Со следующего дня в Высоксе был уже будто новый хозяин.

Жизнь пошла на новый лад.

Гостиная барыни больше всею понравилась «отделению верхнего суда». И светлее, и покойнее, и ближе от всего…

В этой комнате все и устроили. Мебель вынесли вон, поставили три стола, один большой и два поменьше и прибавили большое кресло для статского советника Колокольцева, два кресла поменьше для его двух помощников, простые стулья для подьячих и писарей.

Отделение сказало, что оно кушать привыкло не позднее полудня, любит черный квас и сбитень, в конце обеда, пожалуй, и вино заморское «ромарей», и венгерское. Ужин не позднее восьми часов.

Ввечеру отделение выходило погулять в сад… Спрашивало, работают ли на заводах девки слободские, а если работают, то гуляют ли ввечеру в саду… Им бы следовало таковое дозволить ради отдыха от работы.

Высокса притихла… Всякий ходил, как пришибленный… «Нынче ты ничего, а завтра злодей, а послезавтра и острожный».

На допросе, у стола, где сидел статский советник Ельпидифор Алексеевич Колокольцев, перебывало с девяти часов утра много народу. Первым пришел барин сам и сказал, как дело было…

— Приехал с охоты, и мне доложили…

Все, кто шли потом, говорили:

— Знать не знаю и ведать не ведаю. Убили. В ночь. Князя Никаева! Не то ножом, не то поленом. Может, и из ружья. Кто? Бог его знает. Мы не видали. Приехал барин, мы доложили.

Дарья Аникитична молчала и глядела, глядела и молчала…

— Скажите, сударыня, хоть что-нибудь! — строго заявил Колокольцев.

Но Дарья Аникитична только потрясла молча головой.

Сусанна Юрьевна сама первая заговорила:

— Нечего меня спрашивать! На то вы и судьи, чтобы учинить розыск, все разобрать и виновного найти… А меня прошу не тревожить. Я сама никого не убивала. Кто убил, никому не ведомо. Как же это мне знать? Но если бы я и знала, то не сказала бы.

И она произнесла все это сурово и важно.

Вместе с тем она позвала Ельпидифора Алексеевича любезно и кокетливо к себе вечерком на чашку чаю с калужским тестом, кстати тоже отведать изделия всякого из стряпни собственного крепостного кондитера.

Колокольцев, ухмыляясь, поблагодарил за честь и обещал непременно быть, понимая, что «суть» дела можно обделать только с красавицей.

Онисим Гончий на допросе заявил холодно:

— Смекаю я, кто в смертоубийстве виновен, но сказать не могу. Ввечеру у Сусанны Юрьевны, беседуя, кой-что могу вам пояснить… не для записи… а так по дружеству…

Колокольцев тоже согласился, улыбаясь…

И ввечеру они втроем действительно всю суть дела выяснили и порешили.

Уже поздно, вернувшись сверху к себе, начальник «отделения» был в восхищении от красавицы барышни, а равно и от ума Онисима Абрамовича.

— А он из простых писарей, как и я… — заявил он своему первому помощнику.

На следующий день первым к допросу был вызван снова сам барин.

Судья передал ему свои подозрения «как дело было», убеждая сознаться во всем и положиться на монаршую милость.

Басанов упорно отрицал «возведенный врагами поклеп».

В следующие дни началось что-то такое непонятное, мудреное, темное, диковинное, что Высокса ахнула… И длилось это более недели…

С проволочного завода привезли знахарку, колдунью Ешку, маленькую калмычку, уже старушенцию, но лукавую и умную…

Она оказалась главным свидетелем, осветившим все дело, и направила «розыск», куда следует. Двое заводских крестьян и один дворовый были взяты под стражу с тем, чтобы быть отправленными под конвоем в наместничество…

Отделение собиралось уезжать…

Накануне отъезда, вечером, Колокольцев, наедине, заперев свою дверь на ключ, считал толстые пачки ассигнаций… Всего было двадцать пять тысяч… Главный судья сиял…

— Ай, голова! Ай, какая голова! — шептал он. — Не видывал таковых. Вот бы его из этой канцелярии заводской, да в нашу бы взять. Про нас сказывают люди: крючки де судейские! Нет, голубчики, у вас вот тут молодец — истый крючок. Всю империю зацепить, прицепить и поволочь сможет… Недаром и прозывается особо… Кличка по шерсти: истинно гончая собака, след зверя носом находящая…

Наутро все вздохнули свободно и радовались. «Отделение» выехало восвояси, захватя и главных преступников…

— Умница ты, Гончий! Умница! — восторженно повторял Басанов.

Гончий благодарил и радостно ухмылялся… но как-то загадочно… Однако этого, кроме Сусанны Юрьевны, никто не замечал. Сама же она была несколько озабочена и не умела скрыть какой-то тревоги… «Ох, перехитрит, пересолит», — думалось ей.

Прошло три недели… Высокса вся от мала до велика снова встрепенулась, а затем будто тотчас замерла от перепуга.

Новое «отделение» явилось из наместничества распутать напутаное первым.

— Ну вот она… началась! — воскликнул Денис Иваныч.

— Кто — она?.. — спросила его жена.

— Волокита!..

Вторые судьи, пробыв неделю с опросом, все распутали по-своему, и уже никто не мог ничего понять…

Прошел слух, что судьи раскрыли истинного убийцу князя Никаева и, не зная как им поступить в особо важном обстоятельстве, послали донесение наместнику и ждут его разрешения арестовать… кого-то в доме… Кого?

Те, что говорили со слов других, сами робели от изумления и страха.

— Виновата в смертоубийстве и будет осуждена сама барыня Дарья Аникитична!.. А барину тоже не избежать беды… Он помогал супруге…

Однако второе «отделение» кончило в одну неделю свой сыск и уехало, не арестовав ни барина, ни барыни. Оно определило оставить их в Высоксе под подозрением и указало родственнице их наблюсти за ними, чтобы они «безотсутственно» пребывали в вотчине.

Начальник второго земского отделения, уезжая, был тоже очень доволен и очень вежлив с красавицей-барышней и очень радушен с новым «заведующим коллежским правлением». Дела были временно поручены Гончему по просьбе и совету барышни, но неведомо кем. Сам же барин с женою были временно устранены от всех дел управления заводами под предлогом, что угрозами и деньгами не допускают своих холопов чистосердечно показывать правду по делу об убийстве.