Утро шестого дня Беды

Трезвон колоколов уже не так мешает, вроде бы привыкаю. Немудрено, на фронте под канонаду ухитрялись спать. Что мешает, так это сине-белые сполохи во дворе. Понятно — монетодворские дополнительно защищают окна в нашем автобусе с помощью сеток, полос железа и т. д. Поэтому спальня то и дело освещается от взблесков холодного света на потолке.

Спать на полу жестко, зато места много. Уже и привыкли вроде. Утром просыпаться легче — не залежишься…

На самом деле утром просыпаться не легче. Первыми совсем рано встают Николаич с Вовкой и отправляются принимать бронеавтобус. Естественно, Вовка спросонья на меня наступил, засранец. Почти сразу же вслед за этим является по мою душу Званцев. Приходится вставать, потому как дело важное и безотлагательное.

Перебираю в голове самые разные варианты событий, но Званцев не торопит, хотя и видно, что ему не терпится. Он, конечно, выдержанный человек, но мелкая мимика, неосознанные жесты и топтание на месте выдают его волнение. Впрочем, он терпит и ждет — даже разрешает зубы почистить и морду лица вымыть. Значит, никакого смертоубийства не произошло. Что ж тогда у него случилось? Видно же, что немного не в себе, но старается скрыть. Ага, как же, не на того напал, голубчик, видывали мы разные варианты человеческого поведения, очень разные.

Выкатываемся на площадь. Погодка вызывает ощущение «ну хоть мертвяки сегодня будут тоже примороженные». Глобальное потепление, ага… Это Питер, детка!

— Итак, что произошло, товарищ капитан третьего ранга?

— Вы вчера организовали спасение найденной в машине женщины с ребенком.

— Было такое. Но, по-моему, все прошло успешно.

— Куда как успешнее… Отогрели на груди, называется.

— Ничего не понимаю!

— Куда уж вам, лекарям. Дамочка была так благодарна спасителям, что, не откладывая дело в долгий ящик, тут же отдалась. Причем всем трем… Или четырем.

— Одновременно или по очереди?

— А какая разница?

— Огромная.

— Я не знаю… А в чем принципиальная разница?

— Как утверждают знатоки порно, одновременно гораздо сложнее и требует серьезной тренировки. А по очереди любая сможет…

— Тьфу! Кончайте шутить, мне сейчас не до шуток!

— Да успокойтесь вы, что такого страшного-то? Постоянно кто-то с кем-то этим занимается. Дело сугубо житейское.

— Но не с тремя же!

— Разумеется. Не всем так везет.

— Доктор!!!

— Ей-богу, не вижу никакой беды.

— А я вижу. Во-первых, неизвестно, кто она такая и что они могли на винт намотать. Во-вторых, мой задрал нос и дерзит теперь. А вы говорите!

— То есть вы хотите, чтобы я определил, больна она или нет?

— Это в первую очередь. И потом, она их старше и не должна себя так вести.

— Насчет ее болезней… Мне это не просто сделать. Обычно это строится на анализах, а в этом плане у нас тут швах. Могу порасспрашивать, конечно, но это никакой гарантии не даст. А уж мораль читать взрослой тетеньке мне совсем не с руки. И парни не дети уже. Тем более что все вроде по согласию.

— Ленька и мой балбес точно еще девственники… Были.

— И?

— Да не хочу я, чтоб они такую замуж брали! А такое бывает: попробовал впервые, да последний в очереди оказался! Потом все зубы скалят — флот же, все всё про всех знают.

— Но пока же нас на свадьбу не зовут.

— Когда позовут, поздно будет.

— Хорошо, вы хотите, чтоб я с нею поговорил?

— Да.

— Тогда поплыли. Или пошли?

— Пошли. Там еще есть несколько человек, которых неплохо бы посмотреть врачу…

Смотрю на грустное выражение глаз сурового каптри и решаю воздержаться от резвых ребячьих шуточек на тему «а что, с ними тоже кто-то переспал?». Мужик действительно волнуется, сына, конечно, любит до безобразия. А я давно замечал, что суровые и крутые мужчины зачастую показывают свою круть, поскольку внутренне неуверенны в себе. У каждого есть своя ахиллесова пята. Вот у Званцева это любовь к сыну.

У нашего ледового причала стоят два серых катера — те, которые принимали участие в десанте к Адмиралтейству и у которых осадка поменьше. К корме второго привязан небольшой открытый катерок.

Вот на этом катерке мы и уматываем к Дворцовой пристани.

По дороге Званцев сообщает, что у нескольких курсантов ушибы, вывихи и, возможно, переломы. На них желательно глянуть тоже.

Что ж не глянуть. Правда, в травматологии я несилен, да опять же рентген нужен, но и посмотреть полезно.

Несмотря на раннее время, публика вовсю корячится, растаскивая вручную автомобильную пробку на набережной, чтобы сделать заграждение качественнее. Что удивительно, много штатских. Показываю на них Званцеву.

— Это не преподаватели. Просто, когда все это началось, курсанты довольно много людей спасли — втащили их в Адмиралтейство.

— А, через закрытые двери на первом этаже?

— Нет, не дураки же они открывать дверь, когда там уже мертвецов толпа была, — старым курсантским способом. Общежитейским.

— Это как? Веревками?

— Откуда в общежитии веревки? Тем более в женском. На пожарных шлангах. Берется из пожарного ящика шланг от брандспойта, на конце завязывается петля. Спускается все это хозяйство вниз, вполне хватает с третьего этажа. Сначала девчонки сообща затягивают наверх того, кто помельче и немного весит, ну а дальше все проще. Так и тут.

— Откуда такое знание предмета?

— Старая курсантская технология. Внизу-то вахта не пускала.

— То есть мы тоже не совсем святые?

— Но я-то сначала уточнял, с кем дело иметь буду. А эти балбесы… да и СПИДа раньше не было.

Дальше осматриваю нескольких человек. У одного точно перелом правой руки — рука короче другой, здорово отекла и даже на глазок видно, что кисть руки подвывернута неестественно. У троих банальные, хотя и сильные ушибы. Еще у одного точно сломаны ребра — дышать ему больно, слышна при дыхании крепитация отломков, этакое щелкающее потрескивание, дышит часто и поверхностно; спал сидя, вставать из положения лежа оказалось очень больно. Видно, что гвозданулся парень сильно — гематома здоровенная, как раз над подозрительным местом.

Рекомендую обоих с переломами отправить в Кронштадт, а пока туго перетягиваю грудную клетку нестерильными бинтами. У второго немного подтягиваю повязку, поддерживающую согнутую в локте руку — кто-то наложил, но чуток неверно: рука должна быть согнута в локте под углом девяносто градусов. Теперь таблетки с темпалгином каждому. Все, транспортировку выдержат.

И приходит пора идти беседовать с бойкой спасенной.

Мальчишка чувствует себя отлично, но сейчас еще спит. Мама чувствует себя еще лучше, но уже бодрствует, вид имеет свежеумытый и веселый. Немножко комично то, что она сидит в накинутой шинели и тех же валенках. Этакий смазливый курсантик с чертенятами в голубых глазенках. Званцев предусмотрительно не появляется в поле зрения, но я уверен, что он неподалеку. Тут же крутится один из «обогревателей» — тот, которого звали вроде Ленькой. Выгоняю его безапелляционно.

— Итак, Рита, как вы себя чувствуете?

— Просто великолепно.

— Никаких жалоб?

— Медицинских — никаких. Честно, давно себя так великолепно не чувствовала.

— А немедицинские жалобы?

— Примчался рано утром офицер, он вроде отец одного из курсантов. Смотрел на меня страшными глазами.

— С чего бы это, а?

— А вы не в курсе?

— Не вполне. Хотя подозреваю, что знаю, о ком речь.

— Ну… Ребята, которые меня согревали… Они немного перевозбудились, и мне показалось, что… Одним словом, я решила их отблагодарить тем, чем могла. Вы меня осуждаете?

— Ну не то чтобы осуждаю…

— Знаете, доктор… Когда все это началось… Мы с Митей собрались быстро. Я схватила все, что под руку подвернулось: там, в машине, сумки остались, деньги, украшения мои, Митины игрушки, одежды немного. Еду взяли, какая была. Два пакета сока было и термос взяла с кофе. Хотела бутерброды порезать, но спешили, не стала. Потом в машине пришлось кусать от батона… и консервы остались… Я нож с собой не взяла. Не знаю почему, совсем голова дурная была. Зачем-то взяла фен. Сейчас не могу понять зачем. Тоже в машине лежит… Мы поехали… да я даже не пойму, куда я ехала. Лишь бы прочь из города. Куда угодно. Куда глаза глядят. Моя мама живет в Краснодаре, а я рванула зачем-то на север. Я не знаю зачем. Не могу объяснить. Мы испугались. Когда выбегали из подъезда, к нам пошел Васильев. Хороший дядька, помогал, если что в квартире ломалось. А туг я обомлела, как его увидела. Особенно глаза. Вы и сами знаете, что тут рассказывать.

Он к нам, а мы забежали с другой стороны, я сумки в салон закинула, про багажник даже думать некогда было. И как рванула! Он уже стал в стекло стучаться, а у самого руки объедены и пальцев не хватает. Я, как цыган, стартовала с визгом — дым от колес пошел, и горелой резиной даже в салоне пахло. Митя икать начал — не остановить. Если сейчас смотреть, я вела машину туда, где было посвободнее. На набережную выскочили — там затор на мосту, свернула вправо — и влипла как муха в липучку. Зажали сразу. Народ дерется, все орут, визжат. Кто-то даже стрелял, а нам и дверцу не открыть — только чуть-чуть можно приоткрыть, и в окно не вылезти — машины плотно подперли с боков.

Из соседней машины — черная такая, большая — мужик сначала матерился, что я ему дверью в борт колочу. Потом рассвирепел вконец — на его капоте люди дрались. Или ему машину стало жалко, или разозлился сильно — он явно не в себе был, — вдруг взял и пятилитровой бутылью с водой выбил ветровое стекло и полез наружу. Его сразу ножом пырнули. Наверное, в живот — он за живот держался, когда свалился прямо на нашу машину. Мы с Митей заткнули уши, накрылись пледом — так страшно было. Я думала, что уже страшнее не будет, плакали мы оба, у Мити истерика началась. А потом уснули, как под наркозом. Раз — и нет ничего. В момент. Проснулись — уже темнеет. И мужик этот на капоте у нас стоит. И глаза как у Васильева. А рядом еще несколько таких же. Я подумала, что надо фары выключить и мотор. Наверное, правильно. Выключила все. Он сначала стоял, потом сел. А потом лег на капоте и в клубок свернулся. Наверное, грелся — капот теплый был. А мы пошевельнуться боялись, сидели тихо, тихо. Спрятались опять под плед, и я Мите тихонько сказки рассказывала, потом поплакали и не заметили, как уснули. Проснулись оттого, что замерзли очень. Мужик с капота ушел, и других тоже было не видно. Но темно — не понять что где. Фонари светят, а у нас стекла запотели — не протереть даже толком. Вылезти из машины — надо стекло разбивать. А куда бежать? Мы же видели, когда ехали, сколько мертвых уже на улицах было. Да и Митя долго бежать не может, он еще маленький. И я его тащить на руках долго не смогу — он уже большой для этого. А главное — некуда нам бежать.

Включила фары, а все мертвецы тут, рядом. Моментально выключила свет. Потом у нас зуб на зуб уже не попадал — включила печку. Мужик опять пришел на капоте лежать, но нам уже было все равно. Протопила немного. Опять укрылись пледом и уснули. Выбралась из-под пледа, когда проснулась, и чуть не заорала — мужик лицом в ветровое стекло уперся и на нас смотрит. Мы опять спрятались. Он сначала в стекло руками стучал. Я больше всего боялась, что он их в кулаки сожмет или ногой ударит. Он здоровый такой был, словно из братков, но он не догадался. Так ладонями и шлепал, и все реже и реже. Видимо, остывал тоже.

Погода тогда была очень холодная. Мы сидели сколько сил хватило. А потом рядом крик какой-то был. Я так думаю, что кроме нас в машинах еще людей было много, только мы одетые были тепло, плед у меня всегда шерстяной в салоне лежал — мы все же не так сильно мерзли, как другие. А ведь многие ехали легко одетыми — не в тулупе же на санях, а в комфортабельном авто. Тот мужик, что у нас на капоте сидел, в одном джемпере светлом выскочил… Я думаю, что кто-то не выдержал холода и выскочил из машины. Потом несколько раз такое видели. Почти все там и остались — замерзшие-то бегают плохо. А мертвецов уже было много. Совсем близко от нас какой-то пожилой мужчина в боковое окошко стал вылезать и застрял. Ой, как он кричал, как кричал! А они его ели. Потом прекратил кричать — и мертвецы минут через десять от него отошли. А он стал возиться, но так из окошка и не вылез. Наш сосед туда тоже отправился и, на наше счастье, застрял там ногой между машин. Не знаю, как это ему повезло, но выдернуть ногу ума не хватило, потопырился, потопырился и потом стоял неподвижно, столбиком. В общем, оставалось помирать. Единственное, что радовало, — в Петропавловке часы били и колокола, а когда в двенадцать пушка бахнула, мы страшно обрадовались: значит, люди живые еще есть, раз пушка стреляет. Это нас и поддерживало.

Ночь зубами постучали, спали от холода как пунктиром. К утру не выдержала — опять машину прогрела. Тут нам гораздо легче стало. Во-первых, мы до сумок смогли добраться, и я на Митю напялила все, что у меня было. Читала, что главное, чтоб одежда была многослойной — от холода защищает. А себе я, оказывается, набрала летних платьев и футболок. И купальники взяла. Тоже не пойму зачем. Во-вторых, пить хотелось ужасно — и мы попили. Погрызли что было из еды. Ну немного было, да и то все постное и диетическое. Оливки вот съели — у них на крышке петелька такая, открыть легко. Батон был с отрубями. Хлебцы, еще всякое такое же. Я тогда очень пожалела, что у меня в холодильнике сала не было. По такой погоде первая еда была бы. Хотя она не постная, грех вроде в пост такую есть, а сейчас вроде ж пост. Но все равно сразу легче стало. Даже от такой еды. В-третьих, бутыль пятилитровая с водой, которою сосед себе, на беду, стекло выбил, рядом оказалась. И я смогла ее в окошко втянуть, хотя два ногтя сломала, пока ее вцарапывала. И поставила так, чтоб ее обогревало, когда печка включена.

Потом пили два дня теплую водичку, вкусно было очень. А людей в других машинах я видела, но через три дня уже все они были мертвые. Кто пытался распихать другие машины и вырваться, кто кричал, звал на помощь. Мне повезло — я только заправилась и не успела пожечь. Начнись все это парой дней раньше, оказалась бы без бензина. А так я все-таки печкой салон грела. Ненадолго, но помогало. В туалет ходить было очень сложно. Но приспособились: сзади, за водительским креслом, в пакетик — и в окошко. Запах, конечно, был, но что ж поделать… И кофе, конечно, зря пили… Не стоит его на морозе пить…

Последние сутки дрожали как цуцики, поняли, что все — конец. И стало все равно. А утром вдруг шум, ракеты, огни! Мне уже глаза не разлепить, кое-как смотрю — матросы бегут. И один на меня посмотрел — глазами в глаза. Не знаю, что его толкнуло? И к нам! И все, не помню больше ничего. Очнулась — руки-ноги в простынях замотаны, лежу в обнимку с парнем голая, и на нем одни трусики. Сверху тяжелое что-то, сзади тоже кто-то горячий навалился. Спрашиваю: «Митя, где Митя?» — «Все в полном порядке, спит твой Митя, чаю чайник выдул и дрыхнет». — Знаете, так хорошо стало, ну не сказать, как хорошо. Как на свадьбе! Зря смеетесь, мужчины этого не поймут никогда, они на свадьбах кислые сидят, не их это праздник! А мне тот, который сзади привалился: «Да что ты, Рита, плачешь, все ж хорошо!» — А я ему: «Потому и плачу! От радости!» — «Черт вас, женщин, разберет», — говорит. А как ему объяснишь? Я даже не подумала, что и пахнет от меня жутко, и зубы не чистила несколько дней, и некрасивая, небось помятая вся и… ну что говорить… Второй раз родились…

Помолчали. Что я ей должен сказать? Пока, думаю, она берет инициативу в свои руки.

— Знаете, мужчинам трудно скрыть свое хотение. — Лукаво улыбается. — А у ребят было даже не желание, а уж точно — Хотение. Немалых размеров и весьма твердое. И у меня последние полгода ни одного мужчины не было. Вот положа руку на сердце, если бы вам спасли жизнь три красивые спортивные девчонки, текущие от желания с вами поласкаться, вы бы устояли?

— Боюсь, что не устоял бы…

— А я и вовсе слабая женщина.

— Слабые женщины не выживают в таких условиях.

— Если бы я была одна, тоже не выжила бы. Но я была с Митей. И мне никак нельзя было помереть. Никак нельзя.

— Не боитесь, что могли чего-нибудь от курсантеров подцепить? Или зачать от них же?

— Нет, не боюсь. Я теперь еще долго ничего бояться не буду. А мальчики… Вы знаете, я ведь у них первая была. Так что вряд ли они больны. Ну а зачать… От таких почему бы не зачать? — Опять лукаво улыбается. — Зря поторопилась силикон ставить, наверное, — кормить мешать будет.

— Извлечь его невелика проблема. А к курсантерам меня вызывать не будут? У вас все в порядке?

— Думаю, что в порядке. Я два года как донор. Там серьезно проверяли. И, кроме того, обследовалась… так что тут вы можете не беспокоиться.

— Ну и славно. Кажется, так должен говорить хрестоматийный добрый доктор в конце нравоучительной беседы?

— В конце беседы я бы хотела сказать вам большущее спасибо. И за себя, и за Митю.

— Пожалуйста.

— И я постараюсь при первой же возможности отблагодарить вас.

— Как курсантиков?

— Думаю, что иначе. — Опять улыбается. — Ведь у вас-то хотения особого не видно. Да и устраивать такие безобразия ежедневно… Но я надеюсь, что смогу оказаться полезной в чем другом. Не последний же день живем.

— Да уж, давайте постараемся. Митю смотреть не буду. На первый взгляд у него все в порядке. Но если что будет беспокоить, я в Петропавловке.

— Спасибо. Я надеюсь, увидимся!

— Всего хорошего! Конечно, увидимся. Питер и раньше был большой деревней, а уж сейчас-то…

Званцев стоит неподалеку. В глазах вопрос.

— Все в порядке, если она не привирает. Она донор, их действительно проверяют.

— Могла и соврать.

— Могла. А зачем? Чтоб ее потом в мешок да в воду? Сомневаюсь.

— Если только так.

— Я вас отлично понимаю. Но если интересует мое мнение, то, что произошло, далеко не самое худшее, что может быть. Ситуация и впрямь эксквизитная, но ничего ужасного не вижу. Ваши три мушкетера…

— Это вы о ком?

— О приятелях вашего сына.

— Ненавижу этих книжных героев. И ребята, к счастью, на этих дурацких мушкетеров не похожи совершенно.

— Ладно, пес с ними, с мушкетерами. Как ваши ребята отнеслись к происшедшему?

— Гордятся. Не знают, как эту проходимку еще ублажить. Все ее шмотки постирали.

— Тогда тем более хорошо, что они относятся к первой группе мужчин. Это радует.

— Что за классификация?

— Моя собственная. По отношению мужчин к женщинам после полового акта.

— Уточните?

— Пожалуйста! Первая группа мужчин после акта испытывает благодарность к женщине за полученное удовольствие. Вторая испытывает ненависть и презрение к этой шлюхе, которая добровольно дала, потому как общеизвестно, что порядочные женщины испытывают к этому мерзкому занятию отвращение и поиметь порядочную женщину можно только усыпив, оглушив, связав их, ну или с мертвого тела наконец, как говорил один киношный герой. А третья группа ничего не испытывает к женщинам, потому как эта третья группа — гомосеки.

— Разве что по вашей классификации…

— А что вас так бесит в трех мушкетерах?

— Бэгэродство! Уж такие люди чести… Они дворяне, вроде как офицеры привилегированной роты самого короля. Считают себя оскорбленными, если кто чихнул или зевнул в радиусе ста метров от их персон. Дуэли, дуэли… Но при этом делают все, чтоб их патрону наставили рога, да не кто иной, как английский герцог, враг Франции номер один… И какая у этих ублюдков честь? Да их повесить мало, вместе с их командиром… А люди ими уже считай сто лет восхищаются…

— Надо же… А я как-то и не задумывался… Действительно.

— И никто не задумывается. Раз в книге пишут, то и герой. Ладно, пошли, вам еще к выезду готовиться…

Выезд намечается непростой, и потому сумку надо собрать с запасом. Самое простое — набрать перевязочных материалов вдвое больше. Так вроде перед боем делали медики в Великую Отечественную. У нас не должно быть перестрелки — не с кем, но запас карман не тянет.

Завтракаем на скорую руку — и пора на утренний сбор.

Пока идем, Николаич подает идею взять с собой и медсестричку с пистолетом.

Удивляюсь такому предложению, тем более что семья Овчинникова — четыре человека. Особой битвы не ожидается, если будут еще спасенные — все же не лазарет. А так получается цельная врачебно-сестринская бригада.

— Слышали такое выражение «бутылочное горло»?

— Ну да. В смысле узкое место, где затор получается?

— Получается, так. В медицине ведь такое тоже есть?

— Полно! Вон в «Норд-Осте» вроде все ресурсы столицы были подготовлены. А на важнейшем участке первичной сортировки ни одного медика не оказалось — и этим занимались спецназовцы. А у них другая профессия. Ждали-то взрыва, медиков оттянули на безопасное расстояние. А вместо взрыва — газ. Эвакуация поэтому тоже пошла через пень-колоду… И вместо того чтобы разбросать пострадавших по нескольким больницам, всех направили в Градскую. Там тоже петлю подвоза не организовали, не выдвинули к воротам пункт приема пораженных, вот во двор и набилось в очередь триста «скорых», получился неслыханно длинный и сложный рукав переноса пострадавших. Результат: больше сотни потеряли… Так что рассказывать-то можно долго.

— Ну и хорошо.

— Да мне-то только легче. Тем более что толковая она, опытная. Не вижу причины спорить. Если согласится, конечно.

— А что ей еще остается?

…Сегодня утреннее собрание начинается по-военному точно: ровно в 9.02. Чай явно становится традицией — и отлично. Не успеваем хлебнуть по глотку, как воспаряет наш импозантный мэтр и прочувственно, как ведущий церемонию в крематории, говорит о том, что вчера погиб смертью храбрых наш соратник и мы должны почтить его память…

Овчинников, не удержавшись от тонкой усмешки, заявляет, что память мы уже почтили — еще вчера. За исключением тех, кто не соизволил.

Мэтр возмущенно отвечает, что ему никто не сообщил.

— Разумеется. Отговорки своей лени и невнимательности можно всегда найти. Тем не менее мы уже почтили память своего товарища, и вы с этим опоздали. О том, что вы убываете в Кронштадт, тоже не знаете?

— С какой стати я должен туда отбывать?

— Объединенным командованием вы назначены переводчиком в команду мортусов.

— Что это все означает?

— Тридцать итальянок-феминисток приступают к работе в качестве вспомогательной похоронной команды. Вы назначаетесь к ним переводчиком.

— Никогда не поверю, что они вызвались это делать добровольно! Это грубейший произвол! Они иностранные гражданки. И даже если они все свихнулись, я не собираюсь быть у этих могильщиц переводчиком!

— Знаете, вашего согласия никто и не спрашивает. В соответствии с законом РФ «Об обороне» в случае чрезвычайной ситуации я, как старший воинский начальник, имею право мобилизовать для выполнения насущных нужд любого. Вот вы как раз тот самый любой.

— А если я не подчинюсь?

— Вам разъяснить, что такое «неисполнение приказа в военное время»?

— Никто не объявлял, что у нас сейчас военное положение! И я не военнообязанный!

— У нас сейчас военное положение. Можете ли вы это опровергнуть?

— Могу!

— Нет, не можете. А я могу отдать приказ выкинуть вас за ворота. Михайлов, твои люди выполнят этот приказ или нет?

— Выполнят, причем с удовольствием. Нам тут дармоеды ни к чему, каждый килограмм еды не из воздуха берется.

— Я буду жаловаться!!! Вам это с рук не сойдет!!!

— Разумеется. Вот сейчас отбывает «Треска». Получите командировочное удостоверение у моего секретаря — и езжайте. Да, кстати, итальянки еще не в курсе, что они добровольно взялись за работу похоронной команды. Вам вменяется в обязанность их убедить, как говорилось ранее, проявить высокую сознательность.

— Это тем более возмутительно!!!

— С завтрашнего дня вводится карточная система на территории острова Котлин. Так что либо вы и ваши феминистки начинаете работать и получать рабочую карточку, либо у вас будут карточки иждивенцев… А, я забыл, что ваши предки во время войны служили на Шестнадцатом Украинском фронте, защищали Ташкент, и наши питерские нюансы вам незнакомы… Говоря проще, лучше вам убедить итальянок.

— Я…

— Михайлов, покажи сеньору переводчику дорогу к «Треске»!

Мы и раньше знали, что Михайлов может быть грубым, так что дальнейшее не удивило. Собственно, все уже описано Гашеком в эпизоде общения сапера Водички и венгра Каконя. Разве что Михайлов еще вернулся взять бумажку командировочного удостоверения…

Особенно веселиться Овчинников не дал, и собрание покатило по рельсам.

У меня информации негусто — сообщаю количество пациентов, отмечаю обострение хронических болезней и прошу тех, кто еще не взял витамины, получить их. Под занавес показываю косынку — эта из натовских запасов, черт ее знает, как к нам попала. Треугольный кусок особо прочной чисто синтетической ткани, знакомый многим нашим людям (тем, кто постарше, — как женский платок, кто помладше — как бандана). Только эта штука поболе банданы.

Михайлов тут же встревает с требованием провести занятия с личным составом по применению этой косынки. Овчинников выносит вердикт, и я себя поздравляю с тем, что любой, кто забыл армейское правило номер раз — инициатива наказуема! — получает головную боль. Теперь надо будет и занятия проводить. Правда, я могу схитрить, выполнив армейское правило нумер два — ничего не делай сам, если есть толковый зам.

Обучу медсестер, а они пускай передадут далее.

Николаич сообщает о том, что есть подозрения: возможно, зомби начали маскироваться и прятаться. Это еще не вполне достоверно, но иметь в виду стоит всем.

Хранитель выглядит измотанным, но рапортует достаточно бодро: было две тысячи восемьсот семьдесят человек, пришло и доставлено иными путями двести одиннадцать, эвакуировано восемьсот сорок четыре человека. Таким образом, на довольствии две тысячи двести тридцать семь человек. Продовольствием обеспечены в нормальных объемах, угрозы голода пока нет, но питание все консервированное — из флотских запасов, поэтому любое поступление более свежих продуктов — особенно овощей, фруктов и так далее — приветствуется. Также ведутся работы по благоустройству территории. В не подготовленных к проживанию помещениях уже никто не размещается, но, разумеется, и комфорта особенного нет. Из Кронштадта доставили ДДП — мобильную душевую установку на автомобильном прицепе. Если все будет в порядке, то с завтрашнего дня будет работать баня. Это встречается радостным гулом. Раздаются вопросы:

— Где будет баня?

Отвечает:

— В районе Государева бастиона. Ванна-кухня уже не так потребна, как в первые дни, когда у нас надо было кормить четыре тысячи человек. Поэтому она перейдет на обогрев воды — ДДП маломощна и одна не управится. Возникает проблема с дровами, есть мысль добыть дрова в зоосаде — там спилили много деревьев, так что этим можно воспользоваться. Но упирается в недостаток грузового транспорта. Нужны грузовики.

Начвор краток и лапидарен, как древний спартанец. Сообщает, что теперь на вооружении в крепости есть шесть бесшумных АК с боезапасом. Ага, вычитаем наши три ПБС, получаем еще три добытых в недрах Артмузея. И АК откуда-то взялись…

Работа по приведению в боеготовность ДП пока приостановлена из-за переключения на производство защитных костюмов.

Выступление Михайлова пестрит паузами. Надо полагать, это результат включения внутреннего цензора. Речь идет о том самом вчерашнем выступлении недовольных. Выглядит забавно:

— Работать… не хотят… видите ли… а претензий вагон с маленькой тележкой!

— Но может, там есть профессионалы, которых мы не можем здесь обеспечить работой? Программисты, атомщики?

— Ага!.. Программисты!.. Языком они работники!.. Руками ничего не умеют. Принципиально.

— Но ты ж им давал сроку сутки — определиться.

— Давал. Жду, как они… придут. Беда-то в том… что те, кто бузил и подбивал… не придут. Они за спинками привыкли… сидеть. А придут дурни мать которых… не научила в детстве думать…!

— На здоровье. Глядишь, кто другой умнее станет.

— Возражаю! Эти кретины там так нагадят, что потом не расхлебать будет.

Это Николаич голос подал.

— Да много ли беды от десяти идиотов? — хмыкает Михайлов.

— И от одного беды может быть столько, что потом ротой не расхлебать.

— Мы за ними присмотрим. Пока будем дрова собирать, охрана и приглядит.

— Ага. Они частью сдохнут, частью сбегут. Попутно устроят гажу мазелиновую, походя… — упирается Николаич.

— Так что нам, заградотряды выставлять? — недовольно спрашивает Овчинников.

— Неплохо было б. Потому как в обязанностях заградотрядов было и не допускать малолетних романтиков на фронт.

— А что прикажете — работать они не хотят и не умеют. В гарнизон идти или еще как-либо служить — свободолюбивы слишком. А кушать хочется вкусно и обильно. И? — иронично вопрошает комендант.

— Что — и? Но посылать их в дело… Это ж не в компьютерные стрелялки играть, — по-прежнему невозмутимо парирует Николаич.

— Раз у тебя нет ничего внятного, то поступаем, как запланировано.

— Ну хотя бы баб детородного возраста не пущать и парней лет до двадцати пяти, — дергает меня за язык враг рода человеческого.

— Вот-вот, доктор, это и есть фошизьм — ограничение свободы воли, действий и упор на чисто биологические элементы в противовес духовному, — менторски ставит меня на место неожиданным предложением Николаич.

— И расписки возьмите хотя бы. Типа: в случае моих неудачных действий, поставивших под угрозу чужие жизни, отвечаю жопой.

— Это как так?

— А пятьдесят палок по тупой заднице, чтоб голова лучше думала, — схватывает на лету идею своего дружка Петр Петрович.

— Да ты, Михайлов, еще хуже сатрап… Нет уж, предупредим, расписки, пожалуй, пусть пишут, но без палок и ограничений. Нагадят разок себе в штаны — потише себя станут вести. А то доиграемся до эсэров и анархистов… Хотят свободы — пусть получат, — ставит точку начальство.

Начарт сухо сообщает, что у него без изменений. Отремонтировали станки у старинных орудий. Людей для выезда выделил. Все в штатном режиме.

Званцев тоже краток: доставлен груз из бракованных сигнальных патронов — вышел срок годности и, видимо, хранились нелучшим образом. Картонные гильзы раздуло как раз там, где размещается таблетка. По его мнению, можно эти боеприпасы утилизировать — таблетки ракет использовать при зачистке в подъездах, а порох дымный отдать начарту.

Сапер торопится и потому тоже очень кратко информирует: сегодня при поддержке гарнизона и патрулей комендантской службы взялись за раскулачивание стройки напротив «Летучего голландца». Нашли четырех живых строителей и живого сторожа, они заперлись в балке и теперь активно вывозят с территории стройматериалы. Много железных конструкций, бетонных блоков, а главное — есть строительная техника на ходу, что особенно ценно. Просит извинить, надо идти, поскольку свой глаз — алмаз.

Последней говорит дама из Монетного двора. Из колец и перстней сделали четыре перчатки на левую руку. Показывает одну из них. Очень что-то знакомое… Точно, была такая мода у богемы — на каждую фалангу пальца по перстню, перстни сочленены друг с другом, и получается такой залихватский напалечник из ажурного металла. А монетодворские еще и со вкусом это все сделали плюс добавили наладонники, не позволяющие укусить ребро и тыл ладони. Красиво сделано, и укус такая боевая рукавичка выдержит. Опять же краги укреплены металлом. Блестит со страшной силой, но явно не серебро. Перчатки передает Овчинникову. Причем вид у дамы такой, словно герцогиня снизошла к дежурному, нет, не к лакею, но и не к герцогу.

Овчинников подводит итог:

— Бронегруппа из двух БРДМ с автобусом выдвигается по маршруту Сытный рынок — Финляндский вокзал — Калининская площадь — проспект Металлистов. По возможности следует держаться у Невы, тогда возможна поддержка с воды — катер со стрелками будет сопровождать. «Хивусы» подойдут через два часа, в случае нештатной ситуации помогут организовать эвакуацию.

Задача: разведка обстановки. Уточнение возможности получения матсредств и продуктов. Поиски подходящей техники — в первую очередь грузовой. Вывоз обнаруженных спасенных. В состав группы будут дополнительно включены автоматчики из гарнизона и три свободных водителя. В случае обнаружения подходящей техники таковая будет присоединена к колонне.

Вопросы?

— У меня на периметр и людей, считай, не останется — одна группа на стройке, другая в зоопарке, третья с разведкой, — отмечает Охрименко.

— Комендантские помогут.

— Так и их не полк… А мои еще и баню оборудуют. Саперы-то все на стройку, считай, побиглы.

Мне кажется, что Охрименко нудит по старой армейской привычке: если уж припахали, так хоть выцыганить что полезное взамен, пока начальство в тебе нуждается. Но Овчинников сам не лыком шит. Та же старая школа, так что отвечает начарту хитрым взглядом и заканчивает собрание.

По дороге встречаюсь с медсестрой Надеждой. Собственно говоря, она уже идет с сумкой к автобусу, так что приглашение сугубо формальное. Признаётся, что устала сидеть взаперти, — проехаться посмотреть, что в городе творится, очень охота.

У автобуса крутятся несколько человек, включая Вовку. Проверяют технику перед выездом. Спрашиваю Надежду, завтракала ли. Отвечает, что да, все нормально.

Бегу завтракать сам. Пока перекусываем какими-то паштетами в мягких баночках из толстой фольги с теми же хлебцами, Дарья говорит, что кончились картошка и лук. Раз мы едем на рынок, то, может, спроворим и для себя?

— А жизнь-то налаживается, — хмыкает Ильяс. — Мужички на рынок собрались, заодно картошки прикупить. Впору список написать, как моя мне всегда пишет: не помню больше двух покупок…

— Налаживается, налаживается. Михайлов жалился, что в каждом закутке любовь крутят. Нашу кассиршу подловили вчера с патрульным.

— Какую кассиршу? — подпрыгивает вологодский Серега.

— А, заволновался, — ухмыляется Николаич, — нашу, я ж сказал, а не твою. Милку поймали. Ведь вроде весна, март. Положено любовь крутить.

— Милку? Так она как кошка, только март у нее круглогодичный.

— Кстати, а куда кошка Мурка делась? Я ее давно не видел.

— Да никуда не делась, только теперь она все время у рыболовов трется. Оказывается, она рыбу свежую любит. А может, фенолы с бензолами в свежей рыбе. Но теперь она все время с этими рыбаками.

— Как же она босыми лапками на льду?

— Ага, щщазз, будет она на льду сидеть — ее рыбаки на коленки пускают. Так вместе на поплавок и смотрят.

— Ладно, спасибо, хозяйка. Гоп-гоп, пора, ребята.

Обвешанные оружием, мужики спускаются во двор. Николаича что-то беспокоит, и потому каждый тащит по три ствола с боеприпасами — пистолет, дробовик и ППС. У снайпера Ильяса СВТ. Андрей остается в расположении. Я уже убедился, что ему нож острый подниматься по лестницам, к тому же он пообещал Демидова довести до качественной стрельбы и даже поспорил с Вовкой на шоколадку.

Демидов, он же Негрильная Бибизяна, встречает нас у машины. Он довольно громко и почему-то страшно гнусаво распевает какую-то очередную шнягу из шансона. Прислушиваюсь поневоле.

— Я себодая дачебал с дебушкой дубибаю…

— У тебя что, насморк?

— Ты че! Это такая пацанская песня.

— А! Я-до дубал, чдо у дебя дасборг — от либодада.

— Какого еще лимонада?

— Из чибодада. Дашел чибодад с дибодадом — и дасборг!

— Прикалываешься?

— Еще чего. Прикол — это злая шуточка над зэком-новичком в камере. А я просто шучу.

— Эта, а зачем шутят над новичком?

— А посмотреть, как он ориентируется в ситуации. Пролопушит — будет ему худо.

— Вон как… Тебе магазины набить надо?

— Не, спасибо. У тебя сегодня и так работы куча будет.

— Это какой? Ракеты потрошить?

— Ага.

— А мы уже! Николаич сказанул — мы полста зачинок и надыбали.

— Каких зачинок?

— А во! — Демидов вытягивает из кармана куртки грубо отрезанную верхнюю половину патрона от сигналки с примотанными скотчем к донцу ракеты спичками.

— И работает?

— А то! Кинуть?

— Тут же кругом люди и машины, подпалишь кого!

— Да лана, я ж не тупарь, усекаю.

— Ну ладно, уже зовут, счастливо оставаться!

— Зря меня не взяли!

— Еще наездишься!..

В автобусе неожиданно много народу, снаружи и не разглядел. Окна никто не мыл, — видно, сочли, что такое тонирование рубероидом меньше привлекает внимание. Поверх наварили сеток и полос. Тут эстетики никакой — сделано грубовато, но вроде бы надежно.

Вид у обычного китайского автобусика стал каким-то постапокалипсическим, голливудским, в решетках и грубых подпалинах от сварки… Здороваюсь с мужиками: если нам повезет, то они вернутся на грузовиках. За руль устраивается Вовка. БРДМ сегодня ведут в дело мужики из Артмузея, которые их чинил и. На головном бронике покатят Николаич и Сергей — за пулеметом, второй примет в себя Ильяса с винтовкой в жестком крепеже башенки и Сашу. Проверка работы раций. Работают. Даже у меня, хотя я с этой бесовской техникой не очень-то дружу.

А вот Дима-опер устраивается на переднем сиденье рядом с Вовкой. Мужичок, которого он согнал, бухтит, но затыкается, когда ему в понятной и доходчивой форме объясняют, что стрелок спереди полезнее второго водятла. К тому же Дима знает этот район — и тир тоже сугубо его наводка.

Автобус выкатывает из ворот, забирается на горбатый Кронверкский мост — и останавливается перед разворошенным муравейником. Саперы развернулись во всю мощь, мало того, сейчас в их игрищах участвует здоровенный гусеничный кран. Видимо, решили узел обороны моста сделать циклопичным. Подозреваю, что как только вычерпают запасы бензоколонки, так и отодвинут там оборону. Да и Иоанновский мост, скорее всего, разберут. Пока холодно и зомби еще не прут к реке, а потеплеет — не удержим.

Вовка бубнит в свою «рацею». Стоим, ждем. Пока стоим, звоню братцу. Отзывается сразу — говорит, что чем дальше, тем хуже. Зомби стало больше, мало того, идет вспышками какая-то пальба, причем Миха и его отец как-то очень насторожились от этого, объяснить не могут почему, но сильно встревожились. Характер стрельбы истерический, по их мнению, и очень похож на перестрелку. Не было печали! Договариваемся ориентировочно на два часа. К тому времени мы должны уже быть напротив Коттеджа. Дима обещал наладить связь. Но тут проблема — водятел машины сам в рациях ни бум-бум. Передаю оперу трубку, и они там бурно о чем-то переговариваются. Причем я с трудом понимаю едва ли не каждое третье (в лучшем случае) слово.

Трогаемся. Оказывается, за разговором не заметил подхода «колонны» бронетехники. Маленькая такая колонна. Первая машина выглядит по-боевому, а вот вторая непривычна глазу — из башенки торчит СВТ, что как-то странно.

Пробравшись через саперное буйство, наша техника, вместо того чтоб идти по асфальту Кронверкского проспекта, сворачивает на аллеи Александровского сада. Дима, повернувшись, объясняет: надо проверить проходимость, глянуть, много ли зомби у ограды зоопарка и в парке, и, чем черт не шутит, возникла идея нарастить в будущем ограду парка и оттяпать себе еще кусок территории. Под огороды, например. Сейчас, разумеется, это не получится, а вот зимой, глядишь, и выйдет. Ну да, картошка-то с луком у нас уже кончилась…

В грязные стекла черт-те что успеешь разглядеть. Но что радует — мало тут зомби. Не такая толпень, как на Невском. Вываливаемся из входа в парк на Сытнинскую площадь.

Теперь смотреть в оба. До этого на инструктаже растолковали, что Г-образное здание ИТМО с красивой башенкой огораживает площадь с двух сторон. Охватывает оно и территорию рынка. Сам рынок — здоровенный центральный корпус с различной жратвой, в одном конце овощи и молочное, а в другом рыба и, к сожалению, мясо. Значит, там живчики как минимум. Еще есть павильоны со шмотками и всякой всячиной. А с противоположных ИТМО сторон тоже буквой «Г» стоят в ряд киоски с продуктами. Еще просили присмотреться к магазину парфюмерии и иметь в виду колледж, — может, там кто живой. Проезжаем мимо запертых ворот на рынок. Следующие открыты настежь. На углу автобус останавливается, а броники проезжают дальше. Неплохо так проезжают — дымина из их выхлопных не валит. Значит, еще поездят.

Вовка поворачивается и говорит:

— Вполне возможно зачистить. Нашли «газель» и «бычок» в рабочем состоянии. Николаич говорит: один фургон с приманкой — и с зомби можно разобраться за несколько часов.

— Беда только в том, что у нас нет тут фургона-ловушки. Его еще сделать надо.

— Это да…

— М-да, картошкой мы сегодня вряд ли разживемся.

— Точно не сможем…

К глубокому сожалению, никаких признаков наличия живых людей никто из нас не находит, как ни внимательно мы смотрим.

Сзади появляются БРДМ, объехавшие квартал. Пристраиваемся им в хвост. На квадратной Австрийской площади головной броник сворачивает вправо, и по сравнительно пустому Каменноостровскому проспекту катим к Неве, заодно отмечая большое количество мертвяков без обуви — ну да, тут же центральная мечеть…

Ближе к Неве и зомби почти нет. Единицы в поле… Сооруженный стараниями саперов забор у бензоколонки со стороны выглядит жидковато…

Набережная. Справа сидят невозмутимые ши-цза. Тут машин не то чтоб много, но стоят они как-то кучками. В одной такой кучке увяз вполне приличный с виду мебельный фургончик — «зилок». Рядом с ним встает вторая БРДМ, первая отходит ближе к парапету набережной. Ворочают башенками. Но ни со стороны ресторана «Дворянское гнездо», ни со стороны Домика Петра Первого, ни даже от резиденции представителя президента к нам не идут зомби и не бегут живые. Тишь да гладь.

— Первая группа, на выход, — говорит Вовка, отняв от уха рацию. — Водитель фургона в кабине, ключи, стало быть, на месте.

Осторожно и аккуратно из автобуса выходят четыре человека. Вовка, опустив стекло в своей дверце, пристраивает ППС. Упускаю момент, когда в бээрдэмках открываются лючки и оттуда высовываются наши люди. Буднично хлопает несколько выстрелов. Те зомби, что были рядом — грязные, медленные и какие-то несчастные с виду, — покорно ложатся. Остается только водитель фургончика — видно, как он ерзает в кабине.

С ним справляются и без нашей помощи. Один из четверки открывает дверь кабины, и вылезшего оттуда водителя в три пистолета кладут на месте. Ключи и впрямь оказываются в замке, только вот бензина в машине нет и, похоже, аккумулятор скис.

Слава богу, аккумулятор в запасе есть, его тут же ставят, в бак заливают канистру из трех висевших на БРДМ, и двое из четверых садятся в кабину фургона, а двое возвращаются к нам.

Трогаемся дальше, только вид спереди теперь закрывает фургон… Смотрю на Неву — там и впрямь, то отставая, то выдвигаясь вперед, болтается уже знакомый катер. Приятно, что уж…

— А что это за китайские собаки там стояли? — спрашивает вслух один из вылезавших.

— Это не собаки, это ши-цза. Ши-цза не собаки, а полульвы-полулягушки. У правого — он самец — под лапой жемчужина, у левой — самки — детеныш. Сто лет уже тут стоят, — замечает Дмитрий. — Их ставил и в древнем Китае у храмов и кладбищ, чтобы охраняли вечный покой усопших владык.

— Ага, как и сфинксы у Академии… Тоже покой фараонов должны были охранять.

— Да уж, тут теперь им самое место, кладбище с гуями охранять…

— Чего-чего?

— Гуй — это у китайцев демон-оборотень, дух умершего грешника.

— Гламурненько!

— И к месту. А как звучит! Вот вам гуй! Нигуянет! Гуево! Негуево!

— Огуели! Гуями обложили!

— С гуя рухнул!

— Ни гуя, ни гуя — а потом гуяк!.. И гуюшки, гуюшки…

— На гуя до гуя нагуярили?! Выгуяривайте к гуям! На гуя выгуяривать? Загуяривайте на гуй!

— Все! Принято на вооружение!

Пока трепались, проскочили мимо Нахимовского училища, где замерли в затишке пятеро пацанов в форменках; мимо «Авроры». Ползем медленно. Передняя БРДМ расчищает дорогу, распихивая в стороны стоящие как попало автомобили.

— В Нахимовском тож никого живых не видно.

— Их тут с первого дня уже нету.

— Как так?

— А клешники тогда еще тут десант выкинули, и всех пацанов, кто еще был жив, тут же под прикрытием десанта и вывезли. МЧС тогда им помогали на своих галошах, как раз и заметили, что в крепости люди. Мимо шли и попали под полуденный выстрел.

— Небось сразу догадались!

— Догадаешься тут…

Проходим по Сампсоньевскому мосту. Мертвецов становится заметно, и сильно заметно больше. Немудрено — шесть больниц, куча школ. А у нас с 1930-х годов всегда рядом с больницами размещали школы и гостиницы, чтобы было где раненых размещать, если что плохое произойдет, вокзал с его бомжами… Не толпа на Невском, но густо. Очень густо. И грустно — много мелькает грязных и окровавленных белых халатов, зеленых шапочек и медицинских костюмчиков веселых расцветок… Коллеги…

Первые признаки живых — шторы, свисающие из окон верхнего этажа Михайловской военной артиллерийской академии. Останавливаемся. Кто-то впереди пускает ракету, потом еще одну. Но никто не отзывается. Едем дальше.

Опер сидит как на иголках. Теперь вроде как он играет роль Сусанина — где-то рядом его пресловутая не то оружейная комната, не то тир. В карты не смотрит, — видимо, ориентируется и так. Колонна отходит от набережной, и мы премся в какие-то глубины не то промзоны, не то зоны железной дороги. Впереди слышна короткая пальба, проезжаем в распахнутые ворота.

Мертвяков внутри вроде нет. Выкатываемся шустро из автобуса. Кто-то в темпе захлопывает ворота, закрываются они, правда, с трудом — очень вероятно, что передняя БРДМ боднула их рылом и слегка погнула. Вяжут створки ворот куском веревки.

Дмитрий возбужден, аж скулы побелели. Похоже, не зря он у ворот крепости кого-то ждал и так и не дождался. Как бы не оказалось, что тут придется встретиться с тем, кого ждал…

Вокруг низкие, грубо сляпанные не то пакгаузы, не то мастерские. Те, кто ехал с нами в автобусе, рассыпаются по двору. Кроме «тойоты» на спущенных шинах ничего интересного во дворе нет. Тем не менее мужики уже довольно сноровисто берут территорию — и окна, и крыши — под контроль. Ильяс остался в БРДМ, Саша тоже, а вот Николаич присоединяется к нам. Дверь довольно новая, железная, но монетодворский «консервный нож» распахивает ее шутя.

Включаем фонари, но свет внутри и так есть. Пахнет…, очень знакомо пахнет. Вдобавок к запаху, характерному для посещаемых военными мужиками нежилых мест (оружейная смазка, гуталин, затхлость, туалет и немножко ногами для букета), еще и мертвечинкой с ацетоном отдает.

Замечаю на Николаиче ту самую готичную перчатку на левой руке. Держит ею помповуху.

Ну да, мое место, как всегда, в тылу.

Но никого нет. Вообще.

Пока не заходим в импровизированный тир. Явно пистолетный. Тут в длину зала метров двадцать — двадцать пять. В самом конце зала перевернутый стол. Из-за стола поднимается человек. Милиционер. Был милиционером. Сержантом.

Дмитрий выдыхает. Явно это не тот (или та), кого он боялся увидеть.

Милиционер так хорошо забаррикадировался, что сейчас не может вылезти.

— Доктор, упокой его из малопульки. Не нужно ему голову разносить, — просит меня опер Дима.

Ну отчего не уважить просьбу.

Подходим ближе.

Мертвяк поворачивается к нам и тупо пытается идти, да стол не дает.

Выстрел простой, дистанция детская.

Мертвец заваливается туда, где сидел в обороне.

Сержант успел собрать баррикаду из стола и нескольких ящиков. Тутже пустая бутыль от фанты, заплесневелые пирожки в полиэтилене. Никаких записок нет. И на теле никаких ран, мундир чистый. Только присмотревшись, замечаю аккуратно забинтованный указательный палец на левой руке. Не повезло парню…

А еще сержант собрал арсенал. Три пистолета Марголина и револьвер с необычной деревянной эргономической рукояткой. Несколько пачек патронов. Голубые с мелкашками и бело-черные с револьверными.

Дмитрий берет револьвер.

— Это что за вещь? — спрашиваю его.

— Хайдуров. Бурятский кольт. Шутка. На самом деле спортивный целевой револьвер ТОЗ-49. В свое время намолотил кучу золотых медалей. Если никто не против, я его себе возьму.

— Бери. И кобуру на бедро, чтоб как шериф. — Это Николаич ехидничает.

— Спасибо.

— Получается так, что пока четыре короткоствола. А где пистолеты-пулеметы?

— А, это вон та дверца. Только не обольщайтесь особо.

Комнатушка, обычный чуланчик, — тут она была за оружейку, отсюда покойный сержант и притащил патроны и оружие. Дима выволакивает ящик, покрытый буквально слоем пыли. Открывает.

Ничего не понимаю! Внутри лежит десяток металлических прямоугольных коробочек. Сантиметров этак тридцать в длину, десять в ширину и толщиной сантиметра три. С торца вороненой коробочки торчит массивный крючок. Какой-то дверной замок-переросток.

— Что это, Бэрримор?

— ПП-90 в сложенном состоянии. Сейчас я его… Вот сука, ну давай!

И в руках у опера коробчонка за несколько секунд возни с ней разворачивается в угловатый пистолет-пулемет с плечевым упором. Прицельные приспособы поднимаются тоже вручную.

— Ух ты, цэрэушный девайс, — говорю.

— На самом деле — гамно. И американский гамно получился, и наш ответ — туда же. Но все ж пистолет-пулемет и сделан не в пример «аграну».

Проверочная стрельба показывает полную правоту Дмитрия. Агрегат садит пули с таким разбросом, что диву даешься. ПМ куда как лучше… Но тем не менее это оружие. Метров с пяти из него и попасть можно. Опять же пендрю-чистое. Для тех, кто не в теме, очень можно пыль в глаза пустить.

Забираем его, потом грузим те самые тридцать тысяч мелкашек в голубых картонных пачках — из соседнего пакгауза. Вроде, по словам Димы, конфискат.

Пока мы болтались в тире, мужики во дворе посмотрели, что в фургоне.

Оказалось — ничего. Одна запаска.

У парней тут же начинают чесаться руки набить фургон чем-то полезным.

Николаич с трудом остужает их позывы.

Обнаруживаем во дворе отсутствие одной из БРДМ. Оказывается, тут неподалеку есть фирма, торговавшая бронированными автомобилями. Неугомонный старичина из Артмузея дернул туда с Ильясом. Николаич ругается на такую самодеятельность, но мы не успеваем толком соскучиться, как БРДМ оказывается у ворот.

— И как, разжились еще броневичком? — осведомляется Николаич.

— Только нас там и ждали. Как под метлу почищено, — отвечает рация голосом Ильяса.

— Получается так, что вы дурака сваляли.

— Зато посмотрели. Мало ли, броневичок в хозяйстве лишним бы не был.

Рассаживаемся, трогаем дальше.

— А ведь наверняка в этих промзонах черта косматого найти можно. Тут же хрен что может храниться!

— Кто б спорил. Только вот прочесывать заманаешься. А знающих людей что-то не попадалось.

— Так ведь и зомби практически нету.

— Это и плохо.

— С чего бы плохо-то?

— Доклад докторши помнишь?

— Помню. И что с того?

— А то. Там, где толпа, морфа не может быть. Там все по маленькому кусочку слопают, потому как больше не достанется, и разве что шустрее станут. Потому где толпа зомбов, нам там легче будет. Без неожиданностей. Вот в таких безлюдных местах морф отожраться может, мама не горюй!

— Да лана тебе волну гнать! Может, этих морфов и не будет вовсе.

— У тебя хомяки в доме жили?

— Ага, дочка выклянчила.

— Твой хомяк мог клетку сломать?

— А он в аквариуме жил. Ну без воды конечно, сухой.

— А, чего тебе втолковывать…

Беседа моих спутников интересна. Морфов мы пока ни одного не видали. Кроме Валентины, да и она видела только крысоморфа и хомякоморфа. Понятно, люди не очень-то и верят. Думают, вероятно, дура-баба нафантазировала с испугу. Но я-то Валентину знаю. Вот чего у нее нет, так это склонности фантазировать. Не удивлюсь, если своему ребенку она на ночь будет читать Большую медицинскую энциклопедию вместо сказок. Потому боюсь представить, что может человекоморф. Он может неплохо бегать, прыгать, лазать по вертикали, устраивать засады и самое плохое — грамотно охотиться… И так-то человек самая хищная обезьяна в мире, а если еще и мутировать будет… Рассказ братца после вскрытия прозектора тоже оптимизма не добавляет. Даже если у покойного прозектора и до смерти была толстенная лобная кость (а в медицине описаны случаи, когда лобную кость пуля не прошибала), все равно два сантиметра — это перебор. Значит, нарастил. За пару суток. И зубы. Откуда взялись сверхкомплектные? Зуб сам по себе сложный орган, развиваться может только из зачатков. Непонятно, в общем…

О, знакомая площадь! Калининская, что ли? Казино «Конти». А еще тут по окончании блокады немцев вешали карателей из авиаполевой дивизии, и коменданта Пскова тоже. Недавно по телевизору документальный фильм видел. После этого наши либералы-гуманисты еще громче развопились насчет жутей «сталинизьмы»… Я тогда сдуру в своем ЖЖ об этой казни отписал с полным одобрением. И что интересно, в мой адрес по этому поводу ругались, причем остервенело ругались, две категории недоумков — либералы и русские нацисты. То, что на совести каждого из повешенных (кроме генерала коменданта, ясен пень, он только приказы отдавал о ликвидациях) было минимум по две сотни собственноручно убитых РУССКИХ гражданских (а это в военное-то время в основном были бабы и дети), совершенно не парило ни либералов (ну эти-то понятно — мало ли что маньяк садистски убил полтора десятка несовершеннолетних, это фигня, гораздо важнее, что нарушаются его права и душегубу в тюрьме не предоставляют возможность смотреть по телевизору сорок программ, можно всего тридцать девять — это и есть важнейшее злодейство на свете, страшное преступление режима и жуткая несвобода), ни, что характерно, русских наци. С какого бодуна русские наци так жалели не своих соплеменников, а немецких садистов, понять умом не могу. Особенно в связи с тем, что, с точки зрении немецких наци, русские наци как были унтерменьшами, так ими и остаются… То есть немецкие наци мне понятны. А русские — ну никак…

Дискуссии не получилось, «потер» я, к чертям, всю их матерщину. А теперь и ЖЖ, наверное, нету в помине. Надо будет выбрать минутку, зайти к долговязому соседу узнать, что там в Инете. Как-никак сосед ведь тоже в разведке — только высокотехнологической, электронной. И действительно, они сутками работают — качают что могут…

— Гляди, мужики, голые! Точно голые!

— Точно! Откуда они тут?

— Ну чего подскочили. Баня рядом, оттуда и чесанули…

Действительно, в редковатой, но толпе зомби отчетливо заметно несколько совершенно голых мужиков и баба. Видок у них мерзопакостный, возможно, еще и потому, что нынче в баню молодые не ходят, а голые пенсионеры — то еще зрелище, не «Плейбой». А эти грязные, изрядно погрызенные горемыки еще и мерзнут куда сильнее других зомби, потому вообще не двигаются. Надо же, и в зомбомире социальное расслоение — у голого и тут нежизнь тяжелее, чем у обутого-одетого…

Тьфу. Развел «хвилософию». Зато, когда солнышко пригреет, голяки согреются быстро и всех одетых обставят. А вот что действительно интересно: зомби из стариков по силе и скорости хуже, чем зомби из молодых? Физическая форма у них влияет на их нежизнь? А интеллектуальный уровень? Зомбопрофессор умнее зомбобомжа? Зомбосадист свирепее зомбогуманиста?

— Странно, чего влево-то свернули? Нам же вправо по Металлистам надо?

— Вовчик, спроси чифа, куда это мы?

— Тут региональное управление МЧС.

— И?

— Вообще-то нам бы пригодился склад Росрезерва. А эмчеэсовцы об этом должны бы знать.

— Не знают они ничего. Их потому Змиев в черном теле и держит, что думает, будто МЧС в несознанке, а они и впрямь не знают. Это ж гостайна…

— Ну так наши МЧС — они ж низовые, «пяхота». А тут генералы. Может, если и живы, так в курсе… Или там по сейфам покопаться…

— Ага. Прям в холле стоит сейф, а на нем крупно написано «Тута все Гостайны». И открывается этот сейф ногтем… Или пинком…

— Ну не так, конечно… Но все равно о складах должны в МЧС знать. И в ФСБ.

— Ага. Да в ФСБ тебе, который час, и то не скажут, потому как вообще все секретят… И чего из складов с харчами такую тайну делать? Вот грянуло — и сидим на жопе ровно, свистим в две дырки.

— Ну знаешь! Вон про Бадаевские склады и про склады на Американских горках в Ленинграде все знали. И немцы знали. И спалили эти склады моментально… Чуть не в первую бомбежку…

— Это да…

Действительно, доезжаем до Управления МЧС. Здание настолько явно покинуто, что и говорить не о чем. Правда, машин на стоянке мало. Видимо, кто-то успел и уехать.

А вот зомби много. Немудрено — сюда раненые и укушенные ломанулись, также как в больницы, поликлиники, военные училища и вообще — во все заведения, где есть медпункты и где могут оказать медпомощь…

Все же стоим несколько минут. На пущенные ракеты старательно таращатся мертвяки — их действительно даже жидковатый свет сигналок словно завораживает.

Разворачиваемся, катим обратно.

— Я вот чего не могу понять: сколько промзон проехали, а там ни работников, ни зомби. А у нас в Петропавловку сбежалась куча народу. Ну артмузейские понятно — старые боевые кони, у них рефлекс по тревоге в часть бежать. А монетодворские-то с чего семьями прибежали? Вот проезжали «Игристые вина», так там и ворота настежь, — значит, если кто и был, разбежались…

— Так, доктор, Монетный двор — это вещь в себе! Это не просто завод какой-нибудь. У нас же династии рабочие, и поощрялось это с давних времен. И жили все рядом. Вот с какой радости, например, называются Большая Монетная и Малая Монетная улицы? Потому и названы, что там наши люди жили. Реформаторы, надо отдать им должное, почти совсем было всех разогнали и все угробили, но как-то Монетный двор устоял. Так что тут ничего мудреного нет — и коллектив устоялся, и охрана вооруженная, и крепость в крепости. Куда ж еще бежать? На дачу? А там что делать? Без оружия. Без поддержки. Тут со своими спокойнее, хотя…

— Прибыли! — сообщает Вовка.

Наши машины стоят в каком-то совершенно обычном дворе. В пределах видимости не больше десятка мертвяков. У дверей показывается Николаич. Рискованно. Правда, холодрыга стоит такая, что зомби тоже не показывают чудеса шустрости. Даже через грязное стекло видать хлопья снега… Март, весна…

— Получается так. Сейчас зачищаем двор из малопулек. Подъезд третий, как раз перед вами. Потом командой из четырех человек поднимаемся на последний этаж и выводим всех, кто там есть. В команду идем: я, мастер — создатель брони, опер и доктор замыкающим. Вопросы?

— Сколько там живых?

— Шестнадцать человек.

— Откуда столько? Овчинниковых там четверо же…

— Получается так, что комендантша вполне достойна своего мужа. Тоже гарнизон организовала. К ним все соседи с двух верхних этажей собрались. Внизу-то мертвяки выход заблокировали… Порядок действия такой. Вы, Геннадий Петрович, в своей сияющей броне впереди. С двустволкой. Но стрелять только при непосредственной угрозе жизни, то есть если будет необычный зомбак.

— Морф?

— Именно. Тогда сразу бухаетесь на коленки, открываете нам директрису стрельбы и стреляете сами. Во всех остальных случаях основной стрелок — Дима. А то у нас уши порвутся в ограниченном-то пространстве от двенадцатого калибра повышенной мощности. Значит, Дима чистит малопулькой. Я на случчего — с «калашом». Пока для меня цели не будет, кидаю зачинки. Заодно проверим их действенность. Доктор, прикрываете тыл и можете помогать Диме — сектор слева сзади на марше лестницы вверх тоже ваш. Вопросы?

— Не узнали, сколько внизу зомби?

— Не меньше трех.

— Ясно.

— Тогда начали.

«Марголины» отщелкали. Люди наверху предупреждены. Группа двинулась.

У «рыцаря в сияющих доспехах» связка электронных ключей. На четвертом ключе дверь открывается. Аккуратно приотворяем ее, застопорив на случай, если кто дернется изнутри.

Желающих что-то не оказывается, и мы двигаем внутрь.

Но «рыцарь» вдруг резко останавливается в проеме. Шумно принюхивается и внезапно орет в полный голос:

— Все назад! Не стрелять! Никакого огня!

Довольно шустро откатываемся на несколько метров прочь от двери.

— Что такое?

— Газом воняет. Сильно. У них утечка. Любая искра — кувыркаться устанем. А подъезд как сдует. Я такое видел: у моей жены в Пушкине так дом взорвался. Два подъезда ссыпалось кучкой, только тряпки на ветках.

М-да… Это серьезно.

Возвращаемся к остальным. Николаич рявкает на сбежавшихся мужиков:

— Держать периметр!

Мужики недовольно, но быстро возвращаются на свои места.

И уже к нам:

— Получается так, вместо спасения осажденных мы можем устроить объемный взрыв. Нам это ни к чему. Какие предложения?

— Из ружей выбить стекла в окнах на лестнице. Дробины и картечь искр не выбьют.

— И сколько ждать придется?

— Неизвестно. Мы ж не знаем, какая там утечка. Может, и сейчас неопасно. А может, рванет от души и после вентиляции…

— Сидельцам позвонить надо. Чтоб не рыпались и все электричество вырубили.

— Еще какие варианты?

— Можно их сверху вывести на крышу. Там люк должен быть.

— А на крышу как нам выйти?

— Через крайний подъезд. В таких домах подвал не сплошняком, а секциями изолированными. Значит, загазованность должна быть не везде. А взломаем люк, вентиляция улучшится. Выдует. Тем более если стекла высадим.

— Получается так, что нашумим, тут еще на нас набегут.

— Так оно и к лучшему. Зомби из подъезда на шум подтянутся вниз. Нам легче будет — сверху никого не окажется.

— А если окажется? Кулаками отбиваться?

— По месту видно будет. Взломаем люк на крышу — сориентируемся.

— Принято. Пошли.

Очень не вовремя вырубается телефон в квартире Овчинниковых. Дальше связь идет надежно, но анекдотично — полная молодуха с могучим голосом вылезает на балкон и начинает перекрикиваться с нами. Вот кому-то жена досталась — корабельный ревун переорет легко, не напрягаясь особо.

Внизу тем временем начинается пальба по стеклам из дробовиков, звон, грохот.

Из открытого настежь подъезда вылезают несколько зомби. Отмечаю, что только трое в домашней одежде, а остальные то ли шли на улицу, то ли пришли с улицы — в верхней одежде. Что странно, хоть все они мертвые, но парочка явно более свежая, чем остальные. Они что, разлагаются все-таки? Очень на то похоже…

Еще несколько бедолаг сползаются из разных закутков двора.

И оказывается, несколько живых в квартирах.

Открывается окно в квартире третьего этажа в одном из крайних подъездов. Тетка бальзаковского возраста. На балкон соседнего дома — четвертый этаж — вылезает мужик в трениках и начинает голосить. И даже на первом этаже в соседнем от нашего подъезде девчонка-подросток, высунув голову в форточку, просит помочь им с мамой..

Ор стоит — дай бог!

Николаич осматривается и первым делом кричит мужичку на балконе:

— Стрелять умеешь?

— Умею! Не из чего!

— Вылезать пытался?

— А то! Там внизу их куча собралась.

— По веревке спуститься сможешь?

— Я смогу, а жена — нет. Инвалид она. Слышь, помогите, а?

— Чем?

— Ружье одолжите!

— И как я тебе его закину?

— Я веревочку спущу, а ты привяжешь. Слышь, я отработаю! Чесна!

— Ладно, спускай свою веревочку.

В торбочку Дима совершенно спокойно кладет свой ТТ и запасную обойму.

— Эй, в голову стреляй!

— Да я знаю!

— Ну тяни. И долго не возись — уедем, ждать не будем.

— Ага! — Мужик с сумкой исчезает в квартире.

Теперь девчонка на первом этаже. С нею все в порядке, а вот мама чего-то загоревала, сидит молча уже третий день. Поспит немного — и опять сидит.

— В квартире есть еще кто?

— Не, только мы с мамой.

— А ты, что ли, эмо? Прическа у тебя стремная.

— Не, это так…

— Ну открывай окно…

Придется лезть смотреть, что там с мамой… А я последний раз про психиатрию слыхал в институте еще, потом как-то везло без сумасшедших жить.

Подсаживают меня с энтузиазмом. Скорее, даже закидывают в окно. Странно, первый этаж, а решеток нет. Квартирка однокомнатная, чистая, но бедная. Впрочем, была чистой. Неделю точно не убирали — комья пыли на полу.

Мамашка сидит на кровати — замурзанный халатик, растрепанная прическа. На мое явление не реагирует никак. Попытки добиться от нее внимания ни к чему не приводят…

— Собирайся. Бери что у вас тут ценного, и поедем.

— А мама?

— Что — мама? Здесь я ничего сделать не могу. Заберем как есть. Будете готовы — зови.

Вылезаю из окошка обратно.

— И что там?

— Девчонка нормальная, мамаша в ступоре. Больше сказать нечего.

— Ладно, двинули на крышу.

Двигаем. Состав тот же, все те же.

Эту дверь открывает восьмой по счету ключ в связке. Придерживаем ее и поневоле отшатываемся — вымахнувшая плетью голая рука чуть-чуть не дотягивается до стоящего рядом рыцаря. В ответ рыцарь лупит дуплетом в щель. Дима, стопоривший дверь ногой, недовольно морщится — чудом не попало в него.

Николаич смотрит в щель, качает головой, потом стреляет туда дважды. Только после этого слышится шум падающего тела.

— Геннадий Петрович! Не надо стрелять. Здесь обыкновенный шустрик. А вы бы еще немного влево взяли — и влепили бы по своему. А мы-то без брони.

— Она меня чуть-чуть не задела!

— Геннадий Петрович! Чуть-чуть по-китайски — километр! Осторожнее, пожалуйста. И перезарядите ружье.

— Да, конечно…

Подъезд этой пятиэтажки оказывается не таким уж и сложным. По дороге встречаются еще два зомби, но обычные. В квартиру на втором этаже дверь открыта, но, свистнув туда и не получив никакого ответа, Дмитрий закрывает ее…

На третьем этаже дверь приоткрыта, оттуда торчит голова той самой дамы бальзаковского возраста. Увидев нас, дама выскакивает на площадку вся — и ее оказывается много. Она экзальтированно восторженна, и нам стоит немалых усилий ее утихомирить. А до этого она кудахчет и радуется «чудесному спасению» с такой энергией, что у нас скулы сводит, словно лимон сожрали. Идти вниз в одиночестве она отказывается. Мне, как наиболее деликатному и интеллигентному из всей группы, выпадает честь ее эскортировать. Заодно еще приходится помочь тащить ее багаж — отволокла она три здоровенных сумки…

Когда, сдав даму на руки стрелкам, возвращаюсь наверх, чувствую, что сыт общением с этой особой по горло…

— Ну как успехи? — иронично спрашивает Николаич.

— Феерично, феерично!!! — совершенно неожиданно для себя выпаливаю в ответ.

— Забавно, мне героиня Тэффи тож в голову сразу пришла… Ладно, двигаем дальше.

Люк на крышу заперт на пустячный замок. Монетодворский Геннадий Петрович сносит его одним щелчком чудовищной мощи кусачек. Откидываем люк, ждем у моря погоды. Первым на крышу вылезает Дима. Отсутствует минуту, потом видим его физиономию в просвете люка.

— Чисто.

Лезем по очереди. Крыша действительно безмятежно пуста.

Добираемся до нужного люка. Даже тут, на крыше, воняет газом.

— Вы отойдите вон туда и лягте ногами сюда. Береженых, знаете…

— Да ничего, мы рядом постоим.

— Мне спокойнее будет, если отвалите. Не люблю, когда кто-нибудь под руку смотрит. Нервничаю.

Отходим. Правда, не ложимся, хотя прекрасно понимаем, что если бахнет, то у лежачего куда больше шансов выжить. Не знаю, чего тут больше — глупой мужской гордыни, вечного авось или некоторой солидарности.

Надо заметить, что Геннадий Петрович крут — люк выламывается за пару минут без видимых усилий.

— Такой медвежатник пропал, — задумчиво бормочет опер.

Открыв крышку, Геннадий возвращается к нам, таща на себе мешок с инструментарием.

— Ну как?

— Воняет, аж нос винтом.

— Получается так, что придется часок подождать. Сейчас вызову пару из первой группы.

— Зачем?

— Да так. На всякий случай.

— А мы куда?

— Скатаемся. Тут не очень далеко был магазин «Карусель». Глянем, что там и как и почем… А тут оставим пост на крыше и БРДМ на связи.

Едем и впрямь недолго, узнаю место — тут под боком у громады «Карусели» присоседилась станция «Скорой помощи».

— Николаич, нам бы неплохо глянуть, что на «Скорой»…

— Получается так, что думаем одинаково. Промедол?

— И он тоже. Вообще, надо выяснить, что там есть по списку А.

— Наркотики?

— Яды в целом. Ну и наркотики тоже.

— Внимание! Вижу признаки живых!

Наши машины стоят с противоположной стороны стоянки. Там, где непарадный фасад покрашенного веселенькой желтой краской здания.

Тут хоздвор крупного супермаркета. И Николаич из своего броника засек машущих тряпкой из окна второго этажа женщин. Его коробочка подъезжает поближе. Уверен, сейчас экипаж броника осматривает, есть или нет угроза. Вовку просят подъехать под окно. Для этого броник сдвигает в сторону неосторожно стоящий пикапчик, освобождая место. Вовка аккуратно притирает автобус поближе к стене.

На автобус шустро забирается Серега. Что меня удивляет, свой пулемет РПД вологодец таскает не снимая. И тут залез на крышу как обезьяна.

Пока Серега там наверху общается с тетками, мужики разбирают периметр на сектора. Николаич подходит к автобусу, задирает голову.

— И что там?

— Восемь женщин, работницы «Карусели» и двое со «Скорой». Прибежали сюда, похоже, когда жареным запахло. Потом отсюда было не уйти.

— Чего хотят?

— Чего? Да чтоб забрали их отсюда. Еда у них вышла уже, одна радость, что еще тепло и сортир с водой есть.

— Понятно. Мы харчами разжиться сможем?

— Сейчас спрошу.

С правой стороны цепочки охранения неторопливо хлопают пистолетные выстрелы, — видно, гость пожаловал… Из бывших покупателей.

— Отсюда через воротца можно залезть в овощной склад. А в основном товары в палеттах, на стеллажах. Оттуда их только пофузчиками снимать. Но в зале, тетки говорят, много мертвых.

— Хорошо, как их оттуда вывести?

— Лучше бы через окно. Они пытались выбраться по лестнице, но там обратившиеся сотрудники из мясного цеха. Очень быстрые. Опасно, похоже.

— Получается так, фаршу нажрались и пошустрели… Ясно. Кинь дамочкам канат, пусть там привяжут. Где воротца в овощной?

— Покажут, когда спустятся…

— Ишь хитрюги. Ну что, привязали?

— Похоже, да. Я пошел!

— Давай.

Теряем много времени, пока Сергей, деликатно обвязав веревкой очередную даму, спускает ее вслед за товарками на крышу автобуса, где ее принимают на руки Михайловские из второй группы. А уж с автобуса их перетаскивают на стоящий рядом командирский броник. И только оттуда спасенные встают на землю, пред светлые очи Николаича.

Николаич сноровисто опрашивает теток одну за другой, причем он строг и выглядит как положено герою-спасателю. Поэтому никаких отговорок нет — тетки докладывают все внятно, без женских штучек.

Получается, что мы действительно можем загрузиться овощами, и, в общем, сравнительно безопасно — в хранилище холодно и темно, а зомби фрукты-овощи не жрут.

Меня как грузчика Николаич отвергаете негодованием. Во-первых, есть кому грузить и без меня. Во-вторых, Михайловские и гарнизонники после возвращения опять сидеть на попе ровно будут, а нам еще в Петергоф переться. В-третьих, у лекаря руки трястись не должны. Короче, мне велено обеспечить охрану транспорта и пассажирок, а попутно узнать у теток со «Скорой» о наличии медикаментов.

Тетки стараются выложить все, что знают. С их слов, ключи были у начмеда. Они спешно набрасывают план помещений и с глубочайшим облегчением присоединяются к уже сидящим в автобусе.

Стрелять мне не приходится. Вылезший из люка броника Ильяс лениво и как бы нехотя разносит из АК с ПБ головы потихоньку подтягивающимся к нам зомби. Но делает он это так молниеносно, что мне и тем троим, кто остался на периметре, соваться нечего. Впрочем, ни опер, ни Вовка, ни Надежда — а именно их Николаич оставил в охране — не слишком опечалены такой отставкой.

Погрузка овощей идет полным ходом. Правда, и там дважды вспыхивала пальба.

Мельком глянув в ту сторону, замечаю картонные коробки и мешки-сетки, которые так и порхают из рук в руки.

Но вот погрузка заканчивается. В мебельном фургоне закрывают дверки, и команда шустро возвращается к машинам.

— Николаич, что там в зале? — фамильярно спрашивает Вовка.

— Получается так, что плохо все в зале. Мертвяков полно, и шустрых тоже. Вонь чудовищная. И самое паршивое — кто-то на погрузчике воткнулся в крайний стеллаж так удачно, что эти стеллажи как домино попадали. Со всеми товарами и палеттами. Там сейчас черт ногу сломит!

Николаич в сердцах сплевывает, залезает в броник, и мы катим до станции «Скорой помощи». Серега рассказывает, что овощи пожухли, но вдело годятся. Двери там заблокировали от зала, так что на пару приездов еще хватит. Радуется, что много нахапали коробок с яблоками — любит он яблоки, оказывается, но только зеленые, на манер симиренки.

В здание «Скорой помощи» идем опять же почти все. Тут не так много погибших, раненых обычно везут по больницам, а не на станцию. Медиков всего трое попалось, остальные из местных жителей. Поэтому зачистка идет достаточно просто. Сюрприз с сейфом — открыт и пуст.

Но тут ухмыляющийся Дима заявляет, что это не проблема. И действительно, отлучившись вместе с Вовкой буквально минут на пять, он возвращается с грязнючей сумкой. В сумке искомые ампулы.

— Видал такое. Понял, что наркоман посетил, а такой убегать далеко, чтобы вмазать, не будет. Так и оказалось. Не знаю, как он ключи раздобыл, но покусали его добротно. Злые вы, медики. Ну что-нибудь еще надо?

— Нет, пора возвращаться. Только ампулы к себе перекину, а то таскать такую зомбосумку… Тиф подцепить можно… Брюшной…

Уезжаем на погрузку семьи Овчинникова, став богаче на семь ампул промедола и на десять трентала. Про себя надеюсь, что не понадобятся они нашей группе.

Во дворе все по-старому. Разве что у БРДМ стоит и курит тот мужичок, которому передали на веревке ТТ. Его жена — полная женщина с одутловатым лицом, — сидит на сумке, привалясь спиной к колесу БРДМ. Значит, сумел вылезти. И жену выволок.

Замечаю, что упокоенных добавилось.

Мужичок суетливо подбегает к вылезшему из люка Николаичу. Трясет ему руку, что-то горячо говорит. Николаич кивает, и мы наконец-то приступаем к тому, ради чего, собственно, и ехали.

Немного хлопотно подсаживать людей в люк, но в целом терпимо. Вещей у них немного, пожилых всего шестеро, а один человек — грудничок. Всего шестнадцать живых душ.

Газом все же воняет. Но не так, как раньше, выдуло все же холодным воздухом.

Стрелять не пришлось. Хотя, перед тем как выводить людей, мы накидали на лестницу кучу мебели из квартир. Баррикада не пригодилась. Некому было через нее лезть.

Обратно ехали в жуткой теснотище. И, естественно, спасенные переругались друг с другом. Детонатором послужила та самая экзальтированная дама с третьего этажа. Вот мамка девочки с идиотским цветом волос всю дорогу вела себя образцово — сидела тихонько и хлопала глазами.

Михайловский патруль на въезде подчеркнуто точно исполнил свои обязанности — проверили всех на укушенность. А дальше по настоянию Николаича мы с ним исполнили ритуальный акт передачи Овчинникову его чад и домочадцев с рук на руки. Суровый комендант даже слезу пустил от радости, а вот супруга и бровью не повела. И мне почудились у нее на плечах не полковничьи призрачные погоны, как полагалось бы жене полковника (а на всех офицерских женах лежит отблеск чина мужа), а как минимум генеральские. Вполне могла бы его жена командовать пехотным каре, отбивающим штыками в нос конные кирасирские лавы… Но это я расфантазировался.

Звоню братцу — получилась некоторая задержка в планах. Телефон пока работает исправно, уже благо. Вижу идущих по двору эмчеэсовцев и сообщаю братцу, что договор в силе. Решаем связаться через час.

Знакомый уже водила рекомендует нам своего коллегу с другого «хивуса», я его помню — он от адмиралтейства меня вез. Почему-то его судно именное, носит имя Николая Микитенко. Спрашиваю угрюмого водилу, который вез нас от Адмиралтейства, что может сказать о Микитенко. Водила мрачно бурчит, что Микитенко спасатель. Чтобы вытягивать из такого кремня информацию, надо сначала каши поесть, да еще монетодворским инструмент тягательный заказать…

Эмчеэсовцы опять притащили рыбу — корюшку. Неужели скоро пойдет? А ведь и впрямь — конец марта, апрель на носу. Обедаем вместе. На этот раз у Дарьи ведро кулеша — каша пшенная со шкварками и жареным луком. Хорошо запивается чаем, только чай уж очень мощно душистый. На упаковке написано — с жасмином. Наверное, этот жасмин был размером с баобаб.

Сходимся на том, что таким чаем можно перешибить любой запах. Попрыскал в помещении, и все. Навсегда. Хоть святых выноси.

Дарья очень обрадовалась овощам, фруктам и зелени, которые мы раздобыли в «Карусели». Их свалили в холодной Екатерининской куртине. Получился настоящий натюрморт по Франсу Снайдерсу! А тут еще и корюшка. Эмчеэсовцы скромно замечают, что им больше по вкусу кулеш оказался. Один из казаков вообще сказал: как у мамы погостил.

А мы, отдохнув полчаса, начинаем собираться.

В команду получаем сварщика с Монетного двора. При нем портативный агрегат и куча уже порезанных сеток — из расчета аккурат на два УАЗа. Как только грузимся, Николаич вручает сварщику ППШ, правда с одним диском. Еще замечаю, что на другой «хивус» загружают кроме сеток ящик с ППС… Итак, продолжаем вооружать своих помощников.

— Высадим с удобством! Прямо под бережком! — говорит водитель.

— Это лишнее, лучше в трехстах метрах. И зайдите не напротив Коттеджа, а от Спортбазы, — отвечает Николаич.

— Это чтобы деревьями прикрыться?

— Получается так. Если выпремся на галошах, такие красивые, а там кто с дудкой сидит — прищучит нас как детей. Лучше мы пешедралом. И с прикрытием пулеметом и снайпером. Тут нас обидеть сложнее будет.

— И нас?

— Нас всех, действуем-то в составе группы. Одной группы.

— Ладненько. Мы тогда крюка дадим небольшого…

Вопреки опасениям Николаича высадка проходит гладко, и даже, пожалуй, чересчур гладко. Вспоминаю его постулат про то, что, если все идет гладко в начале, дальше будет гажа… Ох, не хотелось бы.

Цепочка наших беспрепятственно добирается до берега: ни из зарослей тростника, ни из парка (а он тут скорее на лес похож) не доносится ни шума, ни тем паче пальбы. Через несколько минут (это они, наверное, лес проверяли — там как раз Нижняя дорога проходит) появляется фигурка Саши и машет рукой.

Двигаемся — пулеметчик, я и сварщик. Ильяс пока остается на «хивусе». В случае чего он со своей «светкой» окажет воздействие, близкое к артиллерийскому. Вторая галоша держится еще дальше.

Николаич озабочен — Серега сходил к домикам Спорт-базы и нашел там пару трупов. Оно само но себе и привычно уже, только трупы эти свежие, явно расстрелянные, в придачу босые и раздетые. Мужик и баба лет по сорок.

— И обратиться не успели — им в голову стреляли.

Вообще-то мне это тоже не нравится. Судя по физиономиям, остальным тоже. Милиционер Дмитрий с совершенно безнадежным выражением на лице пытается наладить связь по рации. Николаич хмуро смотрит на эту реинкарнацию фильмов про войну, угрюмо бурчит:

— Ладно, Сокол-я-Незабудка, оставь свою шарманку. Телефон еще работает. Сейчас вдоль бережка без суеты занимаем позицию напротив дороги к Коттеджу. Пошли, смотреть в оба!

Идти непривычно, потому как замыкающим теперь идет сварщик с ППШ. Но, судя по мимолетному и многозначительному кивку Николаича в мой адрес, тыл все равно на мне. Сергей со своей бандурой идет первым. Я теперь в основном гляжу назад, но не могу удержаться от восхищения тем, как он скользит, невзирая на пулемет в руках и груз на плечах, причем еще ухитряется держать под контролем окрестности и не запинаться. А вот засидевшийся в замкнутых пространствах Монетного двора сварщик постоянно запинается и конфузится, хотя, кроме меня, этого никто не видит. Бедолага, у него никак не выходит одновременно окидывать орлиным взором враждебные окрестности и смотреть себе под ноги. Как только взметнет героически очи, так ноги непременно цепляются за всякий мусор и плавник, коего тут богато накидано. Хихикаю про себя, вспоминаю чуть ли не ВСЕ фэнтези, где изящные эльфы злобно смотрят на навязавшихся им в компанию неуклюжих и шумных гномов. Хотя Бильбо был не эльф, а совсем даже хоббит. Но его поднятый в лесу шум-гром гномов тоже раздражал…

Передние пригибаются, и под прикрытием гривки берега мы выходим на открытое пространство. Благо берег тут слегка подмыт, получается как в траншейке. Открывшееся нам поле с редкими деревьями сейчас очень напоминает саванну, только снега для саванны многовато. Поле аккуратно поднимается вверх, к изящной игрушке царского Коттеджа — дачи многих императоров начиная с Николая Первого. Милое и уютное здание, очень душевные интерьеры. Практически за ним проходит Санкт-Петебургское шоссе. Оттуда должен приехать братец со товарищи. Очень на это надеюсь.

Николаич связывается по телефону с Мишкиным отцом, я звоню братцу. Оба отвечают. Они выбрались из морга, расселись по двум УАЗам и ждали наших звонков. Собираются ехать окольными путями: Сашинской дорогой, а потом Луизинской. (Представления не имел, что тут такие есть.) Далее выйдут в Александрию — по этому непарадному окраинному парку проскочат до Санкт-Петебургского шоссе, пересекут его и также парком доберутся до Коттеджа. Прямо к нам в объятия… Если ничего не помешает.

Сообщаем, дублируя друг друга, точку встречи, причем Николаич сух и точен, а мне достаточно сказать братцу, что мы тут раньше устраивали пикники с самоваром, чтоб он с завязанными глазами нашел нужное место. Ну теперь осталось ждать. Братец от нечего делать не отключает мобилу, комментирует все, что видит. Судя по его рассказам, в городе что-то сильно неблагополучно, поэтому они переехали через железную дорогу и встали в дальнем захолустье — тут у петергофцев огороды и сараюшки. Людей не видали, потому как сараюшки в основном летние, а сейчас холодрыга. Зомби видели несколько штук, но и те примороженные какие-то. Если б мы не появились, они бы уехали окольными путями к Стрельне, там у Михи и его соседа женщины отсиживаются в каком-то лодочном гараже…

Скопление зомби у вокзала колонна проскакивает без проблем. Парк чист и безлюден.

— Все в порядке! — заявляет довольный братец. — Готовьте оркестр девушек, букеты и почетный карау… Это что за…? Тут… комитет по встрече какой-то. Трое…, двое ментов… Вооруженные…

Слышен разговор: «Исполнять?» — «Чего им надо?» — «Я встаю?» И тут же резкий молодой голос: «Гони-и-и-и! Газ, батя, газуй, мать-перемать!!!» Хряск. Сухие щелчки. Треск. Братец шипяще издает руладу, сплошь состоящую из матюков. К моему глубочайшему удивлению, он тут же возобновляет репортаж, но совсем в другом тоне и другими словами:

— По нас стреляют!!! Прямо по машине!!! Что делать? Сейчас вы нас увидите!!!

Николаич выдергивает у меня мобилу (я как-то немного опешил от такого развития событий) и резко, четко командует:

— Вниз до берега и влево к Центральному парку. Вниз и влево! За вами хвост. Мы его примем, только с директрисы уйдите!!!

— Вниз и влево, уйти с дороги, расстреляют!!! — Слышу, как орет там братец.

— Там канавы, куда я там уйду, — вопит кто-то в ответ.

— К парку!!!

И вновь ворох матюков, в которых потерялось коротенькое сквозь зубы:

— Понял я, понял!!!

За виляющим из стороны в сторону УАЗом из-за холма выскакивают две легковухи. Одна красная, явная кабриолетина с открытым верхом, другую вижу хуже — грязная до чертиков. Расстояние уверенно сокращают.

— Пулемет и все, кто от меня справа — первая тачка, кто слева — замыкающая. Приготовились! Огонь по команде!

УАЗ, мотыляясь по-пьяному, проскакивает мимо нас, чуть не улетев при этом с дороги. Преследователи уже метрах в сорока от нас, когда Николаич вскакивает и орет:

— Огонь!

Мы со сварщиком слева от Николаича, и потому ловлю в прицел заднюю тачку. В этот момент начинается грохот, и кабриолетина, по которой, похоже, и я сгоряча влупил, улетает влево, а открывшаяся вторая тачка принимает в себя все пули — мазать тут невозможно, поскольку дистанция от меня, Саши и сварщика смешная. Сварщик, стоя во весь рост и прицелившись, как на полигоне, выдает длиннейшую — на диск — очередь, поливая машину как герань на балконе…

Хотя все происходит в считаные секунды, успеваю заметить алмазные радужные блики, которые вышедшее не к месту солнышко высекает из стеклянных брызг раздробленного лобового стекла. Не успеваю испугаться того, что машина вылетит по прямой на нас, как ее бросает вбок, стекла еще продолжают сыпаться, а тачка уже ухает в канаву и встает почти вертикально на капот.

— Ильяс, Ильяс. Если кто выскочит на холм, сшибай!

Не вижу, но явно кто-то выскочил — бемкает «светка».

Это, получается, «хивус» подтянулся, коли у Ильяса сектор обстрела открылся…

Серега тоже дает пару очередей туда, в сторону холма. Одна пуля — трассер, видно, как, долетев до вершины, она дает красивый рикошет свечкой.

— Ильяс, кого видишь?

— Никого. Один лежит, второй ушкандыбал.

— Выдвигаемся!

— Прикрываю!

Из остановившегося УАЗа вываливается долговязая фигура — братец. Зачем-то прижимает к голове красный платок. Не было у него красных платков. Он вообще платков не носит, разве только туалетную бумагу рулоном, когда у него насморк… Что за бред в голову приходит, когда не хочется принять очевидное — братец ранен, а тряпка просто в крови. Будь это кто другой, сразу же дошло бы, а так сознание слабенькими лапками пытается загородиться от очевидного, но очень неприятного факта.

Прежде чем Николаич что-либо успевает сказать, уже галопирую в сторону УАЗа. Правда пригнувшись, в общем, грамотно.

Братец, у которого и в самом деле из-под какой-то тряпки сильно течет кровь, все-таки скалит зубы и говорит с удовольствием:

— Дароф! А где оркестр?

— Ну тя в зад с твоими шутками! Что с тобой?

— Когда через бревно на дороге перепрыгивали, башкой стойку поймал.

— Эй, вы, трупорезы, хорош трендеть! Миша ранен! — Мужик лет пятидесяти помогает выйти из машины парню в милицейской форме.

— Поссать, батя, поссать, — бормочет парень.

— У тебя перевязочные-то есть? — спрашивает братец.

— Есть, сейчас тебя забинтую, в четыре руки разберемся. Еще медсестра подоспеет. Что это у тебя за тряпка?

— Не знаю, в бардачке валялась.

Остается только вздохнуть… Братец…

Теперь тряпку эту дурацкую долой (странно, она действительно была когда-то красной). Кровища хлещет и впрямь серьезно, но это и при незначительных ранениях головы бывает. Есть древняя хирургическая поговорка про ранения в голову: «Хлещет как из барана, заживает как на собаке». Ну да, кровоснабжение-то мощнейшее, потому и льется обильно, и заживает быстро.

Прикладываю братцу тампон к ране — рассекло кожу сильно, но это нестрашно. Теперь он пальцами его сам прижал, а мне — растягивать косынку. Ну тут просто, не раз делал: прямой угол на затылке, а длинными концами — через лоб, на затылке их поверх прямоугольного конца перехлестнуть и обратно на лоб, где и завязываем покрепче. А теперь хватаем за прямоугольный конец и аккуратно тянем вниз, к спине. И тампон плотно прижимается косынкой к ране. Остается подтянутый угол, аккуратно заправить его за перекрещенные на затылке концы, и «вуаля» — первого раненого обработали.

Второй еще мочится, мотыляясь на руках у поддерживающего его под мышки отца. Крови на нем не вижу, но вот сип какой-то и кашляет… Так, но не прерывать же ему процесс — минута-другая ничего особо не изменит. Что в машине? Разбита-то машинка знатно: боковое стекло вынесено, в лобовом дыра и с десяток дыр сзади и с левого бока. Но заметно, что били по пассажирам и водителю, а машину старались не уродовать.

Братец тянет к себе сумку. Отдаю ему, лезу в салон.

А там сидит еще один пассажир. Еще дышит, но я бы сказал, что уже агональное дыхание-то. Спереди вроде целый. А сзади?

А сзади ему в голову прилетела не то картечина, не то пуля.

Крови немного, зато из дырки вываливается комочками розовато-желтовато-серое вещество… Мерзкий у человеческого мозга цвет, даром что самый могучий сейчас компьютер…

Пульс частит как заяц на барабане, но тут вряд ли что можно сделать. Разве что подвязать умирающему челюсть покрепче…

Вылезаю за сумкой. Братец уже жрет горсть таблеток — хотя и врач, но считает, что кашу маслом не испортишь. Явно сожрал сразу и обезболивающее, и антибиотики…

Паренек тем временем закончил мочиться и сразу как-то обмяк. Отец растерянно оборачивается на нас.

Вместе с уже повеселевшим братцем отводим раненого ближе к берегу, усаживаем на камень.

— Куда тебя?

— В спину… в спину…

— Оружие есть?

— Пистолет.

— Отцу отдай. Заберите, ему пока не понадобится.

— Не… Не надо… Пусть…

— Не спорь, Миха! — Братец довольно нахраписто выворачивает у приятеля пистолет из кобуры, отдает стоящему рядом мужику.

К нам подбегает Надежда:

— Что здесь?

— Похоже на пневмоторакс. Сейчас разденем, глянем, — отвечаю я ей.

— Кто вас охраняет?

— В каком смысле?

— В прямом! Стоите кучей, отличная мишень со ста метров.

— А сварщик где?

— Вам виднее, с вами же был.

— Да кто тут подберется?

— Кто угодно. Тут черт-те что творится.

— Все, признаём свою глупость. У вас оружие есть?

— Один патрон в ружье и у сына три патрона, — отвечает Михин отец.

— Так, держите мою машинку, рожок, и вот пачка к ПМ. Поглядывайте.

Ловлю неодобрительный взгляд Надежды. Она демонстративно вздергивает плечо, на котором висит ее ППС, но дальше уже некогда: парню стремительно становится хуже, прямо у нас на руках тяжелеет. Что совсем погано — на губах розоватая пена…

Надежда действует быстро — машет руками над головой, и «хивус» послушно подходит к нам очень близко — насколько позволяют торчащие из снега валуны.

Ну да, опять она меня утерла. Я как-то про салон «хивуса» забыл, а там тепло и удобно, куда удобнее, чем тут на холоде, на промерзшем валуне… Негоже раненого морозить.

Сверху от Коттеджа доносится перестрелка. Несколько раз угадываю солидные очереди из РПД. И ведь действительно, наши куда-то делись, пока я тут возился. И сварщика не видно.

Когда стягиваем с раненого бушлат, стразу становится ясно, что это в самом деле пневмоторакс. Пуля — или чем там их обстреляли — прошибла обшивку машины, спинку сиденья, бушлат, китель и влетела в грудную полость. Паршиво. Что замечательно, ранение скорее сбоку, а тут чем ближе к середине грудной клетки, тем гаже прогноз.

Но по-любому радости мало. Паренек кашляет мелким таким хеканьем, потом пытается сплюнуть. Надежда шустро подставляет чистую белую тряпицу… Кровь. Кровохарканье, — значит, легкое повреждено точно. И дышит часто и поверхностно, как собака на жаре.

Китель уже в крови неплохо запачкан. Режем его какими-то жуткого вида ножницами, поданными водителем… Кровельные, что ли? Но китель распластывают со всем, что там внизу было поддето.

Вот и дырочка, маленькая, но сволочистая. Миха опять начинает кашлять, и я точно вижу, что в дырку эту подсасывает воздух, с мерзким таким сюсюкающим присвистом. Открытый пневмоторакс — воздух прет в грудную клетку не оттуда, откуда ему положено, сдавливает легкое, и оно спадается, теряя объем. Из-за этого сдвигается в сторону средостение, и сердце словно повисает на своих сосудах, зажимая еще работающее здоровое легкое…

— Повязка Банайтиса? — спрашивает братец.

— С дуба рухнул! Ни вазелина, ни серой ваты у нас нет, да и устарело уже это.

Надежда тем временем широко мажет края раны зеленкой, я кладу марлевую салфетку на рану, и Надежда, понятливо кивнув, вытягивает из своей сумки банальный полиэтиленовый пакет с рисунком какой-то бочки (я еще успеваю прочесть «Дегустация ви…»). Пакет плотно ложится на мокрую от зеленки кожу. Сестра аккуратно приглаживает полиэтилен, чтоб он обеспечил герметичное закрытие дыры. Миха опять кашляет. Но уже свиста нету. Отлично, бинтуем.

Теперь аккуратно уложить раненого, как положено при такой ране, на бок. Эмчеэсовец догадливо подкладывает Михе какой-то бушлат и подстилает одеяло. Миха старается лечь на здоровый бок, но тут же встречает единодушное сопротивление всех нас четверых. Нам-то надо его уложить как раз на больную сторону.

— Не… не надо… больно же… — слабо пытается спорить раненый.

— Как раз лучше, — убедительно, как маленькому, втолковывает ему Надя, — так ты меньше боль будешь чувствовать, поверь мне. И шок будет меньше, и сердцу будет легче…

— Вот у адмирала Нельсона было такое же ранение, — гудит эмчеэсовец, обертывая еще сидящего милиционера одеялом. — Так его положили на здоровый бок. Вот он и умер от этого. На здоровое-то легкое сколько сразу навалилось: и средостение давит, и грудная клетка к палубе прижата — не вдохнуть, и кровь подтекает внутри, давит на средостение, а все вместе — на здоровое легкое. Вот он и задохся. А ты ложись, как доктора говорят, — живым довезем. А там уже операционная готова. Все мигом в лучшем виде…

— Точно, Миха, подтверждаю! — И братец до кучи высказался. И протягивает Михе несколько таблеток.

Начинает зуммерить переговорная штуковина. Отзываюсь. Николаич немногословен — просит медиков прибыть наверх, много раненых. Спрашиваю, брать ли братца. Ответ лаконичен: если братец работоспособен — обязательно…

Братец говорит Михе, что мы сейчас вернемся, тот чуть не плачет, а я, как на грех, и его отца из виду потерял. С трудом убеждаем раненого чуть подождать под опекой водителя. Но выдвигаться с братцем не получается: хоть и агонизирующий, но у нас еще раненый — в салоне расстрелянного УАЗа. Он еще дышит. Предварительно примотав ему нижнюю челюсть, чтоб при смерти, если обернется, рта не раскрыл, относим бедолагу в «хивус», где сразу становится тесно. Братец остается, мы с Надеждой возвращаемся к УАЗу. Ключи в замке.

— А может, стоило Мише промедола дать?

— Нет, у него и так дыхательная функция ослаблена. Промедолом вообще обидеть ее можем до отключения.

— А трамал? У нас же есть.

— Ну да, меньше угнетает. Но угнетает же. Обколоть бы местным анестетиком лучше. Но раз у нас ничего нету, придется ему потерпеть…

Машинка заводится сразу. Видно, что ухоженная. Немного жестковатый руль, сидеть высоковато, ну да не до Москвы ехать. Проскакиваем мимо Коттеджа, аккуратно объезжаем валяющийся на дороге труп в милицейском наряде. Судя по вывороченным карманам и бумаженциям вокруг, его уже обыскали.

На перекрестке с десяток хаотично расположенных автомобилей. Останавливаюсь не доезжая: и маячить не стоит, и поперек дороги лежит нехилых размеров бревно. Видно, тут братец и стал бодаться со стойкой. Второй УАЗ выделяется из кучи машин своей милицейской принадлежностью. И вот рядом с ним кучка народа, довольно шумная.

Все-таки есть такие открытия, которые, сколько бы веков ни прошло, не могут оказаться затерянными в памяти народной. Сортировка раненых, разработанная Пироговым, точно относится к таким. Сколько ни корячились страдатели по новациям, а в конце концов вернулись к исполнению пироговских постулатов. Потому как открытие это подобно закону Ньютона. Или Архимеда. Ни убавить, ни прибавить.

Вот как бы я разбирался в куче раненых и на скорую руку второпях перевязанных людей? А так все ясно и просто — сначала из кучи раненых выделить две категории, которые во враче на сортировке не нуждаются. Во-первых, легкораненых, а их обычно половина, отправить подалее, чтоб не путались под ногами и не мешали. Во-вторых, если есть агонизирующие, то есть те, кого точно не спасти, обеспечиваем их покоем и не тратим понапрасну время. Таких, по статистике, каждый десятый раненый. И остаются у нас две категории — нуждающиеся в срочной помощи и те, кому помощь можно отложить, но оказать надо обязательно.

Так, громче всех кричат баба и мужик. У мужика вижу повязку на бедре, прямо поверх джинсов. Кровь там, где внешняя поверхность. Он сидит у милицейского УАЗа, ругается в голос. Увидев нас с Надеждой, встает, сильно морщась, и ковыляет в нашу сторону. Баба измазана кровью — и руки и лицо, но перевязок нет.

Две девчонки лет десяти — двенадцати воют навзрыд. У той, что помладше, толсто замотана кисть руки, на плечо наложен жгут. Самый тихий из всей компании парень-милиционер. На плече тоже жгут, предплечье забинтовано, хотя кровь проступает через бинт, искромсанный рукав свисает лохмотьями.

Что я точно помню? А помню я, что «громче всех ругаются матом и другими словами, а также воют и плачут легкораненые. У них на это есть силы. Тяжелораненые молчат!»

Значит, надо заниматься бледным милиционером.

Надежда с ходу показывает мужику с бабой, что им надо идти к кораблю МЧС, который внизу стоит. Лихо, конечно, она этому агрегату под названием «хивус» польстила.

Мужик продолжает ругаться, потому как считает себя самым пострадавшим, и поэтому требует к своей персоне исключительного внимания. Ага, щщщаззз… Я уже видел, как ты шустро ходишь — ранение явно по касательной. Был бы серьезно задет мышечный массив или тем более кость — хрен бы ты так поднялся и пошел. А оставить его тут — достанет претензиями до глубины души: он ведь ранен, и доктор обязан проявить гуманизм. А то, что за это время, пока его царапину будут йодом мазать, кто-то другой дуба врежет, так на это насрать. Люди эгоистичны в массе, а уж раненые — тем более.

Игнорирую мужика, но это не «проханже» — он меня сильно дергает за рукав и просто требует, чтобы я обратил внимание именно на него, и никак иначе. Баба тож подвывает ему в тон.

— Слушай, страдалец, тебе помощь оказана, повязка наложена. Кровотечения нет, больно, конечно, но потерпишь. Иди вниз, там в салоне врач и медикаменты. Я здесь занят, извини, но им моя помощь нужнее!

— Я ранен, твою мать! Видишь, я ранен, твою мать! Ты что, твою мать, совсем края не сечешь?

— Ты, калека недоделанный! Ты оцарапан, а не ранен. Будешь мне мешать, я тебе сам прострелю ногу как следует. И тогда буду заниматься именно тобой! Вали отсюда вниз, болван чертов, и не дергай меня за рукава! Я кому сказал? Вали давай!

— Сука ты, а не доктор!

— Я еще хуже! Все, пошел, пошел! Не беси меня! Сейчас тебя еще дополнительно подстрелят — добьешься моего внимания! Забыл, что тут перестрелка? Иди, давай!

От нашей перебранки есть польза — девчонки голосить перестали. Видимо, злой доктор Ойнеболит напугал.

Кстати, какого хрена на девчонке жгут?

— Надежда Николаевна! Уберите лишних отсюда. Нам новых ранений только не хватает! А ты, принцесса, как тебя ранило?

— У мммення ппалле-ец отсттреллилло… ик… ттуттт в ммешшочке воттт… ик…

— Больше ран нет?

— Этттой мммаллло… ик?!

— Этой хватит. Ну-ка, где палец?

— У Лилллльккки… ик…

Пока разговариваю, вижу, что жгут наложен безобразно — кисть руки опухла и посинела до безобразия. Осматриваю девчонку. Внешне состояние удовлетворительное, не ниже. Напугана, конечно, но ничего страшного. Потому жгут долой, толку от него нет. И прошу Надежду и эту парочку отправить вниз.

Теперь милиционер. Вот ему точно плохо. Белый, холодный пот на его лице глазом невооруженным видно.

— Кости ему надо совместить правильно! — авторитетно заявляет мне в затылок все еще пасущийся тут мужик.

— Вы кто по специальности?

— Я? Экспедитор!

— Медицинское образование есть?

— Нет, но я в телевизоре видел.

— Слушайте, если вы немедленно не уйдете туда, где сейчас сборный пункт раненых, я вас буду лечить только урино- и копротерапией! И от других врачей добьюсь того же!

— Так я ж помочь хочу!

— Внизу, на берегу, ваша помощь будет уместнее. Все, вниз на посадку.

— Я…

— Тебя пристрелить, чтоб понял? — рявкает сзади Надежда мужику в ухо.

Мужик подпрыгивает и наконец сваливает вместе с девчонками.

— Ильяс, видишь группу из четырех человек?

— Вижу. Отработать?

— Нет, ты что, это спасенные. Двое ранены.

— Принято. Не отрабатывать.

— Сопроводи. Чтоб никто не обидел. Я имею в виду: не бегай туда-сюда, а огневым прикрытием.

— Понял, не деревянный.

— Куда делись мужики? Этот, сварщик, и второй, из первого УАЗа?

— Сварщик рванул за нашими на холм еще до того, как вы туда поехали. А мужик с УАЗа, после того как вы раненого сюда потащили, того, с обвязанной головой, побежал к Центральному парку. Прямо вдоль берега.

— Куда ж его черти понесли?

— Вот уж извини, не в курсах…

— Ясно, связь кончаю…

— Буякши, хи-хи-хи…

Теперь что у парня с рукой. Надежда уже дерет ножницами рукав, аж треск стоит.

Парень прикрывает глаза и вроде собирается потерять сознание. Роюсь в сумке, ищу одноразовый шприц. Ампула промедола. Теперь одно соединить с другим — и в ляжку. Готов. Будем надеяться, что шибко инфекции я ему не занес.

— Эй! Земляк! УАЗ на ходу?

— А?

— Ты тут не помирай, все равно не дадим. УАЗ на ходу?

— На ходу…

— Можем сейчас на нем вниз съехать?

— Можем… Бензина нету…

— Что, прям тут кончился?

— Ну да, тут… Я мотор не выключал… Он чуток поработал и заглох… Этот пидор по нас очередь дал, а завести не смог…

— Какой пидор?

— Этот… мент. Он нас остановил…

— Сколько тут всего было?

— Этих?

— Да, этих.

— Трое… Двое ментов…

— Всего трое?

— Ага.

— Я закончила!

— Надежда, как, подбинтуем или перебинтуем?.. На ваш взгляд.

— На мой — подбинтовать, и хорошо будет.

— А жгут?

— Давайте проверим.

— Хорошо, распускаю.

Смотрим на повязку. Кисть руки розовеет, а вот кровищи на повязке не добавляется. Надежда добавляет еще бинта сверху, а я тем временем стягиваю с раненой руки часы: они хоть и на растягивающемся браслете, но на раненой конечности лучше не оставлять ни колец, ни браслетов, ни часов… Отечет — хрен снимешь, и можно получить на ровном месте отмирание тканей. Был у меня пациент с ожогом и ботинком на обожженной ноге. Успели снять этот чертов ботинок по кускам, еле успели, а то потерял бы пальчики — уже цвет был у них очень гадкий, когда освободили…

Иммобилизовать бы руку — очень похоже, что уж одну-то кость пуля поломала. А может, и вторую тоже… Без рентгена не скажешь. Шин у меня нет. Разве у МЧС спросить? Или тут какую-нибудь ветку-доску поискать…

— Что вы озираетесь? — останавливает мое блуждание глазами по окрестностям Надежда.

— Дощечку ищу для иммобилизации.

— Да бросьте, даже если и найдем, то грязная же будет. Выщелкните из запасного магазина патроны, и прибинтуем. В самый раз по длине будет. И на косынку.

— Вот бы не подумал.

— Доводилось так делать. Уж чего-чего, а пустой магазин найти было проще, чем шины. — Надежда улыбается и подмигивает.

Горсть тэтэшек ссыпается в карман, магазин от ППС прибинтовывается к раненой руке, сама рука, под прямым углом согнутая в локте, берется на косынку.

Начинаю приподнимать парня. С трудом, но идти может. Потихоньку тащимся туда, где оставили УАЗ. Надежда тем временем, прикрываясь машинами, отходит сзади, на всякий случай глядя, чтоб нас, убогих, никто не обидел.

— Ильяс, возвращаемся.

— Как говорится: вэлкам!

— Ничего нового?

— Водилы с твоим братцем собирают трофеи с битых машин, раненые только что добрались. Мужик уже до меня докапывался — послать пришлось. Ну болтливый…

— Это он после ранения раздухарился.

— В курсе. Эйфория, называется.

— Она самая.

Аккуратно скатываемся вниз. Осторожно добираемся с парнем до госпитального «хивуса». А салон-то уже и заполнен. Миха вроде дремлет. Агонизирующий все еще дышит. Остальные расселись по лавкам и ждут, чего скажу…

Связываюсь с Николаичем:

— Раненые готовы к эвакуации. Что у вас?

— Прекратили преследование. Одного добили. Второй утек. Сварщик с вами?

— Нет, он же за группой побежал.

— Черт…

— И этот, Михин отец, тоже утек — побежал в направлении Центрального парка.

— Да что же это за балаган-то с самодеятельностью! Ладно, его телефон у меня есть. Уточните, вроде бы сварщик на связи был с МЧС — они с водилой нашего «хивуса» точно по мобиле разговаривали.

— УАЗ наверху. Он без бензина.

— А тот, что до берега доехал?

— В дырках, но полностью исправен. Плавучий госпиталь можно отправить в Кронштадт?

— Можно Машку за ляжку…

— Ясно. Разрешите отправить.

— Сопровождать кто будет?

— Считаю, что водителя и врача из спасенных хватит.

— Отправляйте.

— Они сейчас трофеи собирают.

— Гляньте, что они надыбали. Если что ценное, отбирайте.

— Принято.

— После того как отправите, возвращайтесь сюда, на перекресток. Мы сейчас уже там будем.

— Что, кого-то зацепило?

— Нет, все целы, но пара стрелков лишними не будут. Подозреваю, что убежавший гостей притащит. А нам тут еще есть на что внимание обратить.

Виктор проснулся как-то сразу. В бункере тяжело пахло кровью от сваленных в углу мешков. Припахивало еще чем-то, не очень аппетитным, но Витя предпочел этого не замечать. Ирки уже не было, и, высунувшись из люка, он увидел, что компаньонка ковыряется в том мясе, которое они не успели еще срезать с костяка.

Вчерашний азарт кончился, начался отходняк. К тому же удачливый охотник отчетливо понял, что скоро станет тепло и все эти мешки с десятками килограммов мяса, на которое ушло до черта соли, сахара и приправ, придется банально закопать, потому что протухнет солонина.

Вяло ковыряясь ножом, который вертелся в одеревеневшей после вчерашней работы руке, Виктор лихорадочно думал: что делать? «Чернышевский, на фиг, за компанию с Белинским», — мелькнуло у него в голове.

— Ирк, что скажешь, как нам лучше мясо сохранить? — неожиданно спросил он подругу.

Ирка сдула прядь волос, но та осталась на месте, прилипнув к потному лбу, и незамедлительно сказала:

— Я считаю, ледник надо делать.

— Ледник?

— Ну да, погреб со льдом.

— Откуда я тут в лесу погреб возьму! Да еще со льдом!

— Погреб придется вырыть. А лед привезем, тут же озерцо есть недалеко.

— Как же, недалеко! Пять километров без дороги.

— Ну иначе не знаю…

Набив еще пяток мешков (причем Витя краем глаза заметил, что Ирка сыплет соль и прочие приправы, явно страдая), он понял, что не верит подруга, что это мясо долго будет съедобным… А работа мясника хуже, чем у грузчика… Жиловщик сия профессия называется вроде бы… Рука уже как чужая. Не хватает по своему мясу секануть… На мясокомбинатах-то перчатки кольчужные выдают…

Ничего другого, кроме как ледник, так в голову и не пришло. Взяв лопату, Виктор опять задумался: где его рыть? Если рядом с бункером, мухи задолбают. Запах уже есть, вряд ли ослабнет. Оттартать мясо подальше — тоже нюанс: опять, значит, грузить, а перекидывать эти мешки снова очень не хотелось.

Опять же неизвестно, что за зверье полезет…

Виктор отошел метров на двести и в теньке на склоне холмика наметил контуры квадратного погреба. Воткнул лопату в землю и начал рыть…

Через час он незначительно углубился в землю, но уже взмок. «Еще хорошо, что с этими чудиками таскался, — подумал Витя. — Если б не коп, уже сдох бы с непривычки, а так куда ни шло. До вечера яму вырою. Доски есть — они сырые и гнутые, но тут пойдут. Значит, еще колы вырубить для распора. И за льдом. Лед можно будет бензопилой резать… Правда, можно вместе с бензопилой под лед улететь — хреноватый сейчас уже лед… А везти на чем? В мешках в УАЗе? Засру весь УАЗ… Сани бы надо…»

Тут он немного опомнился. Какие сани?! Еще лошадку, конюшню, баньку, сарайчик с амбаром, хлев с коровкой и свинкой, курятник… Это ж цельный хутор строить… Домик в деревне… А Ирка уже мечтала вслух о бане… Чистоплюйка. Не, из города вся эта жизнь смотрелась куда как симпатичнее, романтичнее и героичнее…

С трудом сплюнув — рот пересох, Виктор прошелестел сам себе:

— Перекур!

Воткнул лопату и пошел к Ирке.

Боевая подруга билась насмерть. Видно было, что у нее тоже руки болят, но она, свирепо шипя сквозь зубы, пластала и пластала куски мяса.

— Погодь. Давай хоть чаю попьем.

Она обернулась, посмотрела как-то нехорошо и ответила:

— Если сейчас оторвусь от этого занятия, потом уже не смогу взяться. Пальцы не гнутся и руки болят сильно.

— Да ладно… Мы всяко полтора-два центнера уже накрошили. Больше не осилим. Да и соль еще пригодится.

— Жалко же… Когда еще повезет.

— Живы будем — повезет. А так я скоро сдохну. Руки отваливаются.

— Ладно. Чай на дрючке «вскяпитим»?

— Ага. В бункере-то жару устраивать неохота.

Попили чаю, вскипятив его на костерке. Когда Виктор делал бункер и закладки-тайники, тут разбивался лагерь из палаток. На этом месте осталось кострище с рогульками да шалаш — склад бракованных досок и другой строительной всячины.

Прикинули, что делать дальше.

Получалось, что надо копать, и никак от этого занятия не открутиться. Все тайники-закладки еще были полными. Пустой — на всякий случай — Виктор сделать в то, спокойное время не догадался.

Прикинули объем солонины. Прикинули, как ее размещать, чтоб переворачивать было можно. Прикинули, сколько надо будет привезти льда.

Немного ужаснулись объему работы…

И пошли копать: Виктор — ледник, а Ирка — яму под недогоревшую требуху лося.

Водила «хивуса» действительно знает номер телефона сварщика. Побурчав насчет расходов, звонит, но безуспешно. Занято, и все тут. На всякий случай записываю этот номер. Заодно обмениваемся номерами с водителем. Смотрим, не осталось ли на «галоше» чего-либо, что понадобится нам здесь. Но все наше добро на второй «галоше», той, которая сейчас стоит поодаль и винтовкой Ильяса контролирует весь склон парка.

Спрашиваю, когда собирается связываться с Кронштадтом? Водила обижается всерьез — он уже предупредил о наличии раненых, уточнил, какая нозология будет им доставлена. Не ребенок, дело свое знает.

Машины они уже осмотрели, собрав все, что подвернулось, и сейчас тараканят трофеи на свои «галоши». Невелики трофеи, честно говоря. Слили бензин, сняли аккумуляторы, разжились домкратом и парой огнетушителей. Какая-то одежка, одеяла… Замечаю, что лежащих на полу «хивуса» раненых заботливо укутали потеплее.

Интерес представляют разве что стволы и боеприпасы.

Стволов с десяток, три ПМ, два охотничьих ружья — помповушка и автомат, пара АКСУ да два «кедра». Патронов разного калибра ко всему этому — несколько магазинов, пачек и вроссыпь.

Предложение поделиться не вызывает восторга, но тем не менее готовы к этому.

Вопрос один, как делить.

С моей колокольни — не шибкое сокровище все найденное.

Звоню Николаичу.

Думает несколько секунд:

— МЧС и так ящик с Судаевыми получило. По уму, они даже не стреляли. Там к АКСУ сколько патронов?

— Э-э-э… Три рожка и еще десяток врассыпную.

— Тогда им АКСУ отдайте и помповуху. И то жирно будет.

— Обе АКСУ?

— Обе.

— Принято. Обе АКСУ и помповушку.

Подходит братец. Жует чего-то. В руке полупустой полиэтиленовый пакет.

— Мы еще там немного харчей нашли. Делить тоже?

— Да ладно, вам нужнее. Только не нажирайтесь сразу-то.

— На всех поделить — совсем смешно. Тут и одному-то мало будет.

— Ну двигайте. За агонизирующим приглядывай.

— Само собой. Там, говоришь, операционную готовят?

— Ну да. Так что еще и тебя припашут.

— Разве что как сильно нерасторопного ассистента.

— Ты ж хирургией увлекался.

— На четвертом курсе. Так что шить отвык вовсе.

— Ну живы будем, сегодня на семинаре встретимся. К слову, помыться не забудь. Там у них даже ванна есть.

— Пахну?

— Не то слово.

— Это из-за того, что в морге сидели.

— Ага. А так от тебя розами и амброзией пахнет обычно. Пока не уехал: может, нужно что?

— Нужно. Патроны к ПМ у тебя найдутся?

— Вот последняя пачка.

— Последнюю-то вроде не отдают?

— У меня еще две обоймы.

— А насчет медикаментов?

— У эмчеэсовцев возьмешь, если что.

— Ну все, до вечера! Голову береги!

— И тебя туда же!..

Надежда вышла из салона «хивуса».

— Думаю, что транспортировку перенесут. Вы проверили, ничего не осталось в салоне нашего?

— Проверил. Вот братец остался вне салона.

— Уже все, ухожу.

Вместе с братцем уходят и оба водилы, до этого осматривавшие винт глиссера. Машем прощально руками, и набитый людьми агрегат усвистывает по льду в Кронштадт.

Стараюсь поаккуратнее уложить оружие, потом вяжу корявоватый узел (такие обычно таскают беженцы и погорельцы, только вот хорош он для подушек, а не для оружия) и укладываю его сзади в УАЗ. Торчащий ствол автомата-дробовика мешает. Вытягиваю пушку из узла и стараюсь аккуратно ее поставить. Обнаруживаю крепление — в нем стоит двустволка. Ну раз есть крепление, то пусть в нем стоит автомат, а двустволку… Она еще и не заряжена, можно так уложить. Вроде не особенная она какая, обычная наша тулка, да и калибр мелковатый, не двенадцатый, во всяком случае.

Когда садимся с Надеждой в УАЗ, вызывает Николаич.

— Что, все еще поделиться не можете?

— Не, уже поделились, госпиталь плавучий убыл.

— Эт хорошо. Вы возьмите видеокамеру.

— А канистры?

— Пока не треба, тут уже подразжились. Сварщик где? Не нашелся?

— Телефон у него занят.

— Вот черт! Ладно, ждем вас.

— Принято.

Надежда Николаевна очень неодобрительно на меня смотрит.

— Что я сделал сильно не так?

— Не мое дело врача учить…

— Бросьте. Здоровая критика снизу, сверху и сбоку — основа врачебного мастерства.

— Про врачебное мастерство ничего не скажу, а вот ППС бог знает кому вы отдали зря. И патроны тоже. Хоть он и брат ваш.

— Ну тут нас и Ильяс прикроет, и у вас…

— Это легкомыслие. Может случиться всякое — останетесь один с двумя обоймами. Курам на смех! Хотя бы из узелка возьмите что-нибудь. Меня подташнивает, когда я вижу невооруженного человека, тем более врача.

— Вы правы. Я сейчас приторможу и схожу за камерой, а вы, если не трудно, подберите на свой вкус эквивалент.

— Хорошо.

Идти мне недалеко — чертов УАЗ спокойно пролез на лед, и мы подъехали почти вплотную к «хивусу». Непривычно. До этого ездил только на обычных машинах. Начинаю понимать людей, которые любят джипы. Есть за что.

Ильяс на секунду отрывается от бинокля, ухмыляется приветливо и снова начинает осматривать местность. В его действиях есть что-то механическое, хотя я понимаю, что это стандартный способ снайперского контроля — зигзагами от близкого к дальнему участку…

Беру камеру, все-таки прихватываю канистру с бензином, и скоро мы уже катим вверх — к Коттеджу. Надежда спроворила один из «кедров», четыре магазина к нему и три патронные пачки. И пока я это не разместил на себе, не успокоилась. Зато сидит сейчас довольная, как кошка, у которой за ушком почесали.

Бревно уже спихнули с дороги, поэтому выкатываю на перекресток.

Удивляет то, что наши не стоят в полный рост. Вижу только Серегу, пристроившегося лежа за каким-то «опелем». Правда, точку пулеметчик оборудовал себе на каком-то пальто. То, что он внимательно смотрит в сторону Санкт-Петербурга, мне как-то не нравится — нет никакой расслабухи после удачного боя, наоборот, видно, что вологжанин взведен как боевая пружина.

— Ну что тут?

— Да знаешь, похоже, странновато тут все. Думали, просто бандюганы-мародеры. А тут как-то гаже.

— А что гаже-то?

— Дуй к Николаичу. Они у караулки сейчас.

— Которой?

— Вон той. — Серега дрыгает ногой, показывая ботинком примерное направление.

Поневоле пригибаясь, двигаемся между автомобилями. Новоприобретенный «кедр» удобно лег в руки. Смешная плюшка…

У караулки стоит мангал, вкусно пахнет шашлыком. Правда, видно, что шашлык пригорел маленько.

— Эй, медицина!

Смотрю, кто тут такой фамильярный. Оказывается, Саша. Мы его не заметили и прошли боком к нему, а он уютно устроился за зеленоватым «хюндаем» с простреленными стеклами… Сидит смотрит на нас и улыбается во весь рот. Нехорошо. Хреновый из меня Виннету.

— Ну что тут?

— Стоял дозор из десяти сукиных сынов. Несколько человек мы внизу постреляли, двух Ильяс зацепил — один у Коттеджа валяется, второй вон стоит…

— Где? Как — стоит?

— Стоя стоит. На два пальца левее указателя. Видишь?

Указатель вижу. Вытягиваю руку, отставляю два пальца, прикладываю их как бы к указателю, глядя при этом одним глазом — старый метод целеуказания. И действительно, за нетолстым деревцем стоит мужик в грязном камуфляже и целится в нашу сторону. То есть целился. Он по-прежнему стоит как статуя, только оружие у него из рук уже кто-то вынул.

— Впервые вижу такое каталептическое трупное окоченение, только читал о подобном. А вы, Надежда Николаевна?

— Тоже не доводилось. Это при попадании в голову такое бывает?

— Да, моментальное разрушение продолговатого мозга.

— Лихо!

— Ну а еще один куда делся?

— Удрал, сволочь. Мужики за ним погнались было, но этот парк как лес. Плюнули и вернулись. Вот сижу смотрю, чтоб он обратно не пришел.

— А чего ему возвращаться? Небось чешет во все лопатки.

— Николаич считает, что это не вся банда. Да и сами по себе они отморозки до абсолютного ноля. Шашлычок видал?

— Ну да. И что?

— Непростой шашлычок. Очень непростой.

— То есть?

— Сами увидите. Еще и снимать будете.

— Ну ладно. А где Николаич?

— Он с опером в караулке. А Вовка возле УАЗа.

— Ладненько. Смотри в оба!..

В готической караулке в кои-то веки и впрямь пахнет караулкой. Тут, судя по всей обстановке, и ночевали разбойнички — койки, матрасы, даже постельное белье. Шмотки, очень похоже не принадлежавшие разбойному люду, чемоданы, сумки — но толком рассмотреть не получается.

Николаич озабочен и, по-моему, очень зол. Кивает нам и с места в карьер огорошивает тем, что тут мы накрыли лишь одну смену. Так что возможно прибытие следующей, да еще с усилением. Ввязываться в бой нет никакого смысла.

Желательно уносить ноги, и поскорее. Повезло, что нас не ждали. Работали в штатном режиме — потому и легли под нашим огнем, большей частью не вякнув. Также повезло и тем, что оружие у них ближнего боя, явно из арсенала МВД. Плохо, что ни Михин отец, неизвестно куда дернувший, ни чертов сварщик никак о себе не заявляют, а уходить, бросив двух человек, из рук вон плохо.

— А что отвечает мобильник Михиного отца?

— Выключен или находится вне зоны действия сети.

— М-да, положеньице… Но не жить же нам тут? А почему решили, что здесь находится только смена?

— А вот смотрите, железный ящик. В нем кулек с золотишком. И зубы, и кольца, и цепочки, и серьги. В мелких бандах так в общий котел не складывают. Вы, кстати, давайте снимайте все на камеру. Что видите, то и снимайте — потом разбираться будем. И комментируйте. Так вот, Дмитрий говорит, что и бумажки интересные нашел. Гнездо у них не здесь — они сюда на дежурство прибывают. Еще есть нюансы. Сестричка. Вы помогите оперу собрать тут вещественные доказательства. Пошли за мной, доктор.

Перебравшись через дорогу к стоящему у дерева трупу, Николаич просит пока поснимать общие планы, а сам неслышно ускользает вперед. Должно быть, обеспечивает безопасность места. И совершенно неожиданно слышу переливчатый звонок мобильного телефона. Позвонили Николаичу не вовремя.

Снимаю мертвеца — ему действительно попали сбоку в голову, заодно нахожу входное-выходное от ильясовской пули.

Когда уже заснял перекресток, из кустов выбирается Николаич:

— Михин папаша объявился. Сказал, что вышел с той стороны парка и подловил бежавшего от нас ублюдка. Не отвечал, потому как телефон вырубил, пока охотился. Получается так, что разумно сделал — вот забренчал бы, как у меня сейчас…

— А это точно он?

— Получается так, что он. Я ему вопросик задал: кто там с ним в машине еще был? Ответил верно. Сын, друг и врач из морга.

— Ну все равно осторожнее надо быть.

— Само собой. Осторожность лишней не бывает. Я ему сказал выходить ко второй караулке. Там как раз Саша посматривает. Заодно глянем, как Саша сработает.

— Как бы они друг друга не постреляли.

— Да не должны бы. И Саша не дурак, и мужика я проинструктировал: как услышит на перекрестке «Стой!», так стой и руки в гору. Идем, тут еще есть что снять: за караулкой и в караулке.

Оказывается, что речь идет о второй караулке, — их тут две. Мы возвращаемся к шашлычнице. По дороге Николаич предупреждает Сашу о госте. Саша кивает.

Около караулки сидит на цепи голый мальчишка лет шести-семи. Картинка милая, потому как детеныш жрет чью-то ступню. Ясно, что пацан — мертвяк. Снимаю.

— Упокойте его. Из мелкашки.

Пацан не обращает на нас никакого внимания, но после выстрела не падает, а остается сидеть, только недогрызенная ступня вываливается из рук.

— Да что за черт! Или закон парных случаев — и еще один кататоник?

Николаич показывает пальцем куда-то вниз. Наклоняюсь и чувствую, что бешенство мутит голову.

Мальчишка сидит на достаточно толстом металлическом штыре вроде лома.

И скорее всего, от этого мальчик и помер. Николаич стягивает тело с испачканного кровью, дерьмом и содержимым тонкого кишечника стержня — точно, вбитый в землю лом. Труп падает на землю, и тут я вижу то, на что не обратил внимание раньше из-за ярких и пестрых гольф — голени искривлены. Проверяю — да, перебиты голени. Качественно так перебиты.

— Вы снимайте, снимайте, — тихо говорит Николаич.

Снимаю. Потом снимаю стоящие внутри караулки баки — литров по двадцать.

Отборное мясо. Правда, без разбора, как положено в производстве, — видны куски, похожие на окорок, куски помельче — вперемешку. Когда Николаич поднимает крышку последнего бака, я уже знаю, что там увижу. Потому не удивляюсь виду нескольких печеней и сердец — нормальных человеческих внутренних органов. В принципе в анатомичке то же и было. Разве что назначение было иным.

— Ну как, доктор?

— Да паршиво. И не зомби, а людоеды.

— Двинули дальше. Там у них три станка для разделки. Не тошнит? Меня так подташнивает. А Саша и сблевал.

— Ну все-таки подготовка имеет место… Однако прибил бы я этих гурманов с удовольствием…

— Не ровен час, накличете.

С улицы доносится приближающаяся невнятная брань, прерванная звонким «Стой!».

Николаич осторожно выглядывает в щель и спокойно говорит:

— Получается так, что пришел Михин папа. И Саня его взял грамотно.

Выходим на улицу. Действительно, Саша подловил этого мужика так же, как до него нас.

Мужик стоит с поднятыми руками и продолжает ругаться. Узнаёт меня и спрашивает:

— Руки-то опустить можно?

— Конечно. Чего так материтесь?

— Вы разделочный пункт в парке видели?

— Видели. Сейчас снимать будем.

— Так чего спрашиваете?

— Получается так, что зря спрашиваем.

— Миша где?

— Перевязан, обезболен. Сейчас его уже оперируют. Судя по времени.

— В Кронштадте?

— Там.

— Какие перспективы?

— Для Миши хорошие. Для вашего соседа — плохие.

— А для твоего брата?

— Думаю, что тоже хорошие.

— Здесь еще долго собираетесь сидеть?

Назад: Утро пятого дня Беды

Дальше: Примечания