Глава 11
Наблюдатель
Все валится. Все просто рассыпается, словно замок из пересохшего песка. Нет, Гаврилин честно пытался найти выход из идиотского положения, в которое попал благодаря совместным усилиям Артема Олеговича и Палача.
Связи не было. На звонки в банк отвечала секретарша. Она совершенно не знала, где находится вице-президент, и не понимала или делала вид, что не понимает, когда Гаврилин пытался выяснить, кто может заменить Артема Олеговича.
Мелькнула надежда, что можно будет добраться до пульта, за которым неоднократно пришлось проводить ночь, но бронированная дверь была закрыта наглухо.
Самое отвратительное было в том, что время шло, Палач мог позвонить в любой момент.
– Может, назначим с ним встречу, – предложил Хорунжий, – и попытаемся его взять?
Гаврилин красноречиво промолчал, и Хорунжий подобных предложений больше не делал.
С точки зрения выполнения приказа все шло совершенно нормально. Палач сообщил о своей готовности, то, что Артем Олегович не был высшей инстанцией, Гаврилин догадывался уже давно, и его попытка убрать наблюдателя ничего не меняла. Так что, можно было совершенно спокойно проводить операцию и дальше.
В конце концов, сказал Хорунжий, до Рождества еще куча времени.
Куча времени. Целая неделя. Можно расслабиться и ждать, пока обеспокоенное молчанием и отсутствием Артема Олеговича высшее руководство соизволит нашарить в промокшем насквозь городе наблюдателя. Гаврилин и сам попытался сгоряча убедить себя в том, что это так, что никакой катастрофы нет и не будет, но…
Сам он в это не верил. А после встречи и совершенно сумбурного разговора с Палачом растаяли последние иллюзии. Что-то звенело за спокойствием Палача, словно проволока или струна, перед тем, как лопнуть от напряжения.
Когда-то у Гаврилина под пальцами лопнула гитарная струна, и в памяти осталась внезапная острая обжигающая боль и резкий, плачущий звук. Что-то Палач все-таки задумал. И уже можно было не ломать голову по этому поводу. Сам позвонит и сам все расскажет. Обещал.
День был потрачен на попытки найти выход. И потрачен впустую. Гаврилин сидел дома, все еще надеясь, что ему позвонят, если не по мобильному, так по домашнему. Хорунжий сообщил, что группа Палача из-под наблюдения ушла, расставил своих людей вокруг дома Гаврилина и уехал, пообещав что-нибудь выяснить.
Что прикажете делать? Что вообще должен делать человек после того, как его дважды… или трижды?.. за одни только сутки собирались убить и дважды целились в живот из пистолета.
Иногда хорошо помогает еда. Сесть, покушать, кровь от головы отольет, прильнет к желудку, и начнется благостный процесс пищеварения. Мысль показалась настолько соблазнительной, что Гаврилин чуть было не полез в холодильник. Потом остановился.
Есть. В смысле кушать. Отрывать зубами мясо от куска, потом все это пережевывать, потом глотать… ужас!
Вегетарианцы всех, кто ест мясо, называют трупоедами. А трупов на сегодня с меня довольно, подумал Гаврилин. И вообще, кушать, как говорил один знакомый, – это в человеке от свиньи. Лучше выпить. Тем более что всего через три часа будет очень веский повод для этого.
Новый год. Через три часа… Всего через три часа закончится этот проклятый, залитый дождями и кровью год, и наступит Новый, который вряд ли будет лучше.
Здравствуй, жопа, Новый год, как говаривал, бывало, старый приятель, человек в общем интеллигентный. Гаврилин, не включая света в комнате, подошел к окну. Темнота.
Света во дворе, естественно, не было, светились только окна домов. В некоторых были видны гирлянды елочных огоньков.
Люди готовятся к празднику. Или уже приступили. Гаврилину всегда нравился этот день. Целый год ждешь, поглядываешь на календарь – там, за последним его листком, спрятано что-то невообразимо важное. Потом – ждешь, пока ударят куранты, потом – борешься со сном до утра, а потом – потом разочарование и ожидание нового праздника.
Праздничное у меня настроение, подумал Гаврилин, радостное. А люди радуются. Им хорошо. Вот на Рождество…
Стоп. Стоп-стоп-стоп! Это почему это обязательно на Рождество? Ведь приходили же в голову мысли о том, что не обязательно Палачу дожидаться Рождества. Если прав был покойный Артем Олегович, то для достижения его простеньких целей вовсе не нужно было дожидаться Рождества. Новый год великолепно может все заменить.
Черт. А ведь действительно… Палач ведь сказал, что свяжется со мной именно сегодня. А зачем ему спешить? Он ведь знает, что у меня проблемы со связью.
Знает и тем не менее…
Так это что, через каких-то три часа Палач со своими людьми вломится в Центр досуга? Гаврилин затравленно оглянулся. Что делать? И делать ли что-нибудь вообще? Чтобы там ни планировалось изначально, вряд ли что-нибудь сильно изменится из-за такого переноса сроков. Палач решил выполнить не букву приказа, а его дух. Или с самого начала подразумевалось, что он свободно сможет вносить изменения в план?
В конце концов, никто ведь не планировал изначально расстрел всего караула. Этот Агеев просто должен был сбежать. И Гаврилин совершенно не представлял себе, что вообще планировалось сделать из Агеева такую популярную личность. Или ему этого не сказали, или это была инициатива самого Палача.
Неужели сегодня? И если сегодня, то где? Если он изменил сроки, то не изменил ли он места?
Гаврилин вышел на кухню, сел было на табурет, вскочил и подошел к окну. Позвонит или нет? Позвонит или нет?
Гаврилин вытащил из кармана сотовый телефон, повертел в руках. И куда прикажете звонить? Может, Хорунжему? И что он присоветует?
Он и так встрял в это дело гораздо глубже, чем планировалось. И если этот загадочный приказ по резервному каналу Палача – сигнал о начавшейся зачистке возможных свидетелей, то и сам Хорунжий теперь мог попасть в этот почетный список.
Хоть от трупов они смогли избавиться, и то хорошо. Правда и здесь не обошлось без накладок. Как в кинокомедии.
Гаврилин чуть не прыгнул следом за трупом Артема Олеговича в этот пруд на заброшенном заводе. В пожарный водоем.
Они подтащили тело к воде, привязали проволокой какую-то железяку, толкнули и тут услышали, как в кармане пальто Артема Олеговича подал голос мобильный телефон. Может быть, это был последний шанс связаться хоть с кем-нибудь? Или сразу же после этого разговора к ним приехали бы лихие парни, чтобы закончить славное начинание Артема Олеговича?
Да когда ж ты позвонишь, Палач? Когда?
Двадцать один час тридцать минут. Через два с половиной часа…
Зазвонил телефон. Не мобильный в руках, а тот, что стоял в комнате.
Гаврилин перевернул два стула, врезался ногой в кресло.
– Да?
– Через полчаса, на стоянке возле Центра досуга.
– Что…
– Один.
– Я не смог связаться…
– Это все равно.
– А если я не приеду? Ты ведь сегодня решил все провернуть, не на Рождество?
– Сегодня.
– Но ты же сказал, что выполнишь приказ…
– Выполню. Еще до полуночи.
– И это будет Центр досуга?
– Мне некогда с тобой разговаривать.
– Тогда я не приеду.
– Приедешь.
– Это почему?
– Вчера вечером, я нанес визит на один склад. Помимо всего прочего мне досталась пара десятков детонаторов, от самых простых, до радиовзрывателей. И двести килограммов пластиковой взрывчатки. Ты часом не хочешь узнать, где я ее разместил? Ты же у нас чистенький, тебя, как я понял из разговора, за это и твой начальник не любил. Вот я тебе и предоставлю уникальную возможность принять решение.
– Какое решение?
– Очень простое. Сколько человек сегодня доживут до Нового года, и сколько не доживут.
– Ты с ума сошел?
– Через двадцать пять минут на стоянке перед Центром досуга. Один. Я подойду только после того, как увижу, что ты один. Иначе…
– Да что иначе? – крикнул Гаврилин в трубку.
– В городе очень много людных мест.
– Да послу… – Палач повесил трубку, и в ухо Гаврилину впилась очередь коротких гудков.
Сегодня. И двести килограммов пластиковой взрывчатки. И решать ему. И не с кем посоветоваться. И время…
Времени почти не осталось. Гаврилин торопливо набрал номер Хорунжего.
Хорунжий все понял сходу.
– Я переброшу своих.
– А ты уверен, что он их не засечет?
– Не уверен. Но у нас нет особого выбора.
– Палач считает, что есть.
– Не может же он на полном серьезе рассчитывать, что ты выполнишь его требования.
– Понимаешь…
– И не вздумай.
– Двести килограммов.
– Да он тебя…
– Что? Убьет? Он мог это сделать еще несколько часов назад. И кроме этого, он дал мне понять, что не хочет использовать взрывчатку.
– Я скоро приеду, тогда поговорим, – подумав, сказал Хорунжий.
– У меня нет времени.
– Тогда я еду к Центру.
– Ты сейчас едешь ко мне домой и ждешь моего звонка.
– Ни хрена.
– И ждешь моего звонка. Кто ты такой, чтобы мешать проведению операции? А я действительно наблюдатель, и мне как бы положено принимать в таком случае решение. Будешь меня ждать дома. И группу можешь свою отпустить праздновать Новый год. Вопросы?
– Вопросов нет.
– Тогда пока. С наступающим. Шампанское – в холодильнике.
– Пошел ты…
– Уже в пути. Ключ оставлю под ковриком.
Гаврилин положил телефонную трубку. Вот такие вот пироги с котятами. Их едят, а они, соответственно, глядят.
И как ведь все лихо закручено. Формально все правильно. Тут и обязанности наблюдателя, и необходимость выполнения приказа, и мягкотелый гуманизм.
И никакого выбора. Хоть так, хоть так.
Гаврилин зачем-то вытащил из шкафа чистую рубашку, костюм. Как там еще? Чистое бельишко надеть?
Выключить свет? Нахрен! Гаврилин закрыл дверь, сунул ключ под половик возле порога.
Погодка. Обидно будет умереть в такую мерзкую погоду. Гаврилин посмотрел вверх, в лицо больно ударило несколько тяжелых капель. Он уже забыл, как выглядят звезды. Последние месяцы – только рыхлые туши туч.
Увидеть звездочку – и умереть.
…Такси попалось почти сразу, и Гаврилин на место встречи приехал вовремя. Фасад Центра досуга был ярко освещен, елочки вдоль него были увешаны огоньками. На стоянку подъезжали машины. Некоторые сразу же въезжали в подземный гараж под Центром.
Холодно. Гаврилин сунул в карманы руки. Действительно похолодало, даже дождь перестал накрапывать. Как бы сегодня еще и снег не пошел, подумал Гаврилин. Просто конец света.
А Палач не торопится, подумал Гаврилин. Уже пора бы. В тот момент, когда Гаврилин посмотрел на часы, сзади раздался голос:
– Мы можем ехать.
Суета
Агеев на несколько секунд остановился на пороге зала, огляделся. Справа через столик от входа устроился Стрелок. Выглядит совершенно спокойным, отметил Агеев, даже беседует очень чинно с соседкой. Ничего так девочка, смешливая.
Агеев усмехнулся. У всех здесь хорошее настроение. Копошатся, готовятся встречать праздник. Здравствуй, Дедушка Мороз…
Ну что ж, этой новогодней ночи они точно не забудут никогда. Естественно, те, кто ее переживет. Агеев взглянул на пригласительный, который держал в руке. Столик номер шесть. Это где? Ага. В соседи ему досталась пара, обоим на вид лет по двадцать шесть, двадцать семь.
Агеев почувствовал, как сладко заныло под ложечкой. Сейчас начнется то, что было почти также приятно, как и убийство. Он будет знакомиться, улыбнется несколько раз. Они покосятся на него, наверное, с высоты своих лет взглянут на девятнадцатилетнего пацана немного высокомерно. Суки.
Они будут разговаривать с ним снисходительно, а он будет терпеливо им подыгрывать и копить заряд злой энергии. А потом, когда настанет момент, он разрядится, полыхнет и увидит, как этим взрывом сорвет с их лиц высокомерие и снисходительность. Он им покажет, что с ним нельзя так обращаться. Суки.
Подходя к столику, Агеев уже чувствовал, что завелся. Хотя бы скорее. Агеев посмотрел на часы. Двадцать два тридцать. В пригласительном сказано, что в двадцать три часа вход будет прекращен, и начнется праздничная программа. Хозяин этого кабака и не предполагал, какая интересная праздничная программа будет у него этой ночью.
– Добрый вечер, – сказал Агеев, подойдя к столику, – это стол номер шесть?
– Добрый вечер, да, шестой, – ответила дама, а ее кавалер только молча кивнул, взглянув на подошедшего.
– Тогда я ваш попутчик, – Агеев раздвинул губы в улыбке, надеясь, что голос не дрожит. Даже поздороваться лень ублюдку. Ладно.
Агеев сел на одно из свободных мест, напротив парня.
– Меня зовут Андрей.
– Катя.
– Олег, – после паузы сказал сосед по столу.
Ладно, подумал Агеев, потом потолкуем. Пока лучше осмотреться, в каком зале будем давать представление. Да и не зал это, а так, зальчик. Двенадцать столиков.
Двенадцать умножить на четыре, получается сорок восемь посетителей, минус шесть – сорок два. Обслуга…
Черт его знает, сколько человек будет обслуживать этой ночью посетителей. Надо будет потом все проверить. Агеев покосился в сторону столика Стрелка. Все еще беседует. Ему повезло, он за столиком с тремя девками. Почти счастлив, даже улыбнулся. Молодец.
– Лучше бы мы поехали в Центр, – сказал сосед Агеева по столику.
– Ты можешь не зудеть? – недовольно ответила Катя, – Мы уже это обсуждали. Мне совсем не хочется встречать Новый год в компании пьяных идиотов. Вспомни, как мы повеселились на прошлой неделе. А тут, во всяком случае, спокойно.
– За такие деньги, они могли бы и подсуетиться.
– Ты можешь хотя бы на праздник не устраивать представления? Перед людьми неудобно.
Олег искоса глянул на Агеева. Было бы кого стесняться, ясно прочиталось в этом взгляде.
Агеев поспешно перевел взгляд с лица соседа на входную дверь. Там как раз появилась рожа Беса. Явился таки, красавец.
В глубине зала что-то гулко громыхнуло, потом перешло в визг. От неожиданности Агеев пригнулся, потом оглянулся. Музыканты включают аппаратуру. Как будто нельзя этого было сделать заранее, козлы.
Захрипел микрофон. Агеев глянул на часы – без пятнадцати. Бес уже здесь, Стрелок, Блондин… Черт, где этот он? Ага, вижу. Агеев чуть заметно кивнул входящему в зал Блондину. Наташка… Наташка должна быть в вестибюле до упора. До самого начала их выступления.
Нет этого, как его там называет Бес? Крутого? Крутого нет. Они изволят опаздывать. Агеев усмехнулся. Начальство не опаздывает, оно, естественно, задерживается.
– Раз-раз-раз-раз, – лабухи пробуют микрофон. Два мужика лет по сорок и баба лет тридцати. «Ах, здравствуйте, гости, ах, не надо, ах бросьте!». Сейчас начнут услаждать слух клиентов затертыми от частого употребления песнями. Пропитыми голосами под аккомпанемент синтезатора.
Без пяти минут одиннадцать. Агеев поймал на себе взгляды Стрелка, Беса и Блондина. Скоро. Сейчас.
Агеев почувствовал, как льдинка снова затлела у него под желудком. Сейчас… Вот прямо сейчас и здесь…
Что-то заиграл лабух. Что-то веселенькое. Сейчас. Где же Крутой? Где…
Агеев вздрогнул, когда в дверях зала появился Крутой. Не один, чуть впереди него шел еще один мужик, лет тридцати. С кем это Крутой? Неужели почувствовал что-то и привел прикрытие? Ладно, какая, хрен, разница? Одного или двоих… Или сорок человек…
Крутой с попутчиком уселись за столик в самом дальнем углу. Их дело. Они не будут вмешиваться. Как там сказал Крутой? Делать с толпой все, что заблагорассудится? Можно даже отпускать по выбору. Ну, это мы посмотрим. А вот позабавиться с клиентами…
Агеев посмотрел на соседей по столику. Олег и Катя, говорите? Пацан, говорите? Сопляк, говорите? Ладненько, с вас и начнем нашу новогоднюю программу.
Агеев осторожно расстегнул пиджак и нащупал под полой рукоять пистолета. Бес наклонился к стоящей под столом сумке. Блондин положил на колени дипломат и щелкнул замками.
Свет в зале погас, остались только прожектора над лабухами. Откуда-то из-за елки вынырнула телка в костюме Снегурочки.
– Здравствуйте, дорогие гости, – сказала снегурочка в микрофон. – Мы рады приветствовать вас в уютном зале ресторана «Старая крепость» в эту волшебную ночь. Мы обещаем, что вы никогда не забудете часов, проведенных в нашем ресторане.
Взвыл синтезатор, очередью прогремела барабанная дробь.
– А когда мы с вами познакомимся поближе, я скажу, какой сюрприз приготовила для вас Снегурочка.
Агеев посмотрел в ту сторону, где сидел Крутой. Ни хрена не видно. Ни хрена. Придется ждать, пока свет снова включат. И вот тогда…
Палец нащупал предохранитель на пистолете и осторожно сдвинул его. Вот сейчас…
Наблюдатель
Наташку Гаврилин заметил сразу, она о чем-то очень мило беседовала с охранником ресторана. Охранник бросал красноречивые взгляды на тщательно демонстрируемые Наташкой прелести, и было совершенно понятно, что ни о чем другом он уже думать не может.
За все время, пока Гаврилин и Палач раздевались, Гаврилин смог заметить только один Наташкин взгляд, брошенный в сторону Палача. Охранник, заодно выполняющий в этот вечер обязанности гардеробщика, принял у Гаврилина пальто, бросил на стойку номерок и что-то прошептал Наташке на ухо. Та громко захохотала, просто взахлеб, и Гаврилин уловил в ее голосе истерические нотки.
Гаврилин покосился на Палача, но тот был невозмутим. Только у самого зала он приостановился и, не оборачиваясь, протянул Гаврилину руку.
– Что? – не понял Гаврилин.
– Телефон мне отдай.
Гаврилин вытащил из кармана пиджака сотовый телефон и положил в раскрытую ладонь Палача.
– Никаких больше с собой железяк не взял? – спросил Палач.
– Нет. Будешь обыскивать?
– Поверю на слово. – Тут Палач оглянулся, и Гаврилину показалось, что он улыбнулся.
Точно – улыбнулся. Если бы собаки умели улыбаться, то так бы улыбались побитые собаки, подумал Гаврилин.
– Наблюдай, Наблюдатель, – сказал Палач, – такое ты не скоро увидишь.
– Что ты задумал?
– Я? Ничего. Просто маленький экспромт для группы исполнителей.
– Ты обещал…
– О взрывчатке? Не переживай, – все будет нормально, – Палач взглянул на ручные часы. – Давай усаживаться, время поджимает. Уже почти одиннадцать.
Гаврилин услышал за спиной стук и оглянулся. Охранник, вышел из-за стойки и закрыл входную дверь. Пока его правая рука двигала массивный засов, левая любовно оглаживала Наташкин зад.
– Где тут наши мальчики? – спросил сам у себя Палач, входя в зал.
Действительно, где наши мальчики? Гаврилин с порога окинул взглядом зал. Все тут. Все. Их напряженные взгляды уперлись в Палача и проводили его до самого столика.
Интересно, подумал Гаврилин, усаживаясь, кто из них начнет? Сигнал подаст Палач или Агеев?
Погас свет в зале, что-то заговорила в микрофон фигуристая дама в костюме Снегурочки.
– Что ты задумал? – снова спросил Гаврилин у Палача.
– Боишься не увидеть?
– Боюсь не понять.
– Наблюдателям положено наблюдать, а не задавать вопросы.
Умник, зло подумал Гаврилин, все вы такие, не любите отвечать на вопросы. Все вы.… Или все мы? Или это все мы не любим отвечать на вопросы? Или просто не знаем на них ответов и только делаем вид, что такие умные?
Как там нам в детстве говорили? Самое сложное – ждать и догонять?
Кроме них с Палачом, никого за столиком не было. Кому-то сегодня повезло – не пришли на мероприятие.
Кто начнет? Гаврилин потер руки. Хоть бы началось скорее… Козел, о чем мечтаешь? Лучше бы оно вообще не начиналось. Господи, что он здесь делает? Тонкий луч фонаря упал на поверхность зеркального шара под потолком, и словно хлопья снега полетели по залу. Снег падал на улыбающиеся лица людей и не таял, будто лица эти уже остыли, будто смертельный мороз уже сковал их.
Гаврилин испытал сильное желание зажмуриться. И зажать уши. Или вскочить и закричать, или просто умереть вот прямо сейчас, чтобы не знать, чтобы не видеть того, что Палач назвал экспромтом.
Песня закончилась, зажегся верхний свет, Снегурочка снова взяла микрофон, но сказать ничего не успела. Именно в паузу между последним аккордом и ее первым словом в зал ворвался крик. Мужской крик, крик боли и ужаса.
Гаврилин оглянулся на Палача. Тот снова улыбнулся:
– Добро пожаловать в сказку.
Кровь
От охранника разило потом так, что Наташку чуть не стошнило. С таким уродом она бы точно не легла в постель. И не ляжет. Тоже мне, писаный красавец!
Охранник потащил Наташку в подсобку возле гардероба:
– Давай, давай…
– Да иду я, иду, – выдавила из себя смешок Наташка, – успеешь еще.
Ни о чем другом охранник уже не думал. Он относился к той накачанной категории парней, которые считают себя совершенно неотразимыми и способными любую бабу завалить на спину через пятнадцать минут после знакомства. Этот же с Наташкой познакомился почти неделю назад. Поэтому ждать ни секунды лишней не собирался.
– Не спеши, – сказала Наташка и оглянулась – все были в зале, никто не мог их увидеть.
– В рот, возьми в рот, – сказал охранник.
Его пальцы больно сжали Наташкину грудь.
– А если кто войдет?
– Никто не войдет, – Наташка почувствовала, как его язык скользнул по ее лицу, оставляя влажный след.
– Никто… А если кто из клиентов припоздает?
– Все, никого не будет, сколько пригласительных продали, столько и народу пришло, – охранник потащил с Наташки свитер.
Наташка отстранилась:
– А если из ваших кто?
– Кто? Лабухи вон работают, две официантки с поваром на кухне. И блядина эта, стриптизерша, Снегурочку изображает. Давай.
– Блядина, говоришь?
– Только сиськами умеет на сцене крутить, сучка, – охранник расстегнул на себе брюки, и Наташка почувствовала тошнотворный запах немытого тела. – В рот…
Вот и все, подумала Наташка, больше ты и не нужен, Вася, или как там тебя. Она осторожно сунула руку в карман своих брюк, и, опускаясь на колени перед охранником, вынула нож.
Охранник вцепился рукой в ее волосы и наклонял голову вниз. Ублюдок, подумала Наташка и ударила ножом в пах.
Когда лезвие впилось в плоть, охранник особой боли не почувствовал, просто что-то очень горячее коснулось его тела. Укусила, подумал он. Потом девка, которую он собирался трахнуть, вдруг выпрямилась, и охранник почувствовал, как огонь в паху превращается в боль. У него перехватило дыхание.
– Что… – он попытался спросить у девки, что произошло, – ты…
– Я, – сказала Наташка и с силой провернула лезвие ножа.
Охранник оттолкнул ее, схватился руками за пах, потом поднял правую руку к лицу.
Кровь. Это его кровь капала сейчас с его пальцев, это его кровь стекала сейчас между пальцами левой руки там, внизу. Этого не могло быть, это не могло произойти с ним, но это было.
Что-то случилось с глазами, словно пелена разом затянула все вокруг. Ослабли ноги. Нет, это не может быть, это не может… Это не…
И тут охранник осознал, что Это произошло, он понял, что произошло нечто, чего уже нельзя исправить. И уже не боль, а ощущение утраты обрушилось на него, ощущение катастрофы. И тогда охранник ресторана «Старая крепость» Василий Игнатьев закричал.
Он не хотел умирать, да он собственно и не успел подумать о смерти. Просто все сознание его захлестнула ледяная тоска, сжавшая его грудь и выдавившая из нее этот крик отчаяния и боли.
Игнатьев ударил всем телом в дверь подсобки, чуть не упал, когда она распахнулась, с трудом удержал равновесие и двинулся к залу, прижимая руки к паху. К людям. Ему просто нужно добраться до людей, и они помогут. И даже не помощи он хотел, просто увидеть кого-нибудь, просто не чувствовать себя одиноким.
Охранник не видел уже ничего кроме проема двери. Он шагнул через порог, увидел размазанные пятна лиц, повернутых в его сторону.
Кто-то рассмотрел кровь, вскрикнул. Взвизгнула женщина. Игнатьев этого не слышал. У него на это уже не было сил. Ему казалось, что он кричит, но и на крик у него сил тоже не было. Он просто сипел, напрягая горло.
Он не видел, как сзади вынырнула Наташка, не почувствовал толчка в спину, просто ноги вдруг перестали держать, и охранник упал лицом вниз на пол.
Наташка уперлась ему в спину коленкой, рванула за волосы его голову на себя и воткнула в напрягшееся горло нож, по самую рукоятку. Тело охранника дернулось.
Как тогда, первый раз, в лесу, и как потом неоднократно, по Наташкиному телу прокатилась болезненно сладостная волна, судорога сжала сердце. И, уже не понимая что делает, Наташка с силой прижалась грудью и низом живота к спине лежащего, припала щекой к его щеке и широким движением, плавным полукругом, словно разрезая хлеб, по-бабьи прижимая его к себе, рассекла горло.
Тело под ней забилось, и Наташка жадно ловила эти движения, и толчки эти подталкивали ее, заставляли лихорадочно колотиться сердце, вытесняли из ее сознания все окружающее.
И, когда тело охранника изогнулось в последнем спазме, Наташка закричала, отбросив нож и прижимая испачканные чужой кровью руки к своему лицу.
Грязь
К Наташкиному крику присоединилось еще несколько женщин. Кто-то вскочил из-за столика, собираясь не то броситься бежать, не то прийти на помощь охраннику.
Агеев выхватил из-под пиджака пистолет, отшвырнул в сторону мешающий стул и бросился к микрофону.
Снегурочка все еще стояла лицом к залу. Агеев вырвал у нее из рук микрофон, обернулся, увидел, как Стрелок, Бес и Блондин бегут к дверям, расшвыривая на своем пути столики и людей. Бес ударил кого-то автоматом в лицо, звенела посуда, снова истошно завизжала женщина.
– Тихо! – крикнул в микрофон Агеев. Нужно было как-то остановить панику, нужно было заставить людей выслушать его, заставить их подчиниться, но в голову не лезло ничего, кроме услышанного в кино: «Всем оставаться на своих местах». – Сидеть!
Колонки взревели, но люди, похоже, не обратили на это внимание.
– Сидеть, я сказал! – Агеев выстрелил из пистолета вверх, пуля случайно ударила в зеркальный шар, и тот со звоном лопнул.
Прорвавшийся к выходу из зала Блондин обернулся и ударил длинной очередью из автомата по стене над головами людей. Остановившийся возле входа на кухню Бес тоже нажал на спуск. Грохот автоматов перекрыл все звуки в зале. Люди падали на пол, закрывая уши, пытались спрятаться за столами и стульями.
– Не стрелять, – крикнул в микрофон Агеев, и выстрелы смолкли.
– Всем молчать!
Все замерли.
– Меня все слышат? – спросил Агеев. – Все меня слышат?
– Повар и официантки на кухне, – внезапно спокойно сказала Наташка, – всего трое.
– Бес!
– Понял, – сказал Бес и толкнул дверь на кухню.
– Всем сесть за столики, – снова в микрофон приказал Агеев и тут вспомнил, что за спиной у него остались лабухи.
Агеев обернулся к ним и взмахнул пистолетом:
– Вам что, особое приглашение?
Снегурочка, солистка группы и один из музыкантов торопливо бросились к свободному столику, а второй музыкант замешкался, опрокинул стойку микрофона, споткнулся и упал на колено.
– Сука, – сказал Агеев и выстрелил ему в голову.
Тело отлетело в сторону и замерло. Из-под головы быстро стала натекать лужа крови.
– То, что я говорю… – начал Агеев, но тут на кухне ударил автомат. Потом еще раз, коротко, потом закричала женщина, и снова ударил автомат.
Агеев помолчал, потом из кухонной двери вышел Бес, перезаряжая оружие.
– Все в ажуре, – сказал он.
– Так вот, – Агеев снова поднес микрофон ко рту, – то, что я говорю, должно выполняться немедленно. Иначе…
Агеев красноречиво посмотрел в сторону убитого музыканта.
– Всем понятно? Тогда сейчас все очень медленно встанут с пола и сядут за столики. Медленно и аккуратно.
Кто-то в зале всхлипнул, Агеев посмотрел в ту сторону, и люди там отшатнулись в стороны. Вот так, подумал Агеев, только так. Знать свое место. Знать свое место.
Люди копошились, рассаживаясь на стулья, они старательно отводили взгляды от убитых и от Агеева. Молчат. Молчат и делают то, что им приказал Агеев.
Наташка втащила в зал сумки с оружием и патронами, Стрелок вышел из зала.
Все идет как нужно. Теперь Стрелок постоит на атасе, пока они займутся… Чем они займутся?
С Крутым они обсуждали все только до этого момента. Агеев поискал глазами Палача. Сидит за столиком с таким видом, словно его это не касается.
Как он там говорил? Поразвлечься с клиентами.
– Будем знакомиться, – сказал Агеев, – меня зовут Андрей Агеев, еще называют Солдатом. Может, слышали?
Наблюдатель
Красавчик. В позу стал. Памятник себе воздвиг нерукотворный? Глазки-то как горят, да и весь просто светится самодовольством. Вот оно счастье – пристрелить ближнего своего и возрадоваться.
Мальчик девятнадцати лет отроду, уроду. Теперь он представляется и как всматривается в лица людей! Хочет убедиться в том, что испугал?
Гаврилин покосился на Палача. Спокоен. Только вот желваки на лице. Что-то воспитанники не так сделали? Тренер волнуется.
Тошнит. Опять эта смесь запахов сгоревшего пороха и крови. И человеческого страха.
– Вам обещали праздник, вы даже за это деньги заплатили, мы его для вас устроим, – он и микрофон держит, оттопырив мизинчик, сука.
– Можно нам музычку включить, легенькую? – Агеев обернулся к уцелевшему музыканту.
Тот сразу вскочил со стула и метнулся к пульту.
– Осторожно, споткнетесь, – сказал Агеев, и музыкант побледнел.
Гаврилин краем глаза заметил, как сжались в кулаки руки Палача, лежавшие на столе. Словно почувствовав этот взгляд, Палач убрал руки под стол.
– Нравится? – еле слышно спросил Гаврилин.
Палач не ответил.
– Твоя режиссура?
– Я же сказал, это экспромт. Это их вечер. Это они сами решают, что делать.
– Ну, ты, как режиссер, доволен?
– А ты, как Наблюдатель? Это же не я все придумал. Ты же очень давно знал, что должно произойти нечто подобное. Это ведь входит в ваши планы. Я их только выполняю.
– Это, – Гаврилин качнул головой, – в планы не входило.
– Разве? – Палач обернулся, наконец, к Гаврилину. – Ты считаешь, что Центр досуга выглядел бы сейчас… извини – на Рождество, лучше? Триста человек под огнем автоматов выглядят более эстетично, чем сорок? Да?
Гаврилин промолчал. Палач прав. Прав. Прав. Прав.
А что же тогда делает здесь он, гуманный и чистенький наблюдатель? Наблюдает? Чтобы потом все изложить начальству? А начальству нужны его наблюдения? Начальству, неизвестному, недосягаемому начальству совершенно насрать на то, КАК выполняются его приказы. Его интересует только, что они, эти приказы, ВЫПОЛНЯЮТСЯ.
Лицо Гаврилина обдало жаром. Он здесь, он выполнил требования Палача, но теперь даже это теряет смысл. Двести килограммов пластиковой взрывчатки. Ну и что? Что с того, что Палач может взорвать эту взрывчатку? Начальство будет недовольно? А может, начальству именно и было нужно несколько сот трупов на праздник?
И теперь его, такого жертвенного, такого инициативного, просто уберут по окончании мероприятия. Чтобы не мешал. И если Палач не соврал, если он, действительно, собирается ему сообщить, где именно заложена взрывчатка и как к ней подступиться, то где гарантия, что ее все-таки не взорвут из самых высоких политических соображений?
И тогда совершенно бессмысленной выглядит его попытка спасти жизни людям, которых никогда не видел.
Мать твою! Сука. А кто, собственно, сука? Жизнь? Судьба? Гаврилину захотелось заскулить.
Что остается? Ждать? Ждать, пока эти подонки наиграются, пока решать закончить праздник? Пока Палач соизволит сообщить, где взрывчатка? А до тех пор наслаждаться зрелищем?
– Ты своим детишкам после утренника, наверное, еще и банкет запланировал? – неожиданно для себя спросил у Палача Гаврилин.
– Мои детишки после утренника решили разобраться со мной, раз и навсегда. Солдат подрос, никого не хочет иметь над собой.
– Так что, они и тебя могут прямо сейчас пришить? – спросил Гаврилин.
– Сейчас – не могут. Мы успели заработать довольно большие деньги. А они у меня. Так что…
– Весело…
– Нормально.
– Тебе виднее.
Грязь
– А сейчас мы с вами повеселимся, – Агеев улыбнулся и подошел к столикам.
Боятся. Это чувство пьянило Агеева как водка, как спирт, как… Какие, к черту, наркотики… Вот это все, животный страх, испуг на лицах, готовность выполнить любые его приказы – вот с этим ничто не сможет сравниться. Он всемогущ, он может повелевать их жизнями, он может их заставить…
– Я хочу вам предложить интересную игру. Очень интересную игру. Вы все будете в нее играть. Очень простые условия, и очень большой выигрыш. Сыграем?
Агеев подошел к ближнему столику.
– Вы ведь хотите со мной сыграть? Правда?
За столиком сидели две пары, почти его ровесники.
– Не слышу? – Агеев протянул микрофон девушке.
– Хотим.
– Умница. Только ты даже правилами не поинтересовалась. Так хочется поиграть!
Блондин громко хмыкнул в дверях.
– А правила очень простые. Я, как водящий, даю вами задание, а вы его выполняете. Если нет, – умирает ровно один человек. Либо вы, либо кто-нибудь другой. Понятно?
Девушка, которой Агеев протягивал микрофон, попыталась что-то сказать, но не смогла.
– Не слышу!
– По-поняла…
– Вот и славно. Если кто-то не понял, скажите, мои приятели вам объяснят. Все поняли? Тогда кто хочет сыграть первым? Есть желающие?
Агеев обвел зал взглядом, с наслаждением видя, что все без исключения опускают глаза.
– Неужели, нету желающих? Напрасно. Те, кто первым начнет играть, получат самое простое задание. Все еще никто не хочет? Ах да! Я забыл сказать, какой вас ожидает выигрыш.
Агеев выдержал паузу. Словно током било его изнутри. Хорошо, хоть голос не дрожал.
– Тот, кто сыграет в нашу праздничную игру, сможет остаться живым. Я не обещаю, но шансы у него появятся.
Агеев оглядел зал. Неужели кто-нибудь вызовется сам? Да нет, слабо им! Стадо. Отара баранов.
– Никто не хочет остаться в живых? Придется тогда мне самому заняться спасением ваших жизней.
Агеев снова наклонился к девушке за передним столиком:
– Тебя как зовут?
– Оля…
– Первой в нашу замечательную игру будет играть девушка с прекрасным именем Оля. Пойдем на сцену, Оленька.
– Пожалуйста… – еле слышно сказала девушка.
– Так нельзя, я еще не дал задание, а ты уже отказываешься. Это не по правилам. – Агеев подтолкнул девушку стволом пистолета, она вздрогнула, как от прикосновения огня, встала и пошла за Агеевым.
– Вот и славно, – сказал Агеев и облизнул губы. – Оленька, а ты с кем сегодня пришла сюда? С друзьями?
Голос Агеева дрогнул, чуть было не сорвался. Агеев сглотнул, попытался немного успокоится.
– С друзьями…
– А среди… – Агеев откашлялся, – среди них есть твой парень?
– Что?
– Ну, твой парень, или ты с подругой?
– Парень… Миша.
– Миша… – Агеев посмотрел на парня. – Зал приветствует Мишу.
Тишина. Агеев посмотрел на зал.
– Я не слышу аплодисментов! Я. Не. Слышу. Аплодисментов. – Пистолет медленно поднялся и повернулся дулом к залу. – Ну? Зал приветствует Мишу.
Кто-то хлопнул в ладоши, потом кто-то еще, потом начали хлопать все.
– Вот так, – сказал Агеев, – а теперь Оля нам скажет, хочет она или нет, чтобы Миша умер?
Девушка побледнела и качнулась.
– Не нужно обмороков, не нужно. Ты ведь не хочешь, чтобы Миша умер? Нет? Я тоже не хочу. Правда, хорошо?
– Хорошо…
– А ты хотела бы сделать ему подарок? Хотела?
– Да…
– Вот я тебе и предоставляю такую возможность. – Агеев снова сглотнул. – На Новый год ты подаришь своему Мише стриптиз.
Девушка зажмурилась.
– Можешь приступать, – сказал Агеев, – заодно подаришь ему еще и жизнь.
Блондин засмеялся, его поддержал Бес.
– Люди ждут, – сказал Агеев. – Музыку, маэстро!
Музыкант нажал кнопку, и заиграла музыка.
Палач
Это не он привел сюда их. Не он. Ему приказали. Он только выполняет приказ. Люди захотели, чтобы он организовал это и он, как оружие, был просто обязан это сделать.
Неправда. Он сам все это спланировал. Сам. Ведь можно было обойтись только одной кровью. Просто кровью, которой он и так достаточно пролил. Но он решил, что нужна грязь, что он должен ткнуть всех этих людишек мордой в грязь, заставить их почувствовать ее гнилостный вкус, захлебнуться в ней, выпачкать в этой грязи их чистенькие руки…
… И вместо этого сам сейчас не может дышать из-за подступившей тошноты. Девчонка дрожащими руками стаскивала с себя одежду, Агеев отошел к столу и налил себе воды. У него дрожат руки.
И не от страха. Он ведь возбужден! Ему нравится все происходящее. Он получает от этого наслаждение. Блондин уже почти забыл о том, что ему нужно следить за залом, он весь там, возле раздевающейся девушки.
Бес… Хитрый Бес, вчера сдавший ему всех своих товарищей. Бес, который знает, что после окончания акции ему предстоит покончить с ними. Вернее, который думает, что ему придется это делать. Даже он не сводит с девушки глаз.
Палач откинулся на спинку стула. Кто во всем этом виноват? Он? Но он ведь не заставлял этих сопляков вести себя так, он даже не учил их убивать. Они сами хотели это делать. Они уже такими пришли к нему из мира людей.
Так почему же он сейчас испытывает щемящее чувство вины, которого не испытывал уже давно…
Нет, недавно. Когда хоронил Дашу и Володю. Но то была вина перед ними, перед его группой, а сейчас? Перед кем он чувствует вину? Неужели перед этими людьми, к которым никогда не относился как чему-нибудь значимому?
Палач сцепил пальцы рук. Жалость? Жалость? К ним? Или к себе?
Что с ним происходит? Как там сказал вчера этот Наблюдатель? Исповедаться?
Сам Палач с ним тогда согласился, да, исповедаться, рассказать о том, что чувствует, что думает, что сделало его таким, и почему он поступил именно так, а не иначе.
Да, исповедаться, но почему, почему сейчас ему кажется, что это не все, что вовсе не таким уж важным является это, что не кажется таким необходимым передать вершителям его судьбы послание?
Палач обернулся к Гаврилину. Тот сидел с закрытыми глазами, и губы его шевелились. Он что-то шептал. Молится?
Грязь
Беса все происходящее почти не интересовало. Ну, девка и девка. Ну, раздевается. Ну и что? Что телки перед ним никогда не раздевались?
Бес глянул в зал. Блондин, мудак, ясное дело, пялится на сиськи. Наташка… Эта совсем озверела. Бес сам чуть не обосрался, когда увидел, как она разделала того лося. Да она еще и кончила там на нем, бля буду, кончила.
Вот кого замочу с удовольствие, так это ее. И Солдата. И Блондина. И… Да всех их замочу. Замочим вместе с Крутым. А потом денежки поделим. А с денежками перед ним любая разденется!
Вот как эта! Бес задумался и не сразу въехал в то, что сказал Агеев после того, как девуля стянула с себя трусы.
– … теперь Мишина очередь порадовать свою подружку.
Это что, он теперь хочет, чтобы пацан трахнул девку перед всеми прямо на сцене?
– Не стесняйся, Миша, приступай.
Ага, приступай, добренький какой. А пистолет направил этому самому Мише в яйца. Бес хмыкнул про себя. Как же, трахнет он, жди. У него, небось, и хрен не встанет.
– А придется! Либо ты, либо любой желающий из зала. А ты умрешь.
Доступно излагает, сволочь. Бес сплюнул себе под ноги. Какого он хера? Ну, замочить, ну, отмудохать. Чего тянуть кота за яйца? Вот ведь, сука какая.
Что там Крутой? Бес бросил взгляд в его сторону. Сидит, как ни в чем ни бывало и разговаривает спокойно. Те еще нервы.
– Придется помочь тебе немного, Миша, – сказал Агеев. – Наташка, ты поставишь молодому человеку инструмент?
Если бы она сейчас к Бесу сунулась с выпачканной кровью физиономией, у него точно не встал бы. А этот ничего так, жить, наверное, хочет. Девка его плачет, а он спокойно принимает минет. Молоток.
– Вот видишь, Оля, как твой Миша хочет порадовать тебя? Вот он уже и готов. Ничего, Оля, не стесняйся, здесь все свои.
Бес снова посмотрел на Крутого. Он что, так и будет ждать, пока Солдат этот хренов, весь кабак перетрахает? Его дело. Бесу бы только поделить бабки. На двоих. А там…
А чего, собственно, на двоих? Бес даже на сцену смотреть перестал. А действительно, чего это с этим Крутым делиться. Вот они вдвоем замочат этих уродов, Крутой ему доверяет, отведет к деньгам… И тогда… И еще правильно говорил Агеев, откуда же он все про них узнал?
Если и вправду только один Крутой знает все про них, то лучше от него, действительно, избавиться.
Девка на сцене плачет. Дура, могло быть и хуже. Вон, Блондин ей бы вставил, да так, что на всю жизнь запомнила бы.
Бес глянул на часы. Твою мать, без десяти двенадцать. Чуть Новый год не прозевали.
Наблюдатель
– Я не хотел этого.
– Что? – Гаврилин просто не поверил себе, Палач не мог сказать ничего подобного.
– Я, действительно, не хотел ничего подобного. Правда.
– Ты просто хотел их всех убить?
– Я хотел…
– Чего? Что ты хотел доказать? – Гаврилин говорил, не открывая глаз.
– Что доказать? Что может доказывать Палач? Действительно… Я ведь просто должен тупо выполнять ваши приказы. Так, кажется, сказал тебе вчера твой начальник. У меня просто ума не должно было хватить на то, чтобы распознать ловушку. Меня просто должны были использовать и выбросить.
Использовать и выбросить, подумал Гаврилин, использовать и выбросить. Очень лаконично и емко. Инструкция по употреблению Палачей и Наблюдателей.
– А я не хочу умирать вот так, в роли тупого исполнителя.
Как там незадолго перед смертью говорил покойный Артем Олегович? Не хотел, чтобы Гаврилин думал о нем, как о дураке? Что-то в этом роде. Какие мы все-таки, одинаковые.
– Да, я убивал, я убивал по вашему приказу, и мне это нравилось. Я хотел убивать вас.
– Нас?
– Вас, людей. Раз уж я не могу вычистить от вас всю землю, то…
– То хотя бы по мере сил.
– А жить среди вас, копошиться в этой грязи…
– Взял бы и ушел.
– Куда?
– В монастырь. Повесился бы, в конце концов.
– Ради чего? Чтобы сохранить вам жизни?
– Тогда чего стонешь, ведь все идет, как нужно. Вон нескольких уже убили, одну трахают. Все правильно.
– Это делаете вы сами. Сами, без моего участия. Вы люди уничтожаете себя сами.
Это да, это он верно подметил. Сами себя. А вот интересно, если бы сейчас этот молокосос с пистолетом в руках подошел к нему, Гаврилину, и потребовал изнасиловать эту же девчонку. Что бы он сделал? Что?
– И я решил поступить по-своему. Я слишком долго был вашим инструментом. А теперь вы станете моим.
– Мы – люди?
– Да.
– А ты?
– Что – я?
– А ты – не человек?
– Нет.
– И действуешь совершенно самостоятельно, чтобы доказать всем, какой ты умный? – Гаврилин, наконец, открыл глаза и повернулся к Палачу. – Ни хрена подобного!
– Что ты доказал? Что распознал коварные замыслы по твоему уничтожению? Ты даже перенес место действия и его время. Все? А, ты еще не сам все это делаешь, ты делаешь это руками людей. Чего ты добился? Поднялся до уровня тех, кто использовал тебя, или опустил их до своего уровня? Тебе от этого стало легче? А им стало хуже? Ты все равно выполнил их приказ. Чуть меньше крови. Зато насколько больше грязи! Браво, молодец, прими мои поздравления!
Палач молчал. В микрофон что-то снова заговорил Агеев, но Гаврилин этого не слышал. Его прорвало.
И не Палачу он это говорил, а себе, не на него выплескивал свою злость, а на себя.
– Что ты хотел, чтобы я передал своему начальству? Что ты умный, что ты разгадал их? Ты, небось, даже не думал выжить. Умереть, продемонстрировав свою силу. А они будут жить дальше, униженные твоим мужеством и непоколебимостью? Так?
– Так! И я сделал это! Я мог уйти, исчезнуть, остаться в живых, но не стал этого делать. Я пошел на смерть не потому, что они за меня так решили, а потому, что…
– А потому, что тебе захотелось умереть? – Гаврилин чуть не сорвался на крик, но вовремя сдержался.
– Да, мне захотелось умереть.
– И вот это все – просто твой новый оригинальный способ самоубийства?
Ударил выстрел. Кто-то не смог выполнить задания Солдата. Потом еще раз выстрелила Наташка, но Гаврилин на это уже почти не обратил внимания.
– Они здесь при чем? Эти вот люди? Они перед тобой чем провинились, кроме того, что относятся к роду людскому?
– А те, кого я убивал по вашему приказу, тоже передо мной ничем не провинились. А я их убивал, и у тебя, кажется, к этому нет претензий. У тебя только слезы наворачиваются из-за того, что я это все делаю не так, как мне приказали?
– Нет. Ты помнишь, я тебе говорил, что отправил своего телохранителя выяснить, что там конкретно произошло с Жуком у меня во дворе? Помнишь?
– Ну.
– Ты сказал, что тебе приказали меня убрать в определенном месте и в определенное время? И распорядились насчет того, кто конкретно должен меня отправить на тот свет? Так?
– Так.
– А вот компании тамошних сявок кто-то заплатил за то, чтобы они разобрались с двумя мужиками во дворе. Просто набили им физиономии. Правда – смешно? Кто же это так нехорошо поступил и с Жуком, и с Дрюней? Уж не один ли и тот же человек?
Так что, может, тебя просто снова использовали зачем-то, только на этот раз втемную?
– Зачем?
– Спросил у больного здоровья! Для того, например, чтобы заставить меня что-нибудь сделать … – Гаврилин осекся.
Заставить сделать меня? Стоп. Что должен был бы сделать я, если бы был нормальным человеком? Сразу же после всего случившегося я должен был бы сообщить начальству о происшествии. Просто взять и перезвонить Артему Олеговичу. А потом еще взять и спрятаться.
И никто бы меня в этом не обвинил бы. Я бы вышел из игры. Как раз накануне задуманного Палачом.
А Артем Олегович не стал бы лично приезжать, чтобы меня убить. И остался бы жив. Или не остался бы?
Снова грохнул выстрел. Сколько можно?
И все-таки, похоже на то, что подставили не одного только Палача. И еще похоже, что и Наблюдатель не был конечной целью.
