ГЛАВА 2,

Ардалья в полной уверенности, что совершает важную миссию, помогала как могла. В частности, она взялась организовать транспорт — в борделе, оказывается, был телефон.

Обладательница желтого билета не подвела, и короткостриженый темноволосый бородатый друэгар на открытом «полевичке» подкатил к веселому дому ровно в половине восьмого. Так, теперь одно дельце — и можно на службе появиться.

Что, Иван Сергеевич? Хотите из меня подсадную утку сделать? Хорошо-с. Только не учли вы, господин пристав, что я с разными начальниками работал, и каждый хотел из меня то подсадную утку сделать, то просто утку, яблоками фаршированную. И каждый со мной горя хапнул…

Бутылка гномской водки — тут дешевый самогон больше бы подошел, но у Ардальи не было. Открыть, смазать волосы. Теперь налить на рукава и воротник. Хлебнул немного, прополоскал рот и выплюнул, воровато оглянувшись: не хотелось бы, чтобы водила увидел. Порядок. А что во рту горит и вкус как собака нагадила — так это окупится: настало время любимых шуток Петра Корнеева.

Тарахтящий «полевичок», аккуратно проскользнув в ворота, медленно, по кругу, подъехал к крыльцу полицейской части, и ухмыляющийся водитель, бибикнув, заглушил мотор. На крыльце возле неизменно дежуривших там пулеметчиков обретались Иван Сергеевич при полном параде и какой-то усатый унтер в полевой камуфляжной форме, приданный, вероятно, от военных, на усиление. Рядом же с крыльцом, напротив «виллисов» с ПКБ стояли, переминаясь с ноги на ногу, с десяток примечательных личностей: где-то человек восемь блондинистых норлингов, половина из которых была в кольчугах, и трое друэгаров, черноволосых и чернобородых, сразу начавших усиленно перемигиваться с нашим водителем. Все вооружены крайне разнообразно, — один из норлингов вообще держит на плече двуручник, грозно хмурясь из-под рогатого шлема. Кобура с «Молотом Тора», впрочем, не смотрелась на нем как-то чужеродно. Серьезный воин. Шлем-то откуда достал, из какого дедушкина сундука со сказками? А друэгары все как один с двустволками. Унтер, кстати, СВД-С баюкает, ствол гномской работы — похоже, матчевый, хороший такой ствол, прицел оптический тоже уважение вызывает. Эх, из такой винтовки пострелять бы…

Как и было запланировано, горделивой позы я не сменил. Принарядившаяся ради «выхода» Ардалья выскочила из машины, распахнула передо мной дверцу, и я выпал прямо в ее заботливо подставленные руки. Иван Сергеевич приподнял бровь, но больше никак не отреагировал на такое эффектное появление, а вот унтер начал медленно, но неотвратимо багроветь. Норлинги и друэгары зашевелились и оживленно зашушукались. Подхватив меня под мышки, Ардалья почти что доволокла меня до крыльца с начальством, возле которого я решительным жестом отстранил ее, подтолкнув обратно к машине, и принял сравнительно прямое положение. Намек на положение «смирно» — еще большее безобразие, чем если бы я, скажем, откровенно пошатывался. Аромат сивухи распространялся вокруг меня удушливой волной, веки я держал полуприкрытыми, чтобы не было заметно, что я трезв как стекло.

— Корнеев, прибыл… — Хрипотцы в голос, но тут чем меньше слов, тем больше шанс, что не раскусят. Застывший соляным столпом унтер со снайперской винтовкой был уже цветом с вареную свеклу, так что я начал опасаться, как бы его кондратий не хватил.

— Ну что, Парфенов, придется тебе самому со снайперкой управляться… Эльф, видишь, пьян, как свинья. Нельзя ему оружие доверять. А остальные вряд ли смогут… — совершенно спокойным голосом произнес Иван Сергеевич, обращаясь к унтеру, а сам унтер наконец-то начал подавать признаки жизни.

— Эльфа на гауптвахту? — жадным голосом набредшего на колодец бедуина спросил он, вцепившись в снайперку своими ручищами, как утопающий в спасательный круг.

— Ничего, не надо гауптвахты, — усмехнулся Иван Сергеевич, — пусть теперь перед отрядом приманкой идет, только патроны у него отберем, чтоб никого из своих не пострелял…

Вот так. Значит, изначально Иван Сергеевич снайперку мне хотел дать? А кто же подсадной уточкой должен был быть?

— Сваарсон, — продолжил пристав, как ни в чем не бывало, глядя на норлинга в шлеме, — вперед эльф пойдет, зря только железо нацепил. Можешь разоблачаться…

Точно! Этот рогатый должен был первым идти. Потому и шлем с кольчугой на нем.

Вот спроси Петра Корнеева — есть у него враги? Есть! И самый страшный из них, самый беспощадный и ужасный — это Петр Корнеев.

— Отлично, Иван Сергеевич. — К унтеру постепенно возвращался его нормальный цвет лица. — А то пули серебряные, тут контроль нужен…

Еще и пули серебряные — вот это да! На оборотня идем, как взрослые, с серебряными пулями. А я мог бы под шумок заныкать патрон-другой… Вообще облом…

— Ладно, приступайте… — Иван Сергеевич чуть не мурлыкал — настойчиво зрело ощущение, что пристав как нельзя больше доволен сложившимся положением, и даже мои шуточки ему по вкусу — настолько он наслаждался. Повернулся и зашел в дверь полицейской части, покинув крыльцо и оставив меня наедине с норлингами, друэгарами и унтером, смотревшим на меня как сфинкс на глуповатых и недалеких путников, попавшихся ему на дороге.

— Налево шагом марш, — скомандовал унтер и досадливо сморщился, когда мы все, ополченцы «по найму», выполнили команду через пень-колоду. В строевом шаге, как мне всегда казалось, нет ничего сложного, но как выяснилось, и ему надо учиться. Впрочем, унтер по мере нашего движения только морщился, но никак не комментировал потуги «особой» группы городского ополчения. Сдерживается… Какой молодец. Норлинги топали как умели, друэгары вообще молодцами, ну и я старался — все-таки виноват я перед унтером: мой спектакль на Ивана Сергеевича был рассчитан, а правильную реакцию дал не он, а безвинный фельдфебель, если я правильно разобрался в нашивках этого, как его… Парфенова. И чего это пристав такой довольный?

Фельдфебель оказался вовсе не фельдфебелем, а жандармским вахмистром, но от этого мы не слишком пострадали — гонял он нас строевым шагом недолго. До первого поворота направо, еще раз направо, и мы оказались на заднем дворе полицейской части — пустынном, поросшем веселенькой такой зеленой травкой: не успела еще запылиться, да и косить ее еще не косили. В тени куста лежала дворняга, зевая и порываясь почесать задней лапой загривок. Как бы мне ей не позавидовать вскорости — день обещает быть солнечным…

— Становись! — зычно крикнул вахмистр, явно обрадованный тем, что на заднем дворе мы никому не видны и его достоинство не пострадает от того, что мы такие неумехи. — Оружие разрядить и приготовить к досмотру!

Ладно, это мы можем. А появится на заднем дворике чешуйчатая — так ее наблюдающий из «виллиса» военный патруль покрошит из пулемета.

Ко мне вахмистр направился в первую очередь. Выщелкав патроны из «тарана», я откинул барабан у «чекана» и подхватил ладонью вытолкнутые экстрактором патроны. Подкинув их на ладони, я с негромким стуком ссыпал все в карман. Вахмистр с удивлением посмотрел на меня, наткнулся на мой «расплывающийся» взгляд, тщательно проверил «таран», потом подобревшим взглядом осмотрел пустые каморы «чекана», заглянув в канал ствола. А «таран»-то и револьвер вычищены! Ай да я!

— Орел! — Вахмистр Парфенов отошел вполне успокоенный, но снайперку и не подумал отдать. Я от такой военной косточки и не ждал, что он приказа не исполнит, хотя что-то сомневаюсь, что Иван Сергеевич имеет полное право ему приказывать.

А дальше началось нечто довольно интересное для всех, кроме меня. По команде Парфенова все разделились на три группы, почему-то по цветам. Красные, синие, желтые.

— Красные, вперед! Желтые — прикрывают! Синие — готовятся!

— Синие — вперед, желтые — готовятся, красные — прикрывают!

И так до бесконечности. Друэгары, желтые, оказались понятливы и дисциплинированны, норлинги, несмотря на свой нордический темперамент, увлекались и забывали о секторах стрельбы, которые им нарезал Парфенов. Главный их Сваарсон, тот самый, в рогатом шлеме, вначале пытался дублировать команды вахмистра, но был немедленно поставлен на место самым грубым способом, с упоминанием всей его родословной во всей падежной парадигме. В других условиях Сваарсон уже дрался бы с вахмистром, но здесь он, кажется, признал свою неправоту и только злобно сопел, услышав в очередной раз замечания Парфенова.

А я скучал. Всего-то делов — идти вперед, поворачиваться, идти назад, и так многократно. Я — подсадная утка. Я иду вперед, и меня не касается, согласованно или не очень двигаются норлинги с друэгарами. И это повод посматривать свысока на тех и других. Я всего лишь улыбался, даже не ржал, пальцем тоже не показывал, но норлинги смотрели подозрительно, и похоже, у Сваарсона будет шанс оторваться — за вахмистра. И еще я этому викингу дорожку перебежал в том смысле, что он, как самый храбрый, вперед рвался, а впереди-то я пойду. И не объяснишь ведь, что это первое место я бы с удовольствием ему уступил, даже доплатил бы.

А вот вопрос — кто еще в «платную» группу ополчения пойдет? Понятно, те, кто себя ценит повыше прочих. И быть просто грузчиками в торговых точках или там докерами, паромщиками и вышибалами в городе пришлых им не очень весело. На родине-то они воины…

Перерывчик наступил примерно через два часа учений. Унтер убежал докладывать по начальству, что группа, выпущенная на улицы Сеславина, с вероятностью в восемьдесят процентов друг друга не перестреляет. А мне бы лучше в сторонке постоять. Вот в тенечке и постою. Солнышко трудится не отлынивая… Норлинги собрались кучкой, что-то коротко переговорили, и почти сразу от них отделился невысокий, но широкоплечий малый с бесхитростным широким лицом и косичками на висках. Бородка у него едва пробивалась, такими тоненькими романтическими кудряшками. Но кольчуга из мелких колец сидела на нем так, как на мне, наверное, никогда сидеть не будет — для этого плечи бы мне отрастить надо. Северяне разобраться решили, кто тут круче.

Норлинг быстро пересек двор и подошел ко мне с утверждением, высказанным хотя отрывисто и злобно, но по-великореченски, то есть по-русски:

— Ты с нами не пойдешь, эльф!

— Конечно, я пойду впереди!

Вот тут он сел. Впрочем, пока я лью воду на его мельницу.

Оглянувшись на хмурую группу норлингов, даже не на них, а на угол здания, из-за которого мог в любую секунду выскочить вахмистр и где уже маячил на стреме дозорный, зачинщик выложил свой главный козырь:

— Мы не пойдем за эльфом!

— Ваше право — сами с Парфеновым разбирайтесь!

Опять он сел. Сейчас пойдет последний довод. И точно:

— Мы таких, как ты… камнями забиваем.

— Хоть вешайте, я не из таких.

— Все эльфы не мужчины.

— Врешь. Такие же мужики, как и вы.

Уперся, понимаешь, как баран. Можно, конечно, было по-другому. Спросить, откуда он так хорошо разбирается, кто такой, а кто нет. Подозрительно это! Может, он сам… не такой?

Или просто объяснить учительским тоном, что если бы эльфы все «такие» были — как народ бы сохранился?

Но я тоже опасался, что вахмистр сейчас вернется, и решил не затягивать переговоров. И, кстати, машут уже норлингу, идет Парфенов.

— Отвечаешь? — быстро спросил норлинг.

— На кистенях? — так же быстро, по-деловому, спросил я.

На кистенях норлинги дерутся. И неплохо. Но бой этот особый, ритуально-обрядовый. На рождение сына такие бои устраивают или на праздник какой — на солнцестояние, например. Так вот и дерутся между собой, а после такого боя победитель имеет право на зуб побежденного, хотя примерно в девяноста процентах случаев обрядовые бои не заканчиваются смертью противников. Но выбивают зуб как у мертвого — и в косичку вплетают. У молодца, стоящего передо мной, в косе три человеческих зуба и клыков каких-то чудищ штук пять. И свои зубы вроде бы все целы. А сколько у него среди «человеческих» трофеев — «ритуальных»? Если много — мне не повезло: в таком случае мастер-рукопашник передо мной.

Норлинг поморщился. Еще бы, я ведь обрядовый бой затребовал, а отказаться от такого боя ему нельзя. И быстро не спроворишь — надо круг собирать да по обряду все проводить. Не только до прихода вахмистра не успеть — после смены задерживаться придется. Вот и славно. Пусть адреналинчик у него «перегорит». Тут главное — самому не перегореть.

А вот и Парфенов. Вывернув из-за угла, вахмистр призывно замахал рукой, и вся наша группа скорым шагом направилась к нему.

— Становись!

И выстроились кое-как.

— Заряжай!

Ну и зарядили оружие — уже не кое-как, а «с чувством, толком, расстановкой». Тут никто халтурить не стал.

Все такой же нестройной толпой мы подошли к крыльцу, на котором нас терпеливо дожидался наш командир Иван свет-Сергеевич.

— Вы заступили на дежурство в восемь, — просветил нас пристав. — Сейчас пол-одиннадцатого. Вы идете на обход, в половине первого возвращаетесь сюда. Отсюда — в трактир, на обед. После обеда — разбор ошибок и отработка тактики. Потом — до восьми вечера — боевое дежурство на стене.

Вот такой план. Про обед пристав сказал явно для поднятия боевого духа. Дадут чашку перловки, кружку кипятку и полчаса времени, не больше. А как же завтрак, второй завтрак, ланч, полдник, хай-ти, он же пятичасовой, диннэр и… нет, кстати, диннэр-то как раз в восемь. Можно и без диннэра.

Эх, надул меня Иван Сергеевич, сильно надул… Теперь вот на голодный желудок с норлингом биться. Другое дело, что я и не думал, будто как-то по-мирному выйдет. Не получается у меня по-мирному, хотя я со всей душой.

О-па! Откуда ты, прелестное созданье?

На крыльцо к приставу вспорхнула, кокетливо помахав ручкой двум урядникам, очевидно, и привезшим ее на служебном «виллисе», девушка лет двадцати двух-трех. В самом, что называется, расцвете красоты. И откуда, спрашивается, весной у нее такой восхитительный загар? Как-то все мы — норлинги, друэгары, да и я сам — засмотрелись на эту идеальную осанку вкупе с упругой, достаточно спортивной походкой. На девушке была недлинная юбка-карандаш и черный кардиган, небрежно застегнутый на две верхние пуговицы и почти не скрывающий обтянутой водолазкой высокой груди.

Многим блондинкам идет черное. Но чтобы кардиган выглядел так, как на иных вечернее платье, — на это талант нужен. Многие девушки в двадцать два симпатичны. И, наоборот, многие старухи в шестьдесят два — не очень. Но глядя на эту девушку, отчетливо понимаешь, что и в тридцать, и в сорок, а может, и в шестьдесят она будет вызывать у всех мужчин непроизвольную остановку дыхания. Вот как мы сейчас — задохнулись единогласно.

Один Иван Сергеевич скривился, будто ему праздник испортили. И скоро мы поняли почему.

— Привет, па! — несколько интимно приветствовала эта нимфа пристава. — А где эльф? А, вот он! — И она уставилась на меня огромными темно-синими глазами совершенно бесцеремонно.

А я простил. И любой простил бы. Уверен: ей всегда все прощают. А я еще и Ивана Сергеевича за его подставу прощу — за то, что он такому чуду папой является. Ага! Буду отныне звать его папой! А как еще будущего тестя называть?

— Все, идите уже. — Иван Сергеевич не оправдывал надежд. Не оставил меня с красавицей-дочкой. А она же хотела со мной познакомиться! Ладно, тестюшка, припомним!

Из песни слова не выкинешь, а мне надо срочно с тещей знакомиться. Буду звать мамой. Вот только один моментик: дочка Ивана Сергеевича на папу похожа, но и еще кого-то напоминает. И что-то в чертах ее аборигенское, и это ее только красит. Мы, полукровки, вообще красивы. Вот тифлинги, например, — тоже помесь. И красивы…

Появление красавицы не прошло бесследно. Из приглушенных шушуканий друэгаров удалось кое-что выяснить — в частности, что девицу зовут Наташей, что она единственная дочка Ивана Сергеевича и что разговорчики отставить — это уже Парфенов вмешался, не шепотом, понятное дело. Плетусь, короче, вслед за вахмистром — настроение даже приподнятое, как бы подавленное, короче, слегка обалдел я, даже норлинги кажутся милыми и вежливыми. А они вроде бы на меня с каким-то иррациональным уважением стали поглядывать. Кстати, собраться надо. Если сейчас чешуйчатый «три в одном» или же чешуйчатые по отдельности появиться вздумают — нам хана. А что? Появится сейчас, норлингов порвет, с которыми драться придется, — как тот патруль порвала, который шуточки шутил… Должна же тварюшка ко мне симпатию чувствовать? Или антипатию: я же убить ее подрядился… Пока я размышлял, норлинги с друэгарами перебегали от стенки к стенке, прячась за заборами и прижимаясь к бревенчатым стенам домов. Стволы их винтовок и ружей заботливо обегали все направления, особенно внимательно смотрели бойцы на скаты крыш и печные трубы. Город как вымер. Пару раз нам задавали направление стоящие на перекрестках «виллисы» с пулеметами и группами ополченцев. Уже нормальных ополченцев, не «по найму». Все было понятно: тварь ночью ушла под воду, как и в прошлый раз, а полицейские катера не могут помочь делу, хотя и вооружены довольно серьезно. Но не сбрасывать же им глубинные бомбы по всей акватории. И ждут славные сеславинцы тварь обратно тоже ночью, когда, скорее всего, «платный» отряд ополченцев, мы то есть, с боевого дежурства сменится отрядами нормально и единообразно вооруженных горожан, давно слаженных в серьезные боевые группы.

Это, как я уже говорил, понятно. Неясно другое: почему Иван Сергеевич такой веселый был? Или он, включая меня в группу, хотел именно скандала и драки? А зачем? Так прошло положенное время, и вахмистр, с комфортом ехавший сзади все на том же военной раскраски «виллисе», который «прикрывал» наши учения, приказал возвращаться. Он четко отрапортовал Ивану Сергеевичу, вышедшему на крыльцо уже без дочки, и приказал всем идти к едальному заведению Михайлы Собакина — трактиру для аборигенов и прочих личностей, не обремененных гастрономическими пристрастиями и нежными желудками. Короче, всех, для кого количество важнее качества. На входе каждому из бойцов бдительный половой выдал тарелку размером со щит норлинга и направил всех к заставленному кастрюлями столу. Рядом со столом, впрочем, стояли бочки, и на фоне кастрюль они не выглядели слишком уж большими. Каждый мог наполнить тарелку только раз, зато и навалить в тарелку можно было именно того, что пришлось по вкусу, в каких угодно пропорциях — селедку ли с крупными кольцами лука, картошку ли вареную с укропом, капусту квашеную с клюквой, грибы соленые, яблоки моченые, какое-то порезанное на куски заливное, где среди необъятного царства желатина одиноко белел маленький кусочек рыбки, а в углу солнышком на детском рисунке сиял оранжевым светом кружок морковки. Из рыбы были еще какие-то неровные пирамиды беловатого цвета, что называется «в кляре», а из солений — вялые огурцы с расползающимися помидорами и черемша, которую я, конечно, люблю, но в таких заведениях опасаюсь.

Хлеба можно было брать сколько угодно, и был он неплох — явно пек его мастер, и мука с водицей не подкачали. Мяса не было вообще, то есть, вероятно, в трактире его и можно было заказать, но за свой счет, а вот по поводу заказа алкоголесодержащих напитков вахмистр нам еще перед входом все объяснил кратко и доступно. За что уважаю военных — за силу речевых оборотов. Когда многое — немногими словами. Так что клюквенный морсик из бочки — или уж колодезная водица.

Я наложил себе картохи, выловил какой-то прилично выглядящий огурец, кинул на блюдо пару спинок селедки. Ломоть хлеба — без хлеба вся еда у меня плохо идет, такая вот привычка. Чайку бы…

Сел за стол, конечно, в одиночестве — и не сомневался, что так будет. Ого, Сваарсон идет. Норлинг решительно выставил на доски стола свой рогатый шлем: лет пятьдесят доспеху примерно, старше самого бойца в два раза, аккуратно поставил тарелку, почти полностью заваленную селедкой, и сел, старательно заглядывая мне в лицо. Забавно. Прямо подвиг совершил, сев рядом с эльфом. Ладно, воин, познакомимся…

— Vart du heilur, — поприветствовал я его традиционным пожеланием воинов остаться целым, что, собственно, и является аналогом «драс-сьте» у норлингов.

Ответив чисто на автомате, норлинг оказался в затруднительном положении. Теперь представляться по имени надо и руку пожимать придется.

— Петр Корнеев, полуэльф, — представился я максимально понятно.

— Гуннар Сваарсон, ярл Чаячьего острова, — представился норлинг и протянул-таки руку. Хорошо, что на мне едва ли каждый новый знакомый тренируется в крепости рукопожатия. Вот Глоин, например. Рукопожатие норлинга, правда, отставало по крепости. Но ненамного.

Сваарсон подсел по делу. Оказывается, он имел намерение отговорить меня от драки на кистенях. Дескать, на кулаках прекрасно можно подраться. И никто не привлечет его племянника к уголовной ответственности за преднамеренное убийство эльфа. За которое, кстати, виселица, как и за убийство любого другого разумного. А мордобоя и вообще могут не заметить. А если я соглашусь, то меня побьют аккуратно и совсем не больно. Наивный какой ярл. Надо было лучше время выбирать, когда молодого выделываться посылали. На фиг, на фиг. Нам такого счастья не надо. Сваарсон, конечно, сам не может со мной биться — не по чину ему, все-таки на родине он ярл, но что-то мне подсказывает, что если бы переговоры вел сам ярл Заячьего, тьфу ты, Чаячьего острова, то результат был бы такой же. И еще я бы карту потребовал, посмотрел бы на его остров. Рупь за сто даю — нет такого масштаба карты, чтобы его остров нарисовали. Не то не обретался бы он тут, в городе Сеславине, в группе «по найму». Ладно, не буду требовать карты — вижу, волнуется человек за своего родича, как бы тому биографию убийство эльфа не испортило. Сейчас мы настроение этому Гуннару поднимем:

— Не волнуйся, ярл Сваарсон, я не убью твоего племянника. Побью слегка, но ты же знаешь нашу русскую поговорку: «За одного битого двух небитых дают»!

Чего все на меня так смотрят, как будто я сказал, что солнце квадратное? Вот ни с кем в этом городе серьезно поговорить нельзя! Иван Сергеевич один нормальный человек. Так родня не считается! Ну и Глоин еще, если из нелюди…

Сваарсон осторожно отбежал — и вернулся уже с племяшом, оказавшимся Сигурдом. Какие у них всех имена героические! Оценка кистеней. Дело, достойное ярла. Цилиндрическое, с верхушкой под конус, тело кистеня Сигурда было отлито из какого-то свинцового сплава, украшено сложной чеканкой и начищено до зеркального блеска. По вычеканенному рисунку, как я понимаю, можно было узнать, к какому роду принадлежит Сигурд Сваарсон и в чем его личные заслуги. Красивые узорчики на биографии, что тут скажешь. Начищают кистени, конечно, именно для этого — чтобы всем было понятно, кто с кем бьется. Мой кистень был поменьше в длину — так в кармане носить удобно — и приближался по форме к еловой шишке, даже кое-где чешуйки были сымитированы. Эти чешуйки, похоже, и привлекли внимание Ивана Сергеевича в нашу первую встречу, когда он подхватил мой кистень прямо с пола — так заинтересовался. А чешуйки-то ничего не значат, для красоты делали. Ну и если вскользь по морде прошкрябают — приятного мало. И сам кистень довольно топорно выкован из стали — чего тут мудрить-то. Я милостиво покивал на замечание ярла Сваарсона о том, что вес и длина моего кистеня уступают кистеню Сигурда Сваарсона, отметил, что по этому поводу претензий не имею, выслушал замечание о том, что иметь острые выступы на кистене как-то некрасиво и вообще по-свински, на что ответил в том духе, что мы, эльфы, — жители лесов, поэтому кистень под шишку сделан — в традиции. С этим они согласились. Слово «традиция» на норлингов вообще успокаивающе действует. Что угодно можно им оправдать. Даже то, что эльфы никогда кистенями не баловались.

Подумав, я добавил, что, если Сигурд готов взять свои слова обратно, я его прощу. Напрасная надежда. И ярл насупился — по их понятиям я, наверное, что-то неприличное сказал. Это в ответ на то, что они ко мне со всей душой — как к человеку. Ладно, их дело. Главное, чтобы не оказалось, что, побив одного из них, я должен буду биться с каждым из общины.

Никакой злобы к Сваарсону — что к дяде, что к племяннику — я не испытывал, подумалось разве, что надо было настаивать на дуэли на револьверах. Но тогда бы меня точно — за ушко и на солнышко, на виселицу то есть.

Время дежурства на стене текло нестерпимо долго. Я уже насмотрелся на красоты Великой, широко разливающейся здесь, и на быструю Шакшу, впадающую в Великую, и на пейзаж за стенами Сеславина, состоящий из огородов и картофельных полей. Надоело… И размялся слегка, покрутив кистенем, пока никто не видит: «давненько не брал я в руки шашек»…

Дело шло к восьми, но солнце еще светило вовсю, когда спокойную речную гладь прорезал черный движущийся треугольник. Двигался он быстро — катер за таким не угнался бы. Пара секунд — и треугольник вполне можно стало рассмотреть: башка крокодилья, заужена только сильно. Хвост твари работал не хуже винта, даже волна пошла. Я заорал, подавая голосовой сигнал, почти тут же закричал другой наблюдатель, расположившийся всего в десятке шагов от меня по стене, грохнул выстрел, завыла сирена.

Воздух наполнился грохотом крепостного пулемета, выбивающего фонтаны брызг из поверхности воды. Пулеметная очередь прочертила линию из невысоких фонтанчиков прямо перед носом твари, но она не замедлила хода. Вообще, что ли, инстинктов нет?

Мгновенно заскочив в мертвую зону для пулеметов, уже на берегу, тварь оперлась на хвост и спружинила, совершив такой прыжок в высоту, что ей позавидовал бы каучуковый мячик — любимая игрушка детворы и в Старых и в Новых княжествах. Она оказалась прямо на бревенчатой стене, прилипнув к ней: наверное, вцепилась когтями. И вот она уже вне зоны огня почти всех часовых, кроме разве тех, кто рискнул бы пролезть между зубцами и забралом и, свесившись со стены, так и стрелял бы. Идиотов таких или храбрецов, это как посмотреть, не было. Быстро перебирая конечностями — их было четыре, да и вообще тварь была почти что гуманоидного типа, — она забралась по стене к ее вершине, но не стала протискиваться между зубцами, а одним прыжком оказалась на дощатой крыше забрала.

Кто-то, дико крича, стрелял по крокодилу почти в упор — чуть ли не через ту бойницу, которую он оставил под хвостом. Огонь велся теперь из всего, что стреляло. Норлинги с горящими взорами приникали к бойницам и палили в белый свет как в копеечку. Многие пытались стрелять на звук шагов твари прямо в крышу, которая больше напоминала теперь перечницу. Вот, если дождик пойдет, часовым весело будет. Звук выстрелов, кстати, начисто перебивал звук этих самых шагов или прыжков — не знаю уж, как там тварюшка двигалась. Я, например, не сделал ни одного выстрела. Патроны-то не казенные, а попасть — не попаду.

Парфенов орал и матерился, требуя прекратить огонь, никто его, конечно, не слушал, и тогда он побежал вдоль цепи, раздавая тычки и едва ли не подзатыльники. Странно для опытного унтер-офицера, но вахмистр, похоже, трезво оценивал ситуацию: он ни разу не допустил, чтобы разгоряченный боец повернулся к нему всем телом вместе с оружием. Со мной у вахмистра не было проблем, так что он промчался мимо, как метеор. Наконец, наша группа прекратила стрельбу, все водили стволами, направив их в крышу, — шагов твари, естественно, не было слышно. Слышно было, как матерится вахмистр. Надо было решаться.

— Господин вахмистр, позвольте выглянуть! — Я попытался придать себе вид бравый и решительный и показал стволом «тарана» на крышу.

— Как ты выглянешь, Корнеев? — Вахмистру, похоже, такая идея тоже пришла в голову. Снайперка висела у него на груди стволом вниз, но видно было, что на нее он не очень надеется: на таких расстояниях, а именно — от наших голов до крыши, образованной крепостным забралом, все решает короткоствол.

— Вылезу через забрало и посмотрю на скат — только и всего!

— Подстрелят дурака… — Парфенов, похоже, оценивал взглядом мои габариты и величину бойницы.

— Никак нет, — пролил я бальзам на его уставную душу уставным же выражением, — не стреляет никто.

И точно, стрельба прекратилась, только сирена завывала не хуже какой твари из Дурных болот.

— Ладно, рискни, — щелкнул вахмистр предохранителем на своем служебном кольте: патрон, видать, уже в стволе был. Тут же рядом с ним нарисовался Сваарсон в шлеме и с «Молотом Тора» в руке. С одной руки, что ли, садит? А рядом с ним пристроилась вся его гвардия со Скучающего, тьфу ты, Чаячьего острова. Эти точно в своих кольчугах не пролезут в бойницу. Так что сопи — не сопи, а вариантов нет. Закинув «таран» со сложенным прикладом за спину, взял в руку револьвер и полез в бойницу, аккуратненько так. Говорят, надо посмотреть, влезают ли плечи, — тогда все тело пройдет. Ерунда. Главное — влезает ли голова, а плечи можно протиснуть одно за другим, по очереди. Что и сделал. Потому что у кого что работает — у кого-то плечи, а у Петра Корнеева — голова. Встал на ноги с внешней стороны стены, ухватившись за доски кровли, стою как дурак, отгибаясь назад. Ладно, а мы так: револьвер в кобуру, в руку нож из ножен, что за голенищем сапога, — пришлось подтянуть колено к груди. И подпрыгнем и зацепимся — нож с размаху воткнулся в доски кровли, я сумел на нем подтянуться и, пробуксовывая носками сапог, влез-таки на крышу. Выхватил револьвер. Скат был не слишком крутым, так что я вольготно расположился на нем, рискнув даже привстать на одном колене. Твари не наблюдалось.

— Что там, Корнеев? — глухо прозвучал вопрос вахмистра откуда-то из-под ног.

— Нет никого! Смоталась, зараза! — С этими словами я осторожно подполз к верхней точке крыши и заглянул за скат, надеясь, что замечу тварь прежде, чем она заметит меня. Чуда не произошло. Твари не было — уже упрыгала куда-то. Хитрая какая! Поняла, наверное, что ночью ее будут ждать хорошие стрелки, а вот под вечер можно попытаться прорваться: и до темноты недалеко, и караулить будут плохо — устанут за смену. Какой-то очень человеческий расчет.

— Спускайся, Корнеев! — Это вахмистр орет. А что делать?

Смена закончилась, но было еще одно дельце, которое никак не могло подождать до утра. Смешно! Где-то в городе бродит тварь, способная разорвать военный патруль за один удар сердца, а я тут с норлингами собрался в Малый круг.

Тот еще праздник… Сваарсон уверенно вел нас через город к пристани — на какой-то пустырь, где нам точно не помешают. Что ж, в каждом городе пришлых есть место, где хозяевами себя чувствуют аборигены.

Небольшой пятачок между сходящимися заборами и глухой бревенчатой стеной какого-то лабаза. Тропинка вдоль одного забора, тропинка вдоль другого… Ого, от стенки лабаза протоптали третью, молодцы какие! Кто не знает, тот не разглядит. И хоть третья тропинка в стену упирается, зато все в традиции. Перекресток трех дорог, так сказать. Молоденькая травка слегка пробивается по периметру почти идеального круга, но видно, что внутри круга ей не вырасти — так все утоптано. Поле чести — хольм, не иначе.

Я бестрепетно вошел за Сваарсоном в этот отгороженный от цивилизации уголок. С озерником бы дрался — не был бы так спокоен. Упасть с ножом в почке или пулей в затылке задолго до боя, например, во время обсуждения условий поединка с «честным благородным секундантом» — обычное дело в разборках с озерниками. А норлинги свою честь блюдут. Тут можно не бояться, что подлость учинят. Тут ребята серьезные.

Встали в круг. Меня тоже пригласили. Это за храбрость, наверное, — вылезти из бойницы все-таки не так просто. Если упадешь, то костей не собрать. А шанс такой был. Так что хоть здесь мне мой дурацкий поступок на руку сыграет.

Пошли посолонь. Тихо и молча прошли три раза, выбивая ударами каблуков ритм на каждом третьем шаге. Собачий вальс… Потом круг распался, оставив на прежней траектории меня с Сигурдом — моим противником. Все остались на местах, притоптывая сапогами и похлопывая себя по бедрам ладонями. А Сигурд и я продолжали двигаться. Тут уж я следил за своим противником очень внимательно — как бы не учудил чего. Он неожиданно сменил направление движения, повернувшись ко мне лицом, — я сообразил, что обряд еще не закончен, и сделал то же самое. И еще раз. И еще. Остановились… Сигурд подошел к дяде-ярлу, протянул ему патронташ, винтовку-однозарядку, которой был вооружен, ремень с револьвером — таким же «чеканом», как у меня. Ну и я подошел, снимая оружие.

— По нашим обычаям, оружие проигравшего переходит к победителю, — нейтрально заявил ярл Сваарсон.

— По нашим — тоже, — с широкой улыбкой сказал я, изображая жадность во взоре и провожая глазами оружие Сигурда, перешедшее к седовласому норлингу с повязкой через все лицо, закрывающей левый глаз. К нему же отправились мой «таран» и револьвер вкупе с патронташем. Ножи пришлось тоже выложить. Одноглазый даже поцокал языком, рассматривая серебряное тиснение на ножнах того, что прятался в левом сапоге. Он бы нож в таких ножнах на поясе носил, ясен перец. Ярл Сваарсон поднял руку, и мы с Сигурдом встали друг против друга, слегка прокручивая кистени в руках. Хорошо еще, что Сигурд не левша. Проще будет в каком-то смысле. Гуннар Сваарсон не стал произносить долгих речей — просто сказал, что полуэльф, упирая на это «полу», Петр, сын Андрея, прозываемый Корнеевым, и Сигурд Сваарсон дерутся до тех пор, пока один из противников не перестанет оказывать сопротивление. После этого бой должен быть закончен раздачей зубов.

Как я понимаю, многие части обряда были Сваарсоном сознательно опушены. Потому что я чужак, не норлинг, и полуэльф, напирая на «эльф». Например, были опущены взаимные обрядовые оскорбления и угрозы. Словесная баталия, предваряющая поединок и играющая роль психологической разминки. Мне, по крайней мере, хотелось послушать… да и высказаться тоже хотелось. От души.

Ладно, проехали, может, и к лучшему.

Гуннар резко махнул рукой, засвистели и заулюлюкали норлинги, образующие круг, Сигурд патетически выкрикнул что-то про Ульра, который ему обязательно поможет, пошел по кривой, срезая круг, направляясь ко мне, а я, качнувшись вправо, ему навстречу, сделал шажок влево, вроде как разрывая дистанцию, и опять вправо. И корпусом подыграл. Классический маятник, только на безопасной дистанции от противника. Сигурд прыжком преодолел расстояние до меня, взмахивая кистенем, — он посчитал, что я продолжу «качать» на публику и начну отступать. В это мгновение я резко метнул в него свой кистень — правилами это не запрещено, но ход опасный: в случае промаха метавший остается без оружия против вооруженного. В прыжке особо не поуворачиваешься — мой кистень ударил Сигурда точно в середину лба, и он упал на землю сломанной куклой. Все. Бой окончен.

Одноглазый норлинг взвыл от отчаяния, остальные перестали свистеть и угрюмо молчали — не нравится сволочам, что поединок так быстро закончился. Думали, наверное, что Сигурд меня, как дворнягу, помойной тряпкой гонять по всему кругу будет. И такой облом спектаклю! Что-то злюсь я! Подойдя к одноглазому, я вытащил у него из рук ремень с кобурой, взялся за рукоять «чекана» и, стряхнув кобуру одним движением, выстрелил из-под локтя назад. Пулю в таких случаях уводит вправо, но для меня это привычный выстрел, так что попал. Чешуйчатая тварь, спрыгнувшая прямо на тело Сигурда с крыши того самого сарая, возле которого происходил бой, и словившая пулю раскрытой пастью, целых полсекунды стояла с развороченным затылком, а затем завалилась рядом с норлингом. Потом ее тушу расстреляли из пяти или шести стволов рассерженные северяне, все больше из молодых. Я воззвал к благоразумию ярла Сваарсона, и норлинги всей командой упаковали оборотня в настоящий кокон из ремней. То, что оборотень может ожить, понимали все. Не серебряные пули у меня были, совсем не серебряные. А потом вообще начался дурдом. Понаехали «виллисы» со злыми вояками, тварь погрузили в машину, нас всех под конвоем тоже отправили в полицейскую часть, оцепили место нашей с Сигурдом схватки и нагнали ополченцев и урядников. В суматохе я едва успел обговорить с Гуннаром Сваарсоном кое-какие детали да сообщить очухавшемуся Сигурду о том, что свои зубы пусть при себе оставит, и «чекан» его мне без надобности — у самого такой же, а винтовку его я в страшном сне видел, так что не хочу. Норлинги вообще к снам с уважением относятся, так что мою неудачную шутку он воспринял вполне серьезно.

В полицейской части у нас был разговор с заспанным Парфеновым и абсолютно свежим приставом Иваном Сергеевичем о долге и чести «отряда по найму, ополчения города Сеславина». Я убеждал пристава, что именно обостренное понимание чести и долга перед мирно спящим городом, если в этом городе, конечно, кто-нибудь спит в десять часов вечера, заставило нас, особо сдружившихся во время боевого дежурства норлингов с острова Чаячий, что в Северном море, и полуэльфа Петра Корнеева проверить закоулок возле пристани, где могла скрываться злокозненная тварь. Тварь удалось обнаружить и подстрелить, причем без потерь с нашей стороны — ей и удалось-то всего сбить с ног племянника прекрасно известного Ивану Сергеевичу ярла Сваарсона.

Все норлинги под тяжелым взглядом Гуннара сказали «Да!», стыдливо уставившись в потолок, — вот ведь сколько живут, а врать порядочно не научились! А я честно смотрел в глаза Ивану Сергеевичу и всем своим видом выражал готовность получить орден, медаль, премию, почетную грамоту, устную похвалу, торжественный ужин в мою честь, единогласное принятие меня в городской совет Сеславина, вручение мне звания почетного гражданина города… что там еще по списку?

— Молодцы, — спокойно произнес пристав, — надо бы всех вас отправить под военный трибунал за самовольные действия в составе вооруженной группы в момент чрезвычайного положения. Как считаешь, Парфенов?

— Чего уж, победителей не судят, — неожиданно вступился за нас усатый вахмистр, — хоть отбелились за то, что во время смены тварь упустили.

Ну ничего себе — мы, оказывается, виноваты, что тварь упустили! Пусть своих пулеметчиков наказывают! Они-то мазали по акватории, где у них все тридцать три раза пристреляно! «В чешуе, как жар горя, тридцать три богатыря»!

Дальнейший разговор прервал долговязый урядник, всунувший башку в кабинет Ивана Сергеевича, как змея всовывает свою голову в дупло какой-нибудь лесной птахи:

— Тварь вскрыли. Ничего.

И втянулся обратно, как будто его и не было.

Сваарсон и норлинги недоумевали, Парфенов тоже, но я понял, на предмет чего тварь вскрывали. Думали, вероятно, что у нее внутри — в желудке, например, — смарагды обнаружат. Идиоты. Это контрабандисты драгоценные камни глотают, и то в специальных контейнерах, чтоб от желудочного сока не попортились. Но я тоже был бы не против узнать, где находятся смарагды.

— Ладно, бойцы, — сказал пристав. — На сколько носов будем премию делить? Городской совет триста золотом дает, бланк векселя и право подписи — у меня.

— На меня выписывайте, — сказал я скромно, видя, что при слове «премия» норлинги как-то нездорово оживились, — а невелика ведь заслуга неподвижно лежащую тварь из ружей дырявить. А то, что я оружие Сигурду оставил, вовсе не значит, что я от законной премии откажусь в пользу каких-то там жителей островов Северного моря, приехавших на заработки в Ярославское княжество.

Норлинги посмотрели на меня, Сваарсона, Ивана Сергеевича — и понуро потупились.

На пристава приятно было посмотреть — так он оживился, наблюдая эту немую сцену. Даже разрумянился. Но был, по своему обыкновению, сдержан.

— Ну-ну, — только и сказал он, вписывая мою фамилию в вексель. — Приложите к векселю большой палец правой руки, Петр Андреевич.

И я стал на триста золотых богаче. В целом мой капитал составил триста шесть новых рублей золотом. Вообще я думал, что больше дадут. За оборотня могли бы и побольше отсыпать.

— Все свободны, — пристав указал на дверь, — всех жду завтра в восемь на инструктаж.

— Позвольте, Иван Сергеевич! — Тут даже Парфенов проснулся. — Тварь же у нас! Группа распускается по контракту!

Норлинги поддержали нестройным гулом: каждый получил по двадцать золотых — неплохо за неполные сутки!

Иван Сергеевич только улыбнулся, но доброты и смирения в его улыбке не было ни на грош:

— Тварь, которую вы захватили, размером примерно полтора метра, имеет четыре конечности, так же как и две других, — пояснил пристав, — да-да, те самые, в которых перекинулись задержанные в ресторане «Розовый какаду». Но потом твари слились в одну, у которой, по описаниям, шесть лап и длина в четыре метра. А, удрав, видимо, опять разъединилась. И теперь их три. Одна действительно у нас. Так что остались еще две твари… или одна, если оставшиеся вновь сольются… У меня в сейфе, кстати, еще два вексельных бланка на триста золотых каждый, так что веселее! До свиданья, господа!

При этом Иван Сергеевич продолжал улыбаться, как тот самый крокодилушка.

Унтер-офицер, норлинги и я, понурый и усталый, встали и отправились восвояси — отсыпаться перед сменой. Вот только мой день и не думает заканчиваться. Надо мне в гостиницу поспешать. Там у меня на кроватке лежит один кадр из моей прошлой жизни. Коллега, можно сказать.

Виталий не спал. Он по-прежнему лежал на моей кровати, куда мы уложили его с Ардальей даже без помощи водилы-друэгара, бессильно раскинув руки, но глаза так и бегали — явное проявление прогресса. Выздоравливает.

— Как ты рост изменил? И похудел так резко почему? — Даже не похудел Виталик — усох! Если бы просто похудел, кожа бы лишняя свисала.

— Что ты об оборотнях знаешь? — Отвечать вопросом на вопрос не слишком вежливо, но это такая привычка преподавательская: вроде как заставляем студентов думать самостоятельно. Так что обижаться глупо — я и сам этим грешу. А Виталий заставил меня напрячь извилины. Оборотень, значит! Так я и думал!

— Принимаете зооморфные формы, чаще — хищников, например волка или медведя. Не контролируете себя при полнолунии — перекидываетесь инстинктивно. Взрослые особи с достаточным опытом могут превращаться по собственному желанию почти в любое время лунного цикла… — выдал я информацию, которую признавал научной и мог отделить от мифов и легенд. — Ты, когда понял?

— Давно уже, — отмахнулся Виталий, — еще когда у тебя учился… Помнишь, ты про Пушкина рассказывал:

— Ты еще рассказывал, как через пень кувыркаются, чтобы стать волком-оборотнем… Я и попробовал сдуру. Волком не стал, но из латентной фазы перешел… Ладно, не об этом сейчас… Самое важное здесь — лунные циклы. Луна в разных фазах влияет на приливы и отливы. Понимаешь, о чем я?

— Ни капельки, — разочаровал я молодого ученого. — Приливы вроде как у женщин бывают, но ты же знаешь, я не медик.

Витя только поморщился. Биологический факультет, или, как его сокращенно называют, биофак, на самом деле называется медико-биологическим, так что каждый закончивший обучение является вполне квалифицированным целителем. А целительство в Великоречье развито превосходно — за счет того в основном, что хирурги помогают скальпелю весьма хитрыми и сложными заклинаниями. Так что мой собеседник не только оборотень, но и колдун не самый слабый — других на факультете не оставляют. Диссертацию, скорее всего, он легко защитил — материальчик-то, как я понимаю, собирать легче легкого было.

— Приливы и отливы, — наставительно провозгласил Виталий. — Океанские приливы и отливы! — Тоже «преподская» привычка — повторять до четырех-шести раз, чтобы запомнилось все. — Полнолуние и приливы как связаны?

— Да хватит вопросов, Виталя, давай рассказывай, и попроще, попроще!

— Ладно, слушай. В полнолуние бывают что? Особенно высокие приливы. Даже операции некоторые стараются не делать — у крови свертываемость замедляется. Так вот у оборотня то же самое.

— Еще раз, не понял.

— Да чего тут непонятного?! — разозлился Виталий. — Когда полнолуние — океанские и морские приливы высокие, а объем моего тела растет! Когда новолуние — наоборот, уменьшаюсь я в объеме! Как приливы, короче. И как отливы! Чего же тут непонятного? Приливы в полнолуние увеличиваются, судя по подсчетам, где-то на сорок сантиметров. Так что мой рост увеличивается примерно на двадцать пять-тридцать. Остальное за счет не костей, а сухожилий. Но это очень сложные расчеты — мышечная масса принимается за…

— Стой, стой, хорош! — удержал я Виталия оттого, чтобы он оседлал своего любимого конька. — Значит, как полнолуние — ты растешь, как новолуние — сжимаешься?

— Точно. Не знаю, правда, все ли метаморфы так, или я один такой уникум…

только и смог произнести я в ответ на эти удивительные факты из жизни оборотней.

— Не дави интеллектом, Корнеев, — поморщился Виталий. — Слушай дальше. Все было хорошо, пока я был занят только научной работой. Но теперь, как защитился, мне надо лекции читать. А как я буду их читать, если сегодня я ростом метр шестьдесят пять, а через два лунных цикла — под два метра! Короче, после того как в полнолуние я достиг максимального объема, я решил стабилизировать это состояние.

— Понравилось быть высоким, толстым и красивым парнишей? — Перебивать Стрекалова я не собирался, само как-то вырвалось.

— Не валяй дурака, просто первые два цикла — накопление энергии, в любом календарике это написано. А энергия лишней не бывает. Так вот, стал я перед зеркалом наносить на тело руны. В результате нанесенные руны получились, во-первых, в зеркальном отражении, но это я учел, а во-вторых, совершенно неожиданно появился двойник-зеркалка. Причем необычный такой — без всякого проявления враждебности. И еще — этот двойник оказался оборотнем. Мои способности тоже передались ему — за счет, видимо, тех рун, которые были наложены и отразились в зеркале. Пока он в моей компании — вполне вменяемый гуманоид, подчиняется вербальным командам, часто верно реагирует на невысказанные. Большинство его поступков повторяют мои, но может и самостоятельно действовать. Я даже хотел сделать его своим ассистентом, представляешь: только подумаю, чтобы подал реактив или инструмент, — а он несет уже… Но удаляться ему от меня нельзя — может начаться неконтролируемый процесс метаморфозы… Животное начало в нем очень сильно. Особенно это касается продолжения рода. И агрессивен он!

— Маньяк, что ли, сексуальный? — Я чуть не расхохотался, услышав такие откровения. На самом деле представить маньяка-оборотня легче легкого: животное должно же как-то проявляться.

— Не в этом смысле, — даже не улыбнулся Стрекалов. — Единственный доступный способ для него продолжить род — это сесть перед зеркалом и произвести те же действия, что и я до того момента, как он появился. В полнолуние он их стал повторять… — Тут Виталя засмущался и стал отводить глаза в сторону…

— Договаривай, договаривай, экспериментатор каканый, — сказал я самым злобным своим свистящим шепотом.

— Ну, я подумал, что если буду повторять за ним, то пойму, где у меня ошибка была, и закреплю форму. Он же абсолютно точно воспроизводил мои действия — где там записям в журнале, — даже выражение лица у него было, как у меня…

— И что пошло не так? — спросил я с живейшим интересом.

— Да все… — ответил Стрекалов, опять смущаясь. — У него не получилось ничего, а у меня опять зеркалка появился. Понимаешь, он, наверное, напутал, он ведь на невербальные контакты напрямую идет…

— Ладно, уговорил, — признал я, хотя не поверил ни единому слову. — А как четвертый появился? Что!

Стрекалов только опустил голову.

— Понимаешь, я ведь только хотел повторить эксперимент, уже с измененными рунами. Я же все в журнал экспериментов записывал. — И он показал мне довольно потрепанную записную книжку с обложкой из дорогой кожи виверны, выуженную из заднего кармана штанов, непонятно с каких щей названного револьверным. — Я даже не понял, в какой момент он появился… Я даже не понял, как все это действует…

— Сколько их еще?

— А? Что? — Стрекалов, кажется, даже напугался. — Ты что, Петр Андреич? Куда еще? Я над этими контроля не сохранил. Думал, они за мной в окно прыгнут, а они там… Да ты же там был, расскажи поподробней — что случилось?

Ну я и рассказал ему, как все было.

— Значит, слились в одну, шестилапую… — Виталий задумчиво крутил головой, экономными жестами чертя какую-то схемку в записной книжке. — Наверное, четвертое приложение к закону отражения — в экстраординарной ситуации они теряют человеческий вид, и запускается механизм самозащиты. И значит, подобное к подобному, закон слияния — они двойники к тому же, им проще… В результате должна получиться форма, которая сможет начать обратное превращение, то есть в меня, чтобы слиться уже со мной… А по сути, поглотить меня. Вот чего они, заразы, приходили…

— Ага! Значит, это не ты их к себе призвал? — спросил я.

Тут ведь самое интересное — как Виталий на крыше веселого дома оказался.

— Куда там! Как из окошка выпрыгнул, так сразу к «Принцессе Грезе» побежал. У меня там, видишь ли, знакомство образовалось…

— Что? У тебя — там? И как зовут? Я там всех знаю!

Знал я там только Ардалью и то не во всех смыслах, но видел-то многих!

Стрекалов сделал загадочное лицо, напыжился, но подробности выдавать отказался. Сджентльменствовал. Ладно, сейчас недосуг, но можно будет у Ардальи узнать. Никуда не денется, донжуан бордельный.

— А потом, когда выстрелы начались, я струхнул немного, что меня арестуют, на крышу вылез, и тут они, или она. Не увидел, сколько лап. Чуть не добралась. Приложила серьезно — спасибо, на мне все заживает само: оборотень все-таки. Хорошо, с земли ее очередью накрыло. Ты, как я понял, тоже стрелял?

— Да, конечно, стрелял я… Ладно, врешь ты складно…

— Да не вру я, вот ни настолечко. — Виталий как-то по-детски показал мне что-то на ногте большого пальца.

— Не врешь? А нож откуда у твоего двойника? А стреляли в урядника зачем?

Виталя спрятал глаза, то есть попросту закатил их и притворился «самым больным на свете человеком». Пришлось наградить его оплеухой.

— Чего дерешься? — сварливо спросил горе-экспериментатор, сфокусировав на мне взгляд. — Я же говорю, подсознательно они меня тоже копируют. Что там у меня в подсознании? Ты как будто, когда полиция приходит, в душе песни поешь и хвалебные оды сочиняешь… А без ножа и кольта я из дому не выхожу. Ты вон небось целый арсенал с собой носишь… Лучше скажи, что делать будем, если они… она… оно… опять ко мне в гости придет?

— Не дергайся, — успокоил я своего собеседника. — Я в одного такого ящера сегодня всадил маслину, а потом его в спецкамере закрыли в полицейском участке. Закрыли и вскрыли.

На глазах Стрекалова выступили слезы. Облегчения или жалости?

— Блин, Корнеев, красавчик! У двух энергии не хватит… не должно хватить…

— Не дави на жалость, Виталя! Этот твой, экспериментальный, кстати, два военных патруля порвал. И зачем, между прочим, ты на гнома напал?

— А что гном? Я ему ничего плохого не сделал… — с непритворным недоумением произнес Стрекалов и выложил мне причины своей заинтересованности Глоином: — Ты же знаешь, какой контроль в Академии за выполнением плана? И какой учет? Да если кто-то хочет чем-то своим заняться, то только пробирки и не надо покупать. А все остальное за свой счет. А знаешь, сколько реактивы стоят? А драгметаллы? А камни? Не все заклинания на горном хрустале, который у нас за расходник, работают, поверь моему опыту. А если камешек размерчиком с полкарата сгорит, откуда его стоимость покроют? Да из моего жалованья и покроют! Полугодового, с оставлением прожиточного минимума!

Вот как задело за живое человека…

Как я понял, Виталий залез в долги, накупив драгоценных камней, и с упорством, достойным лучшего применения, портил их, пытаясь прокрутить стабилизирующее заклятие. Так ему не хотелось признаваться в том, что он оборотень. Если бы агенты какой-нибудь разведки предложили ему продать все известные ему государственные секреты Тверского княжества оптом и в розницу за приличный бриллиантик, он бы не задумался ни на секунду. Но что-то предложений не поступало. Виталий стал специалистом в области цен на драгоценные камни, и конечно, такая фигура, как Глоин Глаз, не могла пройти мимо его внимания.

— Очень талантливый ювелир, — чуть не облизываясь, говорил Виталий. — Но стоило мне заикнуться, что я из Твери, как он насупился и стал уводить разговор в сторону. Чем его Тверь обидела? Новое же княжество, союзник Ярославлю…

— А не упоминать, что ты из Твери, никак нельзя было?

— Да почему, можно, но я как-то не думал… — проблеял Виталий. — Увидел потом его пьяного и решил, что договорюсь. Ну, с пьяными легче договариваться…

— То есть красных смарагдов не брал?

— Не брал и в глаза не видел… — Виталий заинтересованно посмотрел на меня: — А ты их видел? И какие они?

— Ладно, проехали… Теперь вопрос на засыпку: чего на полицейских напал?

— Да я сразу в окно сиганул, когда они документы затребовали… Как бы я объяснялся с полицией? Двойников вызывать противозаконно. И что значит проехали? Да если бы у меня были кровавые смарагды, хотя бы один, размером с полкарата, то я бы…

— Камней всего три, самый маленький — девять с половиной карат.

Виталий разевал рот как рыба, вынутая из воды. Потом слабым голосом разразился ругательствами. Грязными, неприличными и отвратительными. Пришлось закатить ему очередную оплеуху, чтобы он замолк.

— По закону любой камень размером больше трех карат, найденный на территории княжества, является собственностью княжества, — объяснил мне Стрекалов свой срыв. — Гном меня, наверно, за шпиона принял. Такие камни на месте могут разбить — тогда продать легче.

— Ну ладно, с камнями ясно, что ничего не понятно, а почему тварь меня преследует и убить пытается?

В самом деле: нападение на патруль, погоня за мной и Глоином, когда удрать удалось только благодаря водительскому таланту гнома… Но тогда-то я думал, что тварь за гномом охотится, а я сбоку припека, или, как любят говорить в Великоречье, круги на воде. Но потом, когда тварь рядом со мной во время поединка с Сигурдом оказалась, — это-то к гному никакого отношения не имеет!

— Что ты, что ты! — Виталий слабо махнул рукой. — Я был страшно рад тебя увидеть в этом кабаке! Боялся, конечно, что ты меня выдашь, но зла тебе никогда не желал! И даже подойти хотел поздороваться, почти решился уже!..

Точно, если бы я выдал Виталия, у него бы состоялся весьма неприятный разговор с полицейскими — быть оборотнем не то чтобы незаконно, но надо на регистрацию какую-то становиться, еще там какие-то ограничения, а Виталя к своей свободе, как я понял, трепетно относится. Плюс вызванные двойники — это уже точно каторга и Внутренний щит на шею, после которого о колдовстве можно забыть. Так что опасаться меня у него резоны были.

— Они, наверное, как с полицейскими, на подсознание надавили, — предположил Виталий. — Только они ведь, как я понял, не убивать тебя хотели, а просто рядом оказаться…

Хм, есть в этом зерно истины. Твари, что патруль порвала, через наши с Глоином головы перепрыгнув, до меня допрыгнуть было ближе, чем до патруля. Это на первый взгляд. А на второй — ближе, но не проще. Сзади у багги мотор расположен, спины полностью закрыты. И дуги безопасности отменные. Может, хотела спереди попробовать. Или поняла, что с пулеметом шутки плохи, решила сперва пулеметчика нейтрализовать, а потом меня уже задрать, — тактически грамотный ход и предусмотрительный. А вот со случаем, когда я с норлингом дрался, — там сложнее. Там можно по-всякому повернуть…

— Ладно, за рабочую гипотезу сойдет!

— Подвинься, гений! Разлегся, понимаешь, на моей кровати, а мне и спать-то всего ничего осталось, а завтра к восьми на службу надо — Иван Сергеевич ждет.

У Виталия на лице появилось недоуменное выражение, он покраснел даже чуток.

— Ты помоги мне в кресло перебраться — и отдохнешь нормально, — попросил, запинаясь, Стрекалов.

— Да, пожалуйста. Я так устал, что мне на чужие комплексы всякие чихать с высокой колокольни.

Усадил жертву собственных экспериментов в кресло, лег, не раздеваясь, и мгновенно заснул.