Сара

Малышкой Сара обожала ездить с мамой в аэропорт и встречать гостей – друзей или родственников. И непременно вместе с братом-близнецом Генри. Приезжаешь заранее и, уютно устроившись в жестком пластиковом кресле у выхода на посадку, глазеешь на пассажиров. Усядешься, сбросишь туфельки, болтаешь босыми ножками, которые и до пола-то не достают, и разглядываешь звериный парад – так они с Генри называли проходящих мимо людей. Есть пассажиры-птицы: шарф развевается, сумка на длинной лямке порхает за спиной, а сами на полной скорости влетают в объятия родных. Есть скромные пассажиры-жирафы, тянут шеи, глядят в надежде поверх голов – вдруг их все-таки тоже встретят. Пассажиры – полярные медведи головой влево-вправо не крутят, с размаху плюхаясь в житейское море.

Они с Генри обожали эту игру. Самое лучшее – отыскать в толпе уверенного в себе, полного любопытства пассажира-дельфина. Такой по жизни не идет, а словно плывет играючи. Даже воздух вокруг людей-дельфинов другой – насыщен кислородом, посверкивает искрами. Как вот та молодая женщина, на плече болтается камера, наряд потрепан долгим путешествием, а на загорелом лице широкая улыбка.

Если Сару спрашивали, кем она хочет быть, когда вырастет, она всегда впадала в замешательство. Но там, в аэропорту, вдруг решилась – хочу стать женщиной, сходящей с трапа самолета.

Пойдя в школу, Сара поняла, что год делится на две части. Есть школьная часть – они с Генри и папой, упаковав завтраки, отправляются в школу, Сара и Генри – учиться, чему уж их там учат, а папа – учить физике в старших классах. В конце дня мама готовит ужин, близнецы делают домашку, а папа сноровисто готовится к завтрашнему уроку. Закончив с этим делом, он вытаскивает большие ватманские листы и чертит – зубчатые колесики, штурвалы и рули, паруса, понтоны и паровые машины.

Потом наступало лето, папа-учитель откладывал ручку с красными чернилами, убирал тетрадки и книжки. И нырял в гараж, словно мальчишка в первый день каникул, норовящий первым прыгнуть в только-только открытый по летнему времени бассейн. Отец резал по металлу, что-то к чему-то приваривал, и по всей округе стоял шум, как от кошачьего концерта. Чертежи, в которые близнецы не раз заглядывали, стоило только папе отвернуться, превращались в механические конструкции, длинноногие штуковины с гигантскими колесами или изящные устройства со сверкающими металлическими боками и яркими крылышками.

К концу августа отец загружал свои творения в прицеп пикапа и уезжал. Возвращался он через несколько дней, веселый и загорелый. У механических игрушек не хватало колес, зато вмятин появлялось с избытком.

Пока папа путешествовал, малыши, Генри и Сара, оставались дома с мамой. Она то и дело недовольно спрашивала отца, зачем он убивает столько времени на эту чушь, когда можно было бы заняться чем-нибудь полезным, например крышу починить, а то скоро дожди пойдут.

– Вспомни главный девиз гонок, Лайла, – каждый раз улыбался отец и жарил малюсенькие, с пятак, оладушки. Дети складывали их в многоярусные башенки и поливали сверху сиропом – он так забавно капал вниз.

Больше всего на свете Сара и Генри любили подглядывать за отцом – чем это он там, в гараже, занимается. Они забирались на ящики и всматривались в полумрак за пыльным стеклом; они всегда готовы были отнести отцу стакан холодного лимонада (и тут же доложиться друг другу, не замечено ли чего интересненького). И вот настало лето, когда им исполнилось восемь. В одно прекрасное утро отец, будто между прочим, спросил за завтраком: «Поможете мне сегодня?»

Конечно, они и раньше бывали в гараже, но теперь они тут по праву, они помощники, совсем другое дело. Сара даже размечталась о рабочем комбинезоне и фирменной бейсболке. И чтобы была нашивка с именем. Но Генри с отцом уже взялись за кусочки металла на столе, и она быстренько переключилась с фантазий на реальность.

«Чтобы собирать модели для гонок кинетических скульптур, – объяснил отец (каждое слово звучало, словно написанное с заглавной буквы), – нам понадобится физика. Всякая конструкция оценивается не только с точки зрения эстетики – красивого вида и внешней отделки. Нет, механизмы проверяют на прочность и скорость – а им надо преодолеть кучу препятствий, по земле и по воде, через грязь и песок. Впрочем, для успеха гонки необязательно дойти до конца, но все же обидно, если созданный тобой шедевр просто-напросто утонет по дороге».

Разбираться приходилось во многом – тут и равновесие, и сила тяжести, и инерция. Мысли о физике мешались с размышлениями о собственном теле – Сара пошла в рост, все в ней изменялось, перестраивалось, ступни увеличились, ноги стали длиннее, и с каждой переменой менялось что-то внутри.

Отец объяснил, почему у некоторых моделей треугольное основание – так получается прочнее, хотя скорость и снижается. Сделаешь конструкцию поизящней, она потеряет плавучесть. С грязью вообще ничего не поделаешь, против грязи есть только одно средство – терпение.

Сара унаследовала от матери практический ум и сразу же сказала, что человек сам по себе, без этих всяких железок и деревяшек, огромных искусственных цветов и звериных голов из папье-маше, наверно, обгонит всех остальных.

– Ну, конечно, – согласился отец. – Только так неинтересно.

Сара и Генри умоляли, чтобы их взяли на гонки. Мама боялась, что они еще слишком малы, но папа решительно объявил, что придется ей поехать с ними и самой за всем приглядеть. В конце августа все четверо устроились в пикапе – багажник забит снаряжением и палаткой, а сзади длинный прицеп – и вперед по берегу Тихого океана, где мимо пляжей, где через леса.

По дороге мама рассказывала им всякие истории про здешние места. Сначала она просто читала вслух из путеводителя, но на какой-то заправке книжка таинственным образом исчезла, и чем дальше они отъезжали от дома, тем причудливей становились мамины истории. В рассказы вплетались иные миры, с гномами и троллями, живущими в дуплах огромных, древних деревьев, миры, где из земли после дождя вырастали не только цветы. По вечерам они ставили палатку, и отец, который дома почти никогда не готовил, кашеварил у костра. Он мастерски жарил колбаски. Жир стекал в огонь, горящие ветки выбрасывали столпы искр и шипели. Маршмеллоу на глазах покрывались ровным загаром, зажмешь их между двух печенюшек, шоколадная глазурь подтаивает от жара – вкуснота. После ужина при свете походной лампы в палатке начиналась игра в карты. Генри все время придерживал семерки, ему особенно нравилась эта цифра. Потом все вместе устраивались на ночь, и посапывание спящих перекликалось с тихими шорохами снаружи: мелкие зверушки пробирались через подлесок и шуршали во мху под деревьями.

На третий вечер они добрались до старого порта, построенного еще в Викторианскую эпоху. Удивительно даже – дальше как будто ничего нет. Дойдя до городка, дорога просто-напросто уперлась в воду. Высокие, важные, искусно изукрашенные кирпичные дома на главной улице словно застыли во времени. Появись сейчас старинный экипаж, превратись асфальтовая дорога в булыжную мостовую прямо под шинами их автомобиля, Сара бы и глазом не моргнула. Того и гляди, из бара, через двери с цветными стеклышками повалят пьяные матросы. Прямо как на съемочной площадке. Впечатление усиливалось костюмами прохожих. Чего тут только не было – от викторианских турнюров и цилиндров до свободных балахонов-варенок с разводами всех цветов радуги. Мимо прошла троица – Страшила, Железный Дровосек и Трусливый Лев. Они заметили Сару и бросились к ней, умоляя стать их Элли. Но отец объяснил, что у них задуман семейный наряд, и без нее не обойтись. Он, правда, наотрез отказался рассказывать детям про их костюмы – ничего, потерпите до начала завтрашней гонки.

Наутро – их первая гонка вот-вот начнется – отец разбудил детей спозаранку. Протянул обоим белые лабораторные халаты. У самого – дико растрепанные волосы, а на носу гигантские очки в черной оправе.

– Готовы? Безумные ученые, вперед!

Сара и Генри не переставали улыбаться – полный восторг. Все вместе они вытащили из прицепа их конструкцию, полюбовались удлиненным, стильным капотом, подчеркивающим гениальную минималистичность велосипедной рамы с несколькими сиденьями. Над рамой развевались белые полотнища, соревнуясь по красоте с замысловатыми деревянными ножками – как у кузнечика, – на них настоял Генри. Они подкатили свое творение к старту, рядом оказались гигантская фиолетовая птица, причудливой формы экипаж с механическими лошадками, помесь велосипеда с элегантно-ребристым металлическим ежом и желтенький пучеглазый аэроплан – вылитая божья коровка.

– Эксцентричнее некуда, – заметила мама, но Сару эти слова не обманули – в голосе скрывалась добрая улыбка. Еще вчера она углядела, как родители держались за руки, думая, что их никто не видит.

– Все готовы?

Тубы изрыгнули забавный звук, запищали клоунские дудки.

– Отлично, но прежде чем…

Неумелая барабанная дробь вызвала громкие смешки.

– Какой у нас девиз? – прокричал распорядитель гонок.

Толпа что-то неразборчиво проревела в ответ.

– Что они говорят? – спросила Сара отца, и тот улыбнулся:

– Они говорят: «Взрослым надо веселиться, чтобы детям захотелось вырасти».

Десять лет кряду каждое лето было до отказа заполнено отвертками и гаечными ключами, велосипедными и лодочными деталями. Сара и Генри мечтали о полетах и заплывах и летели наперегонки под горку в машинах, смахивающих на бабочек, или на велосипедах, похожих на маленькие лодочки, плывущие по воздуху.

Десять лет кряду каждую зиму они ждали той минуты, когда отец посмотрит на них горящими глазами, скажет: «У меня идея», – и все закрутится снова.

Будущего мужа Сара встретила в колледже, в первый же год. Они оба занимались в классе художественной фотографии и были напарниками в лаборатории. Дэну просто понадобился еще один факультатив, но сразу стало понятно: он умеет поймать момент. Фотографии Дэна притягивали, заставляли погрузиться в историю, запечатленную на фотобумаге.

Дэн потом говорил, что у него с самого начала была фора – куча времени наедине с Сарой в темной комнате со стойким запахом фотореактивов и неяркой красной лампой. Но фора ему была не нужна. Сара влюбилась в него сразу, в ту минуту, когда увидала эти пальцы, нежно вытягивающие проявленную пленку из металлического бачка. Пальцы бережно касаются ребер негатива, лицо горит ожиданием: поскорее бы увидеть, что же все-таки появится на фотографии. Всегда заранее знаешь, что будет на снимке, считают фотографы, но Дэн с этим не согласен. Половина удовольствия в неожиданности – кто знает, что ты там такого наснимал, какая катавасия попала на пленку.

Когда Дэн, несмотря на все уговоры преподавателя, понял, что фотография все-таки хобби, а не профессия, и решил специализироваться на архитектуре, чтобы было чем кормить Сару и будущих деток, она с облегчением спряталась у него под крылом: он такой практичный. Они поженились, как только окончили колледж.

С самого начала Саре хотелось поскорее завести ребенка, хотелось быть с Дэном, желание влекло ее, как могучая река, глубокая и чувственная. Особенно в середине цикла. В начале и в конце цикла она превращалась в тонкий, невесомый листок бумаги, того и гляди унесет ветром. Потом ее снова подхватывал поток, и она ныряла в него с размаху. Дэн был под боком, проведешь легонько кончиком языка по выступающим лопаткам, коснешься пальцами длинных, мускулистых ног. Доктор Джекил и миссис Гормон, смеялся Дэн, но был совсем не против окунуться в этот стремительный поток. Щедрая, могущественная, точно знающая, чего она хочет, – именно такой он ее любил.

С огромным трудом им удалось удержаться от деторождения и дождаться, пока Дэн окончит архитектурную школу. Теперь можно позволить себе что-нибудь пошикарнее однокомнатной квартирки и побитого «Фольксвагена».

Саре понравилось состояние беременности, тайна ожидания. Кто там внутри, что отпечатается на фотографии? Они с Дэном ходили в кино и читали титры в поисках имени для ребенка. Дэн писал понравившиеся имена на кусочках бумаги и в шутку выкладывал их на Сарин огромный живот – подходят ли. В выходные они красили комнату для ребенка, по вечерам собирали детскую кроватку. Сара снова и снова влюблялась в руки мужа – как он держит малярную кисть или отвертку, как кладет ладонь ей на поясницу – и все без малейшего усилия.

Большинство беременных, как известно, предпочитают пресное острому, но ей, наоборот, безумно хотелось всего пряного и пикантного. Кинза и кумин, жгучий красный перец, рыбий жир, настоянный на паприке, и самый что ни на есть острый соус из Нового Орлеана: поешь, и сразу прошибает пот. Она рылась в пряностях, выискивая что-нибудь новенькое, а непрерывно растущий живот плыл впереди носовой фигурой корабля, открывающего новые земли. Дэн улыбался ей во время ужина, но она вскоре заметила, что на работу он с собой берет что-нибудь совсем из другой оперы – банан да йогурт. И таблетки от изжоги. Оба вздохнули с облегчением, когда родился Тайлер и доктор велел прекратить баловаться пряностями – а то у ребенка будут колики. Теперь все вокруг было белое – молоко, пеленки, облака.

Занятая своим внутренним путешествием, она не очень скучала по брату. Генри сразу после колледжа пустился в путь – рюкзак на плечах, до смешного мало денег в кармане и билет в один конец куда-то в Азию. Письма шли невероятно долго, а когда приходили, он уже оказывался в другой стране. Суть увиденного переплавлялась в слова на тонкой почтовой бумаге. Вот еле различимый красноватый храм призраком встает из озера; рисовые террасы с неровными извилистыми границами спускаются по склону горы – им две тысячи лет, не меньше. Вот каменный Будда, такой огромный, что, по словам Генри, можно вытянуться во весь рост на его протянутой ладони; каменные ступени устланы желтыми листьями гинкго. Саре доставались моментальные снимки из жизни брата – идешь по коридору гостиницы, заглянешь в одну комнату, заглянешь в другую, только посмотришь, как дверь закрывается.

Отвечать бессмысленно, он уже где-то еще. Да и о чем писать? Как рассказать о ее жизни, о неподвижной роскоши материнства? Ничего же не поймешь, пока не возьмешь маленького на руки.

Близнецы, если честно, оказались для Сары и Дэна полной неожиданностью. И не вполне запланированное зачатие, и двойная нагрузка. Тайлеру только-только исполнилось пять, Дэн в своей архитектурной фирме неуклонно продвигался по службе. А тут ни с того ни с сего жизнь заполнилась до отказа – и дом маловат, и рук вечно не хватает.

Но Хилари и Макс уже родились, обратно не отошлешь. Переезд в новый дом лишь усилил полнейший хаос – более неподходящего времени не придумаешь. Близнецы родились раньше срока, и им была всего неделя от роду, а тут пеленки по ошибке запаковали так, что коробка нашлась, только когда они уже пошли в детский сад. Зато все такое новое, незнакомое, можно подумать, путешествуешь по чужой стране.

Сара просто представить себе не могла, что бы она делала без вовремя появившихся подруг. Мэрион, жена начальника Дэна, попросила Кейт, Кэролайн и Дарию по очереди помогать с детишками. Ну и, конечно, была еще Хэдли, Сарина ближайшая соседка. Только они переехали, как Хэдли прямо через лужайку протопала к дому. Вошла и сразу же забрала у Сары одного из младенцев – та, совершенно измученная, уже не понимала, что держит обоих сразу. С тех пор Хэдли приходила часто, обычно в пять вечера – проклятое время, – и готовила соус к пасте или утешала расплакавшегося ребенка. Днем она иногда забирала Тайлера – просто погулять или в книжный магазин, купить новую книжку. Они с Хэдли вроде как породнились и понимали друг друга без слов – будто Генри вернулся назад, радовалась Сара.

Время шло, жизнь с детьми творила свой собственный мир, где крохотные пластмассовые игрушки росли из ковра, как грибы после дождя, а одежда осенними листьями падала на пол. Изредка Сара вихрем генеральной уборки проносилась по дому – и на следующий день все начиналось снова.

В тот день все было как обычно. Сара наконец распихала годовалых близнецов по кроваткам и приступила к чтению. Шестилетний Тайлер слушал, сидя у ее ног на полу, погруженный в создание невероятно сложной конструкции из кубиков лего. Тайлер обожал «Путешествие Гулливера» – маленькие человечки связывают побежденного великана, а потом он сам превращается в лилипута, окруженного страшными громадинами. Живое воображение мальчика легко принимало рассказ за чистую монету. Тайлер часто просил Сару почитать именно эту книгу, и вот теперь ее голос плавно вплетался в негромкое постукивание пластмассовых кубиков – музыкальное сопровождение его детства.

Тайлер отправился на поиски дверцы к только что собранному истребителю – Сара считала, что эту детальку давно съел пылесос, а сын авторитетно утверждал, что она свалилась в аквариум. Сара, все еще во власти истории о Гулливере, огляделась вокруг. Пол усыпан пластмассовыми фигурками и крошечными машинками, повсюду мягкие игрушки, на столе – не убранная после полдника посуда, недавно заведенный щенок обнюхивает ножки кресел – не послала ли судьба чего-нибудь вкусненького. В углу куча путеводителей – она совсем позабыла, что собиралась их почитать.

Кто она теперь – даже не связанный Гулливер, а веревки, которые удерживают его на земле.

Когда Сара узнала о болезни Кейт, у нее, как при землетрясении, почва в буквальном смысле ушла из-под ног – весь мир изменился в одно мгновенье. И Мэрион, и остальным было понятно – теперь надо не детишек качать, а помогать Кейт. Сара тут же согласилась, ей ужасно хотелось отблагодарить Кейт. Кейт столько всего для нее сделала, щедро, от сердца.

Теперь Сара приходила к Кейт каждые выходные – на пару часов, пока Дэн приглядывал за детьми. После очередного сеанса химиотерапии без поддержки не обойтись. Сара готовила суп, и Кейт, сидя рядом, словно продиралась сквозь водоросли плавающих в крови химикатов – где-то там, на другой стороне, была ее дочь. А Робин в ужасе смотрела на мать, но стоило той повернуться, притворялась, что все в полном порядке.

Сара возвращалась домой, обнимала детей, пыталась усадить на колени всех сразу, удержать подольше. Зарывалась носом в волосы, вдыхала запах сладкого детского пота и мечтала слиться – с ними, с Дэном – в одно, единое и неделимое целое. Но в то же время – непонятно от чего – в ней росло беспокойство.

Сара так и не поняла, как Кейт ухитрилась догадаться, что с ней происходит. Но во время достопамятной вечеринки Кейт глядела на нее с сочувствием, смешанным с немалой дозой озорства – как взрослый, который кормит ребенка шоколадным эклером прямо перед завтраком, точно зная, чем это кончится. И Сара получила задание отправиться в путешествие в одиночку.

Сара, конечно, тут же отложила путешествие в долгий ящик, ведь у нее столько куда более срочных и насущных дел: пополнить запас замороженных продуктов; отвести близнецов к зубному – в первый раз в жизни; заказать билеты Дэну – он летит на конференцию в Нью-Йорк. Но это длинное, несгибаемое слово «путешествие» никуда не девалось из списка дел – поди вычеркни его к концу дня, закончи дело за часок – нет, это вам не за молоком сбегать. Чаще всего она даже не заглядывала в конец списка, возглавляли список куда более важные дела. Но путешествие не исчезало, сидело себе более или менее тихонько, ни дать ни взять перевязанный ленточкой подарок или подложенная бомба. Спряталось и ждет своего часа.

Через два месяца, прямо ко Дню благодарения, неожиданно появился Генри и принес с собой запах дальних стран, табака – из переполненного польского поезда, дрожжей – из пекарни в Эльзасе. Игрушки в подарок детям были не из пластика, и себе под нос он напевал совершенно незнакомые мелодии. Он – брат-близнец, ее вторая половинка; та половинка, которую она отправила посмотреть мир, пока другая оставалась дома. А сейчас надо просто постоять рядом, близко-близко, послушать все истории, все до одной, и снова стать единым целым.

Генри углядел список дел на кухонном столике. Присвистнул – длинный какой. И осекся, дочитав до конца.

– Путешествие?

Она рассказала ему о задании Кейт.

– Куда ты собираешься? – обрадовался Генри. – И когда?

Сара завела разговор о детях, о Дэне, о доме. Генри слушал, позволив списку дел развернуться перед ней красным ковром, ведущим в никуда. Он только кивал, ничего не говоря, но скоро она заметила, что теперь его вещи то и дело просачиваются из комнаты для гостей в другие части дома. На столе в гостиной вдруг появилась фотография живописно-белого замка, на кухне внезапно обнаружилась плитка швейцарского шоколада. Толстая фланелевая рубашка, пропахшая ирландскими торфяниками, поселилась в стенном шкафу в коридоре и пропитала своим запахом ее пальто. Запах был тут как тут, когда она везла Тайлера в школу или гуляла с собакой в парке.

Сара ужасно обрадовалась, узнав, что Генри нашел работу в пекарне и плавучий дом. Может, останется подольше, дети от него без ума. По вечерам, когда дети уже спят, они с Генри и Дэном без умолку болтают, и Генри описывает зимний фестиваль в Германии, запах куркумы и острого красного перца в портовом городке в Тунисе. Брат с ними почти месяц, а ей все мало его рассказов. Как хорошо, что он теперь рядом. В его присутствии мир кажется больше.

Свести Генри с Дарией оказалось делом нехитрым. Как только Сара услышала, какое задание Дария получила от Кейт, она сразу же подумала о брате. А тут как раз и он вернулся – похоже, прочел мысли на расстоянии. После знакомства с Дарией Генри обвинил сестру в том, что та толкает его к оседлому образу жизни – оставайся, мол, на Западном побережье навеки, – но он улыбался, когда говорил это.

Переехав в плавучий дом, Генри не бросил своих попыток отправить Сару в путешествие. Он звонил и оставлял сообщения на разных языках – испанском, французском, итальянском, китайском, и ей приходилось отыскивать перевод, прислушиваться к новым ритмам и интонациям. Они с Дарией стали потихоньку приучать близнецов к новой еде, приносить пряности, от которых Сара давно – после рождения Тайлера – отказалась. Дети неожиданно пришли в полный восторг от новых вкусовых ощущений – впрочем, не последнюю роль тут сыграли красивые костюмы Дарии и Генри. В тот вечер, когда они готовили индийские блюда, Дария пришла в сари из сверкающего зеленого шелка, невероятно идущего к ее бледной коже и рыжим волосам. Близнецы в благоговении не могли отвести от нее глаз.

Как-то раз, месяца через четыре после встречи у Кейт, в пятницу, Сара, Дэн, Генри, Дария и Хэдли сидели вокруг стола в гостиной. Макс и Хилари уже спали, Тайлер, лежа на полу под столом, рисовал какие-то летающие штуковины.

– Кто еще, – торжественно начал Генри, – согласен, что Саре пора оторвать попу от стула и отправиться в далекие края?

Все, кроме Сары, подняли руки.

– А дети? – жалобно спросила она, не в силах справиться с охватившей ее паникой. Сделала вид, что тянется за бокалом, а сама одним глазком глянула, как там Тайлер, краем уха прислушалась к динамику на краю стола – не проснулись ли близнецы.

– Сара, когда ты последний раз провела ночь без детей? – поинтересовалась Дария.

Сара и Дэн переглянулись.

– Никогда? – недоверчиво протянула Дария. – Все, пора с этим делом завязывать.

Тут вмешалась Хэдли:

– Сара, мы, – кивок в сторону Дэна, – все продумали. Дэн будет возить Тайлера в школу, я – сидеть с близнецами с утра, Генри и Дария – после смены Генри и до вечера, пока Дэн не вернется. Все схвачено, а ты гордись – нужны четыре человека, чтобы справиться с твоей работой.

Сара подняла глаза на Дэна. Тот улыбался:

– Отлично придумано.

– Дэн прав. – На лице у Генри появилось знакомое выражение – мать называла его непреклонным. – Пришла пора для приключения, тебе надо встряхнуться.

– А дети?

– Вспомни девиз гонок, – ухмыльнулся Генри.

– Придумала, куда отправиться? – На следующий день, в одиннадцать часов утра, Генри уже стоял у задней двери с еще теплым батоном хлеба в руках. Он был весь покрыт мукой – снежный дядюшка, как называл его Тайлер, – и полон решимости.

– Не знаю. – Сара впустила брата в кухню. – Выбрать трудно.

Это у Генри почти не осталось новых стран, а у нее был полный простор для выбора. Медовый месяц Сара и Дэн провели в Британской Колумбии – три часа на машине. Но в те времена для Канады даже паспорта не нужно было, и пограничники помирали со скуки в своих будках, словно кассиры придорожных заправок с самообслуживанием.

– Тогда придется сыграть в дорожную рулетку.

Сара недоуменно взглянула на брата.

Но Генри так легко не проймешь.

– Сейчас найдем самый дешевый билет, туда и отправишься. Все лучше, чем бросать стрелки в карту мира. Ты даже не представляешь, сколько стоит билет до Огненной Земли.

Сара варила кофе, а Генри устроился на кухне с ноутбуком Дэна. Прежде чем поставить компьютер на стол, смел крошки и вытер варенье.

Кофе приятно булькал, запах свежего хлеба наполнял кухню. Сара порезала батон, намазала хлеб маслом, а сверху малиновым вареньем – она знала вкусы брата. Генри щелкал по клавишам, барабанил по столу, ждал, пока что-нибудь найдется.

– Отлично, – объявил он, когда Сара принесла ему чашку кофе. – Нашел. Через месяц, Венеция или Бразилия. Что скажешь?

– У меня даже паспорта нет.

– Именно для этого и существует срочная служба. Теперь тебе выбирать.

– Ну, не знаю. Ты же небось не так решаешь.

– Ты уж меня извини, но обычно я решаю именно так.

– Ты… ты привык к поездкам. Ты говоришь на всех этих языках. У тебя нет семьи.

– А ты родила близнецов. Значит, справишься с чем угодно. Ну, что ты выбираешь?

– Не знаю. – Ей вдруг показалось, что дом завешен гигантским бархатным занавесом, и все, что находится по ту сторону – одинаково опасно.

– Хорошо, тогда доверимся судьбе. Я тебя знаю, ты захочешь забронировать гостиницу, чтобы заранее сказать Дэну, где тебя искать. Я поищу сейчас пару гостиниц подешевле, где найду, туда и поедешь.

Он снова уверенно забарабанил по клавишам.

– Может, тебе турагентство завести?

– Только не это. Большинство туристов страшные зануды. Всего боятся. – Он лукаво глянул на сестру.

Они пили кофе. Сара не спускала глаз с ноутбука. В ней, почти против воли, тихонько поднималось радостное предчувствие. Все вокруг словно закипало веселым смехом.

– Радость моя, – повернулся Генри к сестре, – там другие часовые пояса, и в этих странах никто не торопится. Могут сразу и не ответить.

И тут тихонько тренькнула почта.

– Посмотрим, посмотрим. – Генри читал сообщение. – Эта гостиничка – отличное местечко, у них есть свободный номер. Ты едешь в Венецию.

До самого отъезда Генри – неоценимый источник всяческой информации – пичкал ее инструкциями: где сняться на паспорт и как – чтобы уши были видны, и улыбнуться не забудь, но зубов не показывай, вдруг войдешь во вкус и потом еще куда захочешь поехать, а в некоторых местах не слишком жалуют оскаленную физиономию на фотке. Он проверил содержимое чемодана и выкинул половину вещей – с собой надо брать только то, что ничего не весит, и черное, немаркое, и чемоданчик полегче, чтобы в багаж не сдавать. Не забудь кредитку и книжку в бумажной обложке – почитать в самолете. Он съездил с ней в магазин – купить удобные черные ботинки, а кроссовки отправил обратно в шкаф.

– Выдают американку с головой, – объяснил брат. – Незачем заранее светиться.

Он снова и снова проверял, знает ли она, что делать, если что случится – паспорт потеряла, например, или Дэну с детьми надо с нею связаться, и куда пойти за одеждой, если вдруг резко похолодает или потеплеет. Рассказывал, как пользоваться интернет-кафе, учил заказывать кофе, объяснял, как менять валюту и как приспособиться к разнице во времени.

Но в один прекрасный день он оборвал себя на полуслове:

– Зачем ездить так далеко, если все знать заранее?

Понятно, конечно, но все равно неуютно. Дома – уютно. Ей уже захотелось, чтобы что-нибудь такое случилось, и тогда поездку придется отменить. Соревнование по школьному футболу, неожиданный срочный заказ у Дэна. Она чуть ли не каждый час проверяла, нет ли у близнецов насморка – конечно, тогда она никуда поехать не сможет.

Накануне отъезда Сара лежала в постели рядом с Дэном и не сводила глаз со светящихся цифр на часах – одна сменяла другую. Когда Дэн уснул, она взяла подушку и проскользнула в спальню близнецов. Макс спал на новой, для большого ребенка, кровати, у самой стенки, в обнимку с пушистым кроликом. Хилари лежала на животе, ночник еле-еле освещал одну щеку. Сара устроилась на полу между детскими кроватками. Слушай каждый вздох, ни одного не упусти, тогда они все будут дышать и дышать, пока ты не вернешься.

И вот она уже в самолете, все еще думает о том, что надо было купить еще одну коробку мюсли, вдруг кончатся. Самолет сейчас полетит на восток, а солнце сядет за спиной.

– Первый раз лечу в Европу, – объясняет она делового вида попутчице, сидящей рядом. Та вежливо кивает, вытаскивает подушку и надевает на глаза маску для сна. Саре представляется царственно-скучающая львица, и она осторожно убирает руку с подлокотника.

Сара сидит рядом с этой женщиной, прислушивается к реву готовых к взлету моторов, ощущает, как подрагивает самолет, выезжая на взлетную полосу. Ее вдавливает в кресло, наперекор желанию тела. Она будто еще держится за детские ручонки, а расстояние между ней и детьми все растет и растет.

А ну, прекрати. Здорово же – сидишь себе одна в кресле, в сумке ни книжки-раскладушки, ни пластмассового супергероя, ни подгузника. Сара внимательно проследила за стюардессой, демонстрирующей спасательные средства, а после окончания демонстрации усердно перелистала журнал, засунутый в карман переднего кресла. Выключился сигнал «пристегните ремни», она отправилась в туалет и там разрыдалась, уткнувшись лицом в смятые бумажные полотенца.

Пересадка была в Париже, вокруг царил многоязычный, непонятный сумбур. Следующий самолет через сорок пять минут. Она оказалась в огромной очереди через весь зал, где-то вдали маячил знак «Таможня». Минут через двадцать стоящий за ней индиец объяснил, что ей совсем не сюда.

– Вам нужен терминал два, – посмотрел он на ее билет. – Идите к третьему выходу.

– Третьему? – переспросила она. – Для второго?

– Вот именно, – уверенно кивнул он.

Но очередь к третьему выходу увела ее куда-то в глубь аэропорта, и теперь Сара спускалась все ниже и ниже по бесчисленным эскалаторам, а густая толпа пассажиров не позволяла повернуть назад. Ей становилось все страшнее и страшнее.

Куда же идти? Может, этот человек все напутал или нарочно послал ее не туда? На самолет она опоздает, в Париже нет ни одной знакомой души. Будет ли другой рейс? Как она умудрилась сразу же запутаться в таком простом деле?

Толпа тащила ее к ряду автобусов. До посадки – пятнадцать минут. Сара в панике оглянулась. Который из автобусов? Все куда-то торопятся, они-то знают, куда идти. Саре показалось, что от нее ужасно несет потом – кислым запахом волнения и страха, словно она снова старшеклассница на дискотеке.

Оглянулась вокруг, заметила большое семейство – мать, отец, двое сыновей-подростков и бабушка. Все в черном и говорят, кажется, по-итальянски. Сара нащупала в кармане камешек Кейт – гладкий, круглый голыш. Сжала камешек и слепо пошла за итальянским семейством. Двери автобуса закрылись.

О боже, только бы они не в Испанию летели.

Нет, они действительно итальянцы, и мальчики говорят по-английски. Они довели ее до выхода и не бросали, пока очередь на посадку в самолет до Милана не разошлась с венецианской. Она сама не поняла, как очутилась в самолете, и теперь сидела, пытаясь отдышаться. Наконец она решилась посмотреть в окно, под крылом были горы. Они словно тянулись в поцелуе к самолету. Какая красота! В жизни такой красоты не видела!

Генри часто рассказывал о Венеции, где вместо улиц вода, а мосты исчезают в мгновение ока. Приливы тут поднимаются выше каменных мостовых и площадей, а туристы, балансируя, перебираются на другую сторону площади Святого Марка по складным столикам. Город, слепленный из островов, с домами на сваях из далматинского леса, вбитых в дно лагуны, где их держат не корни, а ил – подводное лесное царство, в котором нет времен года.

И все равно открывшийся вид поражал. Она сошла с поезда и перешла от terra к acqua, от земли к воде, безо всякого труда, словно земноводное. Мир изменился – вместо машин лодки, а туристы, забыв о своем земном происхождении, смеются и щелкают камерами. Местные жители ловко двигаются в толпе высыпавших из поезда туристов, но вид у них не слишком довольный. У местных уже есть билеты, они сразу же спешат к водным такси, занимают места получше. А группы приезжих студентов, молодожены, огромные, уморенные с дороги семейства и немолодые пары решают, с какой стороны лодки будет самый лучший вид, ищут контролера и пытаются понять, на какой остановке все-таки сходить.

Сара уже сидела в лодке, косые лучи света падали в непрозрачную зеленоватую воду. По обеим сторонам канала теснились блекло-розовые, желтоватые и терракотовые фасады. В огромных окнах элегантно ветшающих зданий виднелись то кусочек лепного потолка, то люстра со стеклянными подвесками. Вода ласкала сходящие к лагуне ступени, подступала к дверям. Все это больше напоминало американский парк с аттракционами, чем реальный город, и она с трудом поборола желание проверить, не по рельсам ли едет лодка. Теперь они подплывали к древнему мосту Риальто, его узнать нетрудно. Восторженные туристы молитвенным жестом подняли фотоаппараты – каждому хотелось запечатлеть древнюю арку, темно-зеленые деревянные двери старых лавок, камеры, нацеленные на их лодку. А что бы сейчас стал снимать Дэн?

Сара внимательно считала остановки – а то уплывешь в лагуну и потеряешься навсегда. Но в конце концов она узнала свою. Беспрерывно извиняясь, она протолкалась к выходу из вапоретто. Маленький чемоданчик прогрохотал вслед за ней – сначала по металлическому причалу, потом по неровному деревянному настилу. В конце зимы смеркалось уже не так рано, и вечерний город был весь в движении. Пешеходы сновали туда-сюда по делу или без, переходили мосты, исчезали в узких каменных проходах. Толпы народа, стенды с открытками, пиццерии и бесчисленные проулки сбивали с толку, и она чуть не пропустила самодельную вывеску над уходящей в темноту аркой. Со смешанным чувством гордости и тревоги она шагнула в мрачноватые арочные объятия – и мир за спиной исчез. Сара звякнула дверным колокольчиком – язычком бронзового льва – замок со скрежетом открылся, и она оказалась перед уходящей наверх узкой винтовой лестницей.

Портье поздоровался, выбрал ключ на бронзовом брелоке размером с ладонь и повел ее по узкому коридору с ковровым покрытием. Пол явно наклонный – прямо страшно, где-то там канал и вода. На стенах гравюры и плакаты, на полках книги на английском, французском и немецком. То ли специально оставлены для других постояльцев, то ли просто забыты за ненадобностью. Немного ошалевшая от усталости, Сара задумалась: а какая у этих книг будет следующая остановка? Каково им путешествовать, самим не зная куда? С кем удастся повстречаться в пути?

Портье завернул за угол, махнул направо, в дальний конец коридора – ванная тут. Повернулся налево – там прятался маленький коридорчик – и отпер небольшую дверь. Сара с трудом разглядела узкую кровать, приткнутую к стене, рукомойник в темноватом закутке. Монашеская келья, да и только. Так и не зажигая света, портье пробрался мимо кровати и открыл окно. До нее донеслись приглушенные звуки – плеск воды, шум лодочного мотора. Потом со сноровкой фокусника он отпер и распахнул тяжелые ставни. Вечерний свет наполнил комнату, открылся вид на золотистое палаццо, а за ним – белый купол церкви. Какая красота! Портье воспринял ее восторг как должное и положил ключ на маленький столик у окна.

– Завтрак в восемь. Его принесут в комнату, – и вышел.

Она попыталась позвонить домой и минут десять сражалась с международной телефонной карточкой. Дозвонилась. Но к этому времени Тайлер уже ушел в школу, а Хэдли с близнецами, наверно, отправились на прогулку. Голос Тайлера на автоответчике вызвал острый и внезапный приступ тоски по дому. Ей вдруг ужасно захотелось свернуться в клубок на узкой кровати и полежать, вдыхая детский запах, еще сохранившийся в ее одежде.

«Прекрати», – скомандовала она сама себе. Раз ты тут, уж будь тут. Сара так всегда говорила Тайлеру, когда он капризничал. Она повторила эти слова вслух, будто сын мог услышать. Полегчало.

Сара умылась и отправилась в ближайшую таверну, про которую прочла в путеводителе в голубой обложке. Пару раз повернув не туда, она все же – не без помощи доброжелательного австралийского туриста с огромным рюкзаком – нашла ресторан и вошла. Внутри было тепло, пахло жареным мясом и готовящимися помидорами. Официант подошел, и она смущенно подняла указательный палец – я одна. Он улыбнулся в ответ и усадил ее за столик в уголке.

Сара взяла меню. Подумала было заказать пиццу, звонок домой остался без ответа – хотелось чего-то знакомого. Но путеводитель советовал равиоли по-домашнему, вот они, тут как тут. Меню было на трех языках. Американка за соседним столом увидела, что Сара погружена в чтение меню и заговорила:

– Знаете, – доверительные интонации и голос такой громкий, будто она в парикмахерской под сушилкой, – я никогда не хожу в рестораны, где меню не только по-итальянски. Понятно, что им не хватает аутентичности, но мне страшно хотелось писать, вот и пришлось.

Сара вежливо улыбнулась, ее-то как раз порадовали знакомые слова в меню, хотя даже по-английски она не вполне понимала, что это за соус. Она ничуть не возражала, когда официант, только взглянув на нее, тут же перешел на понятный ей язык. Она ткнула пальцем в равиоли, он одобрительно кивнул и исчез, занявшись другими посетителями.

Сара попробовала хрустящую гренку. Что за чудный вкус – морская соль и масло. Глоток красного вина – совсем не терпкого – согрел гортань. От усталости после перелета все казалось слегка расфокусированным, словно она парила где-то в пространстве, чуть повыше собственного тела. Как же все не похоже на привычный мир пластмассовых деталек лего и чашек-непроливаек.

Сидя в уголке, она рассматривала лица других посетителей, а те лениво обводили глазами толпу и с удивлением наталкивались взглядом на Сару – что она тут делает одна? Женщина в одиночестве – отличный повод пофантазировать. Интересно, право, чего они про нее напридумывали? Кем ей самой себя вообразить, какую судьбу примерить?

В ресторан вошла немолодая пара, обвешанная фотоаппаратами. Мужчина заметил подходящий столик и через всю комнату направился к нему. Женщина чуть помедлила, затем пошла за ним. Ее слова утонули в шуме, съелись, словно первое блюдо. Другая женщина через пару столиков сняла свитер. Под ним обнаружилось черное платье с глубоким вырезом на спине, на лопатках татуировка – крылышки. Мимо окна прошли два священника, на головах широченные черные шляпы, полы длинных сутан развеваются на холодном ветру. Даже шум, царящий в ресторане, не мог заглушить постукивания завертевшихся колесиков неожиданно разыгравшегося воображения.

Принесли равиоли, четыре пухленькие квадратные подушечки красиво лежат на тарелке. Защипы по краям, словно маленькие лунки на детских ноготках. Подтаявшее масло лениво растекается по тарелке золотистой лужицей, в ней плавают тонкие, темные стружки. Сытный, роскошный запах – словно теплый аромат духов в ложбинке между грудями прекрасной дамы.

– Tarfufo, – официант ответил на невысказанный вопрос. – Трюфели.

– О боже, – вырвалось у американки за соседним столом, но она тут же сделала вид, что погружена в разговор с мужем.

Сара откусила кусочек. Невероятно насыщенный, с множеством оттенков вкус, неодолимый, словно само желание. А внутри – теплый свежий сыр рикотта и сладковатые – порождение земли – грибы порчини.

– О боже, – еле слышно прошептала Сара.

Когда она вышла из ресторана, последние лучи света уже исчезли с неба. Площадь заливал розоватый свет цветных фонарей. Везде полно народа, хотя вечером уже довольно прохладно. Сара повернула к гостинице – пора в постель, хватит бороться с собой. Тело уже гудит от усталости, от обжорства клонит в сон.

Она вышла с площади, направилась к мосту, и тут сзади ее кто-то окликнул. Услышав вопросительные интонации, она обернулась – дорогу, наверное, ищут. Языка она не знает, улиц тоже, помочь ничем не сможет, но все равно приятно, что кому-то показалось, что она тут не чужая.

Молодой человек с приятной, открытой физиономией догнал ее и заговорил по-итальянски. Она покачала головой, по-английски ответила, что не понимает. Тут он перешел на порядком хромающий английский. Это игра такая, объяснил он, мы из Падуанского университета – может, знаете такой? А, университет, кивнула она, да, конечно. Она вспомнила, как они в колледже играли в поиск сокровищ. Куча волнений, веселое смущение – приходится задавать прохожим всякие дурацкие вопросы. Вроде Хеллоуина для взрослых. Она даже улыбнулась своим воспоминаниям.

Юноша подбодрился и продолжал. Это игра такая, дают punti за baci.

Baci она знала. Поцелуи. Она притворилась, что не понимает, и тут вспомнила, что он все-таки кое-как говорит по-английски, и нарочитое невежество не сработает. Да и лицо у него такое приятное, не из-за чего напрягаться.

Он объяснил, что можно поцеловать в губы, но еще годится нога, грудь или подмышка. (Подмышка? Это как-то странно, наверно, слово перепутал, нет, показал как раз туда.) Голос такой смущенный.

Она еще раз глянула на него. Ничего, вокруг люди, она не одна. Это не опасно, просто нелепо как-то. Ради всего святого, она ему в матери годится.

– Ногу поцеловать можно. – Она то ли извинялась, то ли дразнила. – Остальные варианты мужу не понравятся.

Мальчик и вправду расстроился, как ребенок, которого оставили без добавки мороженого.

– Правда нельзя?

– Может, вам лучше кого другого найти? – Рассердиться на него было невозможно.

Он кивнул, ну что же, не удалось так не удалось, потянулся к ней, поцеловал в щеку, потом в другую, словно прощаясь. А потом легонько дотронулся губами до губ. Удивительно нежно.

– Ну вот, вы выиграли очко.

– Нет, это не считается, надо сильней… – Он выразительно пожал плечами.

– Что поделаешь? – Сара против воли улыбнулась и пошла к мосту, а ласковый поцелуй остался на губах вкусом десерта. Но она все равно не понимала, что же произошло.

Сара проснулась от приглушенного шума – под окном по каналу прошли первые лодки. Она лежала в постели, а день потихонечку, маленькими шажками подбирался к ней, сон переливался в явь, и оба ручейка сливались в один. Она упивалась этой неслыханной роскошью – утро, золотое, полное новых возможностей, медленно входило в нее. Уже много лет она просыпается, как бегун, готовый к мгновенному старту, – сон исчезает от жалобного хныканья младенца, от рвотных позывов щенка, от рева мусорного грузовика под окном соседнего дома – а мы забыли выставить мусорные баки. Отбрасываешь дрему и несешься вниз, а за тобой шлейфом летят недосмотренные сны.

Теперь она поборола желание немедленно встать и еще ненадолго угнездилась в ночном тепле собственного тела. Воображение носилось где-то далеко, постепенно, шаг за шагом, возвращаясь обратно. Грань между сном и явью расплывалась. Зыбкие остатки сна сливались с первыми утренними мыслями. Она вспомнила, как Тайлер как-то после школы с восторгом рассказывал ей о приливных заводях среди прибрежных камней и о том, сколько там разной живности обретается – между морем и землей. «Вот и я спряталась в такой лужице», – улыбнулась Сара.

Тут она вспомнила, что обнаружила на дне чемодана сверток с запиской: «Открой в первое утро в Венеции. Я тебя люблю. Дэн».

Это был фотоаппарат.

Записка внутри гласила: «Самое время снова взяться за дело. Вот тебе задание. Пойди и найди запах, прикосновение, вкус и звук».

В дверь постучали, и запах кофе добрался до ноздрей прежде, чем она открыла. Портье принес металлический поднос, с небрежным «доброе утро» поставил его на столик и был таков. Сара вдохнула аромат свежеиспеченного круассана. Она сунула палец в розетку с абрикосовым вареньем, облизнула, а потом открыла окно – утро было не по сезону теплое, все-таки еще март. Вдохновленная видом голубого неба и золотого палаццо по другую сторону канала, Сара присела на подоконник. На канале гондольер греб, стоя на высокой корме. Налегал на весло, потом тянул к себе. Вперед, назад. Извечное туда-сюда, медленное движение в веренице утренних водных такси. Туристы на проплывающем мимо вапоретто вскинули фотоаппараты, готовясь снять ее, Сару, подносящую чашку с капучино к губам.

Как же выполнить задание Дэна? Она поудобнее устроилась на подоконнике. Он весь в этом, они всегда шутили, что архитектору положено держаться в рамках, но с Дэном этот номер не проходит. Все построенные им здания элегантны и необычны – не выпячивают «я» своего создателя, как сказал один из клиентов. Как будто Дэн не выдумал их, а подслушал мысли заказчиков, угадал, о чем они мечтают.

Но как же сфотографировать запах?

Подкрепившись, с фотоаппаратом в руках, Сара вышла в город. В честь необычно теплой погоды явно царит приподнятое настроение, и даже суровые матроны, казалось, подметают каждая свое крыльцо в такт неслышной музыке. Припозднившиеся школьники мчатся по булыжной мостовой, а звук церковных колоколов разносится по всему городу, гулкий, звонкий, вселяющий надежду.

Сара посмотрела на карту из путеводителя. Ага, перейти на другую сторону канала, а там уже недалеко до площади Святого Марка. Карта, в общем, ни к чему, дорога размечена ярко-желтыми указателями. Народу как на параде, яблоку упасть негде. Пара-тройка местных с портфелями умело лавируют среди хаотического движения толпы туристов, а те то и дело останавливаются – на витрину поглазеть, позвонить, пиццу купить. Пары и целые семейства фотографируются на мостах через каналы, картинно позируют, не обращая внимания на окружающих. Группки подростков толкаются, громко смеются. Какая-то пара на повышенных нотах поругивает несправедливость двойных сборов в соседнем ресторанчике. Гондольеры звонко распевают, заманивая туристов в гондолы. Африканцы, невероятно черные на фоне белых стен и бледнолицых туристов, пытаются всучить прохожим поддельные сумки фирмы Гуччи. Владельцы окрестных магазинчиков поглядывают на толпу с плохо скрытым раздражением и скукой.

Сара быстро свернула на боковую улочку и очутилась в полнейшей, невероятной тишине.

Она, конечно, тут же заблудилась. Пара поворотов, и она уже понятия не имеет, куда забрела. Путеводитель не поможет, карта ни на что не годится, там только широкие улицы и большие каналы, а не крошечные проулочки. Где она? Остается просто идти вперед. Какой низкий проход, даже не проход, а туннель, будто у дома нет первого этажа. А за ним залитый солнцем открытый дворик, полный голубей. От удивления Сара остановилась. На мгновение все замерло, но тут все голуби одновременно, с оглушающим шумом вспорхнули и устремились вверх. Сара рефлекторно вскинула фотоаппарат – запечатлеть полет. Через объектив заметила, что пожилая женщина в окне третьего этажа крошит голубям хлеб. Она кивнула Саре.

Забавно. Сара вышла из дворика и снова погрузилась в лабиринт улочек. Когда она в последний раз задирала голову и видела что-нибудь повыше детских макушек? Сколько лет ей приходится глядеть под ноги – как бы дети не споткнулись, как бы чего не потеряли. Весь мир стал для нее ростом в метр с кепкой. Но нет, есть еще небеса, есть и птицы.

Не замечая времени, она бродила по улицам. Одна, другая, третья, мост, канал, вид воды и вид неба, малюсенький садик, прячущийся за глухими воротами и высокими стенами, только с моста и углядишь. Солнце поднялось выше, и от каналов потянуло запашком – густым и сложным, словно морская вода вызревала и настаивалась, как сыр или вино. Известно, что в летнюю жару этот запах непереносим, но сейчас жизнь, хоть и еле-еле, мучительно, но все же торжествует над распадом. Сара остановилась на мосту, закрыла глаза, вдохнула запах. Открыла – и заметила дом напротив, на другой стороне узкого канала.

Дом явно нуждался в ремонте. С потрескавшихся кирпичей клочьями облезала штукатурка. Зеленые пряди растений вылезали из трещин, стелились по стенам. Вся старинная красная черепица на крыше перекосилась, ставни окон съехали с петель, наклонились, как падающие деревья. Здание медленно тонуло, прямые линии оконных рам сгибались в арки, дом будто съезжал к каналу, тянулся к воде. Сара подняла камеру, вдохнула и сделала снимок.

Спустя еще какое-то время, сама даже не представляя как, она выбралась из темных и узких улочек на широкие просторы площади Святого Марка. Толпу уже разметало, как семена одуванчика, люди осели за столиками уличных кафе, устроились на ступеньках зданий, сгорбившись, сложив руки на коленях, – день клонился к вечеру. Туристы пободрее все еще фотографировали или шагали к базилике, возвышавшейся на другом конце площади. Собор сиял в лучах вечернего солнца. Путеводитель предупреждал, что кафе на площади Святого Марка безбожно дорогие, но ноги ужасно устали, а один вид мороженого вызвал страшнейший голод. Она сообразила, что совершенно забыла о ланче.

Она сидела за столиком и ждала заказанного джелато и кофе-эспрессо. Их принесли, мороженое – в большой круглой вазочке, а кофе – в малюсенькой белой чашке. Она ткнула ложкой в мороженое – персики, лето, дом. Солнце сверкало на золотых крыльях ангелов над фасадом, а она все глядела, забыв о фотоаппарате, на детей, распугивающих голубей; на пары и семьи то теряющие, то снова обретающие друг друга; на вездесущих официантов, набегающими волнами снующих меж столиками. А элегантные музыканты играли на скрипках, роялях и струнах души.

По дороге домой она наткнулась на интернет-кафе и написала детям:

К концу недели Сара куда больше доверяла ногам, глазам и носу, чем карте. За эти годы она совсем позабыла, какое это дивное удовольствие – блуждать по городу без цели. До чего же приятно. Теперь она часами просто брела куда глаза глядят, наслаждаясь каждым шагом, каждым взмахом руки. Она редко останавливалась – только чтобы поесть и сфотографировать что-нибудь интересное. Вот гладкая коричневая кожа венецианской маски кота – как интересно она отражает свет. А там немолодая пара, совершенно забывшая, что они не одни на свете, – сидят на скамейке в парке, она положила ноги ему на колени, а он нежно поглаживает ее лодыжки. Большое семейство за воскресным обедом, воздух вокруг пропитан ароматом яств. Запах еды такой теплый, густой и насыщенный, что и есть не надо, достаточно вдыхать.

Сколько времени прошло с тех пор, как она вот так любовалась миром?

Как-то раз она – влекомая скрипкой – шагнула в узкий проход между двумя домами и оказалась на маленькой пустынной площади. В центре площади двое – мужчина во фраке и женщина в белом газовом бальном платье и белых перчатках до локтя. Высокие, невозможно высокие. На ходулях, сообразила Сара. Ее никто не заметил. Оба огромными шагами расхаживают по площади в такт музыке. Потом внезапно останавливаются и падают друг другу в объятья. Танец. Бальный танец. Платье развевается, длинные тонкие черные ходули взлетают в воздух – танцор вскидывает партнершу на плечо. Она выгибается белой дугой, и он спокойно и бережно опускает ее обратно на булыжную мостовую.

До самого конца танца Сара не сводила с них глаз. Они спрыгнули с ходулей и встали, смеясь, в центре площади. Сара подошла поближе.

– Почему? – только и спросила она.

– Perche non? Почему бы и нет?

Где-то над головой маленькая девочка высунулась из окна и весело захлопала в ладоши.

По дороге домой Сара нашла интернет-кафе, вошла, удобно устроилась в кресле. В комнате тепло, тихо постукивают клавиши. Она начала письмо – отцу.

Задумалась на минутку, улыбнулась и написала: «У меня идея».

Отправила имейл и вышла из кафе – навстречу последним дням путешествия.