Рано утром в субботу, отчистив ванную комнату на верхнем этаже (не самое любимое занятие), Кэт стащила с рук желтые резиновые перчатки и долго стояла под горячим душем. А потом направилась на кухню печь маффины (шесть дюжин – с клюквой, с черникой, с шоколадной крошкой и зерновые) и лепешки (четыре дюжины – со смесью ягод и с белым шоколадом, а еще с малиной) для клиентов порта. Даже после наведения чистоты несколько часов за любимым делом – выпечкой – действовали на Кэт не хуже восстановительного сна. Мука, пересыпающаяся в пальцах, тесто, теплое, податливое и сладко пахнущее в руках, шоколадная крошка и фрукты – это всегда поднимало ей настроение. Так фильмы поднимали настроение ее матери. Так игра с бродячим псом для Изабел, которого та приютила, служила умиротворяющим фактором. И так преображалась Джун, когда ее сын сидел у нее на коленях за едой, желая быть как можно ближе к своей матери.

Кэт сверилась с расписанием заказов по выпечке. К двум часам дня нужно приготовить торт к детскому дню рождения (железная дорога с поездом и вагонами для трехлетнего Макса). Доставая свои большие серебряные миски для смешивания продуктов, Кэт увидела, что муки мало. Достаточно для торта, но слишком мало для маффинов и лепешек, которые нужно испечь этим утром. Кэт отмечала, что в последнее время стала немного рассеянной. За всеми заботами, связанными с мамой, Оливером, двоюродными сестрами и праздничными выходными, она забыла внести муку в список продуктов. И шоколадную крошку, заметила она.

Кэт вывела из сарая велосипед и отправилась в магазин кружным путем, избегая конторы Оливера. После обсуждения вчера вечером фильма «Мамма миа!» она позвонила Оливеру и сообщила, что не приедет – поздно, вымоталась плюс завтра целый день стоять у плиты. Он напрямик спросил, не избегает ли Кэт его: за всю неделю не нашла времени для него, а ведь есть повод отпраздновать кое-что волнующее, если только она уже напрочь об этом не забыла. Кэт заверила, что, конечно, не забыла.

«Я действительно его избегаю», – подумала Кэт, но вслух об этом не сказала.

Ей просто хотелось какое-то время побыть одной, разобраться в своих чувствах. Но как она могла сказать об этом Оливеру, не обидев еще больше? Он велел ей взять листок бумаги и ручку и сказал, что подыскал еще три потенциальных помещения для ее пекарни и взял для нее адреса, условия аренды, и Кэт напомнила, что она к этому не готова. Возник небольшой спор о затягивании дела.

– Почему я спорю с тобой насчет своих дел? – резко бросила Кэт. Последовала мертвая тишина, означающая, что она оскорбила Оливера. – Я имею в виду свои дела с пекарней. Я не хочу, чтобы на меня давили, Оливер.

– Я не давлю, Кэт. Я помогаю.

Она почти пожалела, что он не присутствовал вчера вечером при просмотре фильма «Мамма миа!», чтобы увидеть, как молодая пара в итоге решает не жениться в день свадьбы. Они остаются вместе, но дают друг другу время повзрослеть – как личностям и как паре.

«Именно этого я хочу? В этом нуждаюсь? В дополнительном времени?» – спрашивала Кэт себя.

Во время вчерашнего киносеанса она ощущала на себе взгляды двоюродных сестер и, что хуже, матери. Если Лолли Уэллер и спрашивала себя, не чувствовала ли всегда ее дочь, подобно Аманде Сейфрид, что нужно остаться в Бутбей-Харборе, в гостинице, потому что Кэт нужна своей матери, то вопроса этого она никогда не задавала. И не задаст, не в ее обычае. Лолли судила о людях по их слову. Точнее, по их поступкам. Если Кэт не покинула Бутбей-Харбор, значит, не хотела.

Порой Кэт жалела, что ее мать не принадлежит к числу любопытных, вмешивающихся не в свои дела назойливых людей. Жалела, что она не задает вопросов, не выясняет возможной правды. Кэт вырастили, приучив говорить, что думает, но столько осталось невысказанным. Наверняка мать об этом знает.

С другой стороны, мама чувствовала себя ужасно. Усталость. Приступы тошноты. Волосы выпадают. Если Кэт хотела что-то сказать, если хотела, чтобы ее мать о чем-то узнала, надо говорить, а не ждать, что Лолли прочтет ее мысли.

Кэт вильнула в сторону, чтобы избежать столкновения с серой кошкой, метнувшейся через улицу, и сердце у нее ёкнуло, когда на Вайолет-плейс она приблизилась к маленькому магазинчику с табличкой «Сдается в аренду» в окне. Вместе с ним на этой стороне улицы обосновались сапожная мастерская, массажистка, специализирующаяся на рейки и чтении ауры, и юридическая контора. Но тут росли красивые деревья и стояли большие горшки с бальзаминами, и от всех заведений веяло старомодной приятной атмосферой из-за одинаковых навесов, согласно давнишнему распоряжению. Даже юридическая контора выглядела заманчиво. В этом месте Кэт вполне могла вообразить «Торты и сладости от Кэт».

Она слезла с велосипеда, прислонила его к уличному фонарю и вгляделась в пустой магазин. Он был маленьким, только-только хватит места для прилавка и витрины, но заднее помещение, различимое за эффектным, из голого кирпича арочным проемом, достаточно большое для удобной рабочей кухни. Ей понравилось, что длинная стена магазина была кирпичной, а другие выкрашены в бледно-абрикосовый цвет, плитка на полу – теплого оттенка. Кэт представила название своей пекарни, написанное на огромном окне.

Оливер упоминал об этом пустом магазине несколько месяцев назад. Едва они начали встречаться, как он стал поощрять ее стремление открыть пекарню, заверяя, что одолжит необходимый начальный капитал, что не сомневается в ее успехе. Но не начальный капитал сдерживал Кэт, у нее почти набралась идеальная сумма, она рассчитала ее на семинаре «Начни свой местный бизнес», который посещала прошлым летом. Она медлила, не зная почему. Может, потому что открытие пекарни уведет ее из гостиницы – особенно теперь, когда мать действительно в ней нуждается. Кэт не цеплялась за эту причину, чтобы остаться, теперь она не смогла бы покинуть Лолли, даже если бы и захотела.

«Может, когда-нибудь, – подумала она, бросая последний взгляд на магазин. – Но не теперь».

Она села на велосипед и покатила в продуктовый магазин. На обратном пути, с мукой и шоколадной крошкой в корзине велосипеда, Кэт увидела доктора Виолу, онколога-ординатора своей матери. Он лежал на причале рядом со старой лодкой для ловли омаров.

Маттео Виола. Красивое имя. Несмотря на солнцезащитные очки, Кэт не сомневалась, что это он: его волосы, темные, вьющиеся и немного длинноватые, особенно для врача, ни с чем не спутаешь. Как и зеленые брюки, закатанные до колен, оливковую кожу и четкие линии длинного тела. А вот его голый торс стал откровением. Кэт не могла отвести от врача глаз. Он лежал в конце причала, подложив под голову рюкзак и согнув одну ногу в колене. И читал.

Она подошла к нему, прочла название. «Руководство по радиационной онкологии».

– Легкое пляжное чтиво? – спросила она с улыбкой.

Он сел и повернулся, сдвинув очки на макушку.

– О, привет. Кэт Уэллер, правильно?

Ей стало очень приятно, что он помнит ее имя.

Виола посмотрел на огромный пакет муки в корзинке.

– Как много муки.

– Вся вышла. Ошибка пекаря. Я много пеку сверх необходимого, просто потому, что меня это успокаивает. Моя семья от этих сеансов трудотерапии только выигрывает. Вчера я испекла четыре пирога. Улыбнулась даже угрюмая девочка-подросток, которая живет в маминой гостинице.

Улыбнулся и он.

– Мне всю жизнь перепадали такие вот пироги и торты. У моих родителей пекарня в городе, вы знали? Итальянская пекарня на Таунсенде, рядом с цветочным магазином.

Кэт ахнула. Алонцо и Франческа, конечно же! Она поняла, что никогда не знала их фамилию, потому что они со всеми общались по именам. Сердечные и дружелюбные и всегда раздающие детям печенье. Иногда вы открывали коробку печенья из Итальянской пекарни и обнаруживали там умопомрачительный канноли. Специализировались они на хлебе и итальянских пирожных. Хлеб все покупали только у них. Даже ее племянник Чарли глотал слюнки, глядя на выставленные в витрине канноли.

– Я и понятия не имела, что Алонцо и Франческа ваши родители. Обожаю их заведение. Иногда покупаю у них что-нибудь, чтобы принести эти невероятные пирожные домой и воссоздать волшебство. Нигде не пробовала таких эклеров, как в Итальянской пекарне.

– Значит, вы тоже пекарь? На чем специализируетесь?

– Я начала свое дело в гостинице «Три капитана», где и живу. Я называю его «Торты и сладости от Кэт». Пеку для гостиницы, но специализируюсь на свадебных тортах и выпекаю всевозможные пироги и кексы. Приобретаю определенную известность еще и маффинами.

Повернувшись, они увидели выпрыгнувшего из воды кита. Люди на палубе круизного судна с радостными криками зааплодировали.

– С удовольствием как-нибудь попробовал бы, – сказал Маттео. – Скажите, как чувствует себя ваша мама?

– Говорит, что нормально, но я вижу, она сильно сдала. Очень крепко держится за перила, когда спускается по лестнице. Раньше такого не было. И я нахожу волосы на ее подушке и в душе.

Он кивнул сочувственно.

– Это все из-за химии. Как у нее настроение?

– На самом деле бодрое. Мне кажется, ей нравится, что племянницы и внучатый племянник снова в гостинице. Ее семья – то, что от нее осталось, – снова вместе. Думаю, мы даже и не представляем, что это для нее значит.

– Семья обладает тонизирующим действием. А как вы, Кэт? Как себя чувствуете?

– Мне лучше. Держусь. Волнуюсь.

Кэт пожала плечами. Она знала, что доктор мог найти слова утешения. Вспомнила, как Маттео взял ее за руку, когда она начала плакать в тот первый раз в больнице рядом с палатой, где принимала химиотерапию ее мать, и спросила, как себя вести.

– Ни вы, ни кто другой не может правильно реагировать, – сказал он тогда, внимательно глядя на Кэт. – Вы можете плакать, сердиться, сдерживать страх, делать все, что вам нужно.

В тот момент она почувствовала себя такой свободной, что разрыдалась. Он сжимал ее руку, пока она не перестала плакать. С тех пор Кэт часто ловила себя на мысли о нем.

– Могу я задать вам несколько вопросов, доктор Виола? Настоящих вопросов. Например, о том, сколько осталось моей матери? Так трудно получить прямой ответ.

Он сел и похлопал по рассохшимся доскам причала рядом с собой.

– Зовите меня Маттео. И пожалуйста, садитесь.

Она сбросила сандалии и села, подтянув колени к груди и обхватив их руками.

«Маттео…»

– Доктор Сэмюэлс сказал, она может прожить недели, месяцы, даже год. Точно сказать невозможно. Химия может продлить ей жизнь. Но вместе с тем она ее ослабляет, – вздохнула Кэт Он кивнул.

– Так действует химия. Она дает и отнимает. И мы не в силах ничего утверждать или определить точный период времени, Кэт. Мы можем только попытаться сделать жизнь вашей матери как можно комфортнее.

– Понимаю, вы готовы сказать нам только то, что знаете наверняка. Но как бы мне хотелось, чтобы вы подсказали, что мне делать с тревогой. И страхом.

– Вообще-то я могу поделиться. По крайней мере тем, что и как делал я.

– Кто-то у вас в семье? – Она уставилась на него.

– Mio padre. Мой отец. Я захотел заняться онкологией из-за него. Его рак простаты заметили сравнительно рано, потому что я постоянно настаивал на анализах. Просто ради спокойствия. Когда ему поставили диагноз, я безумно перепугался. Именно потому, что так много знаю.

Кэт часто заглядывала в окно Итальянской пекарни – посмотреть, что они предлагают, или заходила купить хлеб к завтраку, или побаловать свою мать, которая любит есть хороший хлеб, макая его в оливковое масло. Алонзо часто болтал с покупателями, рассказывая об Италии. Никогда не подумаешь, что он был болен.

– Отец выжил, но я волнуюсь за него каждый день. Поэтому и надеялся поступить в ординатуру сюда. Мне повезло, что у нас прекрасная учебная больница прямо в Бутбее.

– Вы кажетесь таким сосредоточенным и спокойным. Судя по вашему виду вы даже простудой никогда не болели.

Он улыбнулся.

– Таковы люди, да? Прячутся за фасадами или профессиональными манерами. Никогда не знаешь, что творится внутри у человека.

Кэт кивнула.

– Я поняла это по своим кузинам. Вы видели тогда одну из них, Изабел. Я абсолютно неправильно их воспринимала.

– Это-то и здорово – какими удивительными бывают люди. Хорошими и плохими.

– Я предпочитаю хороших.

– Я тоже, – улыбнулся Маттео.

– Так что вы делали со всеми своими тревогами, когда вашему отцу поставили диагноз?

– Я напомнил себе, что он здесь. Рядом. Живой. Что я должен сосредоточиться на этом. И на лечении. А не на том, что может быть, или на страхе. Я сконцентрировался на том, что он со мной. И постарался извлечь из этого максимум возможного. Мы купили сезонные билеты на игры «Ред соке». Совершали долгие поездки на автомобиле. Вместе с моей маленькой племянницей мы соорудили ходунок. Я не хочу, чтобы мои слова звучали, словно взятые из поздравительной открытки, но мы радовались жизни вместо того, чтобы проклинать ее. Это хорошо не только для вас и ваших двоюродных сестер, но и для вашей матери.

Кэт глубоко вздохнула, пропуская через себя его слова как теплый, свежий воздух. Она могла бы сидеть так целый день. Беседуя с Маттео. Ощущая ветерок в волосах. Когда он наклонился назад, опираясь на руки, их ладони соприкоснулись, и несколько мгновений никто из них не двигался, пока оба одновременно не убрали руки.

– Мне пора, – сказала Кэт.

«Пока я не села на тебя верхом и не принялась целовать, как показывают в кино», – подумала она.

– Спасибо за разговор. Он очень помог, – быстро проговорила Кэт.

– Я рад. И если вам еще понадобится поговорить, просто позвоните. В любое время.

Она улыбнулась и пошла по причалу, а когда обернулась, увидела, что Маттео смотрит ей вслед.

Кэт лежала на груди Оливера в ванне. Горячая вода с пеной расслабляюще действовала на усталые мышцы. После двух часов, проведенных за выпечкой и доставкой торта, она помогла Изабел с генеральной уборкой, включая нанесенный песок (обе возлагали ответственность за это на одну конкретную четырнадцатилетнюю гостью) и влажные грязные следы ног. Гостиница была заполнена на выходные, что означало для бедной Изабел почасовую уборку номеров, коридоров и общих помещений.

Влажные отпечатки обуви, крошки от кексов-блонди, оставшиеся после завтрака, разбросанные по всем углам бумажные носовые платки – обо всем этом нужно было позаботиться с помощью «зеленых» моющих средств и моющего пылесоса. И так весь день.

Изабел произвела впечатление на Кэт. Двоюродная сестра целый день либо занималась с постояльцами, либо убирала, а когда у нее наконец появилась возможность отдохнуть, приготовила свежий лимонад и подала его гостям на заднем дворе.

Оливер забрал Кэт в семь часов и повез в коттедж, который снимал на Таунсенде. Каретный сарай был отгорожен от основного дома каменной стеной и вечнозелеными растениями, и каждый раз, когда Кэт приезжала сюда, ей казалось, будто она входит в сказочный домик в лесу. Она любила это место.

В сказочном домике ее ждал гриль, заряженный для приготовления бифштексов со спаржей и печеным сладким картофелем – ее любимое блюдо. За ужином Оливер немного давил на нее по поводу аренды торгового помещения. Кэт объяснила, что замораживает идею об открытии собственной пекарни, пока Лолли проходит курс лечения, и он, похоже, понял и отступил. Оливер повел ее наверх, в спальню, уложил на огромную кровать с мягкими пуховыми подушками, снял с Кэт одежду и промассировал каждую клеточку ее уставшего тела, а потом занимался с ней любовью именно так, как надо.

Но пока они лежали в постели, Кэт совершала нечто ужасное, нечто заставившее ее устыдиться.

Она думала о Маттео. О его темных глазах. О его твердом, как камень, брюшном прессе. О немного сползших на бедра зеленых брюках. О его лице, таком красивом, экзотическом. Он вызывал у нее мысли об Италии, Европе, о девичьих мечтах поступить в ученики пекаря в Риме или в Париже. О развозе своих пирогов в корзинке «Веспы».

Она попыталась сосредоточиться на красивом, милом лице Оливера. Но снова и снова думала о лице Маттео, о теле Маттео.

– Как думаешь, пора уже сообщить твоей семье нашу новость? – спросил Оливер, положив свои сильные влажные руки ей на грудь.

– Я… – Я просто не могу. – Мне кажется, не стоит привлекать внимание моей матери… или двоюродных сестер… к событию такой значимости, – пробормотала Кэт. – Вчера вечером мама устала всего лишь от просмотра фильма. Она так волнуется, Оливер. Если я обрушу на нее известие о помолвке, мама посчитает, что должна быть веселой и счастливой и даже планировать свадьбу, не говоря о том, чтобы ее оплатить. Разве это по-человечески? Все внимание должно быть сосредоточено на заботе о ней, а не на мне и нашей свадьбе.

Оливер массировал ей плечи, его скользкие от масла руки разминали уставшее тело.

– Я понимаю твои чувства, но, по-моему, новость подействовала бы на нее чудесным образом. Подбодрила бы. Она была бы счастлива, узнав, что ты устраиваешь свою жизнь, что о тебе заботятся.

Заботятся. Кэт не хотела, чтобы о ней заботились. И слова «устраиваешь свою жизнь» напугали ее. Когда-то она страстно желала Оливера. Но затем годы подавления этого желания (как утверждал жених ее лучшей подруги – терапевт) проделали злую шутку с ее головой. У нее был шанс с Оливером много лет назад, но она им не воспользовалась. Теперь же ей предлагалось навсегда связать с ним жизнь, а ей было слишком страшно это сделать. (Во всяком случае, такого мнения придерживался врач.)

– Ты просто не хочешь принадлежать к сообществам похожих на тебя людей, – заявила однажды Лиззи. Поэтому будешь встречаться с разными парнями и крутить бурные, не на один месяц, романы, которые будут оканчиваться неудачей или взрывом. Потому что ты боишься себя такой, какая ты есть, боишься того, чего на самом деле хочешь.

– И чего же я хочу? – спросила она тогда.

– Может, остаться там, где находишься. Возможно, ты не покинула Бутбей-Харбор, гостиницу не потому, что твоя мать осталась бы в одиночестве. Не потому, что ты чувствовала острую необходимость отблагодарить ее. А потому, что здесь тебе нравится. Ты любишь гостиницу. Любишь свою мать. И Оливера. Но сказав «да» ему, этой жизни здесь, ты осмелишься признать то, что больше всего любишь в жизни, и тебе до смерти страшно это потерять.

Кэт списала это на психологический бред. Мало ли что врач наговорит. Но в ее словах было столько зерен правды, что Кэт старалась не слишком над этим задумываться.

– Кэт… – Оливер захватил в ладони пахнущую лавандой пену и ласкал груди Кэт, ее живот, внутреннюю сторону бедер, – пока ты не скажешь своим, я тоже никому не могу сказать. А мне хочется кричать об этом с крыш домов.

– Знаю. – Она пыталась отдаться ощущению, ритму его ладоней. – Я просто хочу дать всем привыкнуть к новости, связанной с Лолли, прежде чем выдам что-то радостное.

– Ты сказала Лиззи, что мы обручились?

– Нет, – прошептала она.

– Так может, ты не говоришь своей семье и лучшей подруге потому, что не уверена… – В его голосе послышалась злость. Или разочарование. – Может, поэтому ты всю неделю меня избегала, Кэт.

Она уставилась на пену.

– Я не уверена, уверена я или нет, Оливер. – Она покачала головой. – Боже, ты только послушай меня. Смех да и только: я не уверена, уверена я или нет.

Он взял ее за руки.

– Знаю, сейчас тяжелое время, Кэт. Для твоей мамы и твоих двоюродных сестер… И это одна из причин, почему я сделал тебе предложение теперь, а не стал ждать. Чтобы поддержать тебя, чтобы ты твердо знала: есть человек, который серьезно защищает твой тыл.

«Я ценю это, – хотелось крикнуть Кэт. – Но… но, но… Что же стоит за этим „но“? Что мне не нужен человек, защищающий мой тыл? Что я должна выбраться из этого самостоятельно и испытать что-то еще, прежде чем навсегда осесть на одном месте? Теперь, когда мать… Это означало, что забота о гостинице упадет на меня. Изабел и Джун со временем вернутся к своим делам. Гостиница и Оливер станут моей жизнью, как это, впрочем, всегда было».

– Кэт, я хочу быть здесь ради тебя. Хочу прожить свою жизнь с тобой. Но если ты дала согласие в минуту слабости и это означало «я не знаю» или если ты отказываешь, так и скажи. Не играй со мной. – В его голосе зазвучали жесткие нотки.

– Просто я… просто сейчас я точно не знаю, – забормотала Кэт.

– Ты хочешь выйти за меня замуж или нет? – Он повернул Кэт за плечи, чтобы видеть ее лицо.

– Не знаю, – честно ответила она. – Ты можешь дать мне еще немного времени, чтобы все обдумать?

– Ты мне очень дорога. И конечно, я дам тебе время. Но думаю, человек знает свои чувства, Кэт. Глубоко в душе. Мне кажется, ты знаешь, и меня тревожит то, что мне не известны точно твои чувства. Очень тревожит.

– Просто дай мне немного времени, хорошо?

Он выбрался из ванны и ушел. Кэт внезапно стало холодно.