VII
Сразу видно, что дьявол создал мир, ничего в нем не делается по-нашему.
Раймонд Шестой, граф Тулузский
– За рекой для меня земли нет, – в который раз повторил Младший и в который раз запил эти горькие слова вином.
И в который раз его собутыльники отвели взгляды, чтобы не выдать свое раздражение.
За последние две недели они слышали про землю за рекой уже несколько сот раз. И если поначалу это вызывало если не сочувствие, то хотя бы интерес, то после двух недель беспрерывных дождей, грязи и промозглой сырости хотелось просто все бросить, послать Младшего подальше и вернуться...
Вот, правда, возвращаться было некуда. И это удерживало ватагу Младшего на этом проклятом месте даже лучше, чем привычка предводителя вешать любого несогласного или провинившегося.
Всего в ватаге было шестьдесят бойцов. Иногда – чуть меньше. Иногда – чуть больше. Сейчас трое висели в петлях у самой опушки, четверо были зарыты в грязь неподалеку от лагеря, пятеро маялись от ран, а остальные уныло ожидали нового приказа идти на приступ чертового Замка-На-Мосту. И понимали, что так или иначе штурмовать все равно придется.
Снова придется.
Шатер промок и протекал. Единственное что он теперь обеспечивал, так это то, что вода текла ледяными струйками не где попало, а всего в нескольких местах – и собиралась в лужи, покрывающие пол. Сушить одежду было негде, почти все кашляли и сморкались. И всё потому, что за рекой для Младшего земли нет.
Тоже мне проблема. Там почти ни для кого нет земли. Разве что для крестьянина, который вырубит лес, выкорчует, вспашет, засеет... А рыцарю нужен замок. Младший и был рыцарем. И еще младшим сыном, у которого было семь старших братьев и папа, не собирающийся помирать в ближайшие сто лет.
– В замке спальня одна, папашина и мамашина, – продолжил свой привычный печальный рассказ Младший. – А вы все спите, где хотите. Вон, на чердаке. И сколько я так буду терпеть? Или мне в монастырь идти?
Младший обвел печальным пьяным взглядом собутыльников.
– Я вас спрашиваю – в монастырь?
В сотый раз собутыльники стали качать головами и бормотать что-то вроде – нет, ты чего, такого парня, никогда...
Но на этот раз печаль Младшего была глубже, чем обычно, и не довольствовалась простым сочувствием.
Младший потянулся через стол, схватил за грудки первого, до кого достал, рванул на себя.
– Ты чего лыбишься, падаль? Думаешь, в монастырь меня нужно было, Столб?
– Да ты чего... – Столб попытался аккуратно высвободить одежду из рыцарского кулака. – Я ж с тобой с прошлой весны. Когда мы первый раз обоз остановили...
– Ага... – рука Младшего разжалась, Столб плюхнулся задом на бочонок, служивший ему сиденьем. – Как мы тогда погуляли... У них же охраны почти не было.
– А девки, девки! – подхватил сидевший в углу Лучник. – Вот я тогда...
Все разом замолчали и посмотрели на предводителя. Младший молча встал, перевернул стол и вышел. Кто-то из сидевших рядом с Лучником врезал, не примериваясь, в рожу. И все молча с ним согласились – не стоит сейчас при Младшем о бабах.
Младший решил жениться. С одной стороны – давно пора. С другой – попробуй нынче найди нормальную жену, с приданым и замком. Да и в пещеру, в которой последний год проживал Младший с ватагой, молодую жену везти было совсем не с руки. И тут подвернулся удачный повод.
Речной барон отправился резать перевозчиков. Барон этим занимался регулярно, словно огородник, пропалывающий свой огород. Чтоб не прорастали.
Речному барону принадлежал Замок на мосту, сам мост и все, что было под мостом. То есть – кусок реки в три сажени. Но поперек. То есть всякий, кто норовил проплыть под мостом, пересекал владения барона и должен был платить. И платил, ибо Речной барон был строг и на расправу скор.
Движение по реке было частое, платили регулярно. А кто пытался не заплатить, получал на судно с моста бочку с горящей смолой.
Потом Речной барон решил, что слишком уж много народу стало ездить посуху и переправляться через его реку либо на паромах, либо при помощи перевозчиков. Такое своеволие наносило убыток баронской казне. И Речной барон решил с ним бороться.
Он тщательно выжег все деревни вдоль реки на два дня нуги в обе стороны и потом ежегодно резал все время появляющихся идиотов, норовящих заняться перевозом.
С одной стороны, это поддерживало монополию. С другой – очень многие теперь хотели с Речным бароном поквитаться. Или занять его доходное место. Так что жизнь барона состояла из походов и осад.
Не было года, чтобы кто-то не пытался взять штурмом Замок на мосту. И не было года, чтобы кто-то не пытался посвататься к одной из трех дочерей барона.
То и другое проходило с одинаковым результатом.
Обитатели замка стали большими специалистами в обороне, а дочери накрепко уяснили, что замужество им в ближайшем будущем не светит. Радовало хотя бы то, что и попасть в монастырь в ближайшее время им тоже не грозило. Бережливый отец вряд ли согласится внести в монастырь за дочек вступительный взнос. Точно – не согласится.
Вот и жили дочки с папой-вдовцом, замещая его в отлучках и неплохо справляясь с делом, если кто из врагов появлялся внезапно под стенами. Было у Речного барона и секретное оружие, но о нем люди предпочитали вслух не распространяться.
А в этом феврале вышло как? Получил барон известие о новом готовящемся перевозе и отправился, само собой, со своей дружиной в поход. Кто ж знал, что не повезет на этот раз Речному барону?
Хотя, Младший вот, например, знал, ибо перевоз строили не просто так. А специально для барона строили. По приказу Младшего. Младший как рассудил? Кто-то сватался к дочерям барона и получал отказ. Кто-то штурмовал замок и получал по зубам. И никто не додумался объединить оба этих благих начинания.
Баронскую дружину встретили аккуратно. Особо даже сражаться не пришлось. Остановили баронских люден засекой в овраге и забросали камнями и бревнами. Мигом добили выживших, собрали с покойников все мало-мальски ценное и...
И только потом Младший, после такой вот демонстрации своей ловкости и хозяйственности, повел переговоры с Речным бароном, предложив ему обменять руку и сердце какой-нибудь из дочерей – и замок в придачу – на жизнь.
Но вместо того чтобы благословить и облобызать зятя, барон попытался перерезать ему горло припрятанным ножом. Раздосадованный таким вероломством, Младший несостоявшегося тестя прирезал, а сам отправился с ватагой и прихваченным для венчания священником к Замку на мосту.
И все его ближайшие соратники решили, что старшая баронская дочка, сиротинушка, прямо со стены бросится на шею доблестному рыцарю.
А потом оказалось, что не только за рекой для Младшего земли нет.
Старшая дочка быстро, еще в ходе первого разговора с претендентом, сообразила, что теперь ей нет никакого смысла выходить за первого встречного. Теперь она – одна из самых завидных невест, и остается ей только дождаться, когда откроются после зимы дороги, как к замку начнут съезжаться благородные рыцари из самых лучших семей.
Начнут-начнут, сколько их мается в ожидании хоть какого завалящего замка!
По этому поводу она далее дала отставку папиному пажу, согревавшему ее иногда в холодные ночи. Паж, естественно, возмутился, попытался настаивать – и умер, получив стилет в горло.
Папины дочки умели добиться своего. Трижды жених ходил к замку уговаривать. Сестры стояли на башне и отвергали его предложение в выражениях, свидетельствовавших о серьезных недостатках в их воспитании.
Потом начались штурмы. Или что-то вроде того. Если можно назвать штурмом то, что шесть десятков насквозь мокрых вояк, проваливаясь почти по колено в холодную грязь, оскальзываясь и теряя башмаки, подходили ко рву перед воротами и пытались этот самый ров завалить хворостом.
Осажденные не мешали. И чего суетиться? Потом, когда работа уже почти была выполнена, на хворост выливалась горящая смола, которая рано или поздно этот самый хворост поджигала. А если осаждавшие намека не понимали, из замка вылетала стрела и отправляла одного из воинов либо в могилу, либо в палатку к раненым.
Можно было, конечно, и больше народу изувечить, но, опять таки, зачем? Риску ведь от штурмов никакого, а развлечение есть.
По вечерам сестры пели ангельскими голосами, сидя в башне у окна, которое, по такому поводу, специально открывалось. Жених, заслышав песню о благородном рыцаре, совершившем подвиги, чтобы овладеть сердцем прекрасной дамы, тихонько выл и отправлялся пить. Вина он с собой захватил много. Думал, на свадьбу.
Так что упоминание каких-либо баб, дам, девок или шлюх при Младшем могло привести к самым непредсказуемым последствиям. На этот раз – пронесло.
Младший вышел из шатра и пошел к лесу, стараясь не глядеть на замок. Надо было что-то решать. Правильнее всего – собрать свои вещички и отправиться к себе в пещеру, сырую и темную, но, в общем, уютную и безопасную. И после этого терпеть истории о неудачнике рыцаре, не сумевшем жениться.
Ну и черт с ним, махнул рукой Младший и приготовился исполнить последовательно три дела: справить нужду, вернуться в шатер и объявить о своем решении. Но успел выполнить только первое.
Из лесу послышались человеческие голоса и ржание.
Женихи, твою мать, подумал Младший и побежал к шатру за доспехами, на ходу соображая, откуда эти охотники до чужих невест проведали о смерти барона.
А если нелегкая принесла не жениха, а кого-то из многочисленных врагов Младшего, то бежать ватаге было некуда. Оставалось умереть между замком и противником – или сдаться. Чтобы потом умереть на виселицах.
Это понимали все, поэтому вооружались и строились без суеты, но быстро.
– Кто едет? – крикнул Столб, как самый голосистый из ватаги. – Кого там принесло в лагерь благородного рыцаря?
Лучники Младшего воткнули в грязь перед собой по десятку стрел, натянули луки.
– Я вот луки поотбираю сейчас и об спины переломаю, – раздался из темноты уверенный голос. – А вашему благородному рыцарю шпоры в задницу затолкаю. С цепочкой.
Младший скрипнул зубами.
– Что, не поняли? – спросил тот же голос, и из темноты вдруг вылетел камень и ударил в самую середину сторожевого костра.
Искры и горящие поленья полетели во все стороны, но не меткость броска потрясла ватагу Младшего. Камень был почти сажень в обхвате, и метнуть его могло только одно из сложных осадных устройств. Или великан.
Мысли отчего-то больше склонялись в сторону великана.
– Не трусь, благородный, – голос из темноты звучал весело и даже задорно. – Это Охотничий отряд ордена Черного Креста. Отряд Ловчего. Слышал про такой?
Младший облегченно выдохнул. Уступить Охотникам было не позорно. Охотники, они Охотники и есть. Даже сам Младший, по молодости, мечтал прибиться к такому Отряду и гонять нечистую силу по лесам и долам. За деньги, почести и славу.
Потом как-то раз довелось присутствовать при чистке одним из отрядов упырьева гнезда... Из отряда уцелело меньше половины, причем троих укушенных добили свои.
Тогда из полусотни ратников, приданных графом, уцелело разве что с десяток, а сам Младший опомнился только когда прибежал, растеряв все свое оружие и доспехи, в папин замок.
И никто его в этом не упрекнул.
А сейчас оставалось только надеяться, что Охотникам компания Младшего понравится. А там, если все будет нормально, удастся...
Ловчему рыцарь не понравился.
Восемнадцатилетний урод, неизвестно кем посвященный и добывающий себе хлеб насущный разбоем. Разбоем же норовящий себе и жену раздобыть. Да еще и возомнивший, будто Охотничий отряд поможет ему в этом деле.
Возник даже соблазн исполнить давешнюю свою угрозу, до потом Ловчий решил сдержать души своей порывы, дождаться утра и, договорившись с девками из замка, проследовать дальше, к месту сбора войска, непонятно для чего собираемого герцогом при поддержке святой церкви.
Святая церковь придавала этому войску такое значение, что даже потребовала в письме, переданном через Егеря, присутствия в войске обоих Смотрящих за Договором.
Такое странное чувство, сказал Хозяин, будто они собираются штурмовать ворота преисподней.
И это тоже Ловчему не нравилось.
Не нравилось Ловчему также выражение лица Хозяина при прощании. Улыбка была такая невеселая, что самому захотелось разрыдаться. Будто навсегда прощался Хозяин. Словно собрался умирать. Или хоронить Ловчего. Бессмертный – бессмертного.
Твою...
Ловчий от самых Трех деревень ехал молча, не обращая внимания на разговоры охотников и не принимая участия в устройстве ночевок.
Со стороны казалось, что он дремлет в седле, на самом же деле – думал. Тяжко думал, перебирал в голове факты и фактики, события последних лет, месяцев и дней.
Вспоминал последний разговор с Хозяином. Думал о совершенно странном и даже дурацком рассказе появившегося аккурат перед его отъездом Громовержца, вонявшего дымом и покрытого копотью. И принесшего радостную весть.
Радоваться вроде надо было.
Провалился заокеанский план неизвестного врага. С треском, шумом, дымом и копотью.
Да, встал монстр на месте жертвенного камня Воина и выжег, к чертовой бабушке, лес от реки почти до самых гор. Но двигалось это чудовище так медленно, так неторопливо выжигало окрестности, что большинство народу из лесных деревень успело сбежать.
А потом на пути монстра встал Воин. И вместе с ним – остальные боги. Даже Певец. И началось...
Громовержец так толком и не смог описать произошедшее. Поначалу это выглядело, будто черная стена до самых облаков, отороченная поверху огненными сполохами, движется, испепеляя все на своем пути. И редкой цепочкой перед этой стеной стоят светлые силуэты богов.
Поднялся из-за стены во весь рост черный гигант, сжигая облака вокруг себя.
И все смешалось от океана до океана.
Воин сцепился с чудовищем и кричал так, что даже богам хотелось упасть на землю и зажать уши руками. В крике этом были ярость и боль, а еще там был восторг. Восторг от битвы, которую так жаждал Воин. Битвы, от которой зависела даже жизнь бессмертных.
Дважды чудовище отшвыривало Воина, дважды Громовержец пускал в ход перуны, чтобы сдержать противника, пока остальные боги собирались с силами и мужеством. И даже получил удар огненной рукой в грудь, задохнулся, упал навзничь, и ему показалось что все, что пришел смертный час. Что он... Умрет?
А потом это наваждение прошло. И нужно было снова вставать, чтобы отразить очередной удар. И нужно было отдавать остатки своей Силы в общую Силу, чтобы сжать монстра, связать его и...
И ничего не вышло. Огненно-черный великан легко отбросил путы, смял Общую Силу, и показалось, что настал конец всему, что нужно только бежать... Бежать, спасаясь, скрыться в тумане или за пеленой дождя...
Дождя, подумал тогда Громовержец. И оглянулся. И открылось ему, что сотни, тысячи людей, охотников из лесов и земледельцев с побережья, рыбаков и жителей равнин смотрят на битву, смотрят на черный огонь, стеной приближающийся к ним... И огонь этот виден всем людям этой земли, до самых льдов. И что люди в ужасе смотрят на огонь и...
Они знают только одно средство против огня. Против степных и лесных пожаров. Они верят только в него. Только в дождь.
Чудовище настигло Охотницу, и та заметалась, пытаясь погасить горящие волосы. Она даже не кричала, а срывала руками огонь, остатками Силы сбивала его, а пламя вспыхивало снова и снова.
– Дождь! – вскричал Громовержец, собирая остатки Силы, выжимая из себя все, что было, о чем даже и не подозревал.
И вырос до самого неба. И правой рукой, загребая, потащил к месту битвы холодный воздух с ледяного моря. А правой – влажный с океана. И столкнул их над собой. Над собой и кричащим от боли Воином, над бьющейся в пламени Охотницей, над Мастером, пытающимся прикрыть Самку от ударов чудовища...
И хлынул ливень. Вздрогнул, вскинулся монстр, зашипел, как раскаленный камень в воде, метнулся в сторону, но ливень надежно окружал его. И люди смотрели на корчащегося под струями ливня гиганта, верили... ВЕРИЛИ... ВЕРИЛИ, что он сейчас умрет, что погаснет этот огонь, что дождь зальет каждую его искру, что не сможет огонь выжить в ливне...
А потом была тишина.
Воин стонал, лежа среди дымящихся деревьев, Охотница торопливо восстанавливала свои волосы, боги что-то там делали с Самкой, которая все еще билась в истерике, а Певец сидел прямо посреди огромной лужи, 6 своем ослепительно белом хитоне, и хохотал. Громовержец подошел к нему и ударил. Изо всех сил.
И не его была вина в том, что сил совсем не осталось.
Ловчему эта чудесная победа тоже не нравилась.
Слишком все просто... Слишком. Теперь выходило, что именно здесь, именно им придется решать главное. То ради чего все это началось. То что было задумано неизвестным.
Боги могут радоваться и ждать окончания срока. С ними все понятно. Они не смогут теперь вмешаться – нет Силы. Ни у кого из них. Всё потратили на эту драку. Всё, что копили веками. Теперь они не могут, даже если очень захотят, прийти на помощь Ловчему и Хозяину, разве что в качестве пехоты.
Божественной пехоты, орудующей мечами и копьями, демонстрирующей чудеса бессмертия.
– Ты полагаешь, что опасность миновала? – спросил Хозяин.
– Ага, как же... – усмехнулся Ловчий. – Вот именно сейчас возьмутся за нас. И я вполне могу помереть, если допущу ошибку.
– Постарайся уж не допустить, – сказал Хозяин. Легко ему говорить. Не его ждет смерть. Не его бессмертие под угрозой.
Птица... Зачем мы встретились? Лучше было бы просто вдруг умереть, если суждено. Неожиданно, без этого изматывающего ожидания и страха. Да, страха.
Ловчий не знал, что ждет его там, за смертью. Не знал. Может быть – ничего. А может быть – вечные мучения. Вечная пытка, наказание за то, что он... Наказание за все...
Ладно. Прав был Хозяин, когда сказал – пусть будет так, как суждено. Мы отдадим право первого удара. Л там...
Утром договориться с сиротками в замке. К вечеру – быть на месте сбора. И всех делов.
Утром легче не стало.
Во-первых, Ворюга так и не появился. Левша, дежуривший прошлой ночью, видел, как тот выходил к кустам, потом вернулся к огню, сменил Левшу, подбросил мокрых шипящих дров в огонь... а когда Стук вышел под утро из палатки, то у костра Ворюги не было. И Хорька, уехавшего от Трех деревень вместе с отрядом, тоже в палатке не было.
Искать их особо не стали. Следы уходили от костра к лесу. По своей воле встали и по своей воле ушли. Было такое право у охотников.
Во-вторых, девица из замка отказалась пропускать через мост кого бы то ни было. Даже Охотников.
Она вообще планировала, как оказалось, сидеть в замке безвыездно до тех пор, пока сюда не приедет настоящий жених.
– Знаю я ваши хитрости, козлы вонючие, – закончила свое выступление со стены баронская дочка и удалилась завтракать в сопровождении сестер.
– Вот так, значит, – протянул Ловчий. – Значит, козлы вонючие? Ага...
Ловчий прошелся вдоль леса. Дождь прекратился, но земля была пропитана водой, так что всякие тяжелые хитрости вроде осадной башни или тарана откладывались на неопределенное время. Подкоп исключался по той же причине, не говоря уж о том, что замок стоял на скале.
Замок напоминал нескольких кошек, сбившихся от страха и холода в кучу и настороженно глядящих по сторонам вертикальными зрачками бойниц. Ловчий не любил кошек.
Охотники и бойцы из ватаги Младшего выжидающе смотрели на Ловчего, провожая его взглядами справа налево, слева направо.
Ловчий потихоньку закипал, медленно, но неуклонно. Значит, не пропустит... Понятно.
Бот сейчас перепрыгнуть через ров, сломать ко всем чертям ворота, войти в замок... Там гарнизона всего ничего осталось, остальных порезал доблестный рыцарь в овраге. А если... Если это и будет ошибкой? Той самой, смертельной ошибкой?
Он нарвется на стрелу... случайно, но нарвется. Всяко бывает. Бывало ведь, что и ему доставалось. Яд на бессмертного тоже действует. Не на смерть, это вряд ли, но укладывает на сутки, а то и более... Или удар в сердце... А еще лучше, ядовитым клинком. И такое случалось пару раз за путаную многовековую жизнь.
Ловчий помнил, как попался как-то, очень давно, дракону и как умирал почти неделю, плавая в драконьей крови и драконьем яде, пока его не вытащил подоспевший Хозяин. Помнил, как это было больно, как обидно. Помнил, как балансировал над самой бездной, готовый на все, лишь бы закончилась боль. И тогда ему показалось вдруг, что достаточно чуть расслабиться, чуть разжать руки, которыми он держался за жизнь, за свое бессмертие... Но потом пришел Хозяин.
Через день, когда Ловчий смог встать на ноги, они отправились дальше, к одному из Проклятых городов. Ловчий так ничего и не сказал тогда.
Но даже если и не ждет его здесь смерть, вот так вот продемонстрировать свои возможности... После этого на место сбора можно будет не ехать. Нужно что-то предпринимать. Но что?
Замок выжидал, брезгливо поджав подвесной мост.
Задумавшись, Ловчий рассеянно поднял с земли камень размером с лошадиную голову, рассеянно подбросил его на ладони... Да ну, в конце концов, с конца на конец, концом и по концу...
Камень прошелестел над головами охотников и с грохотом проломил поднятый мост. Охотники и головорезы Младшего вскочили на ноги и завопили от восторга.
Выбежавший из шатра Младший не понял, что произошло, но ему быстро объяснили.
Рыцарь побежал к Ловчему с холма, поскользнулся, проехал несколько саженей на заднице, вскочил и закричал:
– Давай, еще пару камней, и мы...
– Да пошел ты, – махнул рукой Ловчий.
Если уж на то пошло, то не имел он права штурмовать замок, если не хотел нажить себе неприятности в тот момент, когда их и так хватает. А еще ожидались и новые.
Это рыцаренку можно разбойничать, ему терять нечего, кроме своей цепи и шпор.
Надо что-то придумать...
Но придумать Ловчий ничего не успел.
Что-то заорали дозорные с берега. Ловчий оглянулся на крики. Два лучника вопили что-то нечленораздельно, тыча пальцами на воду под берегом. Потом побежали к лагерю. Но добежал только один. Второй замешкался, запутавшись в плаще, упал на колено, попытался встать...
У Замка на мосту был секрет. О нем знали. Его боялись. Но те кто знал – молчали. Те кто боялся – старались не вспоминать. А Речной барон, как оказалось, построил свой замок и мост не просто так.
В этих краях с давних пор жил дракон. В этом месте повествования люди обычно начинали смеяться, заводили шутки и всячески мешали рассказчику вести серьезный рассказ.
Какой такой дракон? Нету здесь драконов. Почитай книги умные. Нету. В Африке – есть. В море – есть. В Индии – тоже есть. Про них все известно. И как они на слонов охотятся, и как дышат ядом, как змеями питаются, как некоторые даже летают. Известно даже, как на некоторых из них охотиться.
Надлежит взять овечью или бычью тушу, начинить ее негашеной известью и положить перед логовом дракона. Тот ее съест. От внутренней влаги известь начнет нагреваться, дракон бросится пить, чтобы загасить жар, да только еще больше его распалит. Тут ему и смерть. Драконов, настоящих драконов, в этих местах или испокон веку не было, или повывели их герои и святые. Копьем да с коня. А вы говорите – драконы. И это было правдой. За небольшим исключением. Дракон возле замка не то чтобы был. Но – появлялся. Согласно заклятию, когда нависнет над замком угроза, появится дракон из реки...
Честно говоря, дракон был так себе. Огнем не дышал, да и размером был всего с лошадь. Только двигалась эта тварь гибкими прыжками, пасть имела не слишком большую, но достаточную, чтобы ядовитую слюну в изобилии выпускать наружу, а когтистые лапы вместе с шипастым хвостом были созданы как раз для того, чтобы убивать.
Замешкавшийся дозорный встать на ноги не успел – его подмял дракон, рванул передними лапами и отшвырнул окровавленные ошметки в две стороны. Следующим прыжком дракон настиг второго дозорного, успевшего выхватить меч и обернуться к чудовищу.
Ядовитый плевок ударил его в лицо. Лучник закричал, выронив меч, хватаясь за пузырящееся кровью лицо, захрипел и замер, дернувшись пару раз, в грязи.
Дракон остановился, разглядывая кричащих от ужаса людей, выбирая следующую жертву. – Стоять! – крикнул Младший. Он не отличался особым умом и стратегическим талантом, но в минуту опасности голову не терял. В любой ситуации он твердо помнил правило – держаться вместе, отбиваться кучей. И правило это неоднократно спасало и рыцаря, и его разбойников.
Была только одна проблема – с драконами до этого рыцарь не сталкивался и просто не мог знать, что в этом случает правило не действует. Вернее, действует с точностью до наоборот.
А вот охотники с такими драконами сталкивались. Еще они сталкивались с такими василисками, с такими гарпиями, с такими... И каждый знал, что нужно делать.
– Синий! – заорал Левша, бросаясь в сторону, подальше от толпы.
– Красный! – Гвоздь присел, зацепил тетиву арбалета крюком на поясе и выпрямился резко, заряжая оружие. – И лап – шесть!
– С крыльями! – крикнул Коряга. – В шесть рядов крылья. Кожаные!
– Железный, гад, – Стук пригнувшись перебежал за телегу. – И огнем дышит! Желтый!
– Здоровенный... по колено... со щупальцами... клешни, клешни какие! – охотники разбегались в стороны, полукругом, охватывая дракона, но держась от него в отдалении, – Два хвоста... синий... огнем... рыбий хвост...
– Строй держать! – выкрикнул Младший, лихорадочно пытаясь понять, что случилось с охотниками и не заразно ли это безумие.
Что они орут? Какого...
Дракон шагнул вперед, хвост ударил по земле, разбрызгав в стороны грязь. Запрокинул голову...
– Светится, смотри! – Молчун, крайний в линии, ближайший к замку, замер, стоя на колене и держа арбалет повернутым даже и не к дракону вовсе, а к замку. – Синим полыхает.
Каким, к черту, синим, подумал Младший, вон, зеленоватый, тина с него свисает, пятна по бокам...
– Взлетел!
– Ползет!
– Крыльями, крыльями так и бьет!
Охотники продолжали орать всякую ерунду, разбойники кричали от ужаса, рыцарь пытался криками удержать их в строю, а священник упал на колени и бормотал молитву. С замковой стены тоже кричали. Улюлюкали, как на охоте, при травле кабана, свистели, размахивали руками...
Молчали двое.
Молчал Ловчий, внимательно осматривавший все вокруг, и старик на стене, возле старшей сестры. Старик неотрывно смотрел на дракона, лицо было белым, Ловчий это заметил даже с такого расстояния.
– Старик! На стене – старик, – крикнул наконец Ловчий. – Возле шлюхи!
Дракон взревел и бросился вперед, охотники расступились, и дракон всей тушей вломился в строй ватаги Младшего. Хруст, лязг, истошный вопль.
Набежавший сбоку Столб перепрыгнул через двух корчащихся от боли копейщиков, всадил в лоснящийся драконий бок рогатину...
Хвост ударил Столба в грудь, шипы пробили доспех... Столб даже не вскрикнул, когда одним движением хвоста дракон поднял его над собой. Взмах хвоста – мертвое тело сшибло с ног Младшего.
– Синий... красный... крылья... три хвоста... железный... огнем... – охотники продолжали кричать, держа дистанцию между собой и драконом. Молчун остался на месте, поднял на плечо арбалет и нажал на скобу. Стрела ударила в стену замка, сразу под зубцами.
Дракон утробно взрыкнул, мотая башкой, развернулся в сторону Молчуна, снеся правой лапой еще трех разбойников. Под задними лапами у него хрустело – то ли доспехи и оружие, то ли человеческие кости.
Молчун торопливо заряжал арбалет, Гвоздь тоже повернулся к замку, выстрелил. Стена. Далеко, понял Ловчий. Не достанут.
Это поняли и охотники. Продолжая кричать что попало, Охотники бросились к замку.
Не успеют, еще раз подумал Ловчий. Дракон прыгнул за охотниками. Кто-то, кажется Коряга, успел увернуться и перекатится за шатер. Стук обернулся и почти в упор выпустил из арбалета стрелу в грудь дракона. Стрела вошла по самое оперение. Дракон плюнул ядом.
Стук прыгнул, взмахнув плащом. Что-то крикнул сдавленным голосом и стал лихорадочно срывать с себя куртку.
Все это Ловчий видел уже на бегу. Главное – не поскользнуться. По дуге – вправо, чтобы не пересечься с драконом. Для тех, кто на стене, сейчас кажутся опасными только вооруженные арбалетами и луками.
Несколько стрел воткнулись в холку дракона – опомнились, наконец, лучники Младшего. Те кто уцелел.
Стук швырнул дымящуюся куртку в дракона, нырнул за поленницу, вскочил на ноги, держа в руках свой любимый кинжал, в локоть длиной. Это уже был жест отчаяния. Все охотники понимали, что остановить сейчас дракона клинком невозможно. Его сейчас вообще невозможно остановить...
Ловчий на бегу, не останавливаясь, выхватил из-за пояса кинжал. Ноги проваливались в грязь по колено, плащ... Ловчий сорвал с себя плащ, бросил.
Не оглядываться. Ни в коем случае – не оглядываться. Охотники продолжают кричать то, что должны... Это пока не помогает, но если...
Ловчий метнулся в сторону, упал, перекатился и встал на ноги. Драконий плевок зашипел в грязи справа. Еще бросок вперед и рывок в сторону... Те, на стене, еще ничего не поняли, они видят только испугавшегося человека, в панике бегущего куда глаза глядят, ко рву... II не понимающего, что еще немного, и дракон его настигнет.
Ловчий даже рассмотрел в глазах старшей баронской дочери азарт и любопытство. А в глазах старика... Вот, теперь у него в глазах появился страх. Понял старик. Испугался.
Дракон за спиной взревел, времени у Ловчего почти не осталось. Дракону до него – пару прыжков. Один.
Ловчий взмахнул рукой, швырнул кинжал и побежал в сторону. Уже не оглядываясь. Пятьдесят саженей до замка. С десяток – до дракона.
На стене закричали. Ловчий снова метнулся в сторону. Не останавливаться. Теперь – не останавливаться. И надеяться, что в замке нет второго...
Рев дракона за спиной. Уже далеко... Уже до него саженей тридцать... Крики охотников:
– Синий... красный... с крыльями... железный... маленький, по колено...
Вот теперь – правильно. Теперь – своевременно.
Ловчий остановился и обернулся к дракону.
Тварь билась в грязи, увязнув по самое брюхо. Лучники всаживали в его бока стрелу за стрелой, арбалеты охотников били в голову – все идет как надо.
Ловчий выдохнул и стал счищать с лица и одежды вязкую холодную грязь.
На замковой стене суетились. Что-то кричала старшая дочка, но ее голоса не было слышно из-за выкриков охотников, густой ругани разбойников и хриплого рева дракона.
Дракон слабел и словно подернулся какой-то дымкой. Он уже даже не пытался добраться до людей. Он, казалось, тратил все силы на то, чтобы устоять.
Потом он все-таки шагнул. К реке.
– Держать! – крикнул Ловчий. – К реке не пускать!
Охотники – все, кроме Стука, – растянулись цепочкой между драконом и рекой. Шесть арбалетов.
Дракон шагнул тяжело, мотая головой из стороны в сторону.
Две арбалетных стрелы в голову.
Взмах хвоста, тяжелый всплеск грязи.
Еще две стрелы. Одна вонзилась в глаз дракону.
Тело дракона начинало менять цвет. Словно сполохи холодного небесного огня, которые Ловчий видел как-то на севере. И изменения эти совпадали с криками охотников, словно это уже они приказывали дракону.
Дракон упал – подломились передние лапы. Попытался встать. Еще две арбалетных стрелы ударили в испачканную грязью и зеленой слизью морду.
Вот и все, подумал Ловчий. До реки он не дойдет. Не дойдет. И все увидят, что он – умер.
Чертовы легенды! Нет чтобы помнить о чем-нибудь красивом. О единороге, например. Так ведь нет уже ни одного – ни настоящего, ни такого, как этот дракон.
А эта тварь сохранилась. Помнят.
Теперь – забудут.
Ловчий оглянулся, ища взглядом Стука. Бедняга, попал под плевок. А ведь я ему должен, подумал Ловчий. Это ведь он от меня уводил зверюгу. Внимание отвлекал.
Дракон уже только храпел. Перестали стрелять арбалеты, слышны были только щелчки тетивы о перчатки и нарукавники.
Перестали выкрикивать охотники. Замолчали разбойники.
И стали слышны стоны раненых.
Ловчий оглянулся – десятка два лежат возле шатра. Кто-то шевелится, кто-то – замер.
– Твою мать! – со стоном выдохнул кто-то слева, от поленницы.
Голос Стука. Ловчий мельком глянул на подыхающего дракона, подошел к поленнице.
– Стук, как дела?
– Спасибо, хреново, – сказал Стук.
Лицо у него было бледное, на лбу блестели капельки пота. Рубашка слева была залита кровью.
– Достал он меня, – пробормотал Стук. – Куртку сиять не успел.
Стук захрипел, тело выгнулось.
– Спокойно, – сказал Ловчий, оглянулся на охотников и людей Младшего, которые увлеченно добивали дракона. – Я сейчас.
Ловчий достал из-под куртки флягу, открыл. Осторожно отодвинул то, что осталось от рубашки, с раны. Осторожно капнул из фляги. Еще раз. Потом поднес флягу к губам Стука. Тот глотнул, вздрогнул и замер.
– Поспи, – сказал Ловчий. – До свадьбы все заживет.
Возле дракона раздался многоголосый радостный вопль – дракон подох.
Вот и все, сказал Ловчий, выпрямляясь и оглядывая поле сражения. Осталось только объяснить девочке, что предоставление убежища колдуну ставит ее вне закона и позволяет охотничьему отряду принимать меры к преступнице на свое усмотрение.
А Хозяину сейчас хорошо, подумал Ловчий, поднимаясь на холм к Замку-на-мосту. Сидит сейчас в своем замке – хорошо, тепло, сухо. И никаких драконов.
Откуда она взялась, подумал Хозяин. Сколько веков они не сталкивались, а тут... она вначале встретилась с Ловчим, теперь вот стоит перед воротами и молча смотрит снизу вверх на башню. И ничего не говорит. Ждет, что скажет Хозяин.
Хозяин оперся на парапет. Был очень сильный соблазн – отвернуться и уйти в зал, ничего не говоря. И она уйдет. Уйдет. Она не станет входить без приглашения. Она гордая. Птица.
– Заходи, – сказал Хозяин. – По боковой лестнице на второй этаж. В зал.
Хозяин оглянулся на море, вздохнул тяжело. Казалось бы, он столько лет ждал. Тысячу лет. Уже пора было привыкнуть.
Но он чувствует, как озноб пробегает по спине от одной мысли, что еще придется ждать неделю, несколько дней. Несколько бесконечно "длинных дней. Спускаясь по ступеням к залу, Хозяин успел подумать, что Птица появилась не просто так, что Птица является частью плана, задуманного неизвестным противником, успел тщательно обдумать эту мысль и далее успел отбросить эту мысль как совершенно идиотскую. Птица – и тайные коварные планы...
Дошел ты, Хозяин, до полного бреда. На свете есть неизменные вещи, на которые всегда можно положиться. Доброта Птицы – это не может измениться.
Хозяин улыбнулся и с улыбкой этой вошел в зал.
Птица стояла у окна.
– Здравствуй, – сказал Хозяин.
– Здравствуй, – сказала Птица.
– Ты совсем не изменилась, – соврал Хозяин.
Птица не постарела, нет. Она... Она всегда была легкой и веселой. А сейчас... Печальная складочка у рта, сухой блеск глаз.
– А ты стал другим, – Птица подошла к нему и заглянула в глаза, – У тебя глаза изменились, их выражение. Ты раньше всегда так уверенно смотрел на богов и людей. Некоторые даже думали, что самоуверенно.
Хозяин ждал, не отводя взгляда.
– Странно, – печально улыбнулась Птица. – Я вижу в твоих глазах страх, печаль, неуверенность. Но я не вижу предательства... Неужели ты научился врать?
– Предательства? – переспросил Хозяин. – О каком предательстве...
– Ты предал Ловчего, – тихо сказала Птица. – Ты его предал. Он ведь никогда... Он ведь ничего и никогда не утаивал от тебя.
Хозяин попытался засмеяться. Какая чушь – предательство. Чтобы он предал Ловчего... Никогда.
Но засмеяться не получилось. Только судорогой свело щеку. Хозяин отвернулся.
– Зачем тебе это? – голос Птицы был ровный и тихий.
Она будто разговаривала не с Хозяином, а сама с собой.
– Ты ведь знаешь, как Ловчий может умереть. Знаешь уже давно. И моего предсказания ты никогда не забывал. Ты после него стал доискиваться правды о смерти бессмертных. Так? После того как услышал мои слова. Ты ведь всегда верил в мои предсказания...
– Хочешь вина? – не оборачиваясь, спросил Хозяин. – Кушать?
– Я хочу услышать твой ответ.
– И это как-то может помешать твоему завтраку? – Хозяин подошел к буфету, достал кувшин с вином и блюдо с сушеными фруктами, поставил их на стол. – Присаживайся.
– Я хочу...
– Присаживайся. Если ты и вправду хочешь все знать, то тебе придется долго слушать, – Хозяин сел за стол, налил вина в два кубка.
Отпил из своего. Птица села напротив.
– Пойми меня правильно... – сказал Хозяин.
– Так говорят, когда хотят найти оправдание, – Птица взяла с блюда финик. – Ты хочешь найти оправдание?
– Какое оправдание? Какое оправдание может быть там, где нет обвинения. Ты меня обвиняешь? В чем? И по какому праву? Почему я должен перед тобой оправдываться?
– Передо мной? Не нужно. Попытайся оправдаться перед собой.
– А, вот так? Красиво сказано. Глубоко. Оправдаться перед собой. Во имя великой дружбы! А если не в чем оправдываться? Если на самом деле очень хотелось бы почувствовать свою вину, но не могу. Нет ее... Хотя... Лучше бы она была, – Хозяин залпом осушил кубок. – Ты спросила, почему я предал Ловчего... Я могу просто ответить, что я его не предавал. И скажу правду.
Птица снова посмотрела в глаза Хозяина и отвела взгляд.
– Что увидела? Я сказал правду?
– Ты сам не знаешь, правду ты говоришь или нет. Если ты не уверен, что не совершал преступления...
– Значит, я – преступник, – подхватил Хозяин. – Так?
Птица кивнула.
– Нет. Я не преступник, пока сам в это не поверил. Пока есть хоть малейшее сомнение – я не преступник. И в чем мое преступление? В том, что я не предупредил Ловчего?
Хозяин потер лицо. Он не может объяснить. Останется только рассказать.
Птица была права. И ошибалась. Он знал. Действительно знал, как может умереть Ловчий. Как может умереть любой бессмертный. Он узнал это всего год назад. И первой мыслью было рассказать об этом Ловчему. Но потом он передумал.
Мысль о том, что бессмертные могут умирать, пришла давно. Почти тысячу лет назад. Они с Ловчим тогда отправились на Острова.
– Знаешь, – сказал как-то Хозяин, – а не наведаться ли нам к Забытым богам.
Ловчий тогда только что расстался с Птицей и делал вид, что все нормально. Что все хорошо. Что жизнь прекрасна. Хозяин тоже делал вид, что верит Ловчему.
Идея отправиться на острова была еще хороша тем, что позволяла... Просто проверить одну мысль. Так, на всякий случай, подумал Хозяин. Ясно, что Птица ошиблись, что бессмертные – бессмертны, но...
Вот Забытые боги могли бы что-нибудь подсказать.
Могли бы. Если бы их удалось найти на этих самых островах. Но их не было. Забытых богов. Острова, естественно, были. Были пляжи, был прибой, были гроты и сады. Пляжи и прибой были, как всегда, великолепны.
Гроты были забиты гниющими водорослями, а сады слились с лесами, сплелись с ними в одно целое лианами и кустарником.
– Хорошо! – воскликнул Ловчий и бросился в море.
Хорошо – это значило, что жизнь все равно прекрасна, что отсутствие Забытых богов даже делает эти острова еще более прекрасными. Никто не будет мешать отдыхать.
Хозяин обыскал острова и не нашел следов.
Если судить по зарослям в садах, Забытые боги ушли отсюда лет пятьдесят назад. И ни одного знака не осталось, куда именно они могли уйти.
– Да хоть на Южный материк, – сказал Ловчий. – -К этим, прыгучим, хвостатым, с сумкой на пузе. Или даже на Ледяной материк. Надоело им здесь торчать. Как, кстати, и мне.
Ловчий выдержал на островах всего несколько дней и стал проситься назад, делом заняться. Тогда он еще верил в то, что их поиски могут увенчаться успехом.
– А ты уже не веришь? – спросила Птица.
– Это не имеет отношения к рассказу о моем предательстве, – отрезал Хозяин и снова налил вина. – Ты будешь слушать?
– Да.
И они снова занялись делом. Хозяин раз за разом наталкивался на обман и глупость вместо знака Божьего чуда, а Ловчий наталкивался на глупость и обман вместо дьявольских козней. И оба старательно делали вид, что все идет как надо. Что на самом деле они все ближе и ближе к разгадке.
Потом, буквально через несколько лет, пришло известие с Севера. Известие о том, что тамошние боги...
– Да какие они, к свиньям собачьим, боги, – возмутился Ловчий тогда. – Разжалованные аватары с ипостасями. Тоже мне – гибель богов!
Ловчий возмущался, но отправился с Хозяином на Север. И, когда увидел обожженные камни, расплавившиеся скалы и испепеленную землю, замолчал потрясенно.
Они не нашли богов. Бывших ипостасей с аватарами. Никого. Только испуганных людей в деревушках вдоль холодного моря. И невнятные рассказы о чудовищах и великанах, о Битве и Ночи.
Хозяин еще несколько раз возвращался в те места, видел, как исчезают шрамы, как истории о происшедшем приобретают округлость и завершенность вымысла, и начинал думать о том, что так никогда и не узнает всей правды.
Год назад. Всего год назад он снова отправился в те края на поиски чуда. Пришло известие о том, что кто-то или что-то на Севере исцеляет людей. Не исключено, что ему этот слух подбросили для того, чтобы убрать отсюда, из этих мест, чтобы что-то здесь выяснить и разведать. Или подготовить.
Во всяком случае, не было ничего чудесного среди скал и льда. Были люди, все еще помнящие о былой славе и богатствах из южных земель. Были стихотворцы, прячущие за витиеватостью слога убогость мысли. Были воспоминания о богах...
Хозяин, сидя у костра, услышал историю об Одноглавом, о волшебном молоте и Хитреце. И это его насторожило. Не было этой истории раньше. Вернее, была, но без тех подробностей, которые указывают...
Кто-то выжил? Кто-то из богов остался в живых? И теперь рассказывает о милых семейных подробностях северных богов?
Автору истории было всего лет двадцать, не больше. Совсем мальчишка. И он поначалу пытался отделаться невнятным бормотанием о том, что сам все придумал, увидел во сне, услышал в далекой деревне...
А потом мальчишка испугался. Вдруг понял, с кем имеет дело. Или ему показалось, что он понял.
Они долго шли по каменным осыпям, по мокрым от прибоя скалам, по лугам, покрытым инеем. Целых три дня. Во время ночевок мальчишка пытался хоть что-то выспросить у Хозяина, но тот молчал и слушал, а его спутник, испугавшись тишины, говорил-говорил-говорил...
Вход в пещеру был настолько узким, что пришлось снять с себя лишнюю одежду и оставить ее снаружи.
Потом узкими коридорами, освещая себе путь чадящими факелами, они долго пробирались в глубину горы.
К сердцу горы, сказал мальчишка. Хозяин хотел было спросить, какая нелегкая занесла того сюда в первый раз, но не успел. Коридор остался позади, и они вошли в пещеру.
Стены пещеры были покрыты потеками. Огонь факелов отражался в свисающих с потолка каменных сосулях. Хозяин остановился, осматриваясь. Воздух в пещере был неожиданно теплым и гулким.
– Где он? – спросил Хозяин.
И эхо ударилось в потолок и, дробясь, разбежалось по закоулкам пещеры, выгоняя дрожащие тени под свет факелов.
А из глубины пещеры, откуда-то из-за похожих на гигантские свечи колонн, донесся голос:
– Это ты?
– Это я! – бросился вперед мальчишка. – Я... И тени испуганно шарахнулись от него прочь.
– Разве уже время? – спросил голос. – Мне казалось, что...
– Я пришел раньше, – сказал мальчишка, осторожно двигаясь между колонн. – И привел с собой...
Мальчишка остановился. Хозяин обошел его и тоже замер. Мальчишка рассказывал об этом, но оказалось, что рассказы совершенно не подготовили Хозяина к увиденному.
На плоском камне лежал... Если бы Хозяин не знал заранее, то распознать человеческую фигуру в этом сером комке было бы очень трудно. Такое могло получиться, если бы взяли детскую куклу, положили ее на стол и поливали расплавленным воском.
Только на камне лежала не кукла. И не человек. И не воск покрывал тело мягкими складками.
Бог. Тот, кто называл себя богом.
Все его тело было запечатано в камень, и только лицо оставалось открытым.
В сажени над лицом, на краю скального выступа стояла громадная каменная чаша.
– Кто здесь? – спросил лежащий. – Кого ты привел?
Он не мог пошевелиться, не мог даже повернуть головой. Он попробовал скосить глаза, чтобы увидеть, попытаться увидеть того, кто пришел, и Хозяин вздрогнул – с только усилия было в этом простом движении глаз.
Откуда-то сверху, из темноты, вылетела капля и гулко упала в каменную чашу. Лежащий вздрогнул и закрыл глаза. Провел языком по пересохшим губам.
Хозяин шагнул вперед и встал так, чтобы его мог увидеть лежащий.
– Кто ты? – спросил тот.
– Я... – Хозяин оглянулся на мальчишку, который, казалось, весь превратился в слух. – Я – один из двоих, включивших Договор.
Гримаса исказила лицо лежащего. Хозяин не сразу понял, что это улыбка.
Еще одна капля упала из темноты в чашу. И снова лежащий зажмурился.
– Не могу привыкнуть, – сказал он. – Не получается. К неподвижности привык. К темноте. А вот к тому, что каждая капля может стать последней, переполнить чашу... Или даже опрокинуть ее. Я думал, что когда она первый раз наполнится... Когда наполнится и перевернется – придет мой час. Я думал, что само ожидание может убить меня. Странно, я всегда все очень хорошо придумывал... Все всегда получалось...
Он сделал паузу, и как раз в это самое время упала иония капля.
– Вот так всегда, – простонал лежащий. – Я могу пытаться кричать, могу орать песни, просто выкрикивать оскорбления жившим и умершим, но капля всегда падает в тишине. Стоит мне на мгновение замолчать – шлеп. И я никак не могу научиться понимать – полная чаша или еще нет. Тогда, в первый раз, когда чаша вдруг опрокинулась, выплеснув мне яд на лицо... Как я кричал! От боли, от неожиданности... Но больше всего от разочарования... Я не умер. Я не смог избавиться от своего бессмертия. Я... А меня звали Лжецом.
– Я помню, – сказал Хозяин.
Он действительно помнил этого рыжего божка с бегающим взглядом и быстрыми пальцами. Хозяин даже помнил, как они уходили на Север, те, кто решил продолжить игру. Они были бессмертны. Они были вечно молоды. У них была сома. И они хотели повелевать.
Зачем Сила чтобы держать в ужасе и покорности забитые северные племена.
Достаточно простой силы и хитрости.
Их вел Первый, который еще не был Одноглазым. И вел их Лжец, который старался держаться в тени Первого.
– Ты меня помнишь... – усмехнулся Лжец. – Помнишь. И я вас помню, обоих. С каким важным, значительным видом вы стояли на берегу реки, наблюдая за нашим исходом. Вы нашли Ответ? Нашли?
Хозяин промолчал.
– Не нашли... – разочарованно протянул Лжец. – И здесь все впустую. Если бы хоть здесь что-то оправдывало это...
В чашу упала новая капля.
– Мне все время кажется, что она уже наполнилась, – переведя дыхание, пожаловался Лжец. – Вот сейчас уже... И следующая капля...
– Ты сможешь опрокинуть чашу? – спросил Хозяин у мальчишки.
– Да, я уже два раза сюда приходил...
– Он приходил, – подтвердил прерывающимся шепотом Лжец. – Он услышал мой крик...
– Я решил посмотреть, – чуть виноватым голосом сказал мальчишка. – Люди рассказывали о кричащей горе и запертом боге. Я решил посмотреть...
Мальчишка обошел камень, привстал на цыпочки, рывком поднял чашу, заваливая ее на бок, в сторону от Лжеца. Плеск, шипение, волна горячего воздуха, остро пахнущего, режущего дыхание.
Хозяин успел подставить руку под каплю в самое последнее мгновение, уже над самым лицом Лжеца. Он даже почувствовал на обратной стороне кисти дыхание Лжеца.
И чуть не вскрикнул, когда капля впилась в ладонь. Отдернул руку. Он не сжал кулак и видел, как капля, маленький светящийся шарик, не растекаясь, прожигает себе путь сквозь ладонь.
Было очень больно, но Хозяин не шелохнулся, пока капля не прошла насквозь и не упала куда-то вниз.
Мальчишка поставил чашу на место.
– Больно? – спросил Лжец. Хозяин кивнул.
– Когда парень переворачивает чашу, капля всегда успевает попасть мне на лицо... Успевает... Это я так придумал. Я всегда умел придумывать. Но оказалось, что других я знал лучше, чем себя... Лучше.
Мы ведь все как озверели тогда... Хотели умереть? Наверное, мы хотели умереть. Ты ведь сам знаешь, каково оно, вечно жить, не зная зачем ты это делаешь... Вы хитрые... Вы придумали себе цель в жизни... Придумали. А мы...
Строить ограду вокруг нашего дворца... Мост построить... Слоняться среди людей, попытаться заполучить нечто, наделенное Силой... Мы завидовали Бородатому, его Молоту... Он был почти совсем бог... Этот зажравшийся, заносчивый убийца... Если бы у меня был этот Молот!
А так...
Но у меня был мой ум. Я был умнее их всех вместе взятых, – речь Лжеца стала торопливой, словно он боялся, что Хозяин уйдет, не дослушав. – Если бы ты видел эти развлечения! Назначают мишень – и давай в нее или в него, в бессмертного Северного бога, метать всяким смертоносным хламом... Смертоносным! Как же!
Особенно это дело любил Сынок. Ему нравилось испытывать боль. Он знал, сволочь, что ничто ему, кроме боли, не угрожает. Что он может наслаждаться своей болью совершенно безопасно...
Хозяин вспомнил рассказы Громовержца о Воине и кивнул. Взглянул мельком на свою руку – раны уже не было.
– Да... – протянул Лжец. – А потом я пошутил... Придумал для Первого развлечение. Я же у них был шутом. «Рыжий, скучно мне! Придумай что-нибудь!» Я и придумал. Придумал... Первый поверил мне – и в результате стал Одноглазым, но зато научился писать стихи. Кто бы мог подумать! А он поверил, дурачок!
А я вдруг понял, что бессмертному может быть нанесен вред. Еще бы – Первый потерял глаз, и глаз не восстановился. Он сам вырвал свой глаз.
И я стал рассказывать Сынку о том, что вдруг найдется какая-нибудь травка, былинка, которая сможет уничтожить его бессмертие... Обязательно найдется. Новая вырастет.
Какие у них у всех были лица, когда я вдруг заорал, что на стреле, на очередной стреле то самое растение. И какое было выражение на лице у него... Как он закричал, рванулся... И знаешь что?..
Лжец даже дернулся, словно забывшись, словно пытался сесть на своем каменном ложе.
– Он ведь мог уклониться. Мы ведь ребята быстрые.., А он стоял и ждал, пока стрела не ударила ему в грудь, прямо под горло. И потом так вдруг взвизгнул – и умер. А потом на землю упала его пустая одежда. Был – и исчез. Только одежда и сапоги. Смешно так получилось... – Лжец попытался засмеяться, но у него получился только кашель, наверное, давно не смеялся, разучился. – Они кричали, суетились... А я ведь видел – они все хотят умереть... Все. И я для каждого из них придумал его собственный страх. Вытащил этот страх из их внутренностей, из самых вонючих кишок... Кому волка гигантского, кому змея морского... Они умирали... Умирали... Почему?
А всё просто – если очень сильно испугать бога... Так, чтобы он поверил в реальность опасности, так, чтобы мука стала совершенно непереносимой... Когда боль или ожидание боли перевесит желание выжить, бог или божок выдавит из себя свое бессмертие, отбросит прочь, как раскаленный камень... Сам отбросит. Сам. Нужно только подобрать для каждого его собственный ужас. Для кого это должен быть Великий морской змей, а для кого просто сломанная игла. И я нашел для каждого его дверь в небытие... И приоткрыл ее для каждого. И даже для себя. То что за моей дверью тупик, я понял не сразу.
Лжец замолчал. И молчал долго. Пять капель успели упасть одна за одной, звонко щелкнув, в чашу.
Факелы прогорели, и мальчишка зажег новые.
– Это ведь страшно, – сказал тихо Лжец. – Когда лежишь неподвижно, скованный камнем, а над твоим лицом, в темноте, змея источает яд... По капле, не торопясь. И капли падают в чашу, а ты не знаешь, когда чаша наполнится и потеряет равновесие.
Ну, ведь страшно же! – закричал Лжец изо всех сил, напрягая горло и срываясь в хрип. – Когда чаша опрокинулась...
Лжец вдруг всхлипнул:
– Я должен был умереть, но я пережил... И жил, пока капли яда беспрепятственно падали мне на лицо. Кричал от боли, проклинал всё и всех, но жил. И когда пришел вот он и снова подставил чашу, а потом снова пришел и расспрашивал меня о былом – я жил. И буду жить вечно... Буду жить вечно? За что?
А тут еще мысль пришла... Гаденькая такая мыслишка.
А если они не хотели умирать? Если это я просто смог найти их тайные страхи... а они вовсе не хотели умирать.
Может, и я не хочу умирать? И готов жить даже вот так, в ожидании мук или даже мучаясь? Жить ради того, чтобы жить?
Голос затихал, слезы текли по щеке, отблескивая в свете факелов, и застывали, превращаясь в камень.
Хозяин оглянулся через плечо и натолкнулся на застывший взгляд мальчишки. Он, не отрываясь, смотрел на Лжеца, на лицо, искаженное страхом и болью.
На лицо бога, искаженное страхом и болью.
Хозяин зажмурился, потом тряхнул головой.
– Ладно, – сказал Хозяин, – хватит слушать этот бред. Это будет подонку наукой.
Лицо Лжеца стало неподвижным, как высеченное из камня.
– Что замер? – переспросил Хозяин. – Чего ты от меня хочешь? Жалости? Какое мне вообще дело до вашей суеты? Ты придумывал себе казнь, а придумал пытку? Это твои проблемы. Это дело твоих рук. И запомни – мальчишка тоже больше не придет. Никто сюда не придет. И будет только темнота и капли боли, рожденные этой темнотой.
А там, вверху, нет никакой змеи. Там только твои мысли, твои страхи, которые сгущаются и превращаются в эти капли боли. И даже на то что змея куда-то уползет, у тебя нет ни малейшей надежды.
Лжец молчал, неподвижно глядя вверх, в темноту, на дно чаши, стоявшей над ним.
– Ты все еще не можешь в это поверить... – заставил себя усмехнуться Хозяин. – Поверь. Так будет лучше. Оставь надежду. И просто приготовься мучиться, тысячелетие за тысячелетием. Пойдем, парень.
Хозяин взял мальчишку за плечо, потянул за собой, к выходу. Мальчишка рванулся, его факел упал на пол и погас. Мальчишка не хотел уходить. Хозяин силой потянул его за собой.
– Не нужно, – еле слышно простонал Лжец. – Пожалуйста, не нужно...
Хозяин зажал мальчишке ладонью рот. Мальчишка ударил рукой назад, целясь в лицо. Разбил губу.
– Вернитесь! – крикнул Лжец. – Вы не можете!.. Мальчишка впился зубами в ладонь Хозяина. Как больно, подумал Хозяин. У бессмертных вообще странные отношения с болью. Смертные переносят ее значительно лучше. Они знают, что боль не может длиться вечно. Бессмертным в этом смысле значительно хуже.
Лжец закричал что-то нечленораздельное, задыхаясь от напряжения. Хозяин представил себе, как бьется в каменных оковах Лжец, как пытается разбить их, как изо всех сил пытается разрушить ловушку, построенную им самим...
Крик заполонил всю пещеру, сжал Хозяина и парня, словно намереваясь их раздавить. Показалось, что еще немного – и гора разлетится вдребезги, открыв северному небу яму, заполненную болью и ужасом.
И все стихло.
Хозяин отпустил мальчишку, встряхнул рукой. Капельки крови шлепнули по камню.
– Всё, – сказал Хозяин. – Всё.
Мальчишка бросился назад, к каменному ложу. И замер потрясенно.
– Надежда, брат, – сказал тихо Хозяин, – штука страшная. Если прицепится – не оторвешь. Разве что с кровью. А избавишься от нее и, считай, умер.
– Ты убил его, – сказал мальчишка.
– Я отпустил его, – сказал Хозяин.
– Ты его убил. Он не хотел умирать, ты же сам слышал. Он не хотел... – мальчишка подошел к Хозяину. – Ты убийца.
– Ты бы хотел, чтобы он вечно испытывал муки?
– Если такова его судьба. Нет ничего сильнее судьбы, только она имеет смысл, – сказал мальчишка дрогнувшим голосом. – Он ведь зачем-то оказался здесь. В этом был какой-то смысл.
– Чтобы мы его здесь увидели, – сказал Хозяин, положив руку на плечо мальчишке.
Хотя, подумал Хозяин, какой он мальчишка. Двадцать лет для смертных – это очень много.
– Я сложу об этом повесть, – сказал смертный, сбросив руку со своего плеча. – И в ней будет все, как должно быть.
– Не так, как было, а как должно, – сказал Хозяин.
– Да. Я сложу повесть, запишу ее, и эта книга переживет меня.
Хозяин пошел к выходу. «И переживет тебя», – показалось ему, но он не оглянулся.
– И что бы ты хотела, чтобы я ему сказал? – спросил Хозяин у Птицы, когда рассказ был закончен.
– Правду, – сказала Птица.
– Какую правду? – спросил Хозяин. – Нет ничего сильнее судьбы, только она имеет смысл. Как ты полагаешь, если бы он услышал эту историю, он стал бы поступать по-другому? И думаешь, ему было бы легче?
Птица молча встала из-за стола.
– А теперь представь себе, он вдруг оказывается один на один с болью или страхом и понимает, что на самом деле просто достаточно... Какой соблазн для бессмертного. Ион...
Птица молча пошла к выходу.
Какая же она красивая, подумал Хозяин. И как глупо они рассорились с Ловчим.
– Ему очень не хватало тебя, – сказал Хозяин. Птица вышла из зала, медленно спустилась во двор.
Проходя ворота, она оглянулась на замок. Хозяин стоял на башне, и ветер рвал плащ с его плеч. На Птицу он не смотрел. Он смотрел на море.
Птицу за Холмами ждали трое конных. Мальчишки на Дозорной Скале переглянулись, когда Птица садилась на коня.
– Классная телка, – восхищенно сказал сын Кузнеца. – Я б ее...
– Ага, – сказал второй, – дорасти еще, трахальщик. Мальчишка был на целых два года старше, имел опыт близкого общения с соседской дочкой и смотрел на приятеля с высоты этого опыта весьма иронично. Даже этот самый опыт позволял ему понять, что баба, блин, существо непредсказуемое и хитрое, как...
– Как, стерва, крутится, – сказал Ловчий, оглядываясь на Гвоздя. – Все как бы ясно – колдун, тварь седая, этого долбаного дракона из Силы лепил по мере необходимости. И колдуна этого холили и лелеяли. Все ведь поил I но. Нишкни и проси прощения, пока Охотники не разозлились. Ан нет.
Действительно баронская дочка оказалась девкой крученой. Ай, спасибо, доброму рыцарю, за то, что избавил ее от злого дракона, который осаждал ее и сестер в замке, норовя пожрать всех троих бедных сироток. Она веси расскажет, как он ее благородно спас, но вот через замок пропустить не сможет, так как боится за свое доброе имя. Не стоит порядочным девушкам в замок пускать посторонних. Это может плохо сказаться на их, порядочных девушек, добром имени.
– Может, запалим халупу, к чертовой матери, – предложил Левша. – Из-за нее, блин, чуть Стука не потеряли. И вон сколько народу полегло. Даже рыцаря, и того жалко, засранца.
Младшему не повезло. На нем не было ни единой раны. Только капелька крови в углу рта. И сломанная шея.
– Сколько ж еще она людей угробит, если сейчас вот такое выкидывает, – вздохнул Гвоздь, поправляя на спящем Стуке плащ.
С неба снова текло, с противной размеренностью капли летели на землю, словно лень им было падать. Или противно.
– Недолго ей осталось, – сказал вдруг Коряга. – Вот спорим, что еще до вечера я сделаю так, что нас не только пропустят через мост, но далее...
Коряга огляделся, взгляд его упал на Стука.
– И вот Стук женится на хозяйке замка. Охотники заржали.
– Нет, серьезно, – сказал Коряга. – Бьемся об заклад?
Ловчий улыбнулся. Почему, собственно, и нет? Хуже не будет.
– А ты что хочешь? – спросил Ловчий Корягу. Тот почесал в затылке.
– Хочу, чтобы Стука вы посвятили в рыцари, а меня вместе с ним оставили в этом замке. Уволили, типа, со службы.
Охотники перестали смеяться. Интуиции Коряги они верили, он обычно чувствовал опасность чуть ли не нюхом. И то что он сейчас решил уйти из Отряда, пусть даже таким странным способом... А еще и Ворюга ушел, ни с кем не попрощавшись.
Ловчий обвел взглядом Отряд:
– Согласимся?
– Ну и хрен с ним, – махнул рукой Левша. – Если он нас до вечера хотя бы в замок этот речной проведет, так хоть в грязи и воде ночевать не придется.
Коряга встал с бревна, на котором сидел, потянулся:
– Сходить, что ли, к добрым сестричкам тряпок на перевязки попросить? Оно ведь как, в замок она, мать ее так, может и не пустить, право имеет, а вот отказать в помощи славным воинам, что кровь пролили в битве с драконом, ее вызволяя, не сможет. Так что – тряпок, выпивки и пожрать. Двое со мной, тяжести переносить.
Безымянные братья встали вслед за Корягой. Ни имени, ни права голоса эти парни в Отряде пока не имели, посему всякая тяжелая и непонятная работа была их уделом. А в связи с уходом трех ветеранов и возможным набором новобранцев, статус Безымянных братьев мог значительно вырасти.
– И пива, если есть, – сказал Отшельник.
Отшельник вечно пил всякую гадость. Коряга с братьями отправились к замку, Охотники некоторое время наблюдали, как они перекрикиваются с обитателями замка через стену. Потом Ловчий приказал Охотникам заняться ранеными разбойниками. Сволочи, конечно, но все-таки люди.
А к вечеру все – и Охотники, и разбойники – располагались на ночевку уже в Замке на мосту. Чем удивлены были сильно.
Мог к вечеру удивиться и Хозяин. Но не удивился, хотя удивленное выражение на лице у него появилось. Он как раз сидел у камина рядом с новым священником и вел неторопливый разговор.
Священник со вкусом рассказывал о том, как многие слуги церкви ищут в монастырских и университетских библиотеках книги и переписывают, подправляя, а иногда и почти полностью переделывая. Сам священник в этом деле приобрел даже некоторую известность среди специалистов.
Тексты древних греков из-под его руки выходили почти как настоящие, даже хроники и поэмы меняли свой смысл, не теряя увлекательности, зато приобретая полезность и благонравие.
Священник как раз добрался до истории о славном Роланде и его гибели, демонстрируя, как безнравственная, в общем, история о драке с христианами-горцами под чуткий рукой переписчика превратилась в повесть о борьбе с язычниками и самопожертвовании ради императора и христианского мира.
В этот самый момент в дверь зала постучали.
– Войди, – сказал Хозяин.
На пороге появился Ворюга. Одежда в грязи, местами Порвана. На руках кровь. Ворюга качнулся, уцепился рукой за дверь.
На лице Хозяина появилось удивление.
– Помогите, – сказал Ворюга, цепляясь за дверь. Хозяин подошел к нему, протянул руки, чтобы поддержать падающего Охотника.
Священник подумал, что, может, тоже следует встать и помочь благородному человеку, но не успел. Хозяин поддерживал слабеющего Ворюгу, тот левой рукой обратил его за шею.
Священник увидел вдруг, как Хозяин вздрогнул, покачнулся. Отпустил Ворюгу, обеими руками схватился за свою шею, и в этом момент в руке Охотника откуда-то появилось узкое лезвие.
Клинок вошел в грудь Хозяина. Оставив оружие в ране, Ворюга отпрыгнул в сторону, прижался спиной к стене. Правой рукой, не отводя взгляда от Хозяина, нашарил за голенищем сапога длинный, в три ладони, кинжал, замер, держа кинжал перед собой.
Хозяин дотронулся до раны. Кровь окрасила пальцы. Хозяин перевел взгляд на Ворюгу.
– Быстрый, – сказал Хозяин. И рухнул на пол.
Ворюга метнулся к нему, взмахнул своим кинжалом, ударил Хозяина снова в грудь, возле первой раны. Оглянулся на священника, дико оскалившись.
– Вот такие дела, батя, такие вот дела... – выдохнул Ворюга. – И на бессмертных управа найдется. Если взяться с Божьим именем по Божьей воле.
Он взял из камина горящее полено, подошел к окну, сорвал с него ставень и высунул факел наружу.
– Такие дела. Никто не мог. Один я смог... И тебе, батя, спасибо... Хорошее винцо привез. И вовремя.
Со двора донесся стук копыт и неясные выкрики. Ворюга отбросил полено, снова подбежал к лежащему Хозяину, торопливо достал из-за пазухи какой-то металлический флакон, вытащил пробку. Оглянулся, потом оторвал от плаща кусок ткани, вылил на нее из флакона жидкость. Обтер влажной тканью лезвие своего кинжала. Приставил оружие к груди Хозяина. Кровь уже из раны не текла, и рана начинала затягиваться.
Священник сидел за столом, глядя на происходящее, и мелко-мелко крестился. Мысль о том, что нужно вскочить и бежать, возникла, но ноги не слушались.
Веки Хозяина дрогнули, и Ворюга ударил кинжалом.
В зал вбежал человек, одетый во все черное.
– Получилось? – спросил он.
– Нормально, Пес, – сказал Ворюга. – Но быстро в себя приходит.
– Бессмертный, чего ж ты хочешь, – засмеялся Пес – Потащили его наружу. Давай быстрее. Нужно торопиться.
– Нужно торопиться, давайте быстрее, – сказал Ловчий, выезжая из Замка на мосту.
Он решил не ночевать в замке. Времени было в обрез. И оставшиеся с ним Охотники на этот раз даже не ворчали.
Они ехали молча в ночной тишине. И на душе у каждого было муторно. Хотя, конечно, они всякое повидали в своей жизни. И не только повидали, но и отягощали свои души деяниями не слишком благородными. С другой стороны, с чего это Охотнику проявлять благородство и нравственность?
Охотник утром не знает, доживет ли до вечера. И то что его могут убить – не самая страшная перспектива из возможных.
Беглый монашек, прибившийся как-то к Отряду, сказал, что лучше уж грешная душа, чем совсем без нее. Монаха через месяц заел оборотень. И что потрясло Охотников – монах долго умирал, хрипя и суча ногами, но так и не начал превращаться в оборотня.
Иному и царапины хватало, а этот, чаморошный, до самого утра боролся за свою душу и умер только с восходом солнца.
А вот восемнадцатилетняя дочь барона...
Все таки Коряга – сволочь, решили Охотники. Умный, но, слава Богу, остался он в замке. Это ж надо было такое придумать...
Старшая сестра долго думала, когда Коряга стал требовать перевязки для раненых. Был у нее соблазн в очередной раз послать мужиков подальше и спокойно ждать своего избранника. Но...
Из-за истории с драконом ситуация получилась неприятная. Можно, конечно, изображать счастливое избавление и дальше, но Охотники прекрасно знают, как это было на самом деле, а убедить остальных, особенно при герцогском дворе, куда вполне могли потащить на следствие и суд, будет непросто.
И каждая мелочь может лечь на одну из чаш весов.
Нужно будет откупиться. Пусть хоть тканью для перевязки, вином, едой и какими-нибудь лекарствами. Можно было даже послать в лагерь осаждавших цирюльника. Соблюдая при этом максимальную осторожность и дистанцию.
Ей, хозяйке замка, не к лицу самой возиться с такими мелочами. И заниматься этой ерундой было поручено средней сестре.
Дальше...
Коряга сказал средней сестре только пару фраз. Помимо, естественно, «Здравствуйте, благородная дама» и «До свидания, красавица!». Коряга умел найти подход к женщинам.
Средняя сестра внимательно посмотрела в глаза Охотника, кивнула еле заметно и ушла.
Коряга, отправив Безымянных братьев назад к Ловчему, стоял на опущенном мосту, прислонившись плечом к стене замка, и насвистывал что-то затейливое.
Посреди моста зиял пролом от камня, брошенного Ловчим. С реки тянуло промозглой сыростью.
Средняя сестра подошла к старшей и сказала, что, кажется, эти уроды задумали какую-то пакость.
– Где? – всполошилась старшая.
– Возле моста, – ответила средняя. – Сама посмотри.
Старшая посмотрела. Ничего там не было, только тот самый горластый Охотник насвистывал что-то.
– Ничего такого, – сказала старшая.
Средняя перегнулась через парапет и указала пальцем:
– Да вот же!
Коряга услышал голоса, посмотрел наверх и как раз увидел, как старшая, даже не вскрикнув, упала со стены. Глухо ударилась о доски моста,
– Бог в помощь! – крикнул Коряга средней сестре и помахал рукой.
Та поправила волосы, выбившиеся из-под шапочки, и даже улыбнулась.
– Давайте поскорее! – крикнул Коряга. – Холодно. Средняя сестра ушла в замок. Старшая застонала.
Стена была не слишком высокая. Наверное, у старшей сестры был шанс остаться в живых.
Коряга стал возле нее на одно колено, будто собирался присягнуть в верности.
– Что, сука, хреново? – спросил Коряга.
От палаток что-то кричали. Они видели падение.
– Пожалуйста... – прошептала старшая сестра, хозяйка замка.
– Я тебе вот что скажу, – Коряга наклонился к самому лицу девушки. – Не нужно было тебе...
За воротами послышался шум, загремел засов.
Коряга оглянулся на ворота, усмехнулся и сломал умирающей шею. Имел право, между прочим. Связавшийся с нечистью мог быть осужден любым Охотником и им же казнен.
С этой точки зрения, Коряга был чист. А то что средняя сестра убила вначале старшую, а потом, на всякий случай, и младшую – дело, в общем, житейское. И Коряга никого на это преступление не подбивал. Он только сказал средней, спросил...
– А ведь если ваша старшая вдруг помрет, вы хозяйкой останетесь? – спросил Коряга и добавил, не делая паузы. – Жениху ведь все равно кто, ему бы лишь хозяйка замка. Оно ведь так – либо у тебя есть замок, либо идешь в монастырь. Сестра вступительный взнос обеспечит?
И всё.
Пока открывали ворота, чтобы посмотреть, что там с хозяйкой замка, поскользнувшейся на стене, младшая сестра, как потом решили, неудачно упала на кухонный нож. Может, зацепилась платьем за что-то, услышав о беде со старшей сестрой. Средняя, во всяком случае, говорила именно так. Ей виднее, она при этом присутствовала.
Священник, прихваченный Младшим для венчания, отпел двух сестер и обвенчал-таки третью со Стуком, как раз к вечеру пришедшим в себя. Плохо соображая, что именно происходит, Стук получил шлепок мечом по шее, затем ошарашенно ответил «да» на вопрос священника в замковой часовне и неожиданно для себя стал благородным хозяином Замка – на мосту, да еще и женатым.
– Твою мать, – пробормотал Стук, когда все наконец до него дошло.
– Нормально-нормально, – хлопнул его по плечу Коряга, покосившись на Ловчего. – Все хорошо.
А праздничный ужин не получился. Один Коряга пытался шутить, но его не поддерживали. Стук, усаженный на главное место, слабо улыбался, глядя по сторонам и на свою неожиданную супругу, а та пила, не переставая, вино, словно стараясь что-то утопить в себе.
Священник сидел тихонько в уголке и время от времени бормотал что-то о посте, о приближающейся Пасхе, но его не слушали.
Тягостный получился вечер, поэтому, когда Ловчий вдруг приказал собираться, никто не возразил, даже Коряга. Он, казалось, тоже был не прочь спровадить своих бывших товарищей по Отряду.
Луны почти не было, только тонюсенький серпик время от времени мелькал в разрывах облаков. Ловчий ехал первым, Отряд следом – то что Ловчий хорошо видит в темноте, в Отряде знали всегда и не удивлялись. Еще все знали, что он прекрасно слышит, поэтому ехали молча, хотя очень хотелось поболтать, обговорить события последнего дня.
Замок, сестры, дракон – все это ерунда. С такими делами они сталкивались неоднократно, так или иначе. И то что колдуны могут из ничего слепить чудовище и заставить людской страх подпитывать это чудовище силой – знал каждый. И большинство из Охотников, за исключением разве что Безымянных братьев, сталкивались с порождениями колдовской силы.
Не это беспокоило Охотников.
Здоровенный камень, пролетевший полторы сотни саженей и проломивший доски в ладонь толщиной. Кинжал, брошенный за сотню шагов и убивший колдуна на стене. Волшебное исцеление Стука, пораженного драконьим ядом.
А потом всплыли воспоминания об арбалетных стрелах, пойманных Ловчим, о чуть было не перевернутой засеке, о ночи с ведьмой, о десятках и сотнях случаев, которые поначалу казались забавными, а теперь приобретали странный, неприятный оттенок.
Ночные февральские дороги навевают самые темные мысли. И шум голого леса приобретает в темноте звучание угрозы.
Они уважали Ловчего. Может быть, даже любили. Но они были Охотниками. Они были готовы к столкновению с нечистью, И еще они были готовы к тому, что любой из них может вдруг превратиться в эту самую нечисть. Любой и в любое мгновение.
И тогда только быстрота и решительность могла спасти остальных. Только решительность и быстрота. Охотники знали, как нужно действовать в такой ситуации, но ведь это был Ловчий.
Охотники думали. Они не переговаривались, но каждый понимал, что именно думает сейчас каждый. И понимали, почему так быстро ушел из Отряда Коряга. И им казалось, что они понимают, почему исчез Ворюга. Нужно что-то делать. Это, конечно, Ловчий, который неоднократно спасал их жизни, но...
Лучше грешная душа, чем вообще без души.
– Стоять! – приказал вдруг Ловчий.
Отряд остановился. Всхрапнули кони. И тишина.
– Что? – не выдержал Левша.
– Тяжело вам сейчас? – не то спросил, не то просто сказал Ловчий.
Охотники не видели его, только светло-серый плащ чуть выделялся на черном.
Гвоздь осторожно повернул свой арбалет в сторону этого светлого пятна.
– Нехорошо, Гвоздь, – сказал печально Ловчий, – целиться в своего командира.
Гвоздь сглотнул.
– И если уж целишься, то хоть точно. Вон, как Молчун. А то ведь промажешь на полсажени влево, – Ловчий вроде как тихо засмеялся, у Гвоздя по спине пробежал холодок.
Налетевший внезапно порыв холодного ветра стегнул по лицу Гвоздя с такой силой, что Охотник чуть не нажал на скобу.
– И даже поговорить не хотите? – спросил Ловчий, чуть повысив голос, чтобы перекричать ветер и шум леса. – Перетереть перед разборкой?
– Об чем тут тереть? – пробормотал Отшельник еле слышно, но Ловчий его услышал.
– Не хочешь, Отшельник? А я думал, ты рассудительный. Что вы теряете, если мы просто поговорим?
– Может, душу... – прошептал Гвоздь.
– Оставь свою душу при себе, – голос Ловчего на этот раз прозвучал зло. – Тоже мне, большая ценность. Вы не понимаете, что ничего не сможете мне сделать? Не понимаете? У вас мозги отказали? Мы на лесной дороге, справа и слева – лес. Вы почти ни хрена не видите. А я... Малый вцепился в свой двуручник, Левша пытается тихонько зарядить арбалет, Братья прикидывают, как им с рогатинами пробиться вперед, мимо Гвоздя и Молчуна... Если начнется свалка, ведь у вас нет шансов.
Отшельник нашарил левой рукой на груди крест, сжал его в кулаке.
– Вовремя молиться надумал! – крикнул Ловчий. Ветер усиливался. Облака куда-то унесло, и звезды усеяли небо.
– Давайте просто разъедемся, – предложил Ловчий. – Я не хочу вас убивать. И я не слуга дьявола. Я...
А кто я, подумал Ловчий. Кто? Что им сказать? Назваться человеком? Богом? Это прозвучит очень успокаивающе – спокойно, ребята, я бессмертный. Щелкнут арбалеты, с криком рванутся вперед Безымянные братья, провоцируя встречный бросок на рогатины, и нужно будет убивать их, потому что Охотники не отступают. Они знают, что убежать нельзя. Молено только победить или умереть.
Самым неприятным было то, что их действительно нужно убить. Если он хочет, чтобы сейчас не пошли слухи о нем и о Хозяине, – их нужно убить. Пресечь слухи сразу. Убить Левшу, Гвоздя, Малого... Их всех убить.
Ловчий мотнул головой. Если это правильное решение – к черту правильные решения.
– Я не смогу вас уговорить, что я каким был, таким и остался, – сказал Ловчий. – Вы мне не поверите. Превращенный и сам может не понимать, что уже стал тварью. Все правильно. Я предложу вам подумать.
Он замолчал. Молчали и Охотники. И это было хорошим знаком.
– Вы видели меня в бою, – сказал Ловчий. – И понимаете, что шансов у вас мало. Особенно ночью. Я мог бы вас всех... Сейчас, в темноте. Никто бы не ушел. И арбалеты ваши с рогатинами меня не остановили бы...
Так?
– Так, – выдавил из себя Левша.
– Я просто уйду. Вы не сможете меня остановить. Вы сможете только предупредить обо мне остальные Отряды, организовать охоту на меня. Тогда у вас появится шанс меня грохнуть. Верно?
– Верно... – сказал Левша. Остальные молчали.
– Я хочу дать последний совет. Если хотите – послушайтесь его. Не хотите – не нужно, – Ловчему вдруг стало холодно, он запахнул плащ. – Не нужно ехать к месту сбора. Просто поворачивайтесь и уезжайте. В замок, в Святую землю – куда хотите. Черный крест уже умер.
Последние недели – это его агония, не жизнь. У вас есть шанс спастись. Уезжайте и забудьте, что были Охотниками. И тогда, может быть, выживете. Может быть.
Ловчий отвернулся и молча тронул коня.
Молчали Охотники.
Не так он хотел с ними расстаться. Не так. Ловчий сжал кулаки. Действительно все движется к развязке. И похоже, что от него и от Хозяина уже ничего не зависит. Нужно просто ждать.
Завтра к вечеру он будет на месте сбора. По дороге выполнив просьбу Егеря. Деревня, в которой жила семья Егеря, как раз по пути. Он должен сдержать слово.
Он всегда держал слово.