Книга: ПОКЕР НА КОСТЯХ
Назад: Глава 3.
Дальше: Глава 5.

   Глава 4.

   27 октября 1999 года, среда, 3-30, время Московское, Чечня.
   Гости были в военной форме, при оружии, их сопровождал человек из штаба, но комбат не мог заставить себя воспринимать их как своих. Подполковник не спал уже третьи сутки, эта ночь выдалась относительно спокойной, но отдохнуть не получилось – приехала эта делегация.
   Восемь человек, двое с погонами подполковников, капитан из штаба и пятеро в камуфляже без знаков различия. Пятерка спокойно расположилась возле стены, расстелив старый, выцвевший от возраста ковер, оружие все держали под рукой.
   К ним у комбата претензий не было. За версту чувствовалось, что это люди опытные, понюхавшие пороху и хлебнувшие лиха. А вот офицеры…
   От них также за версту разило неприятностями. Один из подполковников был брюнетом, второй – совершенно седой, комбат окрестил их Черным и Белым. То, что сопровождал их капитан из особого отдела, настроения комбату не улучшало.
   От подобной категории комбат ничего хорошего не ждал.
   – По нашим сведениям, – Черный подвинул керосиновую лампу ближе к карте, – вам противостоит банда численностью до трехсот человек.
   – Так точно, – кивнул комбат. Эти сведения он сам передал накануне наверх – удалось разговорить пленного.
   – Что вы знаете о составе бандформирования?
   – Чеченцы, немного арабов, десятка три хохлов м столько же крымчаков, – и это тоже было в донесении.
   – Хорошо, – Черный мельком глянул на сидевшего у рации в углу сержанта, – выведите, пожалуйста, своих людей.
   – Глухов, потопчись на дворе, – не оборачиваясь, приказал комбат.
   – Подполковник, – по нашим сведениям, сегодня утром банда будет прорываться мимо вас.
   – А хрен им, – усмехнулся комбат, – не получится. Место тут очень уж удобное. Сунутся – всех положу.
   – Нам так вас и характеризовали в штабе, – сказал Белый.
   – Как?
   – Как человека, знающего свое дело.
   – И не испытывающего должного трепета перед представителями вышестоящего начальства.
   – А выше меня здесь только господь Бог. И того гляди, вызовет на доклад, – усмехнулся комбат.
   Ведь и дураку понятно, что прибыли гости не просто так, поболтать. Что-то задумали кавалеры, мать их так.
   – А вот у вас что? – поинтересовался Черный, ткнув карандашом в карту.
   – Тут? Тут у нас овражек. По дну овражка немного мин, над овражком – засада. И в случае чего, я смогу перебросить туда резерв за десять минут. В самом худшем случае – за пятнадцать.
   – А если мы уберем мины? – деловым тоном произнес Белый.
   – Как это – уберем?
   – Снимем. Засада продержится пятнадцать минут?
   – Да.
   – А если поддержка не успеет?
   – Успеет.
   – А если поддержка не успеет, – с нажимом повторил Белый.
   – Тогда у них будет выбор – отступить или погибнуть. Мои отступать не будут.
   – Тогда давайте прикинем, почему к овражку сможет опоздать резерв, – спокойно предложил Черный.
   – Что? – резко обернулся к нему комбат.
   – Что может помешать вам перебросить поддержку к овражку? Вот если тут и тут будут установлены мины, и первая машина на них подорвется. Вы остановитесь? – Черный внимательно посмотрел в глаза комбату.
   Комбат промолчал.
   – Остановитесь, – удовлетворенно констатировал Черный. – И на разведку минного поля и его ликвидацию вам понадобится не менее получаса. Так? Так. И поскольку сегодня утром будет сильный туман, авиация вам помочь не сможет… И если боевики ломанутся через овраг, то у них будет почти час для того, чтобы исчезнуть.
   – Не будет, – отрезал комбат. – Я не знаю к чему вы ведете, но своих ребят я на смерть не отправлю.
   – Естественно, – согласился Черный, – в засаде будут наши люди. Они же снимут ваши мины.
   Комбат оглянулся на сидевшую возле стены пятерку. Они не могли не слышать разговора, но на них, похоже, совершенно не произвело впечатления то, что им отводится роль смертников.
   – Их могут вот тут прижать, – сказал комбат, указывая на карту.
   – Володя, глянь, – один из пятерки, услышав оклик Черного, встал и подошел к карте.
   – Вот здесь, – показал комбат.
   – Понял, – кивнул Володя.
   – Тогда – пора, – подвел черту Белый. – Наша группа
   пойдет сейчас, дайте ей провожатых. Через полчаса мы уедем на уазике. Вторая наша машина заминирована. Когда возле овражка начнется заваруха, наш водитель рванет ее
   вот тут. Вы начнете отчаянно вызывать авиацию и артиллерию. Володя будет просить помощи по радио, материться и все такое. Вопросы?
   – Вопросов нет.
   – Хорошо. Через двадцать – двадцать пять минут после прекращения огня в том районе, можете смело выдвигать туда своих людей. Всех остальных, пытающихся прорваться, можете уничтожать.

 

   27 октября 1999 года, среда, 5-00, Москва.
   Виктор Николаевич не заметил, как задремал. Только прикрыл на секунду глаза, которые немилосердно пекло, как подал голос телефон:
   – Да.
   – Получено подтверждение прорыва. Наша группа на месте, все подготовлено.
   – Понял, свяжитесь со мной, если что-то пойдет не так, – Виктор Николаевич положил телефонную трубку и потер глаза.
   Набрал номер. На той стороне трубку подняли сразу:
   – Миша? Не разбудил?
   – Всегда на посту, Виктор Николаевич, – бодро отрапортовал Михаил.
   – Так уж и всегда, – скептически произнес Виктор Николаевич.
   – Всегда. Как и мое прямое начальство, – подтвердил бодрым голосом Михаил.
   – Тогда передайте коллегам, что их заказ выполняется. Сегодня утром. Пока все под контролем. Если у них есть что-нибудь деревянное под рукой, пусть постучат.
   – Ну, Виктор Николаевич, у нас всегда есть под рукой что-нибудь деревянное, а постучать… Нас просто хлебом не корми, дай только постучать.
   – Недобро шутите, Миша, недобро.
   – А нас этому не учили, нас жизнь учит.
   – Когда будут новости – я перезвоню, – вместо прощания, сказал Виктор Николаевич.

 

27 октября 1999 года, среда, 7-30, время московское, Чечня.
   Комбат осмотрел овражек, аккуратно переступая через тела убитых. Восемь человек остались лежать на размокшей глинистой почве. Еще около десятка тел можно было рассмотреть на подходе к оврагу.
   – Однако, – сказал один из солдат, сопровождавших комбата, перевернув один из трупов.
   Комбат тоже посмотрел и не смог не согласиться с подчиненным – пуля вошла боевику в голову точно над переносицей.
   – Мужики! – восхитился солдат, осматривая другие тела. – В лобешник, лобешник, горло, снова горло, висок… И это ж затемно стреляли!
   – А вот тут трое – на ножи, видать, приняли…
   – Дозор. Вот почему эти спокойно в овраг полезли, – пробормотал комбат.
   – И все одно – прошли, – покачал головой солдат.
   Из кустов позади оврага вынырнул лейтенант:
   – Из наших – никого. Там дальше – еще несколько духов лежит. Человек пять нашли.
   Комбат оглянулся через плечо, прикидывая, смогут ли чеченцы заметить огонек, решил, что поворот оврага прикрывает его надежно, вытащил из кармана куртки портсигар и зажигалку:
   – Из засады точно никого нет?
   – Точно. Ну, насколько смогли осмотреть. Решил пока не соваться дальше.
   – Правильно решил. Вернешь сюда своих ребят, не забудь снова мины поставить. Этих вот, – комбат неопределенным жестом указал на убитых, – запишешь на свой счет.
   – Есть! – немного ошарашено ответил лейтенант.
   – Вот то-то, блин, что есть, – комбат докурил сигарету и бросил окурок. – Значит, договоримся – ты героически остановил прорыв в этом месте. Представим тебя и одного-двух солдат. Сам посмотри, кого нужно.
   – А засада?
   – Не было никакой засады, – хмуро бросил комбат, – все это мы, героические. Кроме нас тут никого и не было.
   По этому поводу его особо проинструктировали перед отъездом ночные гости. Еще они предупредили, что в случае гибели одного из их людей, тело нужно будет выдать за одного из боевиков.
   Комбат тогда сдержался, чтобы не выматериться, тем более что пятеро, которых это касалось непосредственно, тоже слышали инструктаж и не возражали.
   – Может, вдогонку послать наших? – спросил лейтенант.
   – За кем?
   – Ну, за теми, что прошли…
   – А никто не прорвался. Всех ты героически остановил…
   – Понятно.
   – Понятно. И бойцам своим втолкуй. Либо они герои, блин, либо я им лично языки повырываю.
   С шелестом над головами пролетел снаряд, разорвался далеко впереди, разбрасывая в стороны покалеченные деревья.
   – Главное – вовремя, – сплюнул комбат. – Ладно, обживайся здесь. Больше фокусов не будет – сам работай.
   Комбату нужно было еще сообщить в штаб полка, что все прошло нормально. А потом комбат собирался немного поспать и выполнить инструктаж двух подполковников – все накрепко забыть.

 

27 октября 1999 года, 9-00, Москва.
   – Нравится мне способ связи и координации наших усилий, – улыбнулся Игорь Петрович, после того, как Виктор Николаевич положил телефонную трубку.
   – Все согласно распоряжению сверху, – улыбнулся в ответ Виктор Николаевич. – Я информирую своего представителя в Украине, он неофициально сообщает представителю украинской стороны. А те…
   – А те и без того все знают от своих людей в Чечне.
   – А что делать? Официально признаться, что мы не обращаем внимания на действия соседней державы на нашей территории? Не дай Бог, просочится это в прессу… И у нас и у них – выборы на носу.
   – Только у них нос короче.
   – У них нос достаточно длинный для того, чтобы совать его куда угодно, – Виктор Николаевич демонстративно подвинул к себе бумагу, принесенную ему Игорем Петровичем.
   – А у них нет выбора. Им нужно и рыбку съесть и… сам понимаешь. Если мы возьмем кого-нибудь из их добровольцев в Чечне, нужно будет поднимать скандал. Это если мы возьмем какого-нибудь из национально озабоченных украинцев. А если попадется национально сознательный татарин из Крыма? И вдруг окажется, что в Крыму приступили потихоньку к формированию боевых групп на всякий случай. На случай объявления независимости. А у них вот-вот выборы президента.
   Придется все это либо расследовать, либо пускать на самотек. И то и другое может быть так подано журналистами…
   – Кстати, о журналистах.
   – Да?
   – Большая часть из предоставленного нам Сосновским списка проверена. Все подтверждается. Действительно, работают. Пока передают на Запад обзоры нашей прессы, слухи, малозначимую информацию. Навскидку можно назвать пару-тройку информационных агентств и десятка полтора общественных, правозащитных и так далее фондов и ассоциаций. Мы выделили из всех те, что были созданы в течение полугода.
   – И что выяснилось? Ты всегда делаешь паузу перед тем, как выдать что-нибудь интересное.
   Игорь Петрович потер мочку уха:
   – Не знаю, насколько это интересно… Семь из этих информационно – правозащитных структур находятся в дальнем зарубежьи, имеют свои сайты в интернете, в настоящий момент активно поддерживают борьбу народа независимой Ичкерии и следят за коррупцией в России. Две ассоциации независимых журналистов официально зарегистрированы у нас, еще пара – в Украине.
   – И что это значит?
   – Не знаю. Думаем.
   – Ну, думайте. Еще подумайте, зачем в самый разгар боев из Чечни вывели группу украинцев и крымских татар.
   – Думаешь, это связанно как-то с «Армагеддоном»?
   – Вынужден думать.
   – Наши группы готовы к перехвату. Можем взять и допросить.
   – Подождем, что скажут украинцы. Похоже, что и они не против пообщаться с нашими беглецами на нашей территории.
   – Есть резон. Это в Украине эти парни граждане независимой державы. А у нас – преступники. Мы сможем аргументацию представить более убедительную.
   – У нас еще есть время. Пока эти орлы доберутся до границы. И еще у нас есть масса дел.
   – Намек понял. Сегодня мы будем брать еще четверых потенциальных наемников Врага. Один будет убит при задержании, двое захвачены и один уйдет с нашим хвостом.

 

27 октября 1999 года, среда, 10-00 по Киеву, Город.
   Дурацкая работа и мысли вызывает дурацкие. Настроение мое менялось по несколько раз на день, норовя сделать оборот на сто восемьдесят градусов. Только-только покажется, что мысли нащупали нужную колею, как тут же все рушится, как поезд, взорванный диверсантами.
   Первоначальный вариант войны между братскими славянскими народами так и остался первоначальным вариантом. Я раза два за день пытаюсь развить его дальше, но каждый раз отступаю с тяжелыми моральными потерями.
   Ну не могу я себе представить, как именно сможет Россия или кто-нибудь еще скрытно сосредоточить войска для внезапного удара. Если даже украинская сторона окажется укомплектована даунами и дебилами младенческого возраста, то добрые умные дяди из Штатов своими спутниками мгновенно засекут передвижения и поднимут бучу. Скорее всего, поднимут. Хоть весь вывернись, хоть раком стань, но не получается подкрасться «аки тать в нощи».
   Это открытие мне стоило бессонной ночи с воскресенья на понедельник. Или стало результатом этой самой бессонной ночи, когда мой организм переваривал в адреналине информацию о Зимнем. Кстати, средства массовой информации так и не сделали из этого случая сенсации.
   Информация о дальнейшем развитии событий в Будапеште ко мне не поступала. А позвонить к Пегому и проконсультироваться не позволили гордость и уверенность в том, что мой телефон прослушивается.
   Весь понедельник и вторник я пытался понять, что именно может стать поводом для начала войны. Может быть тогда, самонадеянно подумал я, мне удастся придумать и сценарий.
   Хрена лысого! Не то, чтобы нельзя было придумать повода. Можно. Только вот…
   Ладно, после серии провокаций на российско-украинской границе, Россия или Украина были вынуждены заявить о закрытии этой границы дружбы и ввести усиленное патрулирование. И подтянуть внутренние войска, чтобы границу укрепить. И…
   Потом начать вывоз гражданского населения, или хотя бы установление комендантского часа. Вот. Естественно, все русские, живущие на территории Украины недалеко от границы, равно как и все украинцы, проживающие на территории России, автоматически попадают под подозрение. И несколько взрывов и покушений на наиболее известных из них накалят обстановку очень быстро.
   Украина к чертовой матери перекрывает газопроводы, идущие по ее территории, Россия перекрывает выход из Азовского моря им приводит в повышенную боевую готовность свой Черноморский флот и у Украинского Черноморского флота остается выбор повторить подвиг «Варяга» с теми же результатами, или благоразумно сидеть в своей базе.
   Украина потребует вывода российских войск с территории Крыма. Те обязательно откажутся. Борцы за русский Крым в Москве призовут к крестовому походу. Начнут переброску на полуостров дополнительных сил. Украина ответит взаимностью. И достаточно будет одного выстрела в нужном направлении, как загремит по всему Крыму.
   А выстрелить, это я понял сразу же, будет кому. Или наши националисты, или татарские, или российские спецслужбы, или спецслужбы еще чьи-нибудь… Начнется войнуха, причем, скорее всего, обеим сторонам хватит ума ограничить район боевых действий бывшей всесоюзной здравницей.
   Придумав такой веселый сценарий, я даже загордился. Круто выходит. Очень круто. Более того, имеет и свое экономическое обоснование. Российский газ перестает поступать в Европу. Накрывается проект поставок Каспийской и какой угодно нефти через Черное море и Украину, все это начинает двигаться через Турцию…
   А это значит, что и Россия по уши в дерьме, и Украина бьет копытом и просится в НАТО, и Турция в выигрыше, и Чечне полегче, и мировая общественность может всласть позаступаться за мирных жителей Крыма, и мирные жители Крыма смогут потребовать независимости, и международные силы по поддержанию мира смогут вмешаться… Лет так на пятьдесят.
   Очень забавный получился сценарий. Я даже начал уточнять подробности топографии Крыма, вспоминать особые приметы тех крымских мест, в которых бывал.
   А потом снова пришел в уныние. Сценарий был возможен только в одном фантастическом случае – если только я один такой умный, а все остальные люди, в России и Украине, совершеннейшие кретины, с манией таскать каштаны из огня для кого угодно.
   И хоть я, как и большинство из ныне живущих, к политикам и государственным деятелям отношусь без особого почтения, но… Всякому идиотизму есть предел. Даже моему.
   С этой мыслью я благополучно уснул во вторник. Мне даже ничего не снилось. Просто я отключился и утром спокойно открыл глаза.
   Цели. Для войны нужны цели. И пока я не изобрету цели, мне никогда не удастся придумать средства.
   Я поздравил себя с таким открытием и честно попытался дать отдых своим уставшим мозгам. Я даже решил устроить себе выходной и погулять. Позвонить Алиске и потащить ее в какое-нибудь людное место. Да хоть в то же самое «Ключевое слово».
   Позвонить. Это для меня теперь значило, что нужно собраться с силами и пойти на улицу к телефону-автомату. Не хочу я, чтобы кто-то слушал мои разговоры с Алиской. С ней – меньше, чем с кем-либо другим.
   В детстве я любил лето за то, что можно было свободно бегать из дома на улицу и обратно, не тратя времени и усилий на переодевание. Соответственно, холодное время года я не любил. И сохранил эту нелюбовь до сих пор.
   Пусть это будет лень. Пусть. Пусть лень – порок и с ней нужно бороться. Но это моя лень, и я к ней уже привык. Я ее стараюсь не беспокоить без особой нужды. Но в этом случае, я заставил себя встать с дивана и одеться. Причем одеться по полной программе, подразумевающей возможность снимания куртки и даже, возможно, обуви.
   Это если Алиска не захочет идти под набухшие дождем тучи. Тогда я либо отправлюсь в гости к ней, либо уговорю пойти в гости к кому-нибудь. Это я так планировал. В смысле, не порхал в потоках теплого воздуха, а строил планы. И честное слово, я был готов эти планы осуществить. Если бы…
   Если бы не пустяк. Не маленькая неполадка в работе телефона-автомата, который весит под козырьком подъезда в доме, стоящем перпендикулярно моему. Это не только самый близкий к моему дому телефон, но и один из бесплатных автоматом, сохранившихся в нашем районе со времен, когда все телефоны были бесплатными.
   Но во вторник телефон работать отказался. Я постучал по нему, подергал рычал и понял, что нужно идти к следующему аппарату, метрах в двухстах. И я пошел.
   И вот во время этого путешествия и был сделан первый шаг к открытию.
   Таких сцен я видел сотни в детективах и боевиках. Расслабленный, хоть и слегка напуганный растяпа выходит из дому, а за ним наблюдают из припаркованой недалеко машины. Растяпа шагает через лужи и грязь к телефону, а пара и ли даже две пары внимательных глаз, провожают его его передвижения.
   И так до тех пор, пока по воле сценариста растяпу или не убьют, или он не перестанет быть растяпой.
   Мне можно собой гордиться. Я засек машину почти сразу. В конце концов, не обратить внимания на одиноко стоящие «жигули» было просто нельзя. Обидно, что моя реакция была на них совершенно бытовая.
   Стоят и стоят. Я даже не обратил внимания на то, сидит кто-нибудь в машине или нет.
   Ткнувшись в неработающий телефон, я двинулся к слудующему и услышал, как у меня за спиной щелкнула, захлопываясь, автомобильная дверца. Да еще не спервого раза, а со второго. С размаху, с привычным недоверием к разболтанному замку.
   Я оглянулся. На моем месте оглянулся бы любой. Не знаю, правда, встретился бы любой взглядом с господином, покинувшим машину. Я встретился.
   И опять все как в банальных детективах – невразчная фигура, бледное лицо, какие-то выцветшие глаза. Между нами было метров двадцать, но глаза на его лице даже с такого расстояния читались с трудом. И хоть тресни, в тот момент мне показалось, что он мне кивнул. Или нет, даже не кивнул, а как будто напряг мышцы шеи, собираясь сделать кивок, но в последний момент сделал над собой усилие и сдержался.
   Совершенно не знакомый мне человек. Я тоже чуть было не кивнул в ответ и пошел своей дорогой. Это плохо характеризует мои умственные способности, но я все равно не обратил внимания на человека из машины. Когда в голове бардак, а под ногами слякоть – особо по сторонам не посмотришь. А если и посмотришь, то особо много не разглядишь.
   Прежде чем оглянутся, я честно прошел до поворота, увернулся от дамочки средних лет с сумками наперевес. Такой контингент всегда вызывает во мне внутренний трепет. Эти женщины ведут себя так, словно весь мир должен расступаться перед ними, они никогда не пытаются обходить людей в транспорте, двигаются расправив, насколько можно, плечи, и, врезавшись в кого-нибудь, мгновенно устраивают несчастному выволочку.
   По пробивной способности в моем воображении они находятся сразу же после противотанковых снарядов. Так что, чудом увернувшись, я с неодобрением проводил ее взглядом… И снова встретился взглядом с тем же самым мужчиной штатской наружности.
   Стол, сказал я себе. Стоп. А не знаю ли я его? А вдруг это мой давний приятель, который напрочь вылетел у меня из головы. Сослуживец, в конце концов, бывший.
   Но нет, память напрягшись из последних сил, уверенно заявила, что в ней информация на такого гражданина, не содержится. Да и сам гражданин, ко мне подходить явно не собирался. Увидев, что я остановился, он даже немного притормозил. Есть в строевом уставе команда «короче шаг». После которой солдаты ногу поднимают на прежнюю высоту, но шаг делают значительно короче.
   Вот и мужчина сделал свой шаг короче.
   Меня обдало холодом. Не сразу. Я успел снова отвернуться и даже сделал несколько шагов вперед. А потом – словно снега бросили за шиворот. В голове защелкало, отчего-то всплыла мысль, что Зимнего взорвали.
   Мышцы напряглись непроизвольно, словно в ожидании удара. Спина стала огромной, на всю улицу. Огромной и совершенно голой, покрытой холодными пупырышками. И мишень, нарисованная на этой спине между лопаток, тоже была покрыта мелкими пупырышками. И пупырышки эти дурацкие не могли от страха усидеть на месте, а все бегали по кругам мишени, бегали, а наиболее струсившиеся просто сбились в копошащийся комок в центре мишени.
   Я попытался глубоко вздохнуть, но вздох пресекся где-то в районе диафрагмы. Дышать можно, но глубокие вздохи не проходят. Поэтому дышать пришлось чаще, сердце в результате заколотилось как припадочный чечеточник, кровь бросилась в голову. И адреналин… Откуда у простого человека столько адреналина? Я мог бы в тот момент поделиться этим самым адреналином с десятком-другим особо нуждающихся.
   Оглядываться я не стал. Я его чувствовал, как говорил когда-то сатирик, спинным мозгом. Под ногами хлюпало. Я перестал смотреть под ноги, что в октябре противопоказано, особенно, если на ногах туфли.
   Я мысленно взял себя за руку и почти силком потащил к телефону. Спокойно, Сашенька. Тебе снова все примерещилось. Мужик просто решил сходить в магазин и купить пива. Или сигарет.
   Тампаксов для жены и прокладок для любовницы. Вам просто по дороге, а на тебя он смотрел… Ну «голубой» этот мужик. Педик. Я остановился возле телефона, висевшего, как и предыдущий, на стене крыльца.
   Снял трубку. Тяжеленную ледяную трубку. Молчащую тяжеленную ледяную трубку. Осторожно поглядел направо.
   Нету. Не стоял мужик и не подкрадывался ко мне, извлекая из-под своей коричневой кожаной куртки пистолет с длинющим стволом.
   Я позволил себе облегченно вздохнуть. Нету. Все нормально. Нужно идти к следующему телефону, который возле гастронома. И все-таки дозвониться…
   А куда, собственно, девался мужик? Я повесил телефонную трубку и огляделся. Испарился.
   Ну и черт с ним. Ну и…
   Мужик вынырнул из-за киоска сразу же, как я двинулся к гастроному. Как чертик из табакерки. Убил бы, гада!
   Или это не моя епархия, убивать? Может, это его профессия – «мочить» бывших журналистов. Бывших знакомых Зимнего. Твою мать.
   Я не люблю материться. Даже в армии, целых полтора года максимум, куда я посылал особо отлившихся сослуживцев, был банальный пень. Уже потом, став заместителем командира взвода, я был вынужден переводить обычные слова на общедоступный матерный. И даже добился в этом тонком искусстве некоторых результатов.
   В голове моей разом всплыли все армейские выражения. Подойти и сказать… А как он, кстати, отреагирует, если я к нему подойду? Начнет убегать? Или действительно вытащит пушку?
   Я шел. И он шел за мной, не сокращая дистанции. Так мы дошли до троллейбусной остановки. И подъехал троллейбус. Решение принялось само собой. Тело получило приказ от насмерть перепуганного мозга. Даже не от мозга, а от мозжечка. И так стремительно, что сознание мое даже не успело принять участие в обсуждении планов на будущее.
   Все в порядке. Мне очень нужно было сесть в троллейбус и ехать. Как миллионам граждан Украины. Нас вообще пятьдесят два миллиона. Было. При последней переписи. Некоторые, наверное, уже выбыли. Вот Зимний. Например.
   Троллейбус, дернувшись, поехал, а я так и не взглянул на остановку. Пусть он просто исчезнет. Просто исчезнет.
   – Билеты покупаем! – потребовала кондукторша.
   Я нашарил в кармане мелочь, отсчитал три гривенника, взял билет. Дыхание понемногу выровнялось. И я почти успокоился. Почти. Этот гад в кожаной куртке, стоял нескольких метрах от меня. И особо не прятался. Просто смотрел в окно.

 

   27 октября 1999 года, среда, 12-15, Киев.
   Сергей Алексеев мог только кивать головой. Эта единственное, что ему было разрешено головой делать. Думать ему было накрепко запрещено.
   – Таким образом, – скучным голосом произнес сидевший за столом украинский контрразведчик с очень редкой фамилией Петров, – мы можем констатировать, что на сегодняшний дент не имеем ни каких возможностей выйти на убийц как майора Бойко, так и гражданина Горяинова Д. А.
   Алексееву показалось, что фразу эту Петров произнес с каким-то странным удовлетворением. Но промолчал.
   – Ну? – спросил Петров.
   – Что «ну»?
   – Это и будем сообщать начальству?
   – Не знаю, – чистосердечно произнес Алексеев. – Я тут просто наблюдатель. Этот, сторонний.
   – Ага, – кивнул Петров. – Значит, будем проталкивать версию о том, что российская разведка убрала нашего контрразведчика в момент задержания своего агента, а потом устранила и самого агента, гражданина Украины.
   – Будем проталкивать, – согласился Алексеев.
   – И что?
   – А что?
   – А как-же международный скандал?
   – Мне эти ваши международные дела – вот где сидят, – Алексеев постучал ребром ладони себя по горлу. – У меня дома жена молодая. А я ее с самой свадьбы не видел!
   – Да, это тяжело. Жизнь вообще тяжелая штука. Вот, например, я – не женат. И все равно тяжело.
   Алексеев промолчал.
   – Серега, ты не злись. Мы сейчас вот бумагу подпишем, передадим ее начальству, начальство, как положено, надает мне по голове и прикажет искать еще. Или не прикажет, – Петров пошевелил в воздухе пальцами правой руки, – у меня вообще очень затейливое начальство. Между прочим, по всем канонам, оно могло бы сейчас отдать приказ, и пара-тройка ваших парней отправится на тот свет. Чтобы другим неповадно было наших контрразведчиков стрелять.
   – А я поеду домой, – мечтательно протянул Алексеев.
   – Экий ты, право! – Петров сморщил нос так, будто учуял какой-то неприятный запах. – А где же горение на работе?
   – У меня другая работа. Мне нужно ваших шпионов у нас ловить, а не по всяким независимым государствам просиживать.
   – И опять ты прав, – согласился Петров, – ты постоянно прав. Что значит, иметь на первом плане вековые ценности: родина, семья, контрразведка. Молодец. Только, брат, ни хрена у нас с тобой не получится. Мне приказано обратиться к тебе неофициально с предложением от моего начальства. Не возражаешь?
   – Валяй.
   – Мое изощренное до извращения начальство, предложило провести следующий обмен – мы перестаем цеплять на вас это убийство, тем более, что оно явно на вас не цепляется, а вы предоставляете нам возможность проведения небольшой операции на вашей территории. В присутствии ваших наблюдателей. Ясно изложил?
   – Само собой, – сказал Алексеев, – и что самое главное – доступно. Я позвоню, узнаю.
   – Позвони. Если не ошибаюсь, с тобой на связи мой старый приятель – поклон ему от меня.

 

27 октября 1999 года, среда, 15-00, Москва.
   На конспиративной квартире пахло разогретым сливочным маслом. Виктор Николаевич колдовал возле печки, а Игорь Петрович сидел на табурете и явным неодобрением наблюдал за его действиями.
   – Квартиру придется скоро менять, – сказал Игорь Петрович. – Мы здесь слишком часто бываем.
   – Возможно. Но только после того, как закончится «Армагеддон». Тебе глазунью или размешать?
   – Глазунью с закрытыми глазками.
   – Это как? – поинтересовался Виктор Николаевич.
   – Вначале жаришь как глазунью, потом прикрываешь сковороду крышкой. Жарить до тех пор, пока желтки не покроются белой пленкой, такие вещи нужно знать.
   – Я знаю, хотел только убедиться, что ты действительно ничего не понимаешь в еде. Желток не должен быть твердым, он должен только чуть загустеть и потом тянуться за кусочком хлеба, когда ты будешь его вымакивать!
   – В недожаренном яйце сидит сальмонелла.
   – Еще слово и и вообще останешься без обеда, – пригрозил Виктор Николаевич, разбивая очередное яйцо о край сковороды.
   – Не станешь же ты набивать рот в присутствии голодного человека?
   – Подачки унижают. Еду нужно заработать. И главный талант руководителя вовсе не в том, чтобы накормить народ, а в том, чтобы дать ему возможность самому себя накормить. Так что – достань хлеб, сыр, огурчики и все это аккуратно порежь.
   – Резать мы не специалисты, – предупредил Игорь Петрович, – мы все больше находить и хватать.
   – Давай-давай, хвататель, работай.
   – Слушай, Витя, давай, если нас за некомпетентность выпрут на пенсию, организуем кафе. Назовем его как-нибудь этак… Генеральское. И будем работать в мундирах. Ты на кухне, при звездах, лампасах и орденах… А я…
   – А ты в качестве швейцара на входе. Вот где пригодится твой хватательный рефлекс. Только все это напрасно… – Виктор Николаевич переложил яичницу на тарелку, подвинул ее Игорю Петровичу. – Лопай.
   – А почему напрасно? – поинтересовался тот, продолжая аккуратно нарезать сыр.
   – Во-первых, кто решится принять из наших рук хоть кусок хлеба?
   – Я. Совершенно безбоязненно.
   – Врешь. Ты вон и яичницу рассматриваешь подозрительно. Не так глазки закрылись?
   – Вот тут я тебе доверяю полностью, что-что, а глазки вы умеете закрывать профессионально, – засмеялся Игорь Петрович.
   – Двусмысленностями говоришь, Игорек. Я профессионально убиваю, или профессионально могу не обращать внимания на некоторые вещи?
   – И то, и другое. Ты, кстати, не сказал, что во вторых.
   – Во-вторых… А, да, во-вторых. Если мы проявим себя как некомпетентные люди, то, боюсь, пенсией мы не отделаемся. А гражданам этой страны будет вовсе не до кафе, даже до кафе с лампасами. И, кстати, о хватательных рефлексах. Мы с тобой были правы, наши украинские коллеги действительно решили брать своих граждан на нашей территории. Особо указывают на четырех жителей Ивано-Франковской области, которые завтра утром будут пересекать российско-украинскую границу в районе Белгорода. Все четверо едут из Надыма, где занимались ремонтом скважин.
   – В районе Белгорода? Странный маршрут. Из Чечни… Проще было на самолете до Киева, а потом…
   – Можно, но они предпочли Белгород. Билеты у них дог Города.
   – Все равно удачно, у нас как раз группа в Белгородской области, работает по поставкам оружия.
   – Очень удачно, – со странным выражением произнес Виктор Николаевич.
   – А мы не становимся параноиками?
   – Параноиками быть нам по должности положено. Ивано-франковцами займется как раз Михаил. Он же примет участие в допросах. Он, кстати, сообщил информацию об оружии, которое мы изъяли давече. Ну, ты помнишь…
   – Естественно.
   – Очень правильное слово в данном случае. Естественно. Проследив получателя нашего оружия, Михаил наткнулся на еще одну партию, практически аналогичную перехваченной. С одним очень важным отличием.
   – Не томи, каким?
   – Партия должна была отправляться из Украины в Россию. И, между прочим, и российский торговец, и торговец украинский, дают совершенно одинаковое описание заказчика.
   – То есть, выходит, что кто-то за свои деньги, в качестве развлечения, устраивал переправу оружия с одного места в другое?
   – Совершенно точно, причем, неоправданно повышая уровень риска. Словно… – Виктор Николаевич не договорил.
   – Словно он хотел, чтобы его перехватили. И тогда выходит, что утечка информации…
   – Утечка информации, выходит, тоже организована. Или нам придется предположить, что кому-то очень важно, чтобы на территории России был склад украинского вооружения и, соответственно, наоборот.
   – Что говорят украинцы?
   – Они ничего не говорят. Они сейчас дохнуть боятся, чтобы не вспугнуть избирателей. Выборы у них, понимаешь, выборы! Они сейчас так осторожны, будто по яйцам ходят.
   – По чьим?
   – По куриным, Игорь, по куриным. Вот закончатся у них выборы…
   – Начнутся у нас, Витя. И мы тоже начнем топтаться по яйцам.
   – Ты ешь, – напомнил Виктор Николаевич, – остынет.
   – Я ем.
   – Вот ешь и слушай. Помимо четверки украинцев нам предстоит остановить еще полтора десятка крымских татар. Эти пойдут через Новороссийск, морским путем. Где-то послезавтра. Отправлять будем наших морячков. Тут нам все карты в руки, ребята будут идти нелегально. Взятки пограничникам уже вручены.
   – Это мы выяснили?
   – К сожалению, нет. Информация от украинских коллег. Вот кому сейчас несладко!
   – Опять о выборах?
   – На этот раз – нет. На этот раз о специфики нашей работы. Как беднягам приходится выкручиваться, чтобы не выдать своих людей на нашей территории, особенно в Чечне. Все у них будто случайно. Даже банда выходила в нужном месте в нужное время. Совпадение! – с отвращением произнес Виктор Николаевич. – И знаешь, что в этой ситуации самое трудное?
   – Знаю, – тяжело вздохнул Игорь Петрович, – делать вид, что мы им верим.
   – Вот именно.
   – А что говорят там? – Игорь Николаевич указал глазами на потолок.
   – Там понимают, не подгоняют, но очень надеются на скорые результаты.
   – Я думаю, все будет нормально.
   – Обязательно. Мы неизбежно всех переловим и блокируем. Только хватит ли нам времени. И не гоняемся ли мы за бумажкой на веревочке?

 

27 октября 1999 года, среда, 16-00 по Киеву, Город.
   Мы с моим провожатым исколесили весь город. Прогулялись по трем рынкам, посетили художественный музей, который сейчас называли муниципальной галереей, дважды посидели в кафе.
   Я притомился и стал даже немного привыкать к Топтуну. Мужик вел себе скромно и, если можно так выразиться, надежно, во всяком случае мне так и не удалось от него избавиться ни в Пассаже, ни на оптовом промтоварном рынке.
   Как я ни старался, но потерять Топтуна из виду больше чем на десять секунд мне не удавалось ни разу. На втором часу нашего путешествия в голову мне пришла мысль, испугавшая меня почти до обморока. Я рванулся к телефону и постоянно промахиваясь мимо кнопок, набрал свой домашний номер телефона. Дома, по словам мамы, все было нормально.
   И слава Богу. Я позвонил Алиске, сообщил, что сегодня ну никак не смогу с ней встретиться, пообещал перезвонить ей завтра с утра попросил некоторое время мне домой на звонить.
   – Проблемы? – спросила Алиска.
   – Все те же, – ответил я. – Только в профиль. Завтра расскажу подробнее.
   После этого я еще погулял по улицам. В кафе я сидел, демонстративно рассматривая Топтуна. А он делал вид, что его это совершенно не касается.
   Стыдно, но я сдался первым. Черт с ним, с Топтуном, нужно ехать домой, снять промокшие туфли и попытаться хоть немного поработать. Война, ясное дело, не ждет.
   «Жигули» все также стояли возле моего дома, за рулем кто-то сидел, а когда я поднялся по ступенькам своего крыльца, за спиной знакомо хлопнула дверца автомобиля с плохо работающим замком.
   – Тебе звонили, – сказала мама, как только я переступил порог квартиры. – Я записала на листочке.
   – Спасибо.
   – Кушать будешь?
   – А что у нас?
   – Борщ, каша и котлеты.
   – Борща совсем чуть-чуть.
   – Хороший борщ получился.
   – Я не очень хочу есть, – туфли я снял, с отвращением стащил мокрые липкие носки.
   Алиска в таких случаях советует набить обувь газетами. Я больше на улицу не собирался, поэтому просто поставил туфли на батарею в кухне.
   Кто там мне звонил? Кулинич, Брукман и… Это уже интересно. Мне звонил Репин. Не тот, который художник, а тот, который года три назад рассказывал мне о журналистской этике, прежде чем меня выперли с очередного места работы. Сергей репин даже оставил мне номер своего домашнего телефона, возле которого мама поставила заметку «после 23-00».
   Я переоделся, включил компьютер, но сесть за него не успел – мама позвала есть.
   – Ты не слышал, свет отключать не собираются? Мне звонила Ирина.
   Ирина – мамина подруга и единственный в осеннне-зимний период ее независимый источник информации. Слухи маме иногда сообщаются самые фантастические.
   – До выборов свет выключать не будут, – принимаясь за борщ с легким сердцем пообещал я. – Нужно быть полным идиотом, чтобы устроить такое во время избирательной компании.
   Тут можно быть совершенно уверенным. Даже доллар перестал прыгать ближе к концу президентской гонки. Газ будут покупать за последние деньги, лишь бы дотянуть до священного дня, когда великий народ независимой Украины в едином порыве… Голосовать я не пойду, а вот мысль о газе мне кое-что напомнила. Можно здесь поковыряться. Войну выкопать вряд ли удастся, а вот повод к ней…
   Я быстренько доел и отправился к компьютеру.

 

27 октября 1999 года, среда, 20-15, Киев.
   Сергей Петров неторопливо прогуливался по аллее сквера напротив здания Университета. Несколько раз за полчаса прогулки он достаточно демонстративно смотрел на часы и неодобрительно качал головой.
   Весь вид Петрова говорил о том, что он кого-то ждет, а роза, которую он достаточно небрежно держал в левой руке, должна была указывать на то, что ждет он представительницу противоположного пола. Дама явно запаздывала, настроение у кавалера колебалось между отметками «плохое» и «очень плохое».
   Петров не оглядывался, не крутил головой по сторонам, он просто неторопливо переставлял ноги, следя только за тем, чтобы не ступить в лужу. Также размеренно он продолжал двигаться, когда сзади его нагнал мужчина лет пятидесяти, в строгом черном пальто.
   Не оборачиваясь, Петров негромко сказал:
   – Во-первых, никогда больше не подходите ко мне
   сзади. Во-вторых, не нужно изображать из себя девушку на первом свидании и опаздывать на встречу.
   – А что произойдет, если я нарушу ваши пожелания? – спросил подошедший, обходя Петрова.
   Петров остановился и подождал, пока мужчина поравняется с ним, потом, не поворачивая головы, произнес ленивым голосом:
   – По первому пункту, вы рискуете получить в лицо. По второму, я просто уйду и больше вы не сможете наслаждаться моим обществом. И не нужно набирать воздуха, чтобы сразить меня возможным разглашением моих грехов, Иван Иванович. Шум вокруг меня, насколько я понял, вас не устроит на данном этапе. А я, в течение недели, успею достаточно аргументировано подкатиться к своему начальству с легендой о попытках вербовки меня негодяем, скрывшимся под псевдонимом Иван Иванович Иванов.
   – За опоздание извините, Сергей Сергеевич, просто было слишком много дел…
   Петров тихо засмеялся и обернулся, наконец, к собеседнику:
   – Уважаемый Иван Иванович, насколько я могу судить, вы обратились ко мне из-за того, что в моей персоне совместились три важных для вас качества – жадность, место работы и отсутствие ярко выраженного идиотизма. Так?
   – Ну…
   – Так. Со своей стороны, я связался с вами только в силу двух аргументов, моего первого качества и того, что вы об этом качестве осведомлены. Мои второе и третье качество в настоящий момент позволяют мне ощутить некоторый дискомфорт от нашего общения. Мы знакомы только неделю, чуть меньше, и у меня уже появляется сильное желание с вами поссориться. Я не желаю, чтобы из меня сделали козла отпущения, или чтобы вся моя жизнь пошла псу под хвост только из-за того, что у кого-то не хватило ума вовремя являться на встречу и назначить эту встречу в нормальном месте.
   – Вы сегодня очень раздражены, Сергей Сергеевич…
   – Я сегодня не раздражен, я сегодня зол, я сегодня свиреп, дышу огнем и брызжу ядом…
   – У вас неприятности на работе?
   – У меня нет неприятностей на работе, у меня есть неприятности от общения с вами. Когда я передавал вам информацию о готовящейся высылке Горяинова, не подразумевалось, что кто-нибудь погибнет. И это мне сильно не нравится. Теперь я должен полагать, что любая другая информация, которую вы получите от меня, будет тоже стоить кому-то жизни?
   – Теперь уже вы, Сергей Сергеевич, строите из себя девочку. Откуда такая щепетильность у человека вашей профессии и с вашим послужным списком? И что это за бред вы несли о том, что вам поверять ваши начальники, когда вы придете к ним с историей о вербовке? Вы правы, мы обратились к вам как к специалисту. И не нужно портить впечатление. Тем более что я готов принести свои извинения за инцидент с майором Бойко. Мы не планировали…
   – Серьезно?
   – Хорошо, я обещаю вам, что в дальнейшем мы не будем предпринимать…
   – Это только разговоры!
   Иван Иванович развел руками:
   – Извините, я просто не успел.
   Иванов достал из кармана своего пальто конверт и протянул его Петрову.
   Петров хмыкнул, принимая конверт.
   – Конфликт улажен? – осведомился Иван Иванович.
   – Если в конверте то, на что я надеюсь и в достаточном объеме – улажен.
   – Знаете, Сергей Сергеевич?
   – Знаю, – тяжело вздохнул Петров, – я циничен. Но, заметьте, со мной легко работать, если перестать заниматься ерундой.
   – И еще с вами очень тяжело общаться.
   – Тогда давайте сведем наш разговор до минимума, – Петров взглянул на часы, – у вас еще есть десять минут.
   – Тогда о главном. Мне нужно, чтобы вы нашли возможность ознакомиться с бумагами, над которыми работал Горяинов. В кратчайшие сроки.
   – Разрешите бегом?
   – Что? – не понял Иванов.
   – Когда конкретно?
   – Максимум – неделя. Если возможно раньше – тем лучше.
   Петров помолчал, потом поднял воротник плаща:
   – Погода плохая, просто ужас.
   – В случае ускорения процесса мы сможем увеличить гонорар.
   – Сделаю все от меня зависящее, чтобы оправдать оказанное доверие. Нужно будет только куда-нибудь спровадить на пару дней своего российского коллегу. Гостя, я бы даже сказал.
   – С ним какие-то проблемы?
   – В смысле, не нужно ли его пристрелить? Не нужно. У моего тезки просто аллергия к воздуху независимой Украины. Он мечтает только о том, чтобы вернуться к своей молодой супруге.
   – Кстати, о российских коллегах, ничего нового? – вопрос был задан небрежным тоном. Настолько небрежным, что Петров поцокал языком.
   – Что-то не так? – спросил Иван Иванович.
   – Я вас уже кажется просил, если у вас возник вопрос, формулируйте его просто и однозначно. Не нужно искать обходных путей.
   – Хорошо, что слышно о совместных действиях российской и украинской сторон?
   – А что, они должны действовать совместно? Шучу, шучу. Завтра утром, на территории России будут брать группу украинцев, воевавших в Чечне. Руководить операцией будет представитель российской стороны. Допросы будут проходить при участии украинской стороны. Все неофициально. Двадцать девятого числа нечто подобное пройдет в отношении группы крымских татар, только на море, в районе Новороссийска. Все.
   – Я хотел…
   – Извините, теперь действительно все, – сказал Петров, – у меня закончилось время.
   От памятника к ним приближалась девушка.
   – Это к вам? – быстро спросил Иванов.
   – Естественно, или вы хотели, чтобы я просто так маячил здесь в ожидании вас? У меня здесь свидание, для любого наблюдателя мы с вами просто знакомые, поболтавшие, пока ко мне не пришла сегодняшняя дама моего сердца.
   Девушка помахала рукой и ускорила шаг.
   – Очень рад был с вами встретиться, – громко сказал Петров, протягивая руку Ивану Ивановичу.
   – До свиданья, – в тон ему ответил Иванов.
   – Людочка, я уже потерял всякую надежду, – почти прокричал Петров, – вы просто садистка. Я ведь мог простудиться. Но что там я, главное – роза могла простудиться.
   Людочка что-то прощебетала, Петров церемонно поцеловал ей руку, вручил розу и взял под локоток.
   Иван Иванович быстрым шагом пересек сквер и подошел к машине, ожидавшей его в переулке. Возле машины оглянулся, словно обдумывая что-то, качнул головой и сел за руль.

 

28 октября 1999 года, четверг, 4-00 по Москве, район российско – украинской границы.
   Когда в купе проводников девятого вагона постучали, Лариса Селезнева проснулась не сразу. Только когда постучали во второй раз, настойчивей, Лариса резко села на постели и только потом открыла глаза. Кто-то из пассажиров, подумала проводница. Ни минуты покоя.
   Стук в дверь раздался снова.
   – Сейчас, – недовольно сказала Лариса, мельком глянула в зеркало и открыла дверь. Только после того, как дверь с шумом отъехала в сторону, Лариса сообразила, что вообще-то сейчас должна была бодрствовать ее напарница, Виктория Егоровна.
   Перед дверью стоял какой-то парень.
   – Чего тебе? – спросила Лариса. Парень был точно не из ее вагона.
   – Можно войти? – с улыбкой поинтересовался парень.
   – Куда?
   – В купе.
   – Чего? – Лариса почувствовала, как краска начала заливать лицо.
   Какой-то хмырь разбудил ее, а теперь несет чушь…
   – Минуточку, – парень достаточно фамильярно толкнул проводницу в грудь, шагнул вслед за ней в купе и закрыл за собой дверь.
   – Ты чего? – потеряв от неожиданности голос, прошептала Лариса.
   – Не насиловать, не бойся, – парень закрыл дверь на замок.
   – Я кричать…
   – А я тебе глотку вырву, сука, – также мило улыбаясь, пообещал парень. – Сидеть.
   Лариса села.
   – Ты тут часто ездишь.
   Лариса не поняла, спрашивал парень или наоборот, констатировал, но на всякий случай кивнула.
   – Очень хорошо. Значит, мы всегда можем с тобой снова встретиться. Так?
   – Ага, – выдавила из себя Лариса.
   – Значит, нам с тобой ссориться не с руки…
   – Да, – торопливо согласилась Лариса, – конечно.
   Она слышала рассказы о нападениях на вагоны. Эти рассказы были очень похожи на слухи, но и на правду они тоже были слишком похожи. Времена такие.
   За дверью послышались шаги, тяжелые, будто что-то перетаскивали.
   – Чтобы мы с тобой не ссорились, красавица, ты сразу после моего ухода все забудешь. Договорились?
   – За-забуду.
   – Очень хорошо. И если до места назначения обнаружишь в вагоне что-нибудь странное – не станешь этого замечать. Ага?
   – Ага.
   Из коридора послышался тихий разговор, слов Лариса не разобрала. Потом Лариса почувствовала, что поезд притормаживает.
   Лязгнула дверь в тамбуре.
   – Мне пора, – снова улыбнулся парень, – а ты лучше не забывай, что я тебе говорил. О своей напарнице не переживай, с ней тоже поговорили.
   Парень вышел, через секунду поезд снова начал набирать скорость – Лариса сидела не шевелясь, глядя на дверь купе.
   Потом пришла Виктория Егоровна, глянула на Ларису испуганными глазами, вздохнула тяжело, но ничего не сказала. Они не стали обсуждать случившегося. Когда к ним заглянула проводница из соседнего вагона и поинтересовалась, отчего это поезд притормаживал, обе недоуменно пожали плечами.
   Поднимая всех пассажиров перед границей, Лариса заглянула и в третье купе, в котором ехали четверо украинцев с заработков. Автоматически предупредив о контроле, Лариса пошла к четвертому купе, потом замерла на месте и с трудом подавила желание вернуться и посмотреть снова.
   В купе были не те, которые сели в Москве. Не те. Похожи, но… Словно во сне Лариса прошла по вагону, разбудив пассажиров в последнем купе, вернулась к Виктории Егоровне.
   – Егоровна!
   – Что?
   – Ты…
   – Что случилось? – лицо напарницы побледнело.
   – Не… не знаю, – слабым голосом сказала Лариса, – может, показалось…
   – Да что тебе показалось?
   – В третьем купе. Там…
   – В третьем? Где эти, с заработков? Что там?
   – Посмотри сама, – Лариса снова села на постель, – посмотри.
   Виктория Егоровна вышла из купе и вернулась через пять минут.
   – Что? – не поворачивая к ней головы, спросила Лариса.
   – Что делать теперь? – простонала Виктория Егоровна.
   – Не те?
   – Другие. Тех я запомнила, когда они вещи затаскивали. Не те. Что ж теперь…
   Лариса тяжело вздохнула:
   – Мне сказали, если я чего в вагоне увижу, чтобы виду не подавала.
   – И мне, и мне сказали. Еще сказали, что у… убьют, если что не так, – Виктория Егоровна всхлипнула.
   – А мы ничего и не видели, – неживым голосом произнесла Лариса. – Ничегошеньки.
   – А если пограничники по документам увидят?
   – А нас это не касается. Не касается – и все тут. Мы у них паспорта не проверяли, – Лариса решительно встала с полки.
   Для нее все встало на свои места. Если тот, кто ей грозил, захочет убить, никто ее не спасет. Лучше промолчать.
   Когда прошли пограничники и таможенники, Виктория Егоровна перекрестилась и облегченно вздохнула.
   Когда поезд остановился на вокзале Города, Лариса открыла дверь вагона и вышла на платформу. Кто-то из пассажиров проходил молча, кто-то прощался. Четверка западенцев из третьего купе, прошла мимо проводницы, не прощаясь.
   Лариса посмотрела им вдогонку и тихонько, одними губами, прошептала: «И не было ничего».

 

   28 октября 1999 года, четверг, 12-00 по Москве, Белгородская область.
   – Я не розумию российскои мовы, – в третий раз произнес Олесь Романчук.
   И в третий раз человек, сидевший за столом напротив него скептически улыбнулся.
   – И ще я вымагаю выклыкаты украинського консула, – сказал Романчук.
   – Извини, брат, я не понимаю по-украински, – с сожалением сказал человек, сидящий за письменным столом.
   Его лица Романчук все никак не мог разглядеть из-за света настольной лампы, бившего в глаза.
   – Я!.. – снова начал Романчук.
   – Ты. Именно ты и твои приятели были задержаны на территории России за участие в незаконных вооруженных формированиях. И чем скорее ты поймешь, что не в твоих интересах разыгрывать из себя недоумка…
   – Я не розумию российскои мовы.
   – И полгода в Надыме ты общался только по-украински? Так?
   Романчук промолчал.
   – Странные вы хлопцы. Поперлись воевать в чужое государство, за людей, которых, по логике, должны не особенно любить… А когда вас подставили, а вас таки подставили, вы разыгрываете из себя комсомольцев на допросе. Смысл?
   – Я не…
   – Знаю, ты не говоришь и не понимаешь русского языка. Тем хуже для тебя. Ты подумай лучше, борец за идею, почему я с тобой уже почти час беседую мягко и ненавязчиво, хотя мог бы применить, скажем, спецметоды. Почему?
   Романчук промолчал.
   – А потому, что я дожидаюсь поступления некоей информации. И вот после этого…
   – Мэнэ будуть шукаты.
   – Искать? Тебя? Ничего подобного. Здесь, в России, тебя никто искать не будет, потому что ты и три твоих приятеля, благополучно прошли пограничную проверку и высадились в Городе…
   Человека прервал телефонный звонок.
   – Да? Все точно? Без проблем? Лады, переходим к основной стадии.
   Телефонная трубка легла на аппарат.
   – Такие вот дела, пан Романчук. Оказывается, что в Городе ваша четверка посетила кафе, там произошла стычка. Все вы четверо задержаны как свидетели и с вас сняты свидетельские показания. Теперь уже совершенно точно вы находитесь в Украине, и если с вами там что-нибудь случится, в России искать не будут. Может, избежим излишних… э-э… неприятностей?
   – Я не розумию по российськи.
   – Жаль. У меня просто нет выбора. И я тебе скажу честно, то, что я с тобой разговариваю, уже есть большая ошибка. С такими, как ты нельзя говорить, как с людьми. Таких как ты нужно уничтожать.
   – Я не розумию…
   – Не получится, – сказал человек за столом. – И поймешь, и заговоришь.
   Романчук продержался полтора часа. Потом заговорил. Как, впрочем, и остальные члены его группы. Выбора у них не было.

 

28 октября 1999 года, четверг, 12-00 по Киеву, Город.
   Человек сам кузнец своего счастья. И чтобы этого самого счастья добиться, не нужно зарабатывать миллион или лезть на вершину горы. Достаточно просто подойти к книжному стеллажу, наклониться и отключить телефон.
   Я понимаю, что такая моя нелюбовь к телефонам похожа на прогрессирующую шизофрению, но ничего не могу с собой поделать. Это превращается просто в муку, когда в любой момент ты можешь услышать неприятную новость, или голос человека, которого ты никогда не собирался слушать.
   Я это понял еще тогда, когда был женат и жил в доме у тещи, а с тех пор, как у меня в моей собственной квартире появился телефонный аппарат, это стало просто наваждением.
   Это словно жить в коридоре. В самый неподходящий момент кто угодно может пройти и на ходу сообщить любую гадость. А у нас, творческих людей, очень тонкая и чувствительная натура. Мы не можем работать, когда нам кто-нибудь сбивает настроение. Мы должны быть окружены как минимум, тишиной и покоем.
   Мои родственники это поняли. Вернее, отношение ко мне, как… Как к больному, страдающему человеку, сложилось не сразу. Вначале, в течение развода и сразу после него, меня действительно старательно обходили, боясь, не дай бог, задеть.
   Потом я уехал в Одессу и вернулся через полгода… не в лучшем состоянии, чем уезжал.
   В жемчужине у моря мне показалось, что можно начать новую жизнь. Я даже собрался жениться…
   А потом выяснилось, что возможность новой жизни мне только показалась. Померещилась…
   Я одернул себя. Не хватало только сейчас предаться печальным воспоминаниям и снова начать себя жалеть. Это запретные воспоминания.
   Мне нельзя сейчас сидеть и пускать сопли. Мне нужно сейчас сесть за компьютер и решить, наконец, как именно Россия может начать войну с Украиной и что из этого выйдет. Или это Украина начнет войну с Россией.
   Карту Украины я на всякий случай со стола убрал. Мне сейчас не нужны топографические подробности. Мне нужна идея. Вернее, идею вчера я уже зацепил и даже успел ей сделать первое кровопускание.
   Этот вариант я для себя назвал Вторым крымским. И он был похож на первый крымский. Только почетное право начать, в нем было предоставлено татарам во главе со своим непримиримым Меджлисом.
   В один прекрасный день, скорее всего в день насильной депортации крымских татар, во время митинга, грянет, скажем, взрыв на площади, среди митингующих. Или кто-нибудь стрельнет из толпы по милицейскому оцеплению. Или бросит бутылку с бензином. Или…
   В общем, появятся жертвы, и можно будет смело обвинить власти в пособничестве террористам и потребовать сместить Крымское правительство. Причем, требование будет составлено в такой форме и будет содержать такие пункты, которые никто в мире не сможет выполнить.
   На следующий день на улицы снова выйдут люди. И их станут, естественно, разгонять. Если их не станут разгонять, то найдется кто-то, кто опять спровоцирует столкновение. Лучше всего с кровопролитием.
   Естественно, будет введено чрезвычайное положение. Потом… Потом украинские войска начнут рано ими поздно наводить порядок, потому, что все силы, озабоченные национальным возрождением и территориальной целостностью Украины, постараются принять участие в сохранении этой целостности.
   Мне уже доводилось слышать самодеятельную песню, в которой звучали жизнеутверждающие слова о том, что «от Карпат до Перекопа два перехода БТР».
   И начнется геноцид. То ли украинцев против крымчаков, то ли татар против украинцев или даже всего русскоязычного населения Крыма.
   В этом месте я притормозил. Это конечно достаточно круто, но выходило, что, борясь за независимость Крыма от Украины, татары начнут гонять русскоязычное население. И снова мусульмане против христиан. И снова появляется возможность ввести миротворцев из НАТО, и снова во всех смертных грехах будут обвинять христиан.
   Этот замечательный сценарий вызрел у меня вчера. Вчера. И вчера же я задумался о том, а что, собственно, в этом сценарии для моей книги. Ведь война, если и получалась, то не российско-украинской, а сугубо гражданской.
   А гражданскую войну нам не заказывали.
   Значит, нужно подумать.
   Крымский вариант, дубль три.
   Если исходить из нынешних реалий, то… Если исходить из нынешних реалий, то…
   Меня замкнуло на этой дурацкой фразе. Закоротило. И ведь крутится что-то в голове. Крутится.
   Стоп.
   Сейчас мы имеем войну в Чечне. В смысле, что имеют ее россияне. Но, если верить средствам массовой информации, в Чечне сейчас набираются боевого опыта хлопцы из Украины и парни из Крыма. На это указывалось особо.
   То, что сейчас этим ребята воюют на одной стороне, вовсе не значит, что у них теперь любовь до гроба. Если их вывести из Чечни и поручить резать друг друга, то они и сами резать начнут, и других научат. Значит, материал мы имеем. Только запалить осталось. Дальше.
   Когда мои мысли начинают течь быстро, мне остается только успевать вовремя колотить пальцами по клавиатуре компьютера, а потом, когда поток иссякает, с некоторым удивлением читать то, что получилось.
   В и на этот раз, перечитывая набранное, я с удивлением обнаружил, что крымские татары могут совершенно спокойно перенести боевые действия против российских войск на территорию Крыма.
   Мысль вначале мне показалась несколько экстравагантной. Потом… Потом мне показалось, что в ней есть некоторый смысл.
   Несколько групп крымских татар выводятся из Чечни и отправляются на родину. Вслед за ними, или навстречу им, из Чечни, или из Турции, а, может, из украинских складов, поступает оружие. И это оружие начинает использоваться против баз Черноморского флота.
   То там взрыв, то там выстрел или поджог. Долго это безнаказанно продолжаться не сможет. Российская сторона потребует от украинской наведения порядка на территории Крыма и введет в действие меры по обеспечению безопасности своих баз.
   Севастополь, город русских моряков, нужно будет жестко контролировать. Установить блок-посты на въезде. А Украина не будет приветствовать такое на своей территории. Но нападения будут только на россиян. И кто-нибудь, на самом верху Украины, вспомнит, что размещение чужих военных баз на территории Украины вообще противоречит Конституции. А, значит, нужно и даже можно будет потребовать, чтобы Россия, раз она такая плохая и принесла свою внутреннюю войну на территорию Украины, в Крым, должна из Крыма убраться ко всем чертям.
   Теперь вопрос – а уберется ли ко всем чертям из Крыма Россия после этого требования? Или начет накапливать силы. Ну, а далее, смотри, как говорится, вариант номер один.
   Вот такие вот крымские войны получаются.
   Как хорошо, что все это происходит только в моем больном воображении. И кстати, тут есть очень симпатичная шкурная возможность. Если боевые действия будут разворачиваться в Крыму, то понятно даже и ежу, что нужно ехать в Крым для знакомства с местностью. Для близкого и, что самое важное, длительного знакомства. Летом. В крайнем случае, весной.
   Хотя заказчик, кажется, хотел, чтобы все было закончено до выборов российского президента.
   Я вылез из-за письменного стола и, не одеваясь, вышел на балкон. Глянул вниз, на стоянку. Стоит. На стоянке, как и положено, стоит автомобиль. Тот самый автомобиль. С тем самым, наверняка, мужиком в салоне. Мужик ждет моего выхода, чтобы снова составить мне компанию.
   Но я сегодня не особенно настроен на прогулки по городу. Я сегодня настроен… А черт его знает, на что именно я настроен. Работать, кажется, я уже не хочу.
   Я хочу повидать Алиску, тем более, что я вчера обещал ей перезвонить. Не давши слова, крепись, а давши – держись.
   Пришлось включить телефон, и он не мог не воспользоваться моментом.
   – Да, – сказал я в телефонную трубку.
   – Саша, ты? – голос в трубке был отдаленно знакомый, но трудно определяемый.
   – Я.
   – Это я, привет.
   – Привет, – ответил я, прикидывая, кто это может быть.
   – Чего ты мне вчера не перезвонил? Я ждал.
   Вчера. Перезвонил. Мой взгляд упал на листок бумаги возле телефона. Маминой рукой было написано «Репин» и приписано рядом «после 23-00».
   – Привет, Сергей. Я был занят. Что стряслось?
   Что-то должно было стрястись, иначе этот странный звонок Сергея Репина, независимого журналиста, не имел никакого логического объяснения.
   – Ты сейчас занят? – спросил Репин.
   Это становится традицией, спрашивать у меня, занят ли я. Еще и работу, не дай бог, предложит. Это будет обидно. От работы я бы не отказался. Но от работы, предложенной Репиным, я откажусь наверняка.
   Как там в поговорке? Не стал бы работать с ним на одном квадратном километре. Это если мягко выражаться.
   – Мы сегодня проводим небольшое мероприятие для журналистов…
   – Кто мы?
   – Я и одна общественная организация.
   – Я не журналист, уже давно.
   И твоими стараниями в том числе, чуть не добавил я.
   – Это может быть интересно, – сказал Репин, – потом будет фуршет.
   – Я не пью.
   – Приезжай в любом случае. Посмотришь на людей, пообщаешься. Есть разговор, не по телефону.
   Естественно, не по телефону. Я как поднимаю свою телефонную трубку, перед глазами сразу встает картина из итальянского фильма «Я боюсь». Кто-то болтает по телефону, а серьезные люди сидят в наушниках возле магнитофонов и этот разговор пишут… пишут…
   – Сегодня, в четыре часа. Дворец труда, двадцатый подъезд. Знаешь где?
   – Знаю, – ответил я.
   – Ждем.
   – Ждите, – сказал я коротким гудкам в телефонной трубке.
   Никуда я не пойду… Хотя…
   Нет, я пойду. Я обязательно пойду. Я давно обещал Алиске развлечение. А что может быть занятнее чем местные независимые журналисты, собранные в одном месте и в одно время. Да еще в предвкушении фуршета.
   Я набрал номер телефона Алиски.

 

28 октября 1999 года, четверг, 13-15, Москва.
   Экран системы охраны мигнул и погас. Охранник, оторвавшись от кроссворда, несколько раз стукнул ладонью по монитору. Это был скоре жест эмоциональный, выражавший отношение охранника к тому, что вот уже три дня подряд камеры наружного наблюдения ведут себя как попало, выходят из строя по несколько раз за день.
   Охранник отложил в сторону газету, оглянулся на приоткрытую дверь комнаты, откуда доносилась музыка. Попросить кого-нибудь из компьютерщиков глянуть, что там с оборудованием? В принципе, по инструкции, нужно было немедленно позвонить и вызвать ремонтника и кого-нибудь на усиление охраны.
   До вчерашнего дня именно так и поступали. Вчера, после очередного сбоя оборудования, было неофициально разрешено не устраивать в случае ерундовской поломки военные игры.
   С этим охранник был согласен. Кто мог покушаться на трех пацанов и девчонок, которые целыми днями сидели перед компьютерами, делая перерыв только на то, чтобы сбегать за пивом в соседний магазин?
   Ни денег, ни еще чего ценного в двухкомнатной квартире, переоборудованной под офис, не было. Разве что компьютеры. Охранник почесал щеку.
   Компьютерщики обычно работали с «дебильниками» на ушах, врубив звук на полную мощность, так что докричаться до них было невозможно. Нужно было встать с удобного, обтянутого искусственной кожей кресла. И еще не факт, что пацаны согласятся.
   Нужно попробовать, решил охранник, в крайнем случае, можно будет позвонить начальству. Охранник встал с кресла, поправил ремень с кобурой. Потянулся. И заметил краем глаза, что входная дверь медленно открывается.
   Этого не могло быть. Открыть ее можно было только изнутри, с места охранника, или специальным ключом, который был только у начальника охраны всей фирмы, в головном офисе. Дверь открывалась неторопливо.
   Если бы она распахнулась, охранник скорее всего отреагировал бы на это, по крайней мере, попытался вытащить пистолет. А так он спокойно смотрел на открывающуюся дверь. Потом запоздало мелькнула мысль, что это проверка. Что вот сейчас войдет начальник охраны и сделает вливание за то, что не было проявлено рвения в выполнении инструкции.
   Охранник успел шагнуть к двери. И через секунду умер. Пуля попала ему в лицо, между глаз, и, раздробив затылок, ударила в стену, покрытую жидкими обоями.
   Охранник умер еще до того, как тело его упало на пол. Три звука прозвучали в коридоре, один за другим, щелчок затвора бесшумного пистолета, легкий звон стрелянной гильзы, ударившейся о спинку стула для посетителей и глухой удар мертвого тела о пол, покрытый темно-зеленым синтетическим паласом.
   В коридор вошли двое. Один из них, тот, что стрелял, осторожно заглянул на кухню, в туалет и ванную. Второй, пониже ростом, остался стоять в коридоре, аккуратно прикрыв входную дверь и держа под прицелом двери комнат.
   Высокий бесшумно прошел вдоль стены коридора, заглянул в маленькую комнату, в которой хранились архивы. Там никого не было. Все были в большой комнате.
   Заглянув в щель, высокий обернулся к стоявшему возле входа и показал четыре пальца, прижав большой палец к ладони. Чуть шире приоткрыл дверь, прицелился, поддерживая правую руку левой.
   Нажал на спуск. Потом еще раз. Затем три раза подряд. Быстро вошел в комнату. Еще трижды звякнули гильзы, покатившись по полу.
   Кровь охранника сильно не растекалась, впитываясь сразу в палас, превращая его из темно-зеленого в коричневый. Только попавшая на стену кровь оставалась ярко-красной.
   Высокий вышел из комнаты через три с половиной минуты, пряча в карман куртки пакет.
   – Все? – спросил стоявший у двери.
   – Еще архив.
   – Время.
   – Еще две минуты.
   Высокий вошел в архив, уверенно выбрал несколько папок из шкафа, достал из ящика стола упаковку дискет, положил коробку в боковой карман.
   – Уходим.
   На пороге высокий задержался. Вернулся к столу охранника и аккуратно положил пистолет на газету с нерешенным кроссвордом. Подождал, пока не засветился снова монитор слежения, и вышел, прикрыв за собой дверь.

 

 28 октября 1999 года, четверг, 16-00 по Киеву, Город.
   Как всегда Алиска подставила для поцелуя щеку так, что я неминуемо должен был чмокнуть ее в ухо, как всегда я в последний момент успел отклониться в сторону и, как всегда, поцелуй получился смазанный.
   – В следующий раз – поцелую в ухо, – традиционно пригрозил я, и Алиска, опять таки традиционно, тяжело вздохнула.
   Ритуал был выполнен и можно было переходить к делам насущным.
   – Куда мы идем, – поинтересовалась Алиска.
   – В зоопарк.
   – Не хочу, – капризно протянула Алиска.
   – Не в тот, в другой. Там будет интересно.
   – С хищниками?
   – В основном, с гадами. Но могу гарантировать шакалов пера и гиен ротационных машин. И голубого экрана.
   – Может, не надо?
   – Надо, – решительно оборвал я Алиску. – А я тебе за это куплю шоколадку. Хочешь шоколадку?
   – Нет, – быстро ответила Алиска, – только не шоколад.
   И мы засмеялись.
   Время от времени Алиска попадает под мою раздачу сладостей. И тогда для нее начинаются тяжелые дни. Естественно, когда у меня были деньги.
   Неизгладимый след в наших отношениях и алискиных кондитерских предпочтениях оставил день, в который, дожидаясь Алиску возле лотков с конфетами, я скупил по одному батончику всех имевшихся видов. Потом прошел по остальным лоткам и пополнил коллекцию.
   После чего, вначале предложил Алиске на выбор все, что она захочет, а потом весь день скармливал ей батончики.
   Сейчас настал черед шоколадок, с орехами и изюмом. Алиска имела неосторожность две недели назад при мне сделать свой выбор.
   – Только не шоколадку.
   – Хорошо, ты пока решай, что именно ты хочешь, на ходу. Мы уже опаздываем.
   – Зоопарк в другой стороне, – напомнила Алиска.
   – Мой зоопарк находится во Дворце труда. Двадцатый подъезд.
   – Снова профсоюзы?
   Дворец труда с еще незапамятных советских времен был резиденцией Областного Совета профсоюзов. И у меня в связи с этим, были в свое время разборки с профсоюзными лидерами. История была долгая, мало смешная, Алиске пришлось в ней также принимать участие. С тех пор у нее аллергия на профсоюзных боссов. Это была одна из первых иллюзий, потерянных ею в результате занятий журналистикой. Потом были и другие.
   – Ни в коем случае, профсоюзы сегодня нам не грозят. Сегодня нам грозит фуршет и журналистская тусовка.
   Алиска недоверчиво вздохнула.
   Оказалось, что мы были оба правы.
   Да, были журналисты. Да, был фуршет. Но, как оказалось в результате, все это было затеяно с целью создать новое, почти профсоюзное объединение журналистов.
   – Что я говорила? – победно спросила Алиска после того, как мы прослушали пятнадцатиминутное выступление известного городского журналиста Сергея Репина.
   Краткое содержание сводилось к тому, что журналистов у нас в стране, к сожалению, не ценят, как положено. Журналисты в нашей стране работают в нечеловеческих условиях, наших журналистов не допускают к информации, в следствии чего, наши журналисты не могут выполнить свое предназначение – нести в народ разумное, доброе и вечное и осуществлять функции четвертой власти.
   – Как говорит! – восхитился шепотом Олег Костин, сидевший слева от меня в последнем ряду.
   – Поет, – согласился я, и только тогда Костин меня заметил.
   – Привет!
   – Привет.
   – Опять пасквиль пишешь? – снова шепотом спросил Костин.
   – Не-а!
   – А работаешь где?
   – В Ка-ра-ган-де, – по слогам тоже шепотом продекламировал я.
   – Хорошее место. И как – кормят?
   – Как на убой, – похвастался я и осекся.
   Людям с мерзкой привычкой влезать в неприятные истории лучше так не шутить. Не так давно я завел себе привычку отвечать на вопросы «за жизнь» очень высокопарной фразой: «Я живу одной жизнью со своей страной!» И еще ни один любопытный не поздравил меня с хорошим положением дел.
   Место рождение человека, судя по всему, определяется его кармой в предыдущей жизни. Смущало только одно – где же целых пятьдесят два миллиона человек успели так провинится?
   Слово взял представитель общественно-политического фонда «Единение», некто господин Аскеров. Из его краткого выступления следовало, что потрясенные несправедливым отношением к украинским журналистам, он и весь фонд в его лице решили помочь этим несчастным журналистам в их борьбе за свободу слова, свободу совести и вообще за свободу.
   – Ты обратил внимание, – Костин наклонился ко мне, – даже наш с тобой бывший шеф нашел время прийти на мероприятие.
   – Где?
   – Во-он, в первом ряду!
   Действительно, Вадим. Мой незабвенный главный редактор в незабвенных «Еженедельных ведомостей». Факт присутствия Вадима резко поднял в моих глазах значимость мероприятия.
   Значит, тут не без выгоды. Просто так Вадим никуда не пойдет, тем более что он сейчас активно участвует в предвыборной кампании одного из кандидатов в президенты.
   И большую часть времени расходует на то, чтобы с максимальным удовольствием потратить деньги кандидата в казино и паре-тройке кабаков.
   Лицо Вадима цветом здорово напоминало грим сеньора-помидора из сказки. Но, тем не менее, он сидел в первом ряду и слушал ораторов.
   – Это еще надолго? – спросила Алиска.
   – Информации не имею, – я тронул Костина за локоть и спросил у него, – на сколько мероприятие?
   – Не больше часа, вместе с фуршетом. В пятнадцать минут шестого – презентация выставки. Опять-таки с фуршетом. И все хотят быть там.
   – Еще минут пятнадцать болтовни, а потом выпили-закусили-разбежались.
   Снова взял слово Репин и сообщил, что организация, собственно, уже создана, называется, как и следовало ожидать, «Четвертая власть», а всех присутствующих приглашают немедленно в нее вступать. Затем были прочитаны координаты для связи. Ни я, ни кто-нибудь другой, насколько я мог заметить, телефона не записывали.
   Либо не собирались звонить, либо уже знали эти телефоны. Я, например, звонить не собирался.
   – После краткой команды, все страждущие двинулись к двум сдвинутым вместе столам, на которых среди тарелок с бутербродами и разрезанными на четвертинки апельсинами стояли бутылки с водкой и вином.
   – И обрати внимание, – назидательно сказал я Алиске, – на бутылки. Ничего не замечаешь?
   Алиска пожала плечами.
   – Ни на бутылках, ни возле них нет пробок, что говорит о большом опыте устроителей мероприятия. Угадай, почему?
   – Почему? – немедленно спросила у меня Алиска, не задумавшись ни на секунду.
   – Я у тебя спрашиваю.
   – У меня? – Алиска сделала большие глаза, потом посмотрела на фуршетствующих журналистов.
   Водки на столе было немного, наливали и опрокидывали ее быстро. Людям было некогда особенно рассусоливать за этим столом. Людям нужно было бежать к другому столу. Вот что значит профессионалы.
   – Я поняла, – серьезно сказала Алиска.
   – Что?
   – Никто не сможет стырить бутылку со стола. Придется пить на месте. Угадала?
   – Пять баллов.
   – Ну, не зря я общаюсь с великим писателем…
   – С крупным, – привычно поправил я. – С крупным.
   – Саша! Рад тебя видеть! – Репин двигался ко мне навстречу, улыбаясь и протягивая руку.
   Был у меня соблазн руку проигнорировать. Но если бы я не подал ему руки, то в следующий раз, чтобы быть последовательным, нужно было бить ему рожу. А рукоприкладство, во-первых, не наш метод, а во вторых, наказуемо в уголовном порядке. А садится из-за дерьма – себя не уважать. И я пожал руку. И даже улыбнулся.
   – Я пойду съем апельсин, – сообщила Алиска.
   – Смотри, чтобы тебя не затоптали, – посоветовал я.
   Репин проводил Алиску взглядом:
   – Это твоя новая?..
   – Чем обязан за приглашение? – если я захочу с кем-нибудь обсуждать наши отношения с Алиской, то Репин не будет в первой тысяче кандидатов на разговор.
   – А Татьяна сейчас где?
   – В Киеве. Она сейчас работает в крутом журнале. Зарабатывает много денег, замужем. Более интимных подробностей не знаю. Это все что ты хотел у меня спросить?
   С Татьяной мы в разводе уже четыре года. Почти четыре года. Но постоянно кто-то задает вопросы о моей бывшей жене, а, получив ответ, цокает головой и говорит о том, как ему жаль, что наш брак…
   – Так жаль, – без тени печали в голосе начал и Репин, глядя мне в глаза, – ваша семья…
   Чего они все добиваются? Чтобы я бросился на грудь, разрыдался и стал кричать, что мне и самому невыносимо больно и жалко, что я ночи не сплю, вспоминая теплые дни семейного счастья? Так я уже не вспоминаю. И сплю по ночам почти спокойно, если не считать моего дежурного ночного кошмара. Время, как ни банально это звучит, действительно неплохо зализывает раны. Шершавым ядовитым языком.
   Или не зализывает, а прижигает… Или просто отвлекает от боли старой болью новой. Или…
   – Как это вы?.. – успел произнести Репин, прежде чем рассмотрел, наконец, выражение моего лица.
   Он закашлялся дипломатично, потом зачем-то оглянулся по сторонам:
   – Я слышал, ты сейчас без работы…
   – Информация устарела.
   – Да? И где ты сейчас трудишься?
   – Дома.
   – Снова книгу пишешь?
   – Снова книгу.
   – Молодец, – Репин чуть раздвинул уголки губ, изображая радость по поводу моей продолжающейся литературной деятельности. – Я, кстати, читал твою книгу…
   – Молодец, – сказал я, надеюсь, противным голосом.
   – Нет, почему же, мне даже понравилось. И, кстати, я хотел поговорить с тобой и по этому поводу…
   Я чуть не засмеялся. Таким громким, истерическим смехом, с небольшими вкраплениями безумия. И этот тоже хочет поговорить по поводу моей книги, моего несчастного романа. Весь мир начал вращаться вокруг великого писателя Заренко, даже персонажи и прототипы не усидели в своих теплых убежищах и ломанулись кто куда. И даже умирать начали, послав мне предварительный привет.
   – Хочешь мне предложить работу? Сделать заказ на новый роман? – ляпнул я снова сгоряча и поперхнулся.
   Было бы очень забавно, если бы вдруг Репин кивнул головой и предложил бы взять и написать книгу о войне между Украиной и Россией. Вот что бы я тогда сделал?
   – Нет, я хотел с тобой переговорить об одном интересном проекте… Информационном, – глазки Репина блуждали, словно он отслеживал полет мухи у меня над головой.
   Алиска не так давно выкопала в одной из книг информацию о том, как определить по направлению взгляда собеседника, врет он или говорит правду. Я постоянно забывал, влево вверх, или вправо вверх смотрит лжец, но судя по движению глаз Репина, в любом случае он врал процентов на пятьдесят. Или собирался соврать. Вот если он сейчас потрет нос…
   Репин почесал кончик носа указательным пальцем, и я чуть не засмеялся. Такой жест психологи называют синдромом Пиноккио, и свидетельствует этот жест все о том же – врет Репин. Вернее, собирается соврать и прикидывает, как бы удачнее слепить свою ложь.
   – Мы… Я задумал создать нечто вроде общей базы данных… Э-э… Нечто вроде бюро журналистских расследований…
   Я молча рассматривал лицо Репина. Я не собирался помогать ему раскручивать путанную нить его мыслей. Мельком глянул на Алиску возле стола. Там все в порядке, она кушает апельсин и разговаривает… Черт, она разговаривает с Сапожниковым. Как это я не рассмотрел сразу своего хорошего знакомого. Сейчас он что-то горячо говорил Алиске, она раз или два взглянула на меня, значит, говорит Игорь обо мне. О том, что я не являюсь на встречу с ним…
   – Понимаешь, – продолжил Репин, – на журналиста сейчас можно плюнуть и не обращать на него внимания. А если мы соберем информацию о…
   – О ком?
   – Ну, вот например, твою информацию о профсоюзах и по криминалу…
   – Я давно не занимаюсь ни криминалом и профсоюзами…
   – Но ведь архивы и источники информации у тебя остались? Мою информацию о депутатах, там, о наших газетных и телевизионных магнатах…
   Я устало вздохнул:
   – Магнатах Города?
   – Не только. Вот у тебя наверняка что-нибудь осталось на «Теле-газету». Это ведь они тебя кинули? Неужели не хотелось расквитаться?
   – Заместитель командира взвода Юра Крылов в таких случаях говорил: «Можешь набрать в рот дерьма и плюнуть мне в лицо».
   – Не понял.
   – Можно, конечно, только потом рот не прополощешь. Дерьмом вонять будет.
   – Это ты о чем?
   – Ты хочешь собрать информацию, накопать компроматов, потом что? Продавать? Шантажировать? Что потом?
   – Мы сможем отстаивать…
   – Мы не на митинге.
   – Хорошо, не на митинге, – взгляд Репина наконец остановился, – мы сможем действительно стать властью.
   – Замечательно. Великолепно, – я почувствовал, как злость подступила к горлу, – стать властью? То есть, прийти к нужному человеку и припугнуть его компроматом? Такая власть? А если он не испугается? Вы все это будете писать о нем на заборах? Или выкрикивать на улице?
   – Мы будем это публиковать…
   – Где? В газетах? А кто вам позволит использовать чужие газеты в своих целях? У владельцев есть свои интересы. Им проще получить с провинившегося немного денег из рук в руки. А если, не дай Бог, вы решите наехать на политического деятеля, так он еще и газету прикроет. Или ты не знаешь, как это делается? Налоговая, пару исков в суд, арест на помещение, пожарная охрана, наконец, все опечатает.
   – У нас найдется… – Репин оглянулся через плечо, в сторону представителя фонда «Единение», рефлекторно оглянулся, как оглядывается в трудную минуту слабый человек на сильного защитника.
   – У вас найдется «крыша»? Которая возьмет на себя святое дело вашей защиты и обеспечения? И ради чего? Ради ваших красивых глаз? Или ради единения всех демократических сил? И кстати, – я сделал паузу, чтобы вдохнуть воздух и медленно выдохнуть, – почему «Единение»? Что за убогость мысли? Фаланга, легион, фашизм, «миллион плеч, друг к другу прижатые туго» – и каждый новый урод норовит снова с кем-нибудь тесно сжаться и попросить деньги у доброго дяденьки. Хренова независимая пресса.
   – Слушай…
   – Нет, это ты послушай! Я не знаю, получится что-нибудь у тебя или нет. Если тебя покупают действительно богатые уроды – некоторое время ты продержишься на плаву. Чтобы скупить украинскую прессу и нанять всех украинских журналистов – много денег не понадобится. Но только не вы будете хозяевами. Не вы, а те, кто вас купит. Вернее, перекупит. Ведь вы… – мне пришла в голову мысль, и я осекся на мгновение, – ведь мы – уже куплены. И мечтаем мы не о свободе слова, а свободе это слово продавать. И не нужно мне грузить высокие слова о невостребованности украинской журналистики.
   Мы, и ты, и я – слишком дешевы. Киевские – чуть дороже. Московские – еще немного дороже. Но все мы стоим на панели и ждем, когда нас трахнут за деньги. И еще ужасно радуемся, когда находится не брезгливый клиент. Но знаешь, что самое противное в бизнесе проституток и наркоманов?
   Репин, что называется, «съехал с базара». Он наверняка не ожидал такой истерики со стороны своего собрата по перу. Он уже не пытался меня перебить, а когда я задал ему вопрос, просто покачал головой, снова оглянувшись назад.
   – Не знаешь? Самое мерзкое в нашем с тобой бизнесе, что мы не просто продаемся, мы еще подталкиваем к этому других. Чтобы нам не было так обидно, увидев вдруг чистенького, не продажного. Ты, милый, решил сделать карьеру? Решил из шлюхи стать сутенером? Флаг тебе в руки. Только не лезь с этим ко мне. Договорились?
   – Да, – выдавил Репин.
   – И если я после сегодняшнего нашего разговора вдруг обнаружу, что пошли по городу слухи обо мне, или сплетни. Пеняй на себя.
   – Я…
   – Ты, – перебил я вялую попытку Репина, – именно ты, господин Репин. Если ты меня не понял и все-таки дашь волю языку, я тогда вспомню о своих связях. И пороюсь в своих компроматах на тебя. Все понял?
   Репин кивнул.
   – Свободен.
   Я легонько отодвинул Репина с пути и, не торопясь, проследовал к столу с закуской. Вернее, к столу, на котором еще пятнадцать минут назад была выпивка и закуска.
   – Алиска, нам пора, – сказал я.
   – Александр? – телевизионщик Сапожников стремительно обернулся ко мне. – Вы меня без ножа режете, Александр. Я не могу с вами связаться…
   – А со мной лучше не связываться, – с мрачным видом буркнул я, – Алиска, нам пора.
   – Александр, мы ведь с вами договорились. А теперь что? Теперь мой крик, словно глас утопающего в пустыне!
   – Где? – восхищенно переспросила Алиска.
   – В пустыне, – у Игоря Сапожникова уникальная привычка городить из великого и могучего русского языка совершенно нетривиальные конструкции. Причем, сам Игорь абсолютно уверен, что говорит он правильно. И даже не пытается быть остроумным.
   – Игорь, – как можно вежливее сказал я, – у меня сейчас слишком мало свободного времени для того, чтобы заниматься телевизионным проектом, каким бы оригинальным он ни был. Некогда.
   – Но, Александр…
   – Нам некогда, – мило улыбнувшись, подтвердила мои слова Алиска, – к нам обратились из Москвы с просьбой подготовить сценарий для ОРТ.
   – Для НТВ, – поправил я Алиску.
   – Как, и для НТВ тоже?
   – А я тебе разве не говорил?
   – Нет, – обиженно сказала Алиска, – мне всегда все новости достаются в последнюю очередь. Я обиделась и ухожу.
   Сапожников ошалелым взглядом проводил гордо удаляющуюся Алиску, потом жалобно, снизу вверх, посмотрел на меня, но я не дал ему шанса приступить к расспросам.
   – Извини, как видишь, личные проблемы. Пока. Я перезвоню, если будет возможность.
   – До свидания, – протянул Игорь.
   Алиску я нагнал на ступеньках.
   – Спасибо, выручила. С меня…
   – Только не шоколадка, – быстро поставила условие Алиска.
   – А что?
   – Информация. О чем это вы так страстно говорили с тем милым учредителем «Единения». И, кстати, каким зверем он был в вашем зоопарке?
   – Козлом.
   – Не оригинально.
   – Ну, хорошо, поправился я, – кандидатом в козлы. Если ты еще помнишь, то отару баранов всегда возглавляет козел. Господин Репин очень хочет стать таким козлом. Ему только баранов не хватает. Вот он и обратился ко мне.
   – Ну да, – с пониманием кивнула Алиска, – а вы ведь не баран, вы – овен.
   – Огненный, притом.
   – И все-таки, – напомнила Алиска, – в чем было дело сегодня. И какие проблемы у вас возникли вчера? Я жду.
   Мы вышли из подъезда. Снова начал накрапывать ледяной дождик. Алиска щелкнула зонтом.
   Мы прошли всего метров двадцать, как Алиска потянула меня за рукав и тихо сказала:
   – Странно, когда мы шли сюда, за нами двигался один тип. Сейчас он снова идет следом.
   Я оглянулся и, встретившись взглядом с Топтуном, вежливо кивнул. Потом обернулся к Алиске и тяжело вздохнул:
   – Вот именно об этом я и хотел тебе сказать.

 

28 октября 1999 года, четверг, 16-15, Москва.
   Сосновский приехал без приглашения и позвонил уже из вестибюля.
   – Добрый день, Виктор Николаевич. Да. Очень добрый день, – скороговоркой сообщил он Виктору Николаевичу с порога кабинета.
   – Здравствуйте, Владимир Аркадьевич, проходите, присаживайтесь, – Виктор Николаевич даже не сделал вида, что очень рад видеть неожиданного посетителя.
   – Вы уже слышали о происшествии? – поинтересовался Сосновский.
   – О каком именно?.
   – О моем, естественно.
   – Надеюсь, не была обнародована видеозапись с человеком, похожим на вас, и парой-тройкой проституток?
   – Что? А, шутка, понимаю. Нет. Не пленка. Лучше бы уж проститутки… – Сосновский покачал головой, – у вас не найдется чего-нибудь выпить?
   – Коньяк устроит? – Виктор Николаевич вынул из тумбы письменного стола початую бутылку и рюмку.
   – Устроит. Естественно, устроит.
   – Только ни закуски, ни партнера я вам предложить не смогу…
   – Ничего, ничего, – Сосновский налил полную рюмку, выпил, налил еще.
   Виктор Николаевич ждал. Визит Сосновского был неожиданным и совершенно некстати. Подождав, пока Владимир Аркадьевич примет еще одну порцию коньяка, Виктор Николаевич напомнил:
   – Вы что-то говорили о происшествии…
   – О происшествии… О несчастьи! О катастрофе! Ваше здоровье! – Сосновский выпил еще рюмку. – О трагедии!
   – Уважаемый Владимир Аркадьевич, я не хочу показаться невежливым человеком, но я очень, действительно очень занят. И либо мы перейдем к сути вашей трагедии, либо я вынужден буду.
   – Хорошо, извините, – Сосновский отставил в сторону рюмку, – сегодня неизвестные напали на одно из подразделений консалтинговой фирмы. Несколько человек убито.
   Не смотря на то, что Сосновский сделал паузу, Виктор Николаевич даже не попытался задать вопрос. У него было твердое правило не подыгрывать сценарию разговора, предложенному собеседником. Любым собеседником.
   – Да, – после паузы сказал Сосновский, – консалтинговой фирмы. Моей консалтинговой фирмы.
   – Я сожалею…
   – Вы сожалеете! Знаете, сколько народу может пожалеть об этом налете?
   – Вы об убитых?
   – При чем здесь убитые? Бог с ними! Украдены архивы. Мои архивы! Вы понимаете?
   – Пока еще не совсем. Чтобы начать сопереживать вашему горю, я должен иметь немного более полную информацию. Что за архивы?
   – Информацию? Да, конечно! Информацию. Да. Именно информацию у меня и украли. Не на меня. На многих очень и очень важных людей в нашей стране. И не только в ней.
   – Компромат?
   – Дался вам этот компромат! – Владимир Аркадьевич пожал раздраженно плечами. – Не компромат, а конфиденциальная информация, значительно облегчающая переговоры. Да.
   – И теперь эта… информация попала в чужие руки?
   – Да, в чужие. И что эти руки с ней сделают, мне даже страшно представить. Честно. – Владимир Аркадьевич закатил глаза, показывая, как именно он волнуется.
   – И при чем здесь я? – поинтересовался Виктор Николаевич. – Для этого существует много разных структур…
   – Господи, да неужели вы не понимаете! Если я скажу кому-нибудь, что именно пропало, то начнутся гонки не в поисках похитителей, а за этими материалами. И кроме этого, я думаю, что этот налет связан с теми проблемами, которые мы с вами оговаривали в ресторане. Да. Если сейчас кто-нибудь начнет обнародовать всю эту грязь, извините, то подозрение падет на меня. Понимаете? На меня. Я не могу так рисковать!
   – Успокойтесь, Владимир Аркадьевич, я не думаю, что все так плохо!
   – А я думаю! Нет, я знаю! И Эдик Граббе знает. Я с ним уже это обсуждал. Если эта бомба взорвется, то рухнет все. Все. И не только у нас в стране. Все эти неприятности Коля в Германии многим покажутся детским лепетом. Это вам не педофилы-министры в Прибалтике.
   Виктор Николаевич молча взял бутылку, налил в рюмку Сосновского коньяка и подвинул рюмку Владимиру Аркадьевичу.
   – Спасибо, – Владимир Аркадьевич быстро выпил.
   – Я могу познакомиться с содержимым украденного?
   – Э… Да, я принес копии. Да, – Сосновский открыл портфель и выложил на стол объемистый пакет. – Вот.
   – Отлично, – кивнул Виктор Николаевич.
   – И список лиц, на которых информация собрана, – Владимир Аркадьевич достал из внутреннего кармана пиджака лист бумаги.
   Виктор Николаевич бегло просмотрел список и вздрогнул:
   – Это не шутка?
   – Какая к черту шутка? – плачущим голосом вскричал Сосновский.
   Виктор Николаевич откинулся на спинку кресла и выругался вслух, чего с ним не происходило уже лет десять.

 

28 октября 1999 года, четверг, 2-00, Киев.
   Сергей Алексеев начал понемногу дремать, устроив голову на руках, а руки на краю письменного стола. Рабочий кабинет Петрова не предлагал других вариантов отдыха. Как и других вариантов развлечения.
   Стол был девственно чист, даже карандаша на нем не было. Был компьютер, но еще в первый день Алексеев убедился, что компьютер запаролен. Алексеев попытался с наскоку попробовать несколько традиционных вариантов пароля, год рождения Петрова, пару банальностей, которые обычно выбираются в пароли, но результата не добился.
   Украинский контрразведчик, меланхолично наблюдавший за попыткой взлома, удовлетворенно хмыкнул и назидательно сообщил российскому коллеге, что там, где побывал один хохол, двум евреям делать нечего. На антисемитское высказывание Алексеева, Петров кивнул и заменил двух евреев на четырех русских.
   Алексеев махнул рукой. Он вообще махнул рукой на свою очень важную миссию, выслушивал то, что устами Петрова ему решала сообщить украинская сторона, и честно передавал это своему начальству. А поскольку украинская сторона российскую информацией баловала не особо, то и диалоги Петрова с Алексеевым были не слишком частыми и не очень длительными.
   Сегодня весь день Петров что-то писал, несколько раз звонил по телефону, потом снова писал, предварительно выбросив написанное ранее в корзину. Алексеев понял, что украинец зачем-то хочет получить на руки материалы, над которыми не задолго перед смертью работал Горяинов. Потом, сразу после обеда, Петров из кабинета исчез, приказав Алексееву сидеть на месте и никуда не выходить.
   Тот честно выполнил приказ, книги или газеты с собой на работу он не принес, поэтому некоторое время рисовал на листе бумаги шаржи на Петрова, а потом стал банально дремать.
   – Вот так вы и империю проспали, – еще с порога сообщил Петров, ввалившись в кабинет.
   – Не проспали, а предоставили народам СССР право на самоопределение, – сходу, не совсем продрав глаза, отпарировал Алексеев, – а вы нам за это – никакой благодарности. Только козни строите.
   – Мы? – Петров сел за стол, – Мы вам козней не строим, мы честно идем тернистым путем национального возрождения. Все идем и идем, идем и идем, идем и идем…
   – Ну и идите себе к возрождению. Зачем же вы в НАТО претесь?
   – А мы не премся, мы осуществляем многовекторную внешнюю политику. Немного с тем, немного с тем. А потом – с этим.
   – Это не многовекторная политика, это политическая…
   – Попрошу без оскорблений! – поднял палец Петров, – Мы, как молодая государственность, очень болезненно реагируем на всякие шовинистические нападки бывших братьев-славян!
   – Домой хочу, – жалобно сказал Алексеев.
   – Еще немного, еще чуть-чуть, – нараспев пообещал Петров.
   – Ты получил материалы?
   – Я их вырвал, проявляя массовый героизм и неся тяжелые потери.
   – И что это тебе дало?
   – Еще не знаю. Будем посмотреть, – Петров включил компьютер и быстро набрал пароль.
   – Помощь нужна? – вяло поинтересовался Алексеев.
   – Да, не мешай.
   – Тогда я пойду? – спросил Алексеев.
   – На все четыре стороны. Янки, гоу хоум. В смысле, пшел вон, москаль проклятый.
   – Уж больно ты грозен, как я погляжу…
   – Еще как! У нас даже военно-морской флот есть, а в нем целая подводная лодка. И сурово брови мы нахмурим… – Петров поддерживал разговор уже автоматически, пальцы выудили из принесенного пакета дискету, вставили ее в порт компьютера и быстро пробежали по клавиатуре.
   – Сергей! – окликнул его Алексеев.
   – Ты еще здесь, тезка? – удивился Петров, не отрывая взгляда от монитора.
   – Последний вопрос.
   – Последний – давай!
   – Ведь мы уже договорились о сотрудничестве. Наши дали добро на эту операцию. Чего я еще здесь, а не на пути к Москве?
   – Тебе прямо ответить, или уклончиво?
   – Прямо.
   – А хрен его знает.
   – Тогда пока, – вздохнул Алексеев.
   – Всех благ. Завтра – в то же время.
   Когда дверь кабинета захлопнулась, Петров оторвался на время от клавиатуры, встал из-за стола и подошел к окну. По стеклу барабанили капли уже ставшего привычным дождя.
   Кабинет Петрова находился в крыле, перпендикулярном основному корпусу, и парадный вход в здание из окна кабинета был очень хорошо виден в свете фонарей. Через пять минут из подъезда вышел Алексеев, открыл автоматический зонт и довольно быстро двинулся в сторону ближайшей станции метро.
   Петров вернулся к столу, сел на свое место, побарабанил пальцами по крышке стола. Потом вытащил из ящика стола несколько чистых дискет и миниатюрный фотоаппарат. Включил настольную лампу.

 

28 октября 1999 года, четверг, 22-00, Москва.
   Игорь Петрович ругался не торопясь, со вкусом, тщательно подбирая слова и обороты. Виктор Николаевич слушал его, прикрыв глаза и дирижируя левой рукой. Правой Виктор Николаевич массировал виски.
   – И как на это отреагировал ты? – закончив ругаться, спросил Игорь Петрович.
   – Приблизительно также, как и ты. Немного сдержаннее и чуть беднее лексически. У меня в гостях был один из самых влиятельных людей страны, я просто не мог себе позволить.
   – Один из самых…
   – Не нужно нервов, Игорь, все мы немного кретины в этой ситуации. И ты, и я. И еще много разного народу.
   Игорь Петрович еще раз заглянул в список, покачал головой:
   – Список не просто впечатляет – сносит с ног. А содержимое?
   – Поверь мне на слово. У меня было немного времени на то, чтобы ознакомиться. Если ты желаешь…
   – Ни на секунду, – серьезно ответил Игорь Петрович. – И даже не соблазняй.
   – Да, – протянул Виктор Николаевич.
   – Что ты предполагаешь делать?
   – Не знаю. Честно – не знаю.
   – Обратишься к тому, кого нет в списке?
   – Придется. Вот что значит отсидеться за спиной у предшественников, а потом вовремя стартовать. И никто не успел собрать на него дерьма.
   – Не боишься? – Игорь Петрович говорил ровным голосом, но за внешним спокойствием начало звучать напряжение.
   – Боюсь. Одна надежда – он слывет прагматиком. И раз уж так сложилось, что и я оказался посвящен в это, – Виктор Николаевич указал на лист бумаги, – меня будет выгоднее использовать, чем отправить на тот свет.
   – Спокойный ты человек, Виктор!
   – Я деловой человек. И знаю, что такую информацию нужно хранить надежно. И быть готовым обнародовать ее мгновенно, – Виктор Николаевич устало улыбнулся.
   – Жестко, – сказал Игорь Петрович, – но, похоже, единственно верно. Когда у тебя аудиенция?
   – Через два часа. Я должен докладывать положение вещей в «Армагеддоне». Заодно и порадую.
   – Что, кстати, с украинским вариантом?
   – Боевиков прокачали. Миша сбросил информацию, получишь сегодня. Вкратце – парубки прибыли домой, чтобы обеспечить прием груза на территории Украины.
   – Снова оружие.
   – Деньги. Несколько десятков миллионов фальшивых американских долларов. Мейд ин независимая Ичкерия.
   – Все сходится.
   – Все сходится. Поставка сегодня, в цистерне с нефтью. Крымчаки этой ночью на сейнере пойдут в Крым уже с деньгами. Еще несколько десятков миллионов фальшивых долларов.
   – И это тоже сказали украинцы?
   – Это я говорю. Могу поспорить. Кстати, Михаил пришел к такому же выводу. Он занимается цистерной вместе с украинцами. Заодно закроет вопрос с боевиками…
   – И что произойдет с ними?
   – Они примут груз, потом вывезут его в тихое место, потом у них произойдет ссора – такие деньги, даже фальшивые, кого угодно с ума сведут. Три трупа будет обнаружено на месте. Четвертый боевик, вместе с деньгами исчезнет.
   – Жестко, – снова сказал Игорь Петрович. – А кто оплатил фальшивые доллары? Это ведь стоит не малых денег, причем, настоящих.
   – Доброжелатель неизвестен.
   – Могут знать крымчаки?
   – Скорее всего – нет. Мы их, естественно, потрясем на предмет складов и заговоров, но не более того.
   – А что украинская сторона? Ах, да, у них выборы.
   – Выборы. Доллары их немного оживили, никому не охота получать такие вливания в экономику. Кстати, мы уже подготовили для передачи украинским коллегам результаты нашей работы с боевиками. Скучать не придется.
   – А что будем делать с архивом Сосновского?
   – Ждать, надеяться и верить. И с трепетом душевным утром включать телевизор и открывать свежую газету.

 

28 октября 1999 года, четверг, 23-30 по Киеву, Город.
   Ночью нужно спать. Нужно. А если сердце колотится как ненормальное и кровь с разгону лупит в черепную коробку так, что пред глазами время от времени вспыхивают милые симпатичные огоньки? Спать? Сделать попытку и лечь в постель, тупо уставившись в темноту? И ворочаться так до утра?
   Я не стал пить таблеток. Я не стал укладываться на диван. Я сидел перед компьютером и тупо передвигал танки и артиллерию в бессмертном втором «Панцер Генерале». Войска послушно шли на убой, авиация разносила вдребезги оборону противника… А я думал. Пытался думать. Если достаточно долго играть в одну и ту же компьютерную игру, то со временем перестаешь испытывать азарт – просто выполняешь несложные операции и получаешь какой-то результат. Это уже не важно. Ты просто заслоняешься этой игрой от суеты, или одиночества и можешь спокойно, насколько это вообще возможно, подумать.
   Попытаться подумать. Такая вот себе медитация.
   Напрасно я сегодня завелся с Репиным. В конце концов, не он первый, не он последний. Я и сам с удовольствием продался. И не первый раз. Не первый раз.
   Алиска молодец. Она сразу поняла, что к чему, даже обернулась и с милой улыбкой помахала Топтуну рукой. Странно, но Топтун ответил ей кивком и улыбкой. У нас с ним начали складываться просто дружеские, почти семейные отношения. Я даже испытал соблазн подойти к нему и спросить, наконец, кто именно снарядил его в путешествия за мной. И почему это он один слоняется по моим следам.
   Но потом Алиска взяла меня в оборот и стала методично раскручивать на предмет причин всего происходящего. Я честно изложил ей еще раз историю поездки в «Турист». На этот раз она мне поверила гораздо меньше, ровно настолько, чтобы, сразу опустив подробности, поинтересоваться, а почему именно ко мне обратился Жовнер. Почему? Маленький такой и очень лаконичный вопросик. Если бы я мог на него ответить!
   Не мог я и не хотел рассказывать Алиске все. И она это прекрасно поняла. Алиска вдруг замолчала, и некоторое время мы шли молча, разбрызгивая воду из луж.
   – Алиска, – позвал я, не выдержав молчания.
   – Что? – не оборачиваясь, спросила Алиска.
   – Я тебе потом все расскажу.
   – Потом – это когда?
   – Когда сам все пойму…
   – Хорошо, – сказала Алиска и, вдруг остановившись, повернулась ко мне, – хорошо. Тогда объясни мне, почему ты так нервничаешь? Тебе ведь просто дали заказ на книгу. Так?
   – Так.
   – И что же тогда здесь за нервы? Просто пиши.
   И, придя домой, я попытался просто писать. Развить один из Крымских вариантов российско-украинской войны. И ничего у меня не получилось.
   Нет, все в сценарии складывалось как нельзя лучше. Действительно, в Крыму все подвешено на очень тонкой нитке, извините за банальный образ. И столько народу точит ножницы, чтобы эту нитку обрезать.
   Только мысли у меня были заняты другим. Этим дурацким мероприятием Репина и компании. Что-то меня здесь злило и выводило из себя. Встала вдруг перед глазами картинка – во всех городах Украины сегодня проходил учредительный фуршет. И В каждом городе свой Репин при поддержке своего доброжелателя образовывал и учреждал «Единение», и в каждом городе рассуждали о необходимости консолидации и борьбы за усиление четвертой власти…
   Безумие какое-то… Я мысленно ругал себя последними словами, но картинка все равно маячила перед глазами. И Репин бормотал о власти. О том, что пора, что необходимо…
   Я встал из-за стола, быстро прошел в ванную и сунул голову под ледяную струю. Вытер голову. Хрен там, успокоился!
   Даже после известия о гибели Зимнего я так не взвился.
   Что меня так задело? Что?
   Я снова вернулся в свою комнату.
   Что-то на мероприятии было не так. Нужно просто вспомнить, что именно происходило на собрании. Что-то, на что я не обратил внимания тогда, и что занозой впилось в подсознание.
   Все как обычно – слова, призывы, штампы, лозунги, построенные на этих штампах… Стоп. Там была дыра. Информационно-эмоциональная дыра. Гигантская. Настолько громадная, что я ее даже не заметил. Вернее, не обратил на нее внимания.
   У нас на носу выборы. У нас выборы Президента не только на носу, они у нас на стенах, заборах, трамваях, в телевизоре и радио. Я уже отвык от чего-либо не сдобренного предвыборной борьбой. Выбирай его. Ни в коем случае не выбирай другого. Голосуй!…
   И не слова об этом на «Единении». Ни призывов, ни агитации – только совершенно прагматические и меркантильные разговоры о призвании журналистов стать выше, круче и сильнее всех… Будто и не в Украине все это происходит.
   Даже в разговоре со мной, достаточно откровенном, Репин не упомянул о возможной поддержке кого-нибудь из кандидатов. А такие вещи сейчас принято говорит сразу, демонстрируя доступ к предвыборным деньгам.
   Странно устроена моя голова. Мне за это даже достается от любимой команды. Я обожаю красивые версии и гипотезы. Настолько обожаю, что совершенно спокойно могу пройти мимо гипотезы правильной, чтобы выйти на гипотезу красивую и изящную. Или, во всяком случае, остроумную.
   Я быстро выключил игру, открыл файл с громким названием «Война» и стал печатать. Новый вариант. Информационный.
   Еще не совсем понятно кто и зачем, но может это выглядеть так – воевать против своего же государства будут его журналисты и средства массовой информации. Независимые средства очень массовой информации. И применяться будет оружие массового информирования.
   Югославия. Ее ведь смешали с грязью не ракеты и бомбы. Ее смешали с грязью мои коллеги из мировых новостей. Никто даже и не задумался, сидя в уютных теплых комнатах и глядя в телевизоры, что показывают им вовсе не ту войну, которая идет на самом деле.
   Показал трупы, сказал, что это албанцы, и обыватель уверен, что видел именно жертву сербских этнических чисток. Показали сгоревший танк, и сразу всем становится понятным, что вся российская группировка в Чечне уничтожена.
   Беженки в добротных кожаных пальто. Сытые, ухоженные жертвы геноцида – все проглотит зритель и читатель, если ему это правильно преподнести. Да, американцы тупы от рождения. Да, они самодовольны и наглы. Но они прагматичны и знают, какое оружие бьет сильнее всего.
   И в Югославии они били именно по телевизионным вышкам и по телецентрам. Выбивали из рук противника то оружие, которое считали наиболее опасным.
   Что же будет со страной, все средства массовой информации которой ополчатся на свое же правительство?
   Малейший просчет будет раздуваться до размеров катастрофы, жесткое решение будет превращаться в жестокость. У правительства будет всего два выхода – либо попытаться заткнуть рот болтунам и клеветникам, либо пойти у них на поводу. Во втором случае – правительство просто превратится в марионетку. В первом – станет тоталитарным в глазах мировой общественности. Западные журналисты не позволят никому обижать их коллег в Украине и России. Даже, если те будут нести полную ахинею и будут продаваться кому угодно за любые деньги.
   Западные журналисты не позволят рубить ветку, на которой сидят.
   Я засмеялся. Идиотская ситуация получается. Кто-то сравнивал информационные коммуникации с нервной системой в человеческом организме.
   И каким бы сильным и смелым человек этом ни был. Каким бы мудрым и проницательным он не слыл, видеть, слышать, осязать он будет только то, что ему разрешат его нервы. И принимать решения, и действовать он будет только так, как это ему подскажут его рецепторы. И жить он будет в том мире, в реальности которого они же его убедят.
   Интересно, как отреагирует на такой вариант войны мой заказчик?
   Я уже выключал компьютер, когда пришла в голову еще одна простая мысль. Небольшой вопрос. И снова о «Единстве».
   Если кто-то действительно решил провернуть шутку с попыткой контроля над информационным пространством Украины, то какого черта он решил это сделать в такой неподходящий период?
   Вести сейчас себя таким образом, это похоже на то, чтобы встать посреди поля во время грозы с высоко поднятым ломом. Тяжело, бессмысленно и смертельно опасно.
   Что-то тут все равно не так. Не так. И мое успокоившееся было давление, снова взлетело вверх.

 

   29 октября 1999 года, пятница, 2-30 по Киеву, Город.
   Независимый журналист Сергей Репин вышел из клуба, испытывая состояние, близкое к восторгу. И восторг этот относился к нему самому, Сергею Репину.
   Все прошло более чем удачно. Те, с кем он поговорил о деле, в общем, не возражали против совместных действий. Гипотетических совместных действий, поправил себя Репин и хихикнул. Лично он не особенно верил в то, что кто-то серьезно захочет осуществлять объявленную программу. Заниматься подобной ерундой, опасной ерундой, Репин бы и сам не стал… не имея гарантий прямой и непосредственной выгоды.
   Кто-то хотел скупить компромат, и этот кто-то обратился к Репину с просьбой посодействовать в этом. Вот и все. Что потом будет происходить с информацией и с теми, кто ее продаст – Репина не интересовало. Как не интересовало его и то, зачем братья-журналисты станут продавать свои архивы. Кто только ради денег, кто – из идейных соображений и безысходности.
   Наплевать. «Наплевать!» – громко сказал Репин и огляделся. Что-то он сегодня увлекся. Проводив Аскерова на поезд, Репин отправился в клуб, где слегка отпраздновал удачное начало процесса. То, что четверо из приглашенных активно не поддержали начинание, настроения не портило. Не хотят – как хотят! Есть проблемы и поважнее!
   Вот, например, поймать тачку. Репин немного погорячился, отправившись от клуба пешком. Там дежурило несколько машин.
   Здесь же движения практически не было. Репин глянул на часы и снова засмеялся. Скоро три часа ночи. Да, погулял он славно!
   Из притормозившей рядом с Репиным машины одновременно появилось два человека. Один из них коротко ударил, второй подхватил разом обмякшее тело Репина.
   Журналиста посадили на заднее сидение. Одновременно хлопнули дверцы, и машина тронулась с места.
   …Репин пришел в себя и не сразу вспомнил, что с ним произошло. Сейчас он сидел в глубоком кресле, на ощупь кожаном, голова кружилась, и во рту был мерзкий привкус. Потом пришел страх.
   Машина, удар, неосвещенное помещение. Репин ощупал карманы – бумажник и документы были на месте. Не ограбление. Хмель куда-то делся. Но ясность мыслей не вернулась. Не ограбление, еще раз повторил про себя Репин, не ограбление.
   И это испугало еще больше. Если не ограбление, тогда что? За спиной что-то слабо щелкнуло, зажегся свет, и Репин зажмурился, прикрыв глаза рукой.
   – Как самочувствие?
   Репин обернулся на голос, но сразу никого не разглядел – резало глаза.
   – Не напрягайтесь, – посоветовал тот же голос, уверенный голос сильного молодого мужчины, – не нужно вертеть головой, расслабьтесь.
   – Что? – Репин хотел спросить, что происходит, но смог выдавить из себя только одно слово.
   – В общем, ничего. Мы решили с вами обсудить некоторые вещи. В наших интересах все проделать быстро и безболезненно. Вы не против?
   – Как?
   – Быстро и безболезненно. Своеобразный бартер – вы нам быстро отвечаете, а мы вас безболезненно спрашиваем, – голос шел откуда-то сзади, Репин снова чуть было не оглянулся, но сдержался.
   – Я готов, – сказал Репин.
   – Это очень приятно, что вы готовы. Теперь, для порядка – имя, отчество, фамилия. Год рождения.
   – Репин, Сергей Алексеевич, тысяча девятьсот шестьдесят четвертый… А что, собственно…
   – А вопросы здесь задаю я. Род занятий?
   – Независимый журналист.
   – Великолепно. От кого независимый?
   – Что?
   – Не важно, будем считать это шуткой. Теперь расскажите, как давно вы принимаете участие в антигосударственной деятельности?
   – Какой деятельностью?
   – Антигосударственной.
   Репин почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось. Ему даже показалось, что он слышал, с каким звуком это оборвалось – с тонким, словно лопнула леска.
   – Я не…
   – Вы, значит, не… – в голосе появилась ирония.
   – Я никогда…
   – А ваше предложение к нескольким журналистам? Вы ведь собирались приобретать у них информацию компрометирующего содержания на государственных служащих?
   Репин сцепил пальцы рук и замотал головой. Он не видел человека, который задавал ему вопросы. Разговаривать приходилось, глядя на голую бетонную стену.
   – Я не собирался…
   – Собирались, собирались. В другое время мы не обратили бы на это внимания, но вам не повезло. Вас включили в это мероприятие в неудачное время. В совершенно неудачное время.
   – Понимаю, выборы, – сглотнув, протянул Репин.
   – Не угадали, господин Репин. Выборы в данном случае не играют особой роли в вашей дальнейшей судьбе.
   – Нет? А что? – спросил Репин и втянул голову в плечи.
   – Вам нужно знать только одно – вы влипли в очень неприятную историю. И выбор у вас не очень большой. Совсем никакого выбора у вас нет.
   – Что… Что я должен делать?
   – Для начала – написать список тех журналистов, с кем вы уже переговорили и которые согласились с вами сотрудничать.
   – Да, хорошо. Это Дмитрий…
   – Я же сказал – написать. Затем, изложите, какие именно темы вас просили осветить более подробно. И с кем в других городах вы уже успели поговорить о сотрудничестве.
   Репин прижал руки к лицу. Только сейчас он сообразил, что ему шьют чуть ли не шпионаж.
   – Я не хотел, честное слово, я не хотел. Я не знал. Честное слово. Я ни сном, ни духом. Я ничего еще…
   – Вот именно, еще. Вы просто не успели. Возможно, это дает вам шанс.
   – Да, спасибо, я все…
   – Перед вами столик, бумага и ручка. И у вас есть два часа для сочинения на тему «Как я стал предателем Родины». Слово «Родина» – с большой буквы, пожалуйста.
   – Я не предавал! – взвизгнул Репин.
   – Серьезно?
   – Не предавал!
   – Хорошо. Тогда для начала вместо сочинения напишем диктант. Готовы?
   Репин подтащил журнальный столик ближе к креслу. Ручка покатилась и упала на пол.
   – Готовы? – еще раз спросил голос.
   – Да, – Репин вытащил из внутреннего кармана пиджака собственную ручку.
   – Пишите. Я, Сергей Репин, довожу до вашего сведения, что…

 

Назад: Глава 3.
Дальше: Глава 5.