Утро пятого дня Беды
Очень хочу пнуть того, кто меня тормошит.
Из-за мешка получается нелепо.
Тормошащий хихикает и увещевает меня, что этак я всех подниму, а этого делать не стоит. Неправильно поймут!
Николаич, ранняя пташка!
Разлепляю веки — Вию хорошо было. У него этой тяжелой работой занималась куча помощников. А я все сам да сам…
Николаич уже одет и собран. Приходится и мне поторопиться. Натягиваю штаны, рубашку (дрыхнем мы по-барски — в белье).
Пытаюсь выведать, что слу…
Оказывается, прибыли два катера из Кронштадта — Званцев сообщил, что для нас есть груз и что он уже нас ждет. Потребно два человека, из них один — командир, а другой — доктор. Для приемки.
Ну за подарками-то я всегда готов. Подхватываемся и двигаем. Из зала на первом этаже высовывается уже одетая и причесанная Дарья. Предлагает выпить кофе. Пахнет вкусно, но сначала — подарки. Когда она, интересно, спит? Как особа женского пола, Дарья устроилась в маленькой комнатке за складом. В тюрьму ей идти не захотелось, хотя жены Николаича и Ильяса отзывались о тюрьме как о самом безопасном месте в Петропавловке. Днем они приходят сюда, а на ночь возвращаются в тюрьму. Какой-то боливийский порядок, правда.
Званцев нетерпеливо вышагивает между двух баулов, стоящих на берегу у пристани: один какой-то прорезиненный, другой — опять же здоровучая китайская сумка для челноков. Как сюрприз перед сумками, опираясь на сошки, стоит залихватского вида ручной пулемет. Очень знакомый, но с ходу не припомнить.
— Ого! РПД! — восклицает Николаич, и мне становится немного стыдно. Ну разумеется РПД! Только без банки снизу. В руках такую штуковину мне держать не доводилось, но слыхал много хорошего. И вид у нее характерный.
— Точно так. Как насчет угостить кофе?
— А на катерах не угостили?
— Угощали. Но кофе у них плоховатый. У вас лучше.
— Тогда приглашаем. Дотащить поможете?
— Отчего не помочь…
Тащить недалеко, но взопрел, хотя и Николаич помогал.
Расположившись на складе, с удовольствием пьем кофе. Дарья Ивановна не поскупилась, и кофе действительно будит нас окончательно. Званцев, судя по мешкам под глазами, вообще не спал. Немудрено.
Залезаем в подарочные мешки. У меня почти вся сумка — пластиковые баночки с витаминами.
В основном «Аэровит». Хороший комплекс, только вот по сроку годности почти на излете. Ничего, вполне успеем употребить: весна время паршивое, у всех авитаминоз, потому ползают как осенние мухи. Как минимум постоянному составу раздать. Надо еще пересчитать, сколько получается, — может, и на беженцев хватит. Не отходя от мешка, вручаю три баночки присутствующим. Вежливо берут. После коротенькой лекции о весеннем авитаминозе пробуждается некоторый интерес. Задолбаюсь я всех уговаривать…
Впрочем, народ у нас такой — к своему здоровью относится наплевательски. Вот курить по пачке в день — это горазды, а витаминки лопать как-то скучно. Потом зато требуют от лекаря, чтоб он в одночасье вернул молодость и здоровье…
Кроме витаминов еще треть сумки аккурат то, что ходово идет в медпункте. Со сроками там вообще беда — это уже списанное, ну да мы тут не гордые. Если не фальсификат, а такого последнее время на рынке была пятая часть, то еще действует. Ну а если не действует, то эффект плацебо никто не отменял.
На дне неожиданный презентик — две пилы. Одна для ампутаций конечностей, другая, гибкая — для черепных костей. И коловорот для проделывания компрессионных отверстий при кровоизлияниях в голову… Таких древних коловоротов я в жизни не видал.
Тут же записка от Валентины. Пишет, что, по ее мнению, идея о превентивной ампутации разумна. Потому коллеги скинулись инструментарием. Инструменты для работы с черепными костями в связи с тем, что в весеннее время учащается поражаемость инфарктами и инсультами. Ну это-то понятно, при инсульте и впрямь спасает…
В Питере такое было заметно, когда в определенные дни вдруг валом валили инсультники и инфарктники. Что и грустно, и смешно — были подскоки такового в дни, когда девушки массово переходили на летнюю одежду… Им, вишь, телесами хвастаться обнаженными, а у мужичков кровеносная система не выдерживает вида открытых ляжек и сисек в декольте.
А, вот они чего — аспирина накидали! Как профилактика тромбозов. Ясненько.
Ну что ж, славно. Надо будет выгрузить половину для медпункта. К слову, надо бы там и стерилизатор поставить. И этот инструментарий продезинфицировать. На всякий случай. Жалко, что забыл все уже, надо освежить в памяти.
А что у Николаича?
Николаич сурово копается в бездонном мешке и вытягивает разные предметы, складывая их кучками, рядами и горками. Званцев, как дремлющий кот, потягивает не торопясь третью чашку кофе (ей-ей Дарья Ивановна витрину раскулачила — чашка-то с видами Петропавловки!), но я уверен, что хитрый каптри успевает оценить и нашу мимику, и телодвижения, и обстановку не только в зале, но и метров на пятьдесят вокруг, вверх и даже вниз.
Я вижу банки магазинов к РПД — всего числом четыре. Пулеметные черненые ленты внутри — хвостики торчат. Рядом внавалку штабельками разного вида картонно-металлические цилиндры — явно сигнальные ракеты, доводилось такими бухать.
Три непонятного вида металлических цилиндрических детали.
Шесть пистолетов ПМ с запасными обоймами. С красно-коричневыми щечками на рукоятях.
Шесть старинного вида индивидуальных раций.
Коробки с патронами к ПМ.
Куча каких-то невнятного вида тряпок с лямками.
Пара десятков железных магазинов к АК.
Какие-то коробочки.
— А что это за цилиндрики? — не утерпев, задаю идиотский вопрос.
— Пэбээс. Прибор бесшумной стрельбы для АК, — отвечает Званцев.
— А пээмы зачем?
— Пригодятся, — бурчит Николаич, разбираясь с разнокалиберными коробочками.
— К слову, эти пээмы производства тысяча девятьсот шестьдесят пятого — тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, между прочим.
— И что это означает?
— То, что до начала семидесятых годов ПМ выполнялся очень качественно. С ресурсом пятьдесят тысяч выстрелов. После качество снизилось. А с восьмидесятых уже паршивое качество стало. Эти пистолеты из крепышей. Между прочим, они уже сняты с консервации. Учитывая обстановку, Змиев организовал пункт расконсервирования.
— Получается так, что мы запаримся из этих пистолетов стрелять.
— Ага. Именно так.
— А это что за ракеты?
— С краю РПСП-40. Сорокамиллиметровый реактивный сигнальный патрон красного огня. Он действительно с парашютом. Стрелять лучше с упора. Единственная проблема — при длительном хранении может давать сбои при запуске в виде отклонения от запланированной траектории. Потому слегка надо обколотить его перед пуском.
— У них же срок годности уже вышел!
— И тем не менее они в рабочем состоянии. Раньше делали вещи прочные и качественно.
— А это разгрузки? Странные какие-то…
— Да, «лифчики». Странные… ну просто самодельные. На первое время сгодятся. Рассчитаны на четыре магазина к АКМ, сбоку открытая кобура под ПМ, карман под ИПП, карман под ракету и карман для всякой мерехлюндии… Примерьте пока.
Примеряю «лифчик». Крест-накрест лямки на плечи, какая-то подвязка на поясе. Материал брезент вроде. Сшито все грубовато, но прочно. Ощущение дурацкое, словно надел передник.
Николаич протягивает ПМ, обойму к нему и пару коробочек с патронами.
— Так у меня ж вроде ТТ есть.
— Из ТТ доводилось стрелять?
— Пока нет.
— А из ПМ?
— Из него стрелял.
— Вот и держите. Получается так, что ПМ тут как бы не у всех. А это, выходит, как знак отличия. Вот пусть у вас и будет. Еще один Овчинникову отнесите. Как презент от разведки с медициной.
— А насчет остальных какие виды?
— Один себе. Мне он лучше по руке, чем ТТ. Остальные под ноготь. И пусть пока полежат.
— У меня медсестра его просила. Вроде как умеет пользоваться.
— Эта, которая там спит в медпункте? Сегодня ее с собой берете?
— Ну она вроде как самая боевая.
— Получается так, раз боевая и с нами пойдет, то лучше, чтоб знакомое оружие у нее было, а то засандалит кому из нас в спину.
Николаич выбирает еще пару ПМ с соответствующим гарниром.
Потом выдает мне ракету из средней кучки.
— Патрон сигнальный ночного и дневного действия. Принцип действия у них тот же, что у ракет. Патрон приводится в действие выдергиванием запального шнура. Только необходимо помнить: расположение пускового шнура в сигнальном патроне противоположно — не как у ракеты! То есть сигнал срабатывает в ту же сторону, куда дергается шнур! Если об этом забыть и выдернуть шнур не от себя, а по ракетной привычке — к себе, можно сильно обсмолить руки!
— Хорошо, запомню! Тут только огонь?
— А почитать инструкцию? С одной стороны — фальшфаер, с другой — цветной дым. А из корпуса после использования хорошо делать солонку на выезд — с одной стороны соль засыпаешь, с другой перец.
— Ну ни фига себе!
— Ага. Вот так вот.
— А в третьей кучке что?
— Ракета сигнала бедствия парашютная шлюпочная РБ-40Ш. Но ее только на открытой местности использовать. Звездочка белого огня, но надолго. В темное время и как подсветка годится. И видна издалека.
— Ясненько. Кстати, Дарья Ивановна, а у нас есть подсолнечное масло? Или другое растительное?
— Конечно. И оливковое есть, и подсолнечное, и рапсовое. А для чего вам?
— Неплохо бы всей нашей кумпании вдень по столовой ложке употреблять. Того же оливкового, например.
— Чтобы витамины усваивались, да?
— И это тоже. Но в первую очередь… Как бы это выразиться поделикатнее…
— Вы имеете в виду от запоров и для нормализации пищеварения, да?
— Точно!
— Разумеется. Если не будут сопротивляться, то совершенно без вопросов.
— Получается так, что ложка масла в день — и э-э-э… пасту давить не надо?
— Да, только масло должно быть растительным.
— Тогда ясно. Не откажутся.
— Тогда я сейчас в медпункт и к Овчинникову. Операция когда начинается?
— Сразу после утреннего совещания.
— Без завтрака?
— Потом позавтракаем. Голодные злее будем.
— Но вы же можете позавтракать до операции, да?
— Думаю, что не стоит. Мне кажется, что больше опасность получить пулю от живых, чем нарваться на зомби… Холодно сегодня.
Набиваю суму для медпункта. Неожиданно нахожу еще пакет — зажимы, набор кривых хирургических игл и к ним кетгут и шелк. Неплохо, очень неплохо. О, и спирт есть. Странно, что сразу не заметил.
Навьючившись, вылезаю на площадь. Мокрый ветер с наслаждением залепляет мне физиономию здоровенными хлопьями снега… Весна на дворе!
Надежда Николаевна, медсестра с ТТ на боку, уже выслушивает какую-то женщину. Судя по спокойным лицам, разговор либо за жизнь, либо о каком-нибудь пустяке, который сам по себе не что иное, как повод просто излить душу слушающему тебя человеку. Например, той же медсестре.
Мое появление с сумкой нарушает идиллию.
Пациентка прощается, и мы переходим к делу.
Информацию о том, что она сегодня участвует в боевом мероприятии, медсестра воспринимает совершенно спокойно, только спрашивает:
— Когда быть готовой?
ПМ вызывает у нее неподдельную радость. А так и нестрелявший ТТ она просит оставить ей: та медсестричка, что живет в Кавальере, тоже, на Надежду глядя, попросила оружие. Говорит, стреляла раньше, а если что, так муж научит — он из службы безопасности заповедника, а сейчас в гарнизоне.
Даю согласие, потому как у меня на эту Надежду расчет как на старшую медсестру. Надо только глянуть, как она сегодня будет себя вести.
Выгружаю на стол принесенное добро. Она на полном автомате тут же начинает пересчитывать и готовит ведомость. Работает привычно и ловко. Определенно не просто медсестрой была, хотя достаточно молодая вроде. Останавливаю ее, прошу вызвать подмену и готовиться к десантной работе. Подменщицу прошу сориентировать на то, что ей надо будет выдать витамины по командам.
Овчинников уже на месте. Похоже, я вперся на какое-то хозсовещание с артмузейщиками. Приветствую отставников и вручаю начальству от лица медслужбы и разведки ПМ, обойму и патроны — как до этого медсестре. Получаю спасибо от лица службы и двигаю обратно. Похоже, что только-только успею собраться.
Наши уже готовятся к выходу, набивают рожки, подгоняют эти нелепые «лифчики» и упаковывают в них всякое полезное добро. Снайпера уже, как я вижу, возятся с АК и на концах стволов приделаны глушители ПБС. Остальные, как и я, — с ППС. Николаич почему-то для себя выбрал ППШ, копается, снаряжая диск. Пара снаряженных уже лежит рядом. Замечаю, что Дима-опер остался с ТТ. Видно, на ПМ Николаич и впрямь лапу наложил. Настроение у всех слегка взвинченное — оно, конечно, и не бой в полном смысле этого слова, но если попрут на нас все покойники, толпящиеся на Невском и Дворцовой, солоно нам придется.
Крутящийся тут же Демидов — Великий Набиватель, как его вчера нарекли за подвиги по снаряжанию рожков, канючит, чтоб и ему дали какой-нибудь ствол, но Николаич суров — дело ему найдется, а вот оружие он получит только после обучения.
Сегодня Андрей как раз и начнет учить Демидова — после работы и отдыха.
Просматриваю свою сумку, добавляю зажимы, рассматриваю пилу для ампутации, но не беру ее с собой. Не готов. Пока не готов. Проверяю еще раз снаряжение. Рожки, обоймы к пистолету… Вроде все взял. Остальные тоже собрались.
— Двинули! — командует Николаич.
— На мокром заборе ворона усралась! Погода же, раз-два-три-пять! — Владимир моментально комментирует известным стихом сегодняшние осадки, попавшие ему в физиономию.
Остальные молча соглашаются. Мы с Николаичем двигаем к Гауптвахте, остальные тащатся на лед — там уже идет посадка на катера, заодно будет допинструктаж от мореманов. Чертов Званцев так и не дал патронов к АК-Б, и снайпера пошли пустые. По словам каптри, патроны они получат на катерах, часть мореманов тоже с такими же автоматами.
…В помещении штаба крепости нервозность висит в воздухе.
Приходящим тут же раздают неплохо состряпанные схемки операции, причем уже заламинированные. Отлично. Сразу видно что где и кто куда.
Овчинников просит всех высказываться очень кратко.
Ну раз кратко, то сообщаю, что медпункт заработал в практически круглосуточном режиме, поступили витамины, и потому предлагаю начслужб забрать для своих служивых соответственное количество, потому как весна, у всех и так авитаминоз, а цинга нам ни к чему.
Николаич докладывает, что вчера в Кронштадте апробирован новый метод упокоения зомби: катались, дескать, как Ахилл, волочивший за колесницей Гектора, — вот зомби и набежали. Всего отстреляли пять тысяч восемьсот восемьдесят девять зомби.
Пал Ильич тоже коротенько сообщает, что вчера оставалось в крепости две тысячи семьсот пятьдесят шесть человек, пришло за день, уже по льду, триста тридцать шесть, вывезено в Кронштадт двести двадцать два, всего сейчас в крепости две тысячи восемьсот семьдесят человек. Вопрос питания не так остро стоит, в связи с чем решено эвакуировать людей с «Летучего голландца» — там уже пришли зомби, и пару из них вынуждены были при эвакуации застрелить. Встает другой вопрос: люди приходят как к теще на блины — без ничего. Потребуется искать одежду.
Майор начвор:
— Пулемет Горюнова показал себя в стрельбе нормально, начинается реставрация четырех ручных пулеметов. Горюнов передан гарнизону.
У Михайлова умерло девятнадцать в карантине, новых туда направлено тридцать три. Была пьяная драка ночью, зачинщиков выкинули за ворота — тут же протрезвели. Сегодня отправлены мести территорию… Суров Михайлов, суров…
Начарт сообщил, что в гарнизоне все без изменений. Группа в десант выделена и проинструктирована. Новый пулемет поставлен на Зотов бастион. В связи с проведением десантной операции отчет о неудачной зачистке зоопарка вместе с выводами будет представлен завтра. Потери — два человека.
Замкомпоморде информировал о данных разведки. По его словам, зомби с Сенатской площади оттянулись к Исаакиевскому собору, и там, на Сенатской, сейчас считаные единицы. Потому он предлагает во изменение первоначального плана высадку произвести тихо, без шумовых и световых эффектов прямо по Петровскому спуску с целью максимально быстрого возведения заграждения, прикрывающего и Петровский спуск. При этом заграждение будет поставлено гораздо быстрее, чем рассчитано, а более опасная работа на ограждении Дворцовой пристани будет уже проводиться большими силами, что повысит результативность.
Сапер Алексей Сергеевич согласен с предложением. Если есть возможность получить дополнительную пристань, тем лучше. Заграждение вместо тридцати восьми метров придется тянуть на двадцать три метра дальше, а выгода прямая. Материалов с запасом, так что двойной бригадой сделают быстрее, чем одиночной изначальные тридцать восемь метров.
Комендант минуту думает и соглашается. То есть мы не высаживаемся одновременно и широким фронтом, а сначала укрепляем западный участок, потом двигаемся по набережной и общими усилиями ставим восточный «Дворцовый». Эффектов световых, правда, все равно не избежать, но зато, если что будет сэкономлено, останется в крепости…
Комендант смотрит на Званцева. Тот согласно кивает.
Тогда по коням. То есть по корытцам…
Вот, выдали ламинированные схемы — даже не подтереться… Ну да ладно.
Выкатываемся на лед. Нас ждут «хивусы» и катер от МЧС. Грузимся вместе с мужиками из гарнизона. Ильяса и Андрея не видно — оказывается, они вместе с мореманами, теми, что с АК-Б, уже на месте и отстреливают зомби в месте высадки. Нас предупреждают о нежелательности стрельбы по окнам жилых домов и школы и, особенно, о том, что нельзя стрелять по воротам Западной арки Адмиралтейства — там уже скопились курсанты.
Перед нами должны высадиться моряки из группы «Сенат», но с их катеров сейчас развлекаются снайпера, а те катера, что свободны, не смогут подойти к пристани — у них осадка больше.
Николаич неожиданно усмехается и шепчет мне на ухо:
— Не расслабляйтесь, доктор, но я давно заметил: если в начале операции бардак, то дальше все идет нормально. А если в начале все по часам — кончается бардаком.
— Ну бардак вообще-то самоокупаемое учреждение, приносящее доход; где есть четкое руководство, там все получают удовольствие и с радостью его посещают. На мой взгляд, лучше в этом случае использовать термин «бедлам».
Николаич пару секунд на меня смотрит, потом говорит:
— Если с такой точки зрения смотреть, то получается так. Пусть будет бедлам.
А медсестра уже на «хивусе».
Маленькая флотилия проскакивает под разведенным Дворцовым мостом. Замечаю, что стоявшие на лестнице, ведущей в силовое отделение, зомби уже лежат мешками на ступеньках и на площадке.
Проскочив вдоль Адмиралтейской набережной, видим оба катера, почти неподвижно стоящих напротив Петровской пристани. Вблизи заметно, что на каждом по четыре мужика с бесшумными АК-Б. Узнаю Андрея, а Ильяса что-то не вижу. Когда проходим рядом, слышны только легкие хлопки и лязг механизма автомата.
«Хивусы» не без элегантности пристают к гранитному спуску. Выходим проще, чем из трамвая. Приходится пригибаться, потому что снайпера еще стреляют. Но через несколько секунд Николаич командует:
— Пошли!
Катера сдвигаются в сторону Дворцового моста.
Ну вот мы и на Адмиралтейской набережной. Ни одного неупокоенного не видим. Набережная метров на двести пустынна. Здесь много автомобилей, некоторые перевернуты. Те, которые я вижу, мятые, с битыми фарами и фонарями. Уже привычные кучи тряпья, из которых торчат синевато-бледные кисти рук и нелепо яркие кроссовки, или темные башмаки, или женские сапожки, но весьма негусто. Странно, но почему-то у мертвецов редко видны лица, а вот какие-нибудь кислотные кроссовки заметны сразу.
Володя засекает одинокого зомби, неподвижно стоящего у павильончика на набережной. Держим его под прицелом, но пока не хотим шуметь.
За спиной на набережной раздается какое-то шмяканье, а потом длинный скрежет. Оглядываюсь — «Треска» с баржей изволили пришвартоваться. На баржу навалено груза метра на три в высоту, как не потопла — неясно. Вторым, рядом с буксиром, прижав его плотнее к пристани, встал катер с моряками, и они ловко перебегают с катера на буксир, с буксира — на пристань. Тут же начинают таскать вроде знакомые квадраты и прямоугольники… Это же строительные леса, точно!
— Продвигаемся первой тройкой к арке. Остальные на месте, там же медпункт.
Последним сходит седой сапер. Катер тут же отваливает в сторону и уходит к Петропавловке, а его место занимает другой.
Николаич с Сергеем и Димой-опером перебегают к воротам арки.
Туда же кидаются и несколько моряков.
Ворота начинают открываться. Надеюсь, у курсантов хватит терпения не вываливать толпой…
Терпения им не хватило. Выбегают черным горохом человек сорок. Наша тройка тут же теряется в этом потоке. Ну и шумят, конечно. Правда, пары минут восторга им хватает, и они дружно начинают таскать груз с баржи и буксира. Прибывающий катер сгружает еще мореманов. На нем же прибывает Званцев, и ему удается худо-бедно урегулировать процесс. Несколько моряков с ППШ встают жидкой цепью лицом к Сенатской площади. Мы цепочкой перекрываем набережную с другой стороны этой арки.
Вовка наконец-то добирается до мертвяка у павильона. Больше пока целей не видно. Возможно, это потому, что снег валит уже даже не хлопьями, а пластами…
Народу все прибывает и прибывает. У курсантов оказывается с десяток АК-74, и теперь они под нашим прикрытием набивают рожки из снятых с последнего катера цинков. Николаич пообещал ребятам, что утопит любого, кто начнет пальбу без приказа.
Хотели, видно, ответить, но сдержались.
Прямо у нас на глазах лихо лепят конструкцию: это действительно строительные леса, их сейчас собирают на высоту почти двух этажей. Сначала получалось не так чтоб хорошо, потом наконец прибыли непосредственно саперы, и непродуктивный морской энтузиазм сменился четкой сборкой. Со стороны Сенатской площади каркас лесов прикрывают щитами из рифленого железа. Получается довольно изящно, разве что парусность большая, как бы не сдуло эту стену — вон как щиты качает…
Но сапер свое дело знает, и когда вскоре стенка ставится сплошняком, стоит она прочно, не болтаясь на ветру. Замечаю расчалки, заметно и то, что леса прикрепили к асфальту. В общем, быстро, изящно, красиво. Цепочка стрелков перебирается на помост сверху лесов, над внешними щитами они торчат по плечи. Последние щиты почему-то не крепят. А, понятно — с баржи начинают таскать колючую проволоку, кажется, ее называют «егоза». Довольно шустро протягивают три ряда перед стенкой. Потом все забираются внутрь и задвигают щиты. Закрепляют. Вроде все в порядке.
К нам приходят Ильяс и Андрей. Ильяс шипит и чертыхается на пяти, по-моему, языках. Во всяком случае, получается цветисто, но совершенно непонятно. Словно соловей поет. Андрей, как всегда, невозмутим и тащит в руках почти полный цинк патронов. Садятся рядом. Демидов тут же начинает набивку магазинов патронами, в которых есть что-то странное — так-то они обычные медно-красные, с красным лаковым пояском, герметизирующим пулю в гильзе, но вот носик пули раскрашен незнакомо — двухцветно: черный нос и ниже зелено-синяя полоска.
— Это что, к АК-Б?
— Они самые — 7,62 УС.
— А чего Ильяс бесится?
— А ему в спину со всей дури рамой от лесов долбанули, когда мы через баржу пробирались.
— Тогда понятно.
— Готовы?
— Еще нет. Сейчас магазины набьем.
Подходит Званцев и с ним пара офицеров того же ранга. Один предлагает быстро продвинуться к Восточной арке.
Похоже, что Званцев собирается остужать пыл выбравшихся наконец из осады товарищей старым анекдотом про быка, который медленно-медленно спустится с холма… но передумывает. Смотрит на них внимательно и говорит:
— Основная задача — поставить без потерь заграждение к Дворцовой пристани. Быстро только кошки родятся. Сейчас флотские снайпера начнут продвигаться по набережной, а разведка почистит все в жилом квартале. И без свалки.
— Ребята насиделись. Мы их сейчас отправим чистить помещения внутри Адмиралтейства, там есть еще мертвецы…
— Ни в коем разе! Точно будут потери!
— Так что же нам, сидеть сложа руки?
— Пока да. И уймите ребят, а то что-то развеселились. Операция еще не закончилась.
— Есть, товарищ командир…
Моряки с бесшумками выстраиваются в шеренгу. Сзади их подпирают михайловские. На нашу артель выпадает задача пройти внутрь квартала и зачистить Черноморский, Керченский и Азовский переулки. Тяжелое место — дворы, закутки, какие-то сараюшки, построенные еще при Меншикове, наверное. Зомби тут немного оказалось — до сотни. Да и медленные они были. Один меня пуганул сильно. Я не думал, что куча мусора, занесенная снегом, скрывает сидящего человека. Засек, когда он стал шевелиться и протянул руки. Сгоряча забабахал четыре патрона туда, где должна была быть голова. Попал, вероятно, потому как руки безвольно упали вниз и кучка мусора как-то смякла… Одновременно с нами двигались и мореманы, чуть-чуть отставая, чтоб не вылезти под пули наших бесшумников.
Один раз у них вспыхнула заполошная пальба очередями из ППС, но медика никто не звал, так что все в порядке.
Николаич по той самой допотопной рации, что сегодня нам привезли из Кронштадта, корректировал наше движение внутри квартала с движением группы по набережной. Получалось вполне нормально, правда, и расстояние было всего ничего.
Людей в окнах видели пару раз. Тетка открыла окно и просила выпустить их — на лестнице стоят «эти». Велели потерпеть — зачистка домов пока не в наших задачах.
Предупредили, что выходим на набережную. Аккуратно вышли.
Мореманы странно себя ведут — то и дело встают на коленки и смотрят под стоящие машины. Спросили их, в чем дело. Оказывается, зомби прячутся под машинами. От снега, что ли? Один такой и уцапал за портки центрального снайпера. Тот так взвизгнул от неожиданности, что теперь ему это долго будут вспоминать. Шарахнулся в сторону, выдернув мертвяка из-под машины как морковку с грядки. Тут-то Михайловские и оттянулись… Эту пальбу мы и слышали. Удивительно, но, несмотря на все рикошеты, никого живого не зацепило.
Интересно выходит, зомби стали прятаться и маскироваться?
Прошу показать этого ловкача.
Отходим чуток назад. Николаич тут же, да и Дмитрий пошел.
Из-под помятой «десятки» торчит по пояс грязнючий труп. Автоматчики влепили в него не менее полсотни пуль. Примерившись, тяну его из-под машины, выбрав для тяги более-менее чистый кусок рукава. Не без натуги вылезает полностью.
— Бампер-перелом, — заявляет Дмитрий.
Да, у мужичка перебиты голени в типовом месте. Именно так обычно ломает ноги пешеходу наскочивший на него автомобиль. Ноги в месте перелома изогнуты под углом и ступни в носках вывернуты. Значит, мужика сбили, и поэтому он оказался под машиной? Или все же сам залез? Есть о чем подумать. И тот в куче мусора случайно оказался или прятался?
— Несколько лет назад в Купчине в подземном переходе к метро так бомж помер, — говорит Саша, — в первый же день с него куртку сняли. А потом как-то вокруг него складывался мусор. Когда через неделю его наконец увезли, из кучи мусора только носки ботинок торчали.
— Да врешь небось!
— Честное слово, неделю лежал. И народ утром на работу, вечером с работы — и все мимо него. Там нюанс такой: метрополитен и железная дорога никак не могли разобраться, чей это кусок тоннеля.
— Ну ясно одно — глаз востро держать надо вместе с ухом. Пумилектом!
— И лучше руками не трогать. Я с собой веревку взял, так что если понадобится кого тягать неприятного, то лучше веревкой.
Вот ведь! Я же видел, как Николаич куски резал от бухты, когда блокировал ворота и всякие двери. А я лапами, хоть и в перчатках.
— А этот чего без башмаков? Приглянулись кому? — осведомляется Саша.
— Скорее слетели, когда его сбили. При ударе машины со скоростью за шестьдесят ботинки почти всегда слетают. И сапоги. — Это Дмитрий.
— Серьезно?
— Совершенно.
Есть о чем подумать. Но сейчас самое, пожалуй, сложное — надо ставить забор в самой гуще автомобильной пробки. В день общего исхода тут рвущиеся в разных направлениях автомобили собрались в кучу. Не будь тут зомби, водители в конце концов разобрались бы. Но вылезший из машины становился мишенью и, судя по всему, добавлялся в кучу мертвяков, окончательно запиравших любую попытку рассосать эту пробку. В нескольких машинах до пробки уже попадались зомби — раненые раньше доплывали уже в салонах. Здесь же вполне могут быть и живые, так что надо смотреть.
Выковыриваю из кармана пачку патронов к ПМ. После того как я отстрелялся по куче мусора, сразу поставил полную обойму. А вот потраченные патроны не восполнил. Запихиваю кургузые, толстоголовые патрончики в обойму. Примеряюсь, чтоб, если что, выдернуть ПМ из кабура, но на изготовку беру уже ППС. Если пойдет стрельба, то тут он лучше будет.
Стоявшие мертвяки уже аккуратно отщелканы из бесшумок. Но вот что под машинами и что в машинах — совершенно неясно. Сбиты машины тесно. Их тут сотни три, причем и на лестнице пристани несколько штук, и на площадке перед львами и пристанью, и на тротуаре, и даже в воду «опель» скатился… Как тут ставить заграждение?
Вижу, что открываются ворота Западной арки. Появившиеся курсанты гораздо осторожнее. Николаич и Званцев убегают туда. Седой сапер, отшагавший с нами эти четыреста метров набережной, двигается к ним. Вижу, что курсанты начинают через ворота затаскивать автомобили в глубь комплекса Адмиралтейства. Сзади рыкает двигатель. Обернувшись, вижу, что ребята завели «шниву» и, расталкивая авто, начинают пробивать дорогу на набережную… К Дворцовой пристани не подойти — полузатонувший «опель» мешает. «Треска» с нагруженной баржей (а вроде столько всего сняли с нее!) барахтается неподалеку.
Потом «Треска» отваливает в сторону, а ближе подходит катер. С него швыряют на пристань трос, и кучка курсантов его ловко ловит. Почему-то забрасывают трос обратно на катер. Через пару минут катер кособоко пятится в сторону середины реки, сдергивая автомобиль. Некоторое время он плывет вслед за катером, медленно погружаясь. Катер подходит снова и утаскивает на глубину вторую машину — с лестницы. Потом еще одну. Отходит в сторону фарватера катер, и «Треска» наконец производит свой коронный трюк: «Плюх покрышками. Скрежет баржами». Тут же с нее тащат металлические конструкции, деревянные щиты и гофрированное железо, обрамленное досками (видно, для прочности).
Общими усилиями моряки и курсанты освободили от автомобилей маленький пятачок у ворот. Но чтобы разобрать все это, нужно куда больше времени. По машинам скачут несколько человек, — похоже, они растягивают мотки «егозы», заодно прихватывая ее к стоящим машинам, чтоб тупой зомбак не намотал ее на себя, сорвав заграждение… На пятачке уже собрали секцию тех же строительных лесов, только какую-то новомодную. Похоже, западного производства. Туда сразу забираются пара снайперов. Еще двое устраиваются на каменном постаменте адмиралтейского якоря — кубик высотой метра четыре…
Те, кто тащит колючку, сгрудились в одном месте — что-то делают. Слышим треск выбитого стекла. Машут руками, к ним побежали еще человек пять. Один из снайперов на вышке вдруг пускает вверх ракету. Желтая, на парашюте. Значит, зомбаки двинулись, привлеченные всей этой кутерьмой. Ну сейчас начнется!
Одна за другой начинают взмывать ракеты самых разных цветов — и с парашютами, и без, с воды лупят тоже — просто салют новогодний. Катерники, видимо, имеют на вооружении более солидные штуки — оттуда вылетают здоровенные ракеты. Одна, правда, пролетает в метре над моей головой и врезается в скульптуру, украшающую арку, другая такая же, наоборот, бессильно падает чуть не в самую кучу курсантов, стоящих у колючего заграждения.
Но, несмотря на ракеты, бесшумники молотят не останавливаясь. Толпа идет! А заграждения, как такового, еще и вполовину нет. Да и выглядит оно хлипко — куда хуже того, которое встало у Сенатской площади. Здесь это жидковатый заборчик без стрелкового помоста и высотой метра три…
Глянув на Дворцовый мост, вижу бегущих по свалившимся в кучу машинам двух людей. Зомби? Нет, скорее живые. Точно живые! Откуда ж они вылезли? Кроме как из силового отделения, неоткуда им было взяться.
Перебегаю, прыгая по капотам и крышам авто, на ту сторону дороги — ближе к пристани. И тут мне открывается перспектива Дворцовой площади и Эрмитажа. Да там черным-черно!
В пальбу бесшумок вплетается пальба пэпээсов. Пока лупят короткими очередями, а саперная группа ухитряется при этом тянуть забор, увеличивая его с каждой минутой. Вижу, что из окон Адмиралтейства и, по-моему, даже с крыши взлетают ракеты и фальшфаеры красного и малинового огня. Все-таки основная масса мертвой толпы глазеет на представление, по машинам к нам лезут немногие, но и их десятки.
Кучка моряков, тесно сгрудившись, двигается ко мне, переваливаясь по стоящим вплотную машинам, как гусеница многоногая, вроде они что-то волокут. Следом поспешает еще одна — поменьше. Двое с Дворцового моста добегают до саперов, ставящих забор с другой стороны — от львов. Причем у них получается прочно — они используют как опору постаменты скульптур. Один из саперов стоит на льве и отчаянно колотит молотком. Беглецов отослали ко мне — практически вместе с первой кучкой моряков они добираются до меня. Отправляю их к Званцеву.
— Женщину с ребенком нашли в автомобиле, живые еще. Там много людей в машинах, но все мертвые, а эти — живые!
— У вас в Адмиралтействе найдется теплая комната и теплое питье?
— Найдется!
— Бегом туда потащили! Надежда Николаевна, вы тоже с нами! Званцев! Николаич! Медпункт будет в Адмиралтействе, пришлю курсанта для связи!
Ребята также гусеницей, пыхтя, волокут свой груз — мелькает иссиня-бледное лицо, красно-синяя куртка.
— Точно живая?
— Точно!
— На глаза смотрите!
— Да знаем! Уф, знаем!
Быстро вспоминаю, что надо делать, — тетка явно замерзла за то время, что сидела в автомобиле. Обезводилась, конечно. Надо отогревать. Скорее вспомнить, что надо делать. Что мы делали в такой же ситуации тогда, зимой 2003 года?
На рысях проскакиваем в ворота, тут уже тащить проще. Не успеваю запомнить, куда нас ведут — впечатление, что какой-то хозблок. По дороге успеваю отправить ближнего ко мне курсанта — шустрый такой и трогательно лопоухий — за теплым сладким чаем, или компотом, или другим ТЕПЛЫМ, а НЕ ГОРЯЧИМ питьем, и чтоб тряпок принес, валенки, если есть, меховые рукавицы или перчатки. Когда он убегает, понимаю, что все кучей он не притащит — посылаю второго в помощь.
Комнатушка полутемная, висят шинели. То ли каптерка, то ли сушилка, но тепло — очень здорово. Прошу притартать матрасы, если есть (оказывается, есть) совсем рядом.
Двое еще побежали.
Тетка при ближайшем рассмотрении оказывается лет под тридцать, симпатичная крашеная блондинка, вместе с нею сынишка лет пяти-шести.
Так. Первым делом раздеть догола обоих. Стылая одежда сейчас холоднее, чем воздух в комнате. Сыненок выглядит хуже, чем мама, ну да это понятно: у детей система терморегуляции отлажена хуже, чем у взрослых, потому и замерзают они быстро, куда быстрее взрослых. Опять же плохо, — худенький, был бы потолще, не так бы замерз, но видно, что мамка его согревала как могла, потому, скорее всего, вторая степень переохлаждения у обоих — температуру мерить некогда, кожа бледная, синеватая, с мраморностью… Дыхание у мамки десять вдохов в минуту. Пульс пятьдесят пять ударов в минуту. Проверяю на сонной артерии — так проще. Наблюдается резкая сонливость, она все время словно бы отключается.
— Как вас зовут? Вы слышите меня? Как зовут сына? — ору довольно громко, за это время успеваем снять одежонку с мальчишки и поснимать большую часть одежды с мамки. Они на это не реагируют, — следовательно, симптом угнетенного сознания у них есть. Смотрят оба бессмысленно, но в сознании… Значит, надо орать, и громко, — тогда понимают.
— Как зовут сына?
— Я Рита…
Ну прям как в старом анекдоте про мальчика-тормоза.
Однако если контактна, уже лучше. Гораздо лучше. Что еще радует — когда стягиваем джинсы с мальчишки и джинсы с Риты, становится ясно, что не мочились они в штаны, — значит, до последнего времени в разумении были, не так все плохо. Нет, ну, кроме этой дерюги, и одежды нет другой! Дались всем джинсы, черт дери эту одежонку! В России крестьяне такое носили только летом, когда было жарко, а тут и зимой, и весной. Помню, как приятели немцы охренели, когда увидели в этнографическом музее на наших крестьянах 1880 года джинсовую одежду — только вот молний не было и лейблов, зато была груботканая материя, покрашенная синей кубовой краской (так в России называли «индиго»), И была она привычна, причем именно для самых бедных. Кто побогаче — уже ею брезговал… А тут нате, неслыханное изобретение Левиса — рабочая одежда для грузчиков и рудокопов. Все как с ума посходили… Ну не полезно ее носить! Черт возьми!
Вытряхиваем Риту из кофточки, лифчика… Колготки к фигам. Груди у Риты с тонкими шрамиками снизу — силикона зачем-то себе навставляла. И фигура как нынче принято — сухощавая, очевидно сгоняла с себя жирок нещадно. Тоже нехорошо, — значит, все, что организм мог использовать для обогрева себя, уже использовал, запас энергии у таких невелик.
Стринги? На фиг стринги, а вот где парень с валенками?
— Не спи, не спи! Не спи, Рита! Как зовут сына? Как зовут сына?
Парни вопросительно на меня смотрят.
— Помогать будете?
— Уже помогаем.
— Тогда тоже раздевайтесь. До трусов.
С удовольствием отмечаю, что Надежда, раздевая вместе с одним из курсантов малыша, все время его тормошит, разговаривает с ним, и голос у нее приятный и звучит убедительно. А умные люди мне не раз говорили: даже с потерявшим сознание пациентом надо разговаривать все время — больше шансов, что вытащишь. И Надежда именно так и делает.
Ожидаю, что курсанты начнут мяться, как булка в попе, и хихикать, но один из них понимающе говорит:
— А, эсэсовский способ!
И они довольно шустро скидывают с себя свою казенную амуницию.
Только я примеряюсь, как обмотать конечности пострадавшим теми же шинелями, как прибегает тот, лопоухий. Он тащит почему-то три валенка, здоровенный чайник и кучу тряпок — потом оказывается, что это какие-то драные простыни.
Теперь надо временно законсервировать холодную кровь в коже и клетчатке конечностей и отогревать голову и туловище: старый закон — греть с центра.
Один из раздетых курсантов пристраивается за Ритой, обхватывает ее лапами, греет ее спину своим пузом и грудью, а бока — согнутыми в коленях ногами. Второй забирает мальчишку и тоже греет его тельце собою. Я, обмотав ногу Риты простыней, запихиваю ее в валенок, благо он сорок последнего размера, а Надежда делает то же с ногами мальчика — они свободно уходят обе в одну обувку.
— Рукавицы, перчатки принесли?
— Женька побежал, сейчас принесет!
Так, ноги в валенках, хорошо. Теперь обмотать простынкой руки — и можно поить. Чайник оказывается горячим. Сильно горячим. А тогда мы вот так! Обматываю чайник оставшейся не при делах простыней так, чтоб не жегся, и, проверив его рукой — не жжется, гож в дело, — прикладываю это все к затылку и шее Риты.
Волосы у нее короткие, под мальчика, так что греть должно хорошо.
— А я слышал, что растирать надо все тело! — говорит лопоухий.
— Не при второй степени. Вот если бы у них была гусиная кожа, стучали зубы и они были в эйфории или на вопросы бы отвечали… Тогда да, растирания или в теплую ванну — и вскоре все было бы в порядке. А у этих явно вторая степень. Самая охлажденная кровь у них как раз в коже. Начнем растирать — погоним эту холодную кровь в мозг и к внутренним органам. Получим двойной убыток: охладим мозг и органы еще сильнее, а кожу разогреем.
— А чем плохо кожу-то разогреть?
— Лёнь, подмени меня. Я сам замерз — такая Снегурочка, понимаешь. Как снежную бабу обнимаю… — Это тот, который Риту собою греет, так шутит. Но и впрямь видно, что замерз.
Меняются. Я все еще грею Рите затылок и шею чайником, проверяя, не жжется ли он. Надежда гладит ладошками мальчишку по голове.
— Кожу плохо разогревать потому, что сейчас охлажденные ткани словно спят и потребляют кислорода самую малость, не так, как в нормальном состоянии. Кровообращение тоже угнетено холодом, потому в кровь поступает мало кислорода. А его и нужно мало — именно благодаря этому ткани и живы. Разогреем верхние слои кожи растиранием — ткани потребуют нормального количества кислорода, а нижележащие слои-то еще холодные, кровообращение-то никакое. В итоге у разогретых сверху тканей начинается кислородное голодание, и они гибнут… Нам это надо?
По ходу разговора все время периодически проверяю пульс. Пока ничего нового. Ну чуток разве почаще. Вижу, что Надежда делает то же. Молодец!
Парни меняются еще раз.
Пробую чайник — вроде бы уже можно поить. Проверяю сам, что в чайнике. Там сладкий чай. Даже не так — там СЛАДКИЙ чай. ОЧЕНЬ СЛАДКИЙ!
— Рита!!! Рита!!! Ну-ка давай чайку попьешь!
Пристраиваю носик ей ко рту, осторожно наклоняю.
Сначала пациентка не пьет и немного сладкого чая выливается изо рта. Говорю громко, добиваюсь хоть какого-то внимания — и маленькая победа: начинает глотать и довольно долго пьет. Пульс уже под шестьдесят. Даже, пожалуй, шестьдесят два в минуту.
— Мите чаю дайте…
О, заговорила, отлично!
— Сына Митей зовут? Он Митя?
— Митя… Дайте ему…
Да с нашим удовольствием! Передаю чайник Наде. Управляется ловко. Пожалуй, половчее меня. Опыт явно немалый.
— Так, ребята, теперь, после того как она попила, можно вам и лечь. И грейте ее вдвоем. Ноги-руки не надо, а вот затылок, голову, шею — обязательно.
Ребята пристраиваются поудобнее, а я накидываю на них шинели.
С мальчонкой поступают так же. То, что он просит еще попить и жадно присасывается к чайнику, меня радует.
— Эсэсовцы все ж умные были. Сволочи, но способ открыли хороший. — Это тот, которого вроде Леней зовут.
— Ага. Судя по мемуарам немецких солдат и офицеров по Второй мировой, они у нас много каких открытий сделали: и что здесь есть зима, и что во время зимы холодно и падает снег, и что зима — это генерал, как и генерал грязь, и что СССР, оказывается, большая страна…
— И еще, что когда им бьют морду, то это неправильно и больно.
— Вот-вот. Эсэсовское открытие способа отогревания можно было бы сделать и не убивая несколько сотен наших военнопленных. Спросили бы любого северянина — хоть якута, хоть чукчу, хоть архангельского помора. А так словно в старой театральной шутке, когда нахальный певец выходит на сцену и заявляет: «„Шаль“. Романс Глинки. Исполняется впервые». Ему из зала: «Да что за чушь, этот романс уже сто лет как исполняют!» На это певец высокомерно заявляет: «Мною исполняется впервые!» Вот и они открыли то, что известно северянам минимум пару тысяч лет и тайной не является.
— Она, кажется, заснула!
Ну-ка. Если заснула, это хорошо. А вот если помирает, это хуже. Такой удар по организму тем и плох, что начинает рваться там, где тонко. Черт ее знает, что у нее не в порядке.
Но вроде бы она действительно уснула, да еще во сне теснее прижалась всем телом к тому парню, которого зовут Леней. И не только прижалась, а закинула на него согнутую в колене ногу и обняла рукой. Почему-то многие женщины любят так спать…
— Ленька, после того что у вас с нею было, ты, как будущий офицер, просто обязан на ней жениться.
— Это ты от зависти! Сам-то на себя посмотри.
Проверяю пульс — уже близко к норме. Мальчонка опять присосался к чайнику и явно оживает. Спрашиваю у Надежды:
— Как у него?
Подтверждает, что и у мальца показатели пульс — дыхание нормализуются.
Раз так, то пока мне тут делать нечего. Прошу лопоухого провести меня к заграждению.
Не успеваем выйти из ворот, как навстречу идут Николаич со Званцевым, оба местных майора и те двое, с Дворцового моста. Замыкает шествие седой сапер. Лицо у него странное: вроде бы и удовлетворен делом, а вроде что-то и ест его в душе.
— Ну как?
— Забор поставлен, сейчас уже утихомирились.
— Не нравится мне этот забор. Ненадежен и нефункционален. Эрзац!
Теперь понятно, чем сапер недоволен.
— Пару дней постоит.
— Почистим набережную, растащим машины — усилим. Стройматериалы разгрузили. Так что справимся.
— Если не потеплеет. Покойники на солнышке пошустрее будут. Как змеи.
— Мы поторопимся.
Лопоухий делает странное порывистое движение к Званцеву. Тот протягивает ему руку, словно останавливая:
— Здравствуй, сын!
— Здравия желаю!
— Ну как?
— Нормально.
— Отведи доктора на «галошу», комендант просил его прибыть побыстрее.
— Доктор, тут у вас дела еще есть?
— Срочных нет.
— Тогда стоит уважить коменданта, — говорит Николаич. — И возьмите пару сигар из запаса. Пригодятся.
Явно знает что-то, чего не говорит.
Лопоухий сопит обиженно. Похоже, что сухая встреча с отцом его огорчила. Парень явно ожидал совершенно другого. Ну понятно, суровые морские волки, никаких сюси-пуси…
Залезаю на «хивус». Водила незнакомый, но белая кобура с наганом очень знакома. Кивает мне водила и отваливает от пристани, на лестнице остается обиженная фигурка лопоухого Званцева-младшего, маленького на фоне сваленных кучей строительных конструкций. Хороший парень. Зря отец с ним так сухо…
— Как прошло?
— Вроде без потерь. Осталось еще зачистить жилые дома да в Адмиралтействе тоже в некоторых помещениях мертвяки.
— Спасенных много?
— Не меньше двух сотен.
— Курсанты?
— И преподаватели, и штатские тоже есть.
— Теперь, наверное, то же с училищем имени Фрунзе делать будут. Там тоже курсанты заперты. Но на Васькином острове упырей много больше.
— Наверное.
— А мы сегодня видели три бронетранспортера — шли по Литейному мосту от Большого дома.
— Ну так не мы одни живы…
— Похоже на то…
«Галоша» сквозит почти до самых ворот. Как только схожу на пристань, она разворачивается и уходит обратно к Адмиралтейству.
Непонятно, брать сигары и идти к Овчинникову? Или, наоборот, сначала комендант. А потом сигары. И почему две? Я со времен армии не курю. Ладно, пойду к коменданту без сигар.
— Хорошо, что вы пришли… — Меня встречает старый знакомый — Павел Александрович. Тот, что предупредил об опасности поедания медвежьей печени. — Я вас уже давно жду, а времени мало.
— Меня попросили зайти к коменданту.
— Так я вас и ждал поэтому. Идемте, не хотелось бы опоздать.
— А комендант где?
— В Артиллерийском…
— Да в чем дело-то?
— Вы слыхали, что во время зачистки зоопарка пострадали два человека?
— Да. Слыхал.
— Один из них наш коллега. Он не просто пострадал, он спас другого человека — молодого парня из гарнизона. Тот растерялся, а наш сотрудник его успел отпихнуть, спас таким образом. А сам не успел. Он просил, чтоб вы к нему зашли. Ему уже совсем плохо, но до конца десанта к Адмиралтейству не хотел вас отвлекать. Теперь там все успокоилось.
— Но я же ничем помочь не могу. Вы же знаете, Павел Александрович.
— Значит, можете. В конце концов, попа тут нет, да и неверующие мы большей частью… А врачебная тайна не хуже тайны исповеди.
— Я его знаю?
— Вы его наверняка видели. Он предложил кандидатуру Овчинникова на пост коменданта.
Ага, тот сухонький старик с планками… Две Красной Звезды, одна «За отвагу»… Жаль, похоже, хороший был человек, а я даже и познакомиться с ним не успел.
— Ну что ж, пошли… Только я на секунду заскочу к нам в «Салон».
…Во дворе Артиллерийского идет возня: люди раздвигают стоящие во дворе экспонаты и, если я правильно понимаю их намерения, открывают дорогу инженерным слонопотамам, увешанным экскаваторными ковшами, бульдозерными ножами и прочими милыми штучками. С другого края торчат две БРДМ, там тоже копошатся.
Идем по первому залу, дальше поднимаемся наверх по лестнице мимо библиотеки на втором этаже и поворачиваем направо — в давно закрытый четвертый зал. Тридцатые годы сейчас не в моде — Халхин-Гол, Хасан, зимняя война… Множество экспериментальных образцов оружия, трофеи, неслыханно героические картины… давно здесь не был.
Старик лежит рядом с витриной, где выставлены пробные образцы пистолетов-пулеметов. Тогда конкурс выиграл ППД — и неудачливые конкуренты оказались в музее. Мне из них всегда нравился ПП под нагановский патрон — этакий маленький карабинчик с маленьким магазином и трогательно выточенной деревяшкой с выемками для пальцев, наполовину прикрывающей магазин…
— Приветствую вас!
Ну да, здравия желать не получится… Плох старик…
Очень плох. Вздутое багровое лицо — его укусили то ли в скулу, то ли в щеку, — и на рану неряшливо прилеплен грязный и нелепый носовой платок с дурацкими розовыми свинками и цветочками. Уже омерзевшая каша во рту при разговоре и все прочие признаки близкой смерти от укуса зомби…
— Взаимно. Хорошо, что пришли. Паша, ты иди пока, мы поговорить должны…
— Да, конечно, конечно…
— Располагайтесь, доктор.
Звучит как «расплыгатсь доктр».
— Слушаю вас. Чем могу быть полезен?
— Есть просьба. Или пожелание. Точнее, и просьба, и пожелание. Просьба: нет ли у вас чего-нибудь покурить? Не по чину собирать старые хабарики, как сейчас многие делают, положение обязывало, а курить хочется до зеленых чертей.
Вот чертов Николаич! Откуда знал-то?
— Да, захватил. Такие подойдут?
— Не может быть! Кубинские! Еще как пойдут, если не пересушены. Да хоть и пересушены. Да, эти были у меня любимыми, тем более что я на Кубе пожил долго.
Лучше не придумать!
Старик довольно ловко, хотя руки и трясутся, проводит манипуляцию обрезания кончика, закуривает и с наслаждением полощет рот дымом. Видно, что ему больно из-за порванной щеки, но момент слишком хорош, чтоб на такую мелочь обращать внимание.
— Просто замечательно. Уважили, как принято говорить, старика. Теперь пожелание. Как вам известно, наверное, я совершил невероятно героический поступок — самоотверженно спасая жизнь другому человеку, пожертвовал, так сказать, своею жизнью за други своя.
— Да, слышал.
Что-то дед больно патетичен. Конечно, у стариков есть такой пунктик, но этот не таков — железный старик. Скорее ехидствует и иронизирует.
— Отлично. Это я про сигару. Я боялся, что дырявая щека не даст поговорить и покурить. А ничего, платок присох и держит.
— Я могу наложить повязку.
— Глупости. Из того же разряда кретинизма, как обязательная стерильность иголки в шприце, которым в Америке колют яд приговоренному к смерти. Поберегите бинты кому другому. Так вот — у меня меланома. Нодулярная меланома. Терминальная стадия.
Опаньки! Я не онколог, но что такое меланома, слышал. А нодулярная — самая паскудная разновидность, если не ошибаюсь. Теперь понятно, почему старик такой сухонький. Кахексия это. Ну а терминал… Это я и студентом знал.
— Коллеги об этом не знают. Я бы хотел, чтобы и не знали. А говорю вам, чтобы хоть кто-то был в курсе, — я не ангел и не святой. Брать обезболивающие негде. Анальгин уже не помогает. Потому мой поступок не геройство. Точнее, если и геройство, то вынужденное. Как у Гастелло, или кто там по последним сведениям ррразоблачителей вместо него был, — прыгать поздно, полет бреющий, все равно кранты, а воткнешься в колонну, хоть какая-то польза будет от неминуемой авиакатастрофы… К чему это говорю. Я не хочу, чтобы мое имя трепали всякие пройдохи. Не хочу, чтобы из меня делали нелепого идола вроде несчастной Космодемьянской или Матросова.
— А что, к тому идет?
— Идет. Вы ж эту импозантную сволочь всякий раз видите, когда в штабе бываете. От любого реального дела он бегает как черт от ладана. Единственное, что он умеет, — интриговать, подсиживать и молоть языком. И сейчас он уже примеривается стать нашим доктором Геббельсом. Но Геббельс был трудягой, и талантливым трудягой, да еще верил, что его министерство билось на переднем крае Великой Идеи. У нашего седого знакомца идея одна — ничего не делать, а жрать вкусно и быть в начальстве. Правда, даже здесь, в заповеднике, самым главным не стал. Потому и пропаганда его будет отвратительной — как у наших главпуровцев, будь они неладны. Мы ведь «холодную войну» проиграли только из-за недооценки пропаганды. И у нас пропагандой занимались последнее время или дураки ленивые, или прямые предатели. Вот и результат… У вас язык должен быть хорошо подвешен, как это положено врачам. Если эта скотина начнет корчить из себя очередного политработника, заткните ему пасть. Я говорил Овчинникову, чтоб он поручил хоть какое-нибудь реальное дело этому негодяю, но пока таких дел, чтоб люди в результате провала не погибли, у нас нет. И людей лишних нет. Но выпускать этого гуся на оперативный простор нельзя. Возьметесь?
— А у меня есть выбор? Сидеть и слушать высокопарную лживую чушь… Нет, не хочется.
— Вы уловили суть. Раз говорит о святых вещах, значит, и сам святой. Как же, проходили. Не могу сказать, что все политруки, с которыми встречался, были дрянью. Не все. Но многие. И поди им возрази — это ж мятеж! Потрясение основ! Помню, приехал такой штукарь нам лекцию читать. И рассказывает нам, офицерам-артиллеристам, о расцвете Средней Азии в лучах учения Маркса — Энгельса. Говорить не может, читает по бумажке. А там, видно, плохо пропечаталось… Вот его и заклинило: «Дыхкане копали землю лопыгами… то есть копыгами… — внимательно присмотрелся, — дикамыгами». Тут уж мы заржали, так потом нам такую выволочку устроили. За «дикамыги»…
— Но ведь людям нужны героические примеры? Иначе не было бы саг, легенд, эпосов. Фильмов, наконец! Вот ведь Толкиен как на ура пошел!
— Нужны. Еще как нужны. Но мы об этом чуть позже поговорим. Я уже как плыву. Есть еще пара дел, потом побеседуем. Под сигару. У вас же и вторая есть, я видел. Если дадите ее мне, то я просто физически не дам себе помереть не докурив…
— Я слушаю.
— Тогда держите.
Откуда-то вытаскивается элегантный пистолет странного вида. Белого металла, с сильно скошенной назад рукояткой. Не видел раньше такого. Черная пластиковая накладка на ручку, щиток со стрелой. Вроде бы ижмашевская символика. Тяжелый, килограмм где-то тянет. Но, судя по дулу, под мелкашечный патрон. В ладонь ложится уютно, правильно. Удобная рукоятка.
— Не узнаёте?
— Нет. Знакомое вроде что-то есть, но не узнаю.
— Это «марго». Переделка пистолета Марголина.
Ну а я знаю. Гениальное творение слепого оружейника. Отличный спортивный пистолет, простой и точный. А это, значит, дочка…
— Вижу, что с пистолетом Марголина знакомы. Следовательно, и эта машинка проблем не вызовет. Я было сам уже примерялся, но решил, что торопиться с сеппуку не стоит. Хотя мысли такие, особенно по ночам, все время были. К слову, сейчас боли ушли. Доводилось видеть — перед концом становится вдруг легче. — Старик поблескивает светло-голубыми глазами. Пускает дымок. — Тут нет самовзвода. Предохранителей тоже нет. Магазин мелкий — всего на семь патронов. Мушка цеплючая. В бой бы не взял, а для куп де фас — оптимально. Дарю.
— Спасибо.
— Теперь еще вот что. У Паши возьмите схему. Есть тут неподалеку складик одной транспортной фирмы. Там сейчас складировано тридцать тысяч патронов — 5,6 мм, мелкашка. Взять будет несложно. К завтрашнему дню будут готовы обе БРДМ. Наши собираются на рынок податься, без вас не обойдутся. Вот и заберете по дороге. У вашего старшого видал винтовки-мелкашки. Так что пригодится. А теперь — что там насчет героизма и второй сигары?
— Вот, держите сигару.
Старик цапает продолговатый сверток табачных листьев как величайшую драгоценность. Первую он уже скурил с невиданной скоростью. Маленький окурок аккуратно кладет на стекло витрины, притушив до этого.
Руки у него дрожат куда сильнее… Похоже на то, что говорить нам придется недолго. Жаль. Человек явно много повидавший, умный, рассказчик, наверное, отличный. Сколько раз жалел, что не поговорил вовремя, не порасспрашивал. А такие люди, в отличие от пустобрехов, рассказывать о себе не очень любят. И вколоченная с молодости забота о секретности, и подписки о неразглашении, и вечное «так я не один воевал, все наши воевали…» А потом поздно, и пласт информации исчезает…
— Так о чем мы? О героизме? Да, конечно, нужен. Но вот посмотрите, как набрали героев-смертников в сорок первом году, когда все трещало и сыпалось и надо было людей хоть чем-то воодушевить. Так весь набор этих камикадзе и гнали до самой перестройки. Удобно, ничего изучать не надо, весь опыт войны псу под хвост — у нас же есть ядерный зонтик, чего думать. В итоге молодежь про этих героев анекдоты друг другу рассказывает, Резуна читают взахлеб, ну а фильмы о войне и раньше-то паршивые были, а уж сейчас их и матом не опишешь. Даже не бред! Доктор Геббельс куда как тоньше работал. Но был бы доволен — в его русле вся эта похабщина…
— А какие герои, на ваш взгляд, нужны были?
— Сколько у нас было Героев Советского Союза? Полных кавалеров ордена Славы? Героев — двенадцать тысяч триста пятьдесят два человека. И сто пятьдесят награждены дважды и трижды. Кавалеров Славы всех трех степеней — две тысячи пятьсот шестьдесят два человека. И четыре женщины среди них, к слову. Не о ком писать? Ну-ну… А зачем стараться, изучать что-то… Берешь и пишешь про набор наших камикадзе — и все довольны. Потом, правда, появляются ррразоблачители: и Гастелло не герой, и Матросов — уголовник и поскользнулся, а Космодемьянская вообще чудовище — села жгла с жителями… Посмотрел бы я на этих ррразоблачителей, как бы они вели штурмовку на бреющем, пулеметный дзот подавляли и как бы на виселицу шли! Сволочь пустомельная… Ну и Резун, конечно, — тут его успех целиком заслуга наших мудаков из ГлавПУРа. Их детище и слава. Но, конечно, гений, тут бесспорно!
— В чем гений? Резун? Вы серьезно?
— Конечно Резун — гений! Врать каждой фразой — это талант. Мало кто так умеет.
— А, ну да. В главном-то он прав, как говорят его почитатели, когда их припирают к стенке…
— Кретинизм не лечится. Главное же по Резуну, кто не помнит: РККА проигрывала рейху в сорок первом и сорок втором годах не потому, что вооруженные силы рейха были великолепны и на тот момент являлись лучшими в мире, а потому, что РККА была вооружена агрессивным, наступательным оружием, предназначалась к агрессии, а обороняться у нее не получалось, ибо она была армией-агрессором изначально. Принимаем на веру этот постулат. Смотрим на период с тридцать девятого по сорок первый год именно с этой точки зрения. И видим: войска рейха разгромили польскую, датскую, французскую, норвежскую, греческую, югославскую, голландскую армии и так далее, попутно отвешивая пинков англичанам, новозеландцам, австралийцам, где бы те им под горячую руку ни подвернулись, именно не потому, что были сильнее и опытнее, а потому, что все перечисленные армии были агрессивными и были вооружены агрессивным оружием, не приспособленным к обороне. Весь мир проявлял таким образом агрессивность к Германии, и потому вся Вторая мировая была сугубой защитой бедных немцев от всех остальных. А Великобритания еще и агрессивные планы лелеяла в отношении Японии, судя по тому, с какой легкостью самураи взяли Сингапур вдвое меньшими силами и раздали слонов англичанам везде, где те им попались… У США в Пёрл-Харборе тоже агрессивные линкоры ничего не смогли сделать для своей защиты…
— Интересный подход.
— Ничего особенного. Продолжение логической цепи самого Резуна.
— А что вы его Суворовым не называете?
— Суворовы — плеяда русских полководцев. И как на своем плакате точно отразил ситуацию московский художник Даня Кузьмичев, Суворов — это полководец. А Резун — это какашка. Не возразишь.
— Но зачем тогда вся эта титаническая возня с Резуном?
— Отрабатывает хлеб. Как перебежчик он сущая ерунда. Не Гордиевский, не Пеньковский. Один апломб и мания величия, а пользы как от разведчика — ноль. Вот и пускает дымовую завесу. Роль Англии в развязывании Второй мировой очень велика, массу сил приложили для этого, вот и сваливают со своей больной головы на нашу здоровую.
— Ну да Мюнхенский сговор, «Странная война»…
— Это уж поздние последствия. Вы про Версальский договор слыхали?
— Да, он был подписан после Первой мировой войны.
— А какова была основная декларируемая цель этого договора?
— Окончание военных действий?
— Нет, основной целью было не дать больше никогда грязным гуннам — немцам встать на ноги и снова угрожать миру в Европе. По договору им запрещалось иметь армию больше ста тысяч человек, иметь авиацию, танковые войска, тяжелую артиллерию и еще тысяча всяких разных унизительных запретов. Даже длина ствола у пистолетов и та была ограничена. Основной промышленный район — Рейнский — был демилитаризирован. Что говорить, стоило немцам пикнуть, и их города занимала бельгийская армия, подавляя всякий протест. Бельгийская! Думаете, рейхсвер открыл у нас тут школы от хорошей жизни?
— А, танковая, авиационная, химическая! Читал! Но ведь это наши спецы учили немцев?
— Какие спецы и чему? Немцы в Первую мировую спроектировали, создали — массовым производством, серийно — свои собственные танки. Успешно применили их в боях, отработали боевое применение, взаимодействие с пехотой и артиллерией, обслуживание и ремонт. А что у нас? Россия выпускала серией в Первую мировую свои танки?
— Вроде нет.
— Вот именно. Ни одного серийного! И чему наши, работавшие на трофеях, могли обучить немцев, имевших свой собственный боевой опыт? Смешно! Нет, как раз немцы учили наших, за что рейхсверу спасибо. И в тридцать третьем году, как Гитлер к власти пришел, все сотрудничество кончилось. И тут почему-то Англия и Франция (гаранты соблюдения норм Версальского договора) Гитлеру чуть ли не ковровую дорожку постелили. Занял своими войсками Рейнскую область — благословили. Развернул военное строительство — благословили. А ведь в те годы могли раздавить как клопа. Присоединил Австрию — благословили… Стал выпускать боевую авиацию, танки, тяжелую артиллерию, флот строить — благословили… Чехия-то уже куда позже была. Но и тут благословили!.. Вот и думайте, с чего это такое благорасположение? А почитаешь «Майн кампф», где о походе на восток прямым текстом говорится, и подумаешь… Так что деятельность Резуна видна невооруженным глазом. Благодетелей выручает.
— Только вот скажите, пожалуйста, с чего тогда нам тут начинать?
— В Артмузее великолепная библиотека. Почитайте. Архив очень хороший. Герой не только тот, кто свою жизнь положил за победу. Герой и тот, кто врага замогилил, а сам домой вернулся детей растить. И таких как раз и надо помнить. И пример с них брать. А воевать вам всем еще придется… И опыт войны и всех тех мелких войнушек, о которых никто и не знал, очень пригодится.
— Но в Европе и США все то же самое.
— Я и не думаю, что к нам Шестой флот придет. Тут другое — человеческая порода такова, что дряни в ней очень много. И когда государство рушится, вылезает всякая мразота. И рабовладение тут будет, и садизма без меры… Ночная смена приходит в час Беды, в темное время. Умный человек сказал. И справиться вам будет непросто. У подлеца руки развязаны, и делать он может все. А вам придется придерживаться морали. Потому что без морали можно пожить некоторое время, а вот долго жить не выйдет. Потому и сотрудников наших опрашивайте, и совета не стесняйтесь, и записывайте, что полезное будет. Паша вам мои записки передаст, может, и там что окажется полезным.
— Почему я?
— А кто еще? Кому-то придется быть дипломатом среди крутых военных мужиков. Змиев каперанг. Овчинников полковник. Равны вроде. Подчиняться же придется кому-то из двоих. А неохота. Начнут мериться письками — полетят клочки по закоулочкам. Никому это сейчас не нужно. А наши анклавы не единственные… И везде руководить будут крутые мужики… Так что хлопот много будет… Почему вы так заинтересованно на меня смотрите?
— Извините. У вас ранение в лицо, обычно такие раненые слюной истекают, а у вас слюней нет.
— Эх, молодость… Вы индивидуальную аптечку в руках держали?
— Конечно.
— Так вот, при ранении в лицо, чтоб раненый не истекал слюной (да вы и сами знаете, что со слюной помимо влаги много чего полезного теряется), из индаптечки берете антидот к ФОВ — и отлично это дело прекращается. Просто и четко. А противорвотное этапиразин усиливает обезболивание и успокаивает — тоже полезно помнить… Если уж на то пошло, врачи и противорадиационное при ранении рекомендовали — говорили, что улучшает обменные процессы, дыхание тканевое…
— Запомню, не знал такого.
— Да, не ровен час, пригодится… А я свою сигару докурил, подремлю немного. Удачи вам всем!
— Спасибо…
Когда старик умер, я наскоро прихватил жгутом его ноги. Обращенный попытался встать, но не смог. «Марго» сработал как часы. Одна аккуратная дырочка.
Мы с Павлом Александровичем уложили покойного как положено, накрыли брезентом. Потом, подобрав хозяйственно оба окурка, Павел Александрович сказал:
— Сегодня на Комендантском кладбище его и похороним. Поминки устроим часов в семь. Приходите вместе со своим старшим команды.
— А схема с патронами?
— Вот тогда и обсудим. Есть еще парочка серьезных вопросов.
— Принято!
…В «Салоне» уже наши сидят и чистят оружие. В общем, все прошло неожиданно хорошо. Потерь нет, отвоеван кусочек относительно чистой территории, из блокированного здания высвободили более трехсот человек — и в основном не абы кого, а сильных толковых ребят, грамотных технически и в целом уже вполне относящихся к категории «обстрелянные»… Отработано на деле взаимодействие родов войск и наглядно проверена польза «артподготовки» ракетами и фальшфаерами. Саперы проявили себя с лучшей стороны: состряпать из подручных материалов в сжатые сроки такое внятное заграждение — это показатель. Что тоже хорошо — участвовала куча народу из разных учреждений, но сработали слаженно, без перетягивания одеяла на себя и без сачкования. Самое основное, впервые почувствовали свою силу. Реальную силу. До этого, несмотря на оружие, многие мужики были неуверенны и откровенно боялись.
В отличие от остальной команды, я сегодня пальнул четыре раза из ПМ — и раз сработал «марго». Показываю приобретение. Осматривают, оценивают. Общее мнение — «дезерт игл», только маленький. Явно целевой. И цель у него весьма прозрачная. Назвали штуку «Упокоителем», хотя Саша стоял за продолжение традиций и полагал, что раз уж у меня создается коллекция неходового оружия, то и назвать надо «Третья Приблуда». Общим мнением отвергли — не рыжее оно, как метко заметил Вовка.
Через час идти на поминки. За этот час надо привести в порядок оружие и поесть. Одним походом — и за завтрак, и за обед, и уж естественно за ужин. Снизу из хозяйства Дарьи пахнет очень душевно. Даже странно, когда я к ней заглянул, она готовила макароны по-флотски, а тут такой запах роскошный, что впору самому раздобыть АИ-2 и жрать антидот к ФОВ, чтоб слюной не захлебнуться.
Только закончили чистку, пришло время для еды. Получили по кружке горячего глинтвейна и по миске чего-то чудного, что действительно имело в основе макароны по-флотски, но стараниями Дарьи облагородилось до неузнаваемости.
От глинтвейна всех отпустило: обмякли и подобрели. Потому, когда заявился Званцев (как оказалось, за РПК), зануда морская, встретили его крайне дружелюбно. От глинтвейна и порции морской пищи каптри не отказался и быстро пристроился рядом со мною.
— Вот не мое собачье дело, товарищ капитан третьего ранга, но зря вы так с сыном сухо. Он у вас отличный парень, а вы к нему как к таракану…
Это определенно глинтвейн. Не полез бы я с нравоучениями к взрослому, битому жизнью мужику вот так вот запросто.
— А с чего это вы так решили? Разгильдяй и очень несобран.
Рассказываю Званцеву-старшему об оживлении спасенной матери с сыном.
— Вот я и говорю — разгильдяй. Четвертый валенок в коридоре обронил. В чайник бухнул два кило сахара. Простыни взял из тряпок списанных. А там все-таки не боцман с лоцманом, а женщина с ребенком. И это в спокойной обстановке. Явное проявление несобранности.
— Зато очень быстро!
— Пожар на подлодке еще быстрее. Будет суетиться — погибнет сам и людей угробит. А так вы, конечно, правы. Хороший мальчишка, только никак не повзрослеет. И кличку, кстати, заработал дурацкую — Рукокрыл.
— С чего же это кличка такая?
— Уши у него видали? Его приятель Ленька сказал, что мой может как летучий мыш летать, размахивая ушами.
— С точки зрения биологии — редкая чушь.
— Согласен. Но кличка прилипла.
Николаич поднимает тост за успех операции, поздравляет Званцева с почином. Званцев отвечает любезностью в том плане, что наличие на пятачке нашей группы сразу же вселило в него уверенность в успехе. На этом глинтвейн заканчивается, а то можно представить, что было бы дальше.
Выбрав удобный момент, подступаюсь к стратегам, благо они тоже подмякли слегка. Рассказываю про братца, сидящего в морге. Слушают со вниманием. В принципе, если бы оба УАЗа в хозяйство принять, то худа бы не было. Четверо стрелков. Тот мент, который пистолет свой посеял, — тот еще стрелок, конечно, но все ж таки водитель, тоже плюсуем. Две девчонки. Наконец, судмедэксперт.
Но и проблема: снять их с берега — значит бросить УАЗы. Погнать УАЗы по окружной дороге — пес знает что там и кто там. А джипы по нынешним временам куда нужнее, чем кабриолеты. Охотников много.
Время идти на поминки.
К слову, завтра обещали подготовить к маршу бээрдээмы. Само собой, для бронетехники первой задачей будет без излишнего афиширования выручить семью самого Овчинникова.
Дмитрий-опер вспоминает, что в Молосковицах учебный центр МВД — там курсантов гоняли из Санкт-Петербургского военного института внутренних войск МВД РФ. То, что там была бронетехника, — стопудово. И БРДМ точно были. Но до Молосковиц тарахтеть и тарахтеть. И неизвестно, что и кто там.
— Опасаешься, что часть твоих коллег переступили через присягу?
— Менты — люди. Люди разные. Я лично очень разных видел. Не выходя из кабинета даже. Так что тут дело такое — какой лидер выскочит. Да и предложить можно всякое и по-разному. Видеть доводилось…
Однако пора выдвигаться на поминки.
Званцев почему-то прихватывает РПК с собой.
Особенно долго Виктор отдыхать не собирался, но старую привычку — чутка после секса вздремнуть — перебороть не смог. Спал недолго, минут двадцать, а потом обнаружил, что Ирка уже умотала в схрон и там гремит посудой.
«Это правильно, хозяйственная», — подумал он одобрительно и бодро отправился за инструментом. Вообще-то ему было страшновато, если уж совсем честно. Самое смешное, что пугала его разделка туши. Нет, он, конечно, видел, как это делается, и присутствовал, да и помогать довелось — была одна охота, когда лося завалили, но там этим занималось полтора десятка мужиков с опытом.
Только сейчас Виктор понял, что на него свалилось килограммов четыреста — пятьсот мяса, костей и всего другого. Полтонны, засунутые в шкуру. Причем Виктор не был городским лохом и точно знал, что, если не убрать внутренности буквально сразу, мясо провоняет жестоко и жрать его будет опасно. Два-три часа — и начнется разложение. Черт, как-то он об этом сразу не подумал. Вот уже больше часа псу под хвост, а работы — это он сейчас видел — край непочатый. А он один, Ирка тут не помощник. И еще, сытые они оба. Это тоже плохо. Были бы голодными, чесались бы сразу, не разводя антимоний.
Чертыхаясь вполголоса, Виктор стал быстро прикидывать, что и как надо делать. Кинулся в схрон, достал тетрадку с записями — записывал туда, что слышал грамотного, — и пачку распечаток с Инета.
И чуть не обматерил себя — кровь же надо было сразу спустить! Вот сразу как завалил! Первейшее правило на радостях забыл!
Схватил нож, подбежал к туше, потом все так же, ругаясь, вернулся обратно — не на землю же сливать. И продукт полезный, и лужа крови через пару дней завоняет свирепо около схрона. Ее ж в лосе не литр или полтора, а куда как больше.
Вернулся, прихватил тазик. Уже спокойнее подложил его под шею зверю и начал резать лосю глотку. Ножи у Виктора были отточены на славу, и толстенную шкуру с гортанью он перехватил без особых усилий. Толку, правда, от этого никакого не оказалось — никаких ручьев кровищи не хлынуло. То ли свернулась, то ли стекла вниз, то ли по закону сообщающихся сосудов не имеет желания течь в таз из приподнятой тазом шеи.
Ладно, не течет — черт с ней. Внутренности вытаскивать надо, шкуру снимать надо — та же песня вонючая будет, если не снять быстро. В одиночку. В темноте.
Ориентируясь на схему в распечатке и с трудом различая в темноте крупный шрифт, прочитал:
«От гортани по середине шеи, грудины и живота до кончика хвоста разрезают шкуру по прямой. Затем от копыт вспарывают кожу ног, разрезы соединяют на середине груди и у анального отверстия. Шкуру снимают с обоих боков сразу или последовательно, пока это возможно и удобно, потом тушу переворачивают на бок и с противоположного бока шкуру снимают за линию позвоночника. После этого тушу поворачивают на другую сторону и подрезают оставшуюся часть шкуры до полного отделения».
А молодец, что не жадничал на бумаге! И вообще, пора звать Ирку с фонарями!..
— Тык, понеслись от гортани… Черт, по прямой никак не идет, загогулины, как бык поссал… Грудина… Брюхо… Совсем в сторону уехал. Не видно ни шиша, сейчас себе по пальцам заеду. Ирка! Ирка! Иди сюда!
Выпростав внутренности из брюха лося, Виктор еще больше офигел. Много оказалось этих внутренностей. Гора просто. В принципе они должны были вывалиться. Но почему-то не вываливались. Пришлось их вытягивать самому. Перевозился в кровище. Если сначала пытался как-то остаться чистым, то тут плюнул и стал корячиться, не обращая внимания на грязь и кровь.
Ирка зажгла все фонари, развесив два из них на деревья, один повесив на лоб Виктора, подогнала УАЗ и направила свет фар на поляну. Потом запалила костер и стала подсвечивать. Некоторое время он пытался работать в одиночку, но потом, после особо злобных матюков, когда Виктор зацепился ногой за вываленные и растянувшиеся внутренности и шлепнулся, Ирка сообразила — ускакала в бункер и довольно скоро появилась, уже переодевшись попроще.
Оказалось, однако, что выдрать кишки было самым легким, хотя и грязным делом.
Оттащив их в сторону, Виктор прочел дальше:
«Сначала отрезают все ноги, затем грудину по линии хрящевых соединений с ребрами. По средней линии живота вспарывают брюшину. По мере выпячивания желудка оставшуюся часть туши наклоняют на бок и желудок вываливается из разреза наружу. Далее на шее подрезают пищевод вместе с трахеей и через отверстие между ребрами втаскивают внутрь грудной клетки. Оттягивая внутренние органы за трахею и пищевод и подрезая связки и диафрагму ножом, все внутренности извлекают из туши и относят в сторону. Отделяют легкие, сердце, печень, почки и селезенку. Оставшуюся часть туши расчленяют пополам, между двенадцатым и тринадцатым ребром. Голову можно отделять и в начале, и в конце операции».
— Так, ноги я сейчас резать не буду. Потом затрахаемся его с бока на бок ватлать без рычага-то. Желудок не вывалился. Теперь выдергивать легкие с пищеводом. Лучший камуфляж угаживаю вусмерть, зараза… Не лезут легкие, будь оно все проклято… им всем тачку! Черт, наверное, сначала все же надо было шкуру снимать.
Витя принялся снимать шкуру, и вначале все шло отлично, а потом как кто стал под локти толкать. С верхней половины в основном слезло легко, разве что рядом с жопной дыркой застряло как-то. Разозлившись, Виктор накромсал там ножом как попало, и в конце концов шкура подалась, и, дотянув ее до хребтины, Витя с Иркой стали переваливать лося на другой бок. И вот тут что-то не заладилось, хоть тресни. То есть удавалось почти перевернуть тушу, но переворачиваться она никак не желала и тут же возвращалась в первоначальное положение. Виктор вырубил ваги, но они тоже не помогли. Туша мягко, как налитый водой тяжеленный мешок, докатывалась до определенного положения… А дальше хоть тресни.
Как ни старались, не вышло перевернуть зверя. Критически оглядев себя, Виктор приказал Ирке настелить полиэтилен на сиденье машины, а сам сполоснул в ледяной воде ручья руки. Подогнал поближе УАЗ и, зацепив тушу лебедкой за заднюю ногу, вытянул ее метров на пять в сторону. Стало ясно, что мешало — лось завалился в незаметную ямку с жидким кустиком. Повозившись еще минут двадцать, Виктор перевернул чертову тушу, не один раз подумав, что лучше б он просто полюбовался на эту животину, чем стрелял…
Ирка перевесила фонари, стало немного светлее, и они в четыре руки продолжили драть шкуру. То ли уже устали, то ли по другой причине, но вторая половина шкуры слезала куда тяжелее.
Когда Виктор и Ирина окончательно вымотались и присели перевести дух, здоровенная шкура лежала на поляне, а под холодным электрическим светом бликовала не менее здоровенная туша.
— Ну вот, можно вздремнуть чуток, — прохрипел Виктор. — Теперь не завоняет.
— А что мы с нею будем делать?
— Запасем мяса, — бодрым голосом ответил Витя. То есть он надеялся, что голос получился бодрым.
— Каким способом? — спросила Ирка самым невинным голосом, задав тот же вопрос, который Виктор уже задал себе за ночь раз двадцать… Задать-то задал, но вот ни разу не ответил.
— Ты ж хозяйка и голова на кухне. Тебе и карты в руки.
— Тут килограмм двести мяса. Еще всякие деликатесы — печень, губы, мозг… Зовем сотню гостей и устраиваем праздник зажаренного быка. Надо бы еще бочку пива.
— Глумишься?
— А что остается? Лучше было бы сделать тушенку. Но у нас банок нет. Да и варить столько… У меня самая большая кастрюля — четырнадцать литров. Это получилось бы пятнадцать раз — самое меньшее — делать заправку. А тушить надо несколько часов. Это ж бык, не теленок, он жесткий. Сала нет. Сверху не зальешь. И хранить негде. Коптить — совсем запарно. Опять же негде хранить — и ненадолго получится. За неделю не управиться — сделать коптильню и все это обработать…
— Тогда съедим сколько сможем, сделаем солонину, остальное оттащу подальше.
— Мясорубки, жалко, нету…
— Ты чего? Какая еще мясорубка?
Виктора перекосило от этой мысли: герой-одиночка — и мясорубка. Тарзан с мясорубкой. Дуры бабы! Такое ляпнуть! Хотя котлет бы да, чего манерничать перед самим собой, поел бы с удовольствием.
— Не злись. Так его тушить придется долго, и все равно жевать будет тяжело. Жаль, не подумала. Сделала бы котлеты, у меня и сухари есть… А солонина… Я ее ни разу не готовила.
— У меня есть рецептура.
— И куда складывать будем? Во всех бочках бензин.
— Есть большие полиэтиленовые мешки.
— Ну разве что в мешки… Но солонина как-то, знаешь… С большой нужды. Как у пиратов…
— А что ты предлагаешь? Я сейчас увезу его — и нет проблемы!
— Не злись, милый! Выстрел был хорош, зверь хорош… Давай лучше поспим. Утро будет, что-нибудь придумаем.
Ворча для приличия, Виктор стянул с себя заскорузлую куртку и портки и полез мыться. В схроне, к счастью, было тепло, и они уснули как провалились.
…Утром, ежась от явного холода, но помня, что надо закаляться, Виктор выполнил маневр к искусно замаскированному туалету: пудрклозету — вырытой яме под импровизированным унитазом из соснового корня. Привычно взялся за свой «кран для слива», удивился, потом присмотрелся и выпустил руладу отборной матерщины — на стволике, съежившемся от холода, торчала красная горошина. На мошонке, еще одна, и такая же упряталась в шерсти лобка… Долбучие клещи! От лося, наверно, набежали, падлы, когда с Иркой праздновали.
Наскоро и безо всякого удовольствия справив дела, Виктор помчался в схрон, поднял дурную со сна Ирку и стал вертеться, осматривая себя со всех сторон. Нашел еще двух клещей, — правда, те надулись поменьше, но зато заползли дальше к заднице. Ирка наконец врубилась, в чем дело, и приняла посильное участие в досмотре с фонарем интересных мест Виктора, потом сама подставилась ему под осмотр. У нее нашлось четыре клеща…
Ругаясь в два голоса, долго вынимали мелкую гадость Иркиным пинцетом для выщипывания бровей и петлей из синтетической нитки.
— Надеюсь, что мы не подцепим энцефалит…
— Мы же привитые, забыла?
— Третью вакцинацию мы не делали. Вся эта заваруха помешала.
— Первые-то две есть. — Да…
— Не куксись, жизнь прекрасна. Пошли, лось ждет.
Лось ждал, куда ж ему деваться. Но вот то, что на нем пировала какая-то мелкая дрянь, Виктору не понравилось совсем. Топаньем ног разогнав всякое зверье, в основном представленное мышами, Виктор прибил к стволу ближайшего деревца перепечатанный из Инета рецепт и, периодически сверяясь с текстом, начал работу, Ирка помогала.
Рецепт гласил:
«Свежую лосятину, кабанятину, медвежатину, пока она еще не совсем остыла, вытереть полотенцем, чтобы убрать кровь. Вынуть самые большие кости, взвесить мясо, натереть его со всех сторон солью, высушенной в печи или на костре и смешанной со специями. Развесить мясо для окончательного остывания. После того как мясо остыло, его складывают в бочонки (эмалированную, пластмассовую тару); в середину кладут крупные куски, а по краям — маленькие, чтобы не было пустого места. На дно емкости насыпают соль со специями (лавровый лист, перец, ягоды можжевельника).
Уложив первый ряд мяса, его пересыпают солью со специями, и так до полного заполнения тары. Наполнив бочонок, накрывают его крышкой и засмаливают со всех сторон. Бочонок необходимо подержать в комнате или другом теплом месте 2–3 дня, каждый день переворачивая его, затем убрать в холодное место (погреб) и там переворачивать 2 раза в неделю. Для приготовления солонины берутся следующие пропорции: на 10 кг мяса — 700 г соли. Для придания солонине мягкости можно добавить в бочонок 20 г сахарного песка на каждые 10 кг мяса».
— Охренеть! — только и сказала Ирка. Она не стала говорить, что у них нет полотенец, что кровь не удалось спустить, что на эту тушу уйдут практически все специи и изрядная часть соли, а вот результат весьма сомнителен. Погреба нет, наступает теплое время года…
В общем, полная филейная часть, расположенная у нормальных людей как раз ниже спины…
Но, посмотрев на взъерошенного и несчастного Виктора, Ирка мудро съела все свои мысли. Она хоть и напоминала немного практичный и прочный, но табурет, однако, как любая нормальная дочка Евы, неплохо разбиралась в мужском настроении. Сейчас был не тот момент, чтобы бесить сожителя.
И она отправилась разбираться с деликатесами. Готовить их ей не доводилось, но как готовить печень и губы, она читала. Ничего сложного.
Виктор пластал мясо как своего худшего врага — с ненавистью, но расчетливо. Он нарубил совсем немного, когда Ирка попросила его подойти.
— Слушай, что это такое? — спросила она, показывая на полупрозрачные шарики размером с грецкий орех, свисавшие с печени на тонких тяжах.
— Отложи, это в жратву не пойдет, — только и ответил Виктор.
Он был достаточно брезгливым и не очень понимал профи-охотников, на сайтах и форумах которых изрядно ознакомился с этими делами. То, что в кулинарных темах заядлые охотники вперемешку пишут рецептуру всяких блюд из дичины и тут же помещают фотографии всяких паразитов в этой дичине, ему было непонятно. Что было в этих пузырях — эхинококкоз, финноз или что там еще. — Виктор бы не сказал, но точно знал, что заболевать глистами в условиях БП совсем глупо.
Ирка послушно отложила печень к остальной требухе.
— Руки помой и бери губы и язык. Там этого не будет…
Второй раз выматерился он через час — Ирка уже вывернула язычище лося и вовсю копалась в башке зверя. Губы лося она не ела, но знала, что это мало того что деликатес, но еще и почетная еда, которая не каждому в жизни доставалась.
Поэтому когда она шарахнулась и совершенно неожиданно для Виктора блеванула, чего за ней ни разу не наблюдалось, парень бросил все дела и подбежал к компаньонше.
Вытирая рот рукой, Ирка ткнула пальцем в сторону башки.
Виктор глянул — и понял, что блевануть может не хуже Ирки.
В открытой Иркиным ножом внутренней полости на фоне бледно-розовой слизистой вяло копошились жирные желтовато-зеленые толстые личинки самого мерзкого вида. Здоровенные, с полмизинца… Виктору показалось, что их там сотня. Ну минимум две пригоршни! С черными глазками. И некоторые, словно мало всего остального, еще и как перхотью покрыты.
В этот момент Виктор и выматерился.
А что еще оставалось делать?
— Что это еще такое? — сипло спросила Ирка, глядя на личинок.
— Это? Это личинки носового овода. Или носово-глоточного? Ну в общем, он на зиму яйца в нос зверям откладывает. Для человека неопасно, только выглядит гнусно. А так на них можно рыбу ловить. На личинку майского жука похожи.
— Да ты гонишь! Личинки майского жука симпатичные, беленькие, а эти гнойные какие-то! — Ирку ощутимо передернуло.
— Ладно, погуляй, водички попей. Я сейчас приберу.
— Ага, я чуточку передохну, — согласилась бледная Ирка.
Паскудных личинок оказалось восемнадцать штук. Вот что угодно, но Виктор на них ни за что не стал бы ловить рыбу. На опарыша ловил, а на этих — нет, не смог бы… От запаха сырого мяса уже подташнивало. Аппетит пропал после этой печени с кругляшами и личинок в носу напрочь. Но все равно, начали — надо продолжать. И Виктор кромсал мясо, складывал его в мешки, а Ирка сыпала соль, сахар, специи и жалела, что нет весов.
Требуху Виктор оттащил метров за пятьдесят и, наскоро накидав сверху всякого сучья и сушняка, запалил. И горелым ливером навонял на весь лес.
К вечеру у них отваливались руки, а работу и наполовину не сделали — на лосе еще мяса осталось до черта. Самые вкусные части они, правда, срезали, но до голого скелета было еще далеко… Сваренные язык и губы, не сговариваясь, жрать не стали. Ирка словно случайно варила их часа три. И мясо, вырезанное из поясничной части, тоже. Пожевали немного хлеба, а потом хряпнули по полста граммов водки и свалились в сон как убитые.
Николаич прихватывает пару бутылок водки. Прихватываю по его просьбе то же самое. И идем на поминки.
Разнокалиберные столы, разнокалиберные стулья с уложенными на них досками — чтоб больше мест было, еще более разнокалиберные кружки и тарелки. Все это накрыто прямо в вестибюле — у гардеробов. Народу много, но шума нет. Настрой не тот. Выгружаем свои бутыли, осматриваемся. Званцев тем временем отдает РПК начарту Охрименко — он сидит почти рядом с нами. Вижу, что в основном тут музейные, есть безопасники из заповедника, Михайлов с несколькими своими людьми — причем некоторые не охранники, а работяги с Монетного двора, та самая стильно одетая дама, Овчинников на почетном месте. Многие с оружием. Без оружия только Павел Ильич и его люди. Непорядок…
Овчинников встает, ждет тишины.
Потом негромко говорит, но акустика тут отличная, все слышно.
— Не знаю, как одним словом назвать нас, тут присутствующих. Господа или товарищи. Пожалуй, больше всего подходит — сослуживцы. Итак, сослуживцы! Сегодня погиб наш товарищ, подполковник Анкудинов Иван Владимирович. Отличный специалист, очень грамотный военный, образцовый командир. Кавалер восьми орденов и замечательный человек. Он завещал поменьше разглагольствовать на эту тему и побольше сделать для пользы нашего гарнизона. Потому предлагаю помянуть его и выпить за упокой его души.
Мы выпили молча. Да и что там пить — и чарки не получилось. Жидковатое снабжение в крепости. Осада, как ни крути. С выпивкой совсем швах, а еды побольше, но это в основном либо куски медвежатины, либо консервы из Кронштадта, правда, вместо галет, пошедших беженцам, тут у нас хлебцы. Та еще дрянь. Если честно. Но едят люди их с аппетитом. Все время забываю, что, попав в разведку, башкой рискую чаше тех, кто держит оборону стен, но зато и пожранькать у нас несравненно лучше.
Овчинников продолжает:
— Здесь собрались те, от кого зависит дальнейшая жизнь крепости. Потому докладываю о ситуации и задачах, которые у нас стоят в первую очередь.
1. Зачистка зоопарка. Сейчас мы едим медведей; после белых пришлось прибрать и остальных — и бурых и гималайских. Мяса от них получилось куда меньше, но вроде всем хватило. К сожалению, возникло головокружение от успехов — успешно зачистили несколько павильонов, возгордились. Вот и нарвались на шустрого мертвяка. Понесли безвозвратные потери. В итоге треть помещений зоопарка еще не санирована. Это плохо, нам нужна чистая территория. Отсюда вопрос — как организовать штурмовые группы, чтобы зачистки были без потерь.
2. Зачистка жилого квартала и школы в Адмиралтействе. Это гораздо сложнее, чем зоопарк. Проблемы те же.
3. Сегодня опробованы две БРДМ. На одну установили «горюнова». Вторая, вероятно, пойдет с РПК. Пока все в бронетехнике на первый взгляд в порядке, но далеко забираться опасно. Поэтому предположительно будет короткий разведвыезд с последующим ремонтом. Стоит подумать, что нам нужно узнать в первую очередь. Маршрут. Задачи.
4. Нужно разживаться транспортом. Грузовиками в первую очередь. Вопрос где взять и кто сможет их водить. Водителей последнее время стало множество, но либо молодые девки, либо люди, которые права купили. Управляться с тяжелой техникой некому. Из всех, кто сейчас в крепости, таких всего тринадцать человек. И не факт, что они действительно умеют водить грузовую и бронетехнику лучше выпускника школы ДОСААФ, который в колонне идти не может и лево с право путает. И на педалях тоже.
5. По-прежнему острая потребность в продуктах.
6. Во всем остальном тоже нужда. Одежда нужна, бытовые предметы и даже мебель. Стройматериалы. Посуда. Да, в общем, долго перечислять придется.
В итоге все это сводится к одному вопросу — что можно сделать, чтобы не нести потерь от мертвецов. В первую очередь на зачистке. Успешный опыт с автомобилем — огневой точкой отработан в Кронштадте. А вот зачистка в помещениях…
Сотрудники Артиллерийского предлагают комплект брони, чтобы в первой линии были защищенные люди. Работники Монетного двора предложили свой вариант бронепехоты. Давайте посмотрим, какие мнения будут.
Ну артмузеевские собрали с миру по нитке — голому веревка. Саперный шлем с окошком, советская кираса времен Второй мировой, левая рука защищена доспешной перчаткой с налокотником, ватные штаны и кольчужная перчатка на правую руку. Внизу хромовые сапожищи.
Монетчики наряжают своего человека в более разухабистое произведение: ажурный шлем на основе шапки, такие же витые полоски на руках и ногах. В целом изрядно оригинально. Если так прикидывать, то что-то толкиеновское: то ли гномье, то ли эльфийское. И перчатки тоже с витыми металлическими накладками. И даже красиво. После ряда мелких замечаний, которые обещают до утра учесть, вчерне решают, что завтра же опробуют двумя штурмовыми группами добить зоопарк. Впереди броненосец, а сзади огневое прикрытие.
Охрименко просит передать ему пару малокалиберных стволов — для работы в помещениях. С возвратом. Николаича начинают понуждать, но он тут же задает вопрос о том самом складе боеприпасов. Кроме того, у него есть информация о находящемся неподалеку тире — там, вполне возможно, есть и стволы.
Склад с патронами и тир ставят первыми пунктами в задачу для БРДМ.
Второй задачей получается рынок.
С рынком непросто — там явно много зомби. Возможно, что соваться туда будет глупо, особенно в пешем строю. Правда, один из отставников предлагает организовать с одной стороны огневую точку на лестничной клетке жилого дома, куда привлекутся на выстрелы и на мясо окончательно упокоенных остальные зомби. Тогда под шумок часть рынка можно вывезти. Ну а если не получится, то стрелков можно эвакуировать — они могут перебраться по крышам на другую сторону квартала.
Перспектива воевать со всем неживым населением Петроградской стороны как-то не воодушевляет. Жило здесь не меньше ста шестидесяти тысяч человек. Сколько сейчас бродит нежитью — неизвестно. Но куда больше, чем в Кронштадте…
Кто-то из хозяйственников спрашивает: а как насчет связаться с войсковыми частями? Отставники хмуро смотрят на штатского профана, и за всех отвечает Охрименко:
— Нету под Петербургом частей. Ближайшая более-менее боеспособная — в Борисовой Гриве. Туда еще добираться надо.
— Но ведь в Сертолове стоят танкисты!
— Сертоловская бригада расформирована уже. Склады еще там есть, а вот кто на этих складах — неизвестно. Попытки связаться ни к чему не привели.
— Но не может же быть так, что никаких частей!
— Может. И есть.
К моему удивлению, поднимается Званцев. Наконец он может привычно одернуть китель, как и положено — стоя.
— Имею информацию. Во-первых, завтра в семнадцать ноль-ноль для медиков будет проводиться семинар на тему «Патология медицины катастроф» на базе нашей больницы, в связи с чем начмедслужбы крепости приглашен для участия. Во-вторых, в районе Петергофа проявилась живая группа, в составе которой есть живой судмедэксперт. Мы собираемся провести там спасательную операцию, так как судмедэксперт нам нужен.
— Зачем вдруг вам понадобился судмедэксперт?
— Сейчас идет плановая зачистка жилых районов города Кронштадта от неупокоенных. Уже сейчас есть несколько случаев, подозрительных тем, что, возможно, это было сведение счетов с живыми, а не упокоение. Сами разобраться в подобном мы не можем, у нас там на улице Мануильского самая вакханалия была. Пока никого живого не обнаружено, а решать надо быстро… К слову сказать, там же, в этой петергофской группе, два исправных УАЗа. Совсем рядом танкоремонтный завод, на котором в прошлом году довелось побывать и увидеть БРДМ среди прочей бронетехники. А также птицефабрика. Потому предлагаем провести разведку в том направлении. Запчасти для музейных БРДМ и прочее в виде куриц сейчас очень пригодится.
— Ну курицы, вероятно, уже передохли. Это люди в квартирах могут еще держаться.
— И тем не менее стоит посмотреть. Они могли и разбежаться. Не исключено, что есть там живые люди. Опять же танковый завод. Мы все равно будем обследовать берега. Так что тут вы смотрите сами. Нам не нужна такая бронетехника, которая есть на ремзаводе. Вам — нужна. При наличии запчастей на заводе вы вполне можете отремонтировать шесть БРДМ и некоторые другие образцы.
— Для разведгруппы и здесь сейчас полно дел.
— Не спорю. Но разведка — дело наиболее подготовленных. Зачистку зоопарка можно провести и другими подразделениями. Если меня не обманули, у вас сегодня была акция протеста?
— Акция протеста? — удивляется Николаич.
— Человек двадцать беженцев устроили сегодня митинг под лозунгом «Какого… ваше!» — неохотно поясняет Михайлов.
— А если поточнее?
— Какого… ущемляются их права? Какого… их плохо кормят? Какого… их плохо разместили? Какого… им не дают оружие? Ну и так далее.
— А, следовало ожидать. Как прибежать сюда без портков и документов, так это запросто. А потом качать права.
— Да, именно качать права. Поорать, повозмущаться. А как до дела — и я не я, и лошадь не моя… Очень характерно.
— Что предложили?
— Дали сутки подумать. Если продолжат в том же духе, дадим оружие — и пойдут зоопарк чистить. Там работы много.
— Мне кажется, этого делать не стоит, — встревоженно говорит Николаич.
— Стало жалко «протестантов»? — удивляется Охрименко.
— Меньше всего. Идиотов чем меньше, тем спокойнее. Проблема в том, что они там друг друга постреляют да двери пооткрывают. И получим мы на выходе потребность повторной зачистки зоопарка с метаморфами. А это очень разные разницы. В первый раз были нормальные тупые охлажденные зомбаки. А сейчас будут и шустрики и метаморфы.
— К слову, эти протестующие в дело что, не годятся? — вполголоса, но внятно спрашивает стильная дама.
— В том и беда, что не хотят они работать. Грузчиками — впадлу, а что другое толковое — не умеют. Кстати, завтра вам в спальню установят несколько вещиц — щиты на окна и нары, чтоб не на полу спать. Этот, как его, пчеловод оказался толковым столяром, — отвечает Михайлов.
— Это хорошо, что нары и щиты. Но вот дураков запускать в зоопарк… Не нравится мне эта идея, — продолжает гнуть свою линию наш Николаич.
— Зато остальные хвост подожмут. Честно, достало уже — претензии, свары, драки… Я тут не как комендач работаю, а как участковый. Пайковый сахар суконцы на брагу перевели. И сношаются, сволочи, как кролики. Совсем нюх потеряли! Своего патрульного вчера с вашей кассиршей поймал… это, как ее… — возмущается Михайлов.
— Милкой? — как-то очень уверенно переспрашивает Николаич.
— Во-во! И хоть бы смутилась! Еще и претензии выразила, паразитка!
— Ну что ж, Бог терпел и нам велел… — утешает приятеля Николаич.
— Да иди ты…
— Ну утешься. Вон есть такой любопытный факт: «за изнасилование немецкой женщины» был осужден один американский солдат. Он совсем очумел — пользовал немку прямо на своем боевом посту (правда сдав пост, то есть хотя бы не «на часах»). Было это в арке Дворца правосудия, где шел главный Нюрнбергский трибунал. Дали ему несколько недель ареста на гауптической вахте. А ты говоришь!
— Что, серьезно?
— Совершенно. Точная информация. Очень грамотный товарищ представил. Так что с ручательством.
— Охрененно… — поражается обычно невозмутимый Михайлов, и не он один.
Званцев прислушивается с неожиданным вниманием.
— Хотите номинантов на премию Дарвина на убой отправить?
— Зачем так грубо. Наоборот, хотим, чтоб они поверили в свои силы. Поднялись над суетой, стали полезными обществу, — ханжески отвечает комендант.
— Пой ласточка, пой! Пой, не умолкай…
— Морфлот против?
— С какой стати? Вы уже и так нам наприсылали… подарочков… Вот скажите, тридцать итальянок, которых вы отправили нам вторым бортом… Вы были в курсе, что эти туристки — активистки самого отмороженного во всей Европе феминистского общества? Большей частью активные лесбиянки? Бригада плоскодонок?
— Нет, — хмыкает Николаич. — Змиев в восторге?
— Непередаваемом. Так и говорит: «Узнаю, кто нам их сосватал, — лично скажу спасибо! Огромное и теплое». Михайлов, что-то ты постно смотришь. Твоя идея?
— Нет. Честно нет, — действительно слишком уж постно и поспешно отвечает Михайлов.
— И совсем не знал?
— Ну чуточку знал. Я дважды мимо них проходил, и ни одна мне на шею не бросилась. Явно ненормальные — меня, такого красивого, не замечают…
Мне вдруг стукает в голову идея. В достаточной степени идиотская.
— Слушайте, а чем они у вас заняты?
— Ничем. Куда их приспособишь? — говорит сущую правду замкомпоморде.
— А почему бы им не поручить выполнение настоящей мужской работы. Ну чтоб они доказали, что действительно круче мужчинок? Потому как мужичонкам слабо.
— И какую именно работу? — Званцев выдерживает скептический вид, но вижу, что заинтересовался.
— Мортусов. Дело в Италии после чумных эпидемий знакомое. Женщины им сроду не занимались — только мужики.
— Похоронная команда? — Михайлов взблескивает глазами.
— Ага.
— И переводчика им туда же! — Это добавляет Овчинников, слушавший последние фразы. — Чтоб убедительнее получилось, пусть убеждает их на их же мове.
— Определенно у вас, сухопутных, такое представление о базе флота как о мусоросборнике.
— Отнюдь, сказала графиня. Но попробовать стоит. Ей-богу! Может, и получится. А не получится — так им же хуже. Явный форс-мажор: если не нравится питание и размещение, пусть жалуются своему туроператору.
— Ладно, попробуем, — улыбается Званцев.
Нас отвлекают от беседы подошедшие со строгой дамой работяги с Монетного двора. Показывают очень элегантно и эргономично сделанный инструментарий: набор «Юного взломщика», как шутит один из мастеров.
Да, такое безусловно пригодится — можно взломать практически любую дверь в жилом доме. И даже гидравлика присутствует.
— Как в «Теремке», — скромно замечает один из монетодворских гномов, — медведь там такой принцип высказал: дескать, «мне б только нос просунуть, а сам-то я легко залезу».
— Замечательный набор. И костюм очень интересный получился. И красивый. — Это я говорю.
— Спасибо. Сейчас таких наборов инструментов несколько штук сделано. Если будут замечания, учтем.
— Надо бы еще портативный сварочный аппарат.
— Есть и такие.
— Мобильные? Можно взять на выезд?
— И такой тоже есть. Завтра хотите взять?
— Да, если пойдем на УАЗах, надо бы окна сеткой усилить.
— Не проблема, сделаем. Сварщик у вас есть в команде?
— Не специалист. Получается так, что лучше б кто из ваших.
— Хорошо, до утра подумаем.
Мне пора в медпункт. Покидаю компанию, разбившуюся на кучки, и, проскочив по двору, заставленному техникой, через дверцу, открытую для меня бдительным часовым с ППС на груди, перебегаю по льду Кронверкскую протоку.
Медсестры в медпункте уже собрались. День прошел более-менее спокойно. Без эксцессов. То есть народа привалило много, но чего-либо серьезного нет — в основном обострения старой хроники, уже известной самим пациентам. Сумку опустошили сильно. Витамины забрали гарнизонные, Михайловские, и монетодворские тоже оказались дисциплинированными. Позже всех зашло несколько беженцев и жильцов Петропавловской крепости. Еще витамины остались, можно будет завтра продолжить раздачу. Теперь об оказании ургентной медпомощи.
Надежда как раз, оказывается, толковала о необходимости завести косынки — банданы. Вещь действительно толковая и очень полезная — заменяет вполне индпакет, а в некоторых случаях, например при ранении головы или переломах, — куда лучше. И для фиксации конечности, и для скорости перевязки. Надо раздобыть подходящей ткани.
Когда возвращаюсь к поминальному столу, там как раз кончили обсуждать два варианта завтрашней разведки. В итоге получилось нечто среднее: сначала смешанная группа двумя БРДМ и автобусом со стрелками пробирается за Финляндский вокзал, к пресловутому тиру (и рядом же вышепоименованные патроны), потом забирает группу спасенных и возвращается в крепость.
После перегруппировки подойдут вызванные «хивусы» и забросят в Петергоф к берегу, где и будет точка встречи с двумя УАЗами. После доработки сварщиком машин «хивусы» МЧС уходят на Кронштадт, а оба УАЗа проходят по маршруту к танкоремонтному заводу и оттуда совершают пробег по КАД — до Кронштадта же.
Николаич тихонько комментирует:
— Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт…
А громко предлагает поставить вместо ручного пулемета на вторую машину снайперскую винтовку. В бронебашенке по нынешним временам это будет более полезно.
Артмузейские соглашаются после недолгого обдумывания и обещают к утру переделать систему крепежа под СВТ.
Попутно Званцеву задают вопрос: а что взамен даст Кронштадт? УАЗы и в крепости бы пригодились…
Званцев искренне удивляется:
— Товарищи офицеры! Торг здесь неуместен! Вы и так получили и оружие, и боеприпасы, а теперь из-за двух машин начинаете впадать в грех гордыни. Ну так оставьте их себе. Для нас из всей этой истории интересна только информация о береговой линии. Так это мы и сами проверим, высадив СВОЮ разведку на причал в Петергофе. Поэтому говорить о компенсациях и репарациях преждевременно.
— А куда вы дели мужиков из службы разведения мостов?
— Пока в Адмиралтействе — в себя приходят.
— И какие мосты собираетесь разводить?
— Только Благовещенский. Тогда будет прямой доступ к крепости и можно будет подгонять что-либо серьезное. Нашли тут яхт-клуб неподалеку. Отличное плавучее жилье.
— Эта баржа и под мостами пройдет.
— Она-то, может, и пройдет, а вот другое, покрупнее, вряд ли. Наша разведка уже обнаружила несколько весьма интересных судов, предположительно с топливом. Опять же лес — из Лесного порта не катерами же возить…
Когда все кончилось, мы выходим вместе со Званцевым. По дороге он еще заканчивает разговор с монетодворскими. Похоже, что его заинтересовал их противозомбовый костюм, и он предлагает сделать пару таких же для команд зачистки домов в Кронштадте. По его словам, улицы города уже вполне безопасны, а вот с подъездами сложнее — при зачистках понесены крайне неприятные потери, тем более что сгоряча о бронировании чистильщиков не подумали. Возникли сразу две проблемы. С одной стороны, плотная толпа зомби, массой прущая вниз. Уничтожать ее на лестнице, бесспорно, трудно — передних сбивают, они валятся и катятся вниз по ступенькам, начинается куча-мала. Ну и риск соответствующий: рикошет от бетона, банальные укусы зомби, вульгарные ушибы и переломы. С другой стороны, возможна стремительная атака шустриков, отогревшихся в тепле. Метаморфов пока не встретили, но дело за малым — квартиры тоже надо будет проверять. Там-то как раз метаморфы наиболее вероятны.
Гномы ехидно спрашивают:
— Делать ли доспех из серебра? От нежити-то в самый раз.
Но морские волки предпочитают сталь.
— Разумеется, сталь, — говорит один из мастеров. — Из серебра, еще глядишь, монеты делать будем.
— Как — монеты? — искренне удивляется Званцев.
— Мы Монетный двор. А универсальный эквивалент обязательно потребуется. Не овцами же все считать или раковинками каури, как в старые времена…
— Надо же, — качает головой каптри, — и ведь верно…
На бумажные рубли и доллары сейчас уже вряд ли кто торговать будет…
— То-то и оно, — кивает в ответ гном.
Перед тем как откланяться, уже во дворе крепости, Званцев спрашивает меня, не хочу ли я освежить свои навыки в ампутационных мероприятиях. Моряки, оказывается, приволокли сюда пару «расписных» и хотят завтра в Адмиралтействе работать с приманкой при зачистке помещений. Но закидывать туда целиком труп накладно, поэтому решили отчекрыжить руки-ноги. Они и сами с этой работенкой справятся, но могут переуступить ее мне — в плане тренировки.
Вежливо отказываюсь — запасной пилы у меня нет, а мешать инструментарий трупный с инструментарием операционным еще со времен Игнация Земмельвейса не рекомендуется. К тому же расписные уже и окоченели, так что просто получается тупая тяжелая работа. Любой мясник справится лучше.
На том откланиваемся и идем спать…
Наши еще бодрствуют. Нас ждали и заодно подбирали новый ранг для Демидова. Тот сегодня страшно огорчил Андрея, и потому его чин понижается. Пока идет выбор между Негрильная Бибизяна и Озорной Рукожоп. Это после отсеивания унижающих честь и достоинство стажера, а также сугубо матерных эпитетов.
Удивляемся, чем это Великий Набиватель так провинился. Оказывается, стрельбу из воздушки он показал неплохую. А как дело дошло до пистолета, так все и началось. Как Андрей ни бился, стажер упрямо укладывал пистолет набок при стрельбе. Для любого стрелка, а тем более стрелка-инструктора, такое обращение с оружием — прямое оскорбление.
Это-то мне понятно: попасть в цель, держа пистолет плашмя, практически невозможно. Для негритянских разборок это годится отлично, чтоб показать неудержимые понты и не положить «бразза» в белый катафалк, но в нашем положении давать оружие такому стрелку — перевод патронов и возможность получить зомби с хорошо знакомым лицом.
Демидов чуть не плачет, но стойко отстаивает свою точку зрения, что это «реально кульно, по-пацански». Ему в неизвестно какой раз объясняют, что такая хватка не позволяет прицелиться толком, не позволяет корректировать стрельбу, исключает возможность хвата двумя руками, наконец, рассеивание пуль при такой дурной стрельбе идет по горизонтали, а не по вертикали, но это не действует. Тоже уперся.
Присваиваем ему чин Негрильная Бибизяна, причем Андрей еще и подчеркивает, что этот чин означает не то, что Демидов — негр, а то, что он обезьянничает у негров…
Перед тем как отбиться, звоню родителям. «Вызываемый вами абонент находится вне зоны действия сети!» Значит, начала разваливаться мобильная связь… Худо.
Звоню братцу. Братец в миноре. Это и понятно. К ним пришли еще три человека — две тетки и мужик с топором. Одна из теток укушена была и потом обернулась. Патронов теперь восемнадцать на все про все. Жратвы с собой новоприбывшие захватить не удосужились.
Сообщаю, что завтра в «послеобеденное время» доберемся до них. Это радует сидельцев — слышно, как братец передает новость и радостный шум в ответ. Единственное осложнение — установка места встречи. После короткого совета решаем, что оптимально подходит берег Финского залива — напротив Коттеджа, очень симпатичного здания, где с удовольствием отдыхали в свое время цари, а сейчас в нем музей. Ориентир знаком всем, так что не ошибемся. Попутно в разговор влезает Дмитрий: на случай если мобилы не будут работать, рекомендует воспользоваться милицейской рацией со второго милицейского «бобика». Мы вроде сможем поймать их сигнал своими приспособами…
Вот. Вроде все дела сделали…
Все. Отбой.
