Глава 7
Суета
Город готовился встречать Новый год, несмотря на то, что настроение было скорее тревожным, чем праздничным. Город продолжал плавать в смеси из воды, грязи и тумана, но это потихоньку отошло на задний план.
Естественно, это не могло не раздражать. Сырость и холод, умноженные на ветер и слякоть. Такой новогодней погоды люди не помнили уже давно. Но такого предновогоднего настроения город не знал никогда.
Кого убьют сегодня? Это был вопрос номер один. Это было первой новостью, сообщаемой при встрече. Слышали? Вчера Солдат снова… Нет, то было позавчера, а вчера еще двоих. Даже по телевизору показывали.
По телевизору показывали, действительно, очень подробно, и официальные органы этому почти не противились.
Первоначально, когда все это только началось, попытались свести информацию об очередных действиях Солдата свести к обычным «следствие ведется» и «меры принимаются». В нескольких редакциях в почте обнаружили послания подписанные «А. Агеев» с просьбой более полно освещать все происходящее.
К этому отнеслись несколько несерьезно, а одна из газет даже опубликовала письмо с комментарием о мании величия свихнувшегося солдатика. Ровно через сутки несерьезное отношение исчезло. Сразу после того, как автор комментария был обнаружен у себя в квартире с рукой, прибитой к письменному столу, а в редакции пришло новое письмо с предложением о сотрудничестве.
Мысль была совершенно проста – средства массовой информации публикуют самый подробный отчет обо всех акциях Агеева, а он обязуется время от времени комментировать все происходящее и сообщать о своих намерениях.
Власти идти на поводу у убийцы не пожелали, редактора получили запрет на подобное сотрудничество и охрану. Потом за один день пули снайпера достали трех охранников, и запрет был неофициально снят.
С тех пор газеты писали очень подробно, а теле– и радиокомпании давали в эфир полученные от Агеева материалы почти без купюр. Агеев же регулярно передавал им свои заявления, записанные на аудио– или видеопленку.
Благодаря этому бывшего рядового Агеева знали в лицо сотни тысяч людей. А те, кто не смотрел телевизор, имел возможность увидеть портрет героя на листовках с уведомлением о том, что за поимку особо опасного преступника уже обещана награда.
И это тоже было вынужденной мерой, потому что другие, обычно эффективные меры, результатов не приносили. Налеты на известные притоны, перетряхивание сети стукачей, откровенное давление на мелких и средних уголовников ничего не давали, кроме целого лабиринта ложных следов.
Агеев продолжал убивать. Жертвами его в первую очередь становились деловые, уголовники и продажные политики разных уровней. Несколько мелких группировок лишились своих главарей, а еще несколько групп лишились весьма значительных сумм.
Но Робин Гудом Агеев не был. В одном из своих многочисленных обращений к народу Агеев сказал, что не собирается передавать захваченные деньги на благотворительность. Деньги эти пойдут на борьбу, на то, чтобы, как сказал Агеев, очистить мир от всякой дряни. И, кстати, напомнил, что не собирается щадить тех, кто окажется рядом с приговоренными.
И не щадил.
Взрыв гранаты отправил на тот свет банкира вместе с секретаршей и клиентом; известный авторитет прежде, чем умереть, стал свидетелем изнасилования своей двенадцатилетней дочери, а взрыв на стоянке машин, помимо того, что разнес в клочья директора трастовой компании, отправил на тот свет и в больницу около полутора десятков прохожих.
Идет война, сказал Агеев, ему и его людям некогда разбираться кто свой, а кто чужой, и пусть люди сами остерегаются попадать в зону повышенного риска.
Результаты этой войны проявились немедленно. Резко уменьшилось количество правонарушений. Братва не знала, кто может попасть в список Солдата, кое-кто умер, а кроме этого, операции органов правопорядка подчистили то, до чего раньше руки не доходили.
Повысились гонорары за услуги охраны, и одновременно уменьшилось количество желающих их предоставлять. Улучшились дела туристических фирм и агентств – необычно много людей изъявило желание отправиться в дальние круизы и на курорты, расположенные как можно дальше от родных мест.
Активно раскупались бронежилеты, бронированные двери и пуленепробиваемые стекла. Повысилась цена на ритуальные услуги, а после того, как одна из похоронных процессий нарвалась на выстрел из гранатомета, похороны стали сугубо личным, семейным делом.
Сказать, что город лихорадило, было нельзя. Город продолжал жить, информационные системы продолжали действовать, люди продолжали платить налоги как государственным, так и другим органам, продолжал работать бизнес как официальный так и теневой, просто все это происходило под знаком напряжения, ожидания чего-то страшного.
Те, кто еще недавно ощущали себя центром всеобщего внимания, потихоньку ощутили, что вокруг них образовывается круг отчуждения. Мало ли что? Черт его знает, кто там у Солдата на очереди. Поэтому чем меньше будет общение с потенциальными жертвами Солдата, тем лучше.
По защитникам закона удары практически не наносились. Кроме тех случаев, когда это был слишком уж известные взяточники или настоящие преступники. Или когда патруль оказывался на месте расправы слишком быстро и пытался вмешаться.
Опять-таки через средства массовой информации Агеев предупредил, что к ребятам в форме особых претензий не имеет, но будет безжалостным в случае их неразумных действий.
Действия оперативных групп, патрулей и отдельных сотрудников незамедлительно стали более разумными, скорость дежурных машин резко снизилась, а связь стала давать перебои в самые неподходящие моменты.
Вообще реакция жителей города на все происходящее была очень своеобразной. Не то, чтобы простому народу нравились убийства. Тем более, если гибли и ни в чем не повинные люди. Просто то, что нашлась управа и на тех, кто еще недавно был хозяином жизни, приносило народу некоторое удовлетворение.
И правильно, за красивую жизнь нужно платить, не все коту масленица… любишь кататься… сколько веревочке не виться… И даже то, что вместе с зажравшимся теневиком погибал кто-то из случайных прохожих, не настраивало людей против Агеева.
Не нужно было околачиваться, где попало. Он ведь предупреждал.
Он, действительно, предупреждал. А после того, как одно из обращений Солдата закончилось фразой: «Если кто-то думает, что он хозяин, то я докажу, что это не так», – знающие люди оглянулись в сторону Хозяина.
Совершенно понятно, что именно в его огород был направлен этот камень. Кстати, большинство убийств были посланиями тому же адресату.
Хозяин это понимал, как понимал и то, что все происходящее вовсе не происки его конкурентов. Во-первых, таких почти не было, во-вторых, в действиях группы Солдата угадывалась очень хорошая информированность. Слишком точно и оперативно реагировали неизвестные убийцы, слишком болезненными были наносимые ими удары. Но даже не это настораживало Хозяина больше всего.
Человеку не особо сведущему могло показаться, что выбиваются наиболее влиятельные люди системы. Но Хозяин понимал, что на самом деле уничтожаются наиболее заметные. Он ясно понимал, что при такой законспирированности и эффективности, убийцы могли достать до куда более ближнего его окружения. Но не делали этого.
Анализируя все происходящее, Хозяин пришел к выводу, что все это только преамбула, только способ привлечь его внимание к чему-то более важному, но, возможно, менее явному. И Хозяин решил подождать.
Он продолжал контролировать поиски Солдата, обещал вознаграждение за его голову, рекомендовал своим приближенным усилить охрану и ждал. Кто-то настойчиво демонстрировал свое всемогущество, но Хозяин понял, что на самом деле все это предназначено лишь для того, чтобы продемонстрировать его, Хозяина, беззащитность.
Хозяин ждал, что будет дальше.
Весь город ждал, что же будет дальше. Ждал и продолжал готовиться к праздникам. На центральной площади, наконец, установили каркас из сваренных труб, замаскировали его сосновыми ветками и украсили гирляндами из крашеных лампочек.
В витринах появились елки и плакаты с пожеланиями веселых праздников, а какой-то черный шутник пустил по городу в оборот пожелание «Дожить до Нового года».
Пять человек в баре и девять человек на вечеринке до Нового года не дожили. О случившемся телевизионщики узнали из ставших уже традиционными телефонных звонков людей Солдата, а то, что на воздух взлетело два бензовоза и бензоколонка, было слышно почти во всем городе.
До Нового года оставалась всего два дня. Но пожелание дожить до него не становилось от этого менее злободневным.
Палач
Василий Иванович прибыл на встречу вовремя. Надо отдать ему должное, он даже не пытался от встречи отказаться. Уточнил время и место и не стал выяснять, зачем именно хочет его видеть человек, все полтора месяца знакомства общавшийся с ним только по телефону.
Василий Иванович вообще вел себя после того вечернего происшествия очень взвешенно и лояльно. Он воспользовался предложением Палача и в результате этого, врагов у Василия Ивановича поубавилось.
Заказы Палача он также выполнял очень аккуратно и точно. Оружие и боеприпасы в условленные места доставлял помощник Василия Ивановича, оставлял машину и потом забирал ее оттуда, где ее оставлял Палач.
Не смотря на эту аккуратность и взаимовыгодное сотрудничество, Палач всегда очень тщательно осматривал место передачи оружия и никогда не оставался в чужой машине дольше, чем это было необходимо.
Василий Иванович должен был догадаться, для кого именно доставляет оружие, но вопросов лишних не задавал. Очень спокойный человек, отметил для себя Палач уже после первого разговора и еще раз убедился в этом, наблюдая за тем, как Василий Иванович, выйдя из машины, не торопясь, прогуливается по скверику.
Ни одного взгляда по сторонам, ни одного взгляда на часы. Только мельком глянул вслед отъезжающей машины.
Палач сделал несколько витков вокруг места встречи, в первую очередь, обращая внимание на те точки, где бы расположился для наблюдения сам. Чисто.
Такой разумный представитель рода людского, как Василий Иванович, наверняка не стал бы допускать подобной ошибки и пытаться сдать своего клиента. Но Палач всегда соблюдал все меры предосторожности.
Небо снова сеяло мелким дождем, холодный ветер раз разом проносился по пустому скверу, но даже самые сильные его порывы не могли оторвать от грязи прилипшие листья. Ветки деревьев обреченными взмахами перечеркивали огни редких фонарей, желтые блики скользили по блестящим щупальцам обнажившихся крон.
Словно кто-то содрал кожу с живых еще многоруких чудовищ, и эти порождения ночного кошмара извиваются под тяжестью невыносимой боли.
Палач осторожно прошел через сквер и остановился возле края дорожки, по которой двигался, прикрывшись зонтом от дождя, Василий Иванович. Медленно, аккуратно обходя лужи. Человек просто вышел прогуляться, не смотря на плохую погоду.
– Здравствуйте, Василий Иванович, – сказал Палач, когда тот поравнялся с ним.
– Добрый вечер, – спокойно ответил Василий Иванович, остановившись, но так и не обернувшись к Палачу.
Все правильно, оценил его действия Палач. Максимально аккуратно и осторожно. Собеседник полностью отдавал инициативу в руки Палача.
– Я могу с вами прогуляться? – спросил Палач.
– Прошу под зонт, – все еще не оборачиваясь, сказал Василий Иванович.
– Спасибо, я просто пройдусь рядом с вами.
Пять шагов, десять. Василий Иванович молчал. Палач смог заметить только один взгляд, искоса брошенный на него.
–У меня для вас последний заказ, – сказал Палач и протянул собеседнику записку.
– Я могу прочитать сейчас? – поинтересовался Василий Иванович.
– Да, конечно.
Они остановились под фонарем, и Василий Иванович, развернув записку одной рукой, поднес ее к глазам.
– Неплохо, – сказал он через минуту и протянул записку Палачу, – когда вам это нужно?
– Завтра. В такое же время. На то же месте, что и прошлый раз.
– Однако…
– Какие-то сложности?
– Все, что вы брали у меня раньше, я давал вам со своего склада. То, что вы просите теперь – мне придется заказывать у партнера. Но и это я успею. Проблема состоит в том, что мне нужно будет объяснить окружающим, зачем мне все это. Особенно после того, как вы это примените. Я понимаю, что отказать вам будет самоубийством, но и выполнить его – тоже самоубийство, только несколько отложенное. Надеюсь, вы меня понимаете.
– Понимаю.
– И какое же примете решение?
Палач покосился на своего собеседника. Странно. Рядом с ним человек, и Палач должен бы испытывать к нему отвращение. Но…
Рядом с ним был человек, который занимался делом, который рассматривал все происходящее как работу, и старался сделать ее четко и рационально. Он не испытывал ни удовольствия от нее, ни страха. Он ее просто делал.
Это похоже было на отношение к работе и самого Палача.
– Вы назовете мне координаты склада вашего партнера и время, когда туда за товаром приедет ваш помощник. Надеюсь, вы к нему не очень привязаны.
– К помощнику или коллеге?
– К обоим.
– Это обязательно?
– Насколько я понимаю, ваш помощник единственный, кто кроме вас знает о нашем партнерстве?
– Да.
– Вам в любом случае придется что-то с ним решать. Согласны?
– Да.
– Тогда мы перехватим его возле самого склада, заодно уделим внимание и складу. Так что все произойдет вроде как случайно.
Василий Иванович ответил не сразу. Он думал две или три минуты, и Палач оценил то, что не сразу собеседник решил отдать своего человека.
– Ладно. Во сколько вы мне завтра перезвоните?
– Между пятью и семью вечера вас устроит?
– Да.
– Отлично. Теперь о том, что этот заказ будет последним. Возможно на очень длительное время. Вряд ли навсегда. Не исключено, что к вам обращусь уже не я. Тот, кто придет вместо меня, скажет, что ему очень жаль Дины.
Василий Иванович остановился. Палач выждал паузу, потом тихо сказал:
– Мне действительно очень жаль вашей собаки. У меня не было другого варианта.
– Это я уже понял, просто вся семья к ней очень привязалась. Ну да ладно. У вас есть еще что-то ко мне? Мне что-то не здоровится. Наверное, простудился.
– Тогда – до связи, – сказал Палач.
Василий Иванович молча кивнул и, не торопясь, пошел по дорожке. Палач отступил за дерево, огляделся и быстрым шагом вышел через сквер к переулку, в котором оставил свою машину.
Нужно было провериться, но Палач решил не тратить времени. Ему еще нужно встретиться с Пустышкой. Не по графику, что-то там срочно решили сообщить ему большие люди.
Ничего. Все уже почти готово. Осталось сделать совсем немного. Потом – бенефис.
И пора уже собирать группу в полном составе. Палач даже ощутил что-то вроде легкого интереса – как они отреагируют друг на друга?
Наблюдатель
«– Я не кончил, – ответил Моисеев, – я пукнул», – Гаврилин закончил анекдот и посмотрел на дам.
Лина, зажав рот руками, сползала со стула, а Нина захохотала так, что все в ресторане оглянулись в их сторону. Или это Нина тихо сползает под стол, а Лина привлекает всеобщее внимание? Гаврилин так и не научился их различать. Вначале было не до того, а потом стало безразлично.
Более того, то, что он постоянно путал имена девочкам казалось верхом остроумия. Ну а когда он, препроводив их в ресторан на втором этаже, после очередной бутылки шампанского (кажется второй) перешел к анекдотам, то веселье подруг вообще вышло из-под контроля.
И чем круче был анекдот, тем радостнее становилось блондинкам. Пока они смеялись, пока после этого вытирали слезы и подправляли косметику, Гаврилин успевал предаться своим скорбным мыслям.
Ну не получается у него ничего. Он уже и так и так прикидывал – фиг, не выходит надежно блокировать всех в трехэтажном здании. Можно было конечно попытаться согнать всех посетителей, или их часть вот в этот зал, или в зал кегельбана, но и это бы заняло не меньше двадцати минут.
Крик, гам, истерики. Бестолковые посетители становятся под дулами еще бестолковей, выпившие пытаются сопротивляться, охрана сопротивляется наверняка, сигнализация срабатывает сразу же, и оперативные группы посыплются со всех сторон.
Потом несколько гранат со слезоточивым газом, пару выстрелов в воздух – все, как бы не выпендривались в своих заявлениях бойцы группы Солдата, им не совладать даже с местным доморощенным спецназом.
Не совладать.
Девочки отхохотали, и Гаврилин налил шампанское. Напиться и забыть обо всем. И пусть они, что хотят с ним то и делают.
Ну не выходит у него план. Не выходит. И ни у кого не выйдет. Да будь он хоть трижды Палачом, и у него ничего не получится. Выше себя не прыгнешь. Не прыгнешь, как бы там не гремел Артем Олегович.
Что-то тут не так, что-то тут у Палача накручено.
С самого начала у него что-то не то, с самого начала Гаврилин чувствует во всем этом какой-то подвох. Но какой? Артем Олегович считает, что у Гаврилина бред, что он зациклился на ерунде и пытается убедить в этой ерунде еще и начальство.
Что же ты придумал, Палач? Что?
– Вы знаете, на какие категории делятся все женщины? – решительно спросил Гаврилин у спутниц.
– Не знаем, – в один голос ответили те.
– На дам, не дам и на дам, но не вам! – старая шутка, но публика сегодня у него благодарная как никогда.
– За дам! – сообщил Гаврилин Лине и Нине и встал с бокалом.
Дамы охотно поддержали.
На них оглядываются. Причем мужчины – с завистью. Спасибо Маше и Алику. И женской эмансипации.
Гаврилин посмотрел на часы. Неплохо гуляем, время летит незаметно. Уж полночь близится…
Девчонки заметили жест Гаврилина, тоже глянули на свои часы и о чем-то зашептались, бросая на Гаврилина быстрые взгляды.
Вот интересно, сейчас ему продемонстрируют, как работает местное динамо, или… Да какая, к черту, разница? Он и так потратил слишком много времени на развлечения. Ему уже давно нужно было взять за лацканы шикарного пиджака Артема Олеговича и объяснить, что невозможно выполнить эту задачу. Даже если Палач самоубийца, он даже ценой собственной жизни не сможет захватить Центр и удерживать в нем заложников сколько-нибудь долго.
В лучшем случае… В лучшем? Гаврилин поймал себя на том, что даже оценки всего происходящего у него сильно изменились. В лучшем случае – это когда неминуемо погибнет несколько десятков человек.
Максимум, что сможет сделать Палач, это пронестись по комнатам и залам Центра вместе со своими ублюдками, уничтожая все на своем пути. Все и всех.
Гаврилин представил себе, как пули рвут обивку залов, как, обливаясь кровью, падают люди, как все, кого он успел узнать, погибают, а он, тот кто несет за все это ответственность, сидит возле пульта связи и ждет, когда голос, искаженный помехами, сообщит, что все прошло нормально, и это будет значить, что группа Палача выполнила свою задачу, и что группа Палача уничтожена.
И еще это будет значить, что он, Наблюдатель, тоже будет уничтожен. Как? Может быть, просто откроется дверь в комнату, и он получит пулю в висок прямо за пультом? Или ему разрешат обесточить, согласно инструкции, пульт, погасить свет и дойти до дежурного по коридору? Тот, улыбаясь, влепит ему пулю в лоб?
Или все-таки это почетное право получит Михаил Хорунжий, старший оперативной группы и его телохранитель?
И все эти варианты вдруг показались Гаврилину совершенно приемлемыми. Так и должно быть. Только этого и заслужит он. Вот зачем нужен наблюдатель в Конторе.
Интересное открытие! Гаврилин усмехнулся. Он должен почувствовать настроение Палача, он должен представить себе, как поведет себя его подопечный, и успеть отреагировать на любые изменения. И все он должен сделать не в результате подглядывания, не допрашивая Палача. Он должен ощутить себя Палачом.
Ощутить себя Палачом.
А потом еще и убедить начальство в своей правоте. Разорваться на портянки, но уговорить, что прав, что нужно принимать меры…
…Все равно, он не может себе этого представить. Пусть Палач готов умереть. Пусть он никогда не отказывался от выполнения приказов. Пусть он готов рисковать жизнью ради выполнения приказа.
Но и в этом случае он не сможет его выполнить даже ценой собственной жизни. Просто не сможет. Как убедить в этом Артема Олеговича? Как?
Остался только один способ это сделать – понять, что задумал Палач. Что кроется за его исполнительностью и точностью. Что?
Начальство повелеть изволило, чтобы свой вариант операции Гаврилин представил не позднее тридцать первого декабря. У него еще есть два дня. Если он поймет – все еще можно успеть сделать. Еще даже можно будет остановить операцию.
Или попробовать еще раз, прямо сегодня связаться с Артемом Олеговичем? Еще раз. Или он обидится, расстроится и прикажет грохнуть назойливого пацана прямо немедленно, не дожидаясь конца операции?
Лина и Нина продолжали шептаться. Гаврилин прикинул, что выпивки и закуски на столе девушкам еще на некоторое время хватит. Во всяком случае, если он оставит их на несколько минут, они особо плакать не станут. В конце концов, если они задумали раскрутить его и продинамить – у них есть совершенно обалденная возможность свалить отсюда, пока он будет отсутствовать.
– Дамы, – сказал Гаврилин, вставая, – я покину вас на несколько минут. Мне нужно уделить внимание своему другу, с которым я вас познакомлю немного позже.
– Другу? – спросила Нина, – какому другу?
Лина хихикнула и шепотом стала объяснять подруге суть двусмысленности. Взгляд Нины опустился с лица Гаврилина ниже, и Гаврилин понял, что шутка до девицы дошла.
– Будем ждать вас с нетерпением, обоих, – сообщила Нина и взяла бокал.
Ждите, ждите. Ваше дело. Гаврилин вышел в холл, огляделся, выискивая свободное место. Людно. Дымно и шумно. И правильно, еще детское время, всего каких-нибудь двадцать три пятьдесят. Люди ходят чинно и вальяжно. Если не считать тех, кто уже не может ходить ни чинно, ни вальяжно.
Никто не сможет эту толпу заставить подчиниться приказам, даже под угрозой смерти. Во всяком случае, сразу. Им еще долго придется объяснять, что это налет и что их всех могут перестрелять.
Или после первых же выстрелов начнется такая паника, что прекратить ее можно будет, только перестреляв всех. Может быть, Палач не учитывает этого? Черт его знает. Хотя, судя по отчетам предыдущего наблюдателя, именно человеческую психологию Палач использовал особенно эффективно.
Гаврилин отошел в угол, сел в кресло и вынул из внутреннего кармана телефон. Что там сейчас делает отец родной, Артем Олегович? Тоже ожидает вестей от группы Палача?
Гаврилин набрал номер прямого телефона Артема Олеговича. Нечего, дедушка, рано ложиться, твой любимый воспитанник хочет припасть пересохшими устами к источнику твоей мудрости.
– Да? – Артем Олегович ответил сразу, после первого же гудка.
– Добрый вечер, это вас беспокоит Гаврилин, – очень вежливо сказал Гаврилин.
– Я вас слушаю, – ледяным голосом ответил Артем Олегович.
Ну, ясное дело, понятно, столь поздний звонок не был оговорен заранее, и в некотором роде является нарушением конспирации и субординации, не говоря уже об элементарной вежливости. Наплевать.
– Мне нужно с вами переговорить, как можно скорее.
Пауза. Небольшая, но весьма многозначительная. Чем больше пауза, тем больше актер. До Народного артиста Артем Олегович не домолчал.
– У вас что-то новое? Или произошло что-то из ряда вон выходящее?
– Я по тому же вопросу, – Гаврилин старательно подбирал слова. – У меня возникли новые сомнения.
– Что вы говорите? – собеседник даже снизошел до сарказма в голосе. – Настолько веские, что вы решили позвонить мне в полночь. Я, по-вашему, должен буду встречаться с вами в час ночи? И более того, выслушивать очередной бред?
– Но ведь осталось слишком мало времени…
– Времени осталось ровно столько, сколько нужно. Если уж вам так неймется – можете перезвонить мне завтра. Где-то в полдень. Может быть, я смогу еще раз выслушать ваши… аргументы. А пока отправляйтесь отдыхать, раз уж не можете нормально работать.
Гаврилин покрутил в руке телефон. Твою мать, да что же это такое? Как в глухую стену. Словно в пустыне, орешь и не можешь докричаться.
Завтра поговорим. Завтра. Отдыхайте. Раз уж не можете нормально работать. Спасибо, отец родной, благодетель. У Гаврилина возник соблазн въехать как можно сильнее телефоном в стену.
Хотя вот телефон и стена тут совершенно не при чем. Просто мы получили приказ от начальства отдыхать. Вот и отдохнем. Как в последний раз. Или на самом деле в последний раз?
На пороге зала Гаврилин остановился. Девочки на месте. Очень хорошо. У нас вся ночь впереди. Гаврилин подозвал официанта и заказал еще пару бутылок шампанского.
– А мы уже соскучились, – сказала Нина (или Лина?).
– Сейчас повеселимся, – успокоил ее Гаврилин. – Как оказалось, я свободен до самого утра.
Суета
Одежда Беса пропиталась запахом бензина и копоти. Чудо вообще, что ни его, ни Жука не зацепило, когда бензоколонка взлетела на воздух. Взрывная волна ударила так, что Бесу на мгновение показалось – его сейчас подхватит ветром и понесет, как смятую газету пот улице.
Бес даже оглох на время. Бешеное пламя совершенно бесшумно встало стеной там, где только что стояли здания и машины. Где-то вверху мелькало что-то темное, какие-то лохмотья или обломки. Один из этих обломков бесшумно врезался в дерево, возле которого замер Бес.
Сволочь. Это Жук сделал специально. Не мог ведь он не видеть, что Бес не успел отойти от бензоколонки. И все равно выстрелил из гранатомета. Ублюдок. Сука.
Бес старательно отмывал руки под краном в ванной. Не получалось. Бес содрал с себя всю одежду, сунул ее под ванну, потом стал под душ.
Это уже не первый раз подставляет его Жук. Не первый. Он хочет его убить, но так, чтобы этого не понял Крутой. Подставить хочет. Как тогда, во дворе, когда нужно было застрелить собаку. Бес, зажмурившись, подставил лицо под струи воды, правой рукой нащупал шрам на левой руке, возле основания большого пальца.
Сволочь. Бес тогда сдуру схватился левой рукой за пистолет почти за затвор. Сразу и не понял тогда, что чуть не остался без пальца. Потом рана загноилась, только совсем недавно затянулась она тонкой кожицей.
Какого черта Жук так себя с ним ведет? Или что-то почувствовал? Бес старательно прятал свою ненависть, беспрекословно выполнял все распоряжения, стирал, готовил еду – шестерил, короче. Что ему еще нужно? Что?
Когда уже Крутой даст добро на то, чтобы замочить козла? Когда? Уже не один раз мелькала мысль всадить пулю в спину Жука. На той же бензоколонке, или когда расстреляли две недели назад тот притон. Мысль мелькала, только Бес так и не понял, что именно его остановило: запрет крутого, или то, что Жук так ни разу и не повернулся к нему спиной.
Хитрый Жук. Он всегда старательно держался в стороне от Беса. «Бес, пошел вперед!», «Глянь, что там, Бесенок», – а сам всегда оставался сзади. Нет, он наверняка не трусил, это Бес понимал. Просто зачем рисковать, если рядом есть тот, чьей жизнью можно спокойно пожертвовать.
Бес несколько раз тщательно намылился, смыл пену, вытерся посеревшим уже полотенцем. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль о том, что нужно бы купить новое полотенце. А потом ее оттолкнула следующая – какого беса? Не сегодня так завтра все равно будут сваливать и из этой квартиры и из этого города.
Крутой обещал. И бабки обещал отдать. Там уже до хренища накопилось. Бес заберет свои деньги, замочит Жука и – гулять.
Бес завернулся в полотенце и вышел из ванной. И тут же замер – Жук с кем-то разговаривал в комнате. С кем? Бес напрягся, сердце бухнуло гулко и оборвалось.
Чего это он так перепугался? Если бы пришли менты, то уж в ванную они как-нибудь бы заглянули. Бес прислушался. Крутой. Ну, ясное дело, что это Крутой пришел. Не должен был, правда, может, произошло чего.
– Привет, – сказал Бес, входя в комнату.
– Здравствуй, – не оборачиваясь, ответил Крутой, как обычно стоя посреди комнаты и держа руки в карманах.
Жук искоса глянул на Беса и продолжил прерванный рассказ:
– Один водила нас засек, побежал за дом, пришлось его догнать и замочить.
– Кто?
– Чего?
– Кто догонял?
– Бес и догонял.
Крутой, наконец, обернулся к Бесу, который как раз копался в шкафу в поисках чистых вещей.
– И как оно все было?
– Ну, побежал, потом выстрелил. Метров с пяти. В спину и попал. Потом подошел к нему и добил. – Бес заметил, как напряглось лицо Жука.
Боится, сволочь, боится, что Бес сейчас скажет про то, как напарник чуть не отправил его на тот свет. Бес выдержал паузу, каждая секунда доставляла ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Пересрал Жук, полные штаны наложил. Что? Не знаешь, как Крутой на все это посмотрит? Ладно, живи. Потом поквитаемся. За все сразу.
– Потом я вышел, а Жук врезал из гранатомета. Шандарахнуло так, весь город, наверное, слышал.
– Слышал, – согласился Крутой.
– А потом мы пошли к машине и приехали сюда. Попетляли немного, – закончил рассказ Жук.
– С оружием ехали?
– Ну…
– С оружием через город, после того как шандарахнуло? – Крутой спрашивал спокойно, но Бес почувствовал, как ледяные пальцы сжали его внутренности. – Любой патруль обыскал бы машину, и что тогда?
Жук промолчал. Желваки играли на его лице.
– Что у вас осталось из оружия?
– Два пистолета и еще один гранатомет, – ответил Жук.
– Я же вам неоднократно говорил, что оружие больше одного раза не использовать. Сразу же выбрасывать. В огонь бы и выбросили. Забыли?
– Там все так гремело…
– И вы бы загремели. Ладно. – Крутой прошел по комнате, остановился возле Беса. – Сейчас заберете все, что вам может понадобиться, больше сюда не вернетесь.
Так, подумал Бес, вот и оно. Он почти с радостью посмотрел на Жука.
– Поедете вот по этому адресу, – Крутой сунул Жуку листок бумаги.
– Ясно, – сказал Жук.
– Но перед этим – еще одно дело, – Крутой вынул из кармана еще один листок, на этот раз – фотографию. – Заедите вот к этому человеку, адрес на обратной стороне. Если он дома – можете использовать гранатомет, не стесняйтесь. Только убедитесь, что убили. Если его дома еще нет – подождете на улице.
– А как мы это узнаем – дома он или нет? – не выдержал Бес.
– По телефону позвоните, по его домашнему телефону. Но учтите, не больше одного звонка, чтобы не спугнуть. Понятно?
– Понятно, – сказал Жук.
– И еще, домой он может идти не один, с охранником. Стреляйте сразу, без разговоров. Номер машины, на которой он приезжает – тоже на обратной стороне фотографии. И не забудьте после всего выбросить стволы. – Крутой по очереди посмотрел на Жука и Беса, и Бесу показалось, что в глазах его мелькнула насмешка.
– Понятно, – еще раз сказал Жук.
– А если он не приедет? – неожиданно для самого себя спросил Бес.
– Дождетесь. Он обязательно приедет. Хоть до утра ждите.
Жук проводил Крутого до двери, щелкнул замком и вернулся.
– Чего уставился? – набросился он на Беса, – Собирай свои шмотки, и поехали.
– Я быстро, – ответил Бес, – ты мне пока прочти, кого будем мочить.
Жук посмотрел на фотографию, перевернул ее и прочитал:
– Гаврилин Александр.
Палач
Ну что, все пока идет как нужно. Разве что это внезапное распоряжение. Зачем такая спешка? Ладно. Успели ему отдать приказ. Не повезло этому человеку. Немного бы позже – и остался бы жить.
Палач даже не стал особо рассматривать фотографию. Слишком много таких снимков прошло через его руки за жизнь. Так много, что он даже утратил любопытство.
Правда, уже когда отдавал фотографию Жуку, мелькнуло что-то в памяти. Как будто легкая тень. Уже на ступеньках вдруг захотелось вернуться и посмотреть, попытаться вспомнить. Словно что-то отозвалось на движение той тени.
Некогда. Ему нужно успеть оповестить остальных, собрать их на базе. А потом… Потом можно будет начинать.
Палач вел машину осторожно, притормаживая на перекрестках, где светофоры мигали желтым предупредительным огнем. На улицах много патрулей. Его дважды останавливали, проверяли документы, но машину не осматривали.
Палач усмехнулся. Для всех уже объявление тревоги стало дежурной процедурой, уже никто не бросается изо всех сил на поиски. Все привыкли, что Солдат и его люди уходят аккуратно.
Солдат и его люди. Все получилось даже проще, чем он ожидал. Ему не пришлось даже ничего внушать этому Агееву, не пришлось даже настраивать его и остальных на жестокость. Он просто позволил им выпустить из себя то, что было в них давно, что просто пряталось, боясь возмездия.
Они и раньше убивали и насиловали. Но теперь они поверили в свою неуязвимость и раскрылись полностью. Или еще не полностью? Тогда он предоставит им такую возможность.
Он рассчитал все правильно – пройдя через кровь, выведенный из равновесия той дождливой ночью, взятый в оборот Наташкой, Агеев не мог не сломаться. Тут еще очень кстати подвернулась его болезнь.
Словно кожу содрало с Агеева, уничтожило все, что делало его похожим на нормального человека. Стоп.
Палач тихо выругался. Что значит нормальный человек? Это тот, кто изображает из себя чистенького, с не запачканными руками? Тогда да, Агеев был раньше похож на нормального человека. А теперь он просто стал человеком. Таким, какими люди есть на самом деле.
Кем он становится сам? Человеком? Сам он, Палач, продолжает оставаться бесстрастным оружием, способным уничтожать человеческую плесень, не испытывая при этом унизительного удовольствия? Или уже и его коснулась эта зараза?
Он всегда держал весь этот мир людей вне себя, убив очередного человека, Палач отбрасывал воспоминания о нем и снова мог ощущать себя чистым. Чистым и звонким, как клинок.
А сейчас он носит этот мир в себе, сейчас он постоянно прокручивает в голове мысли и поступки людей, сейчас он старательно копирует человеческие мысли и поступки, чтобы люди, которых он решил сделать своими орудиями, ничего не поняли. И чтобы ничего не поняли те, кто ему отдает приказания.
Ничего, он выдержит, осталось совсем немного времени.
Разговоры
– А Гаврилин оказался очень настойчивым человеком.
– Это отмечено в его деле психологами уже давно, еще в самом начале обучения. Это, кстати, было еще одним аргументом в пользу его привлечения к операции.
– Но сейчас, по-моему, Гаврилин излишне настойчив. Артем Олегович вовсе не в восторге от его постоянных заявлений о том, что безотказный Палач на грани отказа.
– А что прикажете делать Гаврилину? Он пытается выполнять свою работу, как он ее понимает. Артем Олегович хочет видеть в Наблюдателе только козла отпущения. И ко всей операции у него проявляется достаточно специфическое отношение. Вы обратили внимание?
– Естественно. Но это его отношение вовсе не мешает самой операции. Если он думает, что целью операции является воспитание народа в духе твердой власти – пусть думает. Вот интересно, что думает о целях операции Гаврилин?
– Пока он выступает формалистом.
– Это что, вы ему такой своеобразный комплимент делаете?
– Нет. Гаврилин знает, что Палач получил приказ осуществить захват Центра досуга и удержание заложников на как можно более длительный срок. И он честно предупреждает, что, по его мнению, подобная операция просто невозможна. Его вроде бы не интересует, для чего нам нужен захват и заложники. Его вроде бы не интересует, зачем вообще происходит все то, что происходит. Его просто волнует то, что он не может себе представить, что задача может иметь несколько решений.
– Это характеризует Гаврилина не лучшим образом.
– Я так не думаю. Просто он рассуждает в поставленных нами рамках, старательно прикидывает все возможные варианты. И мы, кстати, не можем знать, насколько Гаврилин верит нам.
– Вы полагаете, что он может нам не верить?
– Начнем с того, что нас он вообще не знает. В роли руководителя у нас выступает Артем Олегович, и вот Артему Олеговичу Гаврилин действительно может не верить. На всякий случай. И что Гаврилин знает точно, так это то, что получает не всю информацию. И его попытки уговорить Артема Олеговича могут иметь под собой еще одну основу.
– Вы очень интересно интерпретируете мотивы Гаврилина. Я бы даже сказал – талантливо.
– Я, между прочим, тоже был в свое время наблюдателем.
– Действительно. Извините, я вас перебил. Вы что-то говорили об еще одной основе действий Гаврилина.
– Он может пытаться заставить Артема Олеговича дать ему дополнительную информацию.
– И как вы полагаете, даст?
– Тут и полагать нечего, естественно, не даст.
– Тогда из всего этого следует, что жить Гаврилину осталось не слишком долго.
– Выходит так. И меня мучает вопрос – почему все-таки он так себя ведет? Он же расписывается в собственной ненужности для последнего этапа операции. Артем Олегович может совершенно спокойно списать его.
– Вы несколько разочаровались в своем протеже?
– Не исключено, что я несколько разочаровался в нашей системе. Самым уязвимым оказался человек, верящий в то, что мы не ведем с ним двойную игру.
– Только давайте не будем скатываться в абстрактный альтруизм и филантропию. Таковы правила.
– Я это знаю. Но, тем не менее, мы готовы уничтожить Палача, используя его чувство долга, а Гаврилина должна погубить вера в принципы и порядочность системы.
– Так было всегда.
– Тогда выходит, что мы с вами выжили в этой игре только потому, что не имеем этих слабых мест, не имеем чувства долга и веры в принципы?
– Мы с вами выжили только потому, что смогли понять – правила могут меняться в ходе игры. Мы сами можем менять правила, но только в том случае, если, применяя эти правила, новые, только что придуманные нами, победим. Критерием оценки здесь является успех или неуспех. И если Гаврилин, следуя всем правилам и принципам погибнет – значит, он ошибся.
– Почти по Талейрану, вовремя предать – это не предать, а предвидеть.
– Почти. И для того, чтобы выжить в нашей с вами игре, нужно обладать изрядным запасом цинизма. Это очень помогает смотреть на вещи и взаимоотношения между людьми трезво.
– Тогда нам нужно специально ввести курс для молодежи – прикладной цинизм.
– Знаете, что делает вас особенно опасным и эффективным?
– Благодарю за комплимент. Так что же делает меня таким опасным и эффективным?
– Вы очень хорошо разделяете свои внутренние переживания и работу. Ваша тонкая душевная организация, я не иронизирую, поверьте, не мешает вам быть трезвым и жестоким.
– Это ваша версия.
– Это не только моя версия. И ваше счастье, что в молодости руководство распознало в вас такую двойственность. Иначе…
– Иначе?
– Иначе ваша склонность к словесным самокопаниям положила бы край вашей карьере. И не только ей.
– Вы знаете, много лет назад у меня состоялся именно такой разговор с моим тогдашним начальством.
– И?
– И моя карьера не пострадала.
– Чему я несказанно рад.
– А я-то как рад!
– Послушали бы нас сейчас наши подчиненные, посмеялись бы от души.
– Не думаю. Наши с вами подчиненные несколько отучены от смеха по поводу своего начальства.
–И это правильно. Но хватит об этом. Ваши прогнозы на ближайшее будущее?
– Палач попытается выполнить приказ, и группа его останется в Центре досуга. Под похождениями Солдата и его людей будет подведена жирная черта. Перед началом операции сам Палач обрубит концы, ведущие к нам, так что ни одно расследование не даст ни каких результатов.
– И мы сможем спокойно приступить к следующему этапу операции.
– И мы сможем спокойно преступить к следующему этапу операции.
– У вас есть кандидатура на его проведение?
– Есть. Целых два.
– Кто же?
– Александр Гаврилин и Артем Олегович.
– Тогда считайте, что только один.
– Артем Олегович?
– Я этого не говорил.
– Это подразумевается.
– Это вы сказали.
– Гаврилину может помочь только чудо.
– Вот видите – у него есть шансы.
– И вы бы поставили на него?
– Какие ставки? Мы с вами трезвые люди. Просто, если бы Гаврилин все-таки нашел бы выход – лучшей кандидатуры мы просто не нашли бы.
– Иронизируете.
– Отнюдь. Поскольку спасти Гаврилина может только чудо, то если оно произойдет, грех будет им не воспользоваться. Логично?
– Логично. Только вот Гаврилину от этого не легче.
– Не легче. Только нас Гаврилин будет интересовать лишь тогда, когда он выживет. А до тех пор нас интересует только успех операции. Согласны?
– Кстати, об операции, у нас еще есть время пополнить список объектов для Палача. Чистить так чистить.
Кровь
– Нету его дома, – сообщил Бес Жуку, – я минут пять ждал чтобы он трубку взял.
– Значит, будем ждать, – спокойно сказал Жук.
Ждать. Бес поежился. Погода хреновая. Хоть бы скорее снег выпал. Эта сырость совсем душу вымотала. Палец, собака, чуть не загнил совсем из-за этой погоды. Бес осторожно почесал шрам.
Темно во дворе, не освещают, экономят электричество. Или лампочки побила сявота. Бес сунул руки в карманы, покосился на Жука. Спокойно курит, скотина. Пальцы сами нащупали рукоять пистолета в кармане. Замочить урода, да ладно, все равно уже скоро конец.
Бес глянул на часы. Два часа ночи. Где этого идиота черти носят? Пришел бы уже, и дело с концом. Сам процесс убийства уже перестал вызывать у Беса сильные эмоции. Пришили и пришили. И хрен с ними. Нефиг было щелкать клювом. Вот если бы замочить Жука, вот это бы, наверное, доставило бы удовольствие.
В темноте двора что-то загремело. Бес насторожился. Даже Жук обернулся на грохот, отложив в сторону трубу гранатомета и сунув руку в карман за пистолетом.
Загремело так, будто опрокинулся бак с мусором. Точно, бак и загремел. Несколько голосов одновременно заржали. Бес сплюнул, местные козлы развлекаются.
С какой-нибудь тусовки гребут, настроение игривое, есть сильное желание продолжить веселье. Бес очень хорошо помнил, как сам вот так возвращался вот так с дискотек, как в крови закипало желание оторваться на кого-нибудь.
Обычно он и начинал разборку со случайным прохожим. Закурить не найдется? Нету? А не врешь? Может, просто зажал? Дай гляну в карманах? Ты мне что – не доверяешь? Чтобы я взял у тебя что-то? Пацаны, он меня вором считает! И пацаны обязательно обижались за своего приятеля и не вовремя подвернувшегося прохожего били. И это тоже очень хорошо помнил Бес, как заходилось сердце, когда он бил ногами уже опрокинутого человека, как всхлипывал у него под ногами лежащий, и как чувствовал себя Бес почти равным среди своих ребят, которые обычно его равным не считали.
Как заводило это его тогда, и каким мелким показалось сейчас. Перед глазами Беса встала картина сегодняшнего вечера – убегающий от него водитель, потом черные пятна на рубашке, точно между лопаток.
Это его пули. Это он подстрелил мужика. Тот упал, но еще пытается ползти, или это просто судорога? Какая, хрен, разница. Бес подходит к лежащему, приставляет дуло ему к затылку и нажимает на спуск. Выстрел. Уцелевший пока фонарь над бензоколонкой освещает все это – кровь, брызнувшую во все стороны, дырки на рубахе, сочащиеся кровью.
– Слышь, мужик, закурить дай! – Бес вздрогнул от неожиданности. Это не к нему обратились, это к Жуку, это он курил.
– Что молчишь, мужик? Закурить дай, – сколько их вынырнуло из темноты, пять? семь?.
Странно, подумал Бес. Они обратились к нам? Это не могло уложиться у него в мозгу: дворовая шпана обратилась к ним. Ни он, ни Жук не могли себе представить, что местные могут избрать их объектом для развлечения.
А местным было наплевать на то, к кому именно подходить с просьбой покурить. Собственно, и покурить они просили чисто по инерции. Их не волновал ответ позднего курильщика, они готовы были бить сразу. И ударили.
Жук не успел толком отреагировать. В кармане у него лежал пистолет, справа, на скамейке, одноразовый гранатомет, он своими руками убил почти два десятка человек только за последние полтора месяца. Эта мелочь была ниже его, где-то там, далеко внизу. Когда к нему подошли, Жук даже не встал со скамейки.
– Вы… – закончить фразу Жук не успел, перед глазами что-то вспыхнуло. Он пропустил удар ногой. Рот сразу же наполнился кровью. Еще удар, снова ногой и снова в голову. Жук опрокинулся навзничь, перекатился через спину и вскочил. Рванул из кармана пистолет, но времени на то, чтобы снять его с предохранителя уже не было.
Если бы все происходило днем, нападавшие заметили бы пистолет и отступили. Но сейчас, в темноте, пистолет для них значения не имел. Жук наотмашь ударил пистолетом и кто-то закричал:
– У него кастет!
Жук увернулся от очередного удара, ударил.
Кастет. У козла кастет, и это значило, что он теперь совсем вне закона. Если бы он не начал сопротивляться, его просто бы забили. Сейчас же в головах напавших сработал сигнал – против них применили оружие. И наплевать на то, что это они первые начали. Это все отошло на задний план. Кастет.
Жук пятился, пытаясь выиграть время для того, чтобы передернуть затвор, но удары сыпались один за другим. Жук сумел перехватить один или два, потом правое запястье чем-то обожгло, пальцы разжались и пистолет выпал.
Ножом, его писанули ножом, обожгла паническая мысль. Бежать? Но бежать было некуда.
Где Бес? Бес, сука такая, куда ты делся? Жук затравленно оглянулся.
– Бес! Ты где, Бес? и снова удар ножом, на этот раз в плечо. – Бес! порву, сука!
Жук уже понял, что Бес не придет на помощь, теперь он просто кричал, чтобы заставить сявок оглянуться, обратить внимание на Беса, может быть, даже кто-то бросится на него и заставит вытащить пистолет.
Всего бы один выстрел. Лезвие чиркнуло по лицу, рассекло щеку.
– Бес!
Бес видел, как бьют Жука, слышал его крик, даже вытащил из кармана пистолет и снял его с предохранителя. Но стрелять…
Он давно ждал такого шанса. Пусть теперь сам выкручивается. Если сможет. А если выкрутится? Если сейчас грохнет выстрел и мелочь эта побежит в разные стороны? что тогда? Как объяснить потом ему свое поведение? Как?
– Бес! – голос внезапно пресекся, и Бес увидел, как Жук осел.
Бес попятился, натолкнулся на качели, те мерзко заскрипели. Заметили, теперь его заметили. Двое или трое отделились от свалки с Жуком и, не торопясь, двинулись в сторону Беса.
– Что же ты своего бросил? – стараясь говорить спокойно, спросил один из них.
– Пошел ты, – выкрикнул Бес и выстрелил. Он не стал ни угрожать, ни делать предупредительного выстрела.
Выстрел словно парализовал всех. Тот, в кого попала пуля, упал на спину, как подкошенный.
– Закурить? – спросил Бес и снова выстрелил. И еще раз. Упал еще один человек.
– Мало? – спросил Бес, – Еще?
Три выстрела, один за другим, кто-то закричал от боли. Упал. Остальные бросились бежать.
Бес обошел корчащееся в грязи тело, подошел к тому месту, где упал Жук.
– Жук?
– Что же ты, сука? – спросил из темноты Жук сдавленным голосом, – что же ты не стрелял сразу?
– Тебя сильно зацепило? – спросил Бес, присев на корточки.
– В живот.
– Это хреново. Еще, наверное, и грязь попала.
– Помоги…
– Это сейчас, наверное, мусора приедут, – сказал Бес.
– Да помоги же, пидор!
– Это я пидор? – вкрадчивым голосом спросил Бес, – А может быть, это ты? Или забыл, кто перо в брюхо схлопотал? Так кто я? Блевотина? Это ты меня собирался раздавить? Меня, сука?!
Бес ткнул стволом пистолета Жука в живот. Тот закричал.
– Да не ори, мудак, не ори. Просто все, помирать пора. Понял? Я бы тебя умирать оставил, да ты стукануть можешь. Так что, жаль, не помучаешься.
Жук почувствовал, как ко лбу прижалось дуло пистолета, и заплакал. Обидно, как же обидно, что не эта гнида, а он, Жук, попал под нож. И теперь гнида эта останется жить, а он…
Огненная боль скрутила его внутренности, Жук закричал.
– Больно? Больно? – спросил Бес.
– Да стреляй, сука, что тянешь? – крикнул Жук, – Больно же.
– Как хочешь, – сказал Бес и выстрелил.
