнему не объясняло мерцания светильников, которое заметил только я. Оно было видно мне одному. Тому, кто обладал ночным зрением.

Я не понимал, что это значит, но будь я проклят, если собирался прикидываться, будто не напугался до усрачки.

Разбитый светильник выступил из темноты первым – глиняные осколки, окрашенные по краям в багряно-золотистый цвет и лежавшие в пленчатой лужице масла. Затем возник второй, неподалеку; следом – участок стены. Потом арка, дальше Рааз – уже не давившийся, но еще тяжело дышавший на полу; за ними проступило все помещение, испещренное янтарными сполохами ночного зрения.

Птицеловка лежала там, где прежде стояла, и ее длинный нож был наполовину вытянут из ножен. Я не видел крови и ран, но этого ничего не значило. Я подавил настойчивое желание окликнуть ее, подойти, оценить дыхание и сердцебиение. Проверка, жива ли она, могла обернуться моей гибелью.

Вместо этого я переключился на окружавший нас винный погреб.

Пусто.

Я медленно выдохнул. Ближайшая ниша была в добрых пятнадцати футах, и между нами раскинулось открытое пространство. Даже если Клинок прятался там, мне хватило бы времени увидеть его и отреагировать. Какой бы глиммер ни помог ему скрыться от света лампы, эта магия вроде бы не влияла на мое ночное зрение. Пусть я не рассмотрел его раньше, но сейчас вокруг было чернее ночи. Настал мой черед.

Я снова огляделся для верности, потом шевельнулся и медленно выпрямился.

И чуть не погиб.

Я уловил остаточное движение краем глаза как раз вовремя, чтобы пригнуть голову и вскинуть рапиру. Металл чиркнул о металл. Я ощутил над собой дуновение воздуха, рассеченного отбитым клинком. Затем невидимое плечо коснулось моего собственного и толкнуло.

Пятясь, я рубанул воздух и не встретил сопротивления. Ударил, пригнувшись и держа клинок под углом.

Затем огляделся расширенными глазами. Рааз, Птицеловка, стены, разбитые светильники – все было на месте, доступное ночному зрению. Так где же, черт возьми, человек, который только что чуть не снес мне полчерепа?

Я сделал шаг назад, пошарил рукой и нащупал во тьме стену. Обычное действие для нормальных людей – тех, кому не видно того, что видел я. Правда, сейчас мне было спокойнее обрести за спиною твердь.

Еще один промельк, теперь немного дальше. Я увидел дугу удара и намек на что-то… нечто сзади, двигавшееся ко мне. Этого хватило, чтобы поймать его клинок на свой – один раз, дважды, трижды, – достаточно, чтобы я прожил еще минуту. Правда, недоставало для контратаки или смертельного удара.

Я сместился левее и выхватил из пазухи в ножнах мой боевой кинжал. Рука, как я заметил, дрожала.

Рааз закашлялся. Застонал.

– Рааз! – крикнул я. – Какого черта!..

– Молчи! – каркнул он, едва выговаривая слова. – Слушай!

Добрый совет с учетом того, что следующую атаку я больше услышал, чем увидел. Двойное шарканье по шершавому каменному полу, янтарно-голубоватый промельк – и вот я уже отражал удар, который все же оставил на моем предплечье длинный тонкий порез.

Нет, при таком раскладе мне ни черта не выстоять.

Я всмотрелся в полуночный сумрак погреба, пытаясь совершить то, в чем раньше не испытывал никаких затруднений: рассмотреть противника ночным зрением. Занятие оказалось тягостным. Я видел каждую стену, каждый камень, каждого человека – кроме того, который был важен.

Может быть, зрение мне изменяло? Отказывало после магической вспышки, устроенной Тенью перед моими глазами почти пять месяцев назад? Может быть, мерцание пламени было сигналом, знаком какого-то сбоя – того, что со мной что-то сделали?

Проклятье, Себастьян, угораздило же тебя помереть, не разъяснив мне, какого рода даром ты меня наградил!

Рааз сказал: «Слушай». Но что, если слушал не только я?

Я сделал шаг, и два ответных прозвучали эхом. Ближе или дальше?

Глухое заполошное бормотание справа пресеклось кашлем. Рааз, говоривший на языке, который я узнал, но не понимал. Он творил магию. Зараза!

– Никакого света! – произнес я, маскируя голосом движение.

Два скользящих шажка вправо, один вперед. Во мраке, подцвеченном янтарем, кто-то невидимый тоже занял позицию.

В этот момент я понял, что наши шансы равны. Кем бы он ни был, меня ему было не видно: его, вероятно, обучали бою вслепую, ориентируясь на звуки, издаваемые противником. Вот почему он нападал так размашисто, предпочитая рассекать и рубить, – чем шире движение, тем больше площадь покрытия. Что касалось меня, то я никогда не сражался незрячим и мог, по крайней мере, оценить местность и уловить движение клинка. Моя догадка сводилась к тому, что он никогда не сталкивался с подобными мне; ни разу не попадал в ситуацию, когда предположительно слепая мишень вдруг нарушала его планы, вовремя отбивая удары и выполняя рипосты. А я был абсолютно уверен, что никогда не сражался с противником, которого не мог рассмотреть, особенно в темноте.

Но если Рааз нашепчет свет… тогда все изменится. Я стану сразу слепым и зримым. Я не сумею увидеть Клинка из-за жжения и сполохов в глазах, и тот напрыгнет и перережет мне горло, не заботясь о свидетелях.

Итак, никакого света, пока все не кончится.

И нужно ускорить конец.

Я мягко шагнул влево. Что-то тронулось в унисон. Проклятье, тише у меня не получится.

– Ты непредсказуем, – негромко произнесли из темноты. Голос был женский. – Осложнение.

Я наставил рапиру на звук.

– Можешь говорить, – разрешила она по-джанийски, но с незнакомым мне акцентом. – Я не убью. Это было бы… непорядочно.

– Но это не помешает тебе выяснить, где я нахожусь.

– Я сама говорю и вооружаю тебя тем же преимуществом. – Теперь голос звучал левее. Я перестроился. – Впрочем, – добавила она, – мне кажется, что тебе это ни к чему.

– Может быть, я просто мастер не хуже.

Ха!

– А может быть, способен видеть в темноте.

Я оцепенел и чуть не выронил от удивления кинжал. Откуда…

– И притом не джаниец, – продолжила она, – а потому не можешь быть избранным деспота. То есть Львом. – Короткая пауза, полная тишина. – Тогда кто же ты?

Я не знал, как ответить. На протяжении многих лет, с тех пор как Себастьян увел меня в чащу Бальстуранского леса и выполнил ритуал, даровавший мне ночное зрение, я считал себя уникумом. Я никогда не слышал ни сплетен, ни преданий о существовании такой способности у кого-то еще; никто не слышал о человеке, умеющем отогнать ночь. А слушал я активно – сначала как уличный Шнырь и Форточник, а после как Нос. Я держал ушки на макушке и тщательно оберегал мой секрет. О нем не знала ни единая живая душа, кроме Кристианы и Дегана. Джелем, возможно, подозревал, но он бы и родную мать заподозрил в подделке собственного рождения; могла догадываться и Птицеловка – моя ночная удачливость была слишком хороша для совпадения, но никто не говорил об этом напрямик.

Нет, за долгие годы высматривания и выслушивания не прозвучало ни слова, ни даже шепота.

До сих пор.

Внезапно я расхотел убивать эту женщину. Я должен был изловить ее и допросить. Получить ответ на пару вопросов.

– Гляжу, ты притих, – сказала она. – Похоже, что я попала в точку.

– Спрашиваешь, кто я такой? – отозвался я. – Опасный человек. Бросай свою железку или берись за дело. Мои друзья истекают кровью, мне некогда заниматься тобой.

Я очень хотел потолковать, но еще больше не хотел умирать.

– Как и мне тобой, – подхватила она.

Теперь голос был ближе и звучал справа.

Я развернулся туда корпусом, не отрывая стоп. Мелко вздохнул. Еще. Затем, уверившись в выгодности позиции, предоставлявшей мне наилучший шанс выжить, я слегка стукнул рукоятью кинжала по основанию клинка рапиры.

На сей раз я увидел ее приближение – вернее, его след. Намек на движение, мазок чего-то слишком неуловимого для ночного зрения, но все-таки там, где я ожидал.

Беда заключалась лишь в том, что ей удалось бесшумно сместиться влево и она подступала с незащищенной стороны. Черт, она была молодец.

Я провернулся со всей посильной стремительностью, перенаправив кинжал и рапиру влево, один поверх другой. Деган именовал этот прием стальным заслоном; я назвал его единственным шансом на спасение непосредственно сейчас.

Я изготовил оружие для перехвата приближавшейся зыби – ее клинка, как я полагал. При везении мне удалось бы одновременно блокировать удар и сделать контрвыпад, чтобы она по инерции насадилась на рапиру. Если не выйдет – ну что же, останется хотя бы стальной заслон. Так?

Не так. Убийца, видно, была знакома со стальными заслонами, потому что размытый промельк метнулся вниз и по полу скользнул мне под ноги.

Я опустил острие рапиры и подпрыгнул, уклоняясь от предстоявшего махового движения с подсечкой. То и другое вышло не вполне удачно, но и не провально.

Кончик моей рапиры за что-то задел, нащупал, ужалил и в последний миг скользнул по плоти. Одновременно по моим ступням, которые взлетели в прыжке, ударило что-то мощное и мускулистое, швырнувшее меня вперед. Рапира вывернулась из кисти, и я дал ей упасть – лучше бросить оружие, чем переломать пальцы, пытаясь его удержать. Вдобавок мне предстояло смягчить падение рукой.

Это сработало. Отчасти. Заодно повредило два пальца, когда я шмякнулся о каменный пол и наполовину откатился, наполовину завалился на правый бок. Падая, я постарался выставить руку с кинжалом как можно дальше влево.

Именно это спасло мне жизнь.

Как только я приземлился, металл соприкоснулся с металлом – клинок убийцы с кинжалом Принца, тем самым отразив удар слева или какой другой, которым она замышляла меня добить. Она врезала со всей силы, поразив отдачей всю мою руку и чуть не выбив кинжал, но я удержал его. Мгновением позже я ощутил прикосновение ладони к моей правой икре. Хватка была слабая. Я отбрыкнулся и снова врезал ногой, отползая. Скоротечный контакт, прерывистый вздох, звон металла о пол.

Я отпрянул, помогая себе локтями и пятками, затем подобрал ноги и встал. Держа кинжал в левой руке, я вытянул из сапога нож уцелевшими пальцами правой и взмолился, чтобы противница не бросилась на меня. Рукопашный бой и без того непригляден, но в кромешной темноте и с человеком, который ему и обучен? Нет, увольте.

С места, куда я упал, донесся глубокий вздох, сопроводившийся болезненным шипением.

– Нет, не Лев, – проговорила она, теперь напряженно. Я услышал шорох движения: громкий, по моему мнению, для нее и тихий для всех остальных. – Но кое в чем довольно хорош и хуже в прочем.

Шуршание. Моя рапира проехала по полу и замерла у моих ног. Болезненное шипение повторилось.

– Дарю тебе день сегодняшний, джеффер ани, – негромко сказала женщина. Она назвала меня «удачливый призрак». – Но не советую расслабляться. Ты помечен.

Послышались приглушенные звуки. Вот они стали тише, вот исчезли. Еще до этого я склонился над Птицеловкой.

– Что?.. – каркнул в темноте Рааз.

– Она ушла, – ответил я, не прекращая осмотра.

На виске у Птицеловки была кровь, и она еле подавала признаки жизни.

– Ушла? – Он все хрипел и больше задыхался, чем говорил, но даже это не скрыло искреннего изумления. – Как тебе удалось?..

– На твоем месте я бы лучше отвечал, нежели спрашивал.

Короткое молчание.

– Да, разумеется. Я… просто не ожидал… – Рааз закашлялся и оглянулся во тьму на стену, куда отбрасывал тени, – что один из них появится здесь, что мой господин будет убит через мою же магию. Я…

– Рааз, – произнес я резче, – ты мне нужен. Птицеловка ранена.

– Да, конечно. – Он понурил голову, затем кивнул. – Чего ты хочешь?

– Ты можешь сотворить над ней что-нибудь?

Джелем однажды вылечил меня магией, но это был особый случай, и то Джелем. Я не знал, как донести до понимания Рааза целебный глиммер. Такого не могло себе позволить большинство Кентов, а выполнить – большинство Ртов.

– Возможно. – Снова кашель. – Подожди.

Слова были сказаны, сила собрана, и во тьме возгорелся свет.

Спасибо, что слабый, но я все равно поймал себя на том, что отвернулся. Мрак, приправленный янтарем, превратился в излишне светлый винный погреб. Кирпич и камень отражали лучи, как зеркала, и каждое было направлено мне в глаза. Я моргнул, зажмурился и втянул голову в плечи.

Позади зашевелился Рааз: он подполз к нам и устроился по другую сторону от Птицеловки. Он повернул ее, чтобы лучше видеть. Я осознал, что держал ее за руку, и делать это было чертовски больно. Растянутым пальцам не нравилось цепляться за что бы то ни было. Пошли они к гребаной матери, я не отступлюсь.

– Один удар в висок, – проскрежетал Рааз. – Очень меткий.

– Насколько серьезный? – Я моргнул на свету, еще не до конца готовый обернуться.

Шевеление, прерывистый вздох Птицеловки.

– Не могу судить.

Рааз негромко произнес разрозненные слова. Повеяло холодом, и волоски у меня на руке встали дыбом.

Я рискнул оглянуться. Над маслом, растекшимся из лампы, мерцал магический огонек, который плавал чуть выше поверхности. Рааз стоял на коленях подле Птицеловки, склонившись над ней. В ее волосах возникли кристаллы льда, пострадавшее место и кровь тоже подернулись инеем. Рааз провел правой рукой над раной, ощупывая воздух поверх самой кожи. В промежутке образовался пар, и, когда он отнял руку, иней сгустился.

– Это все, что в моих силах, – молвил Рааз. – Если скоро не очнется, понадобится врач. И даже если очнется. Голова пострадала, – пояснил он выразительно.

– Найди кого-нибудь.

– Неподалеку есть благотворительная лечебница, основанная двенадцатым сыном деспота, падишахом Шар…

– Нет, – возразил я. – Найди кого-нибудь с подходящим глиммером.

– Где? – спросил он, подчеркнуто поискав глазами. Голос у него осип еще сильнее. – У моих хозяев сейчас другие заботы, а нейяджин может запросто вернуться с подмогой. Нам нужно уходить.

Он был прав. Конечно же прав. Я встряхнул головой, разгоняя отходняк после боя, который наваливался быстрее, чем обычно.

Птицеловка застонала и шевельнулась. Чуть потянула меня за руку. Я едва не ахнул от боли и решил, что да, лучше убраться отсюда. Меня позабавило, что даже в таком состоянии ее пальцы искали на поясе нож.

– Ладно, – согласился я. – Тогда отведи нас к Кройщику, которому доверяешь.

– К кому?

– К хирургу, – пояснил я. – Или к уличному лекарю. Хоть к брадобрею. К любому, кто может хотя бы осмотреть.

– Я же сказал, – ответил Рааз. – Рядом есть лечебница…

– Нет. Никаких Шарлатанских Кутков. Я не хочу, чтобы какой-то травник в маске кромсал Птицеловку под курение фимиама и присыпал рану мукой из собачьих костей, клятвенно уверяя при этом, что они грифоновы. Я достаточно насмотрелся на них, чтобы понять: единственное, что они лечат, – это их собственные пустые карманы.

– Шарлатанские Ку… – повторил Рааз.

Он издал отрывистый, лающий смешок, который перешел в надсадный кашель. Присмотревшись, я заметил сероватую борозду, пересекавшую… нет, тянувшуюся вкруг его шеи. Этого не было, пока не погас свет. Это объясняло внезапное изменение его голоса. Я глянул на кисть, но он ее спрятал. Мне показалось, что неспроста.

– Послушай, – сказал Рааз, когда кашель унялся. – Не знаю, к чему ты привык в своей империи, но в наших лечебницах нет ни собак, ни даже их костей. Они суть общественный долг – обязанность знати основывать их, содержать и надзирать. – Рааз подался вперед. – По-твоему, великий шейх, не говоря уже о сыне деспота, позволит связать свое имя с негодными практиками и навлечь на себя позор? Ты думаешь, что тамошним врачам охота рисковать и гневить покровителя неподобающим исполнением обязанностей? Птицеловка окажется в лучших руках, чем я сумею обеспечить здесь.

Какое-то время я сумрачно смотрел на него. Да, я слышал о джанийских врачах и лечебницах, но в Илдрекке эти рассказы казались вымыслом. На родине, если тебе не хватало средств на лучшее из лучшего, лечебницы предназначались в основном для умирающих. Большинству приходилось довольствоваться шарлатанами и нелегальными хирургами, а если кому-то везло заболеть чумой или проказой, то на помощь приходили Сестры Милостивого Товарищества. За деньги чуть большие можно было попасть к аптекарю или, может быть, Кройщику, и пригоршня соколиков окупала не только лечение, но и молчание. Но настоящая медицинская помощь? Честное врачевание? Разве что иметь под рукой ученика Маргалита, иначе лучше было сдохнуть на улице, чем лечь на койку в местной Кровильне.

Наши лечебницы существовали либо для богатых, либо для отчаявшихся, и то, в какую ты попадал, зависело от категории, к который ты относился. Но здесь, пришлось мне напомнить себе, не Илдрекка. И мы находились в отчаянном положении.

– Хорошо, – согласился я. – Будь по-твоему.

Я встал и пошел за рапирой. Когда я нагнулся, мое внимание привлек серебряный проблеск в тени. Я напрягся и сразу расслабился, поняв, что это был клинок, валявшийся на полу.

Кинжал убийцы – искусной работы, с немного изогнутым лезвием. Крестовина была сделана из витого металла, стальное навершие и костяная рукоять повторяли спиралевидную форму гарды. Однако моим вниманием завладел сам клинок: сперва он выглядел обычным куском кованой и отшлифованной стали, но при ближайшем рассмотрении я обнаружил нечто вроде тени, тянувшейся по внутренней кривизне.

Я вынес клинок на свет. Тень превратилась в дымчатую полосу по-над сталью. Металл плавно переходил во что-то иное – зыбкое, почти нематериальное, державшееся на кромке там, где полагалось быть лезвию. Мерещилось, будто кинжал растворялся в собственной тени… словно тень могла каким-то образом существовать без света и вещественного носителя.

Я перевел взгляд с кинжала на стену, куда падали тени волхвов, а также на Рааза и его по-прежнему спрятанные пальцы. Стянув куфию, я завернул в нее кинжал и сунул в сапог.

Шагая обратно к Раазу и Птицеловке, я изучил рану на моей руке. Она горела, но не сильно кровоточила. Тонкий разрез. Хорошо.

Рааз вернулся к стене и рассматривал борозду от ножа. Я не стал до поры его трогать.

– Птицеловка? – позвал я, склонившись и тронув ее за плечо.

Веки дрогнули.

– Что? – произнесла она.

– Я должен вывести тебя отсюда. Сесть можешь?

– Пробую, – вымолвила она и начала садиться. Я еле поймал ее, когда стала валиться навзничь.

– Похоже, поедешь на Принце, – сообщил я, взваливая ее на плечо. – Никуда не годится… Ангелы!.. Меня это не устраивает.

– Да пошел ты!

Она была миниатюрна, но это не облегчало дела. Я выпрямился и направился к двери, удивленно отметив, что чуть пошатываюсь. Рааз в последний раз взглянул на стену, встал и пошел за мной.

– Мне понадобится помощь при подъеме, – заметил я.

– Рад бы, но…

Он приподнял левую руку. Рукав ниспадал и прикрывал большую часть кисти, но мне удалось различить нечто похожее на серую перекрученную мякоть. Я обратил внимание на то, что края пальцев размылись от движения, как кромка кинжала у меня в сапоге. Он быстро спрятал руку и отворил дверь.

– Ладно, – сказал я, изогнувшись так, чтобы Птицеловка не ударилась о косяк. – Что это было, черт возьми?

– Ошибка, – каркнул Рааз, уже всходивший по лестнице. – Западня. Катастрофа. Выбирай на вкус.

– Я выбираю, сука, правильный ответ, – проговорил я и завел левую руку за канатные перила, которые по всему ходу крепились к настенным железным петлям. Мне было известно, что главное – попасть в ритм, как только пойду. Заняв позицию, я подождал, пока Рааз поднимется повыше и освободит путь.

– И ты его заслужил, – отозвался тот. Помедлив, добавил: – Как и я.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не могу… а! Она убила Тургая, оставила на пороге! Должно быть, шла за нами по пятам.

– По крайней мере, мы знаем, что она не сидела в засаде, – ответил я. – Значит, тебе незачем волноваться, что кто-то выдал место встречи.

– Слабое утешение, но, вероятно, правильное.

– Кто она такая, в конце концов?

Сверху донеслись кряхтение и звук волочения.

– Ассасин, – выдохнул Рааз между кряками. – Но особой породы.

– А именно?

– Нейяджины. Таких называют ночными невидимками. Их трудно найти и еще труднее нанять. То, что одна появилась здесь…

– Понятно. – Я поудобнее устроил на плече Птицеловку и принялся наполовину идти, наполовину тянуть себя по ступенькам. Невидимые убийцы – как будто мало было обычных. – Она упомянула избранных деспота и Львов. О чем это?

– В основном, россказни. Болтовня и старые сказки, которые лучше рассказывать за сладким вином и солеными оливками.

– Попробуй поведать мне.

– Хорошо, изволь.

Рааз откашлялся. Когда он заговорил опять, тембр голоса изменился в согласии с повествовательным стилем и долетал до меня сверху, резонируя и дребезжа.

– Рассказывают, что давным-давно, когда десницы Семи Калифов еще простирались на жизни людей, а язык джиннов не был забыт, существовали волхвы, которые умели наделять себя отдельными аспектами джиннов и носить их, как мы с тобой носим украшения.

– Аспектами? – переспросил я.

– Способностями. Проклятиями. Называй как хочешь. Заимствованные силы, извлеченные из духов дыма и пламени и примешанные в мази. Нанося притирания на разные части тела, человек приобретал на день и ночь разнообразные аспекты тех или иных джиннов: рукам сообщалась сила, ногам – летучесть, сердцу – страсть или страх. Каждый джинн отличался от прочих, а потому их применение разнилось. Но одно оставалось неизменным: любой, кто носил аспект джинна, приобретал способность духов к чудесному ви́дению.

Сказывают, что нынче лишь горстка величайших волхвов умеет готовить мази, а их искусство представляет собой лишь бледную тень былой магии. Если раньше носитель мог летать, то теперь в состоянии всего-навсего преодолеть высокую стену; если мечник, натершийся мазью, приобретал способность противостоять армиям, то сегодня он просто проворнее своих противников. Это впечатляет, но далеко от легенды – если она была правдой.

– А что за чудесное ви́дение? – осведомился я, подняв глаза и увидев свет, проникавший в дверь наверху.

Благодарение Ангелам. Мои бедра горели, под рубашкой струился пот. Порез, нанесенный Клинком, то есть нейяджинкой, начинал ныть от канатных перил, по которым я подтягивался левой рукой.

– Кошачье зрение в темноте, – объяснил Рааз. – Способность видеть ночью, как днем. Или так мне рассказывали. Сейчас только деспот имеет доступ к мазям, и он раздает их экономно. Слухи стоят недорого, особенно среди йазани и тем паче при деспотийном дворе. Но мне известно одно: там, где потерпели поражение другие ассасины и шпионы, пытавшиеся обойти этих помазанников, одна группа достигает успеха. Не всегда и не без потерь, однако сообщалось, что горстка воров и агентов, которая взламывала дворцы деспота, состояла из людей, сплошь невидимых даже зрением джиннов.

– Нейяджины.

– Пусть так. И ты теперь понимаешь мою озабоченность ее присутствием – и высокую оценку твоего достижения.

– Мне просто повезло, – ответил я, поравнявшись глазами с дверью.

Дрот, еще капельку.

– Повезло? – повторил Рааз. Он сидел на ступенях по ту сторону каморки, которые вели на улицу. Короткий пролет с моей стороны был украшен кровавым мазком до самого тела Тургая, лежавшего во впадине между нами. – Я бы сказал, что нужно нечто большее, чем простое везение, чтобы сразить в темноте нейяджина.

– Можешь говорить что угодно, – произнес я, ввалившись в дверной проем. – Я знаю только, что у меня был клинок подлиннее и я сумел подставить его в нужное время и нужное место.

– Гм, – отозвался Рааз.

Его взор был чуть излишне пытлив, а тон чрезмерно задумчив. Мне следовало сменить тему.

– Итак, – сказал я, – не расскажешь ли, что такое чертовски важное находится в посылке Джелема?

Удар достиг цели. Рот сел прямо и потрудился глазеть на что угодно, только не на меня.

– Что? – переспросил он.

– Что слышал. – Я поправил свою ношу и изучил окровавленные ступени. Черт, ну и жара. Я сморгнул пот и осторожно шагнул, словно пробуя тонкий лед. – Если нейяджины такая редкость, как ты говоришь, то не могу представить, чтобы она явилась по мою душу. Что в таком случае остается?

– Это дело племени, – ответил Рааз с несколько чрезмерной поспешностью. – Или, как минимум, тала. В любом случае предположить, будто кто-то оплатит услуги нейяджинки для похищения…

– Чего? – подхватил я. – Случившееся здесь не было следствием кровной вражды, и нам это обоим известно. Мстят свои, собственными руками. Мстителю нужно увидеть, потрогать и попробовать кровь, дабы увериться, что все было сделано правильно. – Я провел достаточно много времени на илдрекканских улицах и насмотрелся на месть в кордоне Раффа-Наир, чтобы усвоить общность некоторых ценностей джанийцев и Кентов, когда речь заходила об истребовании своего. – Для дел такого рода наемников не зовут и держатся в клане.

Рааз не ответил.

У меня уже дрожали ноги. Я снова глянул на ступеньки, передумал и склонился, чтобы снять Птицеловку с плеч.

– Уй, – пробормотала она, наполовину соскользнув и наполовину свалившись. – Засранец, – добавила она тише.

Это был добрый знак. Я перевел дух и сел на ступеньку рядом, не заботясь о крови. Затем вновь повернулся к Раазу.

– Послушай, – сказал я, подавшись вперед и упершись локтями в колени. Голова шла кругом. – Мы оба знаем, что случившееся касалось чего-то большего, чем мой проход в Старый Город. Тайная магия? Ассасины? Я человек не самый мелкий, но такого не заслужил, тем более здесь. Из этого следует, что дело в чем-то еще. Кроме тебя, меня и Птицеловки, остается посылка Джелема. Итак, что же там такое?

Он продолжал смотреть в сторону.

– Секреты? – спросил я.

Никакой реакции.

– Карты?

Ничего. Я сглотнул, уже встревоженный.

– Глиммер?

В глазах йазани промелькнула искра, и плечи напряглись.

У меня засосало под ложечкой.

Проклятье!

Существовала только одна магия, которую Джелем переслал бы в Джан; только один контрабандный товар, способный привлечь такое внимание. Если речь шла о глиммере, то столь искушенному в магии государству, как Деспотия, могло понадобиться от империи только одно: ее секретное оружие.

Имперская магия.

О Ангелы! О чем только думал Джелем? Впрочем, тут не о чем гадать. Мне было ясно, о чем он думал: если кто и умел пронести что-либо через границу, то это был я. Я годами вывозил из империи реликвии – да к черту, мы и познакомились с Джелемом на заре моей карьеры контрабандиста, когда я накосячил и нам пришлось скрываться три дня, пока имперские и джанийские пограничники разбирались, кто будет нас убивать. Он знал о моем умении переправить товар.

Но использовать меня – меня! – для контрабанды имперского глиммера в Джан! Магии, которую я же ему и вручил! Магии, до которой император был настолько жаден, что стер с лица земли целый кордон, лишь бы сохранить тайну. Магии, которую до недавних пор изучали только имперские Эталоны, не говоря об умении ею пользоваться, и расклад изменился всего несколько месяцев назад. Люди из года в год пропадали за чрезмерные помыслы об этой чертовой штуке – о том, чтобы ею владеть, и речи не шло!

И вот я расхаживаю с нею в кармане. Опять.

Ну ты и сволочь, Джелем!

Я запустил трясущиеся пальцы в шевелюру.

– Тебе нехорошо? – Рааз уставился на меня со странным, смурным выражением.

– Да, мне нехорошо, – подтвердил я. – Мне только что стало ясно: меня использовали. Вдобавок я зол. И устал. И до сих пор не знаю, как переправить моих людей в Старый Город в недельный срок. Но в основном – зол. – Я глянул на руку. – И устал.

– Нет, я о другом, – возразил йазани, продолжая глазеть. – Я говорю о порезе на предплечье. Откуда он?

– Этот? – Я поддернул левой рукой окровавленный рукав. – От нейяджинки. Я плохо отбил ее клинок в темноте, и…

– Что? – Рааз вскочил на ноги. Забавно, что я прежде не замечал звездного следа, сопровождавшего его движения. – Во имя Странствующего семейства – почему ты мне не сказал?

– Почему? – переспросил я. – Да просто…

Я умолк, взглянул на порез, затем подумал о моем собственном отравленном клинке в запястных ножнах. Конечно. Неудивительно, что Птицеловка казалась такой чертовски тяжелой.

– Ну, блеск! – сказал я невнятно.

И вырубился.