Хэдли
Дом у Хэдли был небольшой. Она купила его почти четыре года назад, когда получила страховку за мужа. Полис включал в себя страхование на случай «дорожного происшествия», но там ничего не говорилось о том, как машина красной молнией выруливает на встречную полосу, и о том, что от смерти не застрахуешься, даже если за нее и заплатят. И о будущем за темными тучами, через которые никак не прорвешься, в страховом полисе ничего не было сказано.
Агентша по продаже недвижимости равнодушно показывала Хэдли дом – все равно не купит. Дом, конечно, знавал лучшие времена, но с первого взгляда видно, что и строили его кое-как. Но Хэдли дом подходил идеально. Вход сбоку, спрятан за деревянной аркой, густо заросшей вьющимися розами. Одиночество ее не настигнет, пока ищет парадный вход, может, поленится идти по узкой тропинке, заваленной старой корой, заблудится в густой зелени, отвлечется ненароком на сладкий запах белых цветов. Она выкрасит дверь – свою собственную дверь – в неброский голубой цвет. Решение пришло даже раньше, чем она вошла в дом.
В этом доме не развернешься, он не годится ни для свадеб, ни для похорон. Крыльцо малюсенькое, разве что грязные сапоги поставить, когда придешь из сада. И тут же кухонька – пожелтевшие от времени белые шкафы до потолка и старомодная мойка. Пятна ржавчины в раковине безошибочно свидетельствуют о том, что кран подтекает. В углу не столик, а недоразумение, а рядом притулилась табуретка. Плиту вообще не меняли с тридцатых годов. На полу – выцветшие красно-белые квадратики линолеума, краешки чуть-чуть отстают и легонько цепляются за подошвы туфель. Дальше гостиная, которая скорее бы подошла для кукольного домика, зато окна смотрят на густо заросший сад. В ванну еле втиснешься, не ванна, а бесплатное приложение. В спальне хватает места только для узкой кровати, придвинутой к стене, иначе даже крошечный комод не влезает.
– Нормальная кровать не войдет, – покачала головой агентша.
Шон был такой высокий, что их огромная двуспальная кровать казалась слишком маленькой. Хэдли провела триста шестьдесят три ночи семейной жизни в его крепких объятиях, а длинные ноги мужа занимали всю кровать, расползались, как лоза, тянущаяся к солнцу. После похорон Хэдли стала спать, обложившись подушками – вдруг удержат, усыпят, не дадут вспомнить, что его нет.
– И такая сойдет. – Хэдли старалась не обращать внимание на любопытство в глазах молодой женщины. Лет тридцать, не больше, у нее небось не кровать, а сексодром. Что толку объяснять, что случилось. Что толку думать о том, что они, похоже, ровесницы.
Хэдли все больше и больше притягивала пропорциональность миниатюрного домика, каждый предмет обстановки точно подходит по размеру к своему уголку, прямо как на яхте. Убежище, защита от непогоды. Можно вообразить, что куда-то плывешь.
– Вам правда нравится?
– Давайте сначала сад посмотрим. – Хэдли вышла обратно в кухню. Решение было принято.
Коллеги Хэдли по маркетинговой компании недоумевали: зачем покупать дом? Так поступают солидные, взрослые люди, а не их Хэдли. Она же обожает развлечения и то и дело отправляется по выходным в походы – то на байдарках, то на великах – с приятелем, в конце концов ставшим мужем. Зачем женщине, которая только что овдовела, покупать дом и оседать на одном месте? Они-то привыкли к обратному порядку, к тому же желательно, чтобы между покупкой дома и смертью мужа проходило побольше времени.
Но Хэдли знала, чего хочет. Когда Шон умер, она впервые поняла, насколько необходима вера в то, что с тобой ничего не может случиться. Без этой веры не прожить и дня. А если вдруг, хотя бы на минуту, вера уходит, сразу понимаешь, что человеческие тела сделаны из костей и кровеносных сосудов, что кости ломаются, а кровь льется ручьем от малейшего удара. И сколько опасностей – неровности тротуара, качающиеся ветки, не говоря уже о велосипедах и карандашах. Куда бежать, где спрятаться, где укрыться – взлететь в первое попавшееся гнездо, зарыться в случайную норку?
Друзья все еще смотрели на жизнь старыми глазами, переходили дорогу в неположенном месте, ели хот-доги, купленные на улице, – хотя всем известно, что может попасться вчерашняя сосиска. Просто невыносимо на все это глядеть. И совсем невмоготу сидеть в офисе и вспоминать, кто тут был раньше – молодая замужняя женщина, которая обожает по выходным плавать на байдарках и кататься на велике. Тут как раз начальник и предложил пока месяц-другой посидеть дома. Она согласилась, а потом и вовсе уволилась. Деньги у нее есть, они с Шоном копили на поездку в Южную Америку. Да и от страховки немало осталось, домик-то маленький и совсем дешевый. Ей одной много не надо. Делать все равно ничего не хочется. Еще один переезд, и все.
Мать Шона, рыдая, пришла в их квартиру – забрать все памятки его детства, все, что Хэдли не успела запрятать поглубже в ящики комода, затолкать в шкафчик над холодильником
– Детка, я знаю, что ты его любила, – в голосе свекрови звучала та особая ревность утраты. – Но зачем тебе все эти детские вещички? Он тогда был моим мальчиком.
Горе свекрови такое острое и пронзительное, что просто не скажешь «нет». Не рассказывать же ей о тех ночах, когда Хэдли рядилась в его школьную спортивную куртку на голое тело, и Шона страшно веселило, что она на ней мешком висит и чуть ли не до коленок достает. Он отпускал глупые шуточки про взятие барьеров, про проверку на прочность и про стриптиз с шестом, а сам расстегивал кнопки, одну за другой. Не расскажешь же, как она мечтала, что его серебряная ложечка достанется еще даже не зачатому младенцу.
Однако в итоге Хэдли взяла с собой в новый дом совсем мало вещей. Когда свекровь ушла и в квартире воцарилось молчание, Хэдли стало казаться, что каждый предмет, который она брала в руки, режет глаз. Зубная щетка – сколько же ею пользовались. Журнал – и у того страница с загнутым уголком. Миски красные, а вся остальная посуда белая – Шон утверждал, что мюсли достойны яркого цвета. В ту минуту, когда она сняла телефонную трубку, все изменилось, и теперь надо добить остатки, напоминающие о прошлом. Она убедила директора похоронного бюро кремировать черную футболку и джинсы, что были тогда на ней, вместе с телом Шона. Она старательно избегала запаха жареной курицы и лимонов, разбила тарелки, которые прямо перед звонком поставила на стол – с некоторым сумасбродством вышвырнула их из окна, с третьего этажа. В конце концов хозяин дома согласился, что всем будет лучше, если и договор об аренде они вышвырнут в окошко намного раньше срока.
Но, увы, воспоминания как одуванчики: выдернешь один – десять вырастет. Хэдли все чаще и чаще стала выносить разные домашние предметы на улицу – мусорщики заберут. Правда, они исчезали еще до мусорщиков.
Она переехала в новый дом, купила на гаражной распродаже у соседей неподалеку тарелки и кровать – займем немножко чужой жизни. Теперь она день за днем, месяц за месяцем сидела в гостиной на кушетке, пила чай и глядела через окно на расползающуюся по саду растительность. Вот и хорошо, ее уже зажали в кольцо, она стала совсем маленькой, ни дать ни взять крошечный желудь под опавшими листьями.
Как-то раз ее навестила подружка по колледжу.
– Боже мой, дорогая. – Она выглянула в окно. – Без домкрата тебя отсюда в жизни не вытащить.
При чем тут жизнь? Оговорочка по Фрейду. Непонятно, как можно столько болтать о жизни, ведь Шон умер – почему это так трудно выговорить, не спотыкаясь на каждом слове?
Хэдли скорее радовала столь неугомонная природа сада. Тут было спокойно, сквозь эту зеленую стену не проедет ни одна машина. Сад словно укрыл ее в тесных зеленых объятиях.
Утром в субботу Хэдли сунула кусок хлеба в тостер и услышала, как к соседнему дому подъехал фургон. Этот дом и строился на продажу, даже лужайка со свежим дерном была сама аккуратность – полная противоположность непроходимым дебрям ее сада.
Хэдли только вышла из задней двери, как мальчишеский голос, поначалу приглушенный закрытыми окнами машины, вдруг вырвался на волю:
– Мама, смотри! Таинственный сад!
Еще минута, и до нее донеслось, как что-то большое и тяжелое волокут по лужайке и пристраивают к забору.
– Тайлер! – окликнул женский голос. – Что ты делаешь?
– Смотрю!
Голос мальчика звучал приглушенно, он с чем-то возился у изгороди. Затем над верхней планкой показалась взъерошенная голова – на вид лет шести, волосы и лицо – с многочисленными следами бутерброда с арахисовым маслом. Мальчик уставился на Хэдли, а она на него.
– Я теперь тут живу, – сказал он наконец.
– Я тоже.
Мальчуган огляделся.
– В твоем саду, похоже, водятся феи.
– Очень может быть. – Хэдли и сама часто подумывала о феях, особенно по ночам, когда в открытое кухонное окно вливался незнакомый аромат.
– Простите, пожалуйста. – Теперь рядом с головой мальчика появилась и другая. Молодая женщина с крепко спящим младенцем на руках. Она кивнула на сына. – Он к вам пристает?
– Нет, что вы, – ответила Хэдли – о, эти скрипучие колеса вежливости.
Женщина с облегчением улыбнулась:
– Я Сара. Укротитель этого бродячего зверинца. Мой сын Тайлер, а там муж, Дэн.
Она кивнула в сторону дома, где молодой мужчина с еще одним младенцем на руках тщетно пытался отпереть дверь, чтобы грузчики могли занести вещи.
– Мы хотели переехать до того, как они родятся, – слегка извиняясь, непонятно, то ли перед Хэдли, то ли перед близнецами, объяснила Сара.
Примерно через неделю после переезда Сары и Дэна Хэдли с утра пораньше боролась с заевшей рамой в гостиной. Из соседнего дома доносился отчаянный детский плач, сначала одного младенца, а потом обоих разом. Хэдли подошла к изгороди. Окно не занавешено. Сара в купальном халате расхаживает по комнате и пытается кормить грудью младенца, одновременно держа другого на плече. Хэдли смутилась – сценка не для посторонних глаз, и тут заметила, что Тайлер смотрит в ее сторону. Мальчик углядел Хэдли и помахал рукой.
Хэдли почти против воли пошла по двору прямо к Сариному дому. Влажная трава липла к босым ногам. Тайлер открыл заднюю дверь.
– Маленькие не спят уже целую вечность, – объяснил он.
Хэдли вошла в гостиную. Сара еле кивнула ей, у нее уже не было никаких сил извиняться за домашний бедлам, в голове от усталости стоял туман.
Хэдли подошла поближе и забрала у нее одного из младенцев. Кажется, мальчик, ползунки голубые. Она прижала маленькое тельце к плечу, принялась похлопывать по спинке. Младенец пах чем-то мягким, теплым и мучным. Маленькое тельце содрогалось от рыданий, в ушах стоял звон от его криков. Она машинально вышла во дворик. От прохладного воздуха ребенок моментально затих.
– Вот так-то лучше. – Хэдли поглаживала его по спинке. – Вот, смотри, как хорошо.
Тайлер вышел вслед за ней, коснулся ручонкой локтя.
– Это Макс, а это Хилари. Они ужасно много плачут.
Хэдли задумалась.
– Трудно, наверно, когда не умеешь говорить. Помнишь, как это было?
Тайлер покачал головой.
– И я не помню, но спорим, было паршиво.
Она тихонько переступала с ноги на ногу, покачиваясь вместе с дуновениями ветерка. Младенец зарылся в тепло ее тела, угнездился – голова на плече – у груди. Время от времени последнее содрогание уже почти позабытого плача сотрясало маленькое тельце, и она еще крепче прижимала его к себе.
– Пойду проверю, как там мама. Я ей скажу, что вы хорошая, – слова Тайлера прозвучали очень доверительно и по-взрослому.
Теперь Хэдли носила младенца по своему двору. Розы белым потоком лились с деревянной решетки. Она открыла калитку, прошла в сад. Там стояло старое садовое кресло, когда-то выкрашенное в голубой цвет. Оно еще кое-как выдерживало напор разросшегося плюща. Перехватив малыша одной рукой, Хэдли другой рукой смахнула прошлогодние листья и села, глубоко утонув в кресле. В саду было тихо, сквозь зеленые заросли доносился еле ощутимый, полузабытый аромат роз. Ребенок успокоился и заснул, крепко прижавшись к ней, жар маленького тельца грел ей грудь. Тепло проникало сквозь ребра, гнездилось между легкими.
Прошло не меньше часа, прежде чем Хэдли проснулась от скрипа калитки. Сара стояла над ней и улыбалась.
– Тайлер уверяет, что в вашем саду водятся феи.
Сара унесла Макса, и Хэдли вернулась на кухню, побарабанила пальцами по столу, подергала ручку старого холодильника. Что-то изменилось. Да, она ощущала явные перемены, даже воздух потеплел, и вокруг все как-то притихло. И у нее вдруг откуда ни возьмись появились новые силы.
Она постояла посреди кухни, а потом повернулась – надо рассказать об этом Шону. И только тогда вспомнила.
С того дня оказалось, что это проще простого – перейти двор, взять младенца на руки, помешать суп на плите. Что надо, то и сделать.
– Ты спасла мне жизнь, – призналась Сара. – Проси чего хочешь.
– Только этого.
Хэдли купила маленькую голубую стремянку, как раз под рост Тайлера. Теперь он мог дотянуться до задвижки на ее калитке.
Три недели спустя в дверь Хэдли постучала незнакомая женщина. Представилась Мэрион. Не хочет ли Хэдли стать частью группы, которая будет помогать Саре с детьми? Хотя Хэдли отнюдь не мечтала присоединяться к каким-то группам, отдать Макса и Хилари в чужие руки было невозможно. Пришлось согласиться. Мэрион притащила и свою младшую сестру Дарию. Хэдли сначала сильно сомневалась в целесообразности такого выбора, но Дария просто влюбилась в близнецов, а они в нее. Подруга Мэрион, Кэролайн, позвала свою подругу Кейт. Итак, их набралось пятеро, по одной на каждый день недели.
В конце концов все со всеми перезнакомились. Мэрион теперь часто заходила к Хэдли в свой день, то на чашку чая с утра пораньше, то вечерком – бокал вина выпить. Остальные потихоньку тоже стали захаживать к Хэдли, и она все удивлялась, кто кому, собственно говоря, помогает. Приятно, конечно, но все-таки…
Шли месяцы, и она все больше радовалась приходу подруг. При виде детей их лица становились мягче, голоса звучали тише и нежнее. И разговор шел ласковый, о приятном, без всплесков гнева и раздражения.
Конечно, им всем ужасно хотелось ее с кем-нибудь сосватать.
– Ты такая молодая. И выглядишь роскошно. – Дария зашла к Хэдли ближе к вечеру. – Нужно выходить, общаться с людьми. С мужчинами.
Дария любила сидеть с близнецами во «вторую смену». Весь день можно работать в мастерской, а потом расслабиться с малютками, как она это называла. И на гулянку.
Дария утверждала, что мужчины сразу заводятся, стоит им взглянуть на женщину, которая только что держала на руках младенца.
– От нас просто разит феромонами или как их там. Надо этим пользоваться. Заведи парня или, по крайней мере, сексом займись.
– Отстань от меня, мне сейчас никто не нужен. – И почему они все так на этом зациклились? Она на самом деле уже куда лучше, чем сразу после смерти Шона, но мужчины ее совершенно не интересуют. Не то чтобы они ей не нравились, просто теперь она в курсе, знает, какие они хрупкие.
– И этого не хочешь? – теперь была очередь Кэролайн. Она зашла к Хэдли со спящей Хилари на руках.
– Нет, – солгала Хэдли.
Вот уже год, как они по очереди сидят с детьми. Как-то вечерком Кейт зашла к Хэдли, и они устроились на кухне. Хэдли готовила чай, любовалась поднимающимся над чашками паром, разглядывала, как горячая вода вытягивает из пакетиков коричневые облачка заварки, наливала молоко в молочник.
– Мне надо с тобой поговорить, – неожиданно начала Кейт.
Хэдли кивнула, не спуская глаз с молока. Белая жидкость касалась белых стенок молочника, вроде одинаковый цвет, но, если приглядеться, оттенки совсем разные. Она знала, что Кейт сейчас скажет, она уже давно заметила перемены в лице подруги: потемневшие глаза, погруженность в себя. Прямо как беременность – все на лице написано. Только от беременности светятся, а тут наоборот.
– Считают, что схватились рано. Говорят, я буду в полном порядке.
Хэдли слушала молча. Когда люди узнавали о смерти Шона, они никак не могли остановиться, все говорили и говорили, словно пытались словами заткнуть образовавшуюся вокруг нее дыру. А ей-то как раз хотелось тишины. Теперь, с Кейт, она снова будто слышала скрежет тормозов, воочию видела удар судьбы, обрушившийся на подругу, жизнь, полетевшую вверх тормашками. Неудивительно, что всем хочется говорить, не закрывая рта.
– Я знаю, тебе будет особенно трудно, вот и хотела сама сказать, – объяснила Кейт.
Она отвернулась от Хэдли и разглядывала сад. В кухне царила тишина.
– Все такое зеленое, – сказала Кейт – не Хэдли, а самой себе.
– Теперь надо помогать Кейт, – объявила Мэрион. – Близнецам уже годик, Сара сама справится.
Хэдли аж перекосило.
– Слишком рано, – голос дрожит, как у ребенка, а сказать нечего.
Весь этот год Хэдли честно ждала – книги, мама по телефону, медсестра в больнице в ту ночь, все они обещали, что будет легче, с каждым днем все легче и легче. И действительно, становилось чуть легче. Каждый день добавлял еще одну дощечку к мосту через огромное ущелье – смерть Шона. Еще сюда можно ногу поставить, и вот сюда. А тут – одно мгновение, новость о чьей-то, в общем, чужой жизни – и ты снова у обрыва, и в животе страшная пустота.
– Я не готова.
Мэрион кивнула.
– И когда же ты будешь готова? – так спокойно и совсем без осуждения.
Хэдли понятия не имела, что ответить.
– Знаешь, – задумчиво начала Мэрион, – давным-давно, еще в молодости, я познакомилась с одной женщиной. Я знала, что у нее была невероятно тяжелая жизнь, но она казалась такой сильной, полной сочувствия к другим. Я ее спросила, как у нее так получается. Знаешь, что она ответила?
Хэдли покачала головой.
– Она сказала: «Можно разбить голову, а можно пробить стену. Сама выбирай».
Поговорив с Мэрион, Хэдли отправилась в хозяйственный магазин и купила садовые ножницы с длиннющими ручками. Дома она обрезала плющ вокруг голубого кресла – вот и немножко порядка в сплошном хаосе. Хоть немножко, но порядка. Когда Кейт это увидела, она улыбнулась.
– В бурю любой порт сгодится, Хэдли.
Кейт частенько приходила к Хэдли после очередной дозы облучения. Она засыпала в голубом кресле в саду, а Хэдли сидела рядом и смотрела, как плющ норовит обвиться вокруг нее. Кейт уходила, и Хэдли снова обрезала ветви плюща.
Полтора года подруги почти ни на минуту не оставляли Кейт, словно их присутствие само по себе было оградой, которая не позволит ей ускользнуть в никуда.
И Кейт не умерла, осталась внутри круга. Результаты последнего теста были прекрасные, просто удивительные. И вот в сентябре они все пришли к Кейт праздновать победу. Когда Кейт задала Хэдли задачку – привести в порядок сад, ни одна из подруг не удивилась.
Теперь был март, почти конец марта. Хэдли стояла у двери и глядела на зеленое море перед ней. Плющ плотно вился там, где когда-то, по-видимому, были кусты, окутывал ствол и ветки старой сливы, заползал на стены дома, подбирался к окнам. Буйная растительность была, конечно, прекрасна, целеустремленность восхищала – плющ и зимой оставался зеленым и не терял листву, как другие растения, с приближением холодов только корни глубже закапывались в землю.
Хэдли пообещала Кейт, что приведет сад в порядок, но никак не могла приняться за дело. Она уныло обдумывала задание, смотрела, как плющ подбирается все ближе и ближе, заползает на дорожку и даже на крыльцо. Она только что заметила, что один из побегов как бы невзначай обвился вокруг дверной ручки.
Хэдли решительно отправилась в кухню, нашла садовые перчатки, которые ей дала Мэрион. Снова вышла, прислушалась к тому, как сетчатая дверь задумчиво захлопывается за ней.
– Пора за дело, – и натянула перчатки.
Она начала с извивающейся плети, которая уже забралась на перила крыльца и тянулась к стене дома. Мягкие зеленые усики легко отцепились, но чуть подальше ростки уже одеревенели, и под глянцевыми листьями пряталась путаница новых отростков, цепко держащихся за деревянные перила. Она отодрала и их, они отрывались вместе со старой краской, оставляя проплешины.
Ну и что, все равно придется красить.
Она тянула и тащила, бросала бесконечно длинные пряди в кучу, которая росла на глазах. Теперь надо избавиться от кучи. Хэдли вытащила из гаража старый черный пластиковый ящик для мусора и стала охапками бросать туда оборванный плющ. Когда контейнер заполнился, она, держась за перила, забралась внутрь и утоптала его так, чтобы еще что-нибудь вошло. Все, больше не влезает, теперь надо оттащить ящик к дороге.
Прошел час. Хэдли выпрямилась и поглядела на крыльцо. Начисто лишенное покрывавшей его растительности, оно гляделось страшновато: белая краска вперемешку с лысыми пятнами и обрывками плюща, а вокруг уже чисто. Четкие линии ступенек теперь были видны во всей своей красе. Это вам крыльцо, а не незнамо что. Надежное, крепкое, ведет снаружи вовнутрь, как и полагается крыльцу. Интересно, кто был самый первый архитектор, который догадался: людям нужно такое место, такая минута, когда можно помедлить перед входом, чтобы свершилась эта таинственная перемена – вот таким ты был снаружи, а теперь войдешь в дверь и будешь совсем другим.
Хэдли не сводила глаз с крыльца. Когда Шон умер, у нее такого мгновения не было. Вот момент до телефонного звонка, и вот момент после. Ни болезни, ни старости. Шон был, а теперь его нет. Никакого крыльца, чтобы постоять, готовясь войти внутрь.
«Мне нужно крыльцо».
Она оглядывала сад, грязная и потная, несмотря на весеннюю прохладу. Над приливной волной зелени возвышалась старая слива – только самые верхние ветки торчат.
– Мой сад, – угрожающе сказала она плющу. – Мой, а не твой.
Она сняла свитер, подцепила торчащую из путаницы отростков на земле лозу и дернула что было сил. Та с резким треском подалась, выбросив тучу грязи и пыли. В руках у Хэдли остался кусок метра в два длиной. Так ей плющ не одолеть. Выбрала другой отросток и снова потянула, на этот раз медленно и равномерно, перебирая руками, чувствуя, как растет сопротивление. Закрыла глаза и рванула изо всех сил. Лоза не сдавалась – настоящее противоборство, словно канат перетягиваешь. Руки в перчатках тянули все сильнее. Где-то там, в глубине, плющ начал поддаваться, отрываться от земли, вырываться с корнем. Еще одно усилие, и все!
Раздался треск, и она упала на спину, сильно ударившись копчиком. Хэдли громко выругалась – что ей за дело, даже если кто-то услышит. Здорово! Она открыла глаза, встала и вцепилась в следующую лозу, потом еще в одну и еще. Мышцы разогрелись от работы, во рту пересохло от поднявшейся пыли и грязи. Она тянула и тащила, ни о чем не думая, отмеряя время лишь огромными бумажными мешками – один, второй, третий, четвертый.
Отволокла четвертый мешок и решила устроить перерыв. Чертовски хотелось есть, все тело мечтало о еде. Сделала бутерброд, взяла тарелку и уселась снаружи, на ступеньках. Подставила лицо прохладному ветерку. Жадно откусывала огромные, вкуснейшие кусищи хлеба с индейкой, потная и страшно гордая собой. Я могу! Могу! Не так уж это и трудно.
Солнце уже близилось к закату и теперь светило сквозь листья деревьев, росших у ограды. Интересно, какой они породы. Такие твердые стволы, ветки толщиной с руку. Их плющу не одолеть. Это обнадеживает. Может, удастся расчистить им побольше места, пусть себе растут. Теперь в лучах закатного солнца, после всех ее усилий, она наконец может как следует разглядеть деревья. Что за форма листьев у этой лозы, ползущей по дереву?
Нет, не по дереву, с дерева. Это же не деревья, это и есть плющ!
– Ой! – тихо-тихо прошептала Хэдли. Встала, дрожащими руками отнесла недоеденный бутерброд на кухню и аккуратно положила на кухонный столик. Потом отправилась в крохотную ванную, разделась и залезла под душ. Она сидела на полу душевой кабинки, закрыв лицо ладонями, прислонившись спиной к холодному кафелю, а вода лилась и лилась ей на голову.
Наутро Хэдли проснулась от звонких голосов во дворе. Голова гудела, глаза опухли. Сколько сейчас времени? Мышцы болели и ныли, в висках стучала кровь. Посмотрела на часы – девять утра. Кто это там во дворе? Плющ, что ли, решил ей отомстить, отрастил ноги, завел голос и идет на нее войной? Не такая уж сумасшедшая мысль.
Болтают, смеются.
Она натянула халат, поморщилась, всовывая левую руку в рукав, и нерешительно направилась к двери.
Пришли все: Сара, Дэн, Тайлер и близнецы, Кейт и Кэролайн, Мэрион с мужем Терри, Дария и Генри. У Мэрион в руках секатор, у Дэна – бензопила.
– Мы захватили тяжелую артиллерию, – решительно объявил Тайлер.
Теперь казалось, что вчера она сражалась с садом маникюрными ножницами. На ее глазах широкое лезвие секатора подрезало занавеси плюща, а пила с ревом вгрызалась в самые толстые ветки. Плющ, такой неуязвимый накануне, исчезал с лица земли, таял, как воск от огня. Прямо на глазах обстановка во дворике менялась – где была тень, ярко светило солнце.
Они работали парами, резали и складывали в мешки. По очереди наполняли бутылки с водой, передавали их по кругу, развлекали близнецов, которые в отличие от Тайлера были совсем не в восторге от нечеловеческого визга пилы. Кэролайн упросила Дэна дать ей попилить и с наслаждением резала ствол толстенного плюща.
Потом она сунула пилу в руки Хэдли.
– Давай теперь ты. – Она пыталась перекричать шум машины. – Классное занятие.
Пила вибрировала и пыталась брыкаться – не удержать. Как руль горного велосипеда, когда катишь по крутой, в колдобинах тропке. Дэн нацепил на Хэдли защитные очки и показал на соседний ствол плюща. Давай, мол, вперед.
Она поднесла лезвие пилы к стволу. Та опять слегка дернулась.
– Ну, давай! – смеясь, проорала Кэролайн.
Хэдли попробовала снова, и на этот раз зубья пилы впились в твердую поверхность, прорезали ее насквозь. Огромная масса веток и отростков завалилась на сторону, открывая дорогу солнечному свету.
Дэн забрал пилу и выключил. В саду воцарилась тишина.
– Долой паразитов! – скомандовала Кэролайн. И они с Хэдли поволокли два огромных ствола прямо к грузовичку у обочины, где уже ждал Терри.
Шесть часов работы. Теперь можно оглядеться вокруг.
– Роскошно, – заявила Мэрион.
– Вырубили начисто, – фыркнула Дария.
– Начали с чистой страницы, – с улыбкой возразила Кэролайн.
«Как же Кэролайн изменилась за эти месяцы», – подумала Хэдли. Стрижка короткая, глаза ясные, взгляд открытый.
Так-то оно так, но Дария-то права насчет вырубки. Невозможно догадаться, что это за жалкие остатки деревьев и общипанные кусты, которые раньше скрывались под плющом.
– Тут масса всего живого, – утешила ее Мэрион. – Не поверишь, когда начнешь разбираться. Вот там, к примеру, розы.
Она махнула в сторону изгороди, и точно – Хэдли вдруг заметила длинные побеги роз, обвивающие столбики.
– Ужинать! – У калитки появилась Сара с Максом на бедре.
– Потрясающе пахнет. – Кэролайн принюхалась к аромату масла и трюфелей, льющемуся из кухонного окна.
– С тех пор как Сара вернулась из Италии, наши ужины – верх совершенства, – радостно объявил Дэн.
– Выпьем за отличный денек! – Кейт подняла бокал красного вина.
Блюдо с макаронами и миска с салатом кочевали по кругу вместе с близнецами, весело переезжающими с одних колен на другие. Каждый норовил сунуть им кусочек повкуснее, а они только рты раскрывали. Хэдли задумалась о сегодняшних великих свершениях и о великой силе дружбы. Тайлер привычно устроился рядом с ней.
– А мне мама читает «Таинственный сад».
– Да? Я в детстве страшно любила эту книжку. – Хэдли вдруг вспомнила дом, где выросла, с укромными уголками в саду, с лесом, подступавшим к самым границам участка.
– Таинственные сады созданы для детей, – с важным видом заявил Тайлер.
– Таинственные сады – для всех, кто может их найти, – отозвалась Сара с другого конца стола. – Но я не сомневаюсь, что Хэдли с тобой поделится.
Мэрион навестила Хэдли через пару дней. Она оглядывала сад, пытаясь угадать, где раньше были разбиты клумбы.
– Сколько лет было предыдущей хозяйке дома?
– За восемьдесят. Мне сказали, что она прожила тут сорок лет.
– Оно и видно, – улыбнулась Мэрион. – Старый сад. И весь засажен розами.
Хэдли пригляделась – верно, повсюду увядшие розовые лепестки.
– Вот тут был огород. – Мэрион указала на уголок сада, ближайший к дому.
Там четко вырисовывался прямоугольник, метра два на четыре, обложенный по периметру гладкими камешками величиной с кулак. Ага, а в сторонке – подпорки для помидоров, догадалась Хэдли.
– Теперь у растений будет солнце, – продолжала Мэрион. – Спорим, что…
Она пошла было к огородику и вдруг застыла на месте.
– Точно! Я так и думала – всякие травки посажены вдоль тропинки. Видишь?
Хэдли нагнулась. Дорожка, выложенная кирпичом, почти не видна под слоем земли и мха. Среди массы сухих стебельков и веточек то там, то тут торчат всевозможные листочки – все разные. Мэрион тыкала пальцем, объясняла, и Хэдли разглядела крохотные, остренькие листики тимьяна, широкий, серебристый овал шалфея.
Хэдли трогала маленькие ростки и тихо радовалась каждому новому аромату.
Хэдли работала в саду. Она вонзала лопату в землю, подрезая корни сорняков вокруг старой сливы. Почти бесполезно бороться с одуванчиками, они так упорно стараются выжить. Корни уходят глубоко в землю, глубже, чем межевые столбы. Зеленое кружево листьев, едва появившись, разливается повсюду, упрямо захватывает все вокруг. И, завоевав жизненное пространство, потихонечку краснеет. Но тут есть и другие зеленые побеги – тюльпаны, гиацинты и ирисы. Надо же и им расчистить место.
Сад шаг за шагом обретал форму. Еще через пару дней Хэдли и Тайлер отчистили кирпичную дорожку. Тайлер притворялся, что он пленник пиратов и его заставляют драить палубу. Хэдли решила быть Золушкой, которой злые сестры велели к их возвращению начисто вымыть полы. Они щетками оттирали кирпичи до теплого красноватого блеска. Потом кирпичи высохли и приобрели приятный оранжевый оттенок.
– Теперь, – Тайлер гордо оглядел результаты их труда, – у тебя есть безопасная тропа через болото, кишащее аллигаторами.
С безопасной тропы Хэдли и начала, потихонечку продвигаясь в глубь сада. Шла неделя за неделей, хаос отступал, давая место рыхлой, мягкой почве. То и дело она находила таинственные приветы от прежней владелицы сада. Лилейник и луговая герань, махровые примулы, серебристые листочки шалфея, зеленые ростки розмарина, голубовато-серые листья лаванды. Неторопливо, одно за другим, растения вылезали из земли, стоило только расчистить им дорогу. Теперь она часами размельчала комья земли, обрезала засохшие побеги роз, а те, ценя ее заботу, благодарно и пылко разрастались. Прямо под ее руками рождалась живая жизнь.
Она полюбила тихие весенние дожди. Земля раскрывалась навстречу воде, падающей с небес, а корни сорняков куда легче вылезали из земли. Хэдли купила себе клеенчатую шляпу и дождевик – Мэрион сказала, что она похожа на желтый гриб. И что в этом плохого? Ей нравилось прятаться в свой сухой домик, и пусть вода стекает по широким полям шляпы и по дождевику. Когда она возвращалась из магазина, ее радовали зеленые сапоги, ждущие на крыльце, словно собаки, мечтающие о прогулке. Иногда под дождем Хэдли казалось, что ее мучает жажда и ей не меньше, чем земле в саду, нужна вода.
Как-то раз она нашла старое гнездо и пристроила его между веток толстой сливы. Отыскала и положила в гнездо камешек, который ей дала Кейт, – там он казался гладким черным яичком.
– Странный этот сад, правда? – как-то спросила Хэдли у Мэрион.
Мэрион теперь приходила с садовыми инструментами, заняться «садотерапией», как она это называла. Зачем Мэрион нужен еще второй сад, когда у нее есть свой собственный, большой и роскошный, Хэдли было невдомек. Впрочем, незачем в это вдаваться. Ясно же, что ей, Хэдли, ужасно нравится быть рядом с Мэрион, просто излучающей материнскую заботу. Мать Хэдли приезжала на неделю после смерти Шона, но ей надо было возвращаться на работу, да и вся остальная семья жила на Восточном побережье. Она пыталась убедить Хэдли вернуться домой, но та ни за что не хотела переезжать. А когда Мэрион была поблизости, казалось, что дом и вправду здесь.
– А что в нем странного?
– Понимаешь, мне кажется, что все цветы в этом саду белые.
– Да? Похоже, что у нас тут ночной сад.
– Ночной сад?
– Сад, которым можно любоваться по ночам. Особенно в лунные ночи. Довольно странно для нашего дождливого климата.
– А ты про нее вспоминаешь? Про ту, что все это посадила.
– Все время вспоминаю. – Мэрион отряхнула руки. – Она тут под каждым кустом. О человеке можно много чего сказать, посмотрев, что растет у него в саду.
– Это как?
– Вот она, например, отличалась бережливостью и готовила хорошо – посмотри, сколько всяких пряных травок насажала. А с другой стороны, зачем ей понадобился ночной сад? Работала весь день? Бессонницей мучилась? Или просто оказалась безнадежным романтиком?
– Мне это и в голову не приходило.
– Только начни глядеть на чужие сады, потом не остановишься. Человек порой сам про себя не знает того, что сразу видно, как посмотришь на сад.
И то правда. Сколько раз Хэдли гуляла с Тайлером и близнецами по соседним улицам, но только после этого разговора стала приглядываться к чужим садам. Ужасно увлекательно, словно чужие письма читаешь. Вот этот домик на углу, тихая и незаметная хозяйка – мать большого и шумного семейства. Дом весь зарос жимолостью, вокруг светленькие цветочки лаванды и шалфея, пастельные цвета так и молят о сочувствии. А рядом внушительный, глухой не забор даже, а заборище. Как-то раз калитку забыли запереть, и Хэдли разглядела внутри такое садовое буйство, что застыла на месте от изумления.
В одном саду сажали растения на века, в другом тыкали в землю однолетники, купленные на распродаже или случайно попавшиеся на глаза возле кассы. У многих работали садовники, хозяева не любили пачкать руки.
Чем больше Хэдли возилась в саду, тем меньше понимала, как она раньше без этого обходилась. С ним ей было на что опереться, сад давал ей почву под ногами.
Теперь Хэдли ходила на прогулки, просто чтобы разглядывать чужие сады, чужие истории, чужие жизни. Иногда даже без Тайлера. Он был ужасно занят: на лето приехал дедушка. Работая в саду, Хэдли слышала, как дед и внук что-то строгают и пилят в гараже, переговариваются, пересмеиваются. Но иногда Тайлер все же выбирался на прогулку с Хэдли. В свои восемь лет он был удивительно догадлив.
– Вот этот точно был пиратом до того, как дом купил. – Тайлер жестом указал на выглядывающий из-за верхушек деревьев высокий, узкий дом в глубине неширокого участка.
– А эта леди, – он тыкал пальцем в идеально выстриженную лужайку и ровненькие клумбы с цветами-однолетниками, – печет печенье каждый вечер, только оно у нее невкусное.
Хэдли было трудно объяснить, на что она, собственно, смотрит во время этих прогулок, о чем думает в своем саду. Как расскажешь о розах? Они свисают с решетки и ласково касаются макушки, пока идешь к дому. А на огородике тебе приветливо кивают ажурные листья морковки – можно гордиться собой, молодец, сама себе растишь еду. Все вокруг дома сияет цветочной белизной, и чуть темнеет, сразу хочется выйти из дома, тихонько посидеть, а то и покопаться в саду. Вокруг такие знакомые звуки – соседи возвращаются домой, семьи садятся за ужин, все успокаивается к ночи. Сад, словно любящие родители, сам знает, что ей нужно, угадывает еще не высказанные желания.
Как-то раз, когда они с Мэрион сидели на крыльце, потягивая холодный чай со свежей, только что сорванной в тенистом уголке сада мятой, Хэдли пыталась выразить эти неясные чувства словами.
– Вот бы разбить такой сад, чтобы он заботился о хозяине.
– А почему бы тебе не стать ландшафтным дизайнером? – улыбнулась подруга.
Хэдли ничего не ответила, но эту мысль так просто не отгонишь. Она крепко засела в ней, ходила по пятам, как маленький ребенок, и в конце концов за ручку привела ее в местный колледж, где Хэдли записалась на летние курсы.
Она знала, что ей нравится ухаживать за растениями, но оказалось, что планировать сады еще интереснее. Она с головой погрузилась в расчеты сложных соотношений между почвой, водой и светом, в постоянно меняющийся танец ароматов и цветовых сочетаний. Она научилась относиться к саду, как к книге, читать главу за главой – весна, лето, осень и зима. Переворачиваешь страницу, и меняется ландшафт, и каждый цветок живет своей жизнью, кто год, а кто – десяток лет. Однолетние цветут весной и летом, разгораются всеми возможными красками, плодоносят, несутся на всех парах к зиме с одной лишь целью – оставить потомство. Многолетние, стоит только надвинуться холодам, прячутся обратно в землю, а потом снова возвращаются – и эта игра в прятки продолжается многие годы. У сорняков одно стремление – выжить, и в день они прибавляют в росте не сантиметрами, а метрами. Создание эстетической гармонии посреди растительного буйства оказалось делом куда более сложным, чем она себе это представляла, да только каждое маленькое действие доставляло ей настоящую радость – чувство, которого она не испытывала со дня смерти Шона. Что может быть краше высокого синего ириса рядом с красной розой, изящнее мягких, пушистых бледно-желтых цветочков водосбора, обрамляющих тенистую, выложенную камнем дорожку.
Хэйди возвращалась из колледжа домой, в свой собственный сад, и погружалась в буйную зелень и прохладную белизну. В теплые дни она включала поливалку и усаживалась в саду. К вечеру воздух становился мягче, а растения, зеленые и живые, словно потягивались, расправляя ветви и листья. Рискуя промочить ноги, она пробиралась в глубь сада по узкой тропинке между полынью и душистым ясменником. И срезала огромную, только что распустившуюся розу – пусть постоит на кухонном столе.
Как-то она заметила, что по изгороди тянется неизвестно откуда взявшаяся лоза, а из нее растут странные трубки, длинные и зеленые. Лоза быстро оплела обрубки плюща, но Хэдли не стала с ней бороться. Теперь она то и дело поглядывала в ту сторону. Интересно, что же это все-таки такое? Взошла луна, и Хэдли вдруг увидела, что одна из бледно-зеленых трубок поднимается, словно повинуясь неслышной музыке, и медленно, раскручиваясь, как волчок, разворачивается, открывается огромным белым цветком размером с ладонь.
А потом вдруг настала страшная жара, что редко случается в этих местах. Без кондиционеров приходилось довольствоваться портативными вентиляторами на кухонных столах и подоконниках – хоть какое-то движение в пышущем жаром воздухе.
Сад задыхался. День тянулся бесконечно, от поливки до поливки проходила вечность. Маргаритки и ромашки потеряли королевскую осанку, и под тяжестью собственных головок клонились к земле. Листья на старой сливе свернулись в трубочки, словно еще не распустились.
Люди тоже будто позабыли о вежливости – правила приличия и чувство юмора осыпались, как шелуха. В обычной одежде слишком жарко, теперь по утрам Хэдли словно не замечала джинсов и маек и норовила вытащить из шкафа легкие платьица, которые сто лет уже не носила. Она поднималась по ступенькам колледжа, а тонкая материя шелестела, касаясь кожи, и легонько вздувалась вокруг голых ног.
После занятий Хэдли покупала в автомате банку с кока-колой и ехала домой, засунув ледяную жестянку в лифчик. Она возвращалась в дом, вобравший в себя дневную жару и до глубокой ночи ревниво не желающий с ней расставаться. Все окна открыты настежь, а воздух все равно дрожит от зноя. Ночью Хэдли лежала, широко раскинувшись – насколько позволяла узкая кровать. От жары Хэдли в голову приходили навязчивые идеи – хорошо бы сломать стенку между спальней и гостиной, тогда воздуха будет побольше. Да и в сад можно будет глядеть, не вставая.
На третью ночь Хэдли сдалась – уснуть все равно не удастся. Время шло к полуночи, и город вокруг постепенно затихал. Удивительно: ни пофыркивания машин на шоссе, ни детских криков на игровой площадке – вечных звуков городской жизни. Мимо проехала машина, из открытых окон льется джазовая мелодия. И больше ничего. Уличный фонарь помигал-помигал и погас. Осталась только луна.
Глаза Хэдли не сразу привыкли к полутьме, сначала она разглядела только скромные цветочки ясменника и вальяжные лепестки роз. Потом из темноты проступили серебристые листочки шалфея и чистеца. Вот показалась и остальная зелень, свет из кухни чуть освещает кружево листвы. Сад словно чего-то ждет.
Сегодня она уже поливала сад, длинный шланг с разбрызгивающей насадкой еще лежал, извиваясь в тимьяне, изгибался вдоль обсаженной лилиями дорожки к старой сливе. Нет, растениям уже не нужна вода, но сама она ее жаждет всей кожей, всеми налитыми тяжестью мышцами. Хэдли отвернула кран, вода брызнула на траву, и сразу запахло тимьяном – смесь хвои, лимона и невинности, прохладный зеленый оазис посреди знойной пустыни. Хэдли шагнула под арку водяных струек, первые капли упали на плечи, покатились по коже. Она высоко, почти до ветвей дерева подняла руки, и вода полилась на нее потоком.
