11

Я сел в тени полога и поправил куфию, как будто узорная тряпица могла уменьшить жар позднего дня, накатывавший извне. После месяца странствий по пустошам и пустыне можно было привыкнуть, но свет никогда не гас и не менялся, не считая закатов и рассветов. День ли, ночь – неумолимое пространство не нарушалось ни облаком, ни дымкой, ни крышей, ни бельевой веревкой. Бескрайняя чаша песка и камня под такой же чашей неба и зноя. Или стужи после захода солнца. Если не брать в расчет случайное русло высохшей речки, крытый камнем колодец или ползущего жука, здесь было не на что смотреть и еще меньше дел, помимо еды, питья, сна и выживания.

То есть до сих пор.

Сейчас мы разбили лагерь на склоне, переходившем в огромную долину, дальний край которой казался лишь лиловато-бурой полоской. Под нами, как пьяная, петляла караванная дорога, в итоге упиравшаяся в ложе долины. Начиная оттуда, она расщеплялась.

Одна тропа уходила на восток, в золотые ячменные поля и темно-зеленые виноградники, ныряя среди изобилия, пока не терялась в сливавшихся деталях. Вдалеке черточкой блескучего серебра виднелся серо-белый водный поток. Крапины в серебре подсказали мне, что я смотрю на лодки и барки, сновавшие по реке Куадд, а вовсе не по одному из многочисленных, судя по слухам, каналов, которые от нее отходили.

Речная долина пышно цвела, взрываясь почти забытыми красками после, казалось, столетия странствий по неприглядным бурым и грязно-серым проплешинам. Даже небесная синева выглядела более насыщенной, хотя я понимал, что дело было скорее во мне, чем в наваждениях райского уголка. Места, сулившего богатство ароматов, сырую почву и прохладную воду после долгого путешествия.

А также места, куда я не собирался идти.

Я переключился на другое ответвление дороги и проследил за ним до истинного пункта нашего назначения: стен Эль-Куаддиса.

В действительности Эль-Куаддис был не одним городом, а двумя: один над другим, разделенные географией и временем. Верхний город – Старый – находился на узком плато, словно свалившемся в долину с неба. Отвесные белые стены вырастали из ржавых скал, над которыми потрудились поколения камнерезов, высекавших замысловатые геометрические фигуры в честь многочисленных джанийских богов. За стенами в свете позднего дня сверкали башни и купола, покрытые металлом и стеклом, а кое-где, как мне сказывали, и самоцветами. Я подозревал, что с первыми лучами солнца зрелище бывало ошеломляющим.

У основания плато дела обстояли далеко не так блестяще. Даже с моего места мне было видно, что Нижний Город представлял собой разросшееся скопление зданий из беленого глинобитного кирпича, укрывшихся за прочной каменной стеной. Над ними висел туман из пыли и дыма, а пятнами красок проступало только белье, подсыхавшее на крышах. Однако движение через ворота было бойким; овцы и козы, пасшиеся снаружи, выглядели вполне упитанными, и я не ждал встречи с вопиющей нищетой. Я полагал, что в любом другом окружении Нижний Город казался бы обычным, а то и процветающим, но по соседству с драгоценностями принца, усыпавшими кровли города наверху? Возможно, конечно, что я хотел слишком многого.

Как бы ни раскидало Эль-Куаддис, он являлся не только одной из летних столиц Деспотии, но и главным центром религиозного паломничества. Даже с холма, где сделал последний привал наш караван, я различил шафрановые точки – пилигримов, одолевавших извилистую дорогу, которая вела из Нижнего Города в Старый; померещилось, будто я слышу даже позвякиванье семи оловянных колокольчиков на их посохах. Я содрогнулся от этой мысли.

Четыре недели в пути – и складывалось впечатление, что в каждом оазисе, в каждом караван-сарае, у каждого сучьего колодца, где мы останавливались, красовалась как минимум одна компания паломников с колокольчиками. И все они были счастливы – нет, горели желанием – растолковать, что бубенцы воплощали их прегрешения и будут постепенно заменены латунными в счет каждого паломничества. И разумеется, они ими звенели. Вволю.

Я только через две недели путешествия сообразил, что конец лета был сезоном паломничества в Джан и мы угодили в самый разгар. Я воздержался от умножения числа мучеников по ходу, но был к тому близок.

– О чем задумался? – спросила Птицеловка, устраиваясь рядом на коврике.

– О ритуальном жертвоприношении.

Она рассмеялась. В пути Птицеловка переоделась в местный наряд: длинную тунику, короткий жилет, головной плат и капюшонообразный бурнус – сплошь зеленые, кроме светло-пшеничного жилета; я оставался в рубашке и бриджах. В конце концов я обменял дублет и куртку-безрукавку на песочное верхнее платье и полосатую куфию – больше из уважения к их обязательности, чем ради моды. Правда, на Птицеловке все сидело отменно, а кушак был затянут ровно настолько, чтобы намекнуть на скрывавшиеся под туникой формы. Мешковатость остального только усиливала эффект.

Она указала на россыпь невысоких каменистых холмов, отделявших нас от города.

– Обдумываешь штурм?

– Что-то вроде. – Я показал на широкие арочные ворота Нижнего Города, затем на Старый Город. – Мы пройдем там, а попасть нам нужно туда, в Имперский квартал.

Бо́льшая часть Нижнего Города была открыта для чужеземцев, и сопровождение требовалось при посещении лишь нескольких районов, однако для прохода в ворота Старого Города был необходим патронаж.

– Ты думаешь, что Деган там?

Я пожал плечами и поправил меч. За месяц я привык чувствовать его и ребрами, и хребтом. Он успокаивал, когда не натирал.

– Квартал Имперский, – ответил я. – Лучше места, откуда начать, не придумаешь.

Птицеловка кивнула, глядя на город. Ее волосы выгорели на солнце почти добела. Нос покрылся веснушками. Не знаю, в какой момент я осознал, что веснушки мне нравятся, но это было так. Правда, не сказал об этом.

Я позволил себе бросить на нее последний оценивающий взгляд и снова переключился на долину. Птицеловка вздохнула, явно готовая заговорить. Интересно, думала ли она о том же, о чем и я?

Нет, не о том.

– Нам нужно потолковать о труппе, – заявила она, не поворачиваясь.

– Ангелы, только не снова! – Я закатил глаза.

– Дрот…

– Нет, – ответил я. – Если Тобин хочет жаловаться, пусть скажет сам. Император свидетель, что ему хватит опыта. Я не позволю подсылать тебя…

– Никто меня не посылал. – Птицеловка обратила ко мне лицо, глядя остро и сурово. – Я пришла сама. Нам нужно обсудить то, как ты с ними обращаешься.

– Прекрасно обращаюсь.

– Вчера ты чуть не зарезал Тобина. Это, по-твоему, прекрасно?

– Но не зарезал же, – возразил я. – Только пригрозил. Это большая разница.

– И думаешь, что так и нужно вести себя с руководителем твоей труппы? Что это за этикет, черт возьми?

– Ножи не знают этикета.

– О том и речь! – Птицеловка воздела руки. – Ты обходишься с ними, как со шпаной при Тузе! Они актеры, Дрот, а не Кенты. А ты их покровитель и отвечаешь за них.

– По-твоему, мне неизвестно, что значит за них отвечать? Какого черта, по-твоему, я оплачиваю им дорогу и слушаю их бредни, нытье и похвальбу? Уж наверное, не ради удовольствия от их общества. – Я начал загибать пальцы. – Они сыты – раз; их не трогают – два; когда Езак – посреди пустыни, мать его так! – заявил, что им нужна древесина для новых копий, чтобы репетировать, я нашел и ее. Я…

– Ты сам знаешь, что занимался этим ради себя.

– Прошу прощения?

– Ты делал это, потому что без них тебе не попасть в Эль-Куаддис и не найти Дегана. Вот и все. Без этого их бы и духу тут не было.

– Мне казалось, что это очевидно. Я ни намеком не показал, что мне и правда хочется быть их покровителем.

– Нет, не показал, – согласилась Птицеловка с откровенной издевкой.

Я знал, что Птицеловка, выросшая на улице, какое-то время подрабатывала Дитятком средь юной поросли при банде Белька. Ее работа заключалась в том, чтобы ныть, реветь и отвлекать внимание прохожих, пока ее смятенная «мамаша» пользовалась моментом и подрезала кошельки или что другое у сочувствующих зрителей. Это нельзя было назвать актерством даже при сильном желании, но действо засело у Птицеловки в башке и почему-то расположило ее к Лицедеям. Актеры ее, понятно, не разубеждали – наоборот: Тобин встретил ее с распростертыми объятиями и, несомненно, заподозрил в Джесс новую звезду. К моей досаде, он не так уж ошибся.

– Послушай, – произнес я. – Пока они поступают, как им велят…

– Дрот, они не домашние зверушки, – перебила она. – Они актеры. Больше того – твои актеры. Они не считают происходящее ни жульничеством, ни выгодным финтом – это договор. Соглашение. Они готовы ответить добром на добро. Да черт возьми, еще и пьесу напишут в твою честь!

Я представил себе на миг такой спектакль в исполнении моих же актеров, а также слухи, непонимание и совершенный хаос среди Кентов, которые породит даже мелкая комическая роль, – и содрогнулся.

– Покорно благодарю за такую честь.

Птицеловка долго сверлила меня взглядом.

– Для человека, всю жизнь прожившего благодаря мозгам, ты бываешь невероятно туп.

– Искренне надеюсь, что это не так, – сказали сзади густым и непринужденным голосом.

Я не потрудился обернуться. Волк неспешно приблизился и сел рядом со мной напротив Птицеловки. Перед отбытием из Илдрекки мы присоседились к каравану, разбившему лагерь за городом, и он тоже был там, хотя и не с Птицеловкой.

– Меня бы крайне огорчило, если бы после стольких трудов и такого дальнего путешествия я обнаружил у себя на службе идиота.

– Не парься, – отозвалась Птицеловка, подобрала колени и встала. – Он в чем-то идиот, но подлинный гений, когда речь заходит о сохранности его задницы. Пока он рискует жизнью, ты не разочаруешься.

– Ах вот как! Приятно слышать. – Волк посмотрел на меня. – Придется почаще тебя стращать.

– Большое спасибо, – глянул я на Птицеловку.

– Рада удружить – авось потом и мне что-то обломится, – сказала она и пошла прочь.

– В Азааре такая женщина… – Волк проводил ее взглядом.

– Навешает люлей половине твоего племени, – договорил я. – Забудь.

– Тоже мне скорпион! – Волк извлек из складок одежды мех с вином и от души приложился. Затем передал мне и покачал головой при виде гримасы отвращения. – Это не вино, – пояснил он. – Сиканджубин.

– О! – произнес я, взял мех и сделал большой глоток.

Жидкость была теплой, но разведенный сироп из мяты, сахара и уксуса освежал лучше всего, что попадалось мне на пути, не считая короткого купания в прудах, когда мы достигали оазисов.

Я вернул мех и подождал.

– У тебя есть план, как попасть в Старый Город? – спросил Волк, хлебнув еще и отложив мех.

Я указал большим пальцем через плечо, где галдели актеры. Там кто-то снова на кого-то разорался.

– Поездил бы с ними месяц.

– И по-твоему, этого хватит, чтобы ты прошел?

– Таков план.

– А если твой план провалится?

Я подумал о дублете в моей палатке и тощем пакете, который был в него завернут. Джелем категорически запретил связываться с его людьми, пока я не окажусь в Старом Городе, и твердил, что они не в силах помочь мне проникнуть внутрь, а поиски только поставят их под удар в политическом смысле. Я подозревал, что он также побаивался их недовольства услугами, которые оказывал мне, но его долги меня не заботили.

– Тогда я попробую надавить… – Я осекся и повернулся к Волку. Тот пристально наблюдал за мной. – Погоди. Ты сказал «чтобы ты прошел», а не «мы».

– Именно.

– Значит, ты не пойдешь с нами в город.

– Совершенно верно.

Я выждал, но продолжения не последовало.

– А вообще, в Эль-Куаддис ты собираешься?

Волк шмыгнул носом и отвернулся.

– Возможно. – Он прочистил ноздрю. – Сначала разберусь с другим делом.

– С делом? – повторил я. – Ты подвергаешь риску меня и мою организацию, тащишь меня в сердце Деспотии, а потом заявляешь, что тебя не будет рядом, когда настанет время действовать? Ты гнал нас от самой Илдрекки – быстрее, быстрее! Что это за кросс, черт возьми?

Волк созерцал далекий Эль-Куаддис и не смотрел на меня.

– По-твоему, я отправлюсь в такую даль лишь для того, чтобы вверить судьбу моего ордена вору и компании шутов? – Он поджал губы. – Ты ничего не знаешь.

– Ты прав, – подтвердил я. – Ничего не знаю. Ни почему орден, мечтающий сохранить империю, продается в наемники, хотя мог бы напрямую служить императору; ни почему вы считаете высшей формой оплаты не деньги и продвижение, а обещания; ни почему так важно ваше единство в понимании службы. И для меня, конечно, совершенно непостижимо, почему императоры позволяют вашей братии шляться, как у вас принято, если можно пристроить вас с куда большей пользой. – Я махнул в сторону города, видневшегося вдали. – Я только знаю, что меня перегнули через шконку и пользуют. И с каждым тычком ответ один: «Так нужно ордену. Не суйся – целее будешь». Ну и валите к гребаной матери, хрен я сунусь! Если тебе нужно, чтобы я корячился на тебя в этом городе, ты скажешь, почему вашему ордену так важно не развалиться. Потому что иначе у меня нет ни единой причины париться о нем, кроме бывшего друга, который может угодить в самое пекло разборок!

– Причины есть. – Волк смотрел прямо перед собой. – Мы уже обсуждали.

– Угрозы и обязаловка, – парировал я. – Это разные вещи.

Волк перевел на меня угрюмый взгляд:

– Я вижу, в пустыне у тебя было время подумать и задаться вопросами, которые ускользали в илдрекканской толчее.

– Двенадцать часов на верблюде – задумаешься о чем угодно, только бы отвлечься.

– Верно. – Волк побарабанил пальцем по колену, не сводя с меня глаз. – Хорошо, я тебя просвещу. Мы не похожи на Кушаков, будь они Белые или Золотые. Мы Деганы, и это значит, что мы сами по себе, мужчины и женщины. Наша Клятва хранить империю не означает, что мы пресмыкаемся при дворе. Мы не подчиняемся ни генералам на поле боя, ни чинушам в коридорах. Наша цель выше этого.

– Император?

– Я думаю, что мы явимся, если он позовет, но вряд ли он это сделает. – Волк помотал головой. – Он либо забыл о нас по мере воплощений, либо, по крайней мере, решил, что не имеет в нас непосредственной нужды. В каком-то смысле мы – прекрасный клинок, оставленный ржаветь в чулане. – Он снова приковался взором к долине. – Постыдно быть воином цели, когда ее нет.

– Тогда зачем им становиться? – спросил я. – Тебе же наверняка объяснили расклад перед Клятвой.

– Затем, что для некоторых из нас возможность служить высшей цели желаннее, чем определенность серости.

– Значит, отсюда и Клятва? Она вооружает вас целью, покуда вы ждете?

– Клятва пребывала с нами с самого начала. Это не позднейшее заполнение пустоты. Мы обладали ею всегда, постоянно ходили под Клятвой, равно как были готовы служить отдельным лицам посредством Клятвы. – Волк зыркнул на меня, не повернув головы. – Бронза объяснил тебе ее условия?

Я кивнул, но ничего не сказал. Если речь заходила о тонкостях Клятвы Дегана, я старался не говорить лишнего.

– Тогда ты знаешь, что Деганы разборчивы в людях, которым клянутся, – продолжил он, сверля меня взглядом. – Это трудное дело для обеих сторон. Когда-то Клятвы приносились для достижения конкретных целей, но это время прошло. – Он вновь сосредоточился на городе. – Сегодня одни мои братья и сестры клянутся во имя цели или веры; другие – ради выгоды, накапливая услуги, как фишки, чтобы в конце предъявить их скопом. А третьи дают Клятву из личных соображений.

– А ты? – спросил я. – Какая у тебя причина? В каком случае Серебряный Деган дает Клятву?

Я посидел в ожидании ответа, рассматривая его профиль. Наконец Волк откашлялся и снова отпил из винного меха.

– Ты спросил, почему я не спешу с тобой в город, – произнес он, уклоняясь от трудного вопроса ответом на более простой. – Эль-Куаддис – одна из нескольких столиц Деспотии и одна из четырех летних резиденций самого деспота. Его город-собрат, Эль-Бейяд, находится в дне пути на северо-восток, возле другого края этой долины. – Он махнул мехом в указанном направлении. – Там тоже летняя резиденция. Деспот разъезжает между столицами, иногда еженедельно, как ему заблагорассудится. Чиновники, гонцы и евнухи снуют по этой дороге денно и нощно. Если Бронзы нет здесь, то есть основания думать, что он там.

Я проследил за его жестом, смирившись с тем, что Волк на время перестал говорить об ордене.

– Зачем ему туда?

– Затем, что явиться в Эль-Куаддис летом означает угодить в поле зрения двора деспота. Если Бронза здесь, то это не может быть совпадением.

– Ты хочешь сказать, что он ищет службы у деспота? Это безумие! Он нарушил Клятву и чуть не погиб, отстаивая свой долг перед империей, – никак невозможно, чтобы он предложил свой меч врагу.

– Никак? – переспросил Волк. – Человек способен на многое, если его доверие подорвано… или пошатнулась вера. В империи Бронзе не осталось места, там все вопиет о страданиях и предательстве. Где лучше скрыться от напоминаний об утраченном, как не во вражеском стане? Куда податься, не будучи больше Деганом?

Я посмотрел вдаль. Паломники уже почти одолели дорогу, и заходящее солнце превратило их шафрановые одежды в багрово-оранжевые световые пятна на фоне серых камней. Казалось, что огоньки стекались к источнику топлива, воспламенявшему их. Я прикинул, сколько их перегасят, прежде чем они доберутся до дома.

– Не верю, – ответил я. – Деган не из тех, кто бросает дело лишь потому, что не вышло.

– Согласен, – кивнул Волк.

– Но я считал…

– Ты сам предположил, что он отправился к деспоту, а я просто заметил, что нахожу в этом смысл. Я не говорил, будто он так и сделает.

Сукин…

– Ладно, – сказал я. – В таком случае, почему ты считаешь, что он может быть в Эль-Бейяде?

– Зная Бронзу, предположу, что он ищет кого-то или что-то. Не того, что оправдает его, ибо он не из тех, кто договаривается с совестью, но служения некой цели, как мы уже выяснили. Или доказательства своей правоты. В этом деле его не свернешь.

– Значит, он не стремится быть просто подальше от ордена?

– Возможно, и не стремится, зачем мудрить? – пожал плечами Волк. – Я никогда не расставался с орденом Деганов и не знаю, как поступил бы на месте Бронзы. Но он вполне может послужить какому-нибудь мелкому ноблю или человеку, имеющему некую цель.

– А люди целеустремленные тянутся к власти, – подхватил я.

– Или берут ее сами. Так или иначе, мне лучше сперва посетить Эль-Бейяд, а уж потом попробую навестить Эль-Куаддис.

Теперь был мой черед коситься на него. Я позволил себе кривую усмешку:

– Сдается мне, что ты успел потрудиться в Эль-Куаддисе.

– Я Деган и много где потрудился.

– Да, но это место особенное, правда? – не отставал я. – Ты сказал «попробую навестить». Это подсказывает мне, что ты можешь и не попасть туда и толку мне от тебя там никакого не будет.

– Я пройду, – возразил он. – Не сомневайся, Кент. Но это потребует некоторых хлопот, и для меня – как и для тебя – лучше войти в город после того, как там окажешься ты со своей оравой скандальных деток. Чем меньше внимания привлечешь ты ко мне, а я к тебе, тем спокойнее.

– Какого рода внимания? – прищурился я.

– Такого, что может выставить нас из города. Или побудить падишаха отказаться от предложения покровительства. Или привлечь глаза и уши человека, которого мы разыскиваем. – Волк закупорил мех с вином. – О последнем я беспокоюсь больше всего: если он заметит меня до того, как его найдешь ты, он может понять это неправильно. Я не хочу, чтобы он снова скрылся. У меня нет времени.

– Ты не подумал, что Деган неправильно поймет и мое появление? – спросил я.

– Подумал.

– И что решил?

– Ты не Деган, и он не сочтет, что ты прибыл его убивать. А если и так, невелика беда.

– Премного благодарен.

Волк встал и оскалил зубы.

– Я рассчитываю, что ты проникнешь в Старый Город Эль-Куаддиса за неделю, – объявил он. – Самое большее – за две.

– А если понадобится больше? Судя по тому, что я слышал, падишах не сидит на воротах в ожидании очередной труппы из Илдрекки.

– Ты у нас Серый Принц, – отозвался он. – Сообрази и реши. К тому же чем дольше мы тут проторчим, тем дольше ты будешь вдали от твоих людей в Илдрекке, которым грозит все большая опасность. – Волк кивнул на садившееся солнце. – Время играет против нас.

Волк отвесил глумливый короткий поклон и направился в лагерь; я не шелохнулся, лишь вновь обратил взгляд к Эль-Куаддису. Пилигримы ушли, и на Нижний Город уже пали длинные вечерние тени. Я уселся на землю, следя за наползавшей из долины тьмой, которая поглощала стены и купола Старого Города, и опять задался вопросом о замыслах Волка.