Утро четвертого дня Беды
Ощущение такое, словно я всю ночь сидел под колоколом. Слыхал, что колокольный звон обеззараживает местность вокруг, убивая микробов. Немудрено, я хоть и крупнее микроба, но чуть жив.
Саша по-прежнему спит. Он совершенно мокрый от пота, что еще больше меня тревожит. Дарья молча открывает глаза, как только я начинаю шевелиться. Бдит. Хотя если случится худшее, Саша тогда все равно из спальника вылезти не сможет.
Заглядывает Николаич. Оказывается, в крепости нововведение — в 9.00 теперь каждое утро собираются все начальники служб и докладывают об изменениях за сутки. Своего рода пятиминутка перед рабочим днем. Разумно, ничего не скажешь. Все получают информацию о делах в целом, чувствуют себя единым коллективом и прикидывают совместно, что дальше делать. Разумно.
Соответственно мы пойдем туда вместе — начразведки и начмедслужбы… Только вот зубы почистим. Кстати, с царского плеча комендант еще утром чаем угощает — чтоб все окончательно проснулись. С печеньем.
Спрашиваю насчет разгрузок, выдадут ли.
Николаич обещает сегодня же с этим разобраться.
За окном гулко бахает выстрел, тут же второй и многоголосый визг и крики. Николаич за шкирку удерживает меня и аккуратно выглядывает в окошко, соблюдая все правила маскировки.
Еще выстрел.
— Третий! — считает вслух Николаич, и тут же: — Четвертый! — Словно в ответ, сыплется несколько коротких очередей из ППС. — Пятый! За мной!
И выпрыгивает за дверь.
Кидаюсь следом. Площадь перед собором пуста. Валяются два тела — одно еще шевелится, другое неподвижно. Николаич галопом по прямой несется к раненому, я за ним следом.
Подхватываем под руки — молоденькая девчонка, легкая, худенькая.
— К стене собора, — командует Николаич.
Бежим туда. Когда добегаем, откуда-то сверху грохает новый выстрел.
— Сука какая-то с колокольни лупит! Из «лебеля»!
И действительно, сверху с колокольни вперемешку с выстрелами доносится матерщина и куски каких-то псалмов, причем язык знакомый, но не русский. На украинский похож, но и не совсем украинский…
Смотрю, что с девчонкой — из правого бока, где куртка разорвана выходным отверстием, сочится густо кровь, темная, с явным запахом желчи… Девчонка странно сипит и похрапывает, глаза закатились так, что видны только белки, изо рта и носа пузырится кровь… Очень все плохо: темная кровь с запахом желчи — прострелена печень, сипение и пузырящаяся кровь изо рта — прострелено легкое… Но где входное-то отверстие? Николаич стягивает капюшон девчачьей куртки — в районе левой ключицы торчит клочками бело-розовый драный синтепон…
Все. Никелевая французская пуля пробила девчонке грудную клетку по диагонали сверху вниз — от левой ключицы до печени справа. Разодрав, перемешав и контузив все, что там есть, — легкие, средостение, сосуды, нервы — и разодрав печень на выходе.
Как девчонка еще жива, непонятно.
И делать тут нечего. Даже если бы Военно-медицинская академия не погибла в первый же день — туда ломанули за помощью чуть не две сотни укушенных во время «Кошмара на Финбане», и потом там такое творилось, что подумать страшно, — но и там вряд ли смогли бы ее спасти при такой ране — девчонка не ранена, а убита! И я тут ничего сделать не могу. Словно услышав мои мысли, хрупкое тельце у нас на руках мякнет, обвисает и становится тяжелее. В промежности по потертым джинсам расползается мокрое пятно. Умерла, сфинктеры расслабились…
Николаич скрипит зубами и рычит:
— А ну-ка, взяли! Сейчас мы ему, суке, в мидель торпедку…
Подхватываем теплый труп на руки и вдоль стены бежим к углу собора.
— Николаич! Она сейчас обращаться начнет!
Старшой мотает головой: дескать, не мешай! Грохает сверху еще один выстрел.
И мы бегом бежим из-за угла ко входу в собор. Следующий выстрел раздается, когда мы заскакиваем внутрь.
Набившиеся в собор беженцы освободили метров десять пустого пространства — трое мужиков выламывают дверь на колокольню. Когда мы появляемся, они как раз ее выносят и опасливо собираются лезть внутрь.
— Дорогу! — рычит Николаич. И рычит так выразительно, что перед нами расступаются.
Проскакиваем в двери, немного поднимаемся по лесенке, и Николаич аккуратно опускает девчонку на ступеньки. Кивает мне. Скатываемся обратно, пока тот — стрелок с колокольни — не обратил на наш шум внимание.
Прикрываем за собой дверь, Николаич прикладывает к губам палец. Тихо!
Мужики вроде сообразили, что он задумал. Отходят от двери, и один из них наставляет на дверь короткий французский карабин. Кто-то из беженок начинает подвывать, но слышно, что соседки заткнули ей рот. В тишине особенно хорошо слышна странная смесь матерщины и псалмов, распеваемых наверху.
Мы с Николаичем встаем во входной тамбур. Аккуратно выглядываем. Очень бы не хотелось, чтоб кто-нибудь нервный влепил по нас очередь. Даже если и не попадет, все равно осколками толстенных стекол нас сильно порежет.
Несколько человек лупят с разных точек по колокольне — сверху сыплются кусочки штукатурки и сеет пылью. Псалмопевец огрызается. Когда я уже понимаю, что наш хитрый план не удался, о булыжники площади с грохотом брякается лебелевский карабин, а наверху псалмы сменяются яростным ревом. Ярость и ужас…
А потом рядом с карабином, издав мерзкий хряск, падают два тела.
Николаич велит трем мужикам проверить колокольню, но не особо высовываться, а то кто-нибудь сгоряча может влепить. Мы подходим к телам. Подбираю карабин. Надо же, не сломался.
Николаич стоит над трупами. Девочка добралась до своего обидчика, и он в ужасе выпрыгнул из окна колокольни вместе с вцепившейся в него обращенной. Так головами и воткнулись, контрольное упокоение не требуется.
Сбегается народ. Скоро собирается густая толпа. Перешептываются.
Прибывший комендантский патруль михайловцев начинает разгонять публику.
А мы идем в здание Гауптвахты.
На душе погано…
Пятиминутка начинается с опозданием минут на двадцать. Наконец руководство в сборе. Настроение у всех из-за ЧП подавленное. Чай, правда, разносят — не такой крутой, как в Кронштадте, но неплохой. И с крекерами.
Вспоминаю, что куча простого народу в крепости сейчас грызет те самые неразгрызаемые галеты, потом почему-то вспоминаю о булочках, которые, по версии наших дебилов-правдолюбов, возили Жданову из Москвы в блокадный Ленинград, усмехаюсь про себя. Хотя как ни крути, а начальство жрет слаще.
Правда, сейчас куча идиотов жует старую брехню, — еще геббельсовского разлива, что-де в германской армии все — и рядовые, и генералы — питались из одного котла и пайки у них были одинаковые… Ага, мне это особенно забавно слушать после практики в Германии — пришлось поработать с немецкими ветеранами войны в плане обмена опытом.
Когда профессор представила меня первому из этих пенсионеров, я думал, что он примется меня палкой лупить, как доктора из России. Тем более что у ветерана не хватало куска лобной кости и вся физиономия была сшита лоскутами. Но мне немец обрадовался как родному: он был тяжело ранен на Курской дуге, свои бросили, попал к советским медикам, и они его спасли…
Порассказывали мне тогда немецкие пенсионеры о равенстве в Германии много.
А недавно еще попалась информация о Сталинграде. Наши там были очень удивлены, что в армии, подыхавшей с голоду и где каннибализм был не редким делом, нашли много продовольственных складов с деликатесными харчами!..
К слову, от голода никто из старших офицеров и генералов 6-й армии Паулюса не помер…
Начинают слушания с меня. Докладываю, что организован круглосуточный медицинский пункт, вчера приняли в общей сложности триста двадцать пациентов, все выявленные беременные — числом четыре — и больные — семнадцать человек — отправлены в Кронштадт, который у нас будет принимать всю серьезную патологию. Потом попросил оказывать содействие медсестричкам в плане соблюдения чистоты.
Николаич поведал о новом методе «охоты на мертвеца», о странной реакции зомби на огонь и о том, что полагает сегодня зачистить зоопарк.
Павел Ильич вкратце сказал, что сейчас у нас на территории заповедника находится три тысячи шестьдесят пять человек, со времени начала эвакуации водой отправлено в Кронштадт тысяча девятьсот девяносто восемь, в основном женщины, дети и бесполезные в условиях крепости люди. Пришло же новых шестьсот двадцать два.
Поток беженцев иссякает. По рассказам, в домах еще осталось много людей, но выйти не получается — улицы запружены зомби, они торчат практически в каждом подъезде каждого жилого дома. С продовольствием в крепости стало полегче, медведи помогли изрядно. Сегодня весь день будут варить бульон из субпродуктов и костей медвежьих в «кухне-ванне», так что желающие могут подтягиваться. Кроме того, удалось заложить продукты на складирование — ко дню начала ледохода и усилению в связи с ним сложностей с доставкой по воде.
Неприметный майор очень коротко сказал, что сегодня охолощенный пулемет Горюнова будут опробовать после реставрации. Если реставрация окажется успешной, в тот же процесс запустят четыре ручных пулемета Дегтярева.
Затем выступил Михайлов: в плане комендантской службы все в целом обстоит благополучно, умерло в карантине семь человек, всего задержано двадцать два. Не вполне удается соблюсти чистоту, но совместными усилиями надеется справиться. Случились две драки, одна поножовщина без жертв. Сегодня с утра было ЧП, кто-то из гарнизона по неясным пока причинам открыл огонь с колокольни Петропавловского собора, выстрелил всего восемнадцать раз. Убиты им два человека — девочка из беженок и сотрудник заповедника, занимавшийся в тот момент размещением очередной группы беженцев; сотрудник комендантской службы легко ранен в руку в перестрелке. Сумасшедший стрелок ликвидирован Охотничьей командой, подбросившей ему на колокольню начавшую оборачиваться его же жертву.
Все несколько удивляются такому способу расправы. Седовласый мэтр вякает что-то на тему бессудной расправы и неуважения к мертвым, но никто его не воспринимает всерьез. Вероятно, его держат на манер предмета. А он ждет, когда ситуация устаканится, чтобы заявить о своих правах как относившегося к руководству ранее и достойно проруководившего всем, что тут проходило во время Беды. Такие страшно любят писать мемуары, в которых сладострастно дерьмом поливают всё и всех, кроме себя, великого. Надо бы его отсюда турнуть… Совесть нации новоявленная…
Начарт встает тяжело — его человек устроил такой тарарам, что стыдно людям в глаза глядеть. Такая ситуация, с которой знаком любой, руководивший людьми, — вроде и не виноват, а виноват.
— Про ЧП могу сказать, что, вероятнее всего, человек сошел с ума. Другого объяснения не имею. С убитыми он знаком не был.
— А я вас предупреждал, — тихо говорит майор.
— Да, предупреждали. Я собирался с ним поговорить, но не успел. Но в плане того что он ненадежен, потому что хохол, и тогда не был согласен, и сейчас. Какой он, к черту, хохол? — Охрименко переводит дух. — Вот я хохол. И мои предки оселедцы носили. А этот сукин сын гуцул, у них такой прически сроду не было.
— Я не это имел в виду. И вас хохлом называть не буду, потому что вы украинец. А этот выкидыш с колокольни — из протоукров. Интересно, где это он стрелять и укрываться научился, грамотно все делал. По военному билету-то он шофер. Из стройбата.
— Да ладно. Ну хохол и хохол. Вот отращу себе оселедец. Дело не в этом. Ну что мне сказать. И стыдно, и горько. Сроду у меня такого подчиненные не вытворяли. А тут на старости лет… В общем, прошу меня простить.
— Вас никто и не винит. Случайные люди, никакой проверки провести не получается, сгребаем всех, кого можем.
— Ну все-таки основная часть — проверенные люди. Сейчас совместный гарнизон крепости и Кронверка состоит из артиллерийской группы в восемь человек, пулеметной команды при двух станковых пулеметах, взвода автоматчиков и двух взводов стрелков. Территорию контролируем. Отдельное спасибо команде саперов — помощь своевременная и очень ценная. Сегодняшнее ЧП разберем внутри коллектива.
Охрименко тяжело садится. Видно, что переживает сильно. Порядочный человек, значит.
Наступает очередь военморпредставителя Званцева. (Николаич шепотом вспоминает, что была такая должность раньше: «замкомпоморде» — заместитель командира по морским делам. Те, кто рядом и слышали, посмеиваются.)
Званцев подтянут, четок и звонок. Эвакуировано водой две тысячи двести семь человек. Только что «Треска» с новой партией отошла. Доставлено в крепость водой двадцать шесть тонн груза — стройматериалы и продовольствие. Десять тонн продовольствия доставлено в расчете на перерыв снабжения по воде во время ледохода. Сегодня прибудут катера поддержки. Ожидается поставка оружия и боеприпасов. Также он сегодня же сообщит в базу новые сведения о поведении зомби. Завтра предполагается операция по деблокированию запертых в Адмиралтействе курсантов. Сегодня он просит у командования крепости откомандировать Охотничью команду на один день в Кронштадт для выполнения важной миссии.
— И почему мне нерадостно? — так же шепотом спрашивает меня Николаич.
— Потому, что ничего радостного нас там не ждет. Вряд ли нас зовут фазанов стрелять, — так же тихо отвечаю ему я.
Пока все слушают седого флегматичного сапера. Оказывается, кроме люфтклозета имени Генриха с Германом его команда развернула будки над канализационными люками, и в целом на кучу народа хватает сидячих мест.
Усилена защита на флангах крепости, сделаны предмостные укрепления и два помоста для снайперов. Пока не удалось полностью обеспечить защиту бензоколонки, потому что пришлось заняться производством разборных заграждений к завтрашней операции у Адмиралтейства. Вчерне укрепления готовы, надень работы еще осталось.
Заканчивает комендант. Просит всех усилить бдительность, чтобы не было повторов сегодняшнего ЧП. Просит Николаича выполнить просьбу базы. Просит остаться сапера. Просит остаться начарта. Всем спасибо, все свободны!
Отдаю Охрименко карабин. Мрачно забирает его и ставит к окну.
Выкатываемся со Званцевым.
— И что такого сладкого вы для нас припасли? — ядовито интересуется Николаич.
— Такую работу, которую не хотелось бы давать своим? — подхватываю я.
Званцев смотрит на нас удивленно:
— А что вы хотели от вышестоящего командования? Конечно, грязную, тупую и выматывающую работу. И скажите спасибо, что она не бессмысленна и не бесполезна, как обычно бывает.
— А, ну тогда все в порядке, а то мы уж испугались.
— Раз вы все понимаете, давайте где-нибудь поговорим с вашими людьми.
Где ж еще говорить, как не в «Салоне». Тем более что время завтрака.
Званцев приятно удивлен, что у нас его поят чаем и угощают сыром, варенными в шелухе яйцами и даже пиццей. Булка тоже разогретая и потому кажется свежеиспеченной. (Дошло и до нее дело — а на первом этаже как раз микроволновка.)
Я успеваю заскочить к Саше. Странно, дрыхнет без задних ног, температура спала, и в общем впечатления больного не производит. Ничего не понимаю. Правда, потливость видна невооруженным глазом, но это не то, что я видел у Сан Саныча.
Пока завтракаем, о делах не говорим. После завтрака традиционно уже все отдыхают «сидя на спине», чтоб «кусочки улеглись». Так, лежа, и собираются слушать боевую задачу, что для морского строевого офицера невероятно. А когда после завтрака Званцев пытается встать и вроде как на разводе зачитать боевую задачу, то встать не дают, и говорить ему приходится в позе отдыхающего римлянина — полулежа. Это его смущает, и он бурчит что-то про одалиску из гарема…
— Ситуация такая. Вчера ваши «расписные» и впрямь устроили праздник непослушания на барже — занялись грабежом, одну даму порезали и чуть не поимели пару девчонок. Остальные женщины оказались неробкого десятка и девчонок отбили. По прибытии на место этих блатных встретил усиленный патруль.
— Судя по голубиной кротости Змиева, вы «расписных» там и расстреляли?
— Так точно. Они сдуру оказали сопротивление, потом стали качать права, звать адвокатов и прокуроров. В ходе оказания сопротивления пытались порезать ножом одного из патрулей. И что прикажете с такими делать? И потом, после того как их угомонили, ни у кого не было желания везти их в больницу. Чтобы они не обратились, их пристрелили. В головы. К слову, большая часть эвакуированных встретила это с одобрением.
— Успокаивали, надо полагать, тоже автоматным огнем?
— И им тоже. «Расписные» совершенно растерялись — они ожидали, что мы с ними будем миндальничать, как в мирное время. Ан уже поздно было. В итоге одного, самого борзого, установили на перекрестке в виде дорожного указателя с табличкой на расписном торсе «За уголовщину — расстрел», остальные валяются неподалеку, и к ним активно идут мертвецы. Как и докладывала врач Кабанова. Штаб выделил два грузовика — их усилили и защитили дополнительно, в кунгах сделаны амбразуры. Задача: привязать к грузовикам свежее мясо и проехать по наиболее пораженным мертвецами кварталам.
— То есть тупой отстрел зомби?
— Так точно. Только для вас это отстрел, а для наших военнослужащих это не зомби, а соседи и родственники.
Еще в состоянии боя они могут по ним стрелять. А здесь надо проводить именно отстрел. Чистить город. Потому психологически это будет очень трудно. А возможности для психов у нас большие… Представьте такого же сумасшедшего, как стрелок с колокольни, только не с карабином, а с пушкой… Или на складе торпед и мин…
— А мы, значит, железные. И потом к нам будут предъявы всяких морально нестойких матрозов, что мы их мамочку порешили, а гордые морские офицеры будут брезговать с нами в одном поле срать.
— Это личная просьба коменданта Змиева. Поддержанная всем штабом. И лично мной. Если и найдутся чересчур щепетильные придурки, то единицы. Большая часть будет благодарна за помощь. А те, кто пытался разбудить в своих родственниках-мертвецах родственные чувства, уже в основной массе погибли.
— Говоря проще, этакая команда имени Дирлевангера. Для зачистки мирного населения.
— Нет, уголовники Дирлевангера ликвидировали живых женщин и детей. Это воинское преступление. Общепризнанное. Немцы их стеснялись. А мертвецов придется вышибать всем нам. Но легче это делать, стреляя по лично незнакомым мертвецам.
— Мы так потратим несколько тысяч патронов…
— Разумеется, работать будете с нашим обеспечением. По выполнении задачи получите снаряжение и оружие выше классом, чем то, что у вас сейчас есть. Кроме того, в ходе чистки отработаете ряд вопросов, связанных с поведением мертвецов.
— Ну что скажете, ландскнехты и дикие гуси?
— Чего тут говорить, — рассудительно отзывается Андрей. — Надо помогать.
Остальные соглашаются.
Николаич распоряжается всем взять на работу ППС.
Укладываю свою вторую рыжую ТКБ Приблуду к первой — такой же рыжей. Не любит Николаич универсальность. Впрочем, почему мы берем в этот раз ППС, мне понятно.
Что СКС Николаича, что мой ТКБ, что оружие Андрея и Ильяса рассчитано на полевой бой. Когда глубоко наплевать, куда и как полетит пуля, лишь бы зацепить врага в любое место его тела — винтовочные и автоматные пули наделают дел. ТКБ имеет дальность боя под километр. Убойность пули из «калаша» (а ТКБ — тот же «калаш» по своим параметрам) такова, что у нас под Питером случайный выстрел часового в эшелоне за полтора километра завалил садовода на участке. Наповал. Без всхлипа. Судмедэксперт была потрясена, когда у умершего вроде бы от инфаркта инженера обнаружила дыру в сердце и пульку с нарезами… На коже-то вошедшая на излете пуля оставила такую малую ранку, что все ее приняли за комариный расчес или ссадинку, каких много бывает у садоводов в разгар работ.
Потому, полагаю, на охоту в жилых кварталах, где совершенно точно есть и живые люди, Николаич обязал группу взять оружие в разы более слабое, то есть ППС. И целиться из кунга удобнее — ППС длиннее ТКБ, и пуля далеко не улетит и уж тем более не прошибет стенку или окно метрах в девятистах… Нам-то поставлена задача приманивать зомби на себя, поближе к кунгу. Тут дистанция детская будет. Да и отдача у ППС из-за компенсатора куда жиже, что тоже немаловажно.
Если есть возможность, то лучше подбирать оружие под задачу.
Получаю в лапы вороненый ППС-43. Легкий, прикладистый. Смазку с него уже сняли… В основном.
Впрочем, вижу, что Ильяс в придачу к ППС все же взял свою снайперку, заботливо укутав ее в непромокаемую ткань. Некоторое время набиваем магазины — решено взять по шесть снаряженных. Слыхал, что лучше набивать не все тридцать пять патронов в рожок, а поменьше, чтоб сберечь пружину, но Николаич машет рукой — и рожки набиваем под завязку.
Встречаемся с эмчеэсовцами как с родными. Печень белого медведя оказалась сладковатой, по причине мизерности кусочков толком не распробовали, а медвежатина понравилась. Протушили ее самым мощным образом из опасения всяких там паразитов, но и в ходе еды, и в ходе готовки мясо оказалось чистым. Ну да, в зоопарке же ветеринары смотрели.
Николаичу вручили такую же рацию, как у них, действующую и рабочую. Вроде как приняли нас в свою стаю. Про нашу зачистку сегодня знают и очень надеются, что и им перепадет от щедрот пяток-другой стволов. Те стволы, которые получили от нас, уже опробовали — к базе МЧС подваливали и зомби, и какие-то лихие люди. Зомби положили, лихих людей, не ожидавших автоматического огня, отогнали. От ППШ ребята в восторге — поливальная машина в миниатюре. Просто одноствольный миниган какой-то!
От участия в предстоящей резне мягко отговариваются тем, что их дело — возить, доставлять и спасать. Ну, в общем, да, из больницы позвонили — больных и беременных доставили мигом. К слову, впору себя хвалить — с диагнозами, в общем, все оказалось верным. Правда, один из диабетиков оказался симулянтом, но это уж никуда не денешься — вынужден брать слова пациентов на веру, когда ни документов, ни лаборатории…
В Кронштадте прямо на пирсе стоят два «газона» с кунгами. Окна и лобовое стекло защищены какой-то знакомой блестящей решеткой… Точно, это же тележки из супермаркета, только их разобрали! Так с виду выглядит прочно. На одном из кунгов грубо привинчен колокол репродуктора, проводок тянется в кабину. Встречает нас молодой коренастый старшина.
Представляемся. Старшина поедет водителем головной машины и будет предупреждать в репродуктор, чтобы живые жители обозначили свое присутствие вывешенными в окно яркими тряпками, световыми сигналами и телефонными звонками по номерам таким-то и таким-то. Будет сказано и о том, что сейчас производится зачистка территории от зомби и потому живым к машинам не приближаться.
В каждом кунге оборудованы места для стрельбы в четырех направлениях, правда, амбразуры пробиты грубо и наспех прямо в стенках кунгов. Есть и приятное — по ящику ППШ-41 и по три цинка соответствующих патронов. Ну да, и мы с собой взяли ППС и тож патронами запаслись, взяв с собой по шесть рожков каждый..
Николаич распределяет экипажи: меня, Андрея, Серегу в машину к старшине.
Он, Володя, Ильяс и Демидов — его сегодня решили взять в дело набивальщиком рожков — во второй машине. Там шофером какой-то молчаливый штатский.
Инструктаж простой. Едем колонной, из амбразур, направленных в сторону другой машины, не стрелять, стараться не попадать по окнам домов и все-таки смотреть, по кому стреляешь, — лучше погодить, чем подстрелить кого из местных живых, но обезумевших. Очередями лупить нежелательно, патроны все ж не казенные. Аккуратненько, короче говоря. Отрабатываем стрельбу одиночными. Результаты считаем.
Прогуливаемся пешком до перекрестка. У Макаровской улицы лежат в рядок четверо наших «расписных». Пятый то ли насажен, то ли примотан к железному штырю. Толстой проволокой ненавязчиво ему придали достойную позу — с высоко поднятой головой, широко открытым кривым ртом и правой рукой, показывающей на плакатик на груди. Впечатляет.
Ильяс замечает название канала, ухмыляется.
— Эй, док! Петровский — это кто?
— Канал Петровского дока — это не в честь медика. Док — это сооружение такое. Корабли ремонтировать, — покупается на ильясовское дуракаваляние старшина.
Андрей тем временем стреляет. Вокруг уголовников уже лежит с десяток упокоенных. К ним еще один добавился — молодой парень в синей куртке с оторванным рукавом.
— Не отвлекаемся, работаем! — прикрикивает Николаич.
Словно спохватившись, приматываем приманку за ноги к буксирным крюкам грузовиков. Рассаживаемся. Трогаемся.
Следующие девять часов занимаемся нудной, тупой и шумной работой. Колесим сначала по Макарьевской до упора, останавливаясь через каждые пятьдесят метров. Во время остановок мы отстреливаем идущие на запах свеженины организмы, старшина долдонит свои тексты. Зомби мало — тут вообще-то военные уже работали раньше. Доехав до упора, разворачиваемся, возвращаемся к Обводному каналу и потом колесим по Петровской, Ильмянинова, Мануильского. Тут зомби идут гуще. Выстрелы в коробке кунга звучат резковато, да и порохом вонять начинает все ощутимее. Приходится затыкать уши ватой, но это не шибко помогает. Меняем уже по третьему рожку.
Поворот на Интернациональную — здесь к зомби присоединяется колоритная струя мертвецов в белых халатах, зеленых реанимационных костюмах, в пижамах — тот самый многострадальный госпиталь… Они идут и идут, словно в тупой компьютерной игре — разного пола, разного телосложения, по-разному одетые, и молодые, и старые, но до одурения одинаковой походкой, словно одна и та же моделька, одна и та же программа, но разные скины…
Мы не знаем никого из продвигающихся к мясу, и потому для нас они однообразны совершенно, но я на миг представляю на моем месте кого-нибудь из местных жителей, который в этих одинаковых фигурах узнавал бы своих приятелей, соседей, родичей — и должен был бы их класть недрогнувшей рукой. Мне-то и то неприятно, а они для меня всего-навсего незнакомые соотечественники, которым не повезло и которые сделают все, чтоб не повезло и мне тоже.
Добираемся до улицы Восстания. Она идет по всему северному побережью Кронштадта. Длинная, как бесконечность. И такие же бесконечные вереницы и кучки покойников, бредущих в ловушку. Наконец поворот. Улица Зосимова, потом начинаем крутиться по кварталам. Красивый город Кронштадт — совершенно неожиданно стукает в голову. Отстрелял шесть рожков. У остальных то же самое. Связываемся со старшиной.
Через несколько минут стоим у того самого уголовника с плакатом. Тут открытое пространство. Рядом маячит патруль. Но осторожный Андрей предлагает все же проехать на пирс, а нам размять ноги, пока это можно.
Следующие пятнадцать минут проветриваем кунги, а то уже дышать там тяжело. Набиваем рожки, сами приходим в норму. Все в достаточной степени угнетены, один Свин Домашний в восторге и рад до невероятия такому приключению. Впрочем, оказывается, его вчера повысили в звание Кот-Рыболов за подвиги во время сбора глушеной рыбы.
Его все приводит в восторг, а несколько сияющих желтой латунью и розовой медью патрончиков он припрятал в карман. Мы посмеиваемся — завтра патрики уже окислятся и потускнеют. Но пусть порадуется пока. Через это проходил каждый, когда впервые держал в руке сияющий, словно золотой, патрон, консервированную Мощь и Смерть в таком сверкающем виде…
Прикидываем, сколько упокоили мертвецов. Оказывается, три тысячи четыреста одиннадцать…
Надо продолжать.
К вечеру мы совсем одурелые. Башка гудит, ноги устали, и руки тоже. Мы еще несколько раз останавливались на проветривание и выгребание гильз. На то, чтоб перевести дух. Когда крутились вокруг 36-й больницы, я отпросился навестить своих коллег и глянуть на больных. Николаич дал на все про все пятнадцать минут. С трудом успел.
Звали отобедать, но не хотелось терять ритм, да и кусок в горло бы не полез. Только-только успел задать им дурацкий вопрос, навеянный еще и происшествием с Сашей. Получается, что укушенный зомби в конечность человек обречен. Но ведь можно тут же жгутом остановить кровообращение. И ампутировать конечность выше места укуса.
Также интересно, можно ли добиться эффекта прижиганием ранки тут же.
Может, есть резон провести эксперименты. Вон тех же уголовников расстреляли, а могли бы и пригодиться, если б дали согласие в обмен на сохранение жизни после удачной ампутации…
Коллеги задумались.
По-моему, на меня посмотрели косо.
Как на Менгеле…
А, черт с ним… Я сегодня и так как Дирлевангер…
Прощаюсь и возвращаюсь в кунг. Говорю об этом Николаичу. Ухмыляется: ишь врачи-убийцы…
Но я вижу, что он задумался. И мне кажется, что он думает на предложенную тему по дороге в свою машину.
К вечеру машины становятся точно как душегубки. Даже Андрей с Ильясом стали мазать. По подсчетам получается, что мы свалили сегодня пять тысяч восемьсот восемьдесят девять зомби. Проехали практически по всему городу. И зомби видим заметно меньше. Тех, кого видим, кладем. Андрей и Ильяс спокойно работают на дистанциях до двухсот метров. Я так далеко не стреляю, жду подошедших поближе. Их тоже хватало. Правда, старшина возил нас там, где моряки не особенно-то и постарались — руки не дошли.
По дороге заезжаем в штаб. Змиева нет, но часовые передают нам под расписку ручной пулемет Калашникова и деревянный ящик с винтовочными патронами. К тем восьми ППШ дополнительно. Не шибко щедро за день каторжной и какой-то палаческой по ощущениям работы. Оставляем Змиеву рапорт. Дежурный спрашивает, — сколько упокоили. Показываем цифру. Очень сильно удивляется. Признается, что ожидали вполовину меньшего результата. Николаич приписывает к рапорту просьбу отдать завтра катерникам трупы уголовников — могут пригодиться для отвлечения внимания в ходе десантной операции.
В городе не должно быть мертвяков. На кладбище они должны быть. Тем более что кладбище тут занимает чуть ли не треть острова… Есть место.
До крепости добираемся на двух небольших катерах. Ничего не понимаю в этих агрегатах — вроде как их называли «Фламинго». Николаич называет их гидрографическими судами. Ну ему виднее.
Приткнулись там, где нам предложили, кто где — и как провалились. Как плыли до крепости — не знаю. Отсидел во сне ногу и еле вылезаю. Нашу безобразную высадку заценить явился Званцев. Правда, удивляется, увидев у нас пулемет. Осторожно спрашивает:
— Понравилось ли снаряжение?
Потом удивляется еще больше, когда мы заявили, что никакого снаряжения, кроме пулемета, не было. Я его таким озадаченным еще не видел. Подтянутый и выдержанный каптри неожиданно для всех брякает:
— Вот же фундель толстоголовый!
Помогает тащить ящики. По дороге объясняет Николаичу, что на чердаке дома наискосок от штаба должны были организовать пулеметное гнездо — для взятия под контроль всей улицы. Вот этот РПК как раз предназначался туда. Значит, логически мысля, раз пулемет у нас, в пулеметном гнезде сидят сейчас без пулемета, но со всей снарягой, предназначенной нам. И, очевидно, удивляются, с чего это им вручили с десяток разгрузок, пистолетов Макарова и прочего добра мешок.
Каптри обещает немедленно разобраться.
В «Салоне» нас ждет приятный сюрприз — Саша полностью оклемался и выглядит хоть и жидковато, но уже вполне прилично. Я, правда, по-прежнему ничего не понимаю. Дарья Ивановна говорит, что у Саши и раньше бывали такие температурные свечки, особенно когда поволнуется.
Здороваемся. Улыбаясь как-то по-детски, он стеснительно признается, что сегодня днем рассердился на меня:
— Мне приснился сон, будто я умею летать. Здорово так. И попадаю на инопланетную базу. Инопланетники меня за своего приняли — я ж замаскировался. Они что-то там делают на своей базе, а я ничего понять не могу — что тут, чем они заняты. Прилетел сюда домой — ты мне живот почесал, я засмеялся и упал. И больше не смог летать. А ты мне потом не верил, что я умею летать. Я проснулся рассерженным…
Посмеялись тихонько.
Спрашиваю, с чего это он ночью на голубей ополчился.
Задумывается. Потом выдает:
— Мне сны сегодня всякие снились. Один точь-в-точь по Говарду. Ну этот, «Голуби преисподней». Читал?
— Нет, я этого автора не помню вообще.
— У него написано, что зомби — это так, туповатая быдла. А есть еще зувемби. Это элита черной магии вуду, ожившие после серьезного ритуала мертвецы совсем с другими способностями — они разумны и даже могут приказывать трупам делать то, что хотят; они быстры, могут прикидываться живыми, но весь их разум направлен только на зло и убийство — высшая радость для них.
— Приятные новости…
— Так это только у Говарда… Может, нафантазировал мужик…
— Хорошо бы…
— А то у зувемби и сверхъестественные способности были — могли создавать мороки, сгущать темноту и науськивать живых друг на друга.
— М-да… Хорошо бы, чтоб это было фантазией автора. А зувемби — это штучный товар или массовое производство?
— Да их вроде б считаные единицы. Ну словно как короли зомби. Только они не руководят толпой зомбаков. Они сами по себе. Ибо страшны и велики.
Похоже, что наша компания траванулась сегодня в этих кунгах. Говорю об этом Николаичу. Тот соглашается, что мы отравились, только его удивляет, почему я величаю кунгами обычные грузовые фургоны на «газонах».
— Мы сегодня ездили не в кунгах, доктор. В обычных фургонах. Надписи «Хлеб» не хватает. А так была бы ващще «кровавая эбня». К слову, помнится, вы говорили, что у вас была какая-то история с палачеством и крысами? Не поделитесь?
Отчего же не поделиться. Это запросто, тем более перед ужином еще время есть, да и чистка оружия не мешает трепотне, а нам свои «Судаевы» сегодня чистить и чистить.
— В подготовку медиков курсе на втором входит такой предмет, как патологическая физиология. На первом курсе просто физиология, то есть изучение того, как вообще работает организм; тут резать лягушек приходится. Рефлексы, сокращение мышц, тыры-пыры. Заодно вырабатывается определенная отстраненность от объекта работы. Вот, например, когда надо было на той же физиологии проткнуть скарификатором палец соседу по парте, чтоб взять и сделать анализ крови, мой друг-эстонец предложил себя в виде кролика. Сейчас уверен, что просто еще больше он боялся мне колоть палец. Ну и я сначала три раза не мог ему кожу продырявить, а потом собрался с духом и, как швейная машинка, аж три дырки просадил рядком… руки дрожали. Вот чтоб такого не было, в ходе учебы медиков и дрессируют: сначала на лягушках, на втором курсе: уже на млекопитающих — белых крысах. Живность эта очень отличается от диких братьев — меланхоличные, медлительные. Ничего инфернального. Симпатичные вообще-то зверушки. Вот на них мы и работали. Приходишь на занятия, а там уже лаборанты каждому по крысе подготовили — растянута животина андреевским крестом брюхом кверху на специальной дощечке и приколота за лапы. И спит под эфирным наркозом. В соответствии с задачей вскрываешь животину и потрошишь с той ли иной целью. Изучается реакция организма на то или иное воздействие. Потому как реакция одинакова — что у крыс, что у человека. Ну а когда занятие заканчивается и скотинка начинает просыпаться, ее надо умертвить, потому как она потрошеная и органы у нее, как правило, в недостатке или повреждены за время изучения.
Способ ликвидации простой, такая примитивная вещь, как провод с двумя оголенными концами. Один конец к носу, другой к хвосту. Сердечко дрыг — и останавливается. Ну и кому-то надо быть внештатным палачом. У нас в группе только я после армии, остальные либо девчонки, либо молокососы, либо хитрые и пачкаться не хотят. В первый раз мы так заспорили, что у животин наркоз кончился и они от боли пищать начали. Я не выдержал и плюнул на спор. Ну вот с того времени и кончал крыс после занятия. Надо сказать, что у нас две группы на занятие объединяли. Наша была смешанная, а другая чисто девичья. И девушки там такие подобрались, ну просто все на пьедестале и сверху вниз смотрят. Рядом не стой, близко не сядь. Деликатного воспитания и не нам, быдлам, чета. А я, повторюсь, после армии, да и до этого воспитывали меня в глубоком уважении к Женщине, так что, в общем, относился к ним с изрядным пиететом, аж самому сейчас смешно. Но это сейчас. А тогда мое общение с девушками было в основном сугубо приятным. Вот когда с ними поработаешь, тогда разум просветляется. Именно поработаешь изо дня в день. Оказывается, что мужики гораздо лучше. И порядочнее, и надежнее. Правда, в постели женщины лучше, тут кому как, а мне мужики не нравятся… Но это я отвлекся. Естественно, что девушки из девчачьей группы на меня смотрели как на грязного выродка и паскудного маньяка-убийцу. А тут как раз наша чахоточная погода сообразила, что вообще-то уже май месяц.
Мы сидим на занятии, потеем, потому как топят основательно, а за окном солнце, тепло и зеленые свежесделанные листочки от здоровенной липы прямо в кабинет лезут. И запах от них такой, что начинаешь понимать пчел и даже хочется полететь. Преподавательница ненамного старше нас, молодая, крепенькая, этакая лошадка, но не в смысле лошадеушка, типа Ксюши, а в хорошем смысле — смотришь на такую бабенку, и приятно, что она такая ладненькая, и двигается красиво, и крепенькая вся… Ну никак такую телкой не назовешь — кобылка, и все тут. И видно, что ей из кабинета хочется на волю в пампасы, и все ее поведение такое, что мы, студенты мужеска пола, перемигивались и переглядывались, потому как видно невооруженным глазом любому — мыслями она уже там, где ее такой же жеребец поджидает. Ну может, и не жеребец, а, наоборот, ботаник какой, но насчет того, куда спешит, никаких сомнений. Больно глаза блестят. И как принято нынче говорить, аура соответственная. Остается до конца занятий где-то полчаса, она нам и вещает:
«По учебному плану мы должны еще сегодня сделать практическую работу, но она очень сложная и делать ее придется долго. Я вам сейчас расскажу, в чем она заключается, а вы скажете, достаточно ли вам изложения, или будем проводить работу на практике. Суть работы заключается в наглядном показе того, что эмбрион крысы более вынослив к кислородному голоданию, чем взрослая особь. Берем беременную крысу, извлекаем из ее матки эмбрион, вводим ему в сердце канюлю и засекаем по колебаниям конца канюли частоту сердечных сокращений эмбриона. После этого помещаем под стеклянный колпак эмбриона с канюлей и взрослую крысу. Откачиваем воздух: сначала от кислородной недостаточности погибает взрослая крыса, и только потом эмбрион, потому что его организм более приспособлен к недостатку кислорода — чтобы нормально перенести перипетии родов. Все ли понятно, надо ли вам показывать дополнительно?»
А у самой глаза говорят, ну неужели вам, ослам тупым, непонятно, что я тороплюсь?!
Наша группа, естественно, ответила таким вечевым единодушным гулом, в смысле что яснее не бывает и даже десять показов не будут столь доходчивы, чем ее изложение, и в таком плане. Она аж порозовела от радости и только было собралась сказать, что занятие окончено, как встает самая спесивая сучонка из девичьей группы — Мариной звали, на удивление у нее были волосатые ноги, к слову, — и заявляет таким примерным голоском такой пай-девочки:
«Но вот как же, спросит у нас на экзамене профессор: „Вы видели эту практическую работу или нет?“ — а нам придется сказать, что не видели…»
И глазками так невинно хлоп-хлоп. Мы чуть не подавились от злости — прямо целой группой. Наши-то девчонки в мужском коллективе нормальными были. А тут так доносцем пахнуло… Преподавательница и потухла. Вот за секунду. Необратимо. И потом мы полтора часа смотрели, как она дрожащими от злости руками не может попасть в сердце крохотному розовому комочку эмбриона, и только на четвертом эмбрионе это у нее получилось. Ну какого размера-то сердце у эмбриона! Да, так все и вышло, как она рассказала, — и под стеклянным колпаком от удушья сначала сдохла взрослая крыса, а потом тоненький стальной стерженек, дергавшийся все чаще и чаще, тоже замер. Преподавательница очень сухо попрощалась и вышла вон. Мы стали собираться, а меня как черт дернул, и я повернулся к Марине:
«Слушай, а вот женщины и мужчины — они совершенно равны? Во всем?»
Для современной деушки такой вопрос оказался диким. Она посмотрела на меня как на барана и снизошла до ответа:
«Ну разумеется. Просто странно, что ты такое спрашиваешь».
«Это я для уточнения. Так вот честно признаюсь, что я с удовольствием бы сейчас вместо беременной распотрошенной крысы сунул бы один конец этого провода от электроприбора тебе в пасть, а другой — в жопу, мелкая ты пакость».
«Ты что себе позволяешь?!»
«Мы же равны, не забыла?»
«Я девушка, и ты обязан вести себя пристойно!»
«Я и веду себя пристойно. Была бы ты парнем, набил бы тебе харю. Но ты не парень. Во всяком случае, держись от меня подальше, дрянь недоделанная…»
Разумеется, после этого инцидента между нашими группами пробежала не то что черная кошка, а цельная черная пантера… И всякий раз, когда мне попадалась на дороге эта самая Марина, я не упускал случая сделать ей гадость. Не потому, что злопамятный. Просто не люблю, когда такая вшивота чувствует себя комфортно.
Андрей усмехнулся и вдруг сказал:
— А я тоже был подопытной крысой.
— Это как?
— Лежал на излечении тут, в ВМА. Но не слишком хорошо выздоравливал. Однажды подходит ко мне лечащий врач со шприцем, сам делает укол. Даже странно.
— Что это вы, товарищ майор, сами укол делаете?
— Да понимаешь, какое дело, тут нашего изобретения препарат. Но он еще не прошел утверждение наверху. Его вроде бы как и нет. Но тебе должен помочь. Так что, если не возражаешь, я тебе курс проколю.
А мне уже так тошно от того, что у меня и раны толком не заживают, и пневмония не проходит, что на что угодно согласен. Ну и действительно, после этого курса стало куда лучше, подняли на ноги, можно сказать.
— А от чего лечили-то? — немножко неуместно влезает в разговор Кот-Рыболов.
Андрей смотрит на него и неохотно отвечает:
— Полез куда не надо. Позиция оказалась — заглядение. Ну и не выполнил старое правило — больше двух выстрелов с одной позиции не делать. Увлекся — там же они были как на ладони, не удержался. На втором магазине меня и засекли, и смотаться не успел — попал под взрыв. Приложило меня качественно — ни охнуть, ни пукнуть. Первые сутки еще держался, боялся, что если начну стонать, то могут меня найти.
— Чего плохого-то, если б нашли? — Кот-Рыболов аж ближе подвинулся. — Помогли бы!
— Эти помогли бы так, что я долго бы жалел, что не убило сразу… Они на этот счет мастаки были…
— А! — понимает Демидов.
— А дальше я три дня валялся практически без сознания. Хорошо, наши вернулись, отыскали. Вот после этого и лечился. Там еще и от крысьих укусов лихорадка добавилась, и пневмония. Еще хорошо, что раны чистые были: помощники смерти тогда удивлялись — сам грязнее грязи, а раны — чистенькие.
— Опарыши? — догадываюсь я.
— Они самые, — степенно кивает Андрей.
— А, это я видал, — радостно заявляет Кот-Рыболов. — У бомжа по кличке Рожа они водились, я сам видел!
— Кличка хорошая.
— Это он всем говорил, что болезнь у него такая — рожа. А всамделе ноги гнили.
— Ну так это и есть рожистое воспаление, рожа.
— Тему для разговора вы выбрали… А нам ужинать скоро… — недовольно замечает Серега.
— Тема как тема. В нынешнее время, можно сказать, актуальная весьма. Да и не прикидывайся, Сережа, сам ведь рассказывал, как вы с похмелья утречком свою же наживку сожрали? Лучше дай-ка масленку.
— Держи! Это не я жрал. А так да, было, спутал с пловом с похмелухи… Похоже, не только у нас такое было, слышал и от других. Но все равно буэ-э-э-э, а не тема для вечерней беседы, — стоит на своем вологодский.
— А почему это — актуальная?
— Собсно, этот метод чистки ран, особенно нагноившихся, сложных в обработке или при отсутствии оказания квалифицированной помощи, может быть использован (не дай бог, конечно, чтоб до такового дошло) в наше время. Суть простая — пищеварительная система опарышей приспособлена к перевариванию только разлагающихся тканей. «Живое мясо» им не по зубам, а вот гной, мертвые участки кожи и мышц — самое то. Соответственно в открытую рану мухи тут же откладывают яйца, ну и дальше идет процесс очистки. Выглядит это для неподготовленного человека тошнотворно, но определенно приносит пользу. Уничтожая мертвые ткани, опарыши уменьшают интоксикацию раненого, и если сравнивать раненого с опарышами в ране — его состояние будет лучше, чем у того, кто лежит с неочищенной раной. Искренне надеюсь, что это никому не пригодится, но если что — в жаркое время и в катастрофической ситуации, — имейте и это в виду. Хотя грамотная хирургическая обработка раны, безусловно, лучше.
— А я в Инете видел японца, так его в госпитале личинками лечили — у него мозги торчали. Так они, похоже, боялись инструментом там колупаться, потому этих личинок туда запустили… — замечает Саша.
— Да, была такая публикация, тоже видел.
— Кому как, а мне больше подорожник или зверобой нравится.
— Андрею в городских руинах подорожник со зверобоем искать было бы натужно…
— Тоже верно. Но мухи же могут заразу в рану занести.
— Могут. Потому, когда опарышей используют в официальной медицине, то их выращивают в стерильных условиях. Хотя при огнестрельной ране заразы там и так полно — и куски одежды грязные, и пуля нестерильная. А то еще и земля, и прочая грязь влетает. Особенно при разрыве.
— Хорошо, опарыши вкусно питаются в ране, а вопрос вот в чем: как на рану влияют отходы их жизнедеятельности? Они-то по ходу в ту же рану испражняюцца…
— В рану гадят опарыши серой мухи. Ее еще вольфартовой называют. Редкая сволочь. Ее личинки в ране вредят от души, могут дел наворочать. А зеленой и синей вообще не гадят — у них все при себе остается, такое устройство. Вот эти помогают. Потом окукливаются — вот там все вместе с оболочкой и остается. Причина в том, что у зеленой и синей мух опарыши очень брезгливые и свое дерьмо им аппетит портит, вот они его в мешок и складывают.
— Серьезно?
— Не совсем. Там на самом деле все немного сложнее, но что я вам тут голову морочить буду. Говоря проще, разные виды паразитирования — одним нужно, чтоб хозяин выжил, другим это по барабану. Соответственно разные паразиты по-разному себя и ведут в гостях.
— А в хирургии когда опарышей медики используют?
— Это делают при пересадке кожи, особенно на обожженных участках тела, когда отмершие ткани препятствуют приживлению трансплантата. Ну и в ряде случаев, когда инструментальная обработка раны опасна — как у японца этого.
— Раненому-то небось противно?
— Ну как я от коллег слыхал, которые воевали и таковое видали своеглазно, личинки жрут первоочередно мертвую ткань и потому особого беспокойства раненым не причиняют, пациенты жаловались, что щекотно или чешется. А вот когда личинки смолотят все мертвое и начинают пытаться жрать «живое мясо», тут жалобы другие: больно, дергает или режет. Андрей, так?
— Не знаю. Плохо помню. Щекотали — да, было вроде.
— Ладно вам, а? Похоже, у нас такого не будет. Доктор есть свойский — без опарышей обойдемся.
— Вот никак не пойму, ты же рыбак заядлый — руками этих опарышей перешшупал сотни. А тут тебя вон как корчит.
— Так ужинать же будем!
— Тут такой нюанс — мы ж невероятно цыфилизованны. У нас такого быть физисески не могет. Как же ж, опарыши! Ужасти ужасные! — фыркает сердито Ильяс.
— Вот-вот! Потом попадает такой пациент или, не дай бог, боевые действия — молодежь в ужасе и либо корячится сама, либо, если рядом есть старшие, оказывается, что старшие с таковым сталкивались, только рассказывать неудобно было… Самое грустное, в Великую Отечественную ровно та же хрень была. Учили одному, а получилось совсем другое — от отношения к медперсоналу солдат противника до использования подручных средств.
— А я в Инете читал, что скоро бы и опарыши не понадобились — вещество под названием сератицин синтезирует обыкновенный опарыш. Исследование показало, что сератицин эффективен против двенадцати штаммов одной из самых устойчивых к антибиотикам бактерии — метициллин-резистентного золотистого стафилококка. Ученые напоминают, что еще на заре медицины опарыши применялись для лечения ран. В ближайшее время исследование продолжится, вполне возможно, что в скором будущем продукт жизнедеятельности опарышей можно будет приобрести в виде мази или таблетки.
— О, память! Мне б такую…
Саша смущается…
— Доктор, как думаешь, мясо лучше сохранится с опарышами или нет? — Вовка прост, как винтовка-трехлинейка, и, как я успел убедиться, сугубый практик во всем. — Обычно свежак в крапиву заворачивают, чтобы оно не протухло, а если такая «потемкинская» тема начнется, может, оно еще лучше сохранится? Тухлятину съедят, а чистенькое останется.
— Ну вообще-то по аналогии — да. Они ж жрут что подтухло с большим аппетитом.
— Тьфу ты! Вы потом морально это мясо есть сможете?
— Да вообще-то жрали. Доводилось. Как сказал приятель-грузин: «Не тот червь, что ты ешь, а тот — который тебя ест!» Нормально, обмываешь, обрабатываешь уксусом и горчицей — и ниче так. Если жрать охота, а взять негде. Правда, контингент был — кто и воевавший, а кто просто служивший…
— Ирландцы вообще тухлое мясо жрут, как и наши северяне — ферментная система у них слабая. Еще и гордятся своим ирландским рагу из тухлятины.
— Смех смехом, а жрать захочешь — и не такое съешь. Чтобы это понять, нужно поголодать. Не дома возле холодильника, а серьезно, по-настоящему денька два-три. Тогда и китайцы становятся понятны, когда они жрут все, что шевелится или уже отшевелилось. Эй-эй! Это мой затвор, куда потянул! Твой вот лежит!
— Не сползайте с темы. Меня этот вопрос в принципе интересует, с высоты, так сказать, вучености. Опарыши — это же не трихинеллез, мясо очистить не особо сложно, но вот как оно при этом сохраняется? Вот это вопрос.
— Ну как мне говорили умные люди, главное — яиц мушиных не нажраться. А опарышей-то частенько жрут, особенно рыбаки на рыбалке да по пьяни… Насчет мяса — тут, боюсь, только экспериментальным путем.
— А что мешает его засолить? — Начитанный все же человек Саша. Кто ж еще сейчас про солонину-то помнит?
— Ты когда-нибудь засолкой мяса занимался? И потом его ел?
— Нет.
— То-то и оно. Свеженина против солонины… Сравнения нет. Никакого, ни разу.
— Вряд ли доктор здесь поможет… Один известный доктор своим новаторством довел команду не менее известного броненосца до бунта… «Мясо вполне пригодно для пищи. Да оно само за борт лезет!» — цитирую из Сергея Эйзенштейна «Броненосец „Потемкин“». — Ну не поняли тогда матросы, что такое «макароны по-флотски»… Вы будете смеяться, но опарыши на мясе действительно не являются препятствием для использования его в пищу. Это я вам точно говорю, мне камарат рассказывал, а он ветеринарно-санитарный эксперт был. Надо смыть опарыши водой, сварить мясо — и всех дел.
— Эх, не было нас на «Потемкине»… Глядишь, история по-другому бы пошла…
— Сильно же вы оголодали, — это Дарья входит и в комнату, и в разговор, — о такой дряни заговорили. Оружие почистили? Давайте ужинать!
— Что сегодня на ужин?
— Тушеная медвежатина в специях. На всякий случай тушила пять часов. Немного рыбкой попахивает, но мягчайшая — и свежая, без всех этих ваших гадостей.
Перед началом трапезы Николаич разливает водку, пользуясь своей чаркой — я ее раньше видел, но теперь вблизи замечаю, что она серебряная и вроде старинная.
— Николаич, а что это за чарка?
— Копия чарки для раздачи винной порции на флоте в царское еще время.
— А покажите поближе?
Тут уже все заинтересовались, стали смотреть.
— Одна сотая часть ведра, — читает Ильяс. — Это сколько? Сто грамм, похоже?
— Сто двадцать три.
— Старинная!
— Нет, к сожалению. Это один из мастеров местных делает — из Монетного. Реплика, называется. Но мне все равно нравится.
— Да, красиво.
— Давайте выпьем. Тяжелый был день. Давайте выпьем за живых, чтоб нас побольше осталось!
Выпиваем. Надо бы водку получше охладить, нельзя сказать, что теплая, но похолоднее бы хотелось.
А мясо в самый раз получилось. Рыбного запаха практически не чувствуется, хотя он должен бы быть, но специи Дарья умело применяет.
— А похоже на медвежатину.
— И на китятину.
— Так это и есть медвежатина!
— Так белая все же…
Заканчивается трапеза кофеем из каких-то эрзацев и потому без кофеина.
— Надо бы овощей раздобыть, — говорит Дарья, после того как ее многоголосо отблагодарили за ужин.
— Тут рынок поблизости был. Там должны быть и овощи, и фрукты.
— Померзли, наверное.
— Не должны бы. Морозов сильных не было. Другое дело, там ведь, похоже, все продавцы с покупателями остались?
— Скорее всего, да. И лучше бы туда на броне добираться. Как там у артиллерийских с бээрдэмами? Что слышно?
— Один на ходу. Второй забросили, оказалось, что хуже сохранился, чем думали. Там еще были такие же — разных модификаций, похоже, сейчас будут тщательнее выбирать. Но сегодня все на завтрашнюю операцию готовили. Адмиралтейство чистить.
— А что скажет начальник транспортного цеха, а, товарищ Званцев?
Званцев опять порывается встать, но ему снова не дают. Тогда он делает несколько странных движений, до меня только потом доходит, что это заменные манипуляции — вроде как полулежа, он одергивает китель, как если бы делал это стоя. Страшно неудобно строевому офицеру отдавать приказания в расслабленной позе, полулежа после ужина. А наши прохиндеи явно это делают специально, наглядно показывая, что он тут гость, а не коммандер на плацу перед строем подчиненных.
— Диспозиция такова: Адмиралтейство выглядит в плане буквой «П», концами выходит на Адмиралтейскую соответственно набережную. Внутри буквы «П» находятся школа и жилые дома.
— Волга впадает в Каспийское море, а лошади едят овес!
— Пожалуйста, не перебивайте. Я и так максимально по-граждански выражаюсь. А не как должно. Продолжаю. На въезде Дворцового моста отмечена автомобильная пробка, что осложняет дальнейшие действия. В машинах отмечено наличие людей, но на видеозаписи не разобрать, живые они или нет. Также большое количество зомби отмечено на Дворцовой площади и Невском проспекте. На Сенатской площади у Медного всадника их значительно меньше. На Адмиралтейской набережной — единицы. Задача: инженерными заграждениями отсечь и ограничить для зомби доступ внутрь буквы «П», протянув заграждения от торцов Адмиралтейства до Невы, после чего деблокировать запертых в Адмиралтействе курсантов, преподавателей и часть штабных работников. Для этого создается боевая группа в составе трех экипажей и вспомогательная с транспортной. Боевые экипажи имеют следующие задачи. Экипаж «Дворец» высаживается соответственно в части, ближней к Дворцовому мосту и Эрмитажу. Состоит из тридцати двух человек — автоматчики комендантской службы Михайлова. Имеет задачей зачистку автомобильной пробки у моста и сдерживание зомби во время работы саперов по возведению заграждения от Восточной арки Адмиралтейства до Невы с захватом Дворцовой пристани. Экипаж «Сенат» состоит их тридцати моряков из Кронштадта, высаживается с другой стороны Адмиралтейства и обеспечивает работу саперов по возведению заграждения со стороны Сенатской площади от Западной арки Адмиралтейства до Невы. Дополнительно на них лежит обеспечение боеприпасами и спецсредствами курсантов Адмиралтейства. Экипаж «Центр», как видно из названия, действует посередине, состоит из вашей Охотничьей команды и гарнизонных автоматчиков — всего двадцать шесть человек. Имеет задачей зачистку территории внутри подковы. Вспомогательная группа состоит также из трех групп.
— Масло масляное…
— Андрей, пожалуйста, помолчи!
Званцев прохаживается по нирванящему после ужина Андрею холодным, уничтожающим взглядом и продолжает:
— Из трех групп.
Первая группа состоит из двух гидрографических судов типа «Фламинго» — вас как раз на них сегодня доставили сюда. Поставленная задача — высадка групп «Дворец» и «Сенат», поддержка огнем. А также максимальное отвлечение групп зомби путем использования сигнальных средств типа ракета, судовой пиротехники.
Вторая группа — из двух катерных тральщиков и известного вам буксира «Треска» с баржей. Поставленная задача — доставка конструкций заграждений и группы инженерной (саперной) поддержки. После выгрузки в зависимости от ситуации — поддержка боевых групп огнем или выполнение других задач.
Третья группа из состава флота МЧС — оба «хивуса» и их же патрульный катер — имеет целью доставку экипажа «Центр» на место высадки.
Порядок высадки: первой волной высаживаются все три боевые группы, после чего встают на выгрузку катера, буксир и баржа — две группы. Катера сейчас стоят под погрузкой в Кронштадте и должны быть здесь не позже семи ноль-ноль завтра. Есть вопросы?
— Так точно! — у Николаича вопросы явно есть.
— Слушаю.
— Вопросы следующие. Петровский спуск будет огораживаться?
— Пока нет. Будет задействован в выгрузке. Там будет видно.
— Как наше имущество, которое сегодня в результате путаницы попало неизвестно кому? Мы его получим?
— Вообще-то оно не совсем ваше. Вы уж так-то не задирайтесь. Получите. С утренними катерами. А пулемет придется вернуть, он не для вас предназначался.
— Знаете, ребята, а пулемет-то я вам не дам.
— То есть как?
— Цитата. Речь товарища Верещагина. Но если серьезно — смешно! Словно у вас там больше РПК нет. А если уж так пособлазняли и бросили, замените хоть чем иным.
— Зачем вашей группе пулемет?
— Из принципа. Чую сильно всеми местами, что скоро и с людьми столкнуться придется. Сейчас-то все как звери на лесном пожаре — вместе шкуру свою спасают. А вот что дальше начнется, думаю, всем понятно. Потому и хотел бы к своему арсеналу и пулемет присовокупить. Вам-то странно это объяснять — не будем мы с вами воевать, весовые категории не те. А РПК с банкой очень был бы к месту.
— Раз такое дело, то скажу так. Вашу просьбу до командования доведу. Возможно, вы и правы насчет разборок. К сожалению. Но по поводу конкретно этого РПК у меня приказ следующий: организовать вручение вам собранного набора всяких полезных вещей. Отдать вам пулемет приказа не было. Потому давайте не спорить. Не думаю, что нам стоит сейчас устроить ругань по этому поводу. И я не хочу вас обижать, тем более после вашей сегодняшней работы, и вы уж мне спину не грызите.
— Ладно. Следующий вопрос: что предполагается делать с кораблем-рестораном, который там стоит… забыл как его называют, этот дебаркадер…
— Название оригинальное — «Кронверк». Ничего не делать. Блокировать и вычистить от тех мертвецов, которые шляются по нему. Чистить будем потом, сегодня вот полезли совместно гарнизонные с артмузейными зоопарк очищать и понесли потери — двое укушенных.
— Кого укусили?
— Один — из беженцев, он ранен был тяжело, уже умер. Второй — тот старик, который на собрании Овчинникова выдвинул. Он пока жив. Его в Артмузей забрали, мимо крепостного карантина. Похоже, как мы с Сашей, — отвечает за Званцева мент… раньше он был с «кедром», а теперь как прирос к ППС. Похоже, что он к нашей компании пристал прочно. Знаю про него только, что зовут Дмитрием, был опером.
Да, жалко деда. Боевой был старик. Но тут уж ничего не попишешь. А вот что они решили насчет медобеспечения этой глобальной операции? Спрашиваю.
— Вы начмедслужбы крепости, вы и решайте, — пожимает плечами Званцев.
Понятно. Ладно, заберу с собой медсестру с ночного ее дежурства — организуем подобие врачебно-сестринской бригады. Собственно, особенного там ничего быть не должно, разве что травмы по неосторожности. Пока укус зомби смертелен — как дуэль на мясорубках, любое ранение летально, да и врачу лечить нечем…
Разве что пулей…
Званцев идет звонить в Кронштадт (надеюсь, что по поводу наших прибамбасов), а я спускаюсь на первый этаж отзвониться родителям и братцу.
У родителей все без изменений, только очень волнуются за нас. Еще занимались тем, что обзванивали всех наших родственников. Мне собираются рассказать про весь наш род, как таковой, но я не очень рвусь слушать у кого что. Живы — и ладно. Еще раз прошу родителей быть поосторожнее.
Братец сообщает, что в целом дела неважней. Сидят там же, к ним прибились еще две мелкие девчонки, которые все время хнычут и действуют на нервы. Еще на выстрелы пришел водитель милицейского УАЗа.
Спрашиваю:
— Уже обращенный?
Оказывается, нет. Живехонький. Но без патронов вовсе. Пистолет тоже потерял. Самое смешное, что и бензина в УАЗе шиш да нишиша. Этот долбевич хотел разыграть какую-то шибко ловкую комбинацию. В итоге бензина в баке то ли на пять километров, то ли на километр. Раньше это значения большого не имело, а вот сейчас уже имеет. И попутную не остановишь, и на галстук взять некому. Говоря понятнее: «Хитрый план — катить колесо».
Пытались слить бензин из стоявших неподалеку машин — не преуспели. У одной бак засунут черт знает куда, а другая пустая, аж обсохла. Появление дежурной парочки зомби не способствовало успеху. Сливать бензин из машины, в которой подмога приехала, тоже неинтересно. Во-первых, его и так немного. Во-вторых, Миха не уверен, что новоявленный сослуживец не слиняет по-тихому. Есть за сослуживцем некая жлобливость и крысоватость.
Но хуже всего то, что патроны-то порастратили. А зомби вокруг только больше стало. Вскрытие же прозектора еще сильнее настроение испортило — за короткий промежуток покойный отрастил себе приличный набор зубов (всего братец насчитал сорок четыре зуба, потом позвал Миху с его отцом, и те насчитали столько же) и усилил несоразмерно челюсти; мозг уменьшился, зато толщина кости в лобной части стала сантиметра два — пила не взяла. Также отмечается наращивание мускулатуры шеи и конечностей, особенно верхних. При этом совершенно непонятно, как организм функционировал. Такая же нелепица, как неиссякающая бутылка пива…
Излагаю, что происходит у нас. Братец завидует. Но им до Кронштадта не добраться. Попробуют доехать до отделения милиции, — может, там патронами разживутся.
С харчами тоже все не очень хорошо обстоит. У ближайшего магазина продуктов зомби целая толпа собралась. И еще подходят. Видно, какая-то старая память срабатывает. Приходят туда, где была в прошлой жизни еда… А может быть, подлавливают жителей, которые уже подъели запасы и сунулись неосторожно… Михин отец все ожидает прибытия войск…
В общем, нужен бензин, нужна еда, нужны патроны, защитная одежда, каски…
Говорю, что попробую напрячь эмчеэсовцев. Завтра, если чистка Адмиралтейства пройдет успешно, буду выходить на начальство. Беда в том, что за десятком человек ломиться в глубь мертвого Петергофа не будут ни кронштадтцы, ни эмчеэсовцы. И я на них даже злиться не смогу — одним в своем городе живых спасать надо, другим с их вездеходами на подушках болтаться по узким улицам опасно… Может быть, Николаич что подскажет. В конце концов, еще один врач, умеющий стрелять, лишним никак не будет.
Братец отвечает, что на круг у них тридцать один патрон ко всему оружию — на шесть стволов, считая две двустволки…
Ну утро вечера мудренее.
Зато, в отличие от меня, он спит вдосыт…
Прощаемся…
Когда возвращаюсь на второй этаж, большая часть наших уже дрыхнет. Заползаю в свой мешок — и словно свет выключили.
