Глава 10
Грязь
Сквозь выбитое лобовое стекло по лицу били ветер с дождем. Одежда уже не защищала от холода и сырости, но Наташка этого не замечала. Сердце колотилось, как бешенное, по телу горячими волнами прокатывалось желание. Наташка жадно вдыхала запах крови, заполнявший кабину, несмотря на встречный ветер.
Наташка покосилась на Блондина, осторожно коснулась алого пятнышка на обивке – холодное и липкое – осторожно поднесла палец ко рту. Кровь. Тот самый привкус, который сводил ее с ума.
Кровь. Наташка затаила дыхание, и уже два пальца, указательный и средний, коснулись пятна крови и поднялись к Наташкиным губам. Словно судорогой дернуло ее тело. Солоноватый привкус чужой крови.
Наташка поерзала на мокром сидении, провела рукой по лицу. Косметика поплыла – черт с ней. Наташка смотрела на серый, сдобренный кровью комок, прилипший к дверце, возле самой ручки подъема стекла.
Нет. Наташка приказала себе отвести взгляд от комка. Так можно и крышей поехать. Нет. Наташка снова бросила взгляд на сгусток крови и мозга. Надо просто отвлечься.
Наташка обернулась к Блондину:
– Ты чего молчишь?
– Что? – Блондин не разобрал за шумом ветра и мотора, что у него спросила Наташка.
– Чего молчишь, Блондинчик? – крикнула Наташка.
– А чего говорить?
– Чего на тебя этот так набросился?
– Кто?
– Ну, этот… – Наташка беспомощно пошевелила пальцами.
– А как его, кстати, зовут?
– Черт его знает! – Наташка изумленно подумала, что действительно не знает имени того, кто их всех собрал вместе. – Он что, тебе тоже не говорил, как его зовут?
– Да нет, – придет – уйдет, скажет, что делать – и все.
– И у нас также. Ладно, чего он к тебе прицепился? Ты этого водилу здорово замочил. Я как увидела кабину, чуть не кончила. Честное слово! – Наташка потянулась рукой к крови на панели управления, но вовремя остановилась.
– Он мне с самого начала сказал мочить его только на улице, не в машине, чтобы ничего не попортить. А я…
– Чего ты?
Блондин взглянул на Наташку и отвернулся. Капли воды собирались у него на ресницах, заливали глаза.
– У тебя платок есть? Лицо мне вытри, – попросил Блондин.
– Ага, сейчас, – Наташка полезла в карман, – притормози, я вытру.
Платок промок сразу же, а дождь продолжал заливать лица и кабину.
– Давай отъедим под деревья и переждем, – предложила Наташка.
– А если он надолго?
– Ну, постоим минут пятнадцать. Мне как раз нужно отлить, – соврала Наташка.
Она еще и сама не поняла, зачем хочет, чтобы Блондин остановил машину. Вернее, знала. Или не знала, а просто инстинктивно делала то, что ее тело считало необходимым делать. В горле пересохло. Запах крови туманом стоял в ее мозгу, жар сконцентрировался внизу живота, сердце колотилось, словно обезумев.
– Тормози. Давай быстрее, тормози.
– Ты чего? – Блондин осторожно съехал на обочину под деревья.
– У тебя проблемы со Стрелком? – охрипшим голосом спросила Наташка.
– С чего ты взяла? – Блондин отвел взгляд, но Наташка схватила его за правую руку, и он вскрикнул, – Осторожнее, су…, больно же!
– Я ведь не дура, – Наташка осторожно погладила руку Блондина, – я ведь видела, какими глазами вы друг на друга смотрите.
– Ну и что? – Блондину был неприятен этот разговор. Если он еще мог рассказать о своих переживаниях этому – черт, как же его зовут? – то этой прошмонтовке открываться не стоит.
– Я тебе могу помочь. Хочешь? Я помогу тебе его замочить. Хочешь? Хочешь?
– Чего это ты? Сдвинулась? Чего ты решила?..
– Представляешь, мы его замочим, – прошептала Наташка почти в самое ухо Блондина. – Так, чтобы мозги полетели в разные стороны. Представляешь?
– Ты хотела поссать? Давай быстро и поехали.
– Я хотела… Я и сейчас хочу. Только не поссать… Давай…
– Что?.. – Блондин понял, что Наташка имеет в виду, почувствовал, как рука ее нашаривает застежку на его брюках. Дура, мелькнуло у него в голове, послать ее на хрен, чокнутую. Но потом ее возбуждение передалось и ему.
– Давай, прямо здесь, сейчас… Я хочу… – Наташка расстегнула, наконец, брюки Блондина. – А я тебе помогу потом замочить Стрелка, мне обещал… этот обещал… Хочешь? Давай!
Наташка уже не понимала, где она, что с ней. Она отдалась своему желанию, и все, кроме него, перестало существовать.
Блондин левой рукой рванул на Наташке куртку, отлетевшая пуговица щелкнула о потолок кабины. Наташка приподнялась, стащила с себя брюки, стала на колени, лицом к окну.
– Давай, сейчас, давай!…
Она почувствовала, как Блондин вошел в нее, и застонала. Рука Блондина схватила ее за волосы. Наташка уже не чувствовала ни дождя, ни холода, огонь пульсировал в ней, толчками поднимался к сердцу, к горлу. Наташка вскрикнула. Мозг полыхнул белым сухим огнем.
– Давай, давай! – это были уже не слова, а крик животного, – давай!
Блондин потянул Наташкину голову на себя, заставив все тело выгнуться, потом с силой толкнул вперед, и Наташка вдруг увидела прямо перед глазами, в нескольких сантиметрах от губ, кровь и то, белесое, что так притягивало ее взгляд.
– Давай, сука, давай, – закричал Блондин, – давай.
Удар его тела качнул Наташку к ошметкам мозга, еще раз, уже ближе, еще ближе.
На мгновение, на самое короткое мгновение, Наташке захотелось остановиться, она словно почувствовала, что еще немного и лопнет последняя нить, связывавшая ее с людьми. Наташка даже успела отвернуть голову при следующем толчке и ткнулась в эти пятна не губами, а щекой.
Блондин не видел ничего, он весь отдался акту, который в этот момент для него и актом-то не был. Блондин сейчас убивал, перед глазами его мелькало лицо Стрелка там, на чердаке, а потом его улыбка. А потом Блондин представил себе, как улыбка эта исчезает, взрывается кровавым водоворотом.
– Давай, давай! – выкрикивал он, уже совсем не понимая, что кричит.
Он убьет, убьет, убьет… Давай, давай… убьет… давай…
А Наташка чувствовала запах Этого, запах привлекал ее, тянул к себе. Мгновение просветления прошло, и, когда новый толчок качнул ее вперед, Наташка вначале осторожно коснулась пятен приоткрытыми губами. Блондин давил и давил на нее сзади, и она тронула Это языком, а потом – словно вспышка – припала всем ртом, жадно, словно в поцелуе.
И уже не крик, а стон, животный сладостный стон вырвался у нее. Все исчезло, остались только огненные всполохи перед глазами, сладкие толчки внутри нее, безумный вкус на языке и – откуда-то издалека – крик: «Давай, давай, давай!».
Наблюдатель
От меня до стула Артема Олеговича – около двух метров, подумал Гаврилин. Предположим… Ну, хотя бы предположим, что Артем Олегович отвлечется. Внезапно из-за шкафа вылетит птица, и банкир проводит ее зачарованным взглядом. Пистолет, соответственно, отклонится в сторону, и героический наблюдатель одним прыжком преодолеет разделяющее их расстояние. Удар – старичок всхлипнет, выронит оружие, наблюдатель поднимет пистолет и расстреляет прямо в дверях вбегающего помощника Артема Олеговича, а потом…
– Что вы сказали?
– Я спросил, не задумывались ли вы над тем, какое конкретно задание у Палача?
– Извините, я немного задумался.
– Вспоминаете детство? Перед глазами проходят яркие картины вашей недолгой жизни? – Артем Олегович улыбнулся, но глаза остались холодными и настороженными.
– Нет, прикидываю, как добраться до вашего пистолета.
– Не советую. Я не все время был кабинетным работником. В старые времена, прежде чем попасть в кабинет, нужно было хлебнуть много чего.
– И как?
– Что?
– Как на вкус то, что вы хлебнули?
– Поначалу неприятно, а потом привыкаешь. Привыкнуть можно практически ко всему. Итак, что должен был сделать Палач?
– В конце концов?
– Послушайте, Гаврилин, я понимаю, что вы очень хотите меня разозлить и попытаться этим воспользоваться…
– А вы бы сами сиганули на пистолет в моем положении?
– Я бы не попал в ваше положение.
– Потому что не спорили с начальством?
– И поэтому тоже.
– Хорошо, убедили. – Гаврилин захотел потянуться, но решил, что Артем Олегович может воспринять это движение как агрессию. – Не нужно дальних заходов на цель. Это вам, между прочим, захотелось со мной поговорить, а не мне с вами.
Артем Олегович очень-очень медленно выдохнул. А нервишки не очень у дедушки, отметил Гаврилин. Того гляди, просто выстрелит и все, поминай Александра Гаврилина не злым тихим… Или прыгнуть? Резко толкнуться ногами, затем… Гаврилин очень ясно представил себе, как летит к Артему Олеговичу, а тот, не моргнув глазом, несколько раз нажимает на спуск. Все приходится делать самому!
– Вы уперлись в то, что Палач должен захватить Центр досуга и удерживать заложников как можно дольше. В идеале – с неделю. Так? И вам, как проницательному молодому человеку, вдруг открылось, что не сможет Палач этого сделать. Что максимум, на что он способен – навалить там трупов и погибнуть вместе с группой. Так?
– Так, – Гаврилин даже кивнул, настолько точно воспроизвел Артем Олегович его сомнения.
– И вас очень обеспокоило то, что я этого не понимаю…
– Да.
– А вы не задумались, почему все так странно происходит с этой группой, зачем устроено шоу, зачем полтора месяца этим клоунам разрешают хозяйничать в городе, и почему это до сих пор самое высокое руководство страны не набило этот город войсками, или, в крайнем случае, оперативными группами? Ну, аналитик!.. Неужели не задумывались?
Гаврилин промолчал, но в душе он с Артемом Олеговичем согласился. Не подумал. Вернее, не додумал. Приходило в голову что-то подобное, но за всей этой суетой, за сомнениями и копанием в личном деле Палача так и не оформилось ни во что внятное.
– Полтора месяца мы носились с этими ублюдками, как ненормальные. Пять раз мы выводили группу из верной западни. Что бы мы ни говорили о местных сыщиках, но дело они свое знают. Мы сдали Палачу двух свидетелей и одного слишком рьяного оперативника. Не нужно делать удивленных глаз. Это все для идиотов дешевые рассказки о неуловимых преступниках. Они неуловимы, пока это выгодно нам…
– Нам? – не выдержал Гаврилин, – Нам – это кому?
Артем Олегович открыл было рот, в груди у него что-то хрипнуло.
Сейчас убьет, подумал Гаврилин. Вон как побледнел, и костяшки пальцев побелели на правой руке. Сейчас просто шевельнет указательным пальцем, и из объектива вылетит птичка. Улыбка – вас увековечивают.
Ну, почему мне не страшно? Почему? Тело напряжено, в голове гудит, но нет ни холодка в груди, ни дрожи в пальцах. Ни-че-го. Выстрелит или?.. Еще поживем.
– Знаешь, я даже доволен, что решил заняться тобой лично. Мне это, пожалуй, даже доставит удовольствие, – медленно, словно выдавливая из себя слова, сказал Артем Олегович.
– Так вы все-таки меня лично будете в расход выводить?
– Лично. Я, наконец, понял, чем ты мне не понравился сразу же.
– Одеждой?
– И одеждой. Но самое главное – ты стал для меня символом распада. Полного развала того, во имя чего я жил. Если дело доверяют таким как ты, то это уже все. Финиш. Чистенькие, отстраненные, равнодушные. Вы никогда не сможете отдать жизнь ради дела. Никогда.
Артем Олегович повысил голос почти до крика, на щеках его выступили яркие красные пятна.
Гаврилин почувствовал, как в нем тоже стала закипать злость. Ублюдок старый, об идеях заговорил, о самопожертвовании.
– А вы нам дадите пожертвовать собой? Дадите умереть за идею? Вы нас за нее убьете скорее! За какую идею? Вы даже идею сделали страшной тайной.
– Сделали. Потому, что вы все равно ее не поймете, а если и поймете, то не сможете принять. Все рухнуло, все пошло прахом. Толпа смела все, эта орава мелких и жадных обывателей. Они захотели свободы. Для кого? Для себя? Ничего подобного. Они вырвали с мясом свободу для разных подонков. И эти подонки сейчас стали хозяевами этой толпы…
– Неужели все так просто, подумал Гаврилин. Предельно просто – назад к дисциплине? Неужели все это было только для того, чтобы внушить населению одного города мысль о необходимости введения твердой власти?
– И самое страшное то, что даже мы сейчас бессильны без этой толпы. А эта рыхлая масса сама не сможет даже могилу себе вырыть. Их всех нужно заставить, подтолкнуть.
– И все было сделано только ради этого?
– А ради чего? Ведь посмотри насколько все демонстративно: свидетелей не жалеть, пленных не брать. И финал – в Рождество. Жирная кровавая точка. Чтобы до всех дошло. До всех.
Гаврилин видел, что Артем Олегович очень хочет вскочить и пройтись по комнате, даже рука несколько расслабилась, и дуло пистолета чуть-чуть отклонилось в сторону. Попробовать? Гаврилин напряг мышцы ног, чуть пригнул голову.
Вот сейчас. Считаю до пяти. Раз. Толкнуться резко, обеим ногами. Два. Может зацепить рукой стул и навернуть старика стулом по голове? Три. Не выйдет, стул слишком тяжелый. Четыре. Гаврилин, как зачарованный, смотрел на пистолет. Еще бы сантиметра на два в сторону. Пять!
– Сидеть! – внезапно рявкнул Артем Олегович. – Руки на колени – спина выпрямлена.
Ствол пистолета теперь смотрел точно в живот. А пуля в живот, даже если и не убивает сразу, вызывает болевой шок, и человек не в силах даже пошевелиться. Отбой, подумал Гаврилин разочарованно, и выполнил приказ Артема Олеговича.
– Очень интересно излагаете, – как можно спокойнее сказал Гаврилин. – Это вам начальство сообщило, или сами догадались?
Сквозняк. В уме всплыло это слово, и только потом Гаврилин подумал, а с чего, собственно? Причем здесь сквозняк? Ага, когда помощник Артема Олеговича выходил из кабинета… Нет, когда он выполнял приказ Артема Олеговича закрыть дверь, он сделал это не очень плотно. Осталась небольшая щель. Гаврилин всегда напоминал выходящим, чтобы они плотнее закрывали за собой дверь. Так что щель осталась. И с полминуты назад она стала чуть шире, а потом снова почти исчезла. А такое бывает только тогда, когда кто-то открывает дверь в приемную.
Кто-то вошел в офис. Или вышел. Если вошел, то кто? Если вышел, то можно ли этим воспользоваться? Плюнуть на все и рискнуть. Прыгать только будет неудобно.
– Так что, сами догадались? – переспросил Гаврилин.
Пауза между вопросом и ответом тянулась безумно долго. Почти минуту.
– Это же понятно любому, если он не полный кретин, – наконец ответил Артем Олегович.
– Значит, сами догадались, – констатировал Гаврилин. – И других вариантов нет?
Артем Олегович улыбнулся пренебрежительно. Приятно видеть в такое суровое время столь уверенного в своей правоте человека. И этот уверенный в себе человек, когда нервничает, забывает целиться в живот собеседнику. Это шанс, если тот тип вышел из приемной. Давайте немного понервничаем, сударь.
– А вам не кажется, что все это туфта? Вам показалось. Вы просто увидели то, что вам кажется правильным. Вы просто выдаете желаемое за действительное. Может быть, я очень отстраненный, не сросшийся с работой и не готовый к самопожертвованию, но, может быть, благодаря этому, я вижу все это немного по-другому.
– Да? – Артем Олегович ощерился, – И что же ты видишь?
– Пока только вопросы. Почему Палач? Зачем я? Почему в одном городе? И почему не в столице?
– Все?
– Нет, не все. Ладно я, немощный и глупый символ всеобщего распада. А Палач? Ведь он ведет себя так, будто ни о чем и не подозревает.
– А он и не подозревает.
– Фигня. Все он великолепно просчитал. Все. Он прекрасно понимает, что билет у него в один конец. И принимает меры.
– Какие меры? – теперь Артем Олегович просто сочился иронией и сарказмом.
– У него в группе нет ни одного человека, хоть отдаленно напоминающего его бывших напарников. Он укомплектовал группу только полными выродками, без которых на этом свете станет куда чище, – Гаврилин не совсем понимал что говорит, ему было нужно только, чтобы слова задевали Артема Олеговича как можно больнее, чтобы зрачок дула перестал пялиться в солнечное сплетение Гаврилина. – Не будет Рождественской бойни.
– Никуда он не денется! Он всегда выполнял приказы и ни на йоту не откланялся от инструкции. К нему не применимы человеческие понятия. Это просто механизм, умеющий только убивать.
– Чушь. Его предыдущая группа…
– Состояла из точно таких же ублюдков, как и теперешняя. Тупые убийцы.
– И снова пальцем в небо. За тех Палач, наверняка, был готов умереть. А с этими – он даже умирать вместе не станет.
Артем Олегович расхохотался, искренне, громко, со всхлипами:
– Да кто его будет спрашивать? Он подохнет, когда мы это решим. У него не хватит ума, чтобы распознать ловушку. Да он уже почти в ней! Все, назад для него дороги нет! Он пойдет и подохнет, как ему было приказано. А перед этим будет убивать, потому что ничего другого он не умеет. И не нужно тут никакой лирики. Жаль, что ты не сможешь сам в этом убедиться.
– А не слишком ли вы уверены? – еще бы ствол немного в сторону, еще бы на пару сантиметров, – Как вы можете ручаться за поступки другого, если сами меняете свои решения по несколько раз в день?
– Это ты о чем? – Артема Олеговича такое неожиданное обвинение застало врасплох.
– Вначале вы заявляете, что меня убьет ваш человек, что сами вы руки об меня марать не станете, потом вдруг решили все-таки собственноручно. Перед этим заявляете, что хотели перед моей кончиной со мной побеседовать, чтобы расставить точки над «i», а всего несколько часов назад меня во дворе поджидал Жук. По вашему приказу. Что же вас так лихорадит?
– Какой Жук?
– Только не нужно спектакля. Жук из группы Палача. А отдать этот приказ могли только вы. Убить некоего наблюдателя, Александра Гаврилина. Не понятно только, зачем такие сложности.
– Я не отдавал такого приказа, – сказал Артем Олегович, и Гаврилин по лицу его понял, что он говорит правду. – Ты что-то напутал.
– Ничего я не напутал. Все точно. Жук из группы Палача. И только вы…
– Заткнись, – лицо Артема Олеговича помертвело, – Заткнись, кретин. Я не отдавал такого приказа. В этом не было смысла. Я действительно хотел поговорить с тобой перед…
– Тогда кто? – Гаврилин качнулся вперед, ноги снова напряглись.
– Да какая разница! – Артем Олегович встал и прицелился Гаврилину в голову. – Для тебя нет никакой разницы.
Все, теперь можно прыгать, можно не прыгать, все. Эта мысль словно парализовала Гаврилина, в лицо бросилась кровь. Все, смерть. Все вокруг затянулось туманом, четко был виден только черный круг дула. Ствол на конце был немного потерт и отблескивал в свете настольной лампы.
Увижу пулю или нет, мелькнула совершенно дурацкая мысль. Закрыть глаза? Какая разница? Какая к черту разница, получить пулю в лоб с открытыми глазами или закрытыми.
Время замерло, и в нем, словно мошки в янтаре, застыли Гаврилин и Артем Олегович. И пуля, когда вылетит из ствола, будет лететь медленно, продавливая себе путь сквозь толщу застывшего мгновения.
Гулко, словно колокол, бухнуло сердце в голове Гаврилина. Чушь, сердца в голове быть не может, оно в груди, слева. Закрыть глаза…
Но глаза Гаврилин не закрыл, поэтому увидел, как вдруг качнулся пистолет, дуло резко пошло в сторону, вправо и вверх. Он увидел, как расширились зрачки в глазах Артема Олеговича, как начал приоткрываться его рот, но лицо вдруг застыло, и движение губ замерло.
Потом лицо стало отдаляться, потом вдруг все тело Артема Олеговича осело, он опустился на колени, будто собирался молиться, но не наклонился вперед, а откинулся назад и замер, опрокинув стул.
Гаврилин не мог оторвать взгляда от лица Артема Олеговича. Тело замерло, глаза смотрели в потолок.
Как хорошо, что Хорунжий вернулся вовремя. Как хорошо, подумал Гаврилин, не отрывая взгляда от убитого.
– Спасибо, Миша, – сказал Гаврилин.
– Не за что, и я не Миша.
– Что? – Гаврилин, наконец, поднял глаза и вздрогнул. – Палач?
– Узнал, – удовлетворенно сказал Палач и указал стволом пистолета на стул, – присаживайся на стульчик, нам нужно поговорить.
– Да вы что, с ума все сегодня сошли? – искренне возмутился Гаврилин.
Суета
Ангар был пустым и гулким. И холодным. Сквозь два разбитых окна под самым потолком ветер заносил капли дождя, и они били по сваленной посреди ангара жести то размеренным стуком метронома, то быстрой барабанной дробью.
Только две лампы из свисающей с потолка шеренги зажглись, когда Агеев щелкнул выключателем.
– Да, – сказал Стрелок, – а я только собирался подсушиться.
– Хреново, – оценил Бес, – это ж тут можно и кони двинуть, совершенно свободно.
– Можно, – сказал Агеев.
– Подарочек нам Крутой подсунул, – засмеялся Бес.
– Кто? – быстро обернулся к нему Агеев.
– Крутой.
– Это он сам так тебе представился?
– Не… это я его так сам называю, за глаза.
– А зовут его как?
Бес недоуменно пожал плечами.
– А какая на хер разница? Мне что паспорт его потребовать?
– Паспорт – не нужно. Ладно, об этом позже поговорим, – Агеев огляделся по сторонам. – Ты, Стрелок, пока покарауль, а мы…
– Чего это я? – насторожился Стрелок.
– А потому, что я так решил, – спокойно сказал Агеев, оборачиваясь к Стрелку так, что ствол автомата, висевшего на его плече, недвусмысленно посмотрел на Стрелка. Пальцы правой руки Агеева коснулись рукояти автомата и спускового крючка. – Еще раз объяснить?
– Не нужно, – тихо сказал Стрелок, – я покараулю. Пока.
Бес врезал с разбега ногой по банке из-под краски, стоявшей на полу. Банка описала дугу и с грохотом врезалась в кучу жести. Откуда-то сверху, из темного угла под самой крышей ангара, с шумом вывалилось несколько голубей.
– Твою мать, – выругался Бес, хватаясь за автомат, – птички блядские.
– Ты в будке пока глянь, – Агеев ткнул пальцем в сторону небрежно сколоченного из досок домика под самой стеной ангара.
– Ага, – Бес покосился в сторону угла, в котором шумно возились голуби, и осторожно пошел к обитой рубероидом двери, – тут-тук, кто там в теремочке живет?
Настроение у него было хорошее. Давно не было так легко на душе у Беса. Он и сам не представлял, как постоянные терки с Жуком – покойным Жуком – портили ему жизнь.
А теперь словно отпустило. Словно новая жизнь началась у Беса. Крутой все-таки молодец! Чуть ли не первый раз в жизни Бес испытывал к человеку чувство благодарности настолько сильное, что, наверное, даже под пули бы полез за Крутого.
Он ко мне как к человеку, думал Бес, и я к нему. Остальные члены группы Бесу нравились не очень. Наташка… Нет, трахается она здорово, в рот берет тоже, но только после всего этого с ней Бесу захотелось пойти и вымыться. Смыть с себя… Не грязь – Бес никогда не был особенно брезгливым, – смыть ему хотелось с себя странное, липкое ощущение страха.
Девка себе и девка. Много их перетрахал Бес: и по пьяне, и по тому, что у них называлось любовью. Пару раз даже пришлось раскладывать девок, не обращая внимания на нытье и крики, – всяко бывало. А тут, с Наташкой, все было не так. Было такое ощущение, будто отточенное лезвие ножа приложили к телу – оно холодит, кожу, от него разбегаются мурашки озноба, и вроде бы ничего такого, а только понимаешь, что в любую секунду может это лезвие скользнуть в сторону, обжечь огнем, распластать мышцы на кровавые ломти…
Беса передернуло. Он потянул дверцу на себя, она со скрипом подалась, потом зацепилась за какую-то неровность на бетонном полу и остановилась.
– Бля… – Бес рванул дверь сильнее.
Темно, как у негра в жопе. Бес пошарил рукой по стене возле двери. Ага – выключатель. Везет ему сегодня с выключателями.
Свет зажегся не сразу. Кто-то установил в хибаре двойной светильник дневного освещения, и тот, как положено, заводился долго, со щелчками, жужжанием и помаргиванием красных огоньков.
На всякий случай Бес принюхался. Ясное дело, пахло чем угодно, еще сильно пахло бензином.
– Что там у тебя? – громко спросил Агеев.
– Лампа еле фурычит! Сейчас загорится.
Агеев… Солдат хренов. Тут Бес тоже имел свое мнение. Оно, конечно, парень резкий. Как прокисшее ситро. Только психованный, и спиной к нему Бес поворачиваться не станет. Бесу и самому нравилось убивать. Было в этом что-то заводящее, заставляющее по-другому взглянуть на мир. Бес был согласен, что убивать можно и нужно. Только вот…
Чего ж из этого себе всю жизнь делать? Ну, замочил кого, чтобы капусты нарубить, ну грохнул какого-нибудь урода – и отдыхай. По бабам там или загулять.
А Солдат этот – урод. Бес сегодня видел, как сопел он над тем раненым придурком в складе, как в глазки ему заглядывал, будто целоваться лез. И даже не попытался отстраниться перед выстрелом. Брызги в лицо, вся рожа в крапинку, а он взял полотенце там с гвоздя, утерся и вздохнул, как после… Ну, как если бы кончил.
Лампы, наконец, разгорелись. Одна лампа. Вторая продолжала судорожно моргать, как припадочная. Все тут они припадочные, подумал Бес, только вот Крутому и можно доверять. Только Крутому.
Бес бегло осмотрел комнату. Диван старый, пошарпанный, с валиками и зеркалом. Стол. Раньше был полированный. Два стула. Во, Бес радостно улыбнулся, печка, уголь в ящике и пластиковая двухлитровая бутыль из-под кока-колы. Бес наклонился к бутылке и принюхался. Точно, с бензином.
На диване стояла большая сумка. Крутой тут уже видать бывал. Все подготовил. Мужик.
Загремели отодвигаемые ворота. Бес выглянул в дверь. Приехали-таки. Наташка и Блондин. Ну и ладушки. Бес без сочувствия увидел, что оба мокрые насквозь. Без стекла ехать по такой погоде – рехнуться можно. А эти еще и застряли видно где-то, Бес с Солдатом и Стрелком по дороге мимо их микроавтобуса не проезжали.
Ворота закрылись.
– Что там у тебя? – снова спросил Солдат.
– Все ништяк. Тут печка есть и уголь. Наверное, Крутой приготовил.
– Идем, – сказал Солдат и повернулся к Стрелку, – а ты еще с часик постоишь.
– С часик?
– Не размокнешь.
– Постоишь, постоишь, – зло поддержал Агеева Блондин, – не хрен отсиживаться за спиной.
Наташка молча двинулась к хибаре, обхватив плечи руками. Бес увидел, как дрожат ее руки и губы.
– Замерзла? – спросил Бес.
Наташка не ответила, только коротко взглянула на Беса, и тот вздрогнул. Ведьма. Бес явственно увидел, как в Наташкиных глазах плеснулось безумие.
– Я сейчас печку зажгу, – Бес отвернулся и юркнул в дверь. Убьет она меня. Или я ее замочу.
Бес присел на корточки возле печки и оглянулся через плечо – Наташка молча стаскивала с себя одежду. Мокрые волосы липли к бледному лицу.
Бес сплюнул. Как утопленница, блин, вампирша из ужастика.
Палач
– Нам нужно поговорить. – Палач еще раз указал пистолетом на стул.
– О чем?
– О тебе, обо мне… – Палач внимательно рассматривал этого парня, этого самого Александра Гаврилина.
– А мое мнение по этому поводу никого не интересует? Да и с каких это пор ты перешел в разговорный жанр? Просто конец света! Вице-президент банка берется за пистолет, а профессиональный убийца решает почесать языком с жертвой, – Гаврилин говорил почти спокойно, и это понравилось Палачу.
Гаврилин не производил впечатления человека испуганного. Он вел себя так, будто очень устал от всей окружающей его неразберихи. Это Палач понял, еще не входя в кабинет, послушав разговор из приемной. Поначалу он просто хотел войти вовнутрь и выстрелить. Потом действовать по обстоятельствам. Но говорили о нем, и это стоило послушать. Стоило.
Палач впервые в жизни услышал, как кто-то говорит о нем. Нет, не так. Кто-то впервые в жизни говорил о нем так, будто действительно знал, что движет им, Палачом. Этот Гаврилин чувствовал его, или, может, Палача так просчитали, что теперь каждый его шаг легко предсказуем?
– Ты что делал в кафе этим летом? – Палач чуть не поморщился от глупости собственного вопроса. Если Гаврилин теперь начнет спрашивать каким летом, в каком кафе, Палач потеряет инициативу в разговоре и ему, пожалуй, проще будет убить Гаврилина, чем возвращать разговор в прежнее русло.
– В кафе? – переспросил Гаврилин, – В кафе я наблюдал.
– За мной?
– Как оказалось, за тобой.
– Наблюдатель… – Палач произнес это слово медленно и бесцветно. Он знал о существовании наблюдателей и об их функциях. И эти функции ему очень не нравились… С недавнего времени. Потому что он и сам сейчас стал наблюдателем.
– Наблюдатель, – спокойно подтвердил Гаврилин. Очень спокойный человек, этот Гаврилин, подумал Палач. Ведь знает же, что Палач получил приказ на его уничтожение, минуту назад чуть не отправился на тот свет, но сидит спокойно, руки на коленях, пальцы… Вот пальцы немного не спокойны.
– За что решили убрать наблюдателя? – спросил Палач.
– А за что у нас вообще решают убрать человека?
– Не поверишь, но я никогда не интересовался причинами. Даже в голову не приходило, – Палач присел на край письменного стола. – Могу вот только представить себе, за что решили убрать меня…
– Я тоже могу только предположить.
– А наверняка?
– А наверняка знал только вот он, – Гаврилин кивнул в сторону лежащего у его ног тела Артема Олеговича, – но тут, как я подозреваю, шансов все выяснить нет.
– Думаешь, это он принял решение на твою ликвидацию?
– Он даже сам захотел привести этот решение в исполнение.
Палач скептически улыбнулся.
– Убить – да, собирался. А вот отдать приказ мне…
– Что-то не так? Тебе что, обычно приказ отдается лично заказчиком?
– Ну, он же тебе сказал, что не заказывал тебя.
– Мало ли… Что? Ты действительно полагаешь, что кто-то другой…
Палач пожал плечами. Кто конкретно приказывает ему, Палач не знал. И не мог знать. Да и не интересовало его это никогда.
– Зачем ему было врать? К тому же, приказ на твою ликвидацию я получил по резервному каналу. Не так, как все приказы с ноября. Вдруг сработал резервный канал связи, и я получил твою фотографию, с именем, фамилией, адресом дома и офиса, плюс все телефоны. А кроме этого мне было совершенно конкретно указано кто именно из моих… людей и как, и когда будет это делать.
– Кто, как и когда… – Гаврилин посмотрел на тело Артема Олеговича, потом поднял глаза на Палача, – Все?
– Что?
– Это все, о чем ты хотел со мной поговорить?
Палач помолчал. А о чем он действительно хотел поговорить? О себе? О смысле своей жизни? О чем?
– Как ты думаешь, Наблюдатель, зачем заварилась вся эта каша?
– И ты туда же… У меня только что состоялся разговор с непосредственным начальством на эту тему. Да ты, я думаю, слышал его версию.
– Но ты, кажется, в это не поверил?
– А ты?
– Ты не поверил и в то, что он говорил и обо мне… Почему?
– Я не верю в то, что ты просто тупое орудие смерти.
– Это еще почему? Ты не видел моего послужного списка? Мне действительно хочется убивать. Его, тебя, всех! Я ведь и на вас стал работать только из-за того, что вы мне позволили это делать, – Палач улыбнулся криво.
Что-то я разговорился сегодня. Какое мне дело до того, что обо мне думает этот… Палач вдруг почувствовал, что не может назвать Гаврилина человеком. Да, Гаврилин был одним из тех, кто использовал Палача, одним из тех, кто считал себя в праве распоряжаться жизнью Палача и его смертью. Но сейчас Палач был готов поклясться, что они с наблюдателем чем-то похожи, что-то общее есть в них обоих и он просто не может разорвать эту странную связь. Нужно было только найти повод. Повод для того, чтобы оставить Гаврилина в живых.
– Ты наблюдал за операцией в июле? – Палач, не отрываясь, смотрел в лицо Гаврилина.
– Формально – да.
– Формально?
– Твоя группа должна была стать орудием, а я – причиной. У тебя есть время? Могу объяснить подробнее.
– Ты знал, что нас списали?
– Нет. Я даже о том, что и меня списали, узнал совершенно случайно.
Он даже не пытается оправдываться, подумал Палач. И еще, после того, как все это произошло у него перед домом, почему он не принял мер? Ну, хотя бы сменить адрес, или усилить охрану. Кстати…
– Где твой телохранитель?
– Кто? А, Хорунжий… Он занят, пытается найти ту компанию, с которой сцепились твои, Жук и Бес.
– Зачем?
– Зачем сцепились?
– Зачем ищет?
– Я попросил. Мне это показалось интересным.
– Интересным…
– Да, интересным. Обидно, что не узнаю, как там все на самом деле.
– Обидно. – Палач взглянул на часы. – Ладно, мне нужно идти.
Гаврилин вдруг улыбнулся, почти весело.
– Что тебя развеселило?
– Очень забавная эпитафия – «Убийце было некогда».
– Не получается у нас разговор.
– У меня просто выдались трудные сутки. Знаешь, когда трижды за двадцать четыре часа тебя пытаются убить, то это как-то утомляет.
– Наверное.
– Скажи, а это нормально, что человек не боится смерти? – спокойным голосом спросил Гаврилин, – У тебя в этом деле опыт побольше.
– Не знаю. Честно, не знаю, – Палач пожал плечами и встал. – А что?
– Да так, для общего развития.
– Извини.
– Да ладно. Это…
– Что?
– Так, ерунда…
– Что?
– Что? А ничего, господа бога… Что, нельзя было просто нажать на спуск? Какого черта устраивать ток-шоу из моего убийства? Что, получил удовольствие? Нравится тебе это? Я оправдал твои ожидания? Или тебе хотелось, чтобы я валялся у тебя в ногах и плакал? Просил, чтобы ты впервые в жизни не выполнил приказ? Да? Взял бы и просто выстрелил. В разговоре. Всадил бы мне пулю и оставил бы умирать. Какого черта вас всех тянет на разговоры? Какого?
– Какого черта? – Палач развел руками, – Не знаю, просто при нашей работе очень редко приходится поговорить откровенно.
– Да не поговорить тебе хотелось, – резко бросил Гаврилин.
– А чего?
– Исповедоваться.
– Исповедоваться?
– А что – нет? И начальство мое и ты – всем хочется поговорить о своих грехах, попытаться оправдаться. Объяснить. А безопаснее всего это делать будущему покойнику. Чтобы и поболтать в сласть и тайну сохранить.
– Исповедоваться, – Палачу эта мысль показалась вначале странной, а потом вдруг из глубины души скользнула тень, не дававшая ему покоя, и слилась со странной мыслью об исповеди.
Гаврилин напрягся. Сейчас бросится, подумал Палач. Сейчас прыгнет, понимая, что шансов у него практически нет.
– Не нужно глупостей. Ты сегодня останешься живым.
– Что?
– Я сегодня не буду тебя убивать.
– Почему?
– А мне еще хочется с тобой поговорить. И еще мне очень хочется, чтобы ты все передал своему начальству. Все, что я скажу. Понял?
– Понял, – Гаврилин немного расслабился, но потом внезапно снова напрягся.
– Что еще?
– Мое начальство сейчас лежит мертвое у моих ног.
– Обратишься к другому.
– Это единственный мой канал. Может быть, есть свой канал у Хорунжего?
– Это меня уже не интересует. Слушай дальше.
– Слушаю.
– Я выполню приказ. Даже если при этом мне придется… Даже если…
– Я понял.
– Вот и хорошо. Но при одном условии. Первый и последний раз я ставлю условие.
– Какое?
Палач подошел к Гаврилину почти вплотную, наклонился:
– Ты должен быть со мной на этой операции.
– Я? Зачем?
– Ты будешь выполнять свою непосредственную работу – наблюдать. Я гарантирую, что ты уйдешь от меня живым. Не потому, что ты мне так нравишься. Я хочу, чтобы передал от меня своему и моему начальству небольшое послание.
– А если я не смогу с ним связаться?
– Тогда примешь решение самостоятельно.
– Мне безопаснее с тобой не идти.
– Безопаснее. Только ты не забывай, что приказ о твоей ликвидации до сих пор не отменен.
– Пошел ты…
– Я перезвоню, – сказал Палач и ударил.
Гаврилин не успел отреагировать на удар, захрипел и сполз со стула. Палач аккуратно уложил его на пол.
– Исповедоваться, – сказал Палач.
Странно, он принял решение, он не убил наблюдателя, но ни облегчения, ни дискомфорта при этом не испытал.
Палач оглянулся в дверях. Роль посланца исполнит Гаврилин. Это значит, что сегодня суждено умереть другому человеку. Человечку.
Грязь
Агеева колотило. Противный мелкий озноб заставлял дрожать все тело, и изнутри подступала тошнотворная слабость. Агеев попытался было задремать, но тело не могло уснуть. Внутри Агеева словно образовалась пустота, в которую он падал и не мог удержаться за скользкие края своего сознания.
Страх. К нему снова вернулся страх, снова что-то ледяное вынырнуло из темноты и захлестнуло сердце и мозг ледяной паутиной. Как тогда, под давящим светом фонаря, после того, как он убил… Тысячу лет назад. Все это было тысячу лет назад.
Это было так давно, что Агеев смог убедить себя в том, что этого вообще не было. Не было черной тени ночного кошмара, не было полыхающего белым огнем клинка в темноте – он верил, что этого не было, что его темная сила всегда была с ним, что всегда он был тем безжалостным и страшным Солдатом.
И вдруг этот испуг. Если бы четыре часа назад в коридоре он действительно перечеркнул жизни этих двоих одной автоматной очередью, ему было бы легче. Он бы отгородился стеной выстрелов от своей слабости и своего страха.
– Есть будешь?
Агеев вздрогнул:
– Что?
– Есть будешь? – Бес обернулся от стола к Агееву, – Тут Крутой жратву в сумке оставил.
– Жратву… – Агеев попытался стряхнуть с себя оцепенение и не смог.
– Ну да, колбаса, консервы.
– Не хочу, – ответил Агеев, подавив подступившую тошноту.
– Как знаешь, мы тебе оставим. А ты будешь, Наташка?
– Не хочу, – ответила Наташка, и Агеев оглянулся на ее голос – слабый и безжизненный.
Что это с ней? Сидит голая, завернувшись в одеяло, возле самой печки. И не хочет есть… Агеев снова сглотнул. Нет, о еде он не может даже думать. Мысли упрямо возвращают его в залитую кровью и горячей водой караулку и в темный коридор склада.
Агеев сунул руки под мышки, чтобы унять их дрожь.
– Все-таки Крутой молодец, – что-то пережевывая, сказал Бес.
Наташка промолчала. Стрелок, которого сменил на улице Блондин, кивнул. Он держался особняком и молча ел сидя на табурете возле самой двери.
– Крутой молодец, – выдохнул Агеев. – Молодец.
– Ага, – кивнул Бес, – вот провернем последнее дельце, поделим бабки и – отдыхать.
Последнее дельце. Агеев напрягся. Последнее дельце. Это Бес верно подметил.
– Так как же все-таки зовут твоего Крутого? – спросил Агеев.
– А какая, хрен, разница, ты вон – Солдат, он – Стрелок, я – Бес. Меня не колышет, как вас там еще зовут.
– А как он нас нашел? Ты не думал об этом?
– Нет, – честно признался Бес.
– И я не думал. А стоило бы.
– Нашел и нашел, – сказала Наташка не отрывая взгляд от огня, – плохо прятались.
Агеев зло улыбнулся. Плохо прятались. Не мог один человек раскопать все о них. Эта мысль пришла в голову Солдата впервые. И словно услышав эту мысль, подал голос Стрелок:
– Солдат прав – все это очень странно. Зачем ему все это – стрельба, налеты?
– Как зачем? – чуть не поперхнулся Бес, – А деньги? Бабки, мани? Вы что, охренели совсем?
– Деньги – это понятно. Но ведь мы же не всегда получали при налете деньги.
– Значит, ему кто-то заплатил потом, – Бес налил себе что-то из бутылки в пластиковый стакан.
Агеев кивнул:
– Заплатил кто-то.
Это понятно. Кто-то заплатил, а вот как делить будет? И будет ли вообще делить?
Да и не в этом дело. Не в этом. Дело в том, что этот самый Крутой дважды унизил его, дважды толкал в пасть ночному кошмару. Дважды он унижал его, Андрея Агеева, Солдата. Теплая волна прокатилась по телу Агеева, теплая волна покоя.
Все стало понятно. Мир снова принял четкие очертания. Есть человек, виновный во всем. И этого человека нужно будет наказать.
Агеев почувствовал, как успокоительное тепло превращается в огонь, который вначале затлел где-то в груди, а потом полыхнул в голове. Это действительно будет последнее дельце. Солдат потом разберется во всем, узнает, откуда у ублюдка такая информированность.
Агеев оглядел сидящих. Эти его поддержат. Бес и Блондин за бабки, Стрелок – он, наверное, захочет тоже все выяснить, Наташка… Наташка сможет немного поиграться с этим мужиком.
– Мне кажется, нам нужно будет прижать этого… Крутого, – сказал Агеев.
– Что? – не понял Бес.
– После всего этого поговорить с ним откровенно. Откуда он такой умный, кто нас всех ему сдал, – Агеев посмотрел на Беса и торопливо добавил, – выяснить, где все деньги.
– В этом что-то есть, – неторопливо сказал Стрелок. – Мне бы не хотелось, чтобы меня снова кто-то нашел.
Бес молчал, и Агеев принял его молчание за одобрение.
– Мы с ним так поговорим, что он все скажет. Правда, Наташка?
Наташка поежилась, медленно повернулась к печке спиной. Ее взгляд остановился на Стрелке, потом переполз на лицо Агеева.
– Поговорим, – тихо сказала Наташка, облизнув губы, – накопилось слишком много долгов.
Агеев почувствовал, что ему захотелось есть. Все нормально. Все будет хорошо. Он докажет этому гаду, что с Солдатом никто не может так поступать. Никто. Осталось только поговорить с Блондином.
– Бес, ты уже поел?
– Ага.
– Пойди смени Блондина.
– Без проблем, – сказал Бес и встал.
Вот ублюдки, подумал Бес. Это ж на кого они хвост подняли? Ладно, не будет Бес спорить с ними, еще замочат. Бес это обсудит с Крутым.
Бес надел влажную куртку, шапку, взял с дивана автомат и вышел из халабуды. Деньги они хотят, суки.
Бес поднял воротник. Холодно.
Бабки им нужны. Крутой им не указ. Ладно.
Бес зло сплюнул. Он искренне обиделся на всех из-за Крутого. Тот неожиданно стал для Беса единственным человеком, которому Бес доверял. Это было необычное ощущение, это был не привычный для Беса страх, а что-то очень напоминавшее уважение. Кроме этого, подумал Бес, отправив Блондина греться, так деньги можно будет поделить только на двоих. Крутому и ему.
Бесу даже показалось, что на улице потеплело.
Наблюдатель
Его били по лицу. Вот сволочи, подумал Гаврилин, какого черта. Такое впечатление, что удары доносятся откуда-то издалека, хотя сомнений в том, что бьют по его лицу, у Гаврилина не было. И еще кричат. Тоже издалека. Километров с десяти, предварительно засунув в рот подушку средних размеров.
Господи, почему ему так плохо? Почему… Стоп. Почему ему вообще хоть как-то. Ведь его должны были убить. Палач наклонился к нему, посмотрел прямо в глаза… А потом кто-то стал бить Гаврилина по лицу.
Нужно попытаться открыть глаза. Нужно. Гаврилин подумал об этом как о чем-то к нему не относящемся. Открыть глаза. Чем? И чьи?
– Твою мать, – уже значительно явственней услышал Гаврилин, и на лицо ему выплеснулось что-то холодное. Рот, как оказалось, у Гаврилина был открыт, поэтому вода попала в горло, и Гаврилин закашлялся.
Больно то как, подумал Гаврилин, пытаясь перевернуться и прокашляться. У него дико болела шея, возле самого основания черепа, за ухом.
– Очнулся? Нет? – голос знакомый и требовательный, нужно открыть глаза.
Гаврилин застонал. Веки были тяжелые, к тому же, вода заливала глаза, поэтому весь процесс поднимания век занял почти минуту, а потом еще минуту Гаврилин пытался понять, что же именно находится у него перед лицом.
Глаза. Чьи-то неподвижные глаза. На чьем-то неподвижном лице. Знакомом лице. Потом…
Черт. Гаврилин вспомнил все разом и попытался встать. Вернее сесть. За что был наказан приступом боли.
– Очнулся, – удовлетворенно сказал кто-то слева.
Гаврилин покосился в сторону голоса. Ага, таки Хорунжий появился, шевельнулась вялая мысль.
– Что здесь у тебя произошло? – спросил Хорунжий.
– Помоги встать, – попросил Гаврилин, пошарив вокруг себя руками.
Хорунжий ухватил Гаврилина подмышки и помог подняться.
– Постоишь, или помочь сесть? – спросил Хорунжий.
– Сейчас, – сказал Гаврилин, прислушиваясь к своим ощущениям, – лучше я сяду.
– Тогда давай сразу в кресло, – предложил Хорунжий.
– Дав… ой, мама, – Гаврилин схватился за шею.
Хорунжий почти подтащил Гаврилина к креслу и усадил в него.
– Пришел в себя?
– В некотором роде.
– Что здесь произошло?
Гаврилин обвел взглядом кабинет. Охранник. Это с его трупом лицом к лицу лежал Гаврилин. Артем Олегович, с пистолетом в руке, очень неудобно запрокинувшись на спину, с сильно подогнутыми коленками. И пистолет в руке.
Убить пришел? А хрен тебе навстречу! Убить.
– Ты можешь говорить? Что здесь произошло?
– Ничего особенного. Просто Артем Олегович зашел к нам в гости поговорить, да заодно и пристрелить своего знакомого Александра Гаврилина. Можешь себе представить?
– Могу. Я уже видел его телохранителя в приемной.
– Да? А я не видел, – удивился Гаврилин. Ощущение своего тела потихоньку возвращалось к нему, вместе с памятью и способностью мыслить и говорить.
– Дай мне воды, – попросил Гаврилин.
– Извини, всю воду из кувшина пришлось вылить на тебя. Ты очень крепко спал.
– Спал. – Гаврилин снова потер шею.
– И что здесь произошло после того, как пришел Артем Олегович.
– Пришел Палач…
– Кто?
– Ну, человек один.
– Я знаю, кто это, просто удивился.
– Я тоже, когда понял, кто спас мне жизнь.
Хорунжий присвистнул.
– Вот именно, – подтвердил Гаврилин, – совершенно с вами согласен. Оказалось, что мы с Палачом уже раньше сталкивались, и он решил именно сегодня со мной побеседовать.
– Побеседовал?
– Почти. Он очень торопился, поэтому просил меня передать кое-что начальству и ушел, убедив меня его не провожать.
– Когда думаешь связываться с начальством?
– С этим? – уточнил Гаврилин, ткнув пальцем в сторону трупа. К нему возвращалось уже ставшее привычным за последнее время плохое настроение.
– С кем-нибудь другим.
– Извини, это мой единственный контакт. Остается надеяться, что со мной попытаются связаться. Или у тебя есть свой канал связи?
– Угу, личный телефон Артема Олеговича.
– Это радует.
– До слез.
Хорунжий и Гаврилин помолчали. Вот такие пироги, подумал Гаврилин. И что прикажете делать в такой ситуации? Вызвать скорую помощь? Или сразу же застрелиться?
– Что будем делать? – почти в один голос спросили Гаврилин и Хорунжий, переглянулись и засмеялись.
– Действительно, что будем делать? – спросил Гаврилин.
– Я полагаю, что для начала нам стоит куда-нибудь пристроить покойников. Нам только не хватало сейчас появления заинтересованных парней из компетентных органов.
– И куда мы их денем? – поинтересовался Гаврилин, – три трупа все-таки.
Хорунжий задумчиво прошел по комнате, аккуратно переступив натекшую лужу крови.
– Так, у меня внизу машина, завернем во что-нибудь тела и вывезем.
– Куда вывезем и что скажем постовым, если они этим заинтересуются?
– За город ехать не будем, есть тут одно место неподалеку, поэтому блокпосты нам не грозят. В крайнем случае, покажу «корочку». Выглядит почти совсем как настоящая.
Хорунжий потер ладони.
– Ладно, схожу вниз, гляну как там что и вернусь. Ты пока прикинь, во что заворачивать тела будем.
Вам завернуть или так возьмете? Завернуть. И нарежьте, пожалуйста, тоненько. Гаврилин закрыл глаза. Что теперь делать?
Палач хочет через него пообщаться с руководством. Гаврилин тоже хотел бы пообщаться с руководством. И он совершенно не знает, как с этим руководством связаться.
Конспирация хренова. Может, звякнуть секретарше Артема Олеговича? Хотя… И самое главное, как все отреагируют на сообщение об этой куче трупов? Как?
Еще этот запах!.. Порох, сгоревший в смеси с кровью. Спокойно. Гаврилин стукнул кулаком по столу, боль отдалась в шее. Черт! Он, между прочим, сегодня родился второй раз. Третий. Второй раз он родился после того, как ничего не получилось у Артема Олеговича, а третий раз – когда Палач отчего-то решил нарушить приказ.
Кстати, о приказе. Если покойник не врал, и Палач тоже сказал правду, то приказ поступил от кого-то, кого Гаврилин и знать не знал. От кого? От хрена моего. От неизвестного доброжелателя.
Так, ладно. Пункт первый – избавиться от покойников. Пункт второй – попытаться связаться с … Хоть с кем-нибудь. Пункт третий – остаться в живых. Пункт четвертый – …
– Во что будем заворачивать? – спросил Хорунжий с порога.
– В шторы, в ковер. Все равно ковер уже в крови.
– Тогда давай в темпе.
– Хорошо, – сказал Гаврилин, вставая с кресла.
– Оттащим нашего начальника в сторону, завернем Лешу в ковер.
– Кого в ковер?
– Охранника нашего звали Лешей.
– А, да. Что, кстати, скажем его родным, или кто там у него?
– Он студент. Был студентом. Живет в общаге. Так что, хватятся его не так, чтобы очень скоро. А мы скажем, если к тому моменту ничего не произойдет, что он просто не вышел на работу.
– Просто не вышел на работу. Ладно, приступим.
– Кстати, – вспомнил Хорунжий, наклоняясь над телом, – я ведь нашел компанию твоего соседа.
– И?..
– Странно получается, оказывается, к ним подошел какой-то мужик, дал денег и попросил, чтобы они разобрались с парой жлобов во дворе. Назвал точно место и время.
– Точное время и место, – повторил Гаврилин, – чем дальше, тем страньше.
– Ноги придерживай, – сказал Хорунжий.
Палач
Когда он спал последний раз? Вчера? Позавчера? Три дня назад? Палач не помнил этого. Да и какая разница? Осталось потерпеть совсем немного. Совсем чуть-чуть.
Палач вышел из машины, постоял осматриваясь. Пусто. Мокро и пусто. Сквозь завесу из темноты и дождя доносились какие-то звуки, но во дворе они были еле слышны.
Половина первого ночи. Они еще никогда не встречались так поздно. Бедняга Пустышка долго переспрашивал по телефону обязательно ли встречаться сегодня, нельзя ли перенести все на завтра. На завтра! На завтра перенести встречу было никак нельзя. Ни до разговора с наблюдателем, ни тем более после него.
Судьба такая у Пустышки.
Палач поднял воротник, прошел через темный двор к подъезду, поднял голову. Сквозь приподнятую штору нужного окна пробивался свет. Ждет.
Ждет, но как обычно открыл только после долгих переговоров через закрытую дверь. Палач терпеливо отвечал на вопросы. Терпеливо и спокойно. После разговора с Гаврилиным его неожиданно охватило именно спокойствие. Все идет так, как должно идти.
Исповедаться…
– Что случилось? – спросил Пустышка после того, как Палач вошел в квартиру, – Меня не предупреждали о вашем приходе.
– А вы не связывались по этому поводу со своим руководством? – поинтересовался Палач.
– Я не смог, – торопливо ответил Пустышка, – мне не ответили.
– Это плохо. У меня на ваш счет были большие планы.
Пустышка вздрогнул и попятился в глубь квартиры. Палачу показалось, что сквозь тошнотворные запахи квартиры пробился потный запах страха.
– Какие планы? – почти шепотом спросил Пустышка.
– Планы… – сказал задумчиво Палач.
– Да, какие планы, – Пустышка почувствовал некоторую неуверенность собеседника и немного повысил голос.
– Я хотел вас пригласить прямо сейчас в одно место.
– Какое место? Не поеду я ни в какое место. Я не обязан никуда ехать.
– Я рассчитывал, что после первого января вы сможете вернуться домой и сообщить руководству много интересного, – продолжил Палач, словно не услышав возражений, – много интересного.
– Я никуда не поеду, – Пустышка повысил голос почти до крика. – Не поеду.
– И не нужно, – сказал Палач, – полчаса назад в этом отпала необходимость.
Пустышка облегченно вздохнул:
– Ну, слава Богу.
Палач улыбнулся.
– Понимаете, – сказал он, – вчера я получил приказ убить одного человека.
– Мне это не интересно! – быстро сказал Пустышка.
– И мои люди не смогли этого приказа выполнить. По глупому, никто не мог предположить, что к ним полезет мелкая дворовая шваль.
– Мне это не интересно, – снова взвизгнул Пустышка.
– И тогда я решил все это сделать лично. И не смог. Правда, странно? Впервые в жизни.
– Говорите, что вам нужно и уходите, – Пустышка снова сник, он понимал, что происходит что-то необычное, но не мог понять что именно, – говорите, что нужно передать и уходите.
– Может быть это знак судьбы? Вы верите в судьбу?
– Уходите вон! – снова почти шепотом потребовал Пустышка и даже указал дрожащим пальцем на дверь.
– Я вдруг понял, что мне очень нужно с кем-нибудь поговорить. Вначале я даже выбрал вас…
– Нам не о чем говорить. Уходите.
– Вы совершенно правы, но мне казалось, что у меня нет выбора. А теперь выбор появился.
– Я прошу вас – уходите.
– Вы знаете такое слово исповедь?
– Испо… Что? Причем здесь это?
– Наверное, не при чем. А вот некто Александр Гаврилин считает, что именно в этом все дело.
– Не знаю я ни какого Гаврилина.
– Наверное… Я его тоже почти не знаю. Я просто сегодня подарил ему жизнь. Такого со мной не случалось почти никогда. Разве что этим летом. Я не убил девочку трех лет от роду.
– Я рад за вас, только уходите, уже поздно.
– Да нет, я успею, – холодно сказал Палач.
– Что успеете? – упавшим голосом спросил Пустышка.
– Я решил все, что нужно передать руководству через того Александра Гаврилина, которому сегодня подарил жизнь.
– Ну и передавайте.
– Но в этом случае мне не нужны вы.
– Что? Что вы имеете ввиду?..
–Вы и сами уже все поняли.
– Не надо… Я вас прошу – не надо… – Пустышка попытался еще отступить, но наткнулся спиной на стену, – нет!
– Так получилось, – сказал Палач и вынул из кармана плаща пистолет.
Пуля ударила Пустышку в грудь, но он не упал, а, оттолкнувшись от стены, внезапно шагнул к Палачу. Правая рука его поднялась, будто он хотел положить ее на плечо убийцы.
Палач выстрелил еще раз, и на этот раз пуля оттолкнула тело назад к стене.
– Исповедаться, – сказал Палач неожиданно для себя.
